В дальнем углу сидит Витя и плачет. Только что у него забрали куклу, которую они вместе воспитывали с его подругой, Аней.
Вроде бы ничего, да, но Витя плачет. Плачет. Плачет.
Вчера вечером у его мамы случились проблемы. Пришла налоговая, и весь день она моталась по квартире, подстрекая к волнению отца и совсем не обращая внимание на ребёнка.
– Мама, мама, что случилось?
– Мама, мамочка, ити сюда!
– Мама, мама! Можно я возьму игрушку поиграю?
В конце его мать сказала:
– Если хочешь доставать меня – иди в другу комнату.
Он замолк. Да, вчерашний вечер был одним из самых тяжёлых в его жизни.
А сегодня с утра как прекрасно было. Но это с Аней. До Ани мама было хорошая, только всё равно какая-то молчаливая. И Вите повезло не сказать ей ни слова – он разглядывал природу вокруг, – потому что тогда, если бы у неё было такое же плохое настроение, как вчера, она снова бы рявкнула на него.
Так вот. С утра с Аней он играл. Дочки матери. Как бы два таких человека у которых есть общий ребёнок. Как это называется? Да не суть важно. Играли они-м-мы, значит, и в-вот, во;т-вот, заходит воспитательница. Серый кардиган, м-м-м-да. И такая: «Дети, всем доброе утро, идём кушать. На завтрак у нас каша с чаем. М-м-да. Не понимаете вы меня, конечно. Ах, мелкотня вы. Ничего ещё не понимаете. Ничего. В жизни всё так трудно. Трудно…» Детские глаза двадцати ребят поглядывали на неё. Кто-то в упор в продолжении нескольких секунд, кто-то раз взглянул и вернулся к своим делам. И она, на секунду сохранив молчание: «Ну всё, пошли, чего замешкались!»
– Ох, дети, ничего не понимают. – Подошла вторая воспитательница, постарше, но менее искушённая знания (проще, пошлее – хотя, как все незнающие, не знающая об этом, – грубее к правам личности).
– Да, ничего.
– Особенно вон тот, смотрите. Всегда один, в себе. Редко с кем-то играется. А вон та. Та – чудо-загляденье, но какая-то тихая.
– Да, тихая. Но не всегда. Вообще, Мария Захаровна, нам повезло! У нас отличная группа! И детки, смотрите, все – какие замечательные! Деятельные, хорошие… просто ангелочки… а не ребёночки.
И тут же она: «Ну, ребята, ну пойдёмте, милые мои, родненькие. Давайте уже. Петя? Петя, что ты в шкафчике ищешь? Ах, ботиночки. Ну, я тебя щас помогу. Так, вот они. А, Лизанька, вот твой кафтанчик. Да, в нём ты выглядишь великолепно нарядной. Смотрю, вся крутишься. Так, ну ладно, Лизанька, молодец. Гошенька. О, Гоша, дай-ка мне твою ножку. Гоша, мы уже торопимся, поэтому я тебе в этот раз помогу, но в следующий ты сам. Да, вот, продевай. А, ну, отлично. Все остальные ребята справились самостоятельно. Какие вы молодцы! Вы большие молодцы, да, ребята!»
На лестнице было холодно – вошёл дворник и распахнул дверь, которая была на пол-этажа ниже. Я весь продрог. Холод просачивался до костей. Косточек. Костюнечек.
На втором этаже, через спортивный зал – и вот столовая. Идём. Противная каша. Никогда ни ел, никогда не буду. Но заставляют. Фу. Так, мне надо бы где-то раздобыть машину. Вчера с Игорьком договаривались, что он меня отвезёт на остров к себе, если я найду ему машину. Водить он умеет.
Да, ладно. Что мне делать. Вот бы поиграть в игрушки. Дома у меня остались любимые конструкторы, но мне их ни в коем случае нельзя приносить сюда – мама запрещает, говорит, дети расхитят. Дети. Дети… Кто дети? Кто, дети? Мы? Мы не… не-не, нет. Ладно. Тут красиво. Вон там красиво украсили нашими поделками.
Кстати, я такой находистый! У меня дедушка – вон какой смекалистый! Вчера из труб мне сделал детали, нарезал в смысле кольцы и всё такое. Теперь я сижу, играюсь… дома. Я весь в него. Да.
А вот вчера… Да, стоп. Выпускают? Можно идти? Я сажусь на скамейку и жду остальных ребят, которые уходят в туалет. Мне нечего делать. Попружинить ногами, можно. Ножки болтаются, стоит свесить их, сгорбившись, упираясь руками на… на… сиденьице-е… Та-ак, ага. Всё. Ладно. Неинтересно. Вчера бы гуляли, хотя сегодня пойдём быть можем на… площа-адке. А часы то не дремлют. Так бабушка говорит. А я весь тихий. Часы молчаливые. А я… как часы. Ладно, по-й-дём.
– Вы всех проверили, Глафира Ивановна?
– Всех.
– Так, все ручки вымыли после туалета? Покажите мне ваши ручки! Так, отлично.
«Сегодня у нас в программе, дети… эпизод №682 о том, как я пытаюсь быть хорошей и ответственной работницей вопреки воле своего несчастья. Что на этот раз испортит мне настроение? Хорошее настроение – залог хорошей работы с ребёнком».
А я почему-то не помню этот момент. Не помню, что там было… мы вошли в дверь и… Не помню. Не помню. У.
Да, был разрыв, после мы играли с Аней. Играли в куклы. Ты представляешь – мальчик и девочка не понимая понятия семьи играли. Играли вдвоём, но без каких-то выраженных гендерных социальных ролей. Оба нянчились с нею. Ты видишь, это невероятно. Да, друг мой?
Вот мы с тобой сидим. Тут. На берегу этого безбрежного океана жизни… Знаешь, о чём я думаю иногда? Вот бы мы стали птицами. Жар-птицами, а-ха-ха-ха-ха… В детстве это не казалось так пошло. Избито. Может, вернуться в детство?
Ты что хочешь сделать? И как? Как бы ты, хотел вернуться туда, а?
– Не знаю. Мои мысли совершенно разорваны. Знаешь, последнее, что я помню из детства перед… Большим Провалом, специально произношу это очень членораздельно да торжественно, чтобы мог понять, друг мой, что этот как название Великого Каньона. Сам понимаешь. Фантазирую-с.
Мой собеседник повернул голову.
– Х-х-х-с-с-с-с…
И вернул её обратно.
– Знаешь, так вот-с. Всё, что нам говорили раньше, – п****ж. Ты думаешь, мы живём в мире? Посмотри! Оглянись! Какой мир! Какие силы! Какое что! – он глотает воздух и цокает. – Ха. – снова глотает. – Я ведь всегда тебе говорил! Всегда тебе говорил, Витька ты, Виталик… Ты только посмотри! Они обманывают нас! Думаешь, мы можем так легко и просто рассуждать об этом, сидя тут? Да как бы не так! Вот в эн-ном веке бились… бились на пергаментах изображая выгодные победы. А мы с тобой! А мы с тобой, что! Что мы, неужели мы сделать ничего не можем! Можем! Так чего сидим! Встали – и пошли!
И он сжестикулировал, приняв облик «готового пойти».
– Куда только.
Пауза. Пауза словно в этом мире, растекшаяся на мгновение, словно без воздуха, без света, без моего присутствия в этом мире.
Я говорю: У меня отняли не только куклу. У меня отняли жизнь и право на счастье. Потому что именно после этого я перестал понимать, куда идти.
– Да-а… Сочувствую. Я тоже.
– Знаешь, я пойду, наверно, уже. Пока.
Пока. (Я сказал.)
Он ушёл, а я открыл окно, и упал вниз, и умер, потому что не знал, что ещё делать в этом мире.