Метод Пигмалиона

Жанр: Психологическая драма
Количество страниц: 206
Год: 2018

АННОТАЦИЯ:

То, что мы хотим дать своим детям, рассказывает о том, что мы хотели бы иметь сами. Самое частое пожелание: я хочу, чтобы мои дети были успешными и счастливыми. Мы все этого хотим и, как уже говорилось выше, не только для детей. Остается только один вопрос: как? На него отвечает герой нашего произведения, который несмотря на свою тяжелую психическую болезнь, создает метод способный достичь заветного желания.

*Не желательно к прочтению беременным, а так же людям с психическими отклонениями. (+18)

ISBN: 978-5-9500349-3-0

© 2012-2019 Александр Косачев, nekosachev.ru







ГЛАВА I

В практике глубинной психологии психотерапевт иногда просит поделиться самым ранним воспоминанием из тех, что способен припомнить пациент. Это нужно, чтобы переключить человека от взаимодействия с внешним миром на мир внутренний и настроить его на глубокую работу с подсознанием. В практике запрос не обязательный, но довольно действенный. Большинству людей крайне трудно сказать, какое именно воспоминание было самым ранним, и при этом не ошибиться, поскольку временные рамки в детстве весьма спутаны и зачастую нет явных маяков для привязки. При попытке установить самое раннее памятное событие может возникнуть конфабуляция, при которой пациент способен исказить воспоминания или вовсе придумать какое-то новое, которого в принципе не могло быть, буквально притягивая некоторые факты за уши. Даже будучи полностью уверенным в точности своего воспоминания, есть все шансы ошибиться, не подозревая об этом.
В плане воспоминаний мой случай отличался от всех остальных, и дело было даже не в конфабуляции. Мне так говорили. Школьный психолог ничего необычного за мной не замечал и утверждал, что все со мной в порядке и не стоит беспокоиться, а то, что я то помню детство, то нет, называл баловством и желанием привлечь к себе внимание, которого, по его мнению, мне не хватало. По большому счету, я не придавал отсутствию воспоминаний о прошлом никакого значения, поскольку думал, что у всех точно так же, и потому это никоим образом меня не беспокоило. Да и как это может мешать ребенку жить, если дети живут в настоящем? К тому же всю мою жизнь всегда происходили какие-то отвлекающие проблемы, события, и задумываться о прошлом просто не было времени. Воспоминания, конечно, у меня были, но всего лишь два за период до десяти лет. Больше ничего я не мог вспомнить, как ни старался. В одном все было мутно, я задыхался, махал руками, мне сдавливало лицо. Второе было совсем другим. Я сидел в надувной лодке и смотрел на девушку с белыми волосами. Мы плыли по огромному болоту. Я сидел, сжавшись в углу, трясся то ли от страха, то ли от холода, хотел даже сбежать, но не мог этого сделать, поскольку кругом была грязная вода, полная водорослей, тины и страшных коряг. Запах вспоминался настолько отчетливо, что мне казалось, будто я его чувствовал у себя на губах. Пространство болот было бескрайним и смотрелось довольно иррационально. Я не знал наверняка, было ли воспоминание настоящим или же выдумкой моего подсознания, но это было у меня в голове и мне казалось, что я там действительно был. Яркость воспоминания была непередаваемой и захватывала своей реалистичностью. Это даже заставляло меня иногда просматривать фотографии болот в интернете и что-то там искать. Может быть, я подсознательно пытался найти то самое болото, но точно я этого не знал и особо об этом не задумывался. Жил своей жизнью, постоянными какими-то проблемами, и не успевал уделять внимание подобным мелочам.
Еще одной странной вещью была моя глубокая убежденность в своей важности и даже необходимости этому миру. Я должен был сделать что-то большое. Что-то ценное. Не представляю, откуда во мне это взялось, но, по собственному убеждению, я определенно был более значимой фигурой, чем все остальные, кого я когда-либо встречал в своей жизни. Помню, об этом я даже говорил матери, но она лишь посмеялась и почему-то попробовала меня разубедить. Я воспротивился. Не хотел это принимать и даже раскричался, а после и вовсе расплакался. Это отнюдь не было завистью в том плане, что некоторым детям намеренно говорили об их особенности, а мне нет. Ведь это смешно: они же не были особенными, и никакие слова тут не помогли бы. Они были обычные! А вот я был именно особенным, и я это знал без чьей-либо помощи, и у меня была своя миссия в жизни. Что я должен был сделать, мне не было известно, но я был готов это исполнить в любой момент, если бы узнал, что конкретно нужно. Конечно, все это, наверное, может показаться смешным и глупым, даже бредом величия, но вся моя жизнь была именно такой. Я просто не мог быть другим. Даже став старше, я не мог вспомнить ничего нового о детстве и не смог разубедиться в своей особенности. Собственная важность и отсутствие воспоминаний прошлого были моими главными отличиями от толпы других детей. Я не знал другой жизни и не хотел другой. По большому счету, именно поэтому я не пробовал что-то другое узнать или сделать, попробовать или подумать. Меня это совсем не беспокоило, потому что то, к чему привыкает человек, становится нормой. Да и кому захочется расстаться с чувством собственной важности и потерять величие?

;




ГЛАВА II

В своей жизни я не терпел слабость, трусость и вообще шел всегда поперек страхов, которые иной раз меня терзали. Собственно, может, именно по этой причине каждый день приходилось воевать против ублюдков, которые норовили унизить толстого парня. Я не хотел быть жирным и постоянно пытался скинуть вес. Черт возьми, я пробовал десятки раз! Может быть, даже сотни. Находил различные способы сжигания жира, использовал диеты, выискивал научные методы борьбы с лишним весом, но каждый раз проживал стандартный сценарий: изначально все вроде бы шло хорошо, я продумывал стратегию, следовал ей, а потом смотрел на календарь и понимал, что прошло уже пару месяцев, а резинка на трусах нисколько не уменьшила напряжения. Психовал. Это меня выводило из себя, даже подкашивало. Но я не сдавался. Никогда не сдавался. Ведь я был особенным, а особенный мальчик не мог быть таким! Я должен был скинуть долбаный вес! Я должен был быть сильным, несмотря ни на что. Я должен был!
Вопреки моим внутренним порывам, мое тело меня часто подводило. Бывало даже, я хотел кого-нибудь ударить за дело, а мой организм меня будто намеренно игнорировал, делая совершенно не то, что я хотел. Доходило даже до того, что я слышал голос трусости у себя в голове. Это были мольбы не провоцировать драки, не отвечать на грубости, колкости, несправедливость и прочую унижающую меня грязь, которую порой приходилось получать от окружающих. Я искренне верил, что лучше умереть или покалечиться, но ни в коем случае не дать себя унижать. Никто не смеет унижать особенных людей! Никто! Но мой организм почему-то так не считал. Иной раз, казалось, он жил своей жизнью. И тогда я решил сломать его. Сломать, чтобы он мне больше никогда не мешал отстаивать свое по праву.
Первый опыт пришелся на маршрутку, поскольку она была наиболее доступна. Моей целью было выяснить, как ведут себя уверенные люди, которые не боятся попросить остановиться на нужной остановке. Чертовски банальная вещь. Нелепая и даже смешная. Но я посчитал этот способ действенным, чтобы показать организму, как надо. Он жил своей жизнью, и с ним нужно было работать наглядно. Логично же? Да и начинать нужно было с малого, чтобы не вызывать стойкого сопротивления. Я немного пораскинул мозгами и посчитал, что будет правильным просто показать необходимое поведение, чтобы больше не приходилось бороться с телом или ждать, когда об остановке попросит кто-нибудь другой. Тут же все просто: ты просишь – водитель останавливается, никаких логических проблем. Я решил, что день понаблюдаю, организм переварит информацию за ночь, и на следующий день уже заставлю себя все сделать самостоятельно и постараюсь обойтись без страха. Решу проблему раз и навсегда.
Я ехал. В маршрутке никто не разговаривал. За окнами неспешно тянулся конец марта. Белая полупустая газель ехала привычным маршрутом, ни о чем не подозревая. Я сидел в углу и наблюдал за людьми, взяв в руки блокнот, чтобы, по необходимости, помечать важные моменты. Я чувствовал себя глупо. Ну, а как еще бороться с проблемой, которая управляла моей жизнью, помимо моей воли?
– На следующей, пожалуйста! – сказал парень лет двадцати пяти.
Водитель ничего не ответил, молча остановил маршрутку, и парень просто вышел. Механизм был ясен как дважды два. Ничего удивительного или нового не произошло. Следом об остановке попросила женщина, сидевшая возле двери, задумчиво глядя в окно и тихонько качаясь на кочках. Так я пронаблюдал еще нескольких человек. Все они просто просили остановиться, ждали, пока маршрутка остановится, а затем выходили. Это заставило меня почувствовать себя так глупо, что мне стало стыдно нести важное бремя миссии. Люди просто ездили, куда хотели, а я, как болван, сидел с блокнотом и пытался показать себе, как они это делают. «Да что со мной не так?!» – спросил я себя и решил покончить с этим бредом и попросить об остановке. Поднялся на ноги, но тут же оцепенел. Дыхание сперло. Сердце заколотило, и я почувствовал жар, окативший лицо. На меня посмотрел мужчина, отчего я окончательно впал в замешательство и не придумал ничего лучше, чем просто пересесть поближе к выходу. «Ведь это же так просто, – говорил я себе, – всего лишь попросить об остановке. Чего ты боишься?». Но я ехал дальше и злился на самого себя. «Как можно бояться таких простых вещей?! Это стыд. Ужасный стыд!», – проносилось в меня голове.
Нужная мне остановка была позади. Я не смог себя перебороть и попросить водителя притормозить там, где мне было нужно. Дождавшись, пока об остановке попросит другой, я проехал несколько километров вверх по улице и сильно удалился от дома. При первой возможности вышел, нацепил наушники и под музыку побрел домой, ругая и упрекая себя в неспособности справиться даже с тем, чтобы банально попросить водителя остановиться. «Ох, был бы жив отец, он бы сгорел со стыда, зная, какой сын у него вырос! Семнадцать лет толстяку, а смелости нет. Позор семьи! Позор…».
Было уже поздно, и, проходя мимо одного из дворов, я почувствовал какое-то неприятное ощущение, припудренное легким флером тревоги. Голова отяжелела. Почувствовался жар. Я посчитал это последствиями волнений и отмахнулся от дискомфорта, так как у меня были дела поважнее, чем обращать внимание на какие-то внутренние волнения организма, который так отвратительно со мной поступил. Мне было важнее ругать себя за слабость. Это, по крайней мере, имело смысл. Но мою аутоагрессию нарушил удар в ухо. На доли секунды я попал в сенсорную депривацию и, потеряв равновесие, оказался на земле.
– Ты что, глухой?! Сраный жирдяй! – сквозь бульканье в голове расслышал я.
– Я сейчас… сейчас, – ответил я, с трудом подбирая слова и желая подняться на ноги, чтобы ответить обидчику, но не успел: получил удар ногой по лицу, от которого откинулся на спину.
– Это же твой дружище, да? Слышишь, Серый?
В толпе появился знакомый силуэт. Помялся на месте, отворачивая лицо в сторону, и что-то невнятно произнес. У меня в голове стоял свист, из-за которого я ничего не расслышал. Да и, собственно, что мне было слушать, если меня просто хотели избить за то, что я оказался, как всегда, в нужном месте, в нужное время!
– То есть, вот это чмо тебе не друг, да? – спросил местный задира, чье имя я даже не знал. Его жесты были размашистыми, показными. Мелькнувшие в свете фонаря голубые глаза были яркими, их можно было различить даже в сумерках.
– Нет, – ответил Сергей.
– Ты же рэпер, да? Давай, прочти за него что-нибудь. Опусти этого черта, как полагается на баттле! Давай, жги!
Серега неохотно начал что-то мямлить обо мне, а я впервые осмотрелся и смог разглядеть в окружающей толпе лица участников. Среди них была Кристина. Она смотрела на меня с ухмылкой и обнималась с каким-то парнем. Он прижимал ее сзади к себе, а после, целуя в шею, запустил руку ей в штаны. Она улыбалась ему в ответ. Мне было противно на это смотреть. Я опустил взгляд, стараясь прийти в себя, чтобы показать, чего стою, но, как назло, от какой-то внутренней обиды потекли слезы.
– Ой, вы посмотрите на этого нюню! – произнес хулиган. – К мамочке, наверное, хочешь, да? Под юбочку к ней. Мамочка приласкает, обогреет теплой титькой, а эти злые мальчишки жизнь твою портят бедненькую. Да? – произнес он с саркастичной интонацией, заглядывая мне в глаза. – Слышишь, ты! Да, я тебя спрашиваю?! – вскричал он, но я промолчал, не потакая его прихоти, из-за чего в лицо снова прилетел удар ногой.
– Читай рэп в ответку. Тебя опустили! Читай! – кричал он мне, ударяя ногой снова и снова. Затем я почувствовал, что он бил уже не один. Закрывшись от ударов, я свернулся в позу эмбриона, но сильный удар по затылку замутнил мой рассудок и расслабил мышцы тела. Меня развернуло на спину лицом вверх. Среди пинающих меня людей я скользящим взглядом увидел Серегу. Затем тьма легла черной пеленой на глаза, унося боль куда-то в туман. Внешний мир больше не имел надо мной силы, потому что я больше его не ощущал. Реальность ничего не значила. В темноте был лишь оглушенный звоном мой внутренний голос, блуждающий по пустынным закоулкам подсознания и спрашивающий меня: этого ли я хотел, и нужно ли было садиться в эту чертову маршрутку, чтобы кому-то что-то доказать? Разве нужно было?..
Я пришел в себя от холода. Все тело болело, а в ушах стоял звон, словно в моей голове был храм, в котором завершилась служба. Один глаз заплыл, я это чувствовал. Вторым разглядывал вылезшие на небосвод звезды, дожидаясь, когда в тело вновь вернутся силы. Ветер легко обдувал. Зимний холод уже отступил с улиц, и, казалось, даже пахло весной. Но то была не весна, а просто ушедший мороз, который раньше не давал окружающему миру источать различные запахи. Город понемногу оттаивал, а в моей жизни только наступили злые морозы, о которых я даже не подозревал. В голове прокручивались застывшие сцены моего позора, словно фотоснимки, а не реальность или даже видеоряд, в котором меня предали, унизили и растоптали. «Почему люди такие сволочи?! Я разве что-то им сделал? Я уже даже не говорю про Серегу. Удар в спину... Так и хочется сказать: «И ты, Брут?». Неужели такое может со мной случиться? Нет: неужели такое со мной случилось?! Наверное, бог наказал меня и заставил страдать в теле, которым я не могу полноценно управлять. Но если так, тогда я в него не верю! Будь он проклят! Это не бог – это сатана, жаждущий поклонения ему, как величайшему существу, чьи пути неисповедимы».
Перекатившись, я голыми руками уперся в грязный снег, чтобы приподняться, но не смог оторвать от земли собственное тело. В очередной раз оно меня предало. Организм не хотел меня спасать, лишь шептал по венам: «Умри здесь, останься, тебе нет места среди людей, и ты его для себя никогда не найдешь. Тебя все презирают. Ты в этом мире никому не нужен. Тебе здесь не рады. Решил изменить свою жизнь, да? Как тебе? Все еще хочешь изменить?! Ты один! Навсегда один! И ты никто! Навсегда никто!»
Вопреки внутренней агрессии, я закинул ногу под себя и, отталкиваясь руками, начал подниматься. Хоть и потихоньку, но у меня все-таки получилось. От компании не осталось и следа. Осмотревшись в поисках телефона и наушников, я увидел порванный черный проводок и втоптанный в лед маленький динамик. Телефона нигде не было. Домой не хотелось возвращаться. Мне и без того было плохо, а тут еще придется мамины крики выслушивать до поздней ночи. Потом – нотации, уговоры написать заявление, слезы и ни к чему не ведущие разговоры. Будто от них что-то изменится. Или, быть может, она говорит не для меня, а для себя, чтобы это все пережить? Неизвестно. Как бы все-таки хотелось наконец-то взять бразды управления собственным телом и больше не терпеть удары, оплеухи, тычки, а, собрав всю волю в кулак, избить своих врагов. Твою же мать! Как же все-таки здорово бить людей, которые тебя обидели! Что может быть лучше здоровой справедливости, которой отчего-то так мало?! Или, быть может, логика справедливости другая, а мы о ней ничего не знаем?
На улице людей почти не было. Единичные встречные на меня особо не обращали внимания. Да и кто я с виду? Просто толстый избитый мальчик в синей куртке с полуоторванным капюшоном. Кому я здесь нужен? Никому! Даже ППС проехали мимо, не обратив на меня никакого внимания. Люди вокруг даже не подозревали, с кем так небрежно обращались. Слепые! Они не видят истинных вещей.
Зайдя в подъезд, я побрезговал лифтом, стараясь оттянуть момент звонка в дверь. Мне было нечего сказать матери. Да, я взрослый парень, но за себя постоять не смог. Снова. Зачем кричать и пытаться мне что-то криками доказать? Я сам все понимаю. И я справлюсь! Сам справлюсь! Сам!
– Ты какого черта так дол… – Мама опешила, увидев мое лицо. В ее глазах я увидел секундную растерянность, а потом она собралась с мыслями: – Кто это был?! За что? Завтра в полицию пойдем! Боже мой, живого места нет! Кто это был? Скажи, кто!
Мать суетилась, а я молча разулся, снял куртку и заперся в ванной. Набрал в пухлые руки воду и потихоньку ими поводил по лицу, смывая кровь, грязь и, судя по запаху, собачье дерьмо. Затем посмотрел в зеркало. По толстой щеке текли капли воды, скатываясь к подбородку. Меня одолевало отвращение к себе и непобедимая злость. Но затем на смену пришла безысходность. Под шум маминых переживаний за дверью, я стоял и в молчании лил слезы из глаз, смешивая пресную воду с соленой. Я буквально страдал от неспособности контролировать свое тело, чувствовал стыд перед матерью из-за вечных синяков, ощущал несправедливость из-за толстого тела и плохого отношения окружающих. Но я же так мало просил от жизни, лишь полный контроль над своим телом и мыслями! Получив это, я бы изменил свою жизнь до неузнаваемости. Я бы мог многое сделать. Точно бы смог!
На следующий день в школу я не пошел. Сотрясение, гематомы, тошнота, головная боль от яркого света и громких звуков – с таким не учатся. На требование матери рассказать, что случилось и кто это сделал, я ничего не ответил и даже не собирался. Прекрасно понимал, что станет только хуже, если расскажу. Но доводы матери были, в некотором роде, убедительными и, в определенной степени, верными.
– А чего ты молчишь-то?! Кого покрываешь? Тебя избили и забрали телефон. Как это можно оправдать? Ты их оставляешь безнаказанными, и, получается, никакой ответственности они за это не понесут. Ну, а ты – молодец, ты промолчал. Герой! Но молодец для кого? Для них! Тебя воспринимают, как мальчика для битья, которого можно избить и ничего за это не будет. Тебе что, нравится быть таким?! Может, ты мазохист? Если ты им ничем не отвечаешь, если не борешься, значит, они могут бить тебя дальше. Понимаешь? Ведь ты здесь молчишь, а они там смеются над тобой… Послушай, ты же не дурак. Это просто блатная логика, которая воспитывала терпил, которых можно бить, а они будут молчать. Но ведь бывает так, что силы не равны и ничего с этим не поделаешь. Так что теперь, терпеть? Они ведь этим пользуются! Все на этом и держится! Когда тебя бьет толпа, а ты потом молчишь и покрываешь их, гордости тебе это не добавляет. Это унизительно и глупо! Они бьют тебя, потому что ты молчишь! Они бьют тебя, потому что ты позволяешь себя бить! Они бьют тебя, потому что нет никаких последствий! Бить тебя – развлечение!
Мама отчитывала меня перед уходом на работу, а я молчал. Даже не знал, что ответить. Конечно, она была права. Я сам позволял так поступать. Но таким образом решать проблему не собирался. Мой главный враг жил внутри меня, и он постоянно меня подводил. С ним нужно было справиться раз и навсегда. Что мне эти сиюминутные решения проблем? Пожаловался – помогли. Всю жизнь потом бегать жаловаться? Я действительно дитя попкорна и киноэкрана, но я ни в коем случае не трус и не жду спасения. Мне просто нужно время, чтобы разобраться с собой. Как только я это сделаю, все изменится. Наверное, дело даже дойдет до выполнения миссии, о которой столько мыслей. Я покажу им, что я больше, чем груша, больше, чем смех, больше, чем тот страх, который они могут мне внушить. Мне нужно только справиться с собой, и все встанет на свои места. Это как с часовым механизмом: одна из шестеренок плохо работает, и все идет не так. Вот я ее починю, и все будет нормально. Все будет, как и должно быть и как задумывалось изначально. Все получится.
По привычке выходного дня я сел играть в Warhammer 40k. Но игра не пошла. Меня тошнило, резало глаза, болела голова, и вообще было трудно сосредоточиться на задачах игры. Также меня не покидала мысль о том, что прошлым вечером сделал Серега. Мой так называемый друг под давлением толпы пинал меня ногами и пел про меня всякую гадость. Я не понимал, как можно быть такой тварью. Сегодня он говорит, что друг, а завтра – пинает ногами, поет гадости и отрекается от меня. Это до какой же степени нужно быть гнилым человеком, чтобы так себя вести?! Что вообще происходит в голове у таких людей?! Он что, много себе выгадал? Как он спит по ночам? Отвратительное существо, которое нужно было придавить сразу же, как только он задышал. Если уж что-то пошло в человеке не так, то это уже трудно остановить. Такие люди не меняются, потому что у них нет принципов. И нет, они не исповедуют философию воды, они исповедуют философию собачей блевотины, в которой собака – это верность, которая отрицает кислоту и избавляется от нее. Собака – друг человека, Серега – нет. Проклятый ублюдок!
До самого вечера я злился на себя и сложившиеся обстоятельства. Но после пришла мама и сказала, что мне придется ходить в секцию бокса и это не обсуждается. Решение для нее было странным, но я не стал вдаваться в детали. И не был против. Однако до двух часов ночи не мог уснуть, переживая о том, что будет там, ведь мне никогда в подобных местах бывать не доводилось. Я, конечно, был смелым человеком, но подобные вещи меня все-таки тревожили.
Я проснулся рано утром от волнения. Затем проволновался весь день. После работы мама повела меня на мою первую в жизни тренировку, которую я наконец-то дождался. Был даже рад, что волнение позади.
– Ох, зря я согласилась, – немного растерянно произнесла мама, – там же драться нужно. А ты не умеешь. Будешь битый ходить.
– Как обычно. Чего бояться-то? Почему ты решила отвести меня в секцию бокса? – спросил я.
– Я пообещала деду.
– Он знает? Ты что, с ним говорила?
– Да…
Мама еще что-то говорила, а я внутри сгорал со стыда. Во мне словно был огромный котел, в котором можно было плавить железо. Мнение деда для меня было важным: он был для меня авторитетным лицом и, казалось, знал ответы на все вопросы. Он был умным и сильным. Я уважал его мнение, как ничье другое. И теперь я должен был доказать не только себе, но и ему, что во мне живет великая личность, а не собрано несколько пудов дерьма, которые ни на что не способны, кроме как трястись от звука чужого голоса и ждать подачки вместо того, чтобы взять свое по праву.
– Подожди здесь, – сказала мама, когда мы уже вошли в спортзал.
Я растерянно зажался у стены, глядя в светло-красный пол и думая о том, что теперь обо мне подумает дед. Как же мне было стыдно! Но после я подумал, что как раз-таки пришло время меняться, и начал оглядывать пространство возле себя: стены выкрашены в цвет асфальта, по всему залу висели груши черного и красного цвета, а в центре располагался ринг с синим и красным углами. На окнах лежали разные перчатки. Ощущалась прохлада. В зале занимались три человека лет тридцати.
– Привет, ты новенький? – произнес парень лет двадцати трех, проходя мимо.
– Угу, – качнул я головой в ответ.
– Не бойся, тут классно. Лучшее место в мире!
В его голосе была доброжелательность, которой я не встречал прежде. Собственно, я не был готов ее встретить в месте, где люди бьют друг другу по лицу. Это меня даже немного смутило. Слова незнакомого парня расслабили и позволили перестать волноваться о том, что подумает обо мне моя семья. Все ведь уже произошло, и лучшее, что я мог бы сделать, это начать меняться с этого самого дня, который вел меня к переменам. Если дед сказал быть здесь, значит, я буду здесь и добьюсь результатов, на которые он даже не рассчитывал!
– Ну, все, сынок, я пойду, а ты уж поаккуратней тут, – сказала мама и обняла меня.
Я смутился и приготовился, что надо мной будут смеяться из-за объятий, но не услышал ни звука. Глядя ей вслед, я чувствовал, что остаюсь в незнакомом месте, где люди друг друга бьют, и я для них, в большей степени, живая груша, которая не сможет дать сдачи в силу отсутствия необходимых навыков. Мне даже хотелось убежать прочь, но удерживало лишь то, что так хотел мой дед. Я не мог еще больше унизиться перед ним. К тому же перемены требуют силы духа. Только трусы боятся перемен, потому что не знают, чего ожидать. А я не трус!
– Пока разминайся, – произнес тренер, обращаясь ко мне, – позже познакомимся. Разминаться умеешь? Физкультура ведь была в школе?
– Да, – ответил я.
Тренер был лысым, крепким мужчиной лет сорока на вид. На нем были черные штаны и красная футболка Nike с коротким рукавом. Чувствовал он себя уверенно. В воздухе витал легкий запах его дешевого одеколона. На какой-то момент мне даже показалось, что люди, сформированные в СССР, какие-то шаблонные: одинаковые короткие стрижки, тучность, стереотипы в поведении и прочие вещи. Конечно, такими были не все, и я, наверное, ошибался, но это все-таки чувствовалось. Даже физкультурник – лысый спортивный мужик с дешевым одеколоном. Что может быть банальнее? Нет, ну правда?!
Пока я разминался, в зал пришли еще несколько человек. Все переодевались и начинали разминаться самостоятельно, без указаний, что делать. После уроков физкультуры в школе это было удивительно: каждый сам разминается, и нет групповой разминки, все самостоятельно что-то делают, а не по указке. Сами! Все – сами!
– Я вижу, все собрались, – произнес тренер, оглядывая разминающихся. Все посмотрели на тренера. – С нами будет заниматься новенький. Подойди, – сказал он, глядя на меня. Я неуверенно подошел, опустив взгляд. – Как тебя зовут?
– Саша.
– Поздоровайтесь с Саней, теперь он – часть нашей семьи.
– Привет-здорово, Саня! – раздались вразнобой голоса.
– Я вижу, у тебя есть немного лишнего веса. Он будет мешать заниматься. Сколько ты весишь?
– Не знаю точно.
– Да не стесняйся ты! Это всего лишь вес!
– Наверное, сто тридцать килограмм.
– Немало. А рост – сто семьдесят пять примерно?
– Да.
– Руслан, сколько ты весишь?
– Девяносто восемь. Рост – сто семьдесят пять.
– Хочешь выглядеть, как Руслан? – спросил тренер.
– Я?!
Я поднял взгляд, опустившийся под тяжестью стыда, и присмотрелся к парню. Руслан не был толстым, как я, хотя весил тоже немало и был точно такого же роста.
– Угу, – выдавил я.
– Скажи громче. Увереннее!
– Да, – ответил я вполголоса.
– Еще громче и увереннее!
– Да! Хочу!
– Молодец. Теперь мы тебе поможем выглядеть лучше Руслана.
– Лучше? – удивился я и одновременно растерялся.
– Да. Лучше. Руслан много филонит и поэтому выглядит плохо. Как кусок дерьма! Нет, ну вы посмотрите на него! Ну никакой!
Все засмеялись.
– Тренер, я только женился, – произнес Руслан.
– С женой филонить будешь, а здесь придется выкладываться!
– Да, тренер, – с улыбкой ответил Руслан.
– Ну, все! Размялись, познакомились, а теперь пора пробежаться. Руслан бегает на два круга больше остальных.
– Но, тренер…
– Три круга!
– Я понял, тренер.
Мы немного посмеялись и побежали за тренером по залу, делая круг. Я был замыкающим. В заданном темпе мне удалось пробежать немного, всего лишь полтора круга, а затем я начал отставать.
– Смещайся внутрь, – сказал тренер. – Сделай шаг влево, – уточнил он, когда уже начал догонять меня. Я сместился. С трудом пробежал еще круг и остановился.
– Я разве сказал, что можно остановиться? – произнес тренер.
– Я… я не могу больше, – выдавил я, задыхаясь.
– Каждый круг, который не сможешь пробежать ты, будем пробегать все мы.
– Но, тренер! – послышались возмущенные голоса.
– Кто мы? – громко спросил тренер, переходя на движение вбок приставным шагом и хлопая в ладоши над головой.
– Семья! – дружно ответили спортсмены и хлопнули в ладоши.
Я смотрел на то, как они слаженно работают и не ропщут ни на тренера, ни на меня, и мне тотчас же стало стыдно. Меня вроде как приняли в так называемую семью, и я не хотел их подводить, ведь они отнеслись ко мне хорошо. Я собрался с силами, сделал глубокий вдох и побежал за ними, повторяя движения. Через круг я уже снова задыхался, и мне вновь пришлось остановиться. Тренер ничего не сказал. Все молча бегали. Пропустив круг, я вновь присоединился к ним, глубоко дыша и обливаясь холодным потом. Вся одежда у меня промокла. Я задыхался. Очень сильно хотел пить, но продолжал бежать, сказав себе «Я смогу!». И бежал. Сквозь боль, асфиксию, густые слюни, которые трудно было проглотить. Но все-таки бежал. Мне впервые удалось перебороть собственное тело, и я не хотел останавливаться, даже если это стоило бы мне жизни.
– Просто ходи. Восстанавливайся. Пока хватит, – произнес тренер.
– Но… но все… но…
– Это часть их тренировки. Они это делают каждый день. Причем, либо тут, либо дома, а ты только пришел и тебе многократно тяжелее, чем остальным.
– Нет, я должен. Они бегают… и я буду, – говорил я, с трудом хватая воздух и чуть ли не падая в обморок.
– Один круг – и на сегодня хватит бегать. Дальше будешь ходить.
– Хорошо, тренер, – ответил я.
Я с трудом пробежал круг. Но, когда остановился, в глазах резко помутнело и меня словно обдало холодной водой.
– Саня! Слышишь, Сань?! – послышалось отдаленно. Затем я почувствовал, как меня бьют по щекам и брызгают водой в лицо.
– Я… я пробежал, тренер! Я пробежал! – произнес я, довольный, и поднял большой палец вверх. Все засмеялись. Мне наконец-то удалось сделать что-то, за что можно было себя уважать. В этот день я впервые победил свое тело и доказал другим, что что-то могу. Даже через «не могу» и «не хочу». Впервые я поверил, что мне действительно по силам изменить свою жизнь. Я был горд и счастлив, как никогда раньше. Это было большим достижением для меня.
После того, как я отдышался, тренер перемотал мне руки и поставил к груше.
– Суставы в локтях и кистях должны быть прямыми, иначе ты сломаешь себе кости. Руки возвращаются в исходную позицию по той же траектории, что и пришли к груше. Ударять нужно тихонько. Сейчас тебе нужно наработать технику и выносливость.
– А силу? – поинтересовался я.
– А силу будем нарабатывать, когда сможешь более-менее переносить нагрузки. К тому же у тебя большой вес, поэтому с выносливостью придет и сила, хочешь ты этого или нет.
Тренер показал мне, как и в каком темпе ударять по груше. Проконтролировал мою технику и отправился работать с другими. Я потихоньку настукивал по груше, постепенно выполняя поставленную задачу. В голове строились невероятные фантазии о том, чего я достигну и как удивятся все те, кто когда-то имел наглость смеяться надо мной. А затем, более-менее освоив поставленную технику удара, я решил попробовать что-нибудь еще, чтобы удивить тренера. Перешел на комбинации двойки и тройки, максимально вкладываясь в каждый удар.
– Ты что делаешь? – строго спросил тренер.
– Пробую новые комбинации, – растерянно ответил я, не понимая, что сделал не так.
– Думаешь, ты уже готов к разучиванию комбинаций?
– Ну, не знаю. Я же освоил то, что вы мне показали. Наверное.
– Мне нужен четкий ответ. Да или нет.
– Да, – все равно неуверенно ответил я.
– Хорошо, – сказал тренер и подозвал Руслана: – Саня думает, что уже готов разучивать новые комбинации. Иди в ринг и покажи, прав он или нет.
– В ринг? – заволновался я.
Мне выдали шлем для бокса и капу. Все собрались посмотреть.
– Сань, ты его не бей сильно, он же недавно женился! – шутили ребята.
Я встал в стойку, поднял руки на уровне груди и приготовился нанести удар.
– Тренер, может, не надо? – спросил Руслан.
– Он должен наглядно понять, – ответил тренер.
И тут до меня дошло, что учить меня комбинациям в ринге никто и не собирался и вывели меня не для этого, но было уже поздно. В момент осознания ко мне в два шага подобрался Руслан и отправил в нокаут. В глазах у меня все плыло, а в ушах звенело. В какой-то момент показалось, что это была моя упавшая уверенность, которая успела немножечко подняться за последний час, и, кажется, это правда была она. Пыл поугас. Урок был получен. Наглядно. На всю жизнь.
Когда меня привели в чувство, я уже понимал, что нужно слушать тренера и не бежать впереди паровоза, который в следующий раз меня может и не пожалеть. Тренер был прав с самого начала, а я – нет.
– Ты не сможешь эффективно нападать, если у тебя не будет хватать выносливости и защиты. В первом случае ты выдохнешься через пару минут из-за веса, а во втором случае тебя выведут из строя превентивным или контрударом. Поэтому, прежде чем разучивать то, что ты хотел, нужно научиться дышать и развивать силовую выносливость. Это основа. Затем нужно научиться защищаться и уклоняться. И только после можно будет разучивать что-то такое. Понятно?
– Понятно. А это долго? Ну, чтобы я мог, как Руслан? – поинтересовался я, осознавая, что цель находится не так уж и близко, как казалось.
– Тут уж все зависит от твоего усердия. Для начала нужно сбросить лишний вес, который значительно все осложняет. Пока сосредоточимся именно на этом.
– Значит, я не смогу, как Руслан, – огорченно произнес я на выдохе. – Я всегда таким был, таким и останусь. Все перепробовал… Ну, не могу я сбросить, никак!
Тренер засмеялся и, довольный, произнес,
– Пошли кое-что покажу.
Мы подошли к длинному стенду. На нем были грамоты, награды, фотографии, благодарности, медали, кубки и вырезки из газет.
– Посмотри на этого парня, – произнес тренер, держа меня за плечо и указывая пальцем на какого-то толстого мальчика. – Видишь? А теперь посмотри сюда. Видишь? Это тоже он, только через три года. Ну, как тебе перевоплощение?
На втором фото парень держал в руках грамоту и медаль. Вес у него был много меньше прежнего, и это впечатляло. На фото он улыбался. Казалось, что это совершенно разные люди, с совершенно разной судьбой, но это был один человек и это действительно впечатляло.
– Знаешь, он мог занять первое место и занял бы без больших проблем, если бы не получил травму, после которой перестал выступать. Жаль… С тех пор много времени прошло. Кстати, вес он так и не набрал, представляешь? Не набрал! А ты говоришь, что не сможешь похудеть. Пф! Сможешь! Еще как похудеешь! Ты просто не пробовал. А если пробовал и не похудел, значит, пробовал не так.
– Я пытался не кушать. Временно помогало, но потом набирал еще больше.
– Разумеется! Твой организм посчитал, что пришло трудное время, и решил поднабрать жировой запас на голодный период. Жир ведь топливо, которое можно отложить на потом. Сначала ты вогнал организм в режим истощения, а затем дал ему пищу, которая пошла запасом. Это логично, так и должно быть.
– Куда больше запасать-то…
– Нет предела для жира. Существуют люди, которые весят полтонны.
– Е-мое! Я не хочу так! Никогда не хочу!
– Не переживай. Мы сгоним килограмм двадцать за полгода. Это вполне возможно и безопасно. Можно даже больше. Пятьдесят – надо постараться, но это слишком много. Так нельзя.
– Как сбросить?! – произнес я с глубоким интересом.
– Тебе нужно расходовать больше энергии, чем ты получаешь, и не вводить организм в режим голодания, потому что ты уже знаешь, что будет. Мы это проговорили. Также нужно много пить, минимум по три литра воды в день, поскольку нужно разогнать твой метаболизм.
– Сырой или кипяченой? С сахаром или без? Чай считается? – начал спрашивать я.
– Чай тоже считается. В нем же есть вода, – с улыбкой ответил тренер. – На следующую тренировку приноси тетрадь и ручку, все распишем, а для начала кушай меньше сладкого. Сладкое – это быстрые углеводы. Углеводы – энергия. А неизрасходованная энергия – это будущий жир.
– Конфеты, пирожные… – начал я шепотом перебирать то, от чего придется отказаться.
– Только не слишком усердствуй. Сладкое все-таки нужно для мозга. Да и вообще, чтобы хорошо себя чувствовать.
– Я понял, тренер. Не кушать сладкое, пить воду… – продолжил я, перебирая в голове, чтобы не забыть, а после побежал переодеваться, не сказав и пары слов на прощание.
Из спортзала я вышел взволнованным. Мне были ясны причины прошлых неудач, и, казалось, вся жизнь должна была теперь измениться, ей уже точно не быть прежней. Толстый мальчик с фотографии в спортзале стал ярким доказательством будущего успеха, в некотором роде стимулом и даже иконой, о которой я беспрестанно думал. Я стал понимать, что моя заветная мечта может наконец-то осуществиться! Вроде бы я и раньше читал о том, что нужно больше тратить, чем получать, и что нужно делать то и то, но это не оказало на меня такого эффекта. Не вдохновило. Как оказалось, дело было совсем в другом. В том мальчике. В примере. В понимании того, что моя мечта возможна. Реальность меня зацепила.
Поскольку я был еще подростком, мое сознание оставалось детским в меру ограниченности пережитых событий и эмоций. Мне нужен был стимул для роста и больших стремлений. И я его получил. Это случилось. Девушки и отношения, как стимул, были закрытой темой, которую я даже не рассматривал, поскольку в мире тощих манекенов никому не был нужен пухлый мальчик, которого постоянно норовили избить за то, что он просто был пухлым. К сожалению, дети жестоки в меру психологической недоразвитости и потому даже не понимают своей жестокости. Я это хорошо знал и весьма наглядно прочувствовал. Такие, как я, знали детскую жестокость изнутри. У таких, как я, как правило, не было друзей, шумных вечеринок и различного рода гуляний. Все, чем я мог похвастаться, это старенький компьютер с медленным интернетом. Остальное в жизни – это унижения из-за избыточного веса и неспособности дать достойный отпор. Пока другие жили полноценной жизнью, я тихонько существовал где-то с краю, в мире собственных переживаний и несбыточных надежд, которых за прожитые годы успело накопиться на тонну листов, если бы их кто-то за мною записывал. Школьный мир был довольно жесток ко мне, поскольку я не всегда мог дать сдачи. Будь я таким же толстым, но способным полноценно управлять телом, никто бы не осмелился меня упрекнуть или посмеяться надо мной. Просто что-то мне всегда мешало. Не было возможности сделать все, как я хочу. Я не знал, была ли в том моя вина или чья-то еще, но это мне сильно мешало, буквально портило жизнь. Может, такое случается со всеми и они борются с собой, просто другие научились справляться, а я нет? Как бы там ни было, я надеюсь, что буду достоин большего уважения, если смогу себя перебороть. Я надеюсь…
От моей разгоряченной восторженности дорога подо мной таяла. Я буквально полыхал воодушевленностью, проносясь над землей. Только вот у жизни на мою долю были свои испытания.
– Эй, сиськастый! – послышалось позади.
Повернувшись, я увидел тройку знакомых лиц. Они быстро шли в мою сторону, перекидываясь короткими фразами. Даже законченному дураку было бы понятно, что они идут отнюдь не поздороваться. Стать жертвой очередных истязаний я не хотел: развернулся и побежал от них прочь. Позади слышался смех. Им было весело гнаться за толстым мальчиком, а толстому мальчику было не смешно убегать от очередных насмешек, синяков и ссадин. Бежать после тренировки было трудно. Да и вес действительно мешал бежать быстро. Я от этого устал и хотел уже остановиться, развернуться к ним, потому что уже понимал, что не смогу убежать, но не успел. Меня ударили по ногам, и я с размаху свалился грудью на лед и вдобавок ударился подбородком. Перекатившись на спину, я схватился за челюсть и вскрикнул от боли.
– Думал, сможешь убежать, да? – произнес задира, ударяя ногой по моему лицу, словно по футбольному мячику. Я закрылся от ударов, которые градом проносились по телу, искренне не понимая, что им надо.
– Что вам надо? Что вам надо?! Что надо?! – закричал я грубо, все еще закрываясь.
Удары поредели. А через пару секунд и вовсе прекратились. Они ушли.
Я кричал, чтобы понять, за что, а они били, даже не понимая, зачем. Вопрос выбил их из колеи. Тогда я впервые понял, что мы живем в мире смыслов. И, если смысла нет, то и что-либо делать не будет никакого интереса. Люди так воспитаны обществом. Сказать напрямую, что человеку просто нравится что-то делать, у большинства не хватит смелости, особенно если действие достойно порицания и не может нравиться. Более того: садизм прекращается тогда, когда прекращается виктимное поведение – поведение жертвы. Это стало моим открытием! Я лежал избитый на холодном льду, на который люди порой то плюют, то сморкаются, и улыбался, словно смог их победить в этот вечер. Словно больше не было толстого мальчика, который всегда убегал, а был крупный мужчина, у которого появилась сила, смелость и огромные яйца.
;




ГЛАВА III

В школе шептались про мои синяки. Кто-то говорил, что я визжал, как поросенок, а кто-то – что даже навалил в штаны. Я молчал. Не реагировал. Собаки лают – ветер дует. Я прекрасно понимал, что сегодня они смеются надо мной, а завтра будут гордиться тем, что меня знали. Я начал понимать, что жизнь не ограничивается школой и кучкой шакалов, которые будут сбиваться в стаи на работах или во дворах после того, как окончится школьное время. Пусть они там лаются, как уличные псы, и скулят о своем, а я лучше стану им начальником на работе и буду их дрессировать, заставляя ходить на задних лапах по команде. Стану жить ярко и долго, а они пусть существуют, ностальгически вспоминая тот короткий промежуток своего расцвета, когда могли выделиться грубой и совершенно тупой силой, от которой останется только пыль на дороге. В отличие от них, я никогда не ждал от этого мира жалости или подачек, жил в другом времени и системе измерений. И теперь там, где раньше томилась надежда, зацвели густые луга. Я начал верить в свои силы.
 Учебное время, особенно школьное, не является показателем успешности человека. Это я понял, когда лежал на грязном льду. Дома ко мне было одно отношение, в школе – второе, на улице – третье, а в секции по боксу – четвертое. Каждое из них, хотя бы немного, но отличалось. Поскольку я особо не переключался между социальными ролями, пытаясь всем понравиться и угодить, как это делали остальные, то вполне мог сконцентрироваться на одной роли, которую собирался выполнять хорошо. Бокс стал моей идеей-фикс. Это было моим наваждением, в котором я мог реализоваться. Он занимал все мои мысли от и до. Все, о чем я теперь думал, – стать лучшим в секции. А раз я могу где-то стать лучшим, значит, школа, по большому счету, ничего не решает, и переживать не о чем. Битый быстрее адаптируется в жизни. Ведь можно сколько угодно долго учить льва поведению шакала, но шакалом он никогда не станет.
Вернувшись домой, я закрылся в комнате, поставил подушку на стол, создал сзади нее опору из стопки учебников, встал в стойку, которую мне показывал тренер, и начал потихоньку повторять выученные движения, легонько касаясь подушки. Выдыхался, подходил к зеркалу, смотрел на себя, поворачивался и вновь принимался стучать по подушке. В голове повторял одну и ту же фразу: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!». И так по кругу. Фраза въелась в подсознание, и я ее произносил уже непроизвольно. Даже когда руки уже опускались и в горле пересыхало настолько, что мне казалось, будто я задыхаюсь, фраза все равно звучала у меня в голове. Синяки, которые я видел в зеркале, лишь придавали сил. Я их больше не стыдился и продолжал ударять до тех пор, пока не выбился из сил настолько, что уже больше не мог стоять на ногах.
 Утром я не мог подняться с кровати. Все тело разрывала боль в мышцах, еще сильнее, чем после первого дня занятий. Поначалу я испугался и, несмотря на то, что знал о мышечной боли, все равно боялся, что не смогу больше заниматься. Даже впал в некоторую панику. Но мама сказала, что это абсолютно нормально и что так происходит со всеми, и я не сломал себе руки и не порвал связки, и что это все временно. От этого я смог успокоиться. По совету матери размялся и более-менее начал двигаться.
После школы я пришел домой и первым делом попил воды. Затем сел за компьютер и начал смотреть упражнения на выносливость в домашних условиях. Выбрал прыжки на месте и отжимания. Если с прыжками было относительно нормально, то отжимания приходилось делать от стены, поскольку мой вес не позволял делать их полноценно от пола. Мне было слишком тяжело.
Мотивация нового дня отличалась от предыдущего. Было довольно трудно заставить себя делать упражнения, и я не понимал, почему... Цель была та же, человек был тот же, но сил и рвения уже поубавилось. Но понемногу я смог заниматься. У себя в голове вновь повторял фразу: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!». Она придавала уверенности в собственных силах и стала, скорее, мантрой, которую я наговаривал себе под нос. Расслабиться не позволял ни на минуту, хотя очень хотелось. Понимал, что если отступлю, дам себе хотя бы маленькую поблажку, то сделаю шаг назад. Шаг назад – это не только шаг в обратном направлении, но еще и упущенный шаг вперед. Для меня это было равносильно поражению, а я не мог получить его в боксе, который стал для меня откровением. Я его исповедовал не рассудком, а сердцем, а сердце у меня было большое, готовое терпеть любые испытания ради заветной мечты, которая стала теперь важнее уважительного отношения ко мне в школе и той жизни, которую мне отвела судьба. Раньше я не слишком ценил жизнь и не думал о ней, как о чем-то важном. Ее ценность была забита ногами и оскорблениями, колкими насмешками и презрительным отношением со стороны окружающих, которые ни во что меня не ставили, считая низким и жалким. Но это стало для меня лишь очередным поводом поверить в собственные силы, желанием преодолеть перенесенную боль и то жалкое положение, которое я так ненавидел.
Пока у человек нет цели, его легко сломать, особенно, если это ребенок. Американский философ и педагог Джон Дьюи подчеркивал: «Дети вынуждены жить в зависимом положении и потому вырастают с привычками подчинения». Я не собирался никому слепо подчиняться, потому что у меня появилась доступная цель, которая осуществлялась. Прежним я стать не мог и не собирался, поскольку увидел, что могу преодолеть свой организм. Искренне поверил, что в теле толстого мальчика, за всеми этими жирными складками спрятан уверенный в себе мужчина с большим сердцем и большой целью в жизни. И чем крепче я в это верил, тем сильнее было желание сорвать ненавистный занавес и предстать перед всеми настоящим. Сжечь себя старого и возродиться прекрасным фениксом, лишенным плохого оперения.
– Ну, как самочувствие? – спросил меня тренер на тренировке. – А это что за новые синяки у тебя?
– Это не синяки, – коротко ответил я, – это мотивация!
– Вижу, ты очень мотивирован, – усмехнулся тренер.
Затем мы перешли к разминке и побежали. Бежать было трудно, мышцы еще болели, но я понимал, что это не просто боль – это насильственное изгнание из моей жизни жирного мальчика, который не мог полноценно управлять собственным телом.
Пробежав в этот раз уже пять кругов без остановки, я все-таки остановился. Организм, в отличие от меня, еще не был готов к таким нагрузкам и потому требовал своего. Любому человеку будет трудно бежать, когда у него буквально наступает асфиксия и верх над волей берет инстинкт самосохранения – самый сильный из возможных инстинктов. Человек научился его глушить, но, как только дело доходит до края и инстинкт начинает срабатывать, все остальное перестает властвовать над волей. Суицид не был бы так популярен у молодежи, если бы подростки действительно осознавали, что могут умереть. Психопаты бы не были такими бессердечными, если бы психика не искажала картину мира. И, конечно, ни один психически здоровый человек не стал бы умирать ради секса, как, собственно, не хотят этого и самцы богомола, которые не помышляют о предстоящей кончине. Инстинкты голода и жажды смешно даже рассматривать. Социальный инстинкт не срабатывает, когда макака-резус принимает попытки утащить банан у альфы, ведь иначе бы она даже не пыталась. Материнский не срабатывает у львиц, когда в прайде объявляется новый вожак и убивает всех львят. И даже у людей материнский инстинкт гаснет, когда во время родов будущая мать кричит: «Вырежьте его из меня, я больше не могу!». Инстинкт самосохранения человека не включается либо пока человек не почувствует присутствие смерти, либо пока не испытает нестерпимую боль, гасящую сознание, как это случилось у меня, когда началось сильное кислородное голодание, от которого сознание стало отключаться. Человек, конечно, способен пойти на смерть, пока она не стоит над его шеей с поднятой косой, но его поведение резко меняется, когда боль начинает приходить постепенно – отсюда эффективность пыток, разрушение сознания, а также сломанная воля при длительных насильственных действиях.
– Болят мышцы? – спросил тренер после пробежки.
– Да. Очень сильно. Особенно утром или когда посижу какое-то время, а потом встаю, – ответил я, тяжело дыша.
– Со временем крепатура пройдет, если регулярно заниматься. Через неделю будет не так болезненно, а месяца через два-три, может, четыре, зависит от организма, крепатура исчезнет совсем. Так что не переживай.
– Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу! – неосознанно пробурчал я себе под нос.
– Что? – спросил тренер.
– Все нормально, я готов, – ответил я, подняв взгляд.
– Ну, вот и отлично! Принес тетрадь и ручку?
– Да.
– Тогда бери их и пойдем, я расскажу, как теперь будешь питаться.
Я чувствовал сильную усталость, и в голову постоянно закрадывались мысли о том, чтобы все бросить. Конечно, я их прогонял, но они возвращались. Пока я шел за тетрадью, мне хотелось упасть на пол, прижать руки к телу и просто потеряться в пространстве, растворяясь на атомы.
– Вот, смотри. В пище содержатся питательные вещества: белки, жиры, углеводы, витамины, минеральные вещества и вода. Белок, то есть протеин, это строительный материал, как кирпичики, из которых состоит любой организм. Углеводы – топливо, источник энергии. Жиры выполняют похожую функцию, что и углеводы, но только нужны как канистра с бензином в багажнике, на потом. Витамины – нутриенты, которые нужны для метаболизма или, проще говоря, восстановления, к примеру, после тренировки. Минеральные вещества – составляющие тканей и органов, без них кости рассыплются, кровь не свернется, ну и так далее. Вода – и так понятно, без нее мы просто кучка пыли. Записал?
– Угу.
– Все понятно?
– Белок – строительный материал. Углеводы и жиры – продовольствие для юнита…
– Кого? Юнита?
– Это человечек в игре. В стратегиях так называют пехотную единицу.
– А, ну хорошо. Лишь бы тебе было понятно. Так вот, это общий состав пищи. А есть еще калории. Калория – единица измерения энергии в пище.
– Что?
– Представь, что ты разжигаешь костер и подбрасываешь в него дрова. Чем выше плотность волокон породы дерева, тем дольше оно будет гореть и давать тепло. Следовательно, меньше придется бегать за дровами. Осина растет быстро, потому что у нее плотность волокон низкая, и потому она прогорает очень быстро. Дуб растет очень долго, потому что плотность волокон высокая, и потому горит очень долго. Так же и в пище. Может быть много калорий, а может быть мало. Наш организм можно представить в виде паровоза, в который нужно постоянно подкидывать дрова в виде еды. Еда для человека является необходимым топливом. Это понятно?
– Да. Вот так понятно, – устало ответил я.
– У тебя нездоровый вид. Ты нормально ешь?
– Ну, да, только меньше.
– Тренируешься дома?
– Да.
–Тебе нужно отдыхать. Нельзя себя так изматывать. Ты дал организму слишком много стресса.
– Но ведь так тренируется выносливость, – возразил я.
– Если ты на себя водрузишь дом, ты станешь выносливее? Нет! Он тебя раздавит. Сейчас ты пытаешься водрузить на себя дом. Пойми, есть разный стресс. Есть дистресс, отрицательный, и есть эустресс, положительный. Ты сможешь достичь цели, только если будешь доводить организм до эустресса. Дистресс приведет к болезни, поскольку твоя иммунная система, то есть защитная система, ослабнет и не сможет сопротивляться вирусам. То есть, вот так изматывая себя, ты никогда не достигнешь цели, нет даже ни малейшего шанса.
– Почему все так сложно?! Нужно знать столько всего, чтобы просто похудеть! Многие худые – и даже не думают об этом. Они худые с самого рождения, и им нет нужды следить за количеством выпитой воды и съеденной еды. Они даже не ценят свою худобу. А здесь – из кожи вон лезешь, чтобы просто быть как все. Быть обычным. Не можешь нормально спать ночами, потому что просыпаешься из-за одышки. А еще отекают ноги…
Стоило мне только открыть рот, как меня буквально прорвало. Слова сами выходили из меня, а я лишь успевал думать о том, что было не так в моей жизни из-за лишнего веса. Чем откровеннее я говорил, тем легче становилось, словно с моих плеч снимали дискомфортные грузы, которые я все это время зачем-то носил на себе. Тренер молчал и лишь изредка кивал, ничего больше не делая, но мне было этого достаточно. Я буквально почувствовал себя живым и понятым, услышанным и открытым. Я освободился, просто рассказав о том, что было не так в моей жизни и что трудного мне пришлось перенести.
– Не думай, что у других нет проблем, – выждав момент, произнес он. – Сейчас тебя интересует твой лишний вес, и ты не видишь ничего другого. Но, когда ты от него избавишься, а я уверен, что ты от него избавишься, ты увидишь, что в мире, помимо этой проблемы, есть еще много других. Пока ты борешься с лишними килограммами, другой парень, такой же смышленый, как ты, который тоже к чему-то стремится, думает: вот были бы у меня ноги, я бы бегал каждый день... Третий парень хотел бы видеть хоть что-нибудь, даже расплывчато. У некоторых нет родителей, у некоторых – детей, дома, работы, здоровья, а кто-то завтра умрет, потому что смертельно болен и нет шансов на спасение. У тебя далеко не самое худшее положение. Ты уж поверь. И знаешь, мой тренер говорил: «Человеческое тело – как пластилин: вы можете лепить из него все, что угодно, но вы почему-то слепили кусок говна». Этим он хотел сказать, что мы не стараемся и, в сущности, был прав. Мой тренер был удивительным и добрым человеком, но у него не было детей. Были только мы. Разве это справедливо? Трудно сказать. Но так есть, мы так все живем. Поэтому тебе стоит понять сейчас, что у жизни свои законы и нет смысла ждать от нее той справедливости, которую мы придумали сами. Не жди, что лев, которого ты не убил, поступит с тобой точно так же. К тому же, невозможно для всех создать равные условия. Ты можешь изменить свое положение и жизнь вокруг себя, но только если будешь стараться. На фоне других, может, это и будет выглядеть тяжелее, но только помни: человек, которому легко все далось, никогда не будет иметь такой крепкой психологической закалки, как тот, который прошел огонь и воду. Первого пошатнет любая трудность, а такого, как ты, – нет. Потому что ты словно греческий скульптор, Пигмалион, который высек то, что смог полюбить. Ты высечешь не только свое тело, но и свою личность. Поэтому цени то, что имеешь, и сделай из этого то, чем бы, в первую очередь, сам захотел гордиться. Ты для себя живешь! А теперь ступай домой, отдохни и подумай над всем, о чем мы сегодня говорили. Помни: иногда для того, чтобы увидеть всю картину целиком, нужно сделать небольшой шаг назад. Так вот сейчас ты отступаешь назад не потому, что проигрываешь, а потому, что хочешь увидеть всю картину целиком. Это нормально. Все. Дуй домой…
Я послушался и отправился домой, полный мыслей.
;




ГЛАВА IV

Пигмалион – скульптор, сотворивший из слоновой кости статую девушки, которую полюбил. Одни источники пишут, что Афродита наказала Пигмалиона за то, что тот открыто высказал презрение к женщинам, другие же – что скульптор попросил у Афродиты жену, подобную Галатее, той самой статуе, и тогда богиня любви оживила изваяние. Достоверно не известно, но, так или иначе, скульптор сам создал то, что смог полюбить. Меня это впечатлило, и я тоже захотел создать то, что смог бы полюбить, но уже из себя и своей жизни. Я хотел большего.
В следующую свою тренировку я чувствовал себя значительно лучше. Был готов выкладываться по полной. Тренер подозвал меня к себе и сказал, что нужно сделать фото для истории. Я не хотел, чтобы в истории меня помнили таким, но тренер настоял и я согласился. Затем отправился к груше и продолжил нарабатывать выносливость, но уже с большей интенсивностью, поскольку жаждал результатов. В процессе мне в голову пришел вопрос, который я позже озвучил тренеру.
– Вопрос хороший, – ответил тренер, – именно из-за этого нюанса многие люди не могут понять, почему белки, жиры и углеводы измеряются калориями, хотя белок считается строительным материалом, а не энергетическим.
Я смотрел на тренера и понимал, что двигаюсь в правильном направлении, потому что задаю вопросы, которые в моем случае требуют особого внимания.
– Попадая в желудок, пища обеззараживается и частично расщепляется. В двенадцатиперстной кишке расщепляется на мелкие молекулы, если не ошибаюсь, мономеры. Затем избирательно всасывается через кишечную стенку в тонком кишечнике и попадает в жидкую среду, вроде крови и лимфы. То есть суть пищеварительной системы заключается в том, чтобы измельчить пищу до такого состояния, чтобы она могла транспортироваться по организму к нужному месту и использоваться по назначению. Белки расщепляются до аминокислот, углеводы – до глюкозы, а жиры – до глицерина и жирных кислот.
– Но почему белки… – спросил я, не слыша ответа, но тренер меня перебил:
– Потому что белки, жиры и углеводы состоят из энергии. Поступая в организм, они сначала, грубо говоря, топятся в печи и дают энергию, а после – то, что остается, идет на материал для организма, о чем мы говорили в прошлый раз. Когда организму не хватает энергии, он начинает расщеплять, в первую очередь, гликоген, который находится в печени и мышцах, – то есть сначала горят мышцы, а потом дело доходит до расщепления запасов жира.
– Но почему не сразу жир?
– Жир – он как запасное колесо у машины, а любое запасное колесо ждет, когда появится необходимость. Мы же не меняем колесо после каждой кочки, ведь так? Вот и организм не спешит терять запасы из-за небольших сбоев в питании. К тому же доставка жира к мышцам из жировых клеток требует времени и потому не может запуститься сразу же. Это просто невозможно. Нужно хотя бы полчаса нагружать организм, чтобы был хоть какой-то эффект по сжиганию жира.
– Ничего себе, – произнес я растерянно.
– Это же банальная вещь. Вам что, в школе не рассказывали об этом?
– Ну… я не знаю.
– Восьмой класс, биология человека. Должны были. Ты, видимо, просто не слушал, а зря! В школе учиться нужно, а не в носу ковырять. Если бы слушал, давно бы решил свою проблему. Где было твое внимание?
Меня удивило то, что рассказал тренер. Информация, занявшая от силы минут пятнадцать, смогла полно раскрыть то, что меня мучило долгие годы. Я пробовал не кушать, я пробовал пить слабительные, не есть после шести, меньше спать, приседать в течение дня и еще кучу всего, что, как мне казалось, могло бы помочь, но не помогало. Мне нужно было всего лишь пятнадцать минут, чтобы разобраться в причине появления лишнего веса… Но нет! Вместо того чтобы разбираться, я изобретал какую-то волшебную абракадабру, искренне надеясь, что из этого что-нибудь да выйдет. Но, что было обиднее всего, я эту информацию уже получал в школе. Где были мои уши, глаза и сознание, когда эта информация давалась?! Откуда взялась информационная депривация в ненужный момент?! Я не понимал, и мне стало обидно за себя. Мог бы уже быть худым.
Скольких проблем можно было бы избежать в моей жизни, если бы я постарался в них разобраться! Не спешил получить результат за пару действий, а просто осознал причины, течение и следствие. Откуда эта бездумная спешка?! Ведь так умирают цивилизации и восславляются тираны, умирают от рук палача невинные солдаты и рвутся отношения, падают самолеты с двумя сотнями судеб и безвозвратно уходят из дома дети! Сколько было сделано в жизни ошибок, которые ничему не научили! Сколько мудрости проигнорировал человек, стараясь убежать от своей слабости, когда принимал поспешные решения! Сколько сил потрачено впустую! Сколько лет…
Тренер стал для меня авторитетом, разделяя место рядом с дедом. Я видел в нем что-то особенное, чего не было в остальных. Он говорил не как другие и вел себя внимательнее и добрее, был открытым и умным, вызывал уважение и интерес к своей персоне. У него было много наград, и он был уважаемым человеком в своей сфере. Тренировал, в основном, детей, но еще вел одну группу взрослых, в которой и был я. Он много говорил о своих подопечных и никогда не говорил о себе. Он был человеком правильного толка и всегда находил нужные слова, будто знал человека изнутри. Я ему доверял, и авторитет его был безоговорочным.
– У меня есть книга для тебя, – сказал тренер в конце тренировки. – Я думаю, она тебе поможет понять многие вещи.
– Правда? Что за книга? – заинтересовался я.
– После тренировки у тебя есть время? Не занят?
– Да нет, конечно, нет, не занят.
– Тогда после тренировки дойдем до меня, я тебе ее подарю. Я тут близко живу. Мне она уже без нужды, а тебе вполне может пригодиться.
– Хорошо, – восторженно произнес я.
Как и оговаривалось ранее, после тренировки мы пошли с тренером к нему домой. Мне было интересно узнать, как он живет, где отдыхает, чем еще занимается. Я даже думал напроситься на чай – настолько мне было интересно.
– Знаешь, в Древней Греции во главу угла ставили все мужское, – сказал тренер. – Идеальным считалось исключительно мужское тело, и поэтому женщины очень часто стыдились своих форм и к своему телу относились, как к неудачной копии мужчины. На статуях женские тела изображали либо с маскулиностью, то есть мужиковатостью, либо в одежде, чтобы скрыть этот вопиющий изъян. А еще женщины стремились к округлости и потому были слегка полноваты.
– Правда? – удивленно спросил я.
– Ты и это не знал?
– Нет, не знал.
– Как же вас так в школе учат?
– Ну, вот так. Для галочки.
– Идеалы красоты постоянно меняются. Как по мне, женское тело не слишком красивое. Его переоценивают в современности, акцентируя внимание на нелепо выпуклых органах на тощем теле. И в своей оценке красоты человека я согласен с древними греками. Женское тело слабое физически и визуально выглядит каким-то непропорциональным, некрасивым, недоделанным. В нем нет никакой силы. Женская полнота, разносящая задницу, смотрится и того ужаснее. Вот эта доминирующая середина тела над верхом – просто ужасна. Смотрится, как по мне, нелепо! То ли дело мужское тело, у которого равномерно крепкий торс с доминирующим плечевым поясом и пропорционально-мощными руками и ногами. Мужская атлетичность безумно красива. Она гармонична. Несравнимые вещи, совсем несравнимые!
– А почему женское тело… не знаю, как сказать... считается красивым?
– Всему виной мужская любовь. Когда мужчине начинает нравиться женщина, он, как истинный венец творения, снисходит до слабой женщины и оказывает ей внимание. Женщины всегда завидовали силе мужчин и старались их покорить. И не просто покорить, а покорить таким образом, чтобы владеть ими, как средством. А их прием простой и довольно примитивный: они ведут себя… ни рыба ни мясо, то есть держат в неизвестности и неточности. Это заставляет мужчину думать о женщине и желать ее как цель, а не как личность. В этом и заключается подлость. Они лживы по своей натуре! Женщина – эволюционное проклятие мужчины. Это понимали древние греки и потому женщин рассматривали как инкубатор для производства детей. Они ведь существа настроения, а настроение у них меняется постоянно. Поэтому они так искусно используют прием изменчивости и, даже если им не нравится мужчина, они все равно хотят, чтобы этот мужчины был влюблен только в них. Причем, всегда! Они созданы ущербными, и потому у них низкая самооценка, которая требует постоянного поднятия с самого дна. Именно потому им и нужно много мужчин вокруг: они используют их, чтобы чувствовать себя лучше, увереннее – так, как обычно чувствует себя мужчина.
– Никогда о таком даже не думал, – растерянно ответил я.
– В современном мире люди мало думают, потому что это далеко не самый простой процесс. Между тем, философия древних греков все еще является эталоном мысли.
Тренер говорил удивительные вещи, а я шел рядом и чувствовал себя, словно был по определению лучше половины человечества просто потому, что родился с членом. Это тешило самолюбие семнадцатилетнего подростка.
Мы подошли к дому, где жил тренер. Когда мы поднимались по лестнице, он уже рассказывал о древней Спарте. Его рассказы увлекали меня. Когда он касался моего плеча, я будто бы пропитывался дополнительной уверенностью.
– То, что сейчас считается непристойным, в прежние времена было нормой. В той же Спарте каждому юноше полагалось иметь поклонника, который отвечал за его воспитание и штрафовался за провинности. Это была обычная практика. Причем, сексуальная связь между ними должна была носить обоюдно активный характер. Пассивность считалась женским, позорным уделом. А ты слышал про триста спартанцев? Или тоже в школе не проходили?
 – Что-то слышал, – ответил я, когда мы уже зашли к тренеру домой.
– Разувайся, проходи, – сказал он. – Есть вполне обоснованная версия, что все триста спартанцев были гомосексуалами. Считалось, что любовники стремятся показать себя лучше друг перед другом и потому дерутся смелее и отважнее. В военном деле тесная связь была между учителем и учеником.
– Это же неправильно, – сказал я.
– Ну, почему же? – ответил тренер, принеся книгу. – Секс между мужчиной и женщиной можно считать таким же неправильным, если в нем не подразумеваются дети. Да и разве люди обязаны использовать природный механизм только таким образом, каким его наделила природа? Человеческий разум уже вышел за пределы того, что дала мать-Земля. Разве нет? Другие земные обитатели еще не сделали ничего подобного, если ты не заметил.
– Ну, считается же, что мужчина должен только с женщиной...
– Ты переходил дорогу на красный? Всегда выполнял домашние задания? Получал плохие оценки? К тебе относятся люди как полагается? Разве все равны? Мы живем в социальном государстве, где почему-то есть неприкасаемые. Это как вообще? Все равны, но некоторые равнее. Понимаешь?
– Ну, да. Есть тут правда, – подтвердил я.
– Смотри, – произнес тренер и подсел ко мне очень близко. Я почувствовал, как от него пахло одеколоном. – Смотри, какие атлетичные тела! Видишь? Что скажешь? Присмотрись.
– Да, это классно, – немного смущенно ответил я. Такие вещи обычно высмеивались в школе, осуждались, а тренер говорил и не смеялся, не подшучивал. Это было удивительно.
– А что скажешь обо мне? – спросил он и принялся раздеваться. Я, не зная, как реагировать, смущенно отвел взгляд. Сжался. Стал нервничать. Ладони вспотели.
– Ну, как тебе? – ответил он, подойдя ко мне ближе.
У тренера было крепкое, мускулистое тело, несмотря на возраст. Но, что больше всего меня смущало, – эрекция, которая явно бросалась в глаза. Он, обнаженный, расхаживал рядом и размахивал членом почти на уровне моего лица. Затем подошел к зеркалу, которое у него было в полный рост, и начал позировать перед ним.
– Великолепные формы! Не сравнить с женским, совершенно слабым телом. Ты смотри! Подойди. Давай, смелее.
– Я? – растерянно произнес я.
Ладони были настолько потными, что мне казалось, будто бы с них уже текло. Я очень нервничал. Мне начало казаться, что он неспроста все это рассказывал про женщин. Да и про книгу сказал, чтобы затащить меня к себе домой.
– Сними одежду. Покажи себя! Покажи, какой ты. Тут нечего стесняться.
– Да нет, я не думаю…
– Да брось! Это эстетика. Тут нет ничего сверхъестественного. Что такого в наготе? Не бойся себя. Если ты хочешь измениться, тебе нужно перестать бояться таких вещей, и наготы – в первую очередь.
– Ну, ладно, – ответил я, понимая, что он не отстанет и что все не так просто. Встал со стула, снял футболку и штаны. Незаметно включил запись на мамином телефоне и положил его так, чтобы телефон не было видно. Даже не знаю, зачем я решил это снять, но меня что-то подталкивало это сделать. Буквально требовало. Не могу даже сказать, что я осознавал свои действия. Чувствовалась какая-то отрешенность от ситуации, словно я смотрел со стороны.
– Может, не надо? – спросил я, не забывая о том, что идет запись.
– Да брось! Иди сюда. Подойди, – сказал он мягким голосом. Я послушно подошел. С его члена стекали выделения в виде смазки. Он явно был сильно возбужден.
– Смотри, какой ты крепкий! – сказал он вполголоса, взяв меня за плечи. – Как тебе? Что скажешь?
– Даже не знаю, – ответил я с дрожью, мысленно просчитывая варианты побега.
– А что скажешь насчет меня? – спросил он, выходя у меня из-за спины и будто нечаянно вкладывая член мне в руку. Я отдернулся, подняв руку к груди. Ладонь была мокрой от смазки. К лицу притекла кровь. Бросило в жар.
– Ты боишься? – спросил он, глядя на меня горящими глазами.
– Нет, – фальшиво ответил я.
Тренер отошел на несколько метров к кровати.
– Иди сюда, садись, – сказал он, растянувшись на кровати и явно получая удовольствие от ситуации.
– Сейчас, только сниму носки, – ответил я, подходя к одежде. Не выключая телефон, взял шмотки в охапку и направился к выходу, даже не одеваясь.
– Что случилось? Ты что? – спросил он испуганным голосом и подбежал ко мне. Я прижал одежду к груди и сжался.
– Мне нужно домой, – ответил я.
– Ты меня испугался? – нервно засмеялся он. – Да брось! Разве я давал повод?
– Нет, – выдавил я.
– Пойдем, – сказал он, подталкивая меня к кровати. Я уперся:
– Нет.
– Пошли, я сказал! – велел тренер, с силой толкнув меня за шею к кровати.
– Нет! – ответил я, понимая, что если не буду сопротивляться, то это произойдет. Он просто надругается надо мной. Деваться было уже совсем некуда. Нужно было взять себя в руки и быть мужчиной.
– Ложись на кровать, – скомандовал он.
– Да пошел ты! Пидор! – крикнул я, отчего тренер пришел в ярость. Он ударил меня в грудь, и у меня сперло дыхание. Затем повалил на кровать и начал сдирать с меня трусы, стараясь все время держать меня лицом вниз. Я чувствовал, как его эрегированный член обтирал об меня смазку, пока он меня раздевал. Это ввело меня в панику. Я истерически плакал и просил его прекратить. Но он лишь продолжал сдирать с меня трусы, ударяя мне по ногам, чтобы я ими не болтал. Мне казалось, в него вселился бес. Это не мог быть тренер. Он таким быть просто не мог!
– Пошел к черту! – взвизгнул я и ударил его ногой в челюсть, отчего он упал на пол и потерял ориентацию в пространстве. Не упуская свой шанс, я схватил одежду, выбежал из комнаты, но уперся в закрытую дверь. В панике я крутил все защелки, пытаясь выбраться, но дверь не поддавалась.
– Ах ты, сука! – произнес он, выбегая из комнаты и ударяя меня по затылку. Затем отбросил меня одним движением от двери, глубоко задышал и подошел ко мне. Я сжался в позе эмбриона, спиной вниз, прижав к груди одежду. Плакал. Он подошел и навис надо мной. Эрекции уже не было, но смазка все еще стекала. Капля попала мне на руку. Он растерянно посмотрел на меня, словно понял, что случилось, оперся спиной о стену и сполз по ней на пол. А потом заплакал навзрыд, пряча лицо за ладонями. Я сжался в углу, не понимая, что происходит.
– Прости! Прости! – забормотал он. – Не знаю, что на меня нашло... Прости! Прости меня! – повторял он.
Через несколько минут он немного пришел в себя. Оделся, чтобы не смущать меня, и попросил меня тоже одеться. Я послушался. Он умылся, пока я одевался. Затем налил нам чаю и попросил меня сесть на стул по другую сторону стола, давая мне почувствовать себя хоть немного в безопасности. Я дал ему шанс все объяснить.
– Оно как наваждение, понимаешь? Приходит пеленой на глаза и просит только одного – удовлетворить сильнейшее желание. Я не могу от него никуда деться. Порой просто невыносимо сдерживаться, и я прячусь от людей, крепко сжимая зубами футболку. Несколько раз даже пытался убить себя. Но ничего не вышло. Пробовал быть с женщинами, но они не вызывают никакого желания, а все потому, что однажды была у меня девушка, которая жестоко предала, оставив глубокие шрамы на сердце. С тех пор я испытываю какую-то внутреннюю злость к женщинам, словно они хотят мне причинить боль. Сломить. От этого у меня такая злость к ним и такое презрение, что аж зубы сводит. Знаешь, ведь человек, чью верность предали, будет искать лишь одного: разрушения! Вот я и искал, пока не пришел в бокс. Это меня спасло. Но не вылечило. Ты прости, что наговорил всю эту чушь. Это мое чертово проклятие. Прости…
– Я не сержусь, – ответил я.
– Помнишь того толстого мальчика на фото? Это был я… Она обсмеяла меня такого. Ты же сам знаешь, каково это – быть толстым мальчиком. Ты же знаешь…
– Да, – понимающе ответил я.
– Она позвала меня, – говорил он, не сдерживая слез, – сказала, что чувствует что-то ко мне. Я ей поверил. Людям ведь хочется верить в чудо. И ведь, сука, чем больше жизнь издевается над человеком, тем выше уровень веры в желанные чудеса! Так и случилось. Она привела меня в темную комнату, раздела, связала. Я ее слепо послушался. Затем появились другие и начали издеваться надо мной. Я плакал, просил прекратить, а они лишь издевались. Смеялись. Парни мне засунули… засунули… – Он с трудом дышал. Слезы лились рекой, слюни растягивались во рту и на зубах. – Изнасиловали шваброй, изранив прямую кишку. Пришлось делать операцию. Отец меня всю жизнь презирал. Он не знал, что случилось. Я не рассказывал, боялся. Мне было страшно об этом рассказывать. Об этом знали все, но не отец…
Тренер рыдал, а я окончательно сменил злость на жалость. Мне было его искренне и безмерно жаль. Немного придя в себя, он продолжил:
– С тех пор это и происходит со мной. Я хочу научить детей защищаться, чтобы с ними такого не случилось. Не беру старшие группы, потому что все случилось со мной в твоем возрасте. Дети не вызывают никаких эмоций, кроме отеческих. А вот такие, как ты, полные парни лет шестнадцати-семнадцати... У меня просто крышу сносит от одной мысли. Меня трясет. Но я не специально. Прости! Я понимаю, что это компенсация, попытка пережить жизнь иначе, будто не было прошлого и не было того дня, но ничего не могу с собой сделать. Прости меня. Прости. Прости…
Мы еще немного поговорили, и я ушел. У меня в голове все перепуталось, и я уже не понимал, что с этим чертовым миром не так, почему люди такие жестокие и почему всем постоянно нужно трахаться. Внутри все крутило от злости. На улице меня вырвало. Я перенервничал за последние пару часов. Мне было противно касаться себя из-за несмытой смазки на теле. Казалось, что я какой-то грязный и использованный. От наплывших мыслей я буквально побежал домой, чтобы смыть все с себя и просто спрятаться от мира. Мне хотелось не просто сдернуть одежду, а срезать с себя шкуру. Вернувшись домой, я никак не мог намыться. Все тер и тер вехоткой в душе, расцарапывая кожу на теле. Чем больше тер, тем больше выделялось крови из ран и тем более панически я тер. Это было компульсией, которая вынуждала меня бесконечно тереть, тереть и тереть. И чем больше я ей поддавался, тем больше мне нужно было повторять действия. Наконец, устав, я отбросил вехотку и расплакался. Мне было обидно не из-за того, что случилось или могло случиться, а из-за того, что я потерял одного из самых лучших людей, каких знал. Я потерял уважение к тренеру. Мне стало страшно от того, что, возможно, в этой жизни самые лучшие люди – это те, кто в прошлом больше всех страдал. Вероятно, каждый из них изуродован жизнью. Я боялся, что мой дед, может быть, тоже страдал в прошлом, боялся, что и меня ждет подобная участь. Я боялся, что этот мир – чудовище, которое заставляет нас страдать от боли и причинять эту боль другим, передавая ее от человека к человеку, словно вирус. Я боялся…
Ночью мне приснился кошмар. За мной гнался голый тренер, истекая слюной, а я от него убегал по улице в одних трусах и носках. Люди вокруг все это снимали на видео и даже не думали мне помогать. И то ли я сошел с ума от случившегося, то ли мир был больным, но это вызвало во мне ужас, от которого я проснулся. У меня была одышка. Спать больше не хотелось. Из учебников по психологии я помнил, что мой сон – это не попытка справиться со стрессом, а олицетворение пережитого стресса, накопленного внутри. Я в прямом смысле начал бояться тренера.
Ходить на тренировки я больше не собирался. Мне не хотелось все это снова переживать и тем более быть изнасилованным. Я, как и любой человек с депрессией, плохо спал, потому что стресс никак не мог разрешиться во сне и негативное состояние экспоненциально нарастало, заставляя меня просыпаться от перенапряжения.
Любой сон – это всплывающее прошлое человека. Именно поэтому сон всегда является набором ассоциаций внутреннего состояния. Чтобы прийти в себя, мне нужно было решить проблему в своем воображении или в реальности. Но решить нужно было обязательно, иначе мне бы пришлось жить с ней всю жизнь в каких-то новых проявлениях и приходящих формах.
Представление о том, что сны человека – это прошлое, подтверждает неспособность подсознания конструировать новые образы без участия сознания. Бессознательно мозг может только упорядочить информацию для хранения или использовать старый опыт в качестве проекции в сновидения, но не более того. В противном случае, многие животные проявляли бы себя творчески, самостоятельно создавая новое в себе, а не действовали бы строго инстинктивно, оперируя лишь опытом. В таком случае, феномен вещих снов предполагает либо ответ из уже упорядоченных вещей и событий, либо, если сон детальный, то есть сбывается точь-в-точь или содержит не известную ранее информацию, он является слепком прошлой жизни, которую человек постоянно проживает и потому видит обрывки уже когда-то случившегося и теперь случающегося вновь. Сны, в своей сути, проективны. Таким образом, сон – это всегда прошлое человека или интерпретация прошлого, но никогда – будущее.
;




ГЛАВА V

В школе после случившегося я был пассивен и рассеян. На просьбу преподавателя истории выйти к доске и рассказать параграф дал отказ и ожидаемо получил двойку. Но мне было на это наплевать. Все-таки взрослым очень трудно понять детей, потому что они живут в другой полярности. Для среднестатистического взрослого основной является предметно-денежная ориентация, в то время как для ребенка – личностно-коммуникативная. Для одних общественные конфликты – незначительное явление, а для других – это целый мир. И наоборот. Взрослые оценивают детей по собственной шкале, в которую те должны уложиться. Я, как мог, пытался решить свою внутреннюю проблему, а меня весь день дергали учителя. Так в голове возник вопрос: почему люди с депрессией не освобождаются от занятий в школе или труда на работе? Тут же нет большой разницы, это ведь тоже болезнь!
После школы я возвращался домой, пинал камни и думал о том, что мне рассказывал тренер. Задавался вопросом: правду ли он говорил или придумал это все для того, чтобы меня растлить? Добравшись до интернета, я ввел поисковые запросы о Спарте, эстетике древней Греции, нравственном облике в Афинах, о красоте и прочих вещах, на которые получил утвердительные ответы. Тренер не врал. Не везде он был точен, но, так или иначе, сказанное им было правдой. При прочтении я испытал даже некоторое возбуждение, и это меня напугало. Но нельзя было отменить происходящего: я испытал некоторое желание, просто читая о том, что раньше гомосексуальность была нормой. В голове резонно возник вопрос: уж не гомосексуал ли я? И как понять, какая у меня ориентация? Мысль о том, что у меня нетрадиционная ориентация, вызвала испуг. Я боялся об этом думать всерьез, но оно словно само возникало в голове и навязывалось выйти на сцену мыслей, предлагая себя к обсуждению. Спросить было не у кого. Я остался один на один с довольно важным вопросом, который коренным образом мог перевернуть всю мою жизнь за секунды. Я чувствовал себя каким-то неправильным, неприятным, словно другая ориентация была уродством. Взгляд в зеркале отталкивал. Со временем, то, что меня пугало, начинало читаться в лице и повадках, поэтому я пытался разглядеть в чертах своего лица намек на свой ответ, но он так и не раскрылся. Страх порождал мысли о предмете страха и навязывал их мне, чтобы я мог преодолеть его, но сознание не понимало причин всплывающих мыслей и пугалось, пытаясь закрыться. Неопределенность требовала принять какую-то позицию. Пусть даже не ту, что мне нравилась, но лишь бы уже перестать мучиться незнанием. Неопределенность изматывала.
Я решил оставить представления о своей сексуальной ориентации в рамках гетеросексуальных предпочтений и постарался больше не думать об этом. Так было проще. И, чтобы подтвердить, как мне казалось, свою ориентацию, я решил записаться в новую секцию по боксу, правда, не совсем понимая мотив своего решения. Наверное, я оперировал стереотипом «нормальная ориентация – сильный мужчина». Хотя внутри понимал, что стереотип глупый и тренер тому подтверждение. Я не осознавал, что просто хотел пережить стресс иначе.
В новое место я пришел сам. Там было больше молодежи, и секция была какой-то другой, это витало в воздухе. Люди в ней подшучивали друг над другом и, в том числе, надо мной. Разминка в секции тоже была другой.
– Давай же, отжимайся нормально! – с издевкой сказал молодой тренер. Он был человеком толпы, экстравертом, и все его действия были направлены на людей.
– Я не могу, – ответил я, задыхаясь после пробежки.
– Почему?
– Я слишком тяжелый. Не видишь, что ли?! – ответил я на нервах. Из меня выходил стресс после случая с тренером, и это было довольно трудно сдерживать.
– Ну так жрать нужно меньше! Не знаешь, что ли? – разозлился тренер. Его явно задел мой грубый ответ. – Иди на ринг, спарринговать будем. Посмотрим, что ты умеешь, – сказал он уже более спокойно, явно желая меня проучить.
– Вот это по-нашему! – говорили одни.
– Бросьте вы это, ему еще рано! – говорили другие.
Мнения разделились. Я же придерживался мнения первых: хотел выйти с кем-нибудь сразиться, сорвать на нем злость. Мне казалось, это был мой шанс выплеснуть накопившийся стресс и доказать всем, что меня нужно уважать, считаться с моим мнением и что я действительно в этой жизни чего-то стою. Бокс – это же мое! Я себя в нем нашел. Я справлюсь!
Надев перчатки и шлем, я пролез сквозь канаты, немного в них запутавшись. Тренер в это время о чем-то пошептался с бойцом, который был значительно худее меня, потом постучал ему по плечу и сказал, чтобы тот шел ко мне. Соперник был в красных боксерских перчатках, но без шлема. Это говорило о том, что получать от меня он не собирался. Меня это расстроило, потому что они во мне не видели бойца. Боевой настрой начал сходить на нет, но я себя более-менее поддерживал, говорил, что покажу им невозможное.
– Ну что, тритон, готов побыть грушей?! – сказал противник и сделал пару обманных выпадов в мою сторону. Я не знал, что он просто меня прощупывал. В ответ грубо отмахнулся. Противник подступил очень близко, нанося отвлекающие удары, а затем начал сильно бить по моему торсу, попадая то в грудь, то по спине, то по почкам. Для него я действительно был живой грушей, которая забилась в угол.
– Все, хватит! – сказал тренер. Соперник отошел, глядя на меня с отвращением. В его глазах читалось презрение и непонимание, что я вообще здесь забыл.
Стресс из меня начал выходить слезами. Я чувствовал себя разбитым и униженным. Казалось, и без того злой мир отвернулся от меня, отдавая толстого парня на поругание. Слова отзвуком разносились в голове, подогревая состояние сломленного человека.
– На сегодня хватит. Иди в душ и ступай домой, – сказал тренер, видя мое разбитое состояние. Я послушался, не проронив ни слова. Мне было нечего ему ответить. Он был прав. Этот день для меня был закончен.
Поначалу мне не хотелось мыться в душе, было какое-то неприятное ощущение, но я откинул эти мысли. Мне нужно было смыть пот и слезы. К тому же я знал, что после душа всегда становится легче, что, собственно, мне и нужно было. Струи воды омывали уставшее тело. Закрыв глаза, я стоял под горячим напором. Температура воды слегка переваливала за сорок градусов. Расслабившись, я пустил струю уже из себя. К унитазу было лень идти. Да и зачем? Все равно смоется водой и ничего не останется.
Только я об этом подумал, как меня с силой понесло к стене, отчего я поскользнулся и свалился всем весом на пол. В голове разнесся звон. Коснувшись лица, я увидел на пальцах ярко-алую кровь, которая обильно растекалась по телу вперемешку с водой. В глазах темнело.
– Вот же скотина тупая! В душе ссышь, да? В душе ссышь! Тварь! – произнес мой прошлый соперник. Возле него стояли и со злостью смотрели на меня еще двое парней.
– Что такого?! – спросил я. – Оно же смоется!
– Смоется, значит? – еле сдерживая злость, чтобы не взорваться, переспросил он. – Давайте, ребят, покажем ему, смоется или нет!
Парень выключил воду в душе, после чего на меня посыпались удары ногами. Я сжался, закрывая голову и поджав ноги, чтобы мне не попадали в живот. Через несколько секунд удары стихли.
– Сейчас мы проверим, как оно у тебя смоется из памяти, – произнес бывший противник по рингу, а затем достал член и начал обильно ссать на меня. К нему присоединились его товарищи. Я закрывался, как мог, но моча попадала на мое тело, как бы я ни старался закрыться. Плакал с закрытым ртом, скулил от наплыва эмоций, а они все не прекращали делать свое дело. Это меня окончательно сломило после случая с тренером. Я потерял всякое желание бороться. Теперь мне просто хотелось исчезнуть из этого мира навсегда, потому что я не видел в нем для себя ничего хорошего, за что стоило бы биться. Я был просто какой-то жалкой заготовкой человека, предназначенной для насилия и издевательств. Даже когда я пытался просто жить, все равно находились причины для агрессии окружающих. В мыслях, конечно, я всех ненавидел. Но ненавидел еще и самого себя, а не только окружающих меня людей, которые норовили таким образом самоутвердиться. Ведь это легко – за счет толстого парня. Мне было противно быть собой. Это растаптывало и без того униженного человека, который больше не хотел жить.
Ребята ушли, сказав напоследок убираться из секции и больше никогда не приходить, чтобы не было хуже. Собственно, желания возвращаться у меня не возникало совсем. Я встал, прихрамывая, обмылся, собрался с духом, быстро оделся и, опустив взгляд, выскочил из спортзала, будто за мной кто-то гнался.
Меня подташнивало. Хотелось спать и в который раз сорвать с себя испорченную кожу. В голове был лишь один запрос: безопасность. Я нигде ее не чувствовал, кроме как дома, и потому чуть ли не бежал в заданном направлении. Казалось, этот мир разочаровался во мне и решил истребить бесполезный элемент, подкидывая губительные события в надежде, что я сам себя уничтожу. Мне было страшно от мысли, что обо всем случившемся могут узнать окружающие и начать меня затравливать, как опущенного человека на зоне. Конечно, после всего надежды на что-то хорошее я уже не испытывал, был подавлен, но все же хотел сохранить то малое, что было в моей жизни. Возникло желание покинуть страну. Мне совсем не хотелось жить с такими людьми на одном и том же клочке земли. Я устал от ненависти и злобы...
По пути повстречались старые знакомые хулиганы. Они бежали в мою сторону и кричали «Стой, толстый, стой!», а я и не думал от них убегать. Просто остановился и стал ждать новой порции издевательств с избиениями, которые будто бы специально скомпоновались в моей жизни в бесконечную историю. Этот день был для меня уже потерян с самого начала. Как говорится, сгорел сарай, гори и хата. Пусть бьют. Я больше так не могу. Я устал.
– Ох, ты ж, е-мое! – произнес главный задира, подбежав ко мне. – Это же не мы тебя? Ведь нет? Слышишь? Нет же? Когда бы?
– Кто тебя так? – спросил его друг.
– Кто это сделал? – спросил еще один.
– На тренировке по боксу. Я в душевой отлил…
Я хотел рассказать дальше, но они меня перебили.
– Что? – сказал задира. – Они там больные, что ли?!
– Как тебя зовут? – спросил его друг.
– Саня, – ответил я.
– Данил, – сказал задира, пожав мою руку. Рукопожатие было крепким. Голубые глаза смотрели на меня уверенно и немного встревоженно.
– Артем, – пожал руку друг Данила.
– Колян, – пожал второй.
– Никто, кроме нас, не может трогать наших, – громко сказал Данил.
Они все, как по команде, начали куда-то звонить. Я смотрел на них и лишь догадывался о том, что происходит. Мне стало не по себе от того, что они могут узнать о том, что случилось в душевой. Я попробовал их отговорить, но они были непреклонны. Мне начало казаться, что дело было вовсе не во мне, а в поводе для драки между районами. Это напугало еще сильнее, потому что все открылось бы на два района и тогда моя жизнь точно была бы кончена навсегда. Оставалось лишь покинуть город. Или даже страну.
Мне нужно было что-то придумать: либо чтобы ничего не состоялось, либо чтобы все состоялось без какого-либо разговора и выяснения причин конфликта.
Через некоторое время мы пошли обратно в спортзал. Меня подбадривали: мол, не дадим в обиду и все будет хорошо, а я мялся в панике и не знал, как скрыть случившееся. Хотелось выть. Нет, я не был трусом, но это было уже слишком.
Недалеко от спортзала собралась толпа, человек тридцать разных возрастов. Данил всех скоординировал, и все двинулись в намеченное место. Я решил быть в центре событий и за всем проследить, чтобы, в случае чего, предупредить развитие ситуации и потом не гадать, что было сказано про меня. Для этого я вырвался в первый ряд. Дверь спортзала раскрылась. Парни тренировались, отрабатывая удары. Все тридцать человек с улицы начали быстро вливаться внутрь. Спортсмены застыли в удивлении. Их тренер хотел что-то сказать, но я решил начать драку, не дав ему произнести ни слова. Собрал всю злость, которая была до этого направлена на меня самого, и направил ее на своего противника по рингу, который издевался надо мной в душевой. Я бежал на него с криком, а он стоял и не понимал, что происходит. Тут же за мной послышались крики и топот остальных. Я с разгону врезался в парня, свалил его с ног, схватил за голову и начал ударять об пол. Противник стал сопротивляться. Поскольку бокс не был борьбой, то тесный контакт нас практически уравнивал. Опыта у меня не было в принципе, и потому он сумел перевалить меня на спину, несмотря на мой внушительный вес. Правда, ненадолго. Его настиг удар с разгону ногой по лицу. Он отлетел, схватившись за нос, после чего его стали запинывать. Поднимаясь на ноги, я увидел, что в спортзале творился полный хаос. Всех, кто был в секции, избивали и довольно жестко. Всюду была кровь, выбитые стекла, разорванный спортивный инвентарь. Казалось, это была не драка, а какая-то война, в которую я оказался случайным образом втянут.
– Все! Уходим! – послышался голос, и толпа начала вытекать из спортзала. За ней последовал и я. На выходе увидел взгляд тренера, залитого кровью. Он понимал, что я связан с тем, что случилось в этом зале, и явно считал меня инициатором. Особенно после того, как я побежал на бывшего соперника, с которым он меня ставил.
– Ну, ты красавчик! – сказал Данил, когда мы уже достаточно отошли от спортзала и частично разошлись кто куда. – Мы думали, Серега нормальный, а ты, типа, нет, а оказалось все наоборот.
– Серега? – спросил я, с трудом понимая, о чем речь, из-за головной боли.
– Да. Он в красный микрофон теперь поет, – рассмеялся Артем.
– В смысле? – не понял я.
– Ну, он же рэпер типа. А у рэперов есть что? Майк – микрофон. Вот он и поет свои баллады в красный микрофон, – подхватил Данил.
– Не общайся с ним, – сказал Коля, понимая, что мне не ясно, о чем речь. – Его по кругу пускали.
– Да ладно?! – удивленно произнес я.
– Да там по беспределу, конечно, но он сам виноват, спровоцировал, – сказал Данил. – Сам наобещал, дурак, его никто не просил… ну, и не смог ответить за свои слова. Рот превратил в проходной двор. Поет теперь в красный микрофон до хрипоты. Его не за что жалеть, сам понимаешь. Да и не слишком-то он и был против стать соловьем. Может, он того, кстати… заднеприводный.
– Да уж, его бы разорвали, будь так, – сказал Артем.
– Ты это... держись нас, и все нормально будет, – произнес Данил. – У нас, кстати, есть своя качалка. Мы там тренируемся. Приходи в падик.
– Падик?
– Да. Мы так ее называем. Там все свои.
– Ну, приду, если что, – ответил я.
После мы распрощались, и мне объяснили, как найти падик. Мир начал казаться странным и даже немного сумасшедшим, непонятным. Прежние враги ко мне были настроены благосклонно, а всеми уважаемый тренер оказался не тем, за кого себя выдавал. Что, черт возьми, происходит в жизни?! Мир был куда сложнее и не делился четко на категории добра и зла. Не было того дуализма, который прививался сказочными архетипами в детстве. Как оказалось, не все теплое обязательно мягкое и не все мягкое может принести тепло.
На вопрос матери о моем внешнем виде я рассказал о неудачной тренировке. Якобы у меня слетел шлем во время спарринга. Учитывая мое спокойствие, она не стала задавать много вопросов касательно причин синяков, видя, что все в порядке, но настояла на том, чтобы я оставил подобные занятия, ссылаясь на более безопасные виды спорта. Я лишь молча поел и отправился спать. Меня очень сильно тянуло в сон. Организм устал от прошедших потрясений. Сон был глубоким, и потому утром никаких сновидений я припомнить не смог. Меня словно отключили на несколько секунд, щелкнули пальцами, после чего настало утро. Мышцы болели. Синяки тоже. Лицо было заплывшим. Мама посмотрела на меня, поспрашивала о моем состоянии, но все равно отправила в школу, поскольку я и так имел плохие оценки и отставал по многим предметам. Мне было боязно встретить кого-нибудь из спортзала, в котором мы учинили разгром. От вчерашней смелости не осталось следа, поскольку я мог нарваться на серьезную угрозу жизни. С другой стороны, я привык, что меня бьют, и потому не видел в этом чего-то сверхстрашного. «Ну, изобьют снова, и что? Больно, неприятно, но не смертельно. Это не так страшно, как кажется» – так я себя успокаивал, хотя на самом деле боялся. Боль – вещь неприятная. Я не хотел, чтобы меня избивали ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще. Я устал от этого.
В школе посмеивались и обсуждали мои синяки. Меня спрашивали, откуда они взялись, но я говорил, что просто упал. Я так говорил не потому, что у меня хватало ума молчать о случившемся, а потому, что было лень что-то кому-то рассказывать и доказывать. Меня больше мучили и занимали мысли о том, что мне рассказали про Серегу и про то, что, будь он гомосексуалом, его бы порвали. Это меня пугало даже больше, чем люди, которые могли бы мне отомстить за разгром. Вскройся что-то подобное про меня – и моя жизнь была бы кончена. Меня бы гнобили в любом районе. С одной стороны – за ориентацию, а с другой – за порчу имущества. Поэтому для меня стал актуален вопрос: кто я? Я не знал, кому можно было адресовать подобный вопрос. Разве что моему первому тренеру, который пытался меня растлить… но эта затея казалась мне вопиющей. Все равно что совать голову в пасть голодному льву. Только вот других идей в голову не приходило в принципе. Я даже начал рассматривать эту мысль, как возможную. Представлял, как можно это сделать безопаснее, и вспомнил про запись, которая была на телефоне. Она вполне могла стать козырем, который я мог использовать для собственной безопасности.
На последнем уроке до меня начал докапываться одноклассник. Ему почему-то постоянно нужно было меня задевать. Я с ним конфликтовал практически постоянно, и это все никак не кончалось. В чем была причина постоянных конфликтов, я не понимал. Он просто начинал задираться. Сам по себе я не был конфликтным человеком, но ссоры и противоборства мне были неприятны, я от них уставал. Да и понимал, что только несчастные радуются чужому несчастью, а унижает только тот, кого унижали и унижают. Что характерно, если унижения идут из семьи, то унижение других, по большей части, будет носить близкий характер: например, его объектами станут друзья, подруги, родные, и, что не менее важно, будет воспроизводиться идентификация ролей по физическому соответствию: отец – сын, сильный – слабый. А если унижения идут откуда-то извне, то, соответственно, агрессия будет изливаться вне близкого круга общения. У человека происходит что-то вроде когнитивно-бихевиоральной репликации роли агрессора, которая впоследствии идентифицируется обратным образом, называемым в психологии термином «вымещение». Другом этому парню я не был и не входил в его близкий круг общения, значит, и проблемы в его жизни носили внешний характер.
– Эй, сморчок! – произнес одноклассник, тыкая ручкой мне в бок.
– Отстань от меня, – грубо ответил я.
– Как дела, сморчок? – спросил он, продолжая тыкать ручкой мне то в бок, то в ногу. Я нервно дергался. Учительница посмотрела на нас. На секунду он успокоился, а затем продолжил тыкать все больнее и больнее. Бездействие учительницы привело к тому, что он почувствовал свою безнаказанность и решил, что это хорошая забава.
– Что тебе надо? – строго спросил я, повернувшись к нему.
– Ты что, сморчок? Попутал? – разозлился он и скорчил лицо, стараясь показать невообразимую злость, которую я у него вызвал. – Тебе башку разбить? А? Разбить? Я тебя спрашиваю?
Вопрос вызвал агрессию просто потому, что причины агрессии не было и акт вымещения срывался, ставя агрессора в глупое положение. Негативная энергия теряла позитивный выплеск в причинении другому человеку дискомфорта, и потому возникала резкая отрицательная волна, которую нельзя было удержать. Одноклассник продолжил тыкать меня ручкой, но уже с раздраженным лицом, словно я ему всю жизнь сломал, и тыкал не тихонько, а довольно сильно, протыкая верхний слой эпидермиса. Я поначалу не хотел доводить до конфликта, поскольку у меня и так в жизни был кавардак и новые проблемы нужны были меньше всего. Принял оборонительную позицию, но, после взгляда учительницы, которая видела все происходящее, понимала, что происходит, и ничего в итоге не делала, не выдержал. Крепко сжал ручку в левой руке и стал изо всех сил бить ему по лицу.
– Приятно тебе, сука?! Приятно?! Я тебя спрашиваю! – кричал я.
Получив удары, он оторвался от стула, чтобы увернуться, но я вцепился в него очень крепко и мы вместе упали на пол. Я придавил его своим весом. Он пытался из-под меня выбраться, но не мог. Я впервые увидел, что мой вес может быть полезным. Выплескивая стресс, я начал бить кулаком по лицу парня. Все в классе несколько секунд пребывали в шоке, но потом нас растащили по требованию учительницы, которая понимала, что ей за случившееся точно что-нибудь будет, поскольку она не пресекла конфликт, который развернулся у нее на уроке. Я никаких угрызений совести не испытывал, только облегчение и разрядку. Он заслуживал то, что получил. Я был даже рад.
Одноклассника увели к врачу, а меня отправили к социальному педагогу.
– Значит, это он начал? – спросила педагог, глядя на меня зелеными глазами сквозь очки в металлической оправе.
– Да. Что мне было делать, если он меня довел? – встревоженно ответил я. – Учительница все видела, но никак не реагировала, предпочитая не замечать.
– Ты довольно взросло говоришь.
– Спасибо.
– А синяки под глазами откуда? И нос. Это он сделал?
– Нет. Это… – произнес я и задумался, потому что не знал, как это объяснить.
– Ты не обязан рассказывать. Твое молчание – твоя ответственность. Моя задача – убедиться, что ты в безопасности и не представляешь опасности для других. Хочешь – рассказываешь, не хочешь – не рассказываешь.
– Хорошо, – ответил я, опустив взгляд.
– Не пробовал обратиться за помощью? – спросила она, немного помолчав.
– Помощь от взрослых либо вредит, либо бесполезна, либо нравоучительна.
– Почему ты так думаешь? Ты уже обращался к кому-то?
– А как они могут помочь? Нравоучениями? Да и если справляешь не сам или с друзьями, то ты неудачник, стукач. От этого только хуже. Взрослые в таких вещах только вредят. Пытаются решить проблему, которая возникает сейчас, но она длится дальше. Даже если физического насилия нет, то от психологического как уберечь? Могут затравить.
– Когда кто-то сильнее тебя и ты обращаешься за помощью – это не позорно. Дети прибегают к помощи друзей, но пренебрегают помощью взрослых. Парадокс, тебе не кажется? Дети боятся, что будет хуже, но как от этого будет хуже, если виновные начнут получать по заслугам?
– Но так принято у людей. В школе начнут смеяться. Травить.
– Знаешь, почему тираны долго находятся у власти? – спросила педагог. – Они убеждают людей, что без них будет хуже. Они репрессируют других не потому, что сильные и могут, а потому, что боятся показаться слабыми. Становятся агрессивными, чтобы их не свергли. Чем больше страх, тем больше агрессия. А на деле – это психотравма, полученная в прошлом, которая просто ноет внутри и вымещается. Вот, допустим, есть хулиган. Ему удобно, чтобы все думали, что если на него донесут, применят в отношении него меры, с которыми он не сможет справиться, то будет плохо доносчику. Его якобы затравят. Мол, это позорно. И знаешь, откуда это пошло? Из тюрьмы. Блатным нужны были свои инструменты власти. С середины прошлого века они проникли в общество, когда после смерти Сталина многих репрессированных заключенных выпустили на волю. Причем, по большей части, это были евреи. Отсюда и блатной жаргон, основанный на идише. Блатной – блат, «листок», то есть живущий по воровским правилам, по листку. Параша – на иврите «кал». Шмон – на идише «восемь», то есть обыск, который обычно проводился в 8 часов вечера. Мусор – на иврите «доносчик», милиционер. Малина – на иврите «приют» или «место сбора воров». Шухер – на иврите «черный», опасность. Ништяк – на иврите «мы успокоимся», отлично. Ксива – на иврите «написание», документ. Фраер – свободный от воровских правил, но, поскольку слово родилось в блатном мире при Сталине, то человек, просто считающий себя свободным, но на самом деле не свободный. И, знаешь, если на то пошло, ведь мы не блатные, мы не в тюрьме, и мы платим налоги за свою безопасность и порядок. И, если смотреть серьезнее на этот вопрос, то спроси себя: почему преступников ловят полицейские, а не каждый человек самостоятельно ведет расследование? Странно, да? Ведь это же позорно, когда ты не сам. Но что-то тут не срабатывает. Разве нет? А все потому, что люди – не блатные и живут не в тюрьме. Взрослые это понимают. Дети – нет. Дети переняли блатные представления, потому что для них существуют такие же начальники – родители, как у репрессированных евреев в свое время – надзиратели. Так люди и живут, не понимая, что и откуда пошло, но пользуются этим, потому что это удобно. Вот давай представим: ты хулиган, ты кого-то гнобишь, а он молчит и будет молчать, потому что боится, как бы не стало хуже. Это же удобно, правда? Так поступают государства, создавая врага вокруг, чтобы удержать власть. Но сам подумай: почему станет хуже, если ты накажешь виновного? Получив ответ, сдачу – называй как угодно, он поймет свою ответственность за противоправные действия и будет бояться причинять вред. Хотя, конечно, будет пробовать вернуть власть, подступаясь потихоньку. Но если не давать ему вернуть ее, то все на этом и закончится. Ветер подует, деревья пошумят, и все стихнет. Он не станет больше связываться, если ему не разрешать. Нам ведь причиняют вред только потому, что мы сами разрешаем его причинять.
– Не знал, – ответил я.
– Зато теперь знаешь, – ответила социальный педагог, – поэтому не обязательно на силу отвечать силой, чтобы что-то кому-то доказать. Есть более гуманные способы. Ты можешь прийти ко мне и рассказать, что происходит. Мы вместе решим, как быть. Если нужно будет – рядом с хулиганом будут сидеть родители и контролировать его, раз не умеют воспитывать. В противном случае – лишение родительских прав за плохое воспитание и перевод ребенка в другую школу.
– Хорошо.
– Думаю, тебе не нужно подробно рассказывать о последствиях увечий и о статьях 111, 112, 115 УК РФ. Если он напишет заявление, то решение вполне может быть в его пользу и, скорее всего, будет. А если бы ты попал в глаз, то это уже расценили бы, как тяжкое по 111 статье, что влечет за собой лет 8 заключения, и тут уже точно посадили бы. Поэтому самостоятельно защищаться не так уж и безопасно, а состояние аффекта не учитывает последствия, оно не рационально. Ты это понимаешь?
– Угу, – подавленно ответил я.
От социального педагога я вышел в некоторой прострации. Меня пугали возможные последствия. Но все уже было сделано, куда уж теперь побежишь? Оставалось только ждать. Я впервые начал осознавать для себя необходимость существования блатных понятий, поскольку по другую сторону баррикад они выглядели иначе. С одной стороны, они были злом, а с другой – добром. Мир продолжал себя показывать со сложной и неоднозначной стороны. Уже нельзя было занять простую и однозначную позицию на всю жизнь, поскольку обстоятельства всегда были разные и довольно неоднозначные. Это дополнительно вводило в состояние стресса, потому что было трудно понять, как жить, ведь приходилось разделяться на два фронта, рискуя в любой момент получить пулю в спину.
Вечером мама меня отругала, но не усердствовала и даже не стала наказывать. Во-первых, я был уже взрослым, а во-вторых, она знала, что я не являлся инициатором, а просто ответил обидчику, не более того. За что тут наказывать? За то, что постоял за себя? Это было абсурдно, и мама это понимала.
Выслушав нотацию, сделанную для галочки, я отправился в падик. Я четко осознавал необходимость в поддержке и друзьях. Помимо прочего, я с этими хулиганами теперь был в одной лодке после ситуации со спортзалом. Жизнь прижимала со всех сторон и вынуждала идти на риск. Все сбилось в кучу: тренер, сексуальная ориентация, спортзал, раненый одноклассник, мировоззрение…
– Ты как раз кстати, – сказал Данил, когда я подходил к падику.
– Что такое? – удивленно спросил я.
– Сегодня стрела. Стенка на стенку. Идешь с нами?
– Я?
– Да, пошли. Будет весело. К тому же ты чуть ли не инициатор праздника. Давно пора этим псам показать, кто хозяин. Погнали!
– Ну, ладно, – встревоженно ответил я, отчего у меня появилась тахикардия.
– Отлично. Сейчас позову остальных, и пойдем.
– Угу.
Данил ушел, а я остался ждать. Попинав камень, я увидел своего надоедливого одноклассника, идущего со своим другом в мою сторону. Увидев меня, он прибавил шаг. У меня было несколько секунд, чтобы решить, что делать. Особо раздумывать я не стал: мне нельзя было облажаться перед новыми друзьями. К тому же драка бы долго не продлилась. Наверное…
– Вот так встреча! – сказал одноклассник. – Ну что, тварь, сейчас ты получишь за все!
– Ага, давай! – ответил я и вцепился в него. Друг одноклассника начал ему помогать бить меня. Я отмахивался, стараясь куда-нибудь да ударить именно однокласснику, поскольку инициатором и моей проблемой был именно он. Нужно было избавляться от причины.
– Э, ишаки! Вы ничего не попутали случаем? – спросил Данил, выходя с остальными ребятами из падика.
– Он мне ручкой в лицо ударил! – произнес одноклассник.
Данил в два шага подошел к нему и с силой ударил по лицу, отчего одноклассник свалился на спину. Друг одноклассника задрожал, пытаясь сказать, что он ни при чем. Все засмеялись от увиденного.
– Давай, – сказал Данил мне, – твоя очередь.
Я не стал препираться и спорить. Ударил друга одноклассника, но тот не упал.
– Бей весом, а не мышцей руки, – сказал Данил, глядя на меня, и затем ударил подбитую жертву как надо. – Вот так. Понял?
– Ага, – ответил я, глядя на лежащих на земле. Те испуганно смотрели на меня.
– Свалили отсюда! – сказал Данил. Они встали и пошли прочь, отряхиваясь и что-то бурча себе под нос. – Бегом свалили! Бегом!
Я смотрел вслед убегающим и понимал, что одной проблемой стало меньше. Одноклассник больше не решится меня бить и уж тем более не станет на меня подавать в суд, зная, что его изобьют за это. Он поймет, что я не один и за мной есть люди, которые легко могут сломать ему жизнь. Да и, зная его жалкую психологию, было понятно, что он боится силы и ничего не станет противопоставлять, потому что ему нечем на это ответить.
Нас было человек двадцать. У всех, кроме меня, была одна цель: победить. У меня была другая: не обосраться. Причем, я этого боялся в прямом смысле, потому что кишечник как-то ослабел от волнения. По пути к нам присоединялись еще люди. Мы шли к импровизированному футбольному полю, на котором иногда играли местные команды. Футбол был прикрытием, на всякий случай. Увидев нас, футболисты сразу же ушли в сторону. Так у нас образовались еще и зрители, которые для меня были совсем некстати. Единственное, что меня могло бы спасти в таком случае, – боевая отвага. Обделаться, струсив, и обделаться в бою – вещи абсолютно разные. Да, перенервничал, но ведь в итоге не струсил, следовательно, сильный характер, а это достойно уважения. Выиграл бой у собственного страха.
Мы пришли первыми и разминались. Данил перематывал кулаки бинтами.
– Это зачем? – спросил я.
– Чтобы кожу не содрать. Надо? – спросил он, протягивая запасной бинт.
– Нет. Я, пожалуй, пока так.
– Ну, как знаешь, – ответил он. – Ты, главное, лицо старайся не подставлять. По нему часто прилетает из ниоткуда. И береги челюсть: все стараются бить именно туда. Стоит только мотнуть голову противника, как мозг замыкает от удара о стенки черепа и человек уходит в нокаут. Поэтому аккуратнее. И вообще, расслабься и получай удовольствие. Это же весело! Сперва может показаться дикостью, но только здесь чувствуешь, что живешь, когда жизнь соприкасается с настоящей борьбой, где либо ты, либо тебя. Вот где проявляется настоящий драйв! Я когда-то боялся всего этого, но со временем втянулся по необходимости и теперь без этого не могу.
– Ты? Боялся?
– А ты думал, я всегда таким был? Не-е-е-т. Вовсе нет. Когда-то давно я был мелким и меня все били. Меня это жутко бесило, и я решил, что больше не буду это терпеть. Я дрался вопреки нежеланию драться вообще. Начал побеждать, а потом ростом и весом всех догнал. Тогда-то меня и заметили. Пригласили сюда. Я согласился, и теперь это моя философия, – ответил он по-отечески. – О, смотри, ублюдки пришли!
Из-за пролеска появились другие. Они хлопали в ладоши по два удара и что-то выкрикивали. Так повторяли всю дорогу, пока шли к нам. Данил ждал и смотрел по сторонам. Подпускал ближе. Затем громко крикнул:
– Кто надерет сегодня задницу?
– Мы! – ответили наши.
– Я не слышу!
– Мы!
– Один за всех!
– И все за одного! – ответили мы хором и стали ударять себе по груди, чтобы взбодриться и разогнать кровь еще сильнее. Набирались злости. Я немного растерянно повторял, отставая на секунду из-за того, что постоянно думал о своей заднице. Возросшее волнение усилило желание.
Наши противники количеством превышали нас в полтора раза. На нашей стороне было около тридцати человек, а с противоположной стороны стояло примерно сорок пять. Многие подпрыгивали на месте, разминали руки и потряхивали ногами, чтобы разогнать кровь. Я же мялся в первом ряду и очень хотел в туалет. Мой кишечник бурно реагировал на стрессовое событие. Под воздействием стрессовых факторов произошло изменение кишечной моторики, и я буквально был готов зафонтанировать в любой момент, если бы хоть немного расслабил внешний сфинктер ануса.
– Эй, зассанец, вали отсюда! – крикнул мне мой бывший противник по рингу, который надругался надо мной в душевой. Я проигнорировал, но на этом выкрике он не остановился: – Вы в курсе, что на этого жирдяя ссали? – кричал он, показывая пальцем на меня. За спиной послышались перешептывания. Ситуация разворачивалась не в мою пользу, и мне нужно было что-то срочно предпринимать. Мысли в голове застопорились от неожиданности и нервозности.
– Этот? – спросил Данил, оглянувшись по сторонам и показывая на меня пальцем. Я вздрогнул. По телу пронеслись мурашки. Затем внутри все замерло.
– Да, этот! – ответил противник.
Данил подошел ко мне вплотную, глядя прямо в глаза, снял с меня шапку и демонстративно поцеловал в лоб. С разных сторон послышались крики неоднозначного характера. Этим жестом Данил пытался поддержать боевой дух группы, которая не слишком однозначно восприняла его жест. Я без посторонней помощи понимал, что ситуацию может спасти только смелая дерзость, причем, именно с моей стороны, а не с чей-либо еще. Только я мог исправить ситуацию в нашу пользу. Идея пришла внезапно. Как оказалось, знания из учебников психологии пригодились раньше, чем я думал, и там, где, казалось бы, было совсем не до психологии.
– Мой выход, – шепнул я Данилу.
Он посмотрел на меня тревожным взглядом. Я вышел в центр поля и остановился между своими и чужими. Оглядев лица впереди стоящих, которые не совсем понимали, что к чему, но при этом были готовы ринуться в бой, я выдохнул, понимая риск, и принялся расстегивать ремень на штанах. Все переглянулись, не понимая, что происходит у них на глазах. Все внимание было приковано ко мне. Такого прежде на поле никогда не было, и никто не знал, как реагировать, поэтому мне дали шанс доделать начатое. И я доделал. Стянул штаны, повернулся к условному противнику спиной и с напором выдавил из кишки жидковатый груз тревоги вперемешку с порционно выходящим газом, который не давал мне покоя все это время. Мне стало многократно легче. Реакция была восторженно-неоднозначная. Кто-то в истерике смеялся, чуть ли не задыхаясь, а кто-то ругался матом за то, что я загадил футбольное поле. Не дожидаясь ответных действий в свой адрес, я натянул штаны, даже не подтерев зад, да и нечем было, взял в руку горячую кашицу, отчего многие сконфузились и закричали «фу-у», и начал швырять ее в противников с криками:
– Жрите, суки! Жрите!
Половина первого ряда была окроплена и побежала оттираться. Наша сторона, увидев в этом шанс выиграть драку, тут же ринулась громить рассредоточенного противника, частично разбежавшегося по сугробам. Количество человек для схватки на поле было в нашу пользу, а те, кто выбегал из сугробов, были уже в значительном меньшинстве после первой волны сражения. Я же свой первый удар по голове пропустил и отшатнулся в сторону, но сразу же пришел в себя, схватил за ногу ударяющего меня парня и подтянул его к себе, чтобы сунуть свою руку, измаранную дерьмом, прямо ему в лицо. От этого мой противник перестал драться и начал отмахиваться руками, чтобы не замараться. Его сопротивление продлилось недолго. Мне помогли от него избавиться. Таким нехитрым образом, находясь в меньшинстве, мы сумели выиграть битву, используя довольно простую психологию человека. Уходя с поля, мы кричали: «Кто победил? Мы победили!», оставив позади побитую команду противника, всю перепачканную кровью и жидким дерьмом.
Во всем произошедшем меня больше всего удивило время, которое перед началом событий тянулось долго, а потом пошло довольно быстро и живо. Поскольку я не был заядлым драчуном и нервничал довольно сильно, для меня оно растянулось еще до непосредственного столкновения. Меня это поразило.
– Сань, – сказал Данил, притормаживая меня, пока мы шли домой.
– Что?
– О чем он говорил? – спросил он с серьезным видом.
– Кто? – не понял я.
– Парень, который говорил, что на тебя ссали.
– Ах, это… – растерялся я.
Затем я рассказал все, как было, без утайки. Данил молча выслушал. Когда наши пути разошлись, он просто попрощался со мной, не давая какой-либо оценки или комментария услышанному. Я не стал его ни о чем спрашивать, посчитал, что ему нужно время, чтобы принять решение. Без слов понимал, что хорошего в рассказанном было мало. Да и что бы он сказал мне? Ему нужно было все обдумать и переварить, чтобы принять наилучшее решение в данной ситуации, потому что речь шла не только о нашем общении, но и о репутации всей группы, которая была для него чем-то вроде семьи. Я думал, что все пройдет хорошо, поскольку считал, что если он включит заднюю после пережитых событий, то проявит слабость из-за той информации, которую получил, а значит, ею могли бы пользоваться против него, чтобы убить командный дух. Все должно было быть хорошо. Я надеялся.
Дома я сразу же отправился в душ отмываться от событий уходящего дня. Мыться стал, не снимая трусов, чтобы не показывать их матери во избежание лишних вопросов. Обильно намылился, растирая густую пену. Все тело было покрыто царапинами от вехотки, синяками и ссадинами от драк. На лице желтым цвели синяки, в голове была какая-то усталость и ступор. Я не знал, о чем думать и что чувствовать. У меня был ментизм. Мысли роились в голове, но ни одна не цеплялась, чтобы выйти на первый план, возглавив спектакль раздумий. В жизни было столько всего, что я даже не знал, как жить со всем этим и не сойти с ума. Для подростка, у которого главное в жизни – социальная сфера и взаимоотношения, это было невыносимо. Все равно, что взрослому иметь подвешенное состояние с деньгами, когда могут в любой момент выселить вместе с семьей на улицу без копейки в кармане. Но жить приходилось с тем, что есть, как бы я ни сопротивлялся, потому что это не было какой-то игрой, из которой можно по желанию выйти, оставив все проблемы позади. Приходилось как-то справляться. Приходилось жить.
Мое прошлое казалось мне отвратительным. Было даже за него откровенно стыдно. Жизнь буквально разделилась на «до» и «после». Точкой отсчета стал момент, когда во время тренировки по боксу я сумел перебороть собственное тело и бежать дальше вопреки желанию сдаться. Тогда мой вектор движения скорректировался, меняя меня изнутри. Толстый мальчик обрел новое имя, и имя это было Пигмалион. Я начал понимать, как устроена жизнь, как устроен человек, как устроено управление телом. Я осознал, что мне не нужно куда-то уезжать или кому-то что-то доказывать, чтобы быть собой, потому теперь я мог раскрыть весь свой потенциал. Жизнь двигалась по двойной спирали, что давало свои преимущества для понимающего это и возможность переключаться то на одну дорожку, то на другую без каких-либо потерь. Недостатки стали преимуществами. Существование – жизнью. Страх – уверенностью. На руинах родился новый я, которому были чужды нытье и страдание. На руинах родился Пигмалион – человек, который сам создавал свою жизнь и не ждал подачки со стороны.
;




ГЛАВА VI

Все, что было на футбольном поле, оказалось в сети. Футболисты все снимали в день драки. Мне даже дали прозвище Саня-шрапнель. Унизительный аспект там, конечно, усмотрели, но ведь в итоге все решает реакция человека, о которой я уже знал, и потому повел себя правильно: не стал ни перед кем оправдываться за свой поступок и, в принципе, этого стесняться, чтобы не попасть в положение виновного. Не менее важным было то, что я был привязан к уважаемой на районе группе. Мы ведь дрались за честь района и победили в меньшинстве, причем, не без моей смекалки, а это уже немало значило. Что до отношения людей ко мне, они начали присматриваться и видеть меня в другом свете. Я впервые спокойно мог приходить в общественные места. Со временем синяки прошли, раны затянулись, но некоторые ранее подвешенные вопросы остались висеть в воздухе. Я решил с ними покончить раз и навсегда и окончательно разобраться со своей ориентацией, поскольку не знал наверняка, с кем себя идентифицировать. Из книг мне уже было известно, что сексуальная ориентация – не болезнь и ее нельзя где-то случайно подцепить или вдруг измениться через пропаганду. Вопрос ориентации был определяющим. Людям, особенно в моем возрасте, свойственно себя идентифицировать с какой-то группой, и мне это было нужно, чтобы понимать свое место в жизни, чтобы понимать, кто я и что я.
Решение было простым: поговорить с тренером, чтобы он подсказал, как определить свою ориентацию. Я выбрал его, потому что он был довольно умным человеком и единственный знал о том, что случилось у него дома, и мог отнестись ко мне по-человечески, узнав о том, что я немного отличаюсь от большинства людей. К тому же я мог выложить видео с его участием, и его посадили бы в тюрьму за попытку изнасилования несовершеннолетнего.
Подъезд его дома был выкрашен в нижней части стены зеленым, а в верхней части выбелен известкой. На полу лежала затертая плитка бежевого цвета размером пять на пять сантиметров. Передо мной располагалась черная железная дверь с глазком. Я постучал. Через несколько секунд послышался щелчок и дверь открылась.
– Саня? – произнес тренер, с удивлением оглядывая лестничную клетку.
– Нужно поговорить, – твердо произнес я. Тренер занервничал. Эмоции легко читались на его лице.
– Приходи завтра, – ответил он, – сегодня я не могу.
– Это ненадолго, – настойчиво произнес я, качнув головой.
– Приходи завтра, – повторил тренер.
За его спиной мелькнул полураздетый мальчик лет десяти. Я оторопел. Мое лицо переменилось. Перед глазами всплыли картины прошлых событий, и меня охватил панический ужас. Травмирующая ситуация дала о себе знать. Тренер обернулся, увидев мой взгляд, уходящий ему за плечо. Не дожидаясь его реакции, я рванул с места, в два шага преодолев лестничный пролет, и пулей выскочил из подъезда. Тренер что-то кричал вслед, но я его уже не слышал из-за того, что глубоко дышал и слышал только свое собственное дыхание, звон в ушах и оглушительные удары пульса по вискам. Сердце вырывалось из грудной клетки в бешенной тахикардии. Я бежал прочь от злосчастного дома, который уже успел причинить мне страдания.
Я паниковал. Отправился в падик искать Данила. Мне нужно было с ним обсудить увиденное. В ожидании главного заводилы прошло полчаса – со сбивчивыми мыслями о том, что я ему скажу и как подам все пережитое в прошлом. Осознав, что это может меня в некотором роде выдать и что видео я даже не просматривал, а потому точно не знаю, как оно все там выглядит, я решил уйти домой и уже обдумать все дома. Но уйти мне не дали. Отговорили. Сказали, что нам всем нужно что-то обсудить и я обязательно должен присутствовать. Я чувствовал, что парни что-то недоговаривали, и начал еще больше нервничать, ища глазами способы покинуть спортзал.
– Давай технику удара поставим, – сказал Артем, обращаясь ко мне, – а то будешь постоянно метаться по полю, собирая удары.
– Ну, ладно, – ответил я, понимая, что уйти не удастся.
Мы были в подвальном помещении. Под потолком шли коммуникации дома, врезаясь из стены в стену. Площадь падика колебалась в пределах семидесяти квадратов, разделенная несущей стеной. Первая часть была с тренажерами, а вторая полностью покрыта матами разных цветов. Прослеживалось явное разделение: место, чтобы качать мышцы, и место, чтобы заниматься единоборствами. На обеих площадках располагались груши для отработки ударов.
– Ударь со всей силы, – сказал Артем. Я ударил. Артем улыбнулся.
– Смотри, – сказал он, – ты бьешь вот так. – Он ударил по груше, и та слегка качнулась. – Но это полный отстой! Надо вот так, весом. Следи, – велел он и ударил иначе, отчего груша качнулась значительно сильнее.
– Ого, – произнес я, отвлекшись от назойливых мыслей.
– Бей весом. Не рукой. Именно тело должно задавать силу удара, исходя от ноги. Рука является, в большей степени, проводником удара. Импульс от ноги идёт, через бедро, переходит в корпус, плечо и уже только потом входит в кулак.
Я попробовал ударить еще раз. Все засмеялись. Даже я почувствовал, каким нелепым вышел удар: я завалился на грушу, еле удержавшись на ногах.
– Руку тоже разгибай, – произнес Артем. – Основная сила идет из тела, но рука разгибается и добавляет силу удару. Ну, и дистанцию увеличивает, само собой.
– Вот так? – спросил я, ударив на этот раз правильно. Груша качнулась так же, как у Артема, когда он мне показывал, как бить весом. Зрители зааплодировали.
На какой-то момент я даже забыл о проблемах, которые никуда не исчезли из моей жизни. Стало легко. Но потом они снова надвинулись, как только я немного отвлекся. Когниции давили изнутри. Меня немного пугала та разница, которая могла бы возникнуть в отношении меня, если бы все узнали о том, что было у меня в телефоне, потому что интерпретировать сюжет можно по-разному. Я даже не знал, что конкретно было снято: не просмотрел, потому что был перепуган и занят другими проблемами. Их, почему-то, у меня было по самые гланды. Я был словно магнитом для дерьма. Может, жизнь меня испытывала, может, заставляла стать другим, а может, ей просто нравилось надо мной издеваться. В любом случае, деться из собственной шкуры я никуда не мог и должен был все это разгребать. Но нельзя забывать, что любое событие остается не только в моей памяти, но и в памяти других людей, которые напрямую влияют на мою жизнь, создавая своим участием то помощь, то проблемы. Освободиться от стрессов, конечно, хотелось, просто разом скинуть весь этот злосчастный груз, который я носил на своих плечах, но нужно было поступать разумно и скидывать груз таким образом, чтобы он не имел последствий или хотя бы имел их в минимальном объеме.
Через некоторое время пришли Данил с Колей. Они привели парня, который надругался надо мной в душевой. Лицо его было неплохо подбито. Свисала слюна. Бокс в уличной драке ему не слишком помог. В спортзале все восторженно вскричали, в такт ударяя в ладоши и создавая атмосферу единства. Мне стала понятна причина удержания меня в спортзале и недомолвок парней, из-за которых я нервничал. Это вызвало некоторое облегчение.
– Привяжите его к груше, – сказал Данил, а после подошел ко мне.
– Зачем? – спросил я с некоторым ужасом и непониманием в голосе, испытывая облегчение и бессознательное желание это облегчение передать.
– Иногда месть – единственный путь к справедливости.
– Мне всегда казалось, что лучшая месть – это безразличие.
– Не очень-то он страдал.
– Это неправильно! – возмутился я.
– Справедливость мы творим сами!
– Нельзя так!
– Кто тебе так по ушам наездил?! – рассердился Данил.
– Так принято в обществе. Та же Библия так говорит!
– Лунтика пересмотрел, что ли? Завязывай! И при чем тут Библия вообще? Мы русские, и у нас как было язычество главной религией, так и осталось. Вся наша жизнь переведена на языческий манер. Масленица, день Ивана Купалы, суеверия, приметы, которых нет в христианстве. Домовой, Леший…
– Ну, все, – усмехнулся Артем, – сейчас начнется…
– У славян, – продолжил Данил, – в основе всего была семья, и власть разделялась по семье, и потому был пантеон богов, где у каждого бога было что-то свое. Библия же рождена там, где была монархия, и потому бог был один. Понимаешь, люди просто распространили представления о власти на сказки, в которые хотелось верить. Палка превращалась в змею, вода – в вино, море расступалось, а еще в наказание нападала саранча… Это все лежит в рамках представлений и мечтаний той культуры и того места, откуда она пришла, где все было написано. Разве есть хоть что-то, выходящее за рамки? Нет! Все очеловечено и использует инструменты культуры только тех лет и только того места. И не нужно забывать, что евреи были порабощены и везде были чужими, оставаясь психологически сломленными, потому вечно придумывали какого-то человека, который бы их спас, потому что сами боялись бороться. Вплоть до двадцатого века они не сражались, и это понятно и оправданно. Их не за что осуждать. Сам вспомни: Самсон, Давид, победивший Голиафа, Иисус и прочие. А что касается Руси, так для нас крещение прошло насильно, и все это прекрасно знают. Оно нужно было, чтобы объединить разрозненную Русь перед наступающим врагом, и произошло это, как ты понимаешь, не потому, что христианство – какая-то сверхправильная религия. Просто речь шла о власти и выживании народа. А вообще любая религия – это лишь устаревшая форма передачи правил жизни, знаний, традиций и поведения. И не более того. Все так долго держится и ценится, потому что эволюционно сложилось, что примитивной форме сознания проще воспринимать мир через что-то ему доступное. Религии стали образцом гуманных взаимоотношений из-за своей легкодоступности и красочности. Век Просвещения был совсем недавно, после чего появился атеизм. Совпадение? Вряд ли. Знаешь, меня вообще пугает общество, которому нужно бояться гнева божьего, чтобы вести себя по-человечески.
– Больше похоже на то, что тебе не нравится Библия, потому что она написана евреями, – сказал я, понимая возможные последствия уличения.
– И по этой причине тоже, – устало ответил Данил. – Мы ведь таким образом отворачиваемся от своего прошлого и обращаемся к чужому. Люди молятся чужому богу, который их не может слышать. Может, поэтому все так плохо в стране. Держимся за счет единиц наших и тех, кто молится своим.
– В смысле? – удивился я. – Религия – это же форма передачи знаний. И тут – боги под боком... Как так?
– Религии и боги не связаны между собой.
– Революционное заявление.
– Религии созданы людьми, чтобы помнить о богах.
– Да хорош уже! – сказал Артем. – Данил сам не знает, во что верит. Просто пытается определиться, вот и мечется туда-сюда. Я уже устал его слушать.
– Это же просто, – воскликнул Данил, – что вам не понятно?!
– Ладно, я все понял, – ответил я, понимая, что разговор ни к чему не ведет.
Избитый парень молчал и смотрел на нас. Данил подошел к нему и ударил в грудь что было сил. Тот скорчился. И тут я вспомнил слова социального педагога о статьях из УК РФ. Наша скученность в спортзале была отягчающим обстоятельством, причем, для всех. Это заставило меня переживать больше прежнего. Люди в группе становятся единым организмом, большим и тупым. Мы легко могли войти в раж и убить парня.
– Данил... – Я подошел к чужаку, висящему на груше, и тихо сказал: – Может, не будем большой группой, хотя бы? Это же отягчающее. Это всех подставляет, если вдруг что-то случится.
– Да брось ты! Что с ним случится? – спросил он и в прыжке ударил его в солнечное сплетение. Парень начал откашливаться, задыхаясь.
– Видишь?! – громко произнес я.
– Он на груше висит. Его очень трудно ударить слишком сильно, потому что он сразу откачнется. И вообще, мы для тебя старались! Мог бы и поблагодарить.
– И даже не позвали в спортзал?! – Я развел руками. Данил подошел ко мне вплотную и, сдерживая злость, тихо сказал:
– Если боишься за свою жопу – вали. Но только не ной тут!
Данил отошел от меня и несколько раз ударил парня по лицу, отчего тот отключился. Я лишь закатил глаза и вышел из падика. Меня задевал этот порочный круг насилия, который никак не хотел разрываться. Но, с другой стороны, я боялся, что мое присутствие и знание того, что происходило в падике, могло стать причиной привлечения меня к уголовной ответственности. А мне не хотелось разделять ответственность за чужую жестокость. Так в мою голову пришла мысль избавиться от последствий.
– Данил, – сказал я, вернувшись, – мне нужно кое-что тебе показать.
– Показывай, – произнес он и рассмеялся.
– Наедине.
– У меня нет секретов, – ответил он, оглянувшись. Данил был зол на меня. Это чувствовалось.
– Мне нужно знать твое мнение, – ответил я, сыграв на самолюбии.
– Ну, ладно. Черт с тобой, – ответил он и проследовал за мной на улицу.
Вечерело. Ночь готовилась заявить о своих правах, побеждая день. Людей вокруг стало меньше. Мы стояли у падика и говорили. Сначала я задал Данилу пару вопросов, подготавливая почву, а затем рассказал все, что было со мной в доме тренера, исключая рассказ о том, что его вынудило быть таким. Он молча выслушал меня и дернулся, лишь когда я сказал, что у тренера был какой-то мальчик лет десяти. Я ему объяснил, что точно не могу знать о том, кто этот мальчик и что там было, но, учитывая, что случилось со мной ранее, представить нетрудно.
– Ты можешь это подтвердить? Видео сохранилось? – спросил Данил, замешкавшись. Ему не хотелось верить в то, что уважаемый в городе человек… не такой.
– Есть, но я не смотрел его и точно не знаю, что есть на записи.
– Включай.
– Ну, вы что тут? – спросил Артем, выходя из падика.
– Ничего-ничего, скоро придем, – сказал Данил, отмахнувшись. Я увидел, что он заинтересован происходящим и уже не играл на толпу.
– Ладно, – ответил Артем.
Данил включил видео. Кусок записи был коротким, но он полностью захватывал события у зеркала и немного еще. Все стопорилось на моей попытке уйти. Трактовать неоднозначно было крайне сложно: на видео отчетливо было видно, что он красовался голый перед зеркалом и пытался пристроиться ко мне сзади. Данил схватился за голову, не зная, что сказать. У меня тоже не было подходящих мыслей.
– Об этом еще кто-нибудь знает? – спросил он, придя в себя.
– Я больше никому не рассказывал и тем более не показывал видео.
– Нужно, блин, не знаю… нужно… Думаю, нужно наведаться к нему и застать врасплох. Нужно проследить. Поймать с поличным. Можно сейчас дойти до него.
– Там парень внизу, – сказал я, – нужно сначала его отпустить. Он уже свое получил. Я поэтому и хотел его отпустить. Не до него сейчас, сам понимаешь.
– Точно. Да. Пойдем.
Мы зашли в падик, сняли парня с груши и вывели за собой. От всех отмахнулись: мол, у нас неотложные дела, и он нам нужен как приманка. За домом, недалеко от кустов, он попытался сбежать, но Данил сразу же догнал его и сбил с ног. Парень пробовал позвать на помощь, но и тут у него ничего не вышло. Из его носа текла кровь, марая и без того грязный снег.
– Да в жопу его! – сказал Данил. – Не до этого. Ссы на него, и пошли отсюда.
– Я? Да не, я не хочу, – растерянно ответил я.
– Саня, твою мать, он тебя обоссал! Это честно. Он – тебя, ты – его. Давай! Зуб за зуб. Это нужно сделать. По законам Хаммурапи!
– Эмм… ладно.
Я послушался Данила. Отмщение пришло: парень был окроплен моей уриной. Внутри меня больше не было груза, который я носил до этого дня, но было какое-то зудящее чувство превосходства, которое было мне незнакомо и которое немного пугало. Оно мне нравилось. Но долго об этом думать я не мог. Нам нужно было идти.
– Вы что творите?! – закричала незнакомая женщина в паре десятков метров от нас.
– Все! Бежим, быстро! – сказал Данил и потянул меня за рукав в другую сторону. Я побежал за ним.
Мы добрались до дома, в котором жил мой бывший тренер, и начали ждать, постоянно оглядываясь. Какое-то время молчали, но потом Данил спросил:
– А чего ты разделся-то?
– Побоялся.
– Ты по девочкам, по мальчикам? – спросил он с подозрением. От вопроса усилилось сердцебиение.
– Д-девочкам, – ответил я, запнувшись.
– Кто нравится?
– Кристина. Она как-то была с вами, – сказал я, чтобы не вызвать сомнений. Да она и правда мне нравилась как девушка. Я часто на нее мастурбировал. Не было в комнате ни одного угла, в который бы я не кончил, думая о ней.
– Эта шлю… ой, баба?! – удивился Данил. – Ты серьезно?!
– Любовь зла.
– Твою мать, таких кто-то любит?! Серьезно?! Вот же чокнутый мир! Ты извини, но она же конченая подстилка! Как к ней можно что-то чувствовать?
– Не знаю, – ответил я, опустив взгляд, – я просто об этом не думаю.
– Парень, ты, по ходу, вообще не думаешь! А знаешь, что? Хочешь ей засадить?
– Засадить?
– Да. Засадить. Замутим план, и она тебе даст без проблем. Хочешь? Нужно пользоваться, пока можешь. Пока есть какие-то чувства. Может, тогда разлюбишь.
– Да зачем? – нервничая, ответил я. – Не надо.
– Да ты просто боишься секса. У тебя вообще было хоть раз?
– Не было.
– Сколько тебе?
– Семнадцать.
– Ну, вот! Давно пора. Пошли, я все устрою. Даже не отговаривай. Идем. Этот ублюдок подождет, никуда не денется.
– Ладно, – ответил я и последовал за Данилом.
Мы зашли в магазин, взяли бутылку водки с томатным соком и два сырка «Орбита», чтобы не пить на голодный желудок. Затем распили половину бутылки в подъезде. Сначала меня чуть не вырвало, но потом водка стала как-то легче идти. Ее даже хотелось пить. Появилась уверенность в собственных силах. Затем Данил вызвонил Кристину и рассказал план действий: он ее склоняет к сексу, просит надеть повязку на глаза, затем прихожу я и подступаюсь сзади. Нам он казался просто гениальным. Гениальную задумку отметили остатками бутылки.
– Сейчас она, – сказал Данил, показывая пальцами слово «придет», – и мы ее... Ну, ты понял. Вопрос решенный. Сейчас…
Данил вышел из подъезда встретить ожидаемую гостью. Я в это время сидел этажом выше от запланированного места для секса и ждал сигнала. Они зашли в подъезд, посмеиваясь и обжимаясь. Я нервничал и старался удержать в фокусе перила, за которые держался. Данил с Кристиной обнимались этажом ниже. Слышался шепот и причмокивания. А я все ждал своего выхода. Время шло. Послышались шлепки и негромкие стоны. До меня стало доходить, что Данил меня продинамил. Сердце у меня будто обмерло, почувствовалась тяжесть в теле. Я оперся о стену и медленно по ней сполз. В голове проносились разные мысли. Я начал испытывать дереализацию, от которой схватился за голову обеими руками, стараясь буквально вернуть себя обратно в тело. По лицу потекли слезы. Чувство обиды ощущалось отдаленным фоном. Мне казалось, я был сразу в нескольких местах: где-то в другом месте, с какой-то девушкой у меня на коленях, где-то перед ноутбуком с открытым вордовским документом, и здесь, и смотрел со стороны на себя, с силой сжавшего злость в кулаках и заткнувшего себе рот. Мысленно я повторял: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!».
– Псыть, – услышал я, – псыть!
Вытерев лицо, я увидел Данила, подзывающего меня к себе. Я подошел, а он поманил рукой дальше за собой, держа указательный палец у рта. Я последовал за ним, стараясь идти тихо. На лестничной клетке стояла Кристина с приспущенными штанами и натянутой на глаза шапкой. Данил жестом велел мне идти к ней и приступить к осуществлению плана. Я, немного испугавшись, потоптался, но все же послушался.
– Данил? – спросила она, услышав шум. Я повернулся к Данилу, а он показал мне, чтобы я шел к ней и опустил ее на колени, чтобы сунуть член в ее рот.
– Ты тут? – спросила она вновь.
– Да, – ответил Данил вполголоса. Я подошел к Кристине и надавил ей на плечи руками. Она опустилась на колени.
– Ты хочешь, чтобы я тебе отсосала? – спросила Кристина, взяв меня за штаны.
– Да, – сказал Данил.
– Какого хера происходит?! – спросила она, сняв шапку и увидев меня, стоящего рядом, и Данила, находящегося на лестнице. – Вы что, думали, я такая тупая и ничего не замечу?!
– Вообще-то, да, но…
– Что?! Ты совсем попутал?! Я тебе не сука какая-то!
– Ну, Кристина, – сказал Данил и подошел к ней вплотную, – ну, он тебя любит просто. Что тебе стоит, а?
– Ты дурак? – спросила она. Данил поцеловал ее в щеку, а затем повернулся ко мне:
– Она же тебе еще не отсасывала?
– Пошли вы к черту! – сказала она.
– Стой-стой-стой! – произнес Данил, удержав ее за руку, а затем что-то прошептал ей на ухо. Они еще немного пошептались. Затем Кристина сказала, обращаясь к Данилу:
– Ладно. Но отсасывать я ему не буду.
– Ну, хорошо, ладно.
Данил мне подмигнул и дал знак приступать. Кристина повернулась ко мне спиной и наклонилась лицом к Данилу, принявшись сосать его член. Я расстегнул свои штаны, достал член, приспустил ей джинсы и медленно начал засовывать член в нее, но он почему-то не лез.
– Да не суй ты мне в жопу! Ниже! – сказала Кристина, отвлекшись и направив рукой мой член пониже. Данил засмеялся.
Мы с Данилом раскачивались, засовывая свои члены в девушку, которая не считала себя сукой. Эрекция была слабой из-за алкоголя, поскольку кровоток из-за спиртного замедлялся и ткани пениса не наполнялись кровью в достаточной мере. Однако именно так ушла моя девственность и пришло подтверждение низкой оценки женщин, о которой говорил тренер. Кристина стонала. Подъезд пропитывался запахом секса. Сквозь пьяный купол, накрывший мою голову, я понимал, как низка была девушка, о которой я мечтал, удовлетворяя себя.
Ощущения были противоречивыми. С одной стороны, я думал: наконец-то это свершилось, я ее касаюсь, так интимно и близко, но, с другой, Кристина упала в моих глазах ниже некуда. Я, хоть и брал ее сзади, сжимая ладонями пышные бедра, все же внутри себя презирал низость ее поведения. Для некоторых людей, вроде нее, интимная близость была чем-то вроде сдачи инструмента в аренду. Вроде все довольны, даже в плюсе, но инструмент постепенно изнашивается и становится никому не нужным, теряя в цене. Я такую раздачу всем без разбора воспринимал с отвращением, идеализируя возвышенные чувства и пылкую любовь. Но секс, конечно, не прерывал и продолжал монотонные движения.
– Вы мне скоро мозоли натрете, – сказала она с улыбкой. Но стоило ей только это сказать, как у меня внизу живота что-то подступило. Я попытался это прочувствовать более разборчиво, но не успел и кончил прямо в Кристину.
– Ты идиот, что ли?! – вскричала она и подпрыгнула, как ошпаренная. – Твою-то мать! Твою мать!
– Он что, тоже в тебя кончил? – спросил Данил у Кристины, посмеиваясь.
– Я нечаянно, – ответил я, растерявшись.
– Больной! Ну, ты больной! – сказала Кристина и помчалась из подъезда прочь, натягивая джинсы на обнаженные бедра.
– Ты что, прям туда? – спросил Данил, еле сдерживая смех. – Она же шкура конченная. Прикинь, ребенок родится? Это же вообще! Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу!
– Тебе смешно, – сказал я, начиная осознавать последствия.
– Да брось ты, – сказал Данил, – если что – в живот зарядим пару раз, выкидыш будет. Ей это не впервой. Дорога накатана.
– В смысле?
– Через нее полрайона прошло. Та еще ****ина. Ты думаешь, первый в нее кончил? Не-е. Таких, как она, не любят, не водят в кино, не целуют взасос и не зовут замуж. У них лишь одно место в жизни: потеть под кем-то. Понимаешь, она даже не осознает, кто она для всех. Прикинь! Кошмар просто. Знаешь, в сущности, всем женщинам порой говорят комплименты, которых они не стоят, просто чтобы затащить в постель. Конечно, есть достойные девушки, которым можно памятники ставить при жизни, но, как ты можешь заметить, памятников в стране стоит мало.
– Ну, ты загнул! – ответил я, рассмеявшись от вида философствующего Данила.
– С парнями то же самое, – сказал он, немного переменившись в лице, – только ситуация выражена немного иначе. Умеют разве что языком чесать. – Данил помолчал и продолжил: – Вот знаешь, есть мужчины, которые способны на поступки, а есть мужчины, которые только заливают в уши. Женщины влюбляются во вторых, но мечтают о первых. Вот такой вот парадокс! – произнес он и сделал губами ироничный звук «пфф».
– Сам придумал?
– Наблюдения, – серьезно ответил Данил, но потом рассмеялся, увидев, что я стою и, плотно сжав губы, с трудом сдерживаюсь от смеха.
– Еще накатим? – спросил Данил. – Чет мне мало. Только в кураж вошел, а водка уже закончилась.
– Так мы же натворим что-нибудь.
– Ну.
Мы секунду помолчали, переглянулись, а потом засмеялись. В итоге решили выпить еще. Скинулись и на последние деньги взяли какую-то самую дешевую водку, которую смогли найти. Алкоголь можно было уже не запивать. Вкусовые рецепторы не распознавали горькую, которая заходила, как вода. Через некоторое время события начали разворачиваться урывками. То мы сливали бензин из какой-то машины оранжевого цвета в бутылку из-под водки. То засовывали футболку внутрь бутылки и перематывали горлышко каким-то шнурком. Затем от кого-то убегали и я, споткнувшись, упал на живот. Мелькнуло горящее окно, сопровождающееся звуком разбитого стекла. А затем еще с кем-то подрались…
В себя я пришел дома от жуткого желания пить. Голова была тяжелой, но не болела. Казалось, в ней не хватало жидкости. Струящаяся в унитаз урина блестела оранжевым цветом. Увидев ее, я припомнил момент, в котором мы сливали бензин с машины отечественного производства через какой-то прозрачный шланг. Остальные воспоминания не спешили возвращаться в голову. Руки были поцарапаны и немного отдавали бензином. Запах кисти, поднесенной к носу, вызвал тошноту и легкое головокружение. Стоя у зеркала, я не нашел следов драки с каким-то парнем, которая на секунду ворвалась в память. Единственная ссадина, которая была на щеке, насколько я помнил, осталась от падения во время попытки от чего-то или кого-то убежать. Затем в памяти отчетливо всплыл момент, который был то ли замещающей конфабуляцией, стремящейся заполнить пробел памяти, то ли истинным воспоминанием, которое вдруг решило меня удивить.
«– Сейчас мы поджарим эту суку, – сказал Данил, поджигая тряпку, торчащую из бутылки.
– Дай мне, – произнес я, протягивая руку.
– Нет-нет, я сам. Я точно докину, а ты нет. Я знаешь как в школе снаряды кидал? Я смогу!
– Да брось ты! – ответил я.
Импровизированный коктейль Молотова ударился об окно второго этажа. Стекло разбилось во время удара, и все сразу же вспыхнуло ярким огнем. Мы на секунду зависли, впав в ступор. Затем Данил резко потянул меня за рукав, утаскивая куда-то в сторону через кусты, а я начал громко комментировать случившееся:
– Это же не то окно! Не тот этаж! Нужно потушить! Куда ты меня тащишь?! Данил, прекрати! Нужно потушить! Отпусти!
– Ты больной?! Нас посадят! Бежим! – в панике отвечал он. И был прав.
Мы бежали прочь от злосчастного дома. У меня в голове все тряслось от ударов ногами по земле. Появились истерические слезы и истерические реакции. Затем я споткнулся и растянулся на дороге, получив ссадину на лице. Когда поднялся, увидел, что остался один: Данил не заметил, что я отстал, и умчался вперед. Осмотревшись, я решил бежать домой, но по пути мне вновь встретился Данил, который с кем-то дрался. Я вмешался, с разгону сбив противника с ног, и упал прямо на него. Данил стал запинывать неизвестного парня. Я потянул его за рукав... На этом воспоминание прервалось.
Осознавая, что мы сожгли чью-то квартиру, я начал глубоко дышать. Меня охватила паника. Я закружил по квартире, схватившись за голову. Мне казалось, что это все неправда, что мне просто привиделось, что ничего такого на самом деле не было, а это все лишь дурной сон. Чтобы доказать себе это, я оделся и вышел из дома, желая убедиться, что ничего не было и то, что мне привиделось, лишь выдумка мозга, дурной сон. Всю дорогу меня сопровождала тахикардия. Я всматривался в лица людей, чтобы оценить их отношение ко мне и проверить, знают ли они о том, что я сделал, и вообще, ищут ли нас. По дороге я пару раз упал, но все же добрался до дома, который остался в памяти. Два окна выгорели и были окружены чернотой с закопчением сверху.
– Ты тоже тут? – спросил Данил, подходя ко мне со спины. Я дернулся, испугавшись. Бессознательно взялся за грудь, надавив на область сердца, чтобы себя успокоить.
– Это кто? Мы? – спросил я растерянно.
– Пойдем отсюда, – сказал Данил, – нам теперь нужно меньше тут светиться.
– Как так случилось-то? – не мог поверить я.
– Ты не помнишь, что ли? – тоже растерялся Данил.
– Очень плохо. С трудом могу что-то вспомнить. Еще слабость сильная и мышцы ног болят. Пить хочется постоянно.
– А я вот помню почти все… Узнаешь дом?
– Да, – ответил я. – Это дом тренера.
– Мы хотели его выкурить из дома. Подъезд был закрыт. Пробовали попасть внутрь, но нам никто не открывал. Тогда мы и решили кинуть коктейль Молотова прямо в окно. Будь он проклят…
– Зачем? Как это в голову пришло?! Для чего нам нужен был тренер?!
– Как для чего? Сжечь хотели! Заживо. Он же ублюдок!
– Что?! – вскричал я. – Это же… это… – Я начал заикаться, от испуга пытаясь захватить как можно больше недостающего кислорода.
– Хотели приключений и вот, нажили! Погуляли, блин!
– Это ты придумал! – сказал я, стараясь бессознательно отстраниться.
– Что?! Это ты хотел его сжечь заживо! Твоя была идея! Ты меня дернул за плечо, когда я кидал бутылку. Из-за тебя она попала не в то окно! И это из-за тебя заживо сгорела семья с двумя детьми! – взорвался эмоциями Данил.
– Нет-нет, – забормотал я, – это все ты! Это ты!
– Возьми себя в руки! – сказал Данил, ударив меня по щеке. – Не было ничего! Сейчас мы идем по домам и не видимся ближайшие пару дней. Что бы ни случилось и кто бы что ни говорил, мы ничего не знаем и ни о чем не слышали. Даже если кто-то будет говорить, что кто-то из нас что-то сказал, все равно будем отказываться! Ты понял меня?
– Что? Ты о чем?
– Ты понял меня, я тебя спрашиваю?!
– Да-да, понял, – ответил я, начиная осознавать, что происходит.
– Иди домой и постарайся временно носить другую куртку. Вдруг нас кто-то видел? То, что это был какой-то парень, точно известно, потому что мы звонили в домофон. Они точно знают. Надеюсь, нас не видели в окно.
– Твою мать… твою мать… – повторял я.
– Это все, что они знают. Поэтому не ной. Мы с тобой после случая с Кристиной разошлись по домам. Бутылку водки, которую купили, даже не открывали, она разбилась где-то за магазином. Вот и все. Больше ничего не было. Понял меня? Ничего не было. О том, что было в том дворе, мы ничего не знаем. И не пей в ближайшие дни алкоголь, чтобы не проболтаться на эмоциях. Сдашь меня – я тебя убью. Все. Пока. Расходимся.
Данил ушел быстрым шагом, оглядываясь по сторонам. Я поспешил домой.
В голове проносились разные мысли. Была даже такая: пойти и сознаться в содеянном, но она быстро потеряла свою актуальность. С одной стороны, передо мной стоял моральный аспект страшного инцидента, а с другой стороны – правовой. Я представил, что сознаюсь, меня сразу же посадят на полжизни в тюрьму, начальство каждый день станет давать сечку на воде, а в документах будет писать, что кормит нормально и даже фруктами. Наверху будут распиливать деньги и строить себе новые дачи, а сидящие будут бичевать, как свиньи. Надзиратели в любой момент смогут избивать просто так, для развлечения, ведь профессия специфичная и, в принципе, позволяет. Сами арестанты по-разному могут встретить меня, в том числе негативно. После тюрьмы у меня не получится устроиться на какую-либо работу, потому что никому не нужен сотрудник с «волчьим билетом». А поскольку никакой системы социальной реабилитации для бывших заключенных не предусмотрено, то у меня будет одна дорога, чтобы выжить – вернуться обратно. Попав в тюрьму, я лишь обозлюсь, видя, как начальство пенитенциарного учреждения злоупотребляет полномочиями и жирует на деньги, которые на самом деле предусмотрены для арестантов. И вроде бы, с одной стороны, сидящие сами виноваты и должны прочувствовать вину, но, с другой стороны, какой вообще в этом толк, если человек никак не реабилитируется и постоянно находится в скотских условиях?! Заключенный лишь становится злее, видя, как его обманывают, и уже не думает над поступком с точки зрения вины и раскаяния, а просто жалеет, что его поймали. Вот это я не хотел проживать в своей жизни. Это не та страна, где стоит быть честным и добровольно отправляться в тюрьму. У власти сидят люди пострашнее меня и не мучаются угрызениями совести.
Оказавшись дома, я сразу же пошел в душ. Хотел, как обычно, отмыться от случившегося. Быстро движущаяся жизнь пугала меня своей полной непредсказуемостью. Еще совсем недавно я был обычным толстым мальчиком с единственной проблемой в жизни – пережить ЕГЭ и поступить в университет. После недавних событий я стал другим человеком с совсем другими проблемами, которые просто не укладывались в голове. Как все так быстро пронеслось? Почему я оказался в это втянут? Как из всего этого выйти? Как спать спокойно по ночам? Узнают ли, что я имею к этому непосредственное отношение? Почему я? Почему…
В какой-то момент я начал отстраняться от реального мира и почувствовал дереализацию. Мозг стал защищаться и абстрагировал мое сознание, чтобы не причинить какой-либо вред. От этого я стал беспокойным.
;




ГЛАВА VII

Через некоторое время события восстановились в памяти. Я действительно хотел сам кинуть бутылку и, когда Данил ею замахнулся, попытался его остановить, но этим лишь помешал и она попала не в то окно. Грубо говоря, это я был виноват в смерти той семьи. После того, как я все вспомнил, эта мысль не давала мне покоя.
Моя мама так и не узнала, что я вернулся пьяным. Полицейские нас не нашли. С Данилом мы не контактировали эти дни напрямую, даже в падик приходили в разное время, потому что нам было трудно смотреть друг другу в глаза, словно в них мы могли увидеть презрение. Было страшно нечаянно начать рассказывать, обвиняя друг друга в том, что случилось. Парни ничего не заметили. Драк за это время, как таковых, не было. По крайней мере, я в них не участвовал, поскольку меня не звали. Наверное, потому что Данил был против. Так потихоньку мы вообще перестали контактировать. В школе все обсуждали случившееся, это стало каким-то массовым явлением, которое вдруг начало касаться всех. Школьники даже пытались вести расследование, которое, разумеется, ни к чему не привело. На меня никто даже не думал. Да и голос в домофоне не был похож на мой. В итоге через какое-то время все позабылось. Настало лето. Начались экзамены и другие проблемы. Но спать нормально я так и не смог. Постоянно снились какие-то кошмары, связанные с тематикой пожара. Чтобы преодолеть их, я начал читать больше книг по психологии, чтобы разобраться в себе и справиться с тем, что случилось. Это было единственным инструментом, способным оказать какую-то помощь, ведь рассказать я никому не мог. И не пил с тех пор ни грамма, ни миллилитра.
Человек подсознательно тянется к месту, где ему причинили боль. Так происходит, поскольку подсознание считает, что таким образом сможет справиться с психотравмой, и потому либо становится тем, что причиняет боль, стараясь помочь пережить ситуацию изнутри, либо тем, что спасает от этой боли, и, тем самым, помогает пережить ситуацию снаружи. По этой причине некоторые дети, пережившие унижения в школе, могут стать учителями, изнасилованная распутная девушка может перестать гулять и удариться в религию, наркоман может отказаться от наркотиков и стать общественно полезной единицей, а человек, с чьими мыслями и мнением не считались, становится ярким политиком или писателем. Тянущая боль внутри заставляет человека досконально изучить случившееся с ним. Как правило, чем больше масштаб переживаемой личностью трагедии, тем больший энергетический потенциал для реализации человек в итоге получает. Дальше все зависит от самого человека: направить энергию на спасение или на погибель.
 Я обрел себя в учении. Мне стало ясно, что на самом деле многие мои проблемы возникли от незнания или неумения, и потому я решил узнать и научиться. Религии всего мира я сразу откинул в мусорную корзину, заменив их изучением этикета и культуры. Больше ничего не принимал просто так, на веру, для всего требовал какие-то основания и доказательства. Знания стал поглощать на одном дыхании. Каждый новый вдох – учебник, выдох – применение на практике, если это было возможно. Развлекаться меня не тянуло. За телом начал следить и через полгода тренировок в спортзале, делая акцент на кардиотренировках, как когда-то советовал тренер, смог скинуть двадцать килограмм. Пока одноклассники обсуждали, в какой клуб завалятся предстоящей ночью, я обдумывал прочитанное в сборнике сочинений Аристотеля. За оставшееся до ЕГЭ время для учеников из моего класса я стал, в некотором роде, аутсайдером. Они порой шутили на эту тему, но я не воспринимал их всерьез. В их жизни не случилось того, что случилось в моей. Нам было друг друга не понять. К сожалению, без боли человек не взрослел психологически просто потому, что для этого не было никаких причин. Поэтому я на них не обижался. Они же не виноваты, что не страдали. Так или иначе, любые страдания – это, прежде всего, ошибки, которые были совершены без учета ситуации. Ведь можно быть бесконечно добрым и преданным в отношениях, но какой в этом толк, если другой человек не может ответить тебе верностью? И в этом виноваты не двое, как принято считать, а один, не способный справиться со своими половыми органами. Любой живой человек – это, прежде всего, отдельно существующая вселенная со своей логикой, где добро может расцениваться как зло, и наоборот. Бесконечный круговорот отношений со своими ссорами и радостями, основанными на тривиальном хождении вокруг системы ценностей другого человека.
Потеряв желание общаться с людьми, которые говорили ни о чем, я впал в состояние социальной депривации. Мир для меня стал другим. Холодным. Так я пришел в социальные сети, где смог найти друзей по интересам. Поначалу я живо общался с людьми, но потом, когда мне сказали, что я только и делаю, что помогаю решать чужие проблемы, а когда они исчезают, мне становится не о чем с ними говорить и я ухожу в офлайн, я остановился и задумался, глядя на свой диалог со стороны. Это оказалось правдой. В итоге проблема одиночества не решилась социальными сетями. Общаться хотелось, но я уже был рядом с обществом, а не внутри него. Вернуться можно было только путем деградации, как мне казалось. Я этого очень не хотел. Мне претило возвращаться к себе прошлому. Даже мысль о том, что я приложил столько сил и стараний, чтобы в итоге понять, что обманулся, не предлагалась на рассмотрение хоть с какой-либо стороны. Это ввело бы меня в депрессию. Организм защищался и ходил вокруг да около проблемы, но не касался ее самой.
Одним из вариантов решения стало создание группы в сети с цитатами из книг. Малая форма мне представлялась наиболее возможной, потому что большие тексты люди не любили оценивать. Я назвал ее «Современный чтец». Не могу сказать, что звучало хорошо, и я это сознавал, но менять название не стал, потому что не гнался за внешней атрибутикой. Мне хватало того, что я могу как-то общаться, чем-то делиться и, таким образом, взаимодействовать с внешним миром. Иногда я писал свои собственные цитаты и выдавал их за авторством классиков. Люди это съедали зачастую без вопросов.
Перед сдачей ЕГЭ я не знал, куда хочу поступить, и потому выбрал те предметы, какие мне больше всего нравились. Русский язык, литература, обществознание. Опираясь на предметы, которые я сдал, выбрал специальность – филолог. Это было странным для меня. С одной стороны, я не любил тратить время впустую, поступать нерациональным образом, и, в то же время, я так поступил. Я выбрал специальность, просто сдав предметы, которые больше нравились. Литература мне была интересна из-за этикета, который я постепенно изучал. Я любил чистоту в классике. Конечно, этот предмет в школе подавался отдельно от жизни писателей и поэтов, которые не были такими добрыми, хорошими, еще и всегда на голову впереди других, а почти все матерились, пили и ходили по проституткам, но то, что они делали, их яркие труды, вызывали волнительные чувства. Читая книги, я наслаждался, словно чувствовал чистую любовь. Не ту, что эгоистично стремится захватить предмет обожания, а ту, что вызывает желание растворения и блаженства. Это было чем-то невероятным. Вечерами, в зависимости от настроения, я читал стихи Есенина, Пушкина, Киплинга, Лермонтова, Асадова, Заболоцкого и всех прочих, кто казался мне интересным. У каждого поэта были какие-то свои хорошие стихи, но не было ни одного, кто написал бы хорошо все. Наверное, это невозможно.
Социальная изоляция сохранялась и сводила меня с ума. Я испытывал физические страдания от того, что находился среди людей один. Возникали тревожные состояния. Нарушилась эмоциональная сфера. На короткий промежуток времени мне становилось весело и вроде бы хорошо, а потом вдруг делалось плохо, затруднялось дыхание, и я лез на стену. Я мечтал об общении с людьми и влиянии на них, но мысли были агрессивными и в них я нередко убивал собеседников довольно жестоким образом: вырывал язык, разрывал рот, просовывал руку в горло и выдирал кишки, прорвав пальцами желудок. Расстреливать из пистолета, который вдруг оказывался у меня в кармане, было мало и слишком просто, нужно было несколько десятков раз воткнуть нож в грудную клетку, провернуть, затем обойти человека, упавшего на колени с застывшим в глазах ужасом, и перерезать ему горло, слыша, как он булькает кровью. Желание общаться было то грубым и злым, то мягким и добродушным. Порой я хотел спасти миллионы людей от страшной болезни и дать им счастье, жертвуя своим собственным, а порой хотел видеть в глазах людей даже не страх, а самый чудовищный ужас, какой только можно было представить. Мое внутреннее состояние было нестабильным, и это порой проявлялось во внешнем мире. Я мог мягко отреагировать на чью-то колкую шутку, а мог взорваться от того, что кто-то задел меня в транспорте. Быть среди людей и не иметь с ними контактов оказалось болезненно. Тревога вызывала какую-то ноющую боль внутри, которая понемногу сводила с ума. Меня это донимало, и я решил, что какими бы глупыми люди ни были, общаться с ними все же надо и без этого жить никак нельзя. Нужно было давно последовать банальному психологическому принципу: если человеку плохо, значит, он что-то делает не так.
Даже находясь в университете, когда прошло уже много времени со дня пожара, я все равно иногда приходил во двор, в котором все случилось. Меня что-то тянуло приходить в него. Наверное, я ждал какого-то знака прощения. Точно я не мог сказать, потому что сам не знал. Мои чувства были сбивчивыми. Вину мне хотелось искупить. Я ее понимал. Причинив вред, я хотел принести пользу обществу, которая была бы равноценной. Поэтому в искупление решил запустить свой канал на YouTube на спортивную тему. Спортивную выбрал потому, что эти события были связаны с тренером, а поскольку мы ставили цель похудеть, изменить тело, то и темой я взял бодибилдинг. На эту тему почти никто не снимал и ничего не делал, она была не особо интересна, но и масштаб трагедии был не слишком большим. Это была лишь одна семья и не слишком волнующая тема. Я разработал программу тренировок, которой собирался следовать, взял старую кассетную камеру и стал снимать на нее. Как правильно заниматься в спортзале, я хорошо знал, как все устроено – тоже. Но спортивный канал не был единственным проектом. Вторым был литературный. Спортивный назывался Build the body, а второй – Книговед. Поначалу было трудно, но потом мне понравилось ими заниматься. Это отвлекало. Я мог часами работать над видео. С литературным каналом очень помогала моя учеба. Я буквально шел вслед за университетской программой и рассказывал то, что узнал, на камеру, подкрепляя каким-то фактами, которые выкапывал в сети. Рассказывал максимально простым языком. Благодаря этому я довольно хорошо учился: ведь я не просто получал информацию, я ее повторял и сразу же применял, тем самым откладывая в памяти большой пласт знаний. В итоге я объединил ВКонтакте и YouTube. У меня было две группы и два канала, которые помогали развивать друг друга. Группы потихоньку пополнялись, а просмотры росли. Это было возможно благодаря тому, что групп и каналов было очень мало на тот год, когда я все начал. Интернет-площадка была свободна. Люди сами искали группы и принимали активное участие в их жизни. Появлялись молодые поэты, которые предлагали свои стихи на рассмотрение. Также были и прозаики, которые присылали рассказы. То, что мне нравилось, я размещал, никого особо не жалея. Каждый должен был пройти жесткий отбор, чтобы его увидела публика.
Найдя себя, я стал значительно больше общаться с людьми. Молчанию предпочитал болтовню ни о чем, даже на самые скучные и тупые темы. Глупых тем, между прочим, было безумно много. До чего же люди любят говорить на непрактичные темы: взаимоотношения, бренды, высмеивание друг друга, сплетни, учебные проблемы! Если кто-то работал, то говорил о работе. Я же, в свою очередь, про группы ничего никогда не говорил. Это, конечно, было странным, ведь я этим занимался и мне это было интересно, но, по большому счету, если отвечать начистоту, я просто не хотел, чтобы одногруппники знали об этом, заходили в группы, смотрели и высмеивали, как они обычно поступали с теми, кто что-то начинал делать. Я считал молчание лучшим вариантом. Получив опыт общения, после всего, что было, я заметил, что люди общаются не потому, что хотят что-то обсудить, а потому, что хотят контактировать, взаимодействовать. Говорят ни о чем, даже не от скудоумия или глупости, а от желания общаться и незнания, о чем можно поговорить с другими. Это меня поражало. Я искренне считал людей глупыми, но они таковыми не были. Каждый был по-своему мудр. Наш опыт был разным, это верно, но в каждом опыте была мораль, которую человек знал довольно хорошо. Оставшись наедине с кем-то, можно было услышать довольно здравые рассуждения на совершенно разные темы. Людские сплетни рождались не от желания кого-то унизить или оскорбить, а от желания просто поговорить или выговориться. Причем, поговорить на наболевшую тему так, чтобы вызвать те же эмоции, которые испытывал сам говорящий. Если он был обижен на кого-то, то хотел вызвать эту обиду у других, чтобы они ее тоже почувствовали. Главная цель – передать свои эмоции другим, только и всего. За этим и общались. Как лев спаривался с множеством львиц, чтобы передать свои гены в максимальном количестве, так и человек стремился размножить свои эмоции и зародить их в других людях.
;




ГЛАВА VIII

Время текло. Мировоззрение устаканивалось, но вопрос ориентации меня еще беспокоил, поскольку я не получил окончательного ответа. Однажды появившись, он с детской тревогой постоянно возвращался из темноты, и мне хотелось от него отделаться раз и навсегда. Я устал терпеть постоянную тревогу. Достаточно изучив вопрос, я знал точно: во-первых, полюбить можно и человека своего пола, но при этом остаться гетеросексуалом; во-вторых, как бы это банально ни звучало, сексуальная ориентация определяется исключительно сексуальным влечением, и не обязательно заниматься сексом, чтобы понять, к кому себя относить; в-третьих, ориентацию невозможно изменить, а идти против нее – значит идти путем лишений и даже страданий. У каждого человека своя сексуальная темпоральность, которую невозможно изменить. Люди с разной темпоральностью в постели несовместимы, а значит, их отношения окажутся под вопросом, если они отличаются по этому показателю. Я свою понимал, она была низкой, потому я и не мог с уверенностью сказать, к кому меня тянет, потому что меня особо и не тянуло.
Отложив денег, я решил снять проститутку, чтобы проверить, какие чувства и эмоции она у меня вызовет.
– Здравствуйте, девушка. Работаете? – спросил я в телефонную трубку.
– Здравствуйте, да, работаем, – ответил женский голос с другой стороны, доносясь сквозь расстояние, бетонные стены и наступающий вечер.
– Три тысячи час, да?
– Да, все верно. Хотели бы заказать?
– Да. Куда можно подъехать и во сколько?
Она назвала адрес. Нужный дом оказался в паре кварталов от меня. Я отправился пешком. Мысленно настраивал себя на предстоящие события и переживал о том, чтобы эрекция меня не подвела. Шел, думал о предстоящем сексе и направлял все свое внимание на член, чтобы проверить, встанет он в нужный момент или нет. Беспокоился: как вести себя с такой девушкой, я не знал и даже не представлял, что нужно было с ней делать и что говорить. Я же ей плачу. Казалось бы, все просто: заплатил и занялся сексом, но как перейти к сексу с человеком, которого видишь впервые, да еще и платишь деньги за это? У меня не укладывалось в голове, как все это пережить. Предстоял опыт, разрывающий все предыдущие шаблоны поведения, коих сложилось довольно много.
Когда я завернул за угол и был уже совсем близко от нужного места, в меня врезалась перепуганная девушка моих лет. У нее была молочная кожа, белые, как чистое облако, волосы и карие глаза, которые на мгновение остановились на мне. Она на секунду замешкалась, открыв рот. Я осмотрел ее вульгарный наряд, напоминающий наряд проститутки из фильмов начала нулевых. В руках у нее был канцелярский нож с оранжевой ручкой, весь перепачканный кровью.
– Саша? – растерянно спросила она. Я опешил, в голове все сбилось.
– Кто? Что? Как вы меня… – произнес я, но она меня перебила:
– Ой, простите, обозналась! – Сказав это, она медленно обошла меня и убежала во двор. Я смотрел в пустое пространство, где еще секунду назад была девушка, вызвавшая во мне какие-то потаенные чувства и эмоции. Мне она показалась знакомой, словно мы когда-то с ней виделись. На мгновение всплыло воспоминание, которого не было в моей жизни. По крайней мере, я не мог его привязать к автобиографической памяти. В нем мы коснулись друг друга головами, закрыв глаза. На секунду мне показалось, что я ее уже давно люблю, долго по ней скучал и касаюсь ее уже не впервые. Мы запели какую-то песню. Она заплакала. С неба в этот момент мелкими каплями заморосил теплый дождь...
– Постой! – произнес я и сделал несколько шагов в направлении двора, но потом понял, что она уже далеко. Я замешкался. Осмотревшись, нашел на себе кровавый отпечаток, оставленный незнакомкой. Возникли банальные вопросы, но отклоняться от намеченного пути я не стал. Кто она, что она, почему назвала мое имя, что это за воспоминание и откуда оно… сейчас не важно.
Во дворе стояла черная машина с тонированными стеклами. Когда я проходил мимо нее, то увидел, что у нее открыта дверь, а с порога свисает рука и видны чьи-то волосы. На земле расплывалось темное пятно с красным отливом. Всматриваться я не стал и, подойдя к нужному подъезду, позвонил по номеру квартиры. Один звонок, два… но никто не ответил. Я позвонил на телефон. Послышалась музыка. Осмотревшись, я подошел к машине, из которой доносилась мелодия. В салоне автомобиля лежал незнакомый мужчина с перерезанным горлом. Я дернулся. Попятился, отшатнулся, но не убежал, а залез внутрь, забрал телефон, в котором мой номер был последним из входящих, и пошел быстрым шагом подальше от злополучного места. Дойдя до угла, за которым мне повстречалась девушка, я побежал, последовав ее примеру. Мне не хотелось попадать в полицию, к тому же они могли все повесить на меня, просто потому, что нужно было раскрыть дело. Оправданно или нет, но у российского народа доверие к власти было на минимальном уровне. Я решил не испытывать это на себе и поспешил домой.
Мне не хотелось со всем этим связываться, кому-то что-то объяснять, рассказывать, что я решил снять проститутку. К чему лишние волнения и переживания? А если кто-то об этом узнает? Отношение может быть разным.
Вернувшись домой, я закрылся в комнате. Для себя решил, что если меня спросят о том, что я делал в этот вечер, скажу, что гулял; если будут знать, что звонил проституткам, ведь номер был в телефоне, – скажу, что действительно вызывал, пришел по адресу, позвонил в квартиру, но не дозвонился и отправился домой, решив, что не судьба. Да, проходил мимо черной машины, но ничего подозрительного не заметил. Затем вернулся домой и все. Ничего больше не было, только это. Никакая девушка на меня не выбегала. Я почему-то не хотел ее выдавать, словно это было очень важно. За вечер я продумал свое будущее поведение. Оставалось только успокоиться, но это было сложно сделать. Сложнее, чем принять решение о прошедшем вечере. Из головы не выходила девушка с белоснежными волосами, повстречавшаяся возле дома. Она словно впечаталась в мою память. Мне она казалась знакомой, но я ее не знал – хотя как я мог судить, впервые ее увидев? Перебрав воспоминания и наложив их на всех девушек, которых знал, я понял, что не встречал ее раньше. Постарался вновь воспроизвести увиденное, но оно было уже далеким, еле воспроизводилось и было каким-то расплывчатым, уходило куда-то вдаль. Начало даже казаться, что ничего и не было, просто в меня врезалась девушка и все. Дальше я сам что-то придумал.
На следующий день я скинул похищенный телефон в мусоропровод, предварительно сломав его. Снимать проституток у меня больше не возникало желания. А вот мысль о повстречавшейся девушке пустила корни. Мне захотелось отношений. Я почувствовал тягу к женщинам. Вопрос ориентации отпал сам собой и больше не приходил на ум. Я даже почувствовал некоторое облегчение от того, что со мной все нормально и не придется прятаться или перед кем-то краснеть, оправдываясь. Открыл страницу, начал общаться с девушками, знакомиться, но общение шло либо вяло, либо на просьбу о встрече я получал всяческие отговорки о делах, заботах, нехватке времени, а некоторые даже открыто писали, что я немного пухловат и мне нужно скинуть вес, чтобы быть поинтереснее.
«Скинь вес, и все нормально будет. Тебе самому понравится. Хорошенько поработай над собой и, блин, будь погрубее, не нужно с нами сюсюкать. Никогда не стесняйся того, чего ты хочешь! Это тебе откроет дорогу и в трусы и в сердце. Создай то, что хотелось бы полюбить», – честно написала одна знакомая.
Возможно, я воспринял ее слова слишком буквально, но, по крайней мере, я понимал, что мне нужно было делать: создать себя. Оказалось, в этом мире мало просто быть собой, нужно быть лучшей версией самого себя. Не копировать кого-то, не играть роль успешного парня, а быть тем, кем бы ты хотел видеть своих собственных детей, кем бы хотел гордиться, с кем бы хотел проводить время. Это было определяющим. Да и банальным, по логике вещей: если ты скучный, кто с тобой захочет проводить время? Ни для кого не секрет, что люди стремятся испытывать приятные чувства, и этого хотят все, разница лишь в деталях, и раз так, мне нужно было уметь их вызывать, провоцировать. Нужно было научиться привязывать к себе людей, вызывать уважение и гордость за то, что они просто оказались со мной знакомы. Нужно было стать тем, кого хотелось бы полюбить.
Месяцами я работал над собой. Время тратилось, но толку это не давало. Я начал ощущать усталость от всего, что делал. Цель начала терять ценность. Конечно, я помнил слова тренера, что без борьбы нет ни сражения, ни побед, но отсутствие каких-либо успехов ломало меня изнутри. Возникали вопросы: а зачем я это делаю? Действительно ли мне это нужно? Мир вовсе не ополчался на меня, потому что ему было на меня плевать. Он, наверное, даже и не знал о моем существовании. Конечно, мне, как и любому, хотелось быть центром мироздания, возле которого все крутилось, но одного желания было мало. Глядя на звезды и оценивая масштаб космоса, любой человек в какой-то момент теряется в просторах и задумывается о ничтожности своего существования. Жизнь примата мелка и незаметна, и ничего вокруг человека не крутится на самом деле, и вообще, человечество – чуть ли не пылинка в бесконечном пространстве. Следить за поведением и мыслями какого-то примитивного примата на маленьком шарике где-то в космосе … даже звучит абсурдно! Нужно быть абсолютно сумасшедшим, чтобы считать, что твоя жизнь что-то значит для Вселенной. Человек, открывший мир бактерий, не следит за каждой, а следит лишь за какой-то ничтожной частью и то в каких-то специально созданных условиях, и не для того, чтобы узнать о ее поступках, а для того, чтобы получить выгоду от исследований. Человеку от природы хочется быть важным, и с развитием культуры это желание развилось до маразма: если индивид не важен своему биологическому виду, то, наверное, важен какому-то сверхразуму, которому якобы на него не плевать. Люди боятся одиночества, и потому во время раннего развития у детей прослеживается анимизм, когда ребенок наделяет мыслями и чувствами неодушевленные предметы. Ребенок еще не знает, что живое, а что нет, что может мыслить, а чему до этого еще идти и идти по лестнице эволюции. Затем большим открытием становится понимание, что другие точно так же слышат голос в голове, чувствуют те же чувства от прикосновений и тоже имеют какие-то желания. И вот тут возникает межполовая проблема! Мужчины и женщины думают, что противоположный пол чувствует и ощущает в точности все то же самое, что чувствуют и ощущают они, но не учитывают гендерный аспект, физиологический, культурный, эмпирический... Таким образом, взгляд в ночное небо натолкнул меня на мысль о том, что я, во-первых, не центр Вселенной, во-вторых, неверно оцениваю то, что нравится женщинам, в-третьих, создаю себя с точки зрения мужчин, а не женщин. Хоть я и являюсь важным человеком для общества и у меня есть какая-то миссия, но все же за мной никто не следит и в отношении женщин я определенные вещи делаю не так, как надо.
Это изменило мою стратегию развития.
– Привет, – сказал я, обняв девушку, которой назначил свидание в парке.
– Привет, – ответила она, обнимая в ответ и глядя на меня изумрудными глазами.
– Как добралась? – спросил я, окидывая девушку из интернета оценивающим взглядом. Поначалу она отвечала с интересом. Ей нравилось мое общество. Я предложил зайти в кафе и набить желудок. Она согласилась, кивнув головой. На шее из-за ворота показалась родинка в виде птички. Пока она смотрела меню, я разглядывал ее внешность в движении. Девушка мне нравилась.
– Оль, – спросил я, – что ты там нашла?
Мы говорили на отвлеченные темы и о том, что нам нравилось. Сидели друг напротив друга. Мне показалось, что прошло много времени, и, чтобы не портить впечатление долгими рассиживаниями, я предложил ей закончить свидание. Проводил ее на остановку, посадил на транспорт. Все прошло вполне мило. Сухо, но мило. Она мне понравилась, и, судя по ее участию, я ей тоже. Вроде бы все было хорошо. Мне так казалось. И казалось до тех пор, пока я ей не написал. Она отвечала сдержанно, сводя диалог на нет. Я решил узнать, что случилось, но этим лишь совершил контрольный выстрел себе в голову, даже не понимая этого. Сколько она прошла таких никчемных свиданий, знала только она. Я свои ошибки понял не сразу, только тогда, когда было уже настолько поздно, что без сложных манипуляций у меня бы с ней ничего не вышло. Главной проблемой свидания было полное отсутствие тактильного контакта. Если люди не касаются друг друга во время свидания, они не вызовут внутреннего интереса, поскольку не общаются на уровне тела. Общение на поверхности всегда будет сухим. Любое хорошее свидание всегда должно иметь намек на предстоящий секс и, при возможности, им заканчиваться. В противном случае не будет желания заводить отношения, поскольку все половые отношения носят бессознательный подтекст продолжения рода. Свидания проводятся не ради пылкой платонической любви на словах, а ради того, чтобы выбрать тех, кому можно будет дать пропуск в трусы. Тут я и ошибся. Даже припомнил слова тренера о женщинах.
Когда она удалила меня из друзей в социальной сети, я решил заякориться на тех надеждах, которые она строила относительно нашей встречи, и заодно использовать эффект Пигмалиона о котором когда-то читал.

 «Когда я был ребенком, мне снилась девушка. Мы с ней весело проводили время и были счастливы вместе. Шли годы, и постепенно сны, которые мне когда-то снились, начали сбываться один за другим. В сбывшихся снах не было той девушки, но я полагал, что дело за временем. И оказался прав. Спустя годы, ты нашлась. Я долго тебя искал и потому не решался к тебе прикоснуться, поскольку боялся, что в любой момент могу проснуться и наша встреча окажется очередным теплым сном, которые я нежно лелеял внутри, надеясь однажды встретить тебя.
Оль, я не смогу тебе показать свои сны и доказать, что мы должны быть вместе, мне этого и не надо. Я рад, что ты просто есть. Что ты не сон. Что у меня был шанс побыть с тобой хотя бы недолго. Спасибо, что уделила мне свое драгоценное время. Надеюсь, что все у тебя сложится хорошо и без меня.
Будь счастлива. Прощай, мой несбывшийся сон».

Конечно, я не был в нее влюблен, мне она никогда не снилась, и видел я ее впервые, но она мне нравилась. В целом, я был готов разделить с ней жизнь. Какой-то сильной внутренней тяги к ней я не испытывал, бурных событий с ней не переживал, не был взволнован ее девичьим станом… она была просто куском живого мяса со своими мыслями и эмоциями. Оля не вызывала чувство родства. Говорить о любви было бы лицемерием. Как бы ни звучала эта фраза, но мы не являемся чьими-то половинками, мы просто люди, которые ищут свою компенсацию в другом человеке. Связь возникает потом, когда компенсация устанавливается. И стоит ли быть с теми, кто кажется родным? Ведь без ссор жить нельзя, а в ссоре родство меняет форму и самый родной человек становится самым чужим. В итоге никто в союзе не раскрывается, всецело поглощаясь отношениями. Как ни старайся, но с годами родство стихает и возникает чувство обмана. И вот уже годы позади, а человек так и не создает в жизни чего-то лично своего, а тот, кто все это время был рядом, стал совсем другим, кажется, даже чужим, общие успехи больше не видятся большими, а ласка и любовь перерастают в ежедневные взаимные упреки. Единственное, что может утешить в таком трагичном союзе, это дети, и хочется, чтобы они прожили эту жизнь хоть немного, но лучше. И тут уже, беги не беги, а все в итоге отражается изнанкой с противоположным значением. Может быть, прав был один современный психолог, предположивший, что в брак нужно вступать дважды: до рождения детей и через двадцать лет после.
Оля ответила просто: «Сверхспособности излечимы» и прикрепила фотографию с номером экстренной психологической помощи. Это меня задело. Я старался, писал, а она отмахнулась, еще и с издевкой. В жизни порой наступают моменты, когда хочется сломать людям колени... это был один их тех моментов.
Случившееся отразилось на мне стрессом, который я старался выплеснуть в спортзале. От этого мой видеоблог начал приобретать иной характер. Подача стала грубее, категоричнее, жестче. После я договорился с тренером из спортзала, в котором занимался уже довольно долго, чтобы снимать блог совместно и привлечь больше подписчиков. Андрей был не против. В бодибилдинге процветает нарциссизм, и подобные вещи лишь потворствуют самолюбию, чем было бы грех не воспользоваться. Канал постепенно разрастался. Повальное увлечение спортом этому способствовало.
Вскоре я дошел то того, что без спортзала стало уже трудно жить. Я мог прийти в него злым, готовым взорваться и разнести к черту полрайона, а когда уходил, был уже вполне всем доволен и рад просто жить. Силовые показатели особо не росли, мышечный рост дошел до своего естественного предела, и передо мной встал очевидный выбор: начать принимать анаболические стероиды или остаться на достигнутом уровне. Стероиды принимать я не стал. Причина была не в рисках и прочем, а просто в отсутствии мотивации этим заниматься. Я не видел смысла раскачиваться, следовать режиму и диетам, чтобы обратить на себя внимание. Мне это было не нужно. Я занимался в зале не для самолюбования, а от необходимости держать вес в пределах нормы. Организм – вещь своеобразная. Если какой-то вес уже был, его не так трудно достичь, поскольку организм уже знает, как будет себя при нем чувствовать, и не видит в этом опасности. Как, собственно, и человек, который не видит большой проблемы в разрыве отношений, поскольку привык проблемы чувств решать сменой партнера.
;




ГЛАВА IX

Когда учеба закончилась, нам традиционным образом вручили дипломы, пожелали удачи в новой жизни и попросили не забывать свою альма-матер. Затем мы группой завалились в кальянную. В туалете я занялся сексом с одногруппницей. Не кончил. Она ушла, устав. Я посмотрел в зеркало, умылся, пьяными глазами улавливая фокус расширенных зрачков. Пришла другая. Без слов она просто встала передо мной на колени, и секс продолжился уже с другой. В туалет постучались. Это оказалась еще одна одногруппница, которая просто хотела в туалет. Мы впустили ее и продолжили. Пока она пускала струю в санфаянсового лебедя, я закончил еще с одной. Снова не кончил.
– Саш? – неуверенно сказала Настя, помыв руки.
– Тоже хочешь? Ну, давай, – сказал я, взяв ее за шею и опустив на колени. Сунул член ей в рот. Она что-то булькала снизу о том, что не то имела в виду, но я ее не слушал. Она в итоге была не против. Видеться нам было больше не обязательно, и потому можно было не стесняться. К тому же пьяные… это ведь, так сказать, оправдание. Смягчающее обстоятельство. Было и было, что такого, просто секс… нынче стало принято этим отмахиваться от бездумных поступков. И не то что бы раньше было иначе, вовсе нет. Ничего не изменилось в этом плане. Просто раньше порицания было больше, а распутная натура как была, так и осталась. Уважения и любви эти люди хотят не меньше тех, кто молится на свою девственность. Правда, гулящие не подозревают, что распутность убивает возможность создания счастливой семьи.
Вернувшись из туалета, я как ни в чем не бывало выпил виски, затянулся кальяном, осмотрелся с улыбкой и подумал: здравствуй, новая жизнь! Затем мы сфотографировались и наделали кучу общих фотографий. Расплатились, прогулялись. Снова сфотографировались. К позднему вечеру разошлись. Со многими – навсегда.
О том, что некоторых людей никогда больше не увижу, я совсем не жалел. По большому счету, они для меня ничего не значили. Вот они есть – вот их нет. Чертов клубок змей. В глаза друг друга любят, обнимаются, целуются, а стоит кому-нибудь отойти – перемывают кости. Не удивительно, что женской дружбы не бывает: жизнь напоказ и ради того, чтобы кому-нибудь о ней рассказать. Других унижают, чтобы на их фоне выглядеть лучше. Мне такое было чуждо. Я не хотел никого обсуждать, о ком-то сплетничать, кому-то что-то доказывать. У меня всегда была своя жизнь, свои взгляды, свои правила, свои интересы, а о том, что у кого-то что-то происходит, складывается или не складывается, я вовсе знать не хотел. Это меня не касалось. Они просто говорили, чтобы говорить. Меня тоже явно успели обсудить, пока я был в туалете, пока занимался своими делами, пока учился. Я был хорошей темой для обсуждения: не особо общительный, неприметный и вообще единственный мужчина в группе. Этого было более чем достаточно, чтобы насочинять обо мне чудовищных историй и баек.
После выпускного я планировал устроиться в школу. Главным страхом была возможная неспособность установить педагогический авторитет. Учителям нельзя давить психологически и физически, а подростковый период, начиная с кризиса отношений в одиннадцать лет, был довольно бурным и проходил под эгидой расстановки авторитетов. Для молодого учителя это могло стать большой проблемой и закатом так и не начавшейся педагогической карьеры. Как реагировать, если обучающиеся будут обращаться на ты, шуметь на уроках, угрожать или паясничать? Что делать, если в спину кинут учебник? Сама по себе психология детства несложная, и дети растут с привычкой подчинения взрослым, но некоторые современные родители пытаются решить любую проблему за ребенка, видя в педагогах врагов, которые почему-то хотят расправиться с их детьми. Родители будут кричать и жаловаться во все инстанции, пытаться подставить или даже физически надавить и запугать. После этого они будут ждать нормального отношения к своему чаду, создав негативную ассоциацию с ребенком. Будут подавлять для ребенка авторитет педагога, а потом станут винить учителя в том, что он не справляется со своими обязанностями. Как объяснить им все это, как донести до них то, что человек не станет слушать педагога без авторитета, я еще не знал. В двадцать первом веке не так страшны дети, как их родители. С детьми всегда можно договориться, поскольку они живут школьными взаимоотношениями и это их мир, их интересы, их жизнь. Родители же либо помогают детям и советуются с педагогами, как им вместе решить проблему, либо все сваливают на педагога. К счастью, последних меньшинство.
Переступая порог школы, я в голове прокручивал детскую психологию, в особенности – детские кризисы: первый год жизни – кризис мировоззрения, три года – кризис отношений, семь лет – кризис мировоззрения, одиннадцать лет – кризис отношений. После каждого кризиса следовал сензитивный период, соответствующий проходящему кризису. До одиннадцати лет можно было манипулировать глупостью, после одиннадцати – общественным непринятием. Как бы неприятно это ни звучало, но манипулирование в педагогике необходимо в силу того, что дети пробуют нарушать правила, исследуя мир, выпускают исследовательские зонды, и тут важно обозначить границы дозволенного, в противном случае они подавят авторитет. Именно поэтому так важно первое знакомство. Это отправная точка.
– Здравствуйте, – произнес я, зайдя в кабинет директора, – мы с вами говорили по телефону. Я преподаватель русского языка и литературы.
– Здравствуйте. Присаживайтесь, – произнесла женщина лет сорока пяти. – Преподавать доводилось ранее?
После беседы мне показали кабинет, в котором я должен был вести уроки. Я заполнил документы, соотнес план работ с учебным планом, которому нужно было соответствовать по программе, пометил все, что мне нужно было, для будущих занятий. Оставшись в кабинете один и откинувшись от утомления на стуле, я осмотрелся. Бежевые стены выкрашены почти до потолка, зеленая доска, над ней – черно-белые портреты писателей, на стенах – стенды и памятки по правилам русского языка, кремовый линолеум на полу.
– А можно… ой! – произнесла ученица, заглянув в кабинет.
За дверью послышался смех. Затем заглянула другая ученица.
– Здра-авствуйте! – сказала она. – А вы у нас будете уроки вести?
– Здравствуйте, – взволнованно ответил я. – Да, буду. Наверное. Вы какой класс?
– Девятый.
– Да. Буду. У меня седьмой и девятый.
За дверью послышался шепот «я же говорила», «ого», «такой молодой». У меня это вызвало улыбку.
– Если есть время, можете зайти, познакомимся. Хоть посмотрю, кого учить буду, – произнес я.
– Девочки! – произнесла она. – Заходите-заходите, поздоровайтесь!
– Ой, здрасьте! – начали здороваться они.
– Здравствуйте, – произнес я и вышел из-за стола. – Вас много в группе? Ой, в смысле, в классе? Я просто еще не смотрел журнал, не успел.
– Ну, человек двадцать пять… или двадцать четыре.
– Да он ходит!
– Он не ходит!
– В общем, класс немаленький, – улыбнувшись, подвел итог я. – До меня нормальный учитель был? Или так себе? Я никому не скажу.
– Она такая была…
– Злая. Двойки ставила всем.
– Хорошо, что она ушла.
– А вы нам не будете двойки ставить?
– Смотря как учиться будете, – ответил я. – Завышать или занижать не буду, но старания оценю.
Тут прозвенел звонок. Ученицы заторопились из класса, перешептываясь и прощаясь со мной. Встреча меня успокоила. Теперь я был знаком с некоторыми из них и представлял, кого буду учить и какая реакция у них на меня будет. Непроизвольно взглянул на ягодицы уходящих девчонок и одернул себя за то, что посмотрел. Начал прикидывать, сколько им лет, морально ли засматриваться на учениц и все ли со мной в порядке. В голове вдруг возникла туча вопросов на эту тему. Я их сначала допустил для размышления, но затем велел себе об этом даже не думать и не допускать подобного. Меня это пугало, поскольку тема была предосудительной. Школьницы, растление, педофилия… Возник страх: вдруг меня в этом обвинят, как доказать обратное? План я уже больше не мог смотреть. Меня пугали возможные последствия. И как на меня будут реагировать родители? Будут кричать, что не доверят молодому педагогу свою дочку, что я ее обязательно совращу? Или нет?
От этих мыслей ноги и ягодицы учениц начали возникать в голове с большим энтузиазмом. Чем запретнее для себя я делал эту тему, тем больше она старалась воспроизвестись. Фактически, я создал для себя стрессовый вопрос, и он начал вылезать наружу, чтобы я мог его решить, но, вместо решения, я его подавлял, считая, что поступаю правильно. Образы не унимались. Я открыл окно и высунулся наружу, чтобы подышать свежим воздухом и отойти от мыслей. Окна выходили на детскую площадку. Проводился урок физкультуры у младших классов. С третьего этажа можно было разглядеть учеников. Они делали разминку и не замечали меня. Младшие школьники никакого сексуального интереса не вызывали. Это успокоило. Я понимал, что вроде бы со мной все хорошо. Ведь сексуальное влечение к подросткам – это, наверное, плохо… должно быть плохо... Почему нам об этом не рассказывали во время обучения?!
Вернувшись домой, я бросился к компьютеру. Открыл браузер, зашел в поисковик и завис. Я не знал, как сформулировать поисковый запрос. Что искать? В психологии этот вопрос мне не встречался, а во время обучения эта тема вообще не рассматривалась. Между тем, вопрос был важным. Что считать нормой в данном случае, а что нет? Как быть? Сексуальные вопросы я всегда воспринимал волнительно. Постоянно хотел убедиться, нормально ли мое влечение. Возможно, виной тому была неудобная ситуация из детства, где лет в десять меня поймали на детской забаве: я надевал на член головы кукол, которые достались нам в полном мешке игрушек от родственников, у которых была дочь. Меня отругали. Это было несправедливо – ругать ребенка за то, что он даже не понимал.
Вечер поиска ответов на злободневные вопросы прошел безуспешно.
Уроки оказались не такими страшными, как мне казалось на первый взгляд. Ученики с интересом отнеслись к моей персоне и не выказывали никакого неуважения, которого я жутко боялся. В ответ на их принятие, я не строил из себя умудренного опытом учителя, который мог бы всем и все рассказать, указывая каждому на его место. Я понимал, что я молод, что мой опыт ненамного выше опыта учеников и ученики это знают, и потому нет никакого смысла перед ними кривляться, убеждая в обратном. В первый же день я предложил новую модель взаимодействия, давая ученикам больше общения, которое им было так необходимо. Рассказал ребятам свою задумку, они согласились и с интересом включились в процесс. Разделил их на три группы, затем они сами переставили парты удобным для них образом и сделали это, скорее всего, просто потому, что это было можно сделать. Потом я рассказал о правилах, о том, почему они нужны, почему они именно такие и что они дадут каждому из нас. Те, кто хорошо учились, помогали освоить материал тем, кто учился плохо, – это способствовало развитию навыков обучения у отличников, развитию коммуникации, взаимодействию в группе и, конечно же, давало общение, которое им было необходимо. Мне же это давало свободу. Мое участие было минимальным. Я оставлял задание и контролировал ход его выполнения, пока ученики сами с ним разбирались. А чтобы ребята не филонили, я каждый урок делал перестановку: по два человека из каждой группы шли в новую группу, тем самым, не давая отстающим адаптироваться к паразитической форме существования. В конце занятия я проводил разные проверки: например, контрольный срез для всех, или брал по ученику из каждой группы и они отвечали на мои вопросы самостоятельно. Так или иначе, мое время разгружалось очень сильно, а успеваемость и знание материала нарастали по экспоненте. Отставаний в учебном плане не было. Если кто-то не мог справиться, я подходил и помогал разобраться с материалом в той мере, в которой это требовалось конкретному ученику. Но это было довольно редким явлением.
Прежде чем запретить телефоны для поиска ответов, я объяснил, что дает русский язык и литература, почему важно их знать, что дает самостоятельное обучение, зачем оно нужно, чего лишает поиск ответов, почему это плохо и как это может отразиться на будущем. Рассказал о сензитивных периодах. Ученики внимательно выслушали. Телефоны у них я не стал собирать. Они сами друг друга контролировали, говоря «Мы и так справимся! Я сам(а) хочу разобраться! Хочешь обмануть себя – обманывай, а я хочу сам(а) справиться!». Звучало порой наивно, нелепо, даже наигранно, подобные слова вызывали удивленную улыбку, но порой слышались довольно уверенные и убедительные мысли. На урок ученики бежали. Иногда даже просили начать до звонка. Другие учителя ругали меня, утверждая, что я неправильно веду уроки, что они много лет учат и знают, как надо учить, а я учу очень плохо и прививаю совершенно неправильные ценности, а также плохо влияю и у нас нет дисциплины, дети слишком радостные приходят, просят вести уроки так, как я веду, тем самым я подрываю авторитет других учителей. Говорили, что ученики требуют объяснений материала, заставляют рассказывать, зачем им нужен определенный предмет. Претензий в мой адрес было очень много. Разозленные учителя потребовали проверки знаний учеников, причем, чтобы проверка была даже по материалу, которому учил другой педагог. Директор была на моей стороне, но все же поддалась на требования других учителей. Я ругался, сколько мог, но в итоге согласился. У меня не было сил бороться со злыми тетками, которые истерили на ровном месте и постоянно сплетничали за моей спиной. К тому же нужно было позатыкать рты фактами, чтобы уже никто не говорил мне, что я неправильно веду уроки. Неожиданно для учеников провели тест при участии директора и завуча. Парты были расставлены стандартно, а ученики предупреждены, что от этого зависит, будут ли уроки вестись по старой схеме или по новой. Это их, конечно, взволновало. Они начали спорить, готовы были жаловаться куда угодно, но по моей просьбе перестали волноваться и согласились выполнить условия проверки.
– Ребята, – сказал я классу, подняв руку на уровне груди ладонью к аудитории, – не нужно волноваться! Это просто тест, который покажет, эффективна ли система обучения, которой мы пользуемся. К тому же, разве вы не справитесь? Разве мы не проходили подобные тесты? Сейчас нам нужно просто показать свои знания, вот и все. Вы справитесь! Эти тесты проще, чем те, что мы проходили раньше, потому что я вел вас по углубленной программе.
Эти слова сняли возникшее напряжение. Ребята не знали, что вел я их по стандартной программе и тесты были такими же стандартными. Я просто хотел внушить им уверенность. Зачастую этого достаточно, чтобы поверить в себя и сделать больше, чем обычно. Как только все подтвердили готовность пройти тест, я раздал задания. Время стало тянуться медленно. Я откровенно нервничал и кусал ногти на пальцах. Последний раз я так сильно нервничал перед первым уроком и на защите диплома.
– Ну-ка, убери телефон! – произнесла ученица.
– Какой телефон? – ответил ученик.
Весь класс посмотрел на ученика.
– Ты справишься! Не надо телефон! – сказали ученики. – Все! Тихо!
Завуч и директор удивленно переглянулись. Они не понимали, что это было. Меня же ситуация умилила. На глаза навернулись слезы. Я отвел взгляд и проморгался, чтобы никто ничего не заметил.
После теста я до самого вечера проверял ответы. Конечно, я мог их взять на выходные домой, но понимал, что все равно не смогу уснуть, если не буду знать, как все прошло, и потому решил сразу проверить задания. Живот крутило от голода, голова кружилась, даже хотелось спать, было очень тяжело концентрировать внимание на проверке заданий, но я все равно продолжил проверять. В восьмом часу все было закончено. Работы были сделаны на «хорошо» и «отлично». Получилось только три работы на тройку. Это меня обрадовало. Ребята знали материал на хорошем уровне. Можно было жить спокойно. Я сообщил ученикам через соцсеть, что все написано хорошо, что они большие молодцы и можно не волноваться. Затем поел, кровь отлила к желудку, начало сильно клонить в сон, и я упал в кровать, забыв обо всем.
После пробуждения мне казалось, что ночь прошла без сновидений. Но через полчаса после подъема я вспомнил, что мне снился достаточно яркий сон. Я стоял в магазине, в очереди. Очередь была небольшая: за мной стояла пара человек.
– Саш, привет! – произнесла девушка, похожая на ту, что мне повстречалась, когда я хотел снять проститутку. – Купи мороженое. Я тебе отдам деньги. Угу?
– Привет. Ладно, – взволнованно произнес я.
Затем секунда перед продавщицей – и секунды две на выходе из магазина. После сон оборвался. Я совсем ничего не мог вспомнить из дальнейшего сюжета. Это натолкнуло меня на различные воспоминания прошлого, которые на практике не получалось припомнить. Я окидывал взглядом свою жизнь, пытался почувствовать ее и не понимал, почему все именно так повернулось, ради чего я живу, куда двигаюсь, что в итоге хочу получить, а также кто я такой. Налицо был экзистенциальный кризис. Голову посетила мысль, которую мне хотелось рассказать, выдать, просто выпустить из себя. Она словно накипела во мне.
 
«Современное воспитание портит мужчину с пеленок. Все начинается еще в семье. Огромная роль отводится матери, которая постоянно боится за него и не дает нормально исследовать мир, стараясь от всего уберечь. Затем ребенок идет в школу, но, как известно, в педагогике мужчин очень мало. Между тем, именно на школьные годы приходится сензитивный период, когда формируется ролевое поведение, которое в будущем будет воспроизводить выросший ребенок. Эту проблему также усугубляет то, что многие семьи неполные.
Таким образом, выходя в жизнь, молодой человек не знает, как быть мужчиной, а девушки, выходя в жизнь, не знают, каким должен быть мужчина. Вырастая с привычкой подчинения женщине, некоторые мужчины ищут себе вторую маму, ищут хозяйку, становятся инфантильными, не могут принимать решения. Они усердно следят за внешностью, отращивают бороду и качаются, чтобы приобрести маскулинные черты, но в душе все равно остаются ранимыми, непостоянными и обидчивыми, поведенчески напоминая женщин. В итоге им точно так же сложно без мужского образа стать мужчиной, как детям из детского дома – построить крепкую семью. Имея, по большей части, женские паттерны поведения, общество идет дорогой неопределенных изменений, которые затягивают развитие в меру неопределенности, неточности и непостоянства поставленных целей. Ведь глупо утверждать, что мужчины и женщины равны. Мужчина, надев юбку, не станет женщиной, а женщина, надев штаны, не станет мужчиной. Один мужчина, доказавший, что он что-то может выполнить как женщина или лучше, равно как и одна женщина, доказавшая, что она что-то может выполнить как мужчина или лучше, не уравнивает всех остальных. Также глупо утверждать, что женщины – это прекрасная половина человечества, а мужчины – сильная. Во-первых, по половым признакам нельзя внешне доминировать в эстетическом аспекте, это так же глупо, как утверждать, что самка шимпанзе симпатичнее самца шимпанзе, во-вторых, нельзя утверждать, что мужчины являются сильным полом в меру узости измерения силы, поскольку, например, женский иммунитет сильнее мужского».

Отложив получившийся текст, я осмотрелся. Когда-то раньше я был толстым мальчиком, которого часто били; затем меня предал так называемый лучший и единственный друг, который впоследствии бесследно испарился из моей жизни; я вынужденно занимался в секции по боксу с тренером-педофилом, который попытался меня изнасиловать; был унижен в другой секции по боксу, попав под две струи мочи; после участвовал в драках и кидался собственным дерьмом в противников, показывая всем, кто я такой; поимел местную блудницу, в которую умудрился по глупости кончить, и после переживал, как бы она не залетела; в пьяном виде сжег чужой дом и долго жалел о случившемся; закончил обучение в педагогическом без особого интереса; запустил каналы на YouTube и группы ВКонтакте, которые были не особо интересны; устроился в школу учителем… Казалось бы, насыщенная жизнь, но если эти события растянуть на годы, то ситуация не такая уж и веселая. Каждый человек, если бы припомнил яркие моменты на листе бумаги, увидел бы, что событий немало и что жизнь не такая уж и скучная, но назвать свою жизнь насыщенной и интересной все же мало кому удастся. Так же и мне казалось, что моя жизнь скучна, пуста и бездеятельна. Я словно забыл, кто я и какая миссия на меня возложена. Как-то отбросил величие и взял из шкафа шкуру рядового обывателя, чья жизнь – это ссоры, сплетни и скандалы, работа от зарплаты до зарплаты, кредиты вперемешку с ипотеками, редкий отдых. Незаметно для себя самого залез в общую упряжку.
Мне, как и любому человеку, хотелось отношений, хотелось обнимать кого-нибудь перед сном, путешествовать, хотелось найти себя, реализовать главную миссию в жизни, но, вместо этого, перед сном я обнимал разве что член, чтобы, помастурбировав, уснуть, поскольку без этого ежедневного ритуала засыпать было сложно. Мне нравилось быть педагогом, но призвания я не чувствовал. Мне хотелось менять мир, я чувствовал, что мне есть что сказать людям, но я не знал, как выбраться из всего этого дерьма, в которое каким-то образом я умудрился незаметно влезть. Я словно попал в колею и просто ехал по ней, мечтая, что жизнь однажды изменится в лучшую сторону, сама собой, желательно плавно, но проезжал в колее километр за километром, сменяя год за годом, и постепенно приближался к финалу. Оборачивался и видел, что уже очень много проехал, и чем дольше ехал по известному маршруту, тем роднее он становился. Колея начинала казаться уютной и, в зависимости от ситуации, заставляла считать, что, в общем-то, я всем доволен, даже рад и счастлив, но внутри я понимал, что это совсем не так. Но кому об этом скажешь? Кругом лишь обыватели. Начнут лезть с советами, будут судить и упрекать… Как справиться со всем этим дерьмом, когда ты – не один из них, но никто, кроме тебя, этого не понимает?
;




ГЛАВА X

От переживаний прошлого дня осталась лишь сосущая пустота. Дополнительно появилось чувство одиночества, покинутости, бессмысленности. Школьный стресс стал спусковым крючком для внутренних проблем, которые все это время ждали своего часа. Позанимавшись рутинными заботами по дому, я по какому-то внутреннему зову зашел на страницу к Ольге. Наше молчание как раз продлилось полгода, и моя задумка вот-вот должна была осуществиться. Судя по постам на ее странице, было ясно, что она только что рассталась и болезненно переживала расставание. В сущности, все так и должно было быть по плану, который я использовал, чтобы она появилась через полгода в моей жизни; но, практически свершившись, план меня скорее злил, чем радовал. Я не хотел, чтобы она пересела с чужого члена на мой член. Это казалось грязным, пошлым. Мне претила мысль, что она будет компенсировать мной свои прошлые отношения. Разозлившись, я забросил ее в черный список, чтобы она не смогла объявиться. Дальнейшие выходные прошли как обычно. Одиночество, конечно, никуда не ушло, оставив фоном играть тонкий лирический мотив. Морально я готовился отстаивать в понедельник право на обучение по собственному методу, который был вполне эффективен, а под вечер, когда сильнее накатило одиночество, думал об Ольге и о том, что я сделал. Хотелось дать заднюю, сдаться, разрешить ей появиться, но, когда мысль заводила меня далеко, я стопорил себя, кусая кожу на указательном пальце, чтобы мысли отошли на второй план, активируя более примитивные уровни сознания. Я не хотел ее такую.
Всю следующую неделю я продолжал воевать с другими учителями, которые упрекали меня в неправильности теста, в том, что не все сдали на пять, что я их даже не проверил, но настаиваю на том, что все хорошо, что подтасовал результаты. Я показывал им пачку тестов, говорил разные слова, от меня отмахивались, не хотели ничего проверять, говоря, что не обязаны это делать. Это продолжалось каждый день и сильно меня изводило. Я злился. Уставал. Затем прекратил ругаться и оправдываться, сказав «Если вам что-то не нравится, вы всегда можете уволиться». Из обороны перешел в нападение при каждом замечании. День, два – и упреки прекратились. Трудно ругаться с человеком, который не собирается оправдываться.
– А ты кто? Что тут делаешь? – спросил я, увидев в классе незнакомую девушку.
– Я новенькая, – растерянно произнесла она.
– Как зовут?
– Саша… Александра Ивженко, – ответила девушка.
У нее была дислалия на букву «р». Говорила она довольно мило, хоть и сбивчиво. Внешне немного отличалась от остального класса, выглядела необычно.
– И правда, – ответил я, проверив журнал. – А почему тебя не было на прошлых занятиях? Ты ведь уже третий день учишься.
– Я была, – ответила она неуверенно.
– Она была, – подтвердили остальные.
– Серьезно? – спросил я у класса и рассмеялся: – Надо же, не заметил…
Ученики продолжили делать задания. Перешептывались. Я подошел к окну, выглянул: на школьном дворе лежал снег, медленно летели белые хлопья, светило солнце, пробиваясь между свинцовых туч. Урок продолжался, но, что бы я ни делал, мой взгляд притягивала юная ученица. Может, причина была в том, что она была новым человеком в классе, может, в том, что она выглядела необычно, или в том, что я в ней кого-то узнавал, но не мог вспомнить, кого именно. Взгляд выхватывал светло-рыжие волосы, слегка касающиеся ключиц, гусиную шею на худых плечах, симметрично посаженные большие карие глаза, миниатюрный подбородок, казавшийся кукольным, пухлые губы с поднятыми уголками, создающие эффект вечной улыбки. Она была словно человеком из другого мира. Выглядела, в привычном ходе вещей, неестественно, даже иррационально. Будто бы взяли портрет человека из одного жанра и бросили в совершенно другой. Александре нужен был другой пейзаж, другие краски, другой мир. В ней было что-то мистическое и одновременно сказочное, пропитанное традициями сюрреализма и постмодерна. Нет, она не пугала, напротив, вызывала желание быть рядом и окунуться в неведомый мир, в который она словно звала подрагивающим взглядом.
Прозвенел звонок. Все засобирались. Я проводил Сашу взглядом до самой двери. Сделал это впервые не потому, что только сегодня ее заметил, а потому, что никогда прежде не засматривался на учениц настолько открыто. Занятий у меня больше не было. Я мог идти домой, но остался. Откинулся на стуле и устремил взгляд в потолок, проникая сквозь слои известки, песчинки бетона, армированную сетку, стяжку, линолеум. Имагинация уносила в кабинет выше, где на скучном уроке сидела девушка, взбудоражившая мое одиночество. Я мысленно ходил по классу, касаясь парт кончиками пальцев, смотрел на нее, садился рядом, проворачивая в воображении ситуацию несколько раз, чтобы выбрать идеальный вариант. Клал руки на парту, за которой она сидела, а голову – на руки, и наблюдал за тем, как она смотрит на учителя, задумчиво пишет в тетради, вздыхая от скуки. Я улыбался, видя ее, а внутри хотел выть. Имагинация была настолько реалистичная, что из моих глаз побежали слезы, а изнутри чуть не вырвался истошный крик боли. Придя в сознание, я вскочил со стула, осмотрелся, провел рукой по голове, уцепившись за затылок, набрал в грудь максимум воздуха, сжал кулак и на выдохе спросил себя: да что за черт, мать твою?!
Переобувшись, я надел куртку и спешно вышел из кабинета. В школе еще шли уроки, все ученики сидели по классам. Коридоры были пусты. Я спускался по ступенькам оранжевого цвета и думал, как избавиться от лишних мыслей, которые не давали покоя. Они буквально выбивали меня из колеи, из которой мне, казалось, даже не хотелось выбираться. Может быть, мое подсознание меня услышало, может, это было случайностью, а может, ее появление и встряхнуло мое одиночество, но только спрятало ее существование на пару дней от сознания, чтобы я смог подготовиться морально. В любом случае, это случилось и это немного пугало.
Снежная пелена легко разлеталась под ногами. В голове под мерный хруст снега, унося меня в мир фантазий, спорили мысли. Я впервые начал мечтать о том, что восславляли писатели и поэты, описывавшие разные безумства. Я наконец-то понял, что потерял голову от одного только ее взгляда. Я определенно и точно сошел с ума. Я влюбился…
Прежде, чем понять свои чувства, я, конечно, смотрел на Сашу не единожды, это верно, но сознание – вещь вторичная и отстающая от реальности, оно требует времени для сознательной интерпретации. Человек не выбирает, кого любить. Не выбирает не потому, что любовь – вещь неожиданная, а потому, что любовь бессознательна и сознание лишь вынужденно констатирует происходящее. Я смотрел на нее снова и снова, но не осознавал, почему мой взгляд вновь и вновь притягивается к ней. Чувства уже были, все уже случилось, но сознание этого не знало и не могло так быстро понять. Я ее уже любил, когда смотрел на нее второй, третий, четвертый раз. Я ее уже любил, когда спросил, как зовут мою первую любовь. Я ее любил и не знал этого. Я ее любил…
Так я понял, что Кристину просто хотел физически, как женщину, а вовсе не любил. Это было еще в школе, а в школе ученики играют во взрослых, и я не был исключением. Каждый школьник, как когда-то и я, выбирает какую-то симпатичную девушку, причем, такую, которая просто была бы общительной и не вредной, чтобы не быть высмеянным другими ребятами за непопулярный выбор. Из-за этого истинные предпочтения порой утаиваются. Затем школьник говорит другим, что испытывает к ней что-то, даже якобы любит, и хотел бы в будущем жениться. На деле ничего, кроме симпатии, он к подобной пассии не испытывает. Спустя годы окажется, что та девушка была даже не самой красивой в классе и казалась симпатичной из-за умения общаться, несформированных и еще развивающихся эстетических предпочтений. Но, как бы то ни было, без этого никуда, потому что суть детства – игра, тренировка, проигрывание будущего в упрощенном варианте, чтобы подготовить ребенка к будущей полноценной жизни в обществе.
Оказавшись дома, я взялся читать стихи Заболоцкого, Асадова, Пушкина, Лермонтова. Любимым автором всегда был Есенин, и наибольшая часть понравившихся мне стихов была написана им в 1925 году. Этот год как-то примечательно отличался. Вдохновившись трудами классика, я решил написать стих, но написать так, чтобы никто не понял, кому он посвящен и о чем в нем говорится. В голове за право рифмы перебивались слова, стараясь вклиниться в завуалированный рифмованный смысл.


ОСТРОВ В ИЗУМРУДНОМ ОКЕАНЕ

Изумрудным океаном разливается душа,
И в него небесным громом проникает луч.
В переливах волн различается она –
Та, к кому я нежным взором обращен.

Даже среди бурь и ветра за облака смотрю:
Там, где под свинцовым небом льется океан,
Я в твоих волнах уже слегка тону –
Затянул меня к себе изумрудный океан.

Даже ночью светится его вода,
В нем тепла и жизни больше, чем в других.
Я на дно пойти от счастья был бы рад,
Но толкает к свету, злится океан.

Оказалось, не готов он меня принять:
Изумрудных волн бьется так прилив.
Все песчинки бурей выбивает океан,
Хочет от себя мой остров отселить...

Но мы неверно часто понимаем знак:
Там, где «нет», звучит порою «да».
Лишь понять бы: изумрудный океан
Станет ли прибоем гладить берега?

Цвет океана ассоциировался не с цветом глаз, как обычно это понимается, а с тем, что зелёный цвет океана напоминает о весне и считается символом вечной юности. Египтяне называли изумруд «камнем богини Исиды» и приписывали ему способность превращать сновидения в реальность, читать мысли, видеть прошлое и предвидеть будущее. Но это лишь небольшой драгоценный камень; я же видел целый изумрудный океан, полный жизни, юности и грез. Островом в нем был мой внутренний мир, который утопал в безграничном пространстве волновавшей меня девушки. Океан не давал мне раствориться в нем и стереть границы, оказавшись под водой. Саша была моей ученицей, а я – ее учителем. Она смотрела на меня, как на педагога, и этим подбивала обезумевшие песчинки собраться в первозданную структуру, держась профессиональной этики и положенного фрейма. В моем упоении была не мертвая вода – живая. Мне казалось, Саша читала мои мысли, полные восторженных желаний и про себя смеялась надо мной. Это была возможная разгадка ее загадочной улыбки.
Влюбленные легко рифмуют. Раньше, сколько я ни пытался, мне не удавалось сделать это хорошо: вечно получалась какая-то непонятная ерунда, но не сейчас, когда сердце было полно любви. Мне хотелось рассказать о своих чувствах. Мой стих не был манифестом, он не призывал, но он обращался к людям, говорил им о том, в чем я хотел признаться, не признаваясь. Совершить желанный акт, не раскрывая лица. Провести психоанализ без психоаналитика.
В один день жизнь заиграла новыми красками. Но он, как и все дни, подошел к концу. Я уснул довольный, когда обе стрелки сошлись на двенадцати.
Во сне я шел за руку с девушкой, которая мне ранее уже снилась. Мы делали очень маленькие шажки, медленно перебирая ногами. Внутри все сжималось, мне было больно и одновременно тошно. Подойдя к машине, я произнес немного детским голосом:
– Когда мы станем старше, я на тебе женюсь.
– Я буду ждать, – с улыбкой и красными от слез глазами произнесла она. Затем помахала рукой и села в машину…
Сон прервался. Я поднялся на кровати, посмотрел на часы: оставалось восемь минут до подъема. Никак не мог прийти в себя. Был весь потный от волнения. Хотелось скулить, как собака, от той боли, которая перенеслась из сна в реальность. Подойдя к окну, я открыл створку. Тело обдало холодным воздухом. На улице было еще темно, но люди уже стекались к остановке. Продышавшись, я попытался припомнить хоть что-то подобное в истории своей прожитой жизни, но девушка была совершенно незнакомой и ничего связанного с ней более не приходило на ум. Все было незнакомым. В какой-то момент я даже подумал, будто это мое прошлое, которое я не помнил по какой-то причине, но быстро откинул эту версию, поскольку во сне мне было больше десяти лет, насколько я мог судить, а жизнь после десяти лет я помнил. В голове от этого все смешалось.
Я торопливо шел по тротуару, глядя под ноги и рассуждая про себя, насколько этично любить свою ученицу. Педофилия полностью исключалась, поскольку вторичные половые признаки были уже налицо, что для педофилии, как для диагноза, было совершенно невозможным. Педофилы предпочитали детей примерно до двенадцати лет, испытывая к ним сильнейшее сексуальное влечение. Развивающиеся первичные и вторичные половые признаки у детей педофилы браковали и исключали таких детей из зоны интересов. Сашке было шестнадцать, и ее грудь из второго размера стремилась к третьему. То есть педофилом я быть в принципе не мог. Что до сексуальных мыслей про старшеклассниц, то это было абсолютной нормой, про которую почему-то в педагогическом университете не рассказали. Может быть, я пропустил этот день. Не знаю. Смущал другой аспект проблемы: она была моей ученицей. Я был старше ее на восемь лет. Не то что бы мои чувства были неправильными и я этого боялся, нет: любовь не бывает неправильной, а оценочные общественные суждения – лишь попытка управлять человеком. Дело в другом: она была еще подростком. Да и кто сказал, что она чувствует что-то в ответ? Никто этого не говорил.
Урок начался с девятого класса. Поскольку была литература, я решил самореализоваться, раскрыться и рассказать о написанном стихе.
– Стихи могут сочинять все. Это не какая-то специфичная привилегия отдельных единиц. Вовсе нет, не заблуждайтесь! Когда человек влюблен, он может творить и сам приходит к стихосложению по внутреннему зову души. Как в психиатрии любая болезнь встречается в норме, так и в творчестве: любой человек – творец, дело только в состоянии и внутренних мотивах. Влюбленный поэт пишет словами любви, задумчивый писатель – научными терминами, психически нездоровый человек живет чрезмерно выраженным симптомом. Недостаток дофамина – болезнь Альцгеймера, переизбыток – шизофрения.
Я увлекся и прочитал свой стих, при этом даже не понял, что сдал себя с потрохами юной аудитории.
– А вы влюблены? – спросила Саша. Я впал в ступор, она занервничала и продолжила: – Ну, вы сказали, что это особенное состояние, а раз вы придумали это стихотворение, значит, вы в нем были и вы влюблены, верно?
Я смотрел на нее и не знал, что ответить. Организм меня сдавал. Ноги сами привели к ее парте. Александра была на расстоянии вытянутой руки, смотрела на меня большими глазами, а я про себя думал: глупое сердце, не предавай!
– Нет, – отрезал я после длинной паузы.
Понимая, что раскрываю себя, ведь можно было ответить иначе, и что, черт возьми, все заметили то, что я нервничаю, я по-быстрому дал задание, чтобы остаться наедине со своими мыслями и отвести от себя внимание учеников. От волнения я вспотел и устыдился.
После этого урока у меня было часовое «окно», и мне удалось подумать о многом. Я поставил себе в укор случившееся, отругал, решил, что нужно держаться Ольги, а Саша слишком молода, нам не по пути, у нее другая жизнь, счастливая, а что ей могу дать я, человек, которого столько били, чуть не изнасиловали, обоссали, который кидался в людей своим дерьмом, который даже не знает, куда идет, у которого нет ничего за душой и который значительно старше ее? Последнее я проглотил с трудом, поскольку оно было, в общем-то, самым главным. Этим я упрекал себя больше всего. Все упиралось именно в возраст. Может, потому я и вернулся в школу, что не успел полюбить в школьные годы. Может, каждый должен неудачно полюбить в школе и только потом идти дальше, и, пока это не сделает, не должен покидать школу. Что-то вроде запоздавшего птенца, которого клевали свои же и который, в итоге, сумел дождаться нового выводка. Возможно, я гадкий утенок из сказки, но только просто гадкий, не прекрасный лебедь, считавшийся утенком, а и правда уродливая утка, которую жизнь истязает за убогость. За слабость.
Позже, уже дома, я решил, что пора заводить отношения, вспомнил об Ольге и написал ей.
«Ты добавлял меня в ЧС?»
В этот момент я испытал дежа вю. Ситуация мне казалась в какой-то мере знакомой, будто я ее уже проживал. Сознание пыталось что-то выцепить из вспыхнувшего ощущения, но ничего не получалось, словно я ловил рыбу за хвост в глубоком пруду. Стоило мне ее коснуться, как она ускользала.
«Были причины», – сухо ответил я, понимая, что она не готова со мной говорить. И решил усугубить ситуацию, идя от противного.
«Удали страницу»
«Зачем?»
«Удали страницу»
«Ладно. Через пару дней», – ответила она.
Мы переписывались эти пару дней, а внутри все вскипало, и неожиданно я начал печатать какую-то непонятную, выдуманную историю о том, что мы должны быть вместе и мы будем вместе, что пройдет время и она сама все увидит. Что якобы через год она ко мне добавится. На что она лишь рассмеялась, написала, что экстрасенсорные способности излечимы, и сказала, что все равно удалит страницу, поскольку собиралась сделать это раньше. Я злился на нее, она вызывала бурю эмоций, но при этом хотел ее обнять. Меня не покидало чувство, что все эти эмоции, мысли и чувства мне будто вкладывают в голову, навязывая какую-то чужую жизнь, какие-то мысли, идеи. Меня это чертовски злило. На эмоциях я пнул диван, ударил подушку, замахал руками, стараясь отмахнуться от назойливых, чужих слов, но так и не успокоился. Я будто раздвоился. Кто-то вмешивался в управление телом, вытесняя меня. Испытывал желание быть с Олей, но почему-то называл ее другим именем. Я мысленно кричал, чтобы другой убирался из моей головы, сдавливал руками лицо, закрывал уши, чтобы ничего не слышать, но все было бесполезно. Тогда я забился в угол, закрыв ладонями лицо. Голос тут же исчез. Я глубоко дышал, отходя от паники, и смотрел на себя будто со стороны. У меня была деперсонализация. Я даже не узнавал комнату. Ситуация была страшной, поскольку я ощущал собственные чувства, видя себя со стороны, сидящего в углу и не способного сражаться против всплывающих из ниоткуда чувств, которые были сильнее меня и моей способности что-либо изменить в жизни.
;




ГЛАВА XI

Неделя прошла, словно в тумане. Создалось впечатление, будто организм жил в автономном режиме, а я, как зомбированный зритель, даже не понимал, что происходит вокруг. С виду все было как обычно, но огня во мне больше не было. В тумане дней незаметно подкрались выходные. Случай с вытеснением сознания почти забылся, равно как забылись и некоторые предшествующие события. Я буквально не помнил целые дни. Особенно бросилось в глаза то, что дома оказались тетради девятого класса, которые я никогда прежде не брал на дом. Еще большее удивление вызвали записи учеников в тетрадях, которые я им не мог дать в силу нежелания использовать старые методы преподавания: у них были выполнены задания, которые я не давал, и я это знал наверняка. Обдумав все с традиционной точки зрения, я списал случившееся на скопившийся стресс и обычное перенапряжение. Ну, а как еще это назвать? Других вариантов не было.
Перебрав стопку, я наткнулся на тетрадь Саши. От нее пахло смесью бальзамического ладана, влажного ветивера, пряной ванили и роскошного дуба. Закрыв глаза и вдыхая легкий аромат, я уносился в лето, на тот самый остров среди океана, о котором я писал стихи. Ее почерк был красивым, округлым, но переменчивым. Мог даже меняться на одной и той же странице дважды. Я листал тетрадь и представлял, как она водит ручкой по листу, создавая из сочетаний букв разные слова. Но кто она? Всего лишь человек, биомасса, которая самоорганизуется под руководством генетических алгоритмов… и все же, как прекрасно исполнена! Переворачивая листы, я добрался до последнего исписанного. После выполненного задания был написан довольно длинный стих, который я, усевшись на подоконнике, начал с выражением читать про себя:

Средь сотен людей и лиц безучастных,
Откуда-то снизу, где топот сильней,
Надеждой сияют два глаза несчастных,
Умоляюще смотрят на лица людей.

Когда-то их бросили за шкирку остаться,
Где есть на земле лишь осенняя грязь.
Где им бы пропасть, навсегда потеряться,
Где с миром у сердца разрывается связь.

Не могут, не знают, ведь как разорваться,
Когда то погладят, то пнут сапогом?
И вроде бы хочется слезно признаться,
Но снова и снова разносится гром.

У разных людей будут разные чувства,
От шаткой попытки к ним подойти.
То хочется молча откинуть безумства,
То хочется с воем за кем-то уйти...

Не могут, не видят собачьи два глаза,
Что людям без толку собачьи слова.
Покажется воем монолог волкодава,
Как только он скажет, что он сирота.

Уж годы проходят. Собака замолкла.
Никто для себя здесь пса не забрал.
Но слышно тихонько крики ребенка,
И кинулся пес, и пес побежал!

В холодной реке, руками махая,
Теченьем неслась по воде голова.
Ребенок упал – понесла ледяная,
Куда-то за город, уносила река.

Собака с разбегу бросилась в воду
И с воем сквозь холод собака плыла.
Туда и обратно, не чувствуя ноги,
Выбиваясь из сил, но все же плыла.

С течением справилась, силы теряя,
Но силы не вечны: упала, устав.
А люди, не зная, пса закидали,
Увидев, что пес держит тело за шарф.

Так кончилась жизни нить непростая.
Здесь холод и грязь. Здесь удары людей.
Здесь не было счастья и не было рая,
Здесь нет для героя признанья добрей...

После стихотворения еще был короткий текст, аккуратно написанный бука к букве: «Вы правы, писать стихи не сложно, если войти в нужное состояние. У меня, кажется, получилось. Спасибо за мотивацию! Что скажете?»
Зависнув на пару секунд после прочитанного, я задумался, что же в ее жизни стряслось такого, что она в свои шестнадцать лет пишет так, будто знает, что кроется за использованными в стихе словами. Вся молодежь, по своей сути, конформна, говорит слова, значения которых не понимает, это просто пустые фразы, за которыми ничего нет. Это нормально. Но ее слова были пропитаны чувствами, а значит, она понимала сущность слов изнутри. То есть она была другой. Знала больше, чем ее одноклассники. Ну, или мне так казалось, потому что я ее любил. Сложно ответить, но, скорее всего, именно последнее: казалось…
Когда я встал с подоконника, появилась деперсонализация. Я начал медленно мотать головой, чтобы проверить, владею ли я своим телом. Повернув голову влево, я стал всматриваться глубоко в пустоту, стараясь почувствовать, я – это я или нет. Ясность запаздывала, пытаясь пробиться сквозь какую-то густую пелену. Состояние напоминало опьянение. Я буквально почувствовал, как во мне появился кто-то другой. Он даже начал говорить со мной, но я не понимал его слов. Голос был уверенным, властным, говорил четко, по-армейски, но словно на другом языке.
– Она ждет тебя, – разборчиво произнес мужской голос.
«Кто? – мысленно произнес я, а потом подумал: – Он может знать все мои тайные мысли! Ой! Нет! Думать о другом! А вдруг узнает! А-а-а! Нет! Шкаф! Стол! Да что за черт происходит?!»
– Она ждет тебя, – повторил голос, а затем я начал будто засыпать, теряя возможность контролировать собственное тело, которое все сильнее расслаблялось под натиском незнакомца. Я не был готов к этой встрече.
Через секунду темнота сменилась светом. Я оказался в школе перед девятым классом. Как только понял, где нахожусь, прозвенел звонок. Я отшатнулся, дожидаясь, когда ученики покинут класс. Пульс застучал в висках. Я нервно осматривался. Когда все уже вышли из класса, ко мне подошла Саша.
– Вы ничего не ответили на мой стих. Прошел уже целый месяц! – сказала она с обидой в голосе.
– Месяц? – спросил я растерянно. – В смысле? Быть не может! Только же…
– Я вас люблю! – сказала она, не слыша, что я говорил.
Я растерялся. Она стояла, закрыв глаза, а из-под сомкнутых век текли слезы.
– Вы хоть заметили? Я волосы покрасила в черный… Вы хоть знаете, что я существую? – с дрожью говорила она, не открывая глаз.
– Я не понимаю… – ответил я, рассматривая ее волосы, которые и правда были перекрашены. – Действительно, черные, – удивленно констатировал я.
После этих слов она попятилась, не желая верить в происходящее. Побежала прочь из класса, оставив в нем растерянного меня. Я посмотрел на календарь: в самом деле, прошел целый месяц. Подступила паника. Я терял себя. Мир рушился на глазах. В класс заходила новая порция учеников и рассаживалась по местам, а я, словно оплеванный, стоял, приоткрыв рот, и не знал, что делать. Впереди был урок, а я даже не знал, что нужно говорить. Но меня это беспокоило меньше всего. Прозвенел звонок, я продолжал неподвижно стоять, не зная, что делать. Весь класс смотрел на меня и перешептывался. Урок уже шел, но ничего не происходило. У меня был жуткий ступор. Я не мог поверить, что меня не было целый месяц. Это напоминало какой-то страшный, непонятный сон, который должен был закончиться с минуты на минуту, но он не кончался, и чем больше на меня наступала паника от осознания происходящего, тем сильнее я ощущал ступор, который сковывал меня и не давал даже двинуться, создавая эту самую панику. Руки, ноги – все тело было словно высечено из скалы. Я ощущал, как тяжелы были руки, как твердо стояли ноги, давя в бетонный пол с неведомой силой. Мне даже показалось удивительным, что пол выдерживал такую нагрузку. Дыхание сперло, мне казалось, я задыхаюсь, сознание тянуло назад, и я понимал, что меня вновь выкидывает в пустоту. И это было страшно. Очень страшно – понимать, что твоя жизнь больше тебе не принадлежит, и не просто не принадлежит, а что ее живет за тебя кто-то другой, против твоей воли. А тебе досталась лишь пустота и вспышки сознания, после которых проходит целый месяц. В прошлое уходили минуты, часы, дни, недели...
– Нет! – вырвалось из меня, и я быстро выбежал из класса.
В коридоре я столкнулся с парнем, который покинул кабинет, держа руку за запястье. По руке текла кровь. Вслед за ним вышел другой парень. Увидев меня, они спешно пошли по коридору. От них исходил черный дым, который жаром струился от тел, искажая пространство. Это меня снова ввело в ступор. Так не должно было быть. Это нереально! И пока я стоял в ступоре, на меня вновь накинулась тяжесть. Я повернул голову и увидел, что на меня издалека, сидя за партой, смотрит Саша. В ее глазах была надежда, звучащая молчаливым зовом, который понимал только я. Мне хотелось ответить на него, но я успел лишь немного приоткрыть рот, а после – окунулся в пустоту, задыхаясь от безысходности. Меня больше не было среди людей. Пустота поглотила все мое существо...
;




ГЛАВА XII

На дворе было лето. На столе лежала серая трудовая книжка. Очевидно, я больше не работал в школе и не мог видеться с Сашей. Что вообще происходило в моей жизни – неизвестно, поскольку прошло много времени, о котором я совершенно ничего не знал. Постепенно до меня стало доходить, что это не внезапный случай или резкая вспышка, все это случилось со мной и раньше, и длилось уже многие годы, но я этого просто не замечал. Память игнорировала происходящее. Раньше меня не тревожили незамеченные минуты, часы, дни, прошедшие, как в тумане. Жизнь проносилась в трансе из пункта А в пункт Б. Ну, и что? Подумаешь, существование в заготовленной колее с небольшими разрывами в воспоминаниях, которые, казалось, я сам выбирал! Но, усилием воли собирая разные фрагменты, я смог собрать не так уж много: случай с Кристиной, секцию по боксу, драки, некоторые эпизоды в школе и прочие вещи; все было последовательным, но нормальным лишь на первый взгляд. Стоило мне собрать все воспоминания вместе, выходило, что я жил довольно короткий промежуток времени и мне, по большому счету, нечего было вспомнить. Но это не потому, что я скучно жил, а потому, что мою жизнь жил кто-то еще, пока я наблюдал будто бы со стороны, из темноты самой темной ночи, какая когда-либо могла настать на Земле; ночи, которая пожирала даже время, пространство и пустоту. Я чувствовал себя винтиком в игре, которую затеял какой-то кукловод, разыгрывающий сюжет жизни так, чтобы я к чему-то пришел. И я даже не мог сказать, было ли такое раньше. Может быть, было. Просто прошло много времени, и память срезала пугающий фрагмент, чтобы меня не пугать, или это сделал кто-то другой. Тот, кто жил мою жизнь, пока для меня не было ничего. Может, отсутствие воспоминаний детства к этому причастно, а может быть, его даже и не было…
Осознавая происходящее, я злился. Даже пытался все изменить, но как можно изменить то, что не только не контролируешь, а вообще не понимаешь! Все равно что пытаться раздвинуть в небе тучи, махая из окна подушкой или надев на ногу гипс из фольги. Фарс, да и только! Но я пытался сделать хоть что-то. Через полчаса бой с воображаемой ветряной мельницей был проигран: лопасти крутились, я лежал на полу, покрывшись испариной, и плакал. Было обидно все потерять. Стоило только влюбиться, как вдруг все начало ломаться на неровные части. Может быть, любовь стала спусковым крючком, может быть, так было уже не раз, может быть, я просто сошел с ума и мне требовалась помощь психиатра, но я игнорировал это и просто лежал на холодном полу.
Любой другой человек хотел бы вернуть свою жизнь, но я от прошлого был не в восторге. Меня еще терзали чувства к Саше, но они были словно далеким эхом. Любовь, родившаяся быстро, без позитивного подкрепления недолговечна. Я в прошлом думал о ней не слишком долго, и жизнь меня с ней завела не слишком далеко, поэтому я решил не портить ее жизнь тем, что разрушает мою. Да, любил, но это было давно. Я уже как-то довел ее до слез, а что будет дальше? Этот второй человек убьет ее, как лишнюю деталь, преграду, помеху? Мне не хотелось для нее такой участи. Черт с ней, с любовью, пусть просто поболит и перестанет. Все же знают, что первая любовь жестока. К тому же школьные отношения и чувства не выдерживают проверки временем и расстоянием, так зачем давать обоим бесперспективную надежду? Конец спектакля известен до начала представления. Ничего нового не произойдет.
Пройдясь по квартире, я решил насладиться обычными вещами, которых был лишен все это время. Пока ходил, вспомнил чьи-то слова о том, что счастье заключено в мелочах. Я с этим был категорически не согласен! Человек видит счастье в мелочах только тогда, когда его жизнь ему не принадлежит. Например, в моем случае. Как можно радоваться мелочи, если в жизни все хорошо? Даже звучит абсурдно. Человек либо кузнец своего счастья и активный деятель, либо приспособленец, который в постель кофе – живешь без забот; радуешься дополнительному выходному – вынужден заниматься не тем, чем хочешь; радуешься лишним деньгам – лишен возможностей и, в принципе, ограничен; постоянно рассказываешь о чем-то из своей жизни кому-то лично или в социальной сети – испытываешь недостаток внимания и общения. Можно приводить сотни интерпретаций, но, так или иначе, мелочь, приносящая большую радость, это всегда скрытый сигнал того, что в жизни творится беда. Я это осознал, как только лишился возможности управлять своей жизнью, и потому решил выйти с существующим внутри меня человеком на контакт. Поскольку он находился во мне и был, на данный момент, вне осознанности, он не мог со мной говорить напрямую. Единственным способом нашего общения стал бессознательный метод коммуникации. Я сел за компьютер, открыл новый текстовый документ, задал себе вопрос и начал печатать сумбурный текст, стараясь не наделять буквенный хаос фабулой. Поначалу выходила полнейшая ерунда: набор букв с пробелами. Затем я остановился и медленно, глубоко подышал до тех пор, пока ко мне в голову не забралась мысль, которой мне захотелось поделиться.

«Успех приходит к людям актуальным современности и отвечающим запросу сегодняшнего дня. Делаешь ты что-то годами или только начал – все решится в бурном течении реки, которая либо принесет к успеху, либо потопит. Можно сколько угодно прыгать в реку и пытаться задать свое направление: махать руками, кричать – никакого эффекта это не даст. Если человек барахтается один, единственное, что он может сделать, это использовать силу течения, если, конечно, сможет понять и почувствовать стихию. А если человек собрал команду, тогда он сможет даже попробовать изменить течение, но при условии, что каждый будет занят своим делом и не станет пытаться руководить и делать все по своему усмотрению.
Современные тенденции, спрос, культура, мировоззрение людей – это такое же течение реки. Чем смелее идея, тем круче и больше река. Поэтому нужно учитывать все нюансы течения. Иные были слишком смелыми – пробовали засыпать океан… история их не забудет. Но как не в каждую реку стоит бросаться, так и не каждой идее нужно давать волю. Для полного краха может хватить лишь одной ошибки; прыгая в воду, можно зацепиться трусами за куст сирени или упасть с высоты на камень. Но, несмотря на опасность, не стоит всю жизнь топтаться на берегу, ожидая лучшей погоды, попутного ветра, теплой воды, хорошего настроения или особенного числа. У человека хоть и не один шанс на всю жизнь, но все же угадать с точностью не получится, сколько ни предсказывай, во что ни верь и к каким колдунам ни обращайся. Есть вещи, которые человек до сих пор не в силах предсказать, особенно на современном этапе развития».

Остановившись, я несколько раз перечитал написанное. Что это был за текст, я не понимал. Он вроде бы вышел из меня, но такие мысли и интерпретации я никогда не использовал, не думал и даже не представлял. Это была даже не моя манера изложения мысли. Однако смысл мне понравился. Я задумался. Решил создать папку и отложить текстовый документ в нее. Затем скопировал текст, выбрал сообщество по литературе и нажал Ctrl+V. Прикрепил картинку реки и разместил пост. Текст, конечно, был со смыслом, но цели не достиг: диалога с человеком внутри не получилось. Я понял, что таким образом поговорить не получится. Нужен был другой способ. Было бы странно, если бы получилось с первого раза.
Выпив чаю, я начал анализировать, что произошло, пока меня не было, и в какие моменты бразды правления телом уходили из-под моей власти, но, сколько я ни искал, особых изменений в жизни не произошло, кроме разве что увольнения с работы, которая не очень-то и захватывала мои интересы. Управление своим телом я потерял, когда речь зашла о Саше. Хотя этот вывод был притянут за уши: прямых свидетельств этому не было. В итоге получалось что-то неясное. Понимая, что сам справиться не могу, я обратился к интернету. Через недолгий промежуток времени сформулировал нужный поисковый запрос и вышел на диссоциативное расстройство идентичности. Как мне удалось выяснить, диссоциация – это метод защиты, а значит, это случилось из-за того, что у меня были проблемы с этим миром. Затем я экстраполировал суть проблемы и выяснил, что причиной послужила защита: то есть мой страх, опасения, паника или столкновение с неразрешимой задачей вызывали вторую личность. Например, когда я стоял перед классом и не знал, что делать, или когда прочитал стих и не знал, как быть с Сашей. И если раньше личность появлялась плавно, то в эти разы она вклинилась в мою жизнь резко, решая за меня трудные для меня моменты. Вышло так, что я терзался мыслью о Саше, боялся допустить мысль о том, чтобы быть с ней, и в итоге вторая личность просто отмахнулась от нее, как от назойливой мухи, лишив меня возможности общаться с ней. Дилеммы не станет, если убрать варианты – вот вторая личность и решила неразрешимую для меня проблему.
Прочитав все статьи, что смог обнаружить, я не нашел ответа на злободневный вопрос: как мне поговорить со второй личностью? В фильмах с ней можно было говорить, но в попадающейся мне литературе об этом либо не упоминалось, либо было указано, что личности не пересекаются. Однако была информация о том, что в момент переключения могут появляться звуковые галлюцинации, меняться ощущения, будет происходить дереализация и деперсонализация. То есть голос, который я слышал, это и была вторая личность. Следовательно, единственный способ поговорить – это довести себя до подобного состояния. Но хочу ли я этого, узнав, как все обстоит? И что я могу потерять? Сколько пройдет времени на этот раз? Вдруг месяцы или годы? И где я буду? А если вторая личность убьет себя, ведь написано же, что появляется склонность к суициду, к депрессии и прочим вещам? Эти варианты меня не радовали, и я решил о них не думать. Лучшим вариантом посчитал просто жить и ничего не пугаться, стараясь избегать ситуаций, способных вырвать меня из тела. К тому же есть возможность проявления не только второй личности, но и появления новых, и что тогда? До меня очередь может не дойти, а это, грубо говоря, моя самая настоящая смерть. Так что – к черту диалоги, тут не о чем говорить!
Более-менее разобравшись в происходящем, я решил написать Саше. Нашел ее в соцсети, но положение вещей меня не обрадовало: я был в ее черном списке и, кажется, находился в нем, насколько можно было судить, не пару дней, а целые месяцы. Если бы пару дней – это была бы просто обида, а обида – это простейшая форма манипуляции, которой просто нужно время, чтобы себя изжить. Но месяцы – это уже серьезно, это решение исключить человека из жизни навсегда. Очевидно, наше общение не принесло ей ничего хорошего, и раз уж она приняла такое решение, что ж, пусть будет так, как она решила. Видимо, ей так лучше. Просить второй шанс или бежать вдогонку – всегда проигрышная позиция, и потому даже не стоит пробовать за ней погнаться.
От всего случившегося меня накрыла фрустрация. Я думал над тем, что случилось в моей жизни, и никак не мог понять, за что мне это все было дано. Но чем дольше думал, тем увереннее приходил к мысли, что я сам во всем виноват, и это вызывало еще большую боль и большее разочарование. Если бы я не был таким – а я стал таким только из-за своих слабостей – я бы мог быть с Сашей. Даже в своей личной трагедии я не мог собраться с силами, чтобы противостоять злому року. Я ее не заслуживал. Не такой мужчина ей был нужен. Не такой…
Я бы мог себя корить, наверное, целую вечность, если бы не роящиеся мысли в голове, которые сбили меня с аутоагрессии. Мне хотелось их ухватить, я ощущал их важность и глубину, но ухватиться никак не мог, сколько ни пытался. Это было все равно что прыгнуть в воздух без крыльев в надежде полететь. И все могло бы быть заброшено и забыто, если бы я не вспомнил о текстовом документе, в который попробовал написать то, что сидело у меня в подсознании и довольно бойко просилось наружу.

«Рядовой представитель общества воспринимает порнографическую продукцию буквально, не подвергая ее никакой критике. Воспроизводя увиденное, человек сталкивается с проблемой или даже целым рядом проблем: то партнер не так кричит, то эмоции вызываются не те, то позиции не удобные, то возбуждения нет от тех же действий, то вообще все как-то не так и не то. У человека возникает идентификация с увиденным, и порно принимается за эталонный пример, который якобы является самым правильным. Переводя взгляд на жизнь, человек производит идентификацию с тем, что есть у него, и, если оно не совпадает в каком-то аспекте, то оно становится неправильным, а значит, сам человек или его партнер плохие и их нужно исправить под эталон. Парадокс здесь в том, что это зачастую стойкая убежденность. Человек уверен, что если не так, как в порно, то это неправильно.
Без сексуальной просвещенности люди вынуждены черпать информацию либо из уст опытных людей, либо из интернета и книг, либо из консультаций сексологов, или, что является более частым, из обычного порно. Что может дать порно? Наигранные эмоции актеров, специальные позы на камеру, гипертрофированные размеры половых органов для картинки, чрезмерную мужскую возбуждаемость, продажность женщин? Большинство людей даже не подозревает, что имеет значение не только размер члена, что вагина обладает своей глубиной и диаметром; что актеры перед съемками пьют алкоголь, виагру и прочие вещи, потому что сниматься порой приходится часами; что мужчины не всегда возбуждаются образом голой женщины и уж точно не кидаются на любую полуголую женщину, думая только членом; что не все женщины кричат в постели – согласно исследованиям, крикливость коррелирует с распущенностью; что на порносайты попадают только удачные разводы на секс за деньги – и то, почти все они постановочные, поскольку это целый порножанр; что позы в сексе индивидуальны для пар, а не для отдельных партнеров, и потому с каждым новым партнером находятся какие-то свои самые удачные; что некоторые мужчины не против примерить на себя пассивную роль в сексе и даже побыть «в шкуре» женщины, и это не унизительно, это просто есть; что нет 100% сексуальных ориентаций, потому что каждый человек немного гомосексуален; что мужчины и женщины хотят секса одинаково и сильного перекоса не бывает у представителей одного вида; что пресловутая точка G не существует и не может существовать, поскольку чувствительность влагалища крайне низкая, в противном случае женщина умерла бы при родах от болевого шока; что у некоторых женщин клитор находится высоко от влагалища и определенные позы не приведут к оргазму даже через десять часов; что большой размер члена во время секса, по большому счету, ничего не меняет и вообще может травмировать матку женщины, причем ситуация может быть весьма плачевной; что сексуальную ориентацию невозможно лечить, поскольку это не патология; что абсолютное большинство сексуальных проблем носит исключительно психологический характер; и что раннее вступление в сексуальные отношения значительно снижает возможность создания крепкой семьи.
Таким образом, сексуальная жизнь, имеющая довольно большое значение в отношениях, без сексуального просвещения получает огромные проблемы от порнофильмов».

Оторвавшись от клавиатуры, я не понял, зачем вообще об этом было писать. Что это было? Для чего? Зачем? Какая связь с прошлой заметкой? Но после повторного прочтения идея увлекла меня и довела саму мысль о порно до абсурда. По большому счету, человек сидит и мастурбирует на то, как кто-то занимается сексом. Просто сидит, смотрит на постановочный секс других и удовлетворяет сам себя! Черт возьми, смотрит на других и удовлетворяет себя! То есть наблюдение за чужим сексом способно вызывать сексуальные девиации. Зритель получает позитивное подкрепление от наблюдений за сексом других людей, а сам как бы подчиняется чужим действиям в данной ситуации. Мастурбирующий начинает иначе мыслить. И, конечно, неудивительно, что люди, мастурбировавшие определенное количество лет на чужой секс, впоследствии какое-то время не могут кончать во время собственного секса, потому что это идет вразрез с привычной формой получения удовольствия. Помимо прочего, зритель отматывает видео на нужные моменты, каждый раз смотрит новые порноролики, придерживаясь принципа новизны, и удовлетворяет себя в своем самом удобном темпе за пару минут. После такой привычки стоит дойти до реального секса – человек пыжится часами и, пока не представит чужой секс в голове, кончить просто не может.
После недолгих мысленных рассуждений, приправленных долей сарказма, я кинулся проверять информацию, которую написал в текстовом документе. На удивление, все оказалось верным. С некоторыми отступлениями, конечно, но абсолютно верным, по крайней мере, насколько это можно было проверить. Это, в некотором роде, меня взбудоражило. Выходит, я получил доступ к информации, которую никогда даже не изучал. У моих минусов, как оказалось, были еще и плюсы. Немного обдумав и более-менее разобравшись в том, как все обстоит в жизни, я пришел к выводу, что могу из этого что-то взять и даже сделать нечто необычное. Сразу же, пробуя идею на зуб, я сделал вброс подготовленной информации. Он довольно быстро получил отклик у подписчиков. Над идеей можно было работать дальше, и я поспешил это сделать, поскольку сумел поймать волну и несся на ней, набирая скорость. Группы и канал в тот же день претерпели изменения, основываясь на новом направлении. Я сменил прежний дизайн, подачу, форму и всю прочую атрибутику. Литература мне больше была не интересна, как, собственно, не особо интересна она была и всем остальным. Спорт, бодибилдинг, атлетика – все к черту! Я создал новый проект, успешно его развивал и получал за него деньги. И все двигалось хорошо, даже отлично, но меня не покидало чувство, что это не я сам делаю, а меня кто-то ведет, оставляя мне лишь некоторую свободу подачи. Или даже иллюзию свободы. Это пугало меня. Я порой от этого сильно нервничал, но не давал волю чувствам, поскольку понимал, к чему это могло привести, и всячески старался избежать наступления защитной реакции.
Теперь работать было не обязательно, поскольку проект полностью меня обеспечивал. Но все же я понимал, что этого было мало и каждый день нужно двигаться дальше, не упуская волну. Каждый день я ходил из угла в угол, выходил на улицу и смотрел на людей, пытался понять, что им нужно, что можно такого продать, чтобы это было и уникально и не требовало слишком больших затрат. Футболки с принтами? Брелоки? Перепродажа товара? Это все очень мелко. Нет в этом массовости, нет значимости, которой бы я загорелся. К тому же на это ушло бы много времени и сил: прими заказ, отправь, создай, прорекламируй – и все один. А если не один, то придется кому-то отщипывать. Зачем? К чему все эти мучения с посылками и заказами? Это было просто, по большому счету, тратой времени и мелкой коммерцией, которая в таком виде не смогла бы меня раскрыть и обеспечить, как я этого хотел.
 «Но почему ты не хочешь банально перепродавать товары?» – спрашивал меня один из администраторов групп.
«Потому что это слишком мелко! Ну, немного увеличу прибыль, но сколько забот добавится и ради чего? Ради лишних нескольких тысяч и огромного беспокойства? А если налоговая еще?» – отвечал ему я.
«Ну, так и строится бизнес! Поначалу сложно, а потом проще будет».
«Проще? Ну, продам я десять, двадцать футболок. Но кому они нужны? Где причина их покупать? Зачем? Это просто тупиковый путь. Мелкая коммерция».
«Критикуешь – предлагай!».
«Если бы была годная идея, я бы ее уже реализовывал».
«Ну и все! Нечего предложить – так и не начинай выдумывать», – парировал собеседник.
Подобные разговоры меня сильно раздражали, и я старался всячески их избегать. Некоторые люди таковы: если нет ответа здесь и сейчас, который бы их удовлетворил, значит, все, ничего лучше и быть не может. Такие люди не способны на созидание, а способны лишь идти проторенным путем, держась за спинами смелых первооткрывателей. И что больше всего в таких людях раздражало – они брали позитивный чужой опыт и просто создавали копию, достигая каких-то результатов, но, по сути, никак не развиваясь и особо не думая над развитием. И при этом они были уверены, что иначе и быть не может! Кричат, бьют себя в грудь кулаком и тянут всех остальных вниз, распространяя свою ущербную философию. А если вдруг находится кто-то, создающий нечто удивительное, – пожимают плечами и молча используют чужой опыт, добытый бессонными ночами и длительными размышлениями. Я их сильно не любил, но порой был вынужден с ними общаться. Иной раз именно для злости, поскольку она вызывала желание что-то создать, чтобы они заткнулись и больше никогда ничего не говорили.
Время шло. Мысли витали в облаках. Я пил чай и смотрел в окно, наблюдая золотую осень. Младшие школьники шли из школы. Они мечтали вырасти и делать все по собственному желанию. Стремление вырваться из детства было вполне достойной целью, поскольку годами жить и выполнять чужие указания каждый день – это не слишком весело. Как бы ни старались заботиться родители, детей они порой достают своим постоянным надзором. Все равно что работа круглые сутки без особой возможности жить своей жизнью: диктуют, что носить, что кушать, как себя вести, требуют учиться, постоянно что-то запрещают, и это не пять дней в неделю по девять часов в день, а постоянно. То нужно куда-то съездить, то выйди поздоровайся, то приберись, скоро гости придут, то почему вещи так лежат… но, черт возьми, к кому эти гости приходят, если убираться приходится ребенку?! Детей и так все устраивает, как есть, а эта родительская показушность перед другими взрослыми просто бесит. Поразмышляв об этом, я написал пост сознательным методом, а не как обычно в полутрансе. Текст получился вполне годным. От этого я представил себя мыслителем современности. Потешил самолюбие, поигрался этой мыслью и вновь ушел в раздумья, так как мне больше ничего не оставалось. Я прекрасно понимал, что могу в любой момент уйти в пустоту и никогда не вернуться, и поэтому хотел после себя оставить что-то значимое, даже великое, не меньше. Я хотел оставить след в мире, память о себе, заявить, что я был, что я не исчезну в памяти людей через несколько поколений, которым до меня уже не будет никакого дела. Ведь это же обидно: как-то жил, старался строить жизнь, а потом умер и все: ни для кого не важен, не интересен, словно тебя и не было. Ничего после себя не оставил. Даже своих детей, дети которых уже едва тебя вспомнят. Мимолетная жизнь, которая для вечности является маленькой вспышкой, смешанной с другими. Меня это искренне злило, вызывало протест и одновременно мотивировало что-то после себя оставить, вопреки всему в моей жизни. Я должен был это сделать. Должен! И я был к этому близок, как мне казалось.

«Люди ставят себе амбициозные цели, чтобы подобраться к счастью, но зачастую не имеют для них достаточного объема мотивации. Что-то делают, устают, а после не могут собраться с силами, чтобы закончить задуманное. Почему-то человеку трудно принять простую истину: чтобы достичь мечты, нужно, в первую очередь, любить свое дело, любить сам процесс, борьбу, действие, а не конечный продукт, который всегда будет не таким сладким, как представлялось. Результат можно описывать по-разному, но момент триумфа значительно короче пути перед ним. Зачем столько усилий ради короткого «у меня получилось»? Где же тут счастье?
По большому счету, мотивироваться конечным результатом – самое гиблое дело именно потому, что в этом нет никакой новизны и мотивация изживет себя уже через пару дней. Все равно что жить ради того, чтобы выйти на пенсию. Пока достигается цель, проходит не только жизнь, но и уходят возможности, связанные с возрастными особенностями и сменившимися обстоятельствами. Поэтому крайне глупо тратить жизнь на короткие фразы о том, что что-то наконец-то получилось сделать, и ключевое слово здесь – наконец-то. Равно как и мотивироваться только самим процессом, не мечтая ни о чем большем. То же самое, что дать ребенку детство, полное свободы, но при этом не дать саму суть детства, которая заключается в подготовке к взрослой жизни. Ну, побегал вдоволь, а потом всю жизнь не понимает, как жить, не знает, чего хочет, не имеет нужных навыков для жизни в обществе, которое не собирается его жалеть, как это прежде делали родители.
Только в самом конце борьбы многое становится понятным. Человек очень доволен фактом достижением цели тогда, когда он страдал всю дорогу, и рад не самому достижению, а тому, что больше не будет мучиться, ведь его страдания наконец-то закончились. Он может даже плакать, выгоняя скопившийся стресс из организма, глядя вверх и наслаждаясь свободой. Человек грустит после достижения цели тогда, когда процесс приносил огромную радость, и всерьез понимает, что теперь все позади. Вспоминает самые счастливые моменты. Может плакать, глядя вниз и чувствуя легкое бессилие. Человек наслаждается достигнутой целью тогда, когда он всерьез творил и смог сделать то, что хотел, или даже больше, чем хотел. Не плачет, а наслаждается, глядя на объект или реакцию окружающих. Простая вроде бы вещь, но все становится понятно о человеке и том, что он делал и сколько пользы принесет ему этот опыт».

Закончив статью, которую после нужно было, как обычно, озвучить на камеру, я несколько раз перечитал ее, стараясь докопаться до каждого слова. Мне нужен был идеальный текст. Ровный. Я прочитал его один раз, два, три, и, читая уже в четвертый раз, вдруг заметил небольшую деталь в самом конце. Она была незначительная, как могло показаться на первый взгляд, но в своей незначительности олицетворяла всю глубину мысли, заключенную в словах: чтобы быть счастливым человеком, нужно быть творцом, превзошедшим архетип самого бога! Мало того, что нужно любить процесс создания, нужно создать венец своих собственных возможностей, который бы вызывал чувство платонической любви. Нужно создать то, что самому хотелось бы любить.
Так родилась фраза, которая когда-то мне уже приходила на ум немного в другой форме. Выписав фразу на лист и повесив на стену, я ходил из стороны в сторону, придумывая название для нее. Мне нужно было нечто особенное, чтобы это стало нарицательным и подразумевало именно эту приклеенную на стене фразу. Проходил мимо, показывал указательным пальцем на лист и произносил то один вариант, то другой, но все было не то. Как-то пусто. Через пару минут наткнулся блуждающим взглядом на пометку карандашом на стикере возле монитора: «Метод Пигмалиона». Я вдумался в слова. Это было то самое! Пигмалион создал то, что сам смог полюбить. Его идею, применяя к каждому, можно было назвать методом, поскольку ее можно перекладывать с человека на человека. Выходило идеальное сочетание: «Метод Пигмалиона – создай то, что сам сможешь полюбить»!
Придумав метод Пигмалиона, я испытал восторг и действительно получил удовольствие и от процесса создания и от результата. В голове вся жизнь выстроилась в четкую цепочку, которая вела меня к этому дню. Я родился для этого события. Вся моя жизнь была для него. Я, восторженный, носился по комнате, окрыленный единственной мыслью: я создал будущую революцию, способную изменить целый мир! Но оставалось еще донести мою идею до людей и сделать это максимально хорошо, поскольку плохая подача могла полностью уничтожить все мои труды, длившиеся целую жизнь. Наверное, если бы не было ситуации с диссоциативным расстройством идентичности, я бы никогда до этого не дошел, поскольку у меня бы не было мотивов сотворить что-то стоящее. Жил бы себе день за днем, убежденный, что у меня еще очень много времени, но ничего бы в итоге не сделал, откладывая великий труд в несуществующий день.
Зазвонил телефон.
– Привет! Ну что, пойдем пить? Я освободился, – произнес знакомый голос.
– Привет, – растерянно ответил я. – Пить?
– Ну да, ты же сам звал на днях. Я сейчас освободился на ближайшие пару дней. Можно сходить.
– Я не могу сейчас, мне нужно закончить с одним делом.
– Да блин, я в другие дни не смогу! Работа, сам понимаешь.
– Ну, ладно, не сможешь так не сможешь.
– В смысле?! – удивленно произнес собеседник.
– Меня зовут, нужно идти… давай, потом созвонимся. В ближайшие дни я точно не смогу, – произнес я и повесил трубку, не слушая, что мне говорят в ответ.
– Сам звал? Я? – произнес я в пустой комнате и развел руками: – Чушь какая!
Я стоял на пороге больших перемен и тратить время на старых знакомых точно не собирался. Тем более тех, кто завел семью. Стоило им только выпить, как они сразу же начинали без устали мечтать о том, что им хотелось бы однажды сделать. При этом, едва услышав, что у меня нет жены и детей, они разражались громом рассказов, как это, с одной стороны, тяжело, но, с другой стороны, очень круто, правильно и нужно. Но почему я это должен повторять? Мое детище – нечто большее, чем простой ребенок. Оно повлияет на всех людей гораздо больше, чем рождение одного или двух детей, которые, скорее всего, ничего после себя не оставят, кроме других детей. Но куда это в итоге ведет, и где здесь буду я через пару веков? От меня и моих знаний, опыта, моей личности толком ничего не останется, кроме воспитания, которое вскоре точно так же нивелируется прогрессом и течением времени. То есть через пару веков обо мне и не вспомнят, если я не создам что-то значимое для общества, если не войду в культуру, науку или что-то еще. А вот создавая что-то ценное, я влияю на общество и оставляю о себе память, становясь для людей своего рода отцом-учителем. Биологическая значимость подобна вылетевшей искре, которая со временем бесследно исчезнет. Для рождения детей не нужно много ума. Умом вообще можно не обладать. Достаточно найти какую-нибудь клушу под стать себе и не высунуть во время эякуляции. Но зачем все это и для чего? Любой из живущих вообще мог не родиться, и никто бы этого даже не заметил. А если бы и так, где гарантия, что все не уничтожит война, природные катаклизмы, пандемия или что-то иное? Так ради чего всю жизнь надрываться? Ради удовлетворения биологической программы, которая тем острее, чем меньше в человеке интеллекта?

 «Представим себе пару человек. Им нужна обувь. Они хотят пробежать марафон. У них одинаковые требования к товару и одинаковые условия бега, но совершенно разный уровень достатка. Они купят разные кроссовки просто потому, что один из них может себе позволить потратить больше на важную для него вещь. Точно так же выступают и работодатели. Им зачастую нужен один и тот же результат, но одни готовы платить больше, а другие – меньше, и это никак не связано с объемом работы, который они хотят получить взамен. Работа может быть идентичной. Просто тот, кто платит больше, может себе позволить платить больше и платит больше только потому, что таким образом покупает надежность и уверенность в завтрашнем дне. Ни один здравомыслящий человек не пойдет на работу с меньшим окладом, если на ней точно такой же объем работы или даже больше. Следовательно, работодателю не придется переживать, что завтра у него могут возникнуть проблемы, как это будет делать тот, кто платит меньше, поскольку человек может уйти на больший оклад или уйти на такой же оклад, но с меньшим объемом работы, просто потому что ему это выгоднее. Поэтому не стоит стесняться больших зарплат и себя недооценивать. Продавая свой труд за копейки, жить придется на копейки, и никак иначе. Никто не станет платить больше, если и так все хорошо. К тому же работодатель, который платит мало, часто меняет работников и потому стремится из них выжать как можно больше, понимая, что работник вскоре уйдет. Следовательно, отношение работодателя будет значительно хуже, равно как и условия труда. Поэтому важно помнить: за сколько продаешь – за столько и покупают».

В каждом тексте я находил подсказки для реализации своей идеи. И начал понимать, как нужно ставить ценность и как себя идентифицировать. Если себя занижать и соглашаться на меньшее, то и получится в итоге что-то маленькое и незначительное. Ведь не известно, что смешнее: когда глупый человек утверждает, что он умный, или когда умный человек убежден в том, что он тупой. Если я делаю что-то большое, что-то значимое, то какой смысл стесняться своей идеи? Она так велика, как велика ее значимость! Если наделить ее малой ценностью и сомневаться в ней, то и выйдет что-то дешевое, что никто даже не заметит и не воспримет всерьез, поскольку она таковой и будет. Поэтому нельзя стать великим, не считая себя великим. Конечно, о величии может кто-то сказать, или можно это решить самостоятельно, но что-то создавать, не веря в значимость своего творения, – все равно что убить ребенка, который только что родился. Невероятно глуп тот творец, который не любит свое творение. Потому что, если он его не любит, значит, не старался творить на максимуме своих возможностей. В собственном творении не сомневается только тот, кто любил то, что делал, и верил в то, что делал, считая свое творение великим и невероятно важным. Если этого нет, то это не «Метод Пигмалиона», это метод нулевой борьбы: сделаю, чтобы сделать, для самоуспокоения. Но как создать что-то великое для общества, которое тратит на развлечения больше, чем на науку и образование вместе взятые?! И это не пустые слова. Двенадцать взрослых мужиков гоняют мяч по полю за миллионы, а где-то пенсионеры, проработавшие всю жизнь, банально экономят на куске хлеба. Конечно, здесь вспоминается принцип уникальности, но почему-то тут же забывается принцип гуманизма. И нет, такое общество нельзя назвать цивилизованным, поскольку в нем до сих пор сохраняется рабство. Да, оно не имеет прямую форму владения человеком, но имеет вынужденную кредитно-ипотечную кабалу, которая длится всю жизнь. Тут нет свободы по типу «не хочешь – не бери»: платить кому-то за жилье все равно придется. Человек лишь выбирает, на кого и как всю жизнь проработает, да еще и борется за копеечное место. Десятки лет работы на ипотеку с кредитами, а в итоге у детей нет собственного дома, потому что после смерти родителей квартиру или дом приходится делить с другими детьми. Получается какой-то порочный круг копеечной работы, в котором постоянно приходится работать, чтобы хватило на жизнь. Разве есть интерес к науке и знаниям у людей, загнанных на всю жизнь в нищету? К чему стремиться в таком обществе, кроме как к тому, чтобы выбраться из нищеты в обычную бедность? Мы сумели посадить медведя на мотоцикл, но, как дураки, всю жизнь бегаем, как белки в чертовом колесе. Десятки лет работы в надежде обеспечить детей, которые затем всю жизнь проработают точно таким же образом для того, чтобы чей-то богатый зад оставался богатым. Ну, не дурдом ли? И это так называемый цивилизованный мир? Серьезно?!
Я нашел выход из этого порочного круга – метод Пигмалиона. Следуя ему, человек живет не ради того, чтобы отдать вынужденно взятые долги и выполнить биологическую программу, которая, по большому счету, ничего не дает. Он живет, чтобы самореализоваться, занимаясь любимым делом, и доводит его до максимума своих возможностей, на какие только способен его организм. Человек развивает себя и становится великим, вписывая свое имя в историю человечества и оставляя огромное наследие, вместо того, чтобы быть винтиком в механизме заработка хорошо сидящих паразитов. Это сумасшествие, да! Но величие требует этого симптома.
Поразмышляв, я решил довести идею до конца и дать завершенность своему методу.

Метод Пигмалиона – это метод, в основе которого лежит создание продукта деятельности, вызывающего стойкое чувство восхищения у самого творца.
Принцип 1. Конечный продукт должен вызывать стойкое чувство восхищения.
Принцип 2. Продукт должен быть уникальным.
Принцип 3. Продукт должен быть создан в поле любимой деятельности.

Затем я выставил ориентир целевой аудитории. Поделил общество по правилу Парето: 80% глупых, 20% умных. Как ни странно, но ориентироваться нужно было на группу в 80%, просто потому, что глупых людей было значительно больше, что было для меня немаловажным, поскольку для развития метода нужны были деньги. Как ни крути, но даже самый красивый и полезный цветок зачахнет без воды, причем довольно быстро. К тому же на глупость проще воздействовать невиданными обещаниями. Люди же верят религиям, и ничего, готовы за это и убивать, и умирать, и им не приходит в голову, что бог тоже откуда-то взялся. В любом случае, продукт нужно было вывести на рынок, и проще всего это было сделать именно через так называемых глупых людей. Само собой, я их так называл лишь условно. Я не верил в то, что большинство людей вокруг меня глупы, а выделял их в такую группу только по признаку конформности, то есть внушаемости и подверженности стереотипии. Мне нужно было то, что смогло бы зацепить большинство людей, а значит – создать трамплин для моего быстрого роста. Метод был гениальным и революционным, но, черт возьми, его же нужно ввести в народ и получить с этого деньги, чтобы можно было дальше им заниматься. Я хотел на это потратить все свое свободное время, все свои силы и всю свою жизнь. Я нашел то, за что был готов умереть.
;




ГЛАВА XIII

Жизнь проносится, стоит только чем-то увлечься. Календарь может похудеть на месяцы и даже годы. Дело здесь не столько в увлеченности, сколько в отсутствии рефлексии и постоянного соотнесения ожидаемых событий с календарем. Ни выходные, ни праздники больше не важны. Я это понял, когда увидел сообщение от Ольги, которое должно было появиться не раньше, чем через полгода. Между тем, прошло даже больше. Наступила весна. Я не решался открыть сообщение, поскольку не знал, стоит ли это делать. Решил даже проигнорировать и удалить его, не читая, чтобы не отвлекаться, но случайно нажал и открыл.
«Привет. Как поживаешь?» – гласил текст.
Я хотел промолчать, но из вежливости все же ответил. Не стал придумывать какую-то необыкновенную словесную акробатику, поскольку посчитал, что заинтересованный человек все равно ответит практически на любое сообщение, и, если это так, она сама станет заводить темы для бесед, а я буду отвечать, когда будет время, и не более того. Все же женщина мне была нужна. Сильной заинтересованности Оля никогда не вызывала, но от встречи я не стал отказываться. Хотел проверить силу использованного плана из любопытства.
За несколько часов до свидания я гулял по парку и с грустью вспоминал старые видения, в которых присутствовало совершенно незнакомое болото. Оно было настолько огромное, что казалось нереальным. Куда бы я ни кинул взгляд, везде были его бескрайние просторы. На горизонте местами виднелись небольшие островки светло-желтых камышей, в воде тянулась болотная тина, плавали разноцветные водоросли, торчали из воды переломанные коряги и довольно сильно пахло илом. На болоте я был не один. Мы плавали на лодке. Воспоминание прошлых лет ощущалось настолько реально, что в носу застревал запах болота и на какое-то время казалось, что я находился там в момент вспоминания, где было часов восемь вечера, летали комары и всегда было лето.
Даже тогда я уже чувствовал свою важность и значимость для этого мира. Однажды я даже об этом рассказал дома, но мне велели не придумывать ерунду, ведь я был ребенком. Мне сказали, что каждый видит себя важным в этом мире. Затем я вспомнил, что через время рассказал об этом еще раз, но ответ последовал тот же самый. Тогда я решил, что больше не буду об этом рассказывать никому, чтобы не терять чувство важности, которым так дорожил. Как только на меня находило воспоминание, я видел мир в более ярких красках, видел себя как бы над обществом, порой виделось лето, зеленые кленовые листья на деревьях после дождя. Я не растерял чувство значимости с годами. Также порой в голове возникали какие-то отстраненные видения. Их было много. В них я часто был старше своего возраста. Мне было около тридцати, и со мной постоянно была какая-то девушка с белыми волосами чуть ниже плеч. Ее лицо я не помнил, но, кажется, искренне любил ее. Мне безумно хотелось оказаться в том моменте и наплевать на эту жизнь, что бы важного в ней ни ожидалось. Да, меня тянуло в ту счастливую и светлую жизнь, но чувствовалась амбивалентность внутренних порывов: с одной стороны, хотелось убежать туда, с другой стороны – выполнить свою миссию здесь.
– Привет! А ты что тут? – спросила меня Саша, встретив в парке и сразу же перейдя на ты.
– Привет. Да вот, прогуливался. Думал, – ответил я, немного растерявшись и не желая говорить о предстоящем свидании, чтобы не расстраивать свою несбывшуюся любовь.
– Понятно, – ответила она. – О чем думал?
– Жизнь проходит мимо. Все одно и то же, – начал я. – Два десятка лет сознательной жизни я провел в одном и том же городе, никуда не выезжая. На природу не ездил вообще. Что делать в городе? Максимум – прогулка по парку, поход в кино, в кафе, в бар, в спортзал, в кальянную, но, по сути, я так и остаюсь в пространстве города! Все равно что пройтись по разным комнатам одного и того же дома, забыв о том, что мир гораздо шире. Знаешь, как это давит?
– Родная душа, – с улыбкой ответила Саша. – Мне тоже надоело в одном и том же месте сидеть. Ведь можно выехать куда-нибудь и отдохнуть по-новому.
– Но не с кем, – добавил я.
– Ну, теперь есть, – немного смущенно произнесла она.
– Точно! – И тут меня озарило: – Саш, – воскликнул я, – нам надо куда-нибудь съездить!
– Вот как? – улыбнулась она.
– Даже не обсуждается! Представь: комары, палатка, холодно, нет интернета, до дома еще далеко, а мы еще даже не дошли до нужного места!
– Умеешь заинтересовать. Ну, я согласна.
Затем мы долго говорили о том, куда можно было бы поехать в первую очередь. Южный Урал располагал различными местами для отдыха: горы, реки, болота, леса, пещеры, озера, луга. Не было разве что моря, но оно нам было не особо интересно, поскольку мы понимали, что отдых на море – стереотип.
– Да я вообще не понимаю, зачем тащиться за тридевять земель, чтобы изнемогать от жары? Люди из одного климата едут в другой, испытывая сильнейший стресс, и называют это отдыхом, представляешь? Отдыхом! – возмущалась Саша. – Там акклиматизация только неделю длится, как минимум, а они едут на две. При этом платят кучу денег. Да они бы и у себя могли отдохнуть, проехав несколько разных мест и потратив меньше, вместо того чтобы поумирать неделю и побывать всего лишь в одном месте.
– Тот же поход, – подхватил я. – Пикник летом, прогулка на лыжах зимой, в лес по грибы осенью, а уж весной на рыбалку. Это из совсем бюджетного. А так можно и в горы, и по реке на лодке, и в пещерах полазить, и квест пройти. На этом можно даже бизнес организовать. Рисуешь карту с подсказками и даешь ее людям, а в финале они находят какой-нибудь приз. В виде бутылки виски, например.
– Неплохая идея, кстати. Я бы так прогулялась.
– Главное, знаешь, чтобы это не осталось разговорами и мечтами. Люди часто что-то хотят сделать, но в итоге не делают. Пока мечтали – пожили эмоциями, а после прошла ночь – и все, больше нет никакого рвения; уже другие планы, разные проблемы, которые ну очень важны, и не найти даже пары дней в году на то, чтобы отдохнуть, пусть и бюджетным образом. Я считаю, что нужно минимум два раза в год выбираться куда-нибудь. Жизнь ведь идет и ждать не станет. Поэтому зачем киснуть в проблемах, которые никогда не закончатся? Сегодня засорилась раковина, завтра прорвало трубу, послезавтра нужно наконец-то убраться дома, потому что не было времени. Это так ужасно… Знаешь, любое существование можно назвать жизнью, если привыкнуть к страданию и видеть радость в мелочах. Но, черт возьми, любая приятная мелочь становится событием, когда в жизни нет настоящих событий и каких-то действительных перемен. Такое уютное болото, которое засосало детские мечты, подростковые планы на жизнь, взрослое мировоззрение, любое желание расти и двигаться дальше уже достигнутого. Ведь нужно жить, а не существовать, находя в этом осколки реальной жизни.
– Чем дольше сидишь, тем толще корни, – произнесла Саша.
– Именно! – воскликнул я.
Примерно через четыре часа мы разошлись по домам. Я испытывал истинный восторг от встречи и совсем забыл, что должен был пойти на свидание. Сперва я отмахнулся, но после радость сменилась тревогой, от которой я старался избавиться и никак не мог. Пришло понимание, что я начал вымещаться из сознания и, более того, скоро могу уйти навсегда. Это витало в голове. Я поспешно набросал на листе бумаги, где найти документ по развитию метода и какой модели поведения придерживаться с Сашей. Очень боялся, что, если исчезну, могу либо совсем не вернуться, либо вернуться нескоро, а что за это время сделает тот, второй с моей жизнью – неизвестно. Мои чувства он нисколько не жалел. Для этого, собственно, и нужен был текст, который должен был сохранить хоть что-то от прежнего меня. Я надеялся вернуться. Затем пришла дереализация, переходящая в деперсонализацию, какие-то голоса и тишина. Стало темно. Я исчез…
;




ГЛАВА XIV

Я вернулся в свое тело на главную роль очень быстро. По крайней мере, мне так показалось. Закрыл глаза – открыл. Секунды. Но это было лишь ложное впечатление от перехода туда и обратно, и я это понимал. Когда открыл глаза, взору открылось совершенно незнакомое пространство: это был роскошный дом, но для меня он был совершенно чужим и я его не узнавал. Я лежал в постели, а рядом со мной лежала какая-то голая женщина лет сорока-сорока пяти. Разумеется, я решил слинять по-быстрому. Чужой дом, незнакомая женщина – все как-то попахивало любовными похождениями, которые для меня могли плачевно закончиться, учитывая достаток любовницы. Я хотел к Саше, ведь нас ждали походы, пикники, рыбалки, сплавы и прочие вещи, о которых мы мечтали. Именно в этот момент я решил все ей рассказать, чтобы она понимала меня и не злилась, если это все впредь повторится. Но пока что мне еще многое предстояло узнать.
Тело ощущалось иначе. Мне было тяжелее обычного, чувствовалась слабость, сильно хотелось пить, словно я был с жуткого похмелья. Я подумал, что это логично: выпили, переспали, это ведь любовница, не иначе! Все, что мне сейчас нужно было, – выбраться из чужого дома и добраться до собственного. Затем выяснить, что успело случиться за тот период, пока меня не было, что стало с методом и как там моя дорогая Саша.
– Уже утро? – спросила меня незнакомая женщина.
– Спи-спи, – произнес я и услышал голос, который немного отличался от моего прежнего. – Что с голосом? – произнес я, чтобы лучше его расслышать.
– Все в порядке? – спросила женщина, поворачиваясь ко мне лицом. Теперь я видел ее достаточно хорошо, чтобы разглядеть внешность. Она отдаленно напоминала Олю или, скорее, ее маму, судя по возрасту. Это на секунду даже вызвало усмешку: неужели я переспал с Олиной мамой? – но затем я увидел собственное отражение в зеркале, находящемся в паре метров от меня. На постели сидел голый мужик лет пятидесяти и в точности повторял мои движения.
– Твою мать, ты кто?! – в панике вскричал я, адресуя вопрос то ли отражению, то ли женщине на кровати.
– Ты что, Саш?!
– Нет-нет-нет!!! – закричал я, подбежав к зеркалу. – Этого не может быть! Не может! Это не я!
– Саша, ты меня пугаешь, – произнесла женщина.
– Что?! А ты еще кто такая?!
– Я твоя жена.
– Что? – произнес я и почувствовал, как во мне все замерло от ее слов.
– Оля, твоя жена. Мы в браке больше двадцати лет. Алло!
– Что… кто?! – завопил я, чувствуя накатывающую панику, от которой меня всего затрясло. Отражение в зеркале больше всего сводило с ума. Не выдержав наплыва эмоций, я бросил в него стулом, затряс руками перед собой и закричал. Слезы застелили глаза. Внутри все сжалось в однородный комок. Мне буквально не хватало воздуха. Что-то происходило вокруг меня в этот момент, но я даже не понимал, что именно. Меня выворачивало изнутри. Оказывается, прошло больше двадцати лет и Саша для меня была навсегда потеряна! Я просто моргнул – и все исчезло на десятки лет. Причем прошло даже больше, чем казалось, потому что Оля выглядела явно моложе своего возраста. Я буквально сходил с ума: сидел, забившись в угол, и пытался как-то осознать случившееся. Конечно, я понимал, что могу вернуться спустя годы или даже вовсе не вернуться, но не думал, что это может случиться и что сумеет меня подкосить. Наверное, к такому не подготовишься... Вот ты сидишь, пьешь чай, тебе двадцать с чем-то, а через мгновение – около пятидесяти, а то и больше. Все твои планы вылетели в трубу, и все, что тебе осталось, это заново узнавать свою жизнь, которая в любой момент могла вновь оборваться таким же незаметным образом – в одно закрытие глаз. Что еще не меньше пугало, так это то, что рядом была не та женщина, что мне однажды полюбилась, а какая-то почти незнакомая.
– Вот он, – произнесла Оля, показывая пальцем в мою сторону.
Ко мне подошел какой-то доктор и стал осматривать. Задавал вопросы, на которые я не отвечал. Затем поговорил с Олей про какие-то таблетки и уверил, что все будет хорошо и чтобы она не волновалась. Мол, это временно, просто стресс.
Я был в себе и почти не реагировал на происходящее вокруг. Был слишком подавлен случившимся, чтобы хоть как-то реагировать. Все в жизни уже не имело совершенно никакого смысла.
Доктор ушел. Оля укутала меня одеялом, села рядом и, поглаживая меня по плечу, шепотом заговорила:
– Это просто нервный срыв, ничего страшного. Ты скоро придешь в себя, и все будет хорошо. Так бывает. Нечего бояться. Все хорошо.
Она какое-то время говорила, а после включила песню на телефоне. Припев показался мне знакомым. Он словно уносил меня куда-то на болота, которые мне когда-то виделись в прошлом:

Мы всего лишь друг другу были не теми...
Откуда мне знать тебя?
Откуда мне ждать тебя?
Откуда мне знать тебя?
Откуда мне ждать тебя?

Я сидел и смотрел полупустым взглядом на нее, а она – на меня. Голос мой задрожал, и я услышал, как шепотом пою эту самую песню. В голове пронеслась Саша, с которой мы хотели многое исследовать в мире, но так и не исследовали. Оля смотрела на меня и улыбалась. Она думала, я плачу по ней, а я ее даже в упор не видел. В мыслях я был где-то на болоте, в лодке, но там была не девушка с белыми волосами, а Саша со светло-рыжими. Девушка, которую я однажды полюбил.
;




ГЛАВА XV

Я не смог прийти в себя после случившегося, и Оле пришлось увезти меня в психиатрическую больницу. В ней меня определили в наблюдательную палату, предварительно чем-то напичкав. Поначалу я лишь сокрушался об утраченных годах и не замечал ничего вокруг, даже не понял, как оказался в больнице, но после, видимо, подействовало седативное, которое мне вкололи. Успокоившись, я осмотрелся. Стены были кремового оттенка, без рисунка, на единственном окне стояла решетка, судя по узору, еще с советских времен, бетонный пол был как в коридоре школы, на манер той, в которой я когда-то преподавал, потолок белого цвета, по две кровати вдоль стен, серая неприметная дверь – и я, человек, которого злостно обманули. Когда-то раньше мне казалось, что я был всегда, потом понял, что я не один, и узнал про существование второго, который жил в моем теле и вторгался в мою жизнь, когда включалась защитная реакция и мне нужна была его помощь. Но я – это я, и я был всегда. Я это точно помнил! По крайней мере, мне так казалось до тех пор, пока я не понял всю правду про болото, которую до этого дня игнорировал. Наверное, потому, что боялся узнать правду. Я действительно там был в детстве, когда впервые появился в теле мальчишки, которому нужна была моя помощь. Ему было тогда восемь лет, и он упал в воду во время охоты на уток. Плавать не умел и, разумеется, начал тонуть, барахтался и зацепился ногой за корягу. Я же всегда умел плавать и делал это хорошо. Я это помнил по посещению бассейна. Возможно, поэтому я и появился. Вытащил парня. Затем подплыли отец с матерью. У нее тогда были белые волосы. Я это понял, поскольку вспомнил ее старый фотоальбом. Родителей я не узнавал, но был благодарен за спасение и молча сидел в лодке, ни о чем не говоря с незнакомцами. Я боялся. Отчетливо вспоминалось, как мы плыли, а я периодически откашливал болотную воду со сгустками водорослей, ряски и болотной тины. Именно поэтому так отчетливо чувствовался запах болота, будто бы он находился у меня на губах. Какое-то время я еще был в теле, пока отходил от шока, а потом исчез и появлялся лишь изредка в ранние годы, когда нужна была моя помощь, ведь я отражал немного другую сторону его личности. Парень был толстым и стеснительным, поэтому помощь ему стала нужна чаще в старших классах, а поскольку я периодически появлялся в трудные моменты, то память смогла заполнить пробелы, в которых меня не было, и выдала все так, будто я жил полноценную жизнь. Воспоминание о болоте было запрятано вглубь памяти, поскольку оно подрывало психологическое равновесие и могло нанести вред жизни толстого мальчика. Получается, это он всегда был, а меня не было. Это его жизнь. Это я в нее ворвался, когда нужно было вытащить его задницу из передряги, а он всего лишь дождался спасения и продолжил жить, как ни в чем не бывало. Поскольку моя жизнь была сплошным трудным моментом, который, собственно, и заставлял меня появляться, я не мог понять, что это его жизнь, а не моя, и не мог знать, какая жизнь на самом деле. Я не знал, что в ней нет столько проблем, сколько я пережил. И, раз я появился теперь, значит, у него возникли какие-то серьезные проблемы в жизни. В другой ситуации я бы, наверное, злился на это все, но злости не было. Седативное действовало. На самом деле, оно было и к лучшему, поскольку подобную информацию лучше всего принимать именно таким образом, без нервов. Пойми я это без успокоительных, я бы нарубил дров и все у него в жизни переломал, а потом исчез бы сам или остаток жизни расхлебывал последствия вспышки гнева где-нибудь в тюрьме. Так или иначе, мысли привели меня к идее: если появляюсь я, значит, он не может решить проблему, следовательно, гарантия моей жизни заключается в том, чтобы поддерживать проблемы на должном уровне моего существования. Зачем мне разгребать чужое дерьмо, чтобы потом исчезнуть? Это глупо! Меня ведь не было десятки лет. Так пусть не ждет благодарности за возможность пожить. Конечно, жить лучше, чем быть в пустоте, так как, когда живешь, есть поле деятельности, но всю жизнь разгребать чужое дерьмо, потеряв любимую женщину, это уже слишком!
Утром меня повели к психиатру.
– Здравствуйте. Присаживайтесь, – сказал доктор, указывая на стул перед его столом. Психиатр сидел в расстегнутом белом халате. У него были седые волосы на голове и в бороде. За очками с золотой оправой виднелись глубоко посаженные карие глаза.
– Добрый день, – коротко ответил я.
Он пару секунд молча смотрел на меня, ожидая какой-нибудь реакции.
– Как самочувствие?
– Превосходное. Домой только хочется.
– Была какая-то причина случившемуся?
– Случившемуся?
– Вы сломали несколько вещей дома и не узнали жену, – произнес он, наблюдая за невербальной реакцией. Ему было важно даже не то, что я скажу, а то, как я себя поведу в ответ на провокационные вопросы.
– Перенапряжение. Так бывает, знаете, – ответил я, качнув головой.
– Раньше такое бывало? – спросил он.
– Не припомню, – ответил я, глядя на карточку перед ним. Он повернул голову и посмотрел на меня пристальнее.
– То есть вы не помните, как уже бывали здесь раньше?
– А я бывал? – спросил я. Доктор глубоко вдохнул и на выдохе ответил:
– Бывали.
Он достал листок бумаги, положил на стол и подвинул его ко мне:
– Прочтите, что там написано.
Я наклонился над листом и начал читать:

 «Меня зовут Косачев Александр Викторович. Я нахожусь в психиатрической клинике с подозрением на шизофрению. После того, как я начал забывать историю своей жизни, иначе говоря – биографию, Оля (моя жена) предложила написать этот текст на случай, если я совсем все забуду. Как уже говорилось выше, я женат, мою жену зовут Оля. Первую и единственную. У нас двое детей, а еще мы завели щенка, черного лабрадора-ретривера, которого назвали Бахвал. Недавно он догнал соседского кота, который забрался к нам на территорию и обоссал мою футболку. Чертов гаденыш… Сосед ругался, потому что кот дорогой, порода мейн-кун, насколько я помню. За футболку он все-таки заплатил.
У меня филологическое образование. Подрабатывал учителем русского языка и литературы в школе у старших классов до тех пор, пока со мной все это не приключилось. Но это как частичная занятость. Основное мое занятие – мотивирование, в чем я себя нашел. Это больше, чем просто педагог-предметник, работающий в рамках, которые не дают развернуться и забирают много сил.
Мы с Олей надеялись, что это просто невротическое, стресс, перенапряжение или что-то в этом роде, но все оказалось куда серьезнее. Радует, что моя Оля – самостоятельная и способная женщина, которая потихоньку со всем справляется. С мужем вот только не повезло: больной какой-то. Но я надеюсь, что скоро вылечусь и этот текст никогда не пригодится.
И Сань, если ты читаешь это – значит, все плохо. Не верь своей голове, верь Оле. Она единственная, кто всегда будет на нашей стороне, что бы ни случилось, и поддержит, даже если мы натворим лишнего. Цени ее, пожалуйста. Даже если не веришь во все это, цени ее хотя бы из уважения ко мне.
Спасибо!»

Я отложил лист бумаги. Текст прояснил некоторые моменты, но вспомнить что-либо, связанное с текстом, не вышло: я не помнил ни тот день, ни этот текст, ни жизнь, которая прошла за десятки лет. Понятным стало только увольнение, которое я никак прежде понять не мог: он, оказывается, не собирался полноценно работать в школе, а просто использовал ее, как подработку, пока придумывал, как выбраться из порочного круга нищеты. Саша была для него проблемой, и он от нее избавился, поскольку я не был игроком первой лиги и со мной можно было не считаться, ведь это не моя жизнь. Метод Пигмалиона, мотивационные речи и прочие вещи мы разрабатывали вместе, только я этого даже не замечал, поскольку был увлечен процессом. Название на листке бумаги было придумано им. Как только все было готово, он отбросил меня в пустоту. Во мне уже не было смысла. Единственное, что вызывало вопросы: как он развил метод, оставаясь тем, кому нужна дополнительная личность, чтобы вытаскивать задницу из дерьма?! Как правило, слабая личность создает для себя защиту, а раз так, неужели он не побоялся сцены? Или сцены не было? Почему я исчез так надолго, если он был слаб для этой жизни?!
– Все в порядке? – спросил доктор, заметив, что я задумался.
– А? – произнес я. – Да. Все хорошо. Какие-то провалы в памяти, видимо, – задумчиво ответил я. Доктор сложил руки вместе:
– Вам следует полежать пару дней у нас, понаблюдаться.
– Нет. Я хочу домой, к жене, – ответил я, зная, что меня не могут удерживать силой, тем более что я не представлял опасности для окружающих или для себя.
– Что ж, ваше право, – ответил доктор. – Я вам выпишу таблетки, пропейте их.
– От чего?
– От нервов.
– М-м. Ладно. Хорошо.
Мы распрощались, и меня увели в приемное отделение. Я вышел на улицу. На дворе было лето. Светило солнце, я хотел пойти домой, но не смог, поскольку даже не знал, где живу. Пришлось вернуться обратно и попросить, чтобы позвонили моей жене. До ее приезда у меня было полчаса или больше на то, чтобы подумать обо всем и выбрать какую-нибудь стратегию поведения для новых условий жизни. Теперь я знал хоть что-то о своей судьбе и мог ею управлять. По крайне мере, я был жив, относительно здоров, у меня был свой дом и даже уже взрослые дети, которых я никогда не видел.
Из текста, написанного другим мной, я помнил, что он заметил мое существование только после того, как я устроился в школу. Собственно, я заметил его не раньше. А шизофрения… почему шизофрения? Судя по всему, он не сказал доктору о раздвоении личности. Или, может, он и не знал о существовании меня?!
– Саш, – произнесла Оля, подходя ко мне, – ты как?
– Что? – ответил я, подняв на нее задумчивый взгляд.
Ко мне подходила женщина лет сорока пяти. У нее были черные волосы, которые слегка ложились на плечи, изумрудные глаза, небольшая родинка в виде птички на шее, очень приятный и в то же время знакомый голос. Белое платье с крупными сине-зелеными цветами колыхалось от легкого ветерка. У нее была очень хорошая фигура для ее возраста.
– Все хорошо? – спросила она, подойдя вплотную и взяв меня за руку.
– Да-да, все хорошо, Оль, – ответил я.
– Снова выпали события последних дней?
– Оль… – произнес я, не желая говорить на эту тему, а после понял, что ей нужны не слова, и обнял. – Поехали домой.
– Угу, – коротко ответила она.
Затем мы сели в машину и поехали.
Мир слегка изменился за прошедшие годы. Машины явно стали другими. Даже «Лада» приобрела современный облик. Конечно, особых изменений не было: все те же обшарпанные дома, плохого качества дороги, угрюмые люди, кричащие вывески, рекламирующие черт знает что. Телефоны стали совершенно другими, одежда ушла в минимализм и унисекс, появились редкие дома в стиле hi-tech, анимированная реклама, частично обновленные остановки. Это вроде бы не очень много, но объем изменений немного кружил голову. Казалось, что я приехал в столицу из глухой провинции. Нужно было некоторое время, чтобы привыкнуть. Я ехал, осматривался и удивлялся про себя. Это было и правда чертовски необычно: закрыть глаза – и оказаться в мире спустя двадцать с чем-то лет.
;




ГЛАВА XVI

Наш дом был на удивление красивый: двухэтажный, с лепниной и колоннами. Белые стены нравились мне больше всего. Кирпичный забор со вставками литой решетки, автоматические ворота, гараж, пристроенный к дому, брусчатка во дворе с газоном. На территории виднелся даже закрытый бассейн. Мы жили весьма неплохо. Можно даже сказать, отлично! Второй хорошо постарался. Вот только забыл, что я тоже существую и внес немалую лепту во все это.
– Ты так все рассматриваешь, будто видишь впервые, – заметила Оля.
– Что? – отвлекся я. – Просто я… даже не знаю.
Я хотел ответить, что все хорошо и я просто ищу, что можно было бы улучшить, но в носу почувствовался запах болота. Меня отбросило в воспоминания о прошлом. Мне снова было восемь лет. Я сидел в лодке, смотрел на маму. Она тянула ко мне руку, и в этот момент я понял, что это не она, а что-то очень страшное и оно хочет меня убить. Избавиться от меня!
– Саш? – произнесла Оля, вытаскивая меня из воспоминаний.
– А-а-а!!! – вскричал я, подпрыгнув на кресле и замахав руками.
– Ты что? – спросила она с испугом.
– У нас есть мамины фотографии? Моей мамы. Есть?
– Фотографии… мамины? Не понимаю…
– Оль, это просто! Есть или нет? – спросил я, аккуратно взяв ее за руку.
– Вроде бы да.
Мы зашли в дом. Нас встретил радостный черный лабрадор-ретривер. Оля сразу пошла перебирать фотоальбомы, а я, впечатленный хоромами, оглядывался. Никогда прежде мне не доводилось видеть ничего подобного. В доме была лепнина, мрамор, залитый чем-то прозрачным пол с тропинками из гравия и зеленой травой, огромные люстры, картины, изящные шторы в пол, камин, античные статуи, необычная мебель, словно с картинки дворцовых палат. По сравнению с тем, с чего я начинал жить, это был просто дворец из сказок. Мне даже в голову не приходило, что в жилом доме может быть так красиво.
– Чтоб я так жил! – произнес растерянный я.
– Ты так и живешь, – с улыбкой произнесла Оля. – Ты меня пугаешь, Саш. Знаешь, это ты, но словно не ты. Я знаю, ты переменчив, порой забываешь целые дни и недели, а потом неожиданно вспоминаешь и не помнишь другие, но в этот раз ты меня прямо удивляешь. Ты словно в первый раз все это видишь. Если бы я тебя не знала, подумала бы, что у тебя раздвоение личности или что-то вроде того.
– Да, – нервно засмеявшись, произнес я, – это было бы забавно.
– Вот фотографии, – произнесла она и положила на столик кожаный альбом с золотыми вставками. «Тут простые вещи вообще, есть?!» – подумал я про себя.
– Отлично! – ответил вслух и начал перебирать фотографии.
Жизнь матери была простой. Вовсе не сравнить с домом, в котором я теперь жил. Перебрав фотографии, я нашел пару фото, где мне было лет пять, шесть, не больше. В воспоминаниях была та самая девушка с белыми волосами из моих снов. Это выбило меня из колеи. Я видел в реальной жизни девушку, которая была копией моей мамы. Если, конечно, это была моя мать. Или что это были за сны? Может, мне только казалось?
– Доволен? – спросила Оля.
– Да, вполне, – ответил я, задумавшись. – Спасибо, Оль. Спасибо.
После нескольких минут обдумываний я огляделся. Кругом были разные фотографии жизни до моего появления. Походы в горы, рыбалка, моря, вело-путешествия, прыжки с парашюта, дайвинг, концерты, театры, музеи, выставки, семинары, выступления, разные страны... Казалось, он попробовал все в этой жизни. Рядом с ним постоянно была его жена, следовавшая за ним, куда бы он ни шел. Больше всего злило то, что я хотел так жить, но жил так он. Я планировал все попробовать, пережить, прочувствовать, но это попробовал он, а не я. Что я все это время делал? Всего лишь спал в пустоте. Одна только эта мысль об этом вызвала чувство сильнейшей обиды. Кому-то была уготована жизнь, а кому-то – закулисье. Скучное существование дублера, чья забота – вытаскивать задницу из дерьма.
– У нас есть что выпить? – произнес я.
– Выпить? – удивилась Оля. – Есть, конечно.
– Принеси, пожалуйста.
Пока Ольга ходила за фужером, я почувствовал, как во мне закипает злость. Я буквально был готов взорваться от эмоций. Потеряна была целая жизнь, о которой я раньше мечтал. Верх брало разрушение. И здесь ничего удивительного: обманутые чувства всегда будут стремиться к разрушению, злости, агрессии, уничтожению. Этот второй лишил меня путешествий, успехов и поражений, он лишил меня любимой женщины и, как минимум, дважды ее обидел. Это не могло вызывать чувство благодарности, лишь ненависть и злость.
– Ваш алкоголь, сэр! – иронично произнесла Оля.
Я обернулся и увидел перед собой женщину, которую он любил и с которой провел целую жизнь. Я увидел его главное сокровище. Это было нетрудно понять, поскольку она всегда была рядом с ним. Фотографии это выдавали. Я подошел к ней, взял за плечи, осмотрел, пытаясь понять, что он в ней такого нашел и почему выкинул меня из мира на десятки лет. Она молча смотрела на меня. Я присел, чтобы задрать ей платье, просунул руки за бедра, ухватился за талию. Сжал ягодицы. Поцеловал Олю в губы. Затем с напором злости надвинулся на нее, грубо хватаясь. Она ничего не говорила, просто подчинялась и тихонько вскрикивала. Я выплескивал злость на нее, стараясь телом выругаться за все несделанное и не пережитое. Я мстил ему за то, что совал член в другую женщину.
После секса мы молчали. Оля тихонько прижималась к моему плечу, а я, обессиленный, смотрел стеклянным взглядом в пустоту. Я осознавал, что она не виновата и я не должен ее за что-то винить, но все же понимал, что был с чужой женщиной. Во мне боролись то злость, то депрессия. Хотелось завопить «За что?», но сил уже не было. Я будто вошел в круги ада на испытание бессмысленности своего существования. Думал, что оставить в жизни что-то важное будет достаточным для счастья, но, потеряв годы своей жизни, понял, что этого все равно мало. Может быть, причина была в том, что идею реализовал другой человек, может, в том, что я был злостно обманут, или в том, что был слаб для настоящей жизни и просуществовал на вторых ролях. Черт его знает, что было из этого главным. Я знал другое: потерять жизнь в мгновение ока очень страшно. Это может подкосить любое храброе сердце.
Оля спала, а я, пьяный, сидел один в темноте у окна и смотрел в черный летный вечер. Жаль, что счастливыми в одиночку не бывают. Даже если напиться. Даже если вас двое в теле. Два десятка лет молодой жизни забрали и не дали ничего взамен, кроме изменившихся условий. Всего лишь сон в пустоте... Это неописуемо ужасно – забывать дни, еще страшнее – забывать недели, месяцы, это может свести с ума, но годы – это уже полное безумие! Становится страшно закрыть глаза – боишься снова исчезнуть. Каждая секунда начинает иметь значение, просто потому, что она твоя, она прожита, она была в жизни. И вроде бы какой вообще смысл в желании прожить каждую минуту? Но ответа не будет, потому что это не имеет совершенно никакого смысла. Это просто инстинкты. Как психически больные люди боятся потерять остатки рассудка, так и люди, теряющие кусочки жизни, боятся не прожить свое. Жаль, что я знаю, что это такое.
Взяв бутылку с собой, я прошелся по дому. Наткнулся на какой-то кабинет. Судя по всему, он был мой… или его – я уже не знал, как правильно называть. Пройдясь по комнате, я постарался почувствовать, что за человек в ней жил. В кабинете располагался огромный шкаф с книгами, разложенными по темам: психология, педагогика, справочники по психиатрии, филология, школьная литература, много книг по медицине на тему нервной деятельности, остеология, физиология, дидактика, менеджмент, маркетинг, политология и еще много всего. Одно прослеживалось однозначно: его интересовал человек, как он функционирует и как им управлять. Были напечатаны речи с корректировками от руки, пометки в блокноте на политические темы. Стояла доска для рисования маркером, а на ней был нарисован синим цветом график с осью координат. Стоял штатив, а на столе лежала раскрытая профессиональная видеокамера. Я покрутил ее в руках, полистал видеозаписи, с трудом попадая по кнопкам, нажал на видео.
 «Коммунизм нельзя воспринимать всерьез, хотя бы потому, что он не учитывает частное и априори биологическое. Когда все принадлежит всем, оно не принадлежит никому. Зачем ценить то, что является общим? Люди срут в подъездах не потому, что они либералы», – звучал голос с камеры. Для пьяной головы это было слишком сложно. Я нажал на паузу. Открыл ноутбук. Не сразу сообразил, что он сенсорный. Затем решил проверить, что стало с моим методом, и создал запрос «метод Пигмалиона Косачев». Читать было сложно, буквы буквально плыли по экрану, расплываясь пунктирными полосками. Помотав головой, я увидел видео среди результатов поиска. Нажал проиграть.

 «Каждый хочет быть счастливым, заниматься любимым делом, иметь достойный уровень жизни, но не каждый знает, как это сделать. Какое-то время я тоже не знал. Но затем, – говорил я на сцене перед тысячной аудиторией, – я решил, что пора с этим покончить. Согласитесь: что-то решить, конечно, круто. Об этом можно даже рассказать друзьям. Но что это даст? Вспомните, ведь все мы так делали. Решали что-то сделать, а потом стучались в дверь к другу и говорили: эй, друг, я тут решил такое сделать, не поверишь!.. Но что было потом? Помните? Критика! Человек так создан, что он мечтает о значительных вещах: он – супермен, альфа-самец, она – писаная красавица, а тот вообще с другой планеты – спасает гусениц лазером от злых монстров-гусей. Мы все мечтаем. И каждый мечтает по-своему. Порой безумно, необычно. Но все мы в итоге совершаем одну и ту же ошибку: тратим энергию на то, чтобы убедить других, что у нас получится что-то сделать. То есть, вместо того, чтобы действительно поступить в медицинский и стать врачом, открыть свое дело или уехать жить в другую страну, мы приходим к друзьям и пытаемся их убедить, что мы это сделаем. Но зачем?..»

Он был харизматичен, и его оправданно любила толпа. Он ходил по сцене, играл словами, угадывал настроение каждого, делая паузы в нужных местах, менял темп, когда это требовалось. Он был безупречным оратором. Он был популярен не столько из-за идеи, сколько из-за своей харизмы на сцене. И это заставляло злиться еще больше, поскольку я таким не был и не смог бы так продать интеллектуальный товар. Это вызвало ступор. Мне даже показалось, что я оправданно играл вторую роль. Он был словно пресловутый сын маминой подруги, который всегда шел впереди планеты всей. Его все любят, все у него получается, и все-то, сука, у него легко! А я – злой кусок дерьма, который смог лишь додумать его мысли, чтобы он их впоследствии рассказал. Не выдержав, я закрыл ноутбук и включил камеру. Нажал запись. На случай исчезновения решил оставить ему послание.
– Не знаю, увидишь ты это или нет, но если… Хочу, чтобы ты знал: ты не один живешь в этом теле. Ты забрал у меня Сашу! Ты забрал у меня мою жизнь! Ты забрал годы событий, которые должны были быть моими! Ты так хорошо отстроил свою жизнь на моем методе, тебе все удалось сделать… Думаешь, ты лучше меня? Думаешь, ты достоин жизни, больше чем я?
После этих слов я остановился, неожиданно осознав, что мне, по большому счету, нечего ему сказать. Я злился на него и в то же время понимал, что это я гость в его теле. От этих мыслей я заплакал и, выключив запись, сделал глоток виски.
Стресс выходил из меня всеми возможными способами. Нервный срыв, депрессия, секс, алкоголь, выговаривание эмоций, слезы... По логике вещей, мне должно было становиться легче, но не становилось, ведь жизнь эта никуда не исчезала. Второй имел полное право стараться избавиться от меня, искать пути сдерживания, не учитывая мои желания, – это правда, но, с другой стороны, он сам меня призвал, чтобы я вытащил его из того дерьма, в которое он вляпался. Фактически, я дал ему второй шанс в жизни, а он в благодарность взял и лишил меня какого-либо существования. Эта мысль больше всего меня злила. Другой был прав только в рамках своей полуправды. Если уж создал личность – дай ей жизнь, договорись, а не выбрасывай на целые годы из тела. Можно же было что-нибудь придумать! А он взял и просто выбросил меня, как только я стал не нужен. Спаси мою жизнь, разберись с проблемами, похудей, придумай гениальную идею, а потом – все, иди к черту?! Какое же это все-таки свинство!
Мне было трудно так просто взять и в один день все принять и смириться со случившимся. Да, оно уже произошло в моей жизни, да, это нельзя было изменить, да, я был на вторых ролях в этом теле, да, он действительно создал достойную жизнь, развил идею метода и довел ее до победного конца… но также он отобрал у меня целую жизнь, ничего не дав мне взамен. Просто использовал для своих целей, не более того. Обманул, как ребенка! Он внушил мне, что я был весьма ценным, важным, должен был что-то сделать большое в жизни, но, по правде, все, что я должен был делать, это вытаскивать его задницу из передряг, в которые он постоянно попадал. Во мне не было величия, не было важности, ценности, больших надежд и целей, которыми я все эти годы грезил. Ничего из этого! Все, что мне нужно было делать, – быть дублером и мальчиком для битья. Он даже не давал мне полноценно управлять телом, чтобы я мог решить все возникающие проблемы, а заставлял меня терпеть удары, предназначавшиеся ему. Он был настолько жесток ко мне, что даже не пытался со мной поговорить, совсем не замечая меня.
Алкоголь в моей крови упрощал многие вещи. Я буквально притягивал за уши некоторые факты, мысли и идеи, доходя порой до абсурда. Конечно, он не мог мне внушать какие-то мысли или контролировать тело, пока я был ведущей личностью, это были мои собственные проблемы, причем, именно психологические, а не телесные, ведь контроль над телом, на самом деле, был полный. Но нужно же было списывать на что-то свои слабости: это мне кто-то мешал, а не я был слабым. Также все эти мысли он просто не мог мне внушить, поскольку это я сам неправильно интерпретировал собственные ощущения. Я ему был нужен, но не более того. Порой достаточно неправильно интерпретировать чувства, мысли, слова, ощущения – и все сразу переворачивается вверх ногами.
Опьянение выкидывало понемногу сгустки стресса, отщипывая по чуть-чуть. Я сидел, рассуждал сам с собой, злился, успокаивался, переживал различные варианты событий, вставал на разные стороны, в то время как стрелки на часах мерно тикали, заставляя ночь становиться темнее. Спать хотелось все сильнее и сильнее. Вот я яростно говорил – а в следующую минуту уже спал, положив голову на письменный стол.
Мне было крайне трудно осознать то, что меня выбросили из жизни на десятки лет. Уходить, конечно, я не собирался. Ведь меня создали, дали волю, чувства, эмоции, я был живым и собирался жить! Собирался забрать свое. Двадцать с лишним лет, конечно, уже не вернуть, но можно было прожить оставшуюся жизнь, годы которой были еще впереди. Я решил, что не отдам ему оставшуюся жизнь и буду бороться до последнего, потому что это все, что у меня осталось. Я чувствовал, что если меня не станет, то теперь не станет уже навсегда. Я должен был бороться за жизнь как в последний раз, потому что именно таким он и был.
;




ГЛАВА XVII

Я проснулся от того, что мне очень сильно хотелось пить. Голова разваливалась. Тошнило. Поднявшись со стула, я понял, что еще не протрезвел. Трудно было понять: меня тошнило от происходящего, от себя или от интоксикации? Свет, идущий из окна, резал глаза.
– Ты что, тут спал? – спросила Оля, войдя в кабинет.
– Говори тише, – сказал я, держась за голову.
Мозг был готов лопнуть от любого громкого звука. Выраженность похмелья была слишком большой. Казалось даже, что это тот, второй, боролся за право быть реальным. Хотя эта мысль больше напоминала паранойю.
– Пойдем, – шепотом произнесла Оля и повела меня в спальню, – я тебе все принесу, ложись. Давай. Вот молодец…
Лежа было проще переносить похмелье. Может, потому что нагрузка была меньше, может, потому что в таком положении чувствительность организма к раздражителям притупляется, а может, все вместе, черт его знает. В любом случае, я лежал и проклинал чертов виски. Похмелье в двадцать пять и в пятьдесят лет – совершенно разная штука. В организме с возрастом становится меньше дофамина и боль ощущается острее. Мне хотелось даже отказаться от жизни и уйти в вечный сон. Былая прыть куда-то испарилась. Я был готов сдаться.
– Вот, выпей, – сказала Оля, подавая стакан с водой. – Поможет от похмелья.
– Там что-то есть? – произнес я, чувствуя какой-то кислый привкус.
– Молча выпей и спи.
Я послушался. Оля легла рядом, поглаживая меня по груди. Мне стало как-то легче. Похмелье ослабло. Никогда прежде никто со мной так не лежал, когда мне было плохо. По крайней мере, я не помнил такого. Это не могло не начать менять мое отношение к собственной жене. Вроде бы совершенно чужой человек, но она заботилась обо мне, как о родном. Находилась рядом, когда мне было плохо. Мне становилось спокойнее от ощущения ее заботы. Невзгоды стали маленькими и ушли куда-то в свое царство плохой погоды. Неудивительно, что тот, второй, надолго забыл обо мне рядом с такой женщиной. Она тоже спасала его. Вытаскивала.
– Знаешь, уже годы прошли, – вполголоса произнесла Оля, – а я все вспоминаю наши первые встречи. На самой первой ты был немного занудным, скованным. Когда общались в интернете, все было хорошо, но, когда увиделись вживую, в тебе не было того огня, которым ты горел. Вот нисколечко. Было такое чувство, что я пришла на собеседование, с которого хотелось уйти. В интернете ты хотел меня коснуться, и я напридумывала себе, как ты бы меня касался, даже схватил бы при встрече, обнял крепко-крепко… но, когда мы увиделись, ты как-то разом присмирел, во всем аккуратничал, говорил сдержанно. А потом прошло время, я тебе написала, а ты взял и не пришел на свидание! Просто не пришел! Я тебя так ненавидела в тот день. Готова была разорвать в клочья! Но после ты сам меня нашел, залез на балкон на третьем этаже и начал петь. Как же это было прекрасно! Я не устояла и все простила разом. В тот день ты был другим. Смелым, активным, живым, ты касался меня, не спрашивал разрешения и не ждал для этого ситуации. Помнишь, как ты пел?
– С трудом припоминаю, – ответил я, задумавшись о ее словах.
– В смысле? Совсем ведь недавно помнил, – удивилась Оля.
– Оль, похмелье… – ответил я, сморщившись от головной боли.
Оля замолчала ненадолго, а после вполголоса тихонько запела незнакомую песню. Я сначала думал о своем, о том, что она сказала про разного меня, но после, затаив дыхание, стал слушать ее. Голос, которым она пела, меня убаюкивал.

Что происходит, друг? Ты спрятался от мира и не звонишь.
И кто же теперь нас так рассмешит, как ты?
Ты мой супергерой, не погибай в сюжете своих страниц:
Мне без тебя здесь мир не победить…

Какое-то время мне было хорошо от ее вокала, но после я почувствовал, что меня словно вытягивает из собственного тела. Началась мощная дереализация, деперсонализация, галлюцинации, сильно клонило в сон. Затем головная боль исчезла совсем, голос жены стал неслышен, тревога и страх, которые терзали меня, куда-то ушли. Меня больше ничего не волновало, потому что меня больше не было в реальном мире. Песня dom!No явилась ключом для активации другой личности. Я не злился на Олю, потому что ничего не мог чувствовать, кроме одного желания – желания жить. Я еще не исчез и видел все как будто со стороны. Тело жило уже под руководством другого человека и мучилось от похмелья. Из носа у него даже пошла кровь. Оля куда-то стала звонить, просила о помощи, а я в полусне тянулся обратно в тело, стараясь вернуться, но мне было трудно бороться с густой пустотой, обволакивающей все мое существо.
Какое-то время я был будто заперт во тьме, но сном это уже не было. Это было черное заточение, в котором я просто существовал. Из него нельзя было выбраться, в нем нельзя было уснуть, нельзя было взять рычаги управления телом. Неизвестно как здесь шло время. Я мог пробыть в таком состоянии минуту, час, день, месяц или десять лет. Мне очень хотелось вырваться из этого состояния. В нем я мог испытывать какие-то желания, но ничего не мог чувствовать, словно находился в абсолютной сенсорной изоляции. Не ощущал даже вес собственного тела и положение в пространстве. От всего этого хотелось плакать, выть, но я не мог, поскольку у меня теперь не было тела. Когда человек плачет, он чувствует этот процесс иначе, просто потому что сенсоры получают информацию от напряжения тела, изменения пульса, дыхания, смены концентрации внимания и прочих вещей. У меня всего этого не было, причем, не было совсем. Лишь долгая черная пустота, в которой блуждали мои мысли и желания.
Пустота казалась бесконечной, и, конечно, такого существования я не хотел. Пробовал все, что можно было, и вскоре у меня получилось стать в некотором роде отдаленным зрителем, который не мог вмешаться ни во что во внешнем мире. Второй я сидел в комнате. Переживал о чем-то и не понимал, что происходит. Затем в комнату зашло несколько человек в белых халатах с бейджами. Среди них был знакомый мне доктор, который выступал основным собеседником. Он просил рассказать второго меня о том, что было раньше, и он в ответ начал рассказывать совершенно невероятную, нереальную историю, которой просто не могло быть. Он говорил о том, что живет повторно, что он психотерапевт, что любил какую-то Таню, что у него был бизнес, что его жену изнасиловали и она покончила жизнь самоубийством, что он убил себя и оказался здесь и что совершенно ничего не знает об этой жизни и впервые находится в данной психиатрической больнице. Но, что удивляло больше всего, ему рассказывали какие-то странные вещи про его жизнь, и он соглашался с этим. Меня же смущало несколько вещей: психиатр был старше всех остальных, его слова отдавали фальшью, а еще они говорили про какой-то нетрадиционный экспериментальный способ лечения шизофрении, которого на самом деле не существует. Я это знал наверняка, поскольку читал об этом раньше. Правда это было давно… При этом говорили очень убедительно, в терминах. Мне правда хотелось верить, и это могло бы объяснить положение некоторых вещей, хоть далеко не всех. Например, почему мы помним разную жизнь, почему его так называемая шизофрения не имеет бреда, которому свойственной опираться на чувства. Создавалось впечатление, что врачи не знали, с чем столкнулись, и пытались притянуть за уши хоть какой-нибудь диагноз, лишь бы он подошел к данной ситуации.
Долго оставаться зрителем у меня не получилось. Ни в этот раз, ни в последующие. Из-за чего-то приходилось возвращаться в страшную пустоту. Причина была не в том, что я уставал, поскольку нельзя устать, не имея тела, а в том, что просто не получалось задержаться дольше. Я был уверен, что причина даже не столько в моих стараниях, сколько в чем-то, связанном с активной личностью. И я в этом смог разобраться со временем. Как только он начинал нервничать или терять смысл жизни, так сразу же для меня появлялось своего рода «смотровое окно». И я этим, конечно, пользовался, хотя бы просто для развлечения. Таким образом я умудрился увидеть, как он ходил в кабинет к врачу и писал какой-то текст, как он говорил с Олей и просил ее умереть вместе с ним, что меня несколько удивило.
Время шло. Я размышлял в пустоте и понял одну забавную вещь: нас в теле было больше, чем двое! Эти слова подтверждала Оля, даже не осознавая правды, когда сказала, что я периодически менялся, хотя с ней последние пару десятков лет вовсе не жил. А этот новый человек даже не узнавал эту жизнь, которую жил, а значит, он был совершенно новой личностью. То есть, нас было много. Это обстоятельство было, в некотором роде, мне на руку: я мог вынудить активную личность отдать жизнь мне, убедив ее в том, что эта жизнь целиком и полностью моя, а он случайным образом забрал ее у меня и потому должен вернуть. Поэтому мне нужно было как-то с ним связаться.
Вспышками мелькали просмотры, становящиеся все более редкими, что вызвало во мне стойкое желание задержаться и создать условия для того, чтобы он давал мне возможность хотя бы иногда за ним наблюдать. И тогда я вспомнил про галлюцинации, о которых он говорил, и решил проверить их способность вмешиваться в реальную жизнь, влиять на него, что-то делать с ним, чтобы хоть как-то дать о себе знать. Шанс выдался через довольно долгий промежуток времени. В день X на улице было солнечно, кажется, был сентябрь, который еще радовал теплом, в воздухе витал сладкий аромат выпечки, а по дому носился черный лабрадор-ретривер. Я смог появиться, поскольку он нервничал из-за того, что семья, которую он вовсе не знал, собралась за большим столом и говорила с ним о вещах, о которых он понятия не имел. Я наконец-то увидел своих детей, которых, конечно, было сложно признать своими. Второй я встал, осмотрел всех сидящих и произнес:
– Я хочу поднять этот бокал за то, чтобы чувство реальности никогда нас не покидало!
Он явно нервничал сильнее обычного. Произносить тосты, как и все люди, побаивался. Тут-то я и решил вмешаться. Основываясь на его рассказах о галлюцинациях, сымитировал женский стон у него в голове, точь-в-точь как тот, о котором он говорил врачам. Чем сильнее он нервничал, слыша женский стон, тем выше была моя власть над его жизнью. Я понял, что таким путем могу создавать галлюцинации, играть с его судьбой, влиять на его дальнейшую жизнь, а не прозябать в вечной пустоте. Все было до смешного просто: моя жизнь – его страх.
Алкоголь, конечно, искажал восприятие, но все же я мог на него влиять. На основе этого факта я принял решение создать страшное существо, которого бы он панически боялся и, тем самым, выпускал меня в реальность, давая рычаги для косвенного управления своей жизнью. Возможно, это привело бы к тому, что однажды он захотел бы отдать мне свою жизнь насовсем. Изрядно постаравшись, я создал черного демона, который становился сильнее, страшнее и больше от возникающего страха. Так у меня появилась причина терпеть тьму. И чем больше я понимал возможную свободу, тем сильнее хотел напугать свою подопытную мышку. Я больше не был тем гуманным человеком, которым когда-то был, я стал самым настоящим демоном, потому что хотел жить. Во что бы то ни стало я решил добиться своего и довести дело до победного конца, введя жертву в такое состояние страха, которое заставило бы его не просто отказаться от жизни в мою пользу, а буквально умолять меня ее взять. Я стал тьмой, живущей в человеке. Архетипом тени. Я понял, что ад существует в каждом из нас. Мы сами его создаем, когда причиняем кому-то страдания. Он причинил страдания мне – я стал его самым настоящим адом. Я стал его демоном.
;




ЭПИЛОГ

О том, что было дальше, можно прочитать в книге «Переживая прошлое II», но уже от другого лица. Что касается демона, то там главный герой, конечно же, не будет понимать кто или что это, зачем существует и почему появляется. Для большего реализма книги были написаны в обратном порядке (сначала «Переживая прошлое II», затем – «Метод Пигмалиона»). Дальнейшее тесное переплетение сюжетов еще будет встречаться, поскольку за основу взята целая вселенная со своими правилами и законами. Все продумано таким образом, что каждая последующая книга описывает что-то свое, примыкая к центральному, на данный момент, сюжету романа «Переживая прошлое». Также дорабатывается целая философия, объясняющая весь описываемый мир и причины именно такого существования. Ключ-книга с конечной мыслью для понимания всей создаваемой книжной вселенной будет начата лишь через пару десятков лет. На данный момент она находится на стадии отшлифовки (сюжет произведения уже разработан и готов к написанию).
Все книги продуманы настолько, что их можно читать в абсолютно любом порядке, потому что они являются самостоятельными благодаря тому, что замыкаются сами в себе и буквально выворачивают время и пространство наизнанку, создавая общую свободу сюжета, которую можно менять, как угодно, ничего при этом не теряя. Даже если покажется, что сюжет имеет одну общую линию, то в будущем все разорвется, переплетаясь с другими книгами. («Переживая прошлое I», «Переживая прошлое II», «Переживая прошлое III» и аннотации к книгам – не более чем внешняя условность «единого» сюжета. На самом деле они не ближе друг к другу, чем «Трудный выбор» к книге «Нулевая борьба. Пролог»).
Что касается упомянутого в книге метода Пигмалиона, то он является уникальным в своем роде. Способен изменить жизнь, сделать ее полноценной и осмысленной, но у метода есть одно слабое место: счастливыми в одиночку не бывают. Умаляет ли это его значимость? Нет, ни в коем случае! Мы живем в мире смыслов, причин и следствий, мы задумываемся, откуда мы, куда идем, а также строим планы, чтобы чего-то достичь и кем-то стать; поэтому для человека станет трагедией однажды узнать, что он ничего за свою жизнь не сделал или не достиг. Чтобы этого не случилось, собственно, и был разработан метод Пигмалиона. Его сущность довольно проста: создай то, что сам сможешь полюбить. Несмотря на свою простоту, он довольно сложен. Можно ошибиться в выборе дела всей жизни, крайне трудно сделать что-то невероятное (сделав что-то хорошее, уже хочется поделиться, но не всегда это будет встречено положительными откликами), и там еще очень много подводных камней. Если этого всерьез бояться, то лучше даже не пробовать. Но, так или иначе, выбор за вами! Все возможные нюансы были расписаны в статьях и общих умозаключениях, присутствующих в этой книге.
Надеюсь, метод Пигмалиона вам пригодится и вы сможете использовать его с умом. Я лично его придерживаюсь уже семь лет.
PS.: стихи написал я. Прошу дать комментарии на эту тему. Очень хочется узнать мнения и оценки, поскольку я никогда всерьез не олицетворял себя с поэтическим миром.

Ну, а теперь – к благодарностям! Уже традиционно хотел бы выразить благодарность Александре Шарабура (Калугиной), прекраснейшему доктору, которая на протяжении всех книг помогает исправить медицинские неточности, которые я порой допускаю. Также хотел бы поблагодарить Евгения Бритвак за консультацию и поправки на тему единоборств (есть отступления от рекомендаций).

Также не могу обойти стороной исполнителей:
• dom!No – за песню «Друг»;
• «Грот» – за песню «Откуда мне знать тебя».

Не могу не поблагодарить профессионалов, работавших с книгой: Анжелу Ярошевскую, замечательнейшего редактора, а также Елену Сокову, художницу, на чьи рисунки вы смотрите, когда видите эту книгу.

Для меня очень важно иметь читательский отклик, чтобы эффективнее совершенствоваться в писательском деле, поэтому пишите, комментируйте и просто добавляйтесь в друзья! Всем добра!

Контакты для связи со мной:

Вконтакте: https://vk.com/nekosachev
Instagram: https://www.instagram.com/nekosachev/
Twitter: https://twitter.com/nekosachev
Facebook: https://www.facebook.com/nekosachev
Одноклассники: https://ok.ru/nekosachev
Почтовый ящик: nekosachev@gmail.com

Россия, город Челябинск.
Сайт: nekosachev.ru

© Copyright: Александр Косачев, 2018 г.

Все права защищены. Никакая часть книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

PS.: цитаты и небольшие отрывки выкладывать не возбраняется.

ISBN 978-5-9500349-3-0 © Александр Косачев

УДК 821.161.1-311.1
ББК 84(2=411.2)64-44