Переживая прошлое II

Жанр: Психологическая драма
Количество страниц: 205
Год: 2018

АННОТАЦИЯ:

«Переживая прошлое II» продолжает историю сразу двух книг: «Переживая прошлое I» и «Метод Пигмалиона». В новом произведении, герой пробует жить обычной жизнью. Но все выходит из-под контроля, когда ремиссия заканчивается и безумие прошлого пытается стать настоящим.

*Не желательно к прочтению беременным, а так же людям с психическими отклонениями. (+18)

ISBN: 978-5-9500349-2-3

© 2012-2019 Александр Косачев, nekosachev.ru

;





ГЛАВА I

После того, как врачи окончательно убедились, что я в порядке, меня отпустили на домашнюю реабилитацию. По условиям договора, который когда-то подписала Ольга, нам полагалась жирная компенсация, благодаря которой я мог беззаботно сидеть дома и не думать о деньгах. Желание покончить с собой меня покинуло. Дни начали повторяться. Я даже стал привыкать к своему отражению в зеркале и лишь изредка пугался, когда не ожидал встретить собственный взгляд. Конечно, без последствий эксперимент не остался: мне казалось, что я живу чужой жизнью, но ведь и другой жизни, которую я мог бы признать своей, у меня не было. Было лишь чувство заточения, будто я был в чужом теле. И вроде меня обнимала жена, дети называли папой, но я их не узнавал. Все равно, что взять человека, засунуть в незнакомый дом и сказать: теперь это твоя семья и другой у тебя никогда не будет. Живи! И вроде не бьют кнутами, не колют раскаленными иглами и даже не растянули на дыбе, но все же ощущение, что я нахожусь в чужой семье, меня не покидало, держа холодную руку на горле.
Дома бегал черный лабрадор-ретривер и признавал меня за своего. Даже в первый день он на меня не лаял, а, напротив, обрадовался. Именно это и заставило меня успокоиться, ведь собака не может лгать: раз она рада меня видеть, значит, она меня знает и мне говорят правду. Получается, это со мной что-то было не так.
Для себя я решил, что причина моего состояния в том, что мое подсознание старается защититься. Смена реальностей вызвала диссоциацию. Психиатр, в свою очередь, уверял, что у меня шизофрения и сейчас период ремиссии, но я не верил этому, так как не все ему говорил, желая, чтобы от меня просто отстали. Мне хотелось наконец-то побыть в так называемом доме и, возможно, вспомнить ту жизнь, о которой мне говорили. Да и зачем докапываться до истины, если, по большому счету, она ничего бы не изменила? Я так устал жить, убеждая всех, что я здоров и моя психика стабильна, что потерял всякое желание бороться. Бороться все равно было не за что. Таня счастлива в Германии, и ее жизнь сложилась вполне хорошо, а вот Арину и Олю я перестал узнавать уже после первых недель в новом для меня мире. Имена были те, роль в моей жизни также совпадала, но это были не они. Ни их характер, ни их привычки, ни их опыт не были теми, что я привык помнить.
– Пойдем кушать, – сказала Оля, зайдя ко мне в кабинет. Я проводил взглядом ее тонкий стан и качающиеся черные волосы, легко касающиеся плеч. Отправился вслед за ней. По дому витал запах жареного мяса. На обеденном столе были аккуратно расставлены белые тарелки со свежим стейком и вермишелью из белого риса. Оля улыбалась, глядя на меня яркими изумрудными глазами. Ее фактурные черты лица напоминали хитрую лису, которая взглядом пыталась меня околдовать. Я сел за стол под звук наливающегося в стаканы кампари.
– Мне же нельзя пить, – произнес я.
– А мы не собираемся пить, это аперитив.
Оля что-то рассказывала о бытовых домашних делах, будто мы и правда были полноценной зажиточной семьей. Словно ничего не было. Наверное, она изо всех сил старалась начать жить как раньше, жизнью, которую она потеряла. Так или иначе, Оля говорила, а я сидел, разрезал сочный стейк на небольшие кусочки и думал о жизни, которая у меня когда-то была.
– Саш? – произнесла Оля.
– Что? – ответил я, подняв голову.
Она смотрела на мою тарелку.
– Ты режешь этот кусок мяса уже несколько минут.
– Прости, задумался, – ответил я, а потом подумал: какого черта все так пресно в жизни? – Знаешь, к черту приборы, буду кушать так, – сказал я, откладывая нож с вилкой на салфетку и принимаясь есть руками. Оля на секунду впала в ступор, а после повторила за мной. Потом мы рассмеялись. Из наших отношений начало уходить напряжение фарфоровой жизни, которую нам было тяжело соблюдать уже не первый месяц.
– Аперитив же был, – сказал я, глядя, как Оля наливает очередной стакан кампари.
– Это дижестив. Чтобы лучше переваривалось, – уточнила она, а затем показала пальцем на бутылку: – К тому же, посмотри.
– Она не пустая? – спросил я, не понимая ее.
– Да нет же! Цвет!
– Ты специально взяла напиток рубинового цвета?
– Нет, я об этом подумала только сейчас…
После этой заминки мы замолчали. Оля была растеряна, но старалась не подавать виду. Закончив ужин, мы перешли в гостиную, уселись в кресло и закутались в плед у камина, рассматривая танцующие языки пламени. Огонь своей изменчивостью захватывал наше внимание, каждый раз представляясь в новых образах.
– Ты знаешь, мне казалось бредом то, что ты говорил о своих снах. Но ты был очень настойчив, – произнесла Оля, – и я поддалась тебе, потому что ты всегда был другим, не таким, как все остальные, кто за мной ухаживал. Поначалу отшивала, поскольку думала, что это твой метод, так сказать, склеить меня, но потом ты сказал, что мы будем вместе через год. Я лишь усмехнулась. А когда год прошел, ты не появился… Я специально ждала, чтобы показать, что ты не прав, думала, ты сам мне напишешь, что ошибся. Но тебя не было. Ты жил своей жизнью. Ах, если бы ты знал, как меня это бесило! Ты жил без меня! Я тогда думала, что сойду с ума. И, наверное, сошла бы, если бы не появилась сама в твоей жизни. Но ты меня продинамил! Это меня задело еще больше. А после появился… Ты это спланировал? Ну, сначала продинамить, а потом покорить?
– Оль, я уже почти забыл об этом, – ответил я, стараясь поддержать разговор, будто бы знал, о чем она говорила.
Слова Ольги подняли воспоминания о снах, которые мне снились когда-то давно. Затем произошел инсайт. Я осознал, что мне всю жизнь снилась не Оля, а совершенно другая девушка! Я это понял, так как в моих снах та самая девушка была ниже меня на полголовы, а Оля была ростом ровно с меня. Возможно, именно поэтому я не почувствовал себя с Олей, как дома. Подсознание узнало об ошибке и стало отталкивать новую реальность.
– Что-то случилось? – спросила Оля, почувствовав неладное.
Я не знал, что ответить. В голове не было нужных мыслей. Но одно я знал точно: нельзя говорить Оле правду. Ни одна женщина не потерпит соперницу в сердце любимого мужчины. Умрет сама и уничтожит того, кого любит, но не отступится. Либо сделает из мужчины тряпку, а затем разлюбит или испортит себе жизнь в попытках ему отомстить. Но так просто, как это может сделать мужчина, не отпустит.
– Кажется, алкоголь мне еще рано пить, – ответил я, стараясь все списать на экзогенные факторы.
– Может, тебе полежать?
– Да, пожалуй.
Лежать на месте мне было трудно. Но и пойти куда-либо без Оли я не мог, потому что она бы последовала за мной и не дала разобраться в нахлынувших мыслях.
– Знаешь, мне кажется, есть люди, как кошки, и есть люди, как собаки, – сказала Оля. – Кошки способны только принимать любовь и проявляют себя только когда что-то нужно, а собаки будут терпеть любую боль, даже когда их пинают, но все равно будут любить, взамен не получая ничего, кроме объекта любви. Ведь, похоже, так оно и есть, да? Уверена, так и есть. Ты бы к кому себя отнес?
– Котопес.
– Ммм… Хорошо. Какую кличку ты бы себе тогда примерил: кошачью или собачью? – улыбаясь, спросила Оля.
– Нам вроде уже не по двадцать лет, – грубо ответил я, чтобы Оля отстала и дала мне возможность подумать. Ее болтовня не давала сосредоточиться.
– Прозвучит банально, но, знаешь, стоит потерять что-нибудь ценное, – и сразу многое понимаешь и вновь открываешь для себя прописные истины, заключенные в простоте. Я не юна, я это помню. Нам уже неплохо за пятьдесят. Ну и что?! Чтобы жизнь заиграла по-новому, ее нужно увидеть в новом свете.
– При деменции человек откатывает в своем умственном развитии.
– Старый дурак! – ответила Оля и отвернулась от меня.
Я обнял ее сзади и задумался о возрасте, про который она говорила. Сколько мне еще осталось, двадцать-тридцать лет? Когда телом уже не молод, наконец-то начинаешь задумываться о жизни с позиции сделанного, потому что понимаешь, что вечная жизнь – это не про тебя и время подходит к концу. Смотришь и ищешь, что же все-таки успел сделать стоящего. И ведь, если вдуматься, жить чужой жизнью – значит, потерять свою! Потерять ту самую девушку из снов. Потерять те чувства и эмоции, которые должны были быть моими. Потерять все и быть обманутым. В целом это было основным камнем преткновения, который все это время не давал мне спокойно отпустить прошлую жизнь и устроиться в этой, как будто она моя с рождения.
В раздумьях мы заснули.
В окна несмело пробралось утро. На небе пенились облака. Оля еще спала, а я проснулся со стойкой убежденностью, что мне в этой жизни не место. Это, конечно, казалось абсурдом: прекрасная для своих лет жена, хороший дом, полная обеспеченность, самостоятельные дети, которые живут отдельно. Казалось бы, что еще надо? Но это было чужим и что-то во мне сильно противилось принимать чужую жизнь за свою.
Спустившись на первый этаж, я прогулялся по гостиной. Сложил на диване оставленный с вечера плед. Убрал стаканы. А когда смотрел, что еще прибрать, взглядом зацепился за фотографию на камине. В рамке за стеклом улыбались счастливые лица. Я взял фото в руки и сел на диван, разглядывая каждый изгиб кожи, чтобы в точности понять все эмоции. На брови был тот же шрам. Родимые пятна совпадали и у меня, и у Оли. У нее была маленькая родинка на шее в виде птички. Придраться было не к чему. Я отклонил фотографию от себя, стекло отблеснуло моим отражением, и я заметил, что в нем что-то не так. Вытащил фото из рамки, подошел к зеркалу и начал разглядывать себя. Но все было тем же самым. Кроме морщинок на лице: они немного изменились по форме. Тогда я взял другое фото и также подошел с ним к зеркалу, а затем со вторым, третьим, четвертым… Морщинки и правда изменились! Это значило, что характер и темперамент стали другими. Если сменится характер, то изменения будут, но незначительные, проявятся в тоненьких морщинках, но если сменится еще и темперамент, то форма морщинок изменится в принципе. Как складки на руке: стоит человеку глубоко поменяться, как все неосновные линии на ладони изменятся вслед.
– Это мы на отдыхе были, помнишь? – спросила Оля, зайдя в комнату и поправляя на себе махровый халат.
– Где-нибудь есть мои старые записи на листе бумаги? Нужны именно от руки.
– Зачем они тебе сейчас? – сонно ответила она.
– Оль, – сказал я, подойдя к ней и взяв ее за плечи, – мне нужны мои старые записи. Пожалуйста!
– В кабинете посмотри, – удивленно ответила она. – Твои же записи.
– Точно! – сказал я, поцеловал ее в лоб и помчался наверх.
Прежде чем взять лист со своими старыми записями, я на чистом листе написал несколько предложений. Затем сравнил. Почерк отличался. Причем он был совершенно другим. Если старый почерк был мелким и петельки смотрели вверх, то мой настоящий был среднего размера и петельки смотрели вниз. Также в старом буква «т» была с подчеркиванием сверху, а у того, что был сейчас, она писалась по-разному: то как печатная, то как прописная, но без подчеркивания.
Я откинулся в кресле, выдохнув:
– Я не сумасшедший…
– Что? – спросила Оля, услышав мой шепот.
– Оля! – воскликнул я. – Сядь!
Она послушно села и уставилась на меня. Ее черные волосы свисали на лицо, а изумрудные глаза ждали объяснений. Все в ней было готово меня слушать.
– Я изменился? По сравнению с тем, какой я был? Я изменился?!
– Что? В смысле?!
– Я изменился после того, как пришел в себя?
– Да. Ты изменился. Ты ешь, как крестьянин, и даже не понял вчера про цвет кампари.
– Как крестьянин? – переспросил я, не поняв, о чем говорит Оля.
– Ну, как быдло! Ты кладешь локти на стол во время еды, а когда ешь, тарелку наклоняешь к себе, а не от себя. И про цвет не понял, хотя сам мне рассказал негласное правило: подавать светлые напитки в качестве аперитива, а тёмные – как дижестив. Я уже молчу про культуру пития…
– Ясно. Смотри, – сказал я, протягивая ей листки с почерком.
– Что это? – спросила Оля.
– Присмотрись!
– Ну… – произнесла она, а после осела в кресле.
– И еще это, – сказал я, протягивая ей наше фото. – Морщинки!
Она осмотрела фото, затем меня. После перевела взгляд на листы бумаги.
– Мне говорили, что ты, возможно, будешь вести себя иначе, но не говорили, что настолько. Ты ведь меня совсем не узнаешь, да?
– Совсем.
Мы немного помолчали. Я хотел дать ей время подумать, прежде чем рассказать свою идею. Она огорченно посмотрела на меня. Вздохнула.
– Мне кажется, я не твой муж. Мы случайно поменялись. Он оказался на моем месте, а я – на его. Поэтому мы так отличаемся. Тело прежнее, да, но психика совершенно другая! Ты же сама все прекрасно видишь.
– Ты в своем уме?! Что ты несешь?
– Оля, посмотри на меня! – Я обхватил ее голову ладонями. – Я совершенно не узнаю тебя. Всю эту жизнь. И ты сама видишь, что я другой! Что-то произошло, когда меня лечили. Нужно повторить процедуру, и все вернется на место. Я здесь чужой!
– Ты хочешь в клинику? – спросила она.
– Да. Нужно все повторить.
– Ладно. Хорошо, – ответила она и с обидой на лице отправилась переодеваться.
– Оль, ты должна мне помочь! Обещай, что поможешь, – сказал я ей вслед.
– Я обещаю, – ответила она, остановившись и повернувшись ко мне. – Ты доволен?
– Да… – ответил я виновато, понимая, что причинил ей боль.
Мы собрались, сели в машину и поехали в клинику. Я сидел на пассажирском сидении и смотрел в боковое окно, переживая о том, как бы не ошибиться, как не умереть, пока будем пробовать, и вообще сомневался, получится ли... О чем думала Оля, я даже не представлял. Столько времени любить человека, а он вдруг заявляет, что он не он, а тот, кого она полюбила другой. Просто какое-то сумасшествие... Я сожалел о своем поведении по отношению к ней.
– Ты уверен, что этого хочешь? – спросила Оля, когда мы подъехали.
– Да, – ответил я, утвердительно качнув головой, – по-другому нам с тобой никак. Мы должны вернуться каждый в свою жизнь.
– Пошли.
Когда мы зашли в клинику, Оля на секунду отлучилась что-то шепнуть в регистратуру про кабинет психиатра. Затем мы поднялись на второй этаж и зашли в уже знакомый кабинет.
– Здравствуйте, – произнес я. Ольга молча прошла внутрь.
– Здравствуйте. Присаживайтесь, – сказал Семен Алексеевич, указывая на стулья перед его столом. Психиатр сидел в расстегнутом белом халате. У него были седые волосы на голове и в бороде. Глубоко посаженные карие глаза легко просматривались за очками с золотой оправой.
– Саше нужно помочь. Я обещала.
– Чем же, позвольте поинтересоваться?
– Он хочет провести повторную процедуру. Он считает, что он – это не он, а другой человек. А мой муж сейчас живет его жизнью, – произнесла Оля, явно раздраженная возникшей ситуацией.
– Это исключено! Повторная процедура вас убьет, – ответил психиатр.
– Почему? – спросил я.
В кабинет вошли санитары.
– Оля? – вопросительно произнес я, посмотрев на них, а потом на нее.
– Помогите ему, – произнесла она.
Стоило ей произнести эти слова, как в ту же секунду по ее щекам потекли слезы. Затем она встала и быстро вышла из кабинета. Раздался звук закрывающейся двери, и у меня сдали нервы. Осознавая, что мой план рушится на глазах, я бросился из кабинета за Олей, но угодил в руки к санитарам.
– Оля! Оля-я! – кричал я, но она не возвращалась.
Мне что-то вкололи. Через пару минут стало спокойно. Где-то в глубине глаз душа моя еще кричала, но уже совсем далеко и очень тихо. Словно споткнувшись над пропастью, что-то внутри уходило на второй план. Когда меня вывели из кабинета, я успел увидеть сидящую на полу Олю, которая прижала колени к груди. Она сидела, опершись спиной о стену, а меня буквально проносили рядом. Изо рта тянулась слюна, которую я не успел сглотнуть. Попытался вытереть ее о плечо, чтобы Оля не видела этого, но не удалось это сделать. Увидев меня, она подумала, что я что-то хотел ей сказать, и вскочила на ноги.
– Саша?! Саша!!! – закричала она и побежала за мной, но ее остановил Семен Алексеевич.
Крик жены затихал где-то вдали. Меня клонило в сон. Сознание перестало справляться с препаратом. Веки сомкнулись, стало темно. Дом с женой сменился палатой с диагнозом.
;





ГЛАВА II

Я очнулся в наблюдательной палате, привязанный к койке. Судя по всему, из-за повышенной дозы аминазина возникло состояние сна. Налицо была астения и сухость во рту. Ничего не хотелось. Даже вонь в комнате не вызывала протеста, а просто была в ней сама по себе. Глаза лениво рассматривали угол помещения, где смыкались две стены и потолок. Цвет потолка был белым. Цвет стен – светло-серый, без рисунка. Никаких эмоций он не вызывал. На окне стояла решетка с узором советских времен, который я смог рассмотреть на полу благодаря лучам солнца, проникающим в палату. Вокруг лежали обколотые и привязанные больные с обострением. Время просто текло, так же медленно, как обычно, но только это не вызвало какого-то негодования. Можно было просто подумать, но мысли с трудом возникали в голове. Для современного человека это очень страшное состояние – остаться без раздражителей, и потому он бы стал убегать: то в телефон, то глазами в окно, то в память, но не сидел бы просто так. Перспектива остаться наедине с самим собой, чтобы прислушаться к собственному телу, вызывает некоторый ужас в современном человеке, ведь он в кои-то веки начинает слышать существо, которое всегда носит с собой.
Мне было жаль Ольгу. Она ждала мужа из психушки, а вернулся другой человек. В моей памяти сохранились ее глаза, когда меня выводили из кабинета психиатра. В них была паника. Кажется, мужа она любила больше жизни и была готова даже поверить мне, лишь бы он вернулся из небытия и все стало как раньше.
– Как самочувствие? – спросил меня Семен Алексеевич, когда я более-менее пришел в себя.
– Хочется пить, – ответил я.
Доктор осмотрел меня. Голову давило в подушку, она была будто свинцовая. В глазах мутнело.
– Кажется, развезло на старых дрожжах, – прокомментировал Семен Алексеевич.
– Это был аминазин? – спросил я.
– Нет. Тизерцин. Он быстрее успокаивает. Думаю, вам еще нужно время, чтобы прийти в себя. Увидимся завтра.
– Угу, – ответил я, после чего меня отвели в общее отделение, выделив новую койку. Пролежав некоторое время, я отключился, но проснулся ночью от шума в палате. Кто-то стучал по стене чем-то тупым и мягким, непонятно чего добиваясь и, собственно, от кого. Встать, чтобы остановить немного раздражающее безумие, было лень. Понимание того, что я вновь оказался в клинике, довольно быстро настигло даже спросонья, но уже не вызвало никакого протеста. Лекарство явно еще действовало.
Утром меня привели к Семену Алексеевичу.
– Я вижу, вам стало лучше, – сказал доктор, жестом приглашая присесть напротив.
– Помните, я вам рассказывал о том, что со мной было? – спросил я.
– Да, припоминаю.
– Хорошо. – Я посмотрел на стол, а затем на доктора. – Мне нужно вернуться. Понимаете, произошла ошибка. Меня здесь не должно быть! Я хочу, чтобы вы вкололи препарат, который использовали раньше, и отправили меня снова туда. Потому что там сейчас другой человек, который находится вместо меня и тоже, возможно, нуждается в помощи.
– Другой человек? – заинтересовался Семен Алексеевич.
– Да. Муж Ольги. Видимо, препарат нарушил пространственные границы и нас бросило в альтернативные тела. Звучит как полный бред, но смотрите: у меня другие привычки, не как раньше, морщинки на лице изменились, а это значит, что появился другой характер и, возможно, даже темперамент. И, что немаловажно, у нас совершенно разный почерк. Вы ведь сами знаете, что почерк невозможно резко изменить или подделать.
– По этой причине вы решили, что живете чужой жизнью?
– Я чувствую, что живу чужой жизнью! Это может казаться параноидной шизофренией, но тогда почерк не изменился бы. А он другой!
– Напишите что-нибудь на листе, – сказал доктор и протянул мне чистый листок и синюю ручку.
– Что угодно? – спросил я.
– Да. Пару предложений.
Посмотрев в окно, я сделал запись: «Мне нужно, чтобы вы просто поверили и дали мне шанс попробовать, и, если не получится, я соглашусь на любой диагноз, который вы мне решите поставить».
– Могу заплатить, если хотите, – произнес я, отодвигая лист от себя.
– Но, если сработает, вы исчезнете и появится другой человек, который не будет помнить об этом разговоре, – ответил Семен Алексеевич.
– Да, вы правы. Я могу поговорить с женой, и она привезет деньги. Она будет рада возвращению своего настоящего мужа.
– Знаете, я был бы рад вам помочь, но дело в том, что нет никакого препарата. Мы вам подыграли, чтобы вы сами постепенно все вспомнили и разрушили то, что мы вам рассказали. Память должна была вернуться. Мы надеялись. У вас симптомы ретроградной амнезии. Вы физически пошли на поправку, но до сих пор совершенно не помните свою настоящую жизнь.
– В смысле?! Что вы такое говорите? Была ведь комиссия!
– Я читаю лекции в вузе на кафедре психиатрии и пригласил студентов-аспирантов поучаствовать в небольшом эксперименте, который, кстати, немного помог вам адаптироваться к реальной жизни. Жаль, что ненадолго. А ведь решение было действительно хорошим.
– Этого не может быть! – растерялся я, бегая глазами по столу и взявшись за голову.
– Сами посмотрите. – Доктор протянул лист с моей записью и лист, написанный мной, когда я только пришел в себя и писал, что думаю. Текст начинался так: «Человек создал для себя выбор, выбор дал варианты. Ориентация на удовольствия развратила варианты и создала общество потребления…».
– Ну, правильно! Я же только появился после эксперимента в этой жизни, – выдохнув, произнес я.
– Ой, не та! – произнес Семен Алексеевич и протянул другой лист, на котором был другой текст, но написанный точно таким же почерком. Что-то начало вспоминаться, вызывая деперсонализацию.
– Вы помните, как это писали? Мы тогда с вами составляли портрет семьи. А перед этим вы жаловались на пробелы в памяти. Прочтите. Что там написано?
Я наклонился над листом и начал читать:

 «Меня зовут Косачев Александр Викторович. Я нахожусь в психиатрической клинике с подозрением на шизофрению. После того, как я начал забывать историю своей жизни, иначе говоря – биографию, Оля (это моя жена) предложила написать этот текст, на случай, если я совсем все забуду. Как уже говорилось выше, я женат и мою жену зовут Оля. Первую и единственную. У нас двое детей, а еще мы завели щенка, черного лабрадора-ретривера, которого назвали Бахвал. Недавно он догнал соседского кота, который забрался к нам на территорию и обоссал мою футболку. Чертов гаденыш… Сосед ругался, потому что кот дорогой, порода мейн-кун, насколько я помню. За футболку он все-таки заплатил.
У меня филологическое образование. Подрабатывал учителем русского языка и литературы в школе у старших классов до тех пор, пока со мной все это не приключилось. Но это как частичная занятость. Основное мое занятие – мотивирование, в чем я себя нашел, это нечто большее, чем просто педагог-предметник, работающий в рамках, которые не дают развернуться и забирают много сил.
Мы с Олей надеялись, что это просто невротическое, стресс, перенапряжение или что-то такое, но все оказалось куда серьезнее. Радует, что моя Оля – самостоятельная и способная женщина, которая потихоньку со всем справляется. С мужем вот только не повезло. Больной какой-то. Но я надеюсь, что скоро вылечусь и этот текст никогда не пригодится.
И Сань, если ты читаешь это – значит, все плохо. Не верь своей голове, верь Оле. Она – единственная, кто всегда будет на нашей стороне, что бы ни случилось, и поддержит, даже если мы натворим лишнего. Цени ее, пожалуйста. Даже если не веришь во все это, цени ее хотя бы из уважения ко мне.
Спасибо!».

Я отложил лист бумаги. В голове промелькнули воспоминания о том, как я это писал. День тогда был солнечным. Оля пришла и попросила на всякий случай написать этот текст. Но, наряду с воспоминанием, меня не отпускала деперсонализация, которая давала ощущение, что я наблюдал за кем-то из тела и просто просматривал сюжетную линию, как какой-то фрагмент, записанный у меня в голове.
– Я писал другой ручкой. Не этой, верно? Тогда еще в кабинет зашел санитар и сказал, что привезли кого-то важного.
– Да, все верно. Теперь вы мне верите? – спросил доктор.
– Да. Кажется, да.
– Теперь понимаете, откуда в вашей истории взялись коты породы мэйн-кун? Откуда пес Бахвал? А тот бренд одежды, который вы якобы создали… я, кстати, долго не мог понять, откуда вы его взяли, но потом узнал: Оля носит такую обувь. Видимо, вы увидели надпись, она вам понравилась, но вы не придали этому значения, а потом выдали за свое. Ваша история прошлого, которую вы пережили заново, находится в рамках ваших представлений о мире и жизни, которые вы имели на момент всего произошедшего. Не заметили? Неприятности относительно легко и своеобразно сходили с рук, а вся ваша жизнь в итоге крутилась вокруг психиатрической больницы, в которой вы все это время находились. Понимаете, это выдумка вашего мозга. Хоть и живописная, но выдумка. Вы довольно много знаете по долгу своей работы и интересам в целом, и потому даже специалисту ваша жизнь может показаться реальной, словно она действительно была. Но история ограничена рамками ваших знаний. Она не аффективна и этим не похожа на бред, но все же является ограниченной и взятой исключительно из вашего личного опыта.
– Там была Таня…
– Вероятно, вы ее любили, когда учились в школе, но боялись признаться в этом, потому что, судя по вашему рассказу, она была довольна задиристой девушкой и одноклассники, возможно, вас бы обсмеяли. В итоге вы скрыли эту информацию. А когда она уехала, пережили травму, которая протекала замаскированным образом. Спустя годы, вероятно, вы с ней даже общались, поскольку хорошо знали, что она чувствовала, когда сменила место жительства. Причем инициатором общения наверняка стали вы. Я прав?
– Наверное. Я не помню, – отрезал я.
– Скорее всего. Иначе бы вы не смогли так точно описать ее переезд. Ну, а ее трудная судьба – это ваши страхи относительно ее жизни там. Вы очень за нее переживали. К тому же проституция в РФ не так устроена, как вы описывали. Притоны находятся в самом городе и полностью крышуются полицией. Но, что забавно, вы ведь это знали, но по какой-то причине ваше подсознание решило оформить все именно таким образом, как вы рассказали. Романтизация, я думаю. Ну, и ключевым будет то, что в той жизни, которую вы описывали, вы были психотерапевтом: психотерапевт – это изначально врач, следовательно, у вас должно быть медицинское образование и медицинские знания. Задав себе банальные медицинские вопросы, вы поймете, что у вас в принципе нет системных медицинских знаний, которые можно получить, обучаясь на врача. Например: где находится берцовая кость, зачем нужна селезенка, чем характеризуется венозное кровотечение и артериальное, для чего применяется раствор сульфацила натрия, находящийся в аптечке? Между прочим, это банальные вопросы для любого врача, на которые он с легкостью ответит.
– Это все так трудно принять, – ответил я, впав в некоторую прострацию.
– Я думаю, вам нужно время, чтобы все это переварить. Как будете готовы, мы можем поговорить, если хотите. Главное – вы начали вспоминать то, что было, и теперь понимаете, что весь ваш рассказ о какой-то другой жизни – всего лишь собирательная история на основе ваших внутренних переживаний. Вы просто дали вещам, на которые обратили внимание, другую жизнь. Придумали историю и значение. А после поверили во все это, потому что оно стало убедительным и, в какой-то мере, даже необходимым. Мозг – удивительная вещь, и все, что он делает, направлено на то, чтобы помочь человеку. Например, при сильных стрессах человек мало спит – учеными доказано, что это важный шаг для преодоления недуга, и мозг это делает намеренно. То же самое и в вашей ситуации. Просто мы не знаем логику мозга, которой он оперировал, принимая данное решение.
– Я бы хотел увидеть фотоальбом. Вспомнить свою настоящую жизнь, – перебил я доктора.
– Да, хорошо. Я позвоню вашей жене, – сказал Семен Алексеевич.
– Спасибо, – коротко ответил я и удалился.
Информация была трудной, но ее нужно было как-то переварить и пережить, поскольку она разрушала все, о чем я думал до этого дня. Она была истинно правдива и вызывала вопросы, на которые я не мог найти ответы; также она задавала вопросы, которым я не мог противопоставить прошлую жизнь, и она о них разбивалась. Кажется, я действительно сошел с ума…
;





ГЛАВА III

В клинике не было возможности уединиться, чтобы просто уложить все рассказанное у себя голове. Я шел по коридору – за мной следил десяток пациентов, я заходил в палату – с коек на меня смотрели пустыми глазами, я шел в туалет – туда сразу же кто-то начинал ломиться. То же самое было в столовой, во дворе, в кабинете. Даже вздохнуть в одиночестве не давали. В любом пенитенциарном учреждении есть хотя бы карцер, но здесь ничего подобного не предусматривалось. Как тут не сойти с ума? Кругом психически нездоровые люди и постоянное наблюдение, на окнах – решетки, вдобавок режим, что вкупе создает состояние загнанности, а стоит только воспротивиться, как санитары скрутят и что-нибудь вколют.
В клинике использовалась несложная аптечка для пациентов. Транквилизаторы были нужны, чтобы успокаивать вегетативную нервную систему, помогая бороться с повышенной тревожностью. Например, гидазепам при астенических и тревожных состояниях. Феназепам, сильный транквилизатор, – при различных тревожных и панических состояниях. Седуксен – при эпилепсии и спастических состояниях. Амизил – при паркинсонизме и невротических расстройствах.
Нейролептики нужны, чтобы понижать скорость передачи нервных импульсов в головном мозге. Например, аминазин и галоперидол – для ослабления проявления психозов. Дроперидол – похожее средство, но уже как быстрый и краткодействующий нейролептик. Метеразин – аналог аминазина, но его применяли для детей, ослабленных больных и стариков. Тизерцин – также нейролептик, но с более быстрым седативным действием. Трифтазин – нейролептик при различных формах галлюцинаций. Лития карбонат – седативное при маниакальных состояниях. Мажептил – нейролептическое средство при кататонической шизофрении. Френолон – нейролептическое средство при безволии, вялости и отказе от еды.
Ну, и антидепрессанты, задача которых – восстанавливать химический баланс в головном мозге, помогая бороться с депрессией, обсессивно-компульсивным и другими расстройствами. Например, имипрамин – при депрессивных состояниях, заторможенности, вялости. Миртазапин – при депрессивных и биполярных расстройствах разной степени выраженности. Флуоксетин – при депрессиях невротического уровня. Ниаламид – при депрессивных состояниях, сочетающихся с безволием, вялостью и заторможенностью. Каоксил – при смешанных тревожных и депрессивных состояниях.
По большому счету, при депрессивных состояниях лечили транквилизаторами и антидепрессантами, а при шизофрении – нейролептиками, чтобы снять возбуждение, вызванное повышенным содержанием дофамина в мозге. Что было забавного в этом, так это то, что переизбыток гормона счастья – шизофрения, недостаток – болезнь Паркинсона. То есть, стоит только лодке качнуться в любую из сторон – и человек становится психически нездоровым.
В целом, после изобличения я чувствовал себя подавленно. Сначала, конечно, отказывался верить, что такое в принципе возможно, после даже злился, ведь прошла целая жизнь и такая реальная, но потом начал потихоньку принимать данность. Все-таки жить нужно в настоящем, а в реальности бывают и грозы. Это была одна из них. Жаль, что холодным дождем приходится смывать не только свои ошибки, но и светлые моменты, которых также было немало.
– Кто это? – спросил я у Ольги, когда она пришла ко мне с альбомом и начала показывать фотографии, вытаскивая их по одной.
От нее пахло изысканным ароматом фиалок, теплыми древесными нотками и тонкими оттенками кожи, что делало аромат мощным и магнетическим по звучанию. Я буквально наслаждался моментом, находясь рядом с ней.
– Ты не узнаешь? – удивилась она, широко раскрыв изумрудные глаза, в которых можно было утонуть.
– Нет, – ответил я, бегая взглядом по ее лицу.
– Ну, это же ты со своим тренером!
– Не узнаю, – ответил я, мельком глянув на фото.
– Ты ходил на бокс. Помнишь? – спросила она и пытливо на меня посмотрела.
– Оль? – спросил я. Она отвела взгляд от меня и посмотрела вновь, помотав головой и раскинув руки, мол «что?! Я и так на тебя смотрю!»
– Если это не был эксперимент и нам не платят за него, то откуда деньги? Откуда такой дом? Одежда, духи, машина… это все очень дорогое. Откуда? Я не понимаю.
– То есть, вот что тебя интересует, да? Не твоя жизнь, не наши отношения, не как там собака и дети?! – воскликнула Оля, чуть ли не плача.
– Ну, что ты, маленькая, – произнес я и, притянув ее к себе, крепко обнял.
Эмоции было сложно выражать. Лекарственные препараты действовали и тормозили мои реакции на все, будь то радость, переживания, обида или злость. Я прекрасно понимал, какое поведение и при каких состояниях нужно проявлять, и проявлял по отношению к Ольге, но чувств в этом не было. Лишь холодное механическое исполнение. Однако этого хватало. Оля даже сказала, что я чуткий и нежный. И это меня поразило… потому что она даже не увидела дальше собственных ощущений, реагируя лишь на механику действий, которая не может замечать истинных чувств. Получается, стоит лишь не чувствовать противоположных эмоций, чтобы не посылать опровержение вербальной информации, и все: человек ничего даже не заподозрит, потому что не станет копаться в том, правду ему говорят или нет, ведь каждый ориентирован на собственные переживания. Может, поэтому люди принимают наигранные эмоции порноактрис за чистую монету, ведь ты не увидишь даже самой грубой лжи там, где о ней не подозреваешь и ее не ждешь.
– Саня! Саня-я! Са-а-аня-я! – закричал из-за решетки пациент. – Она ждет! Она тебя ждет! Ждет! Саня! Она ждет!
Я с недоумением посмотрел на Олю, потом на него, пытаясь понять, почему незнакомый человек кричит, что кто-то меня ждет. Он кричал и тянул руки сквозь решетку, стараясь буквально продавиться ко мне.
– Кто это? – спросила Оля.
– Не знаю, – удивленно ответил я, – никогда с ним не разговаривал.
За пациентом прибежали санитары. Начали тянуть его от решетки, но он настолько крепко держался, что даже не двинулся с места. Затем стал беззвучно открывать рот, будто крича уже в другом звуковом диапазоне. Я удивленно встал и начал двигаться в его сторону. Он отцепил одну руку и протянул ее сквозь решетку ко мне. Санитары не промешкали и скрутили нарушителя спокойствия, который почти не сопротивлялся, будто его сознание уже было очень далеко от стен сумасшедшего дома. В памяти отпечатались его тонкие скрученные пальцы, исхудавшее лицо и черные глаза, которые в панике пытались передать что-то очень важное, но не смогли это выпустить из себя, оставив в ледяном заточении измученного безумием организма.
– Он знает, как тебя зовут, – произнесла Оля с подтекстом.
Я ничего не ответил, а только сел и попытался вспомнить, где мог с ним о чем-нибудь говорить, но, к собственному разочарованию, ничего не приходило в голову.
– Ты меня слышишь? – Оля провела рукой перед моими глазами. – Все хорошо? Слышишь?
– Что? – отвлекся я.
– Как ты себя чувствуешь?
– Не знаю. Смущенно. Это странно…
– Что странно?
– Его поведение.
– Ты серьезно? Мы вообще-то в психиатрической клинике находимся.
– Да нет. Любой бред эгоцентричен и находится в пространстве личности самого больного, а его фабула была вне его личности. Его слова никак не были привязаны к нему.
– Что?! Ты видел его? Совершенно безумные глаза. И если это не бред, то кто тебя ждет? Ты знаешь?
– Не знаю…
– Завязывай играть в доктора. Хватит! Сколько можно?! Ты же не врач, не психиатр и не психотерапевт! Да и что ты знаешь о бреде?!
– Все.
– Ой, все! С меня хватит! Я больше так не могу.
Оля развернулась и пошла прочь. Я смотрел ей вслед и видел только нервное поведение, выражающееся в резких, рваных движениях. В них больше не было плавности и прежней грации, а только повышенная возбужденность, выражающаяся пасмурной резкостью. Каблуки быстро отстукивали по бетону. Дверь хлопнула, и на пару секунд наступила полная тишина, будто весь мир больше не знал, что сказать.
Во время ужина я все еще думал об инциденте. Меня больше волновало то, что говорил пациент, чем то, что Оля не выдержала и ушла. В моей памяти этого человека не было. Да и почти ничего, кроме прошлых жизней, тоже. Я помнил, как отец дважды отводил меня в новую школу, как возникали конфликты с одноклассниками, как я влюблялся в разных девушек, как пробовал жить самостоятельно и заработать денег, но никак не мог вспомнить эту жизнь, которую я сейчас жил. Все, что удалось воскресить, так это то, как я писал для самого себя записку, которую мне показывал Семен Алексеевич. Но, раз у меня, по словам психиатра, ретроградная амнезия, то я все равно должен начать что-то вспоминать из детства, ведь любой амнезии свойственно хронологическое вспоминание и никакое другое. События, предшествующие амнезии, чаще всего, вообще никогда не вспоминаются, но из всего огромного объема воспоминаний мне удалось восстановить только это. Так вот, именно это больше похоже на бред, чем то, что кричал пациент.
Перед сном всем пациентам клиники выдавали таблетки. Никто не отказывался. Если происходили отказы, то, как правило, либо днем, либо только на начальных этапах лечения. Все ценили сон. Никому не хотелось бодрствовать ночью, когда нет даже тех минимальных развлечений, которые есть при свете дня. Да и санитары спасибо не сказали бы. Просто привяжут к койке в наблюдательной палате, и придется лежать там всю ночь, належивая пролежни. Так что лучше вести себя максимально тихо и ни к кому не приставать. Я знал это из прошлого опыта, который в этой жизни для всех был non grata.
В окна проникал свет луны. Пациенты лежали по кроватям. Кто-то спал и видел сны, кто-то храпел и точно не видел, потому что во время храпа сны не снятся, а кто-то просто лежал с открытыми глазами. К последним относился и я. Мне начало казаться, что зов пациента был каким-то знаком, возможно, из прошлой жизни. Может быть, из другого мира… При этой мысли я подскочил на кровати. Один из пациентов замычал. Я лег на бок и повернулся к нему спиной, чтобы он не видел во мне опасности и не поднимал шум. Все это видел другой пациент, на которого смотрел я и который смотрел на меня, также лежа на боку. Мы молча смотрели друг на друга. В какой-то момент я поймал себя на дереализации: было ощущение отсутствия мыслей в голове и нереальности происходящего. То были очень странные чувства при прямом контакте глаза в глаза с психически больным человеком. Через мгновение ощущения перетекли в тревогу. Я вспомнил, как нам на лекциях рассказывали, что психически больным людям не смотрят в глаза, и сразу же повернулся лицом к потолку. Меньше всего я хотел провоцировать какие-то действия на себя, особенно ночью. Психически нездоровые люди в период болезни нередко живут инстинктами, а в животном мире взгляд глаза в глаза – это попытка доминирования и призыв к бою, поэтому прямой взгляд может вызвать мощнейшую агрессию. И самое неприятное то, что психически больные люди расторможены физически, поэтому вызванная по глупости агрессия может стать последним, что промелькнет перед глазами, когда чахлый старик накинется с железной хваткой на незащищенное горло. Мое сердце колотилось. В палате ничего не происходило. Все пациенты лежали и пребывали в спокойствии.
В голову начали закрадываться мысли о том, почему все же я не помню эту жизнь и не могу вспомнить больше ничего, кроме записки. Возможно, я ее вспомнил из-за возникшего стресса, но воспоминание не было моим собственным, а было воспоминанием того человека, который прожил жизнь в этом мире до меня. Мозг ведь его, а не мой. Поэтому, используя чужую энграмму, мое сознание смогло добыть то, что находится в закрытой области памяти, которая не проявляет себя, чтобы я не сошел с ума из-за конфликта автобиографической памяти. Автобиографическая память является гарантом психического здоровья человека, без нее человек потеряет свою идентичность. А потеряв способность себя определить, человек деградирует, грубо говоря, до животного. Поэтому я и не помню ничего! Вроде бы все логично.
Пока мысли сплетали паутину возможных причин всего случившегося, сознание угасло и провалилось в сон. В палате мирно спали люди, которые были, возможно, психически больными, а возможно, людьми из других миров, которым просто не поверили, как и мне. Так или иначе, мы все были здесь, и так ли это, я мог попробовать выяснить уже на следующий день. Пациентов хватало, равно как и причин, чтобы приложить хотя бы немного усилий.
;





ГЛАВА IV

Когда идешь по коридору подобного учреждения, невольно думаешь о приключении. Оно предвкушается в пути. Нахождение в палате утомляет, так как происходит одно и тоже, монотонно, каждый день. А когда выходишь, кажется, вот сейчас что-нибудь произойдет! И, пока идешь, мир наконец-то движется, что-то происходит, есть действие, начинаешь радоваться, а потом… приходишь в столовую, кушаешь и возвращаешься обратно. И вроде ничего особого не случилось, а внутри стало теплее. Этого не понять людям, которые живут дома и выполняют какие-то монотонные действия, потому что они у себя дома, где нужно приготовить, помыть посуду, прибраться, сходить в магазин, но, что немаловажно, есть свобода действий и много разных вещей. В клинике же личное пространство словно лежит в ящике, в который могут заглянуть. Ты положил туда какую-то вещь, например, старую фотопленку с парой фотографий, а вернувшись с прогулки, обнаружил, что пленка пропала. Такое случается довольно редко, но сама вероятность подобного происшествия уже мешает чувствовать себя в безопасности, быть полноценно собой. Поэтому ценности в первое время подсознательно не хочется иметь, так как появляется тяжесть беспокойства. Но, стоит пролежать месяц или два, иметь что-то свое все же начинает хотеться. Организм привыкает, и напряжение уже не становится таким сильным.
– Ну, как вы, что-нибудь смогли вспомнить? – поинтересовался Семен Алексеевич на приеме.
– Нет, ничего, – ответил я. Секунду помолчал, а затем спросил: – Вы говорили, у меня ретроградная амнезия. Как думаете, почему?
– Я говорил, что у вас симптомы, как при ретроградной амнезии, а не что у вас ретроградная амнезия. Это разные вещи.
– Из-за того, что я помню другую жизнь, а эту – нет? Поэтому вы не можете сказать точно?
– Да, поэтому. Честно говоря, я не понимаю, что с вами. У вас ретроградная амнезия, но не было органических повреждений мозга и по анамнезу не было психотравм. При этом, при наличии ретроградной амнезии, у вас бред, но он не является бредом по своей сути: он не эгоцентричен и не аффективен, то есть идет не из ваших чувств. Вы вообще психически здоровы, вы полноценная личность, также у вас нет диссоциации, как я предполагал. К тому же, для диссоциативного расстройства идентичности, когда две личности существуют в одном человеке, нужно, чтобы происходило переключение и вы считали себя другим человеком, но вы считаете себя собой. Ваши фамилия, имя, паспортные данные, которые вы называли, идентичны.
– Значит, вы мне верите? – спросил я.
– Это значит, что я не могу более держать вас в клинике, поскольку вы стабильны. Прошло две недели, и никаких проблем не удалось установить. Оля уже извещена. Мы вас выписываем. Сегодня вы будете ночевать дома.
– Как дома? – удивился я, понимая, что план рухнул.
– Вы удивлены?
– Ну да, я же оказался здесь почему-то, а сейчас вы меня просто так отпускаете.
– Поймите, Александр, у нас в клинике и так мало мест, а вы не нуждаетесь в лечении. Все, что вам нужно, это покой, чтобы вы начали вспоминать, а дома для этого лучшие условия. Либо чтобы проявилась вторая личность, которая, если и есть, то должна была бы уже проявиться, и мы бы могли говорить о диссоциативном расстройстве. Но этого нет, и потому я не смею вас удерживать.
– Неожиданно, – коротко резюмировал я.
– Я вижу, вы расстроены. Почему?
– У вас хорошо кормят, – ответил я с натянутой улыбкой.
– Очень смешно! – сказал Семен Алексеевич.
Из комнаты я вышел, покинутый надеждой. В этой жизни кто-то явно навязывал свою игру из-за кулис, которых я не видел. Тут все срывалось. Я столько прожил и настолько привык к прошлому, что хотел только назад и, проходя по коридору, уже не замечая взглядов, думал о том, что совсем даже не пытался узнать этот мир. Живу в теле человека, которого даже не знаю. Внешне это я, и глупо это отрицать, но все-таки немного другой. Немного, но это настолько претило, что я перестал что-либо воспринимать со стороны и уперся в одно, замкнувшись только на идее вернуться. Обидел женщину, называющую меня своим мужем. Да и, может, оно все к лучшему? Доживу свой век как нормальный член общества, хороший муж и заботливый хозяин дома.
Мои вещи были собраны. Я стоял у окна и ждал Олю, разглядывая пейзаж, уже выученный за период, проведенный в клинике. С крыши капало. Весна роняла лучи на растрескавшийся асфальт. По дороге шел маленький ребенок с фиолетовым портфелем. Сверху над ним летела черная птица. В этой реальности все было таким же, словно и не могло быть другой жизни вне ее. Было слишком много деталей, которые жили сами по себе. Ребенок, который целенаправленно куда-то шел, птица, которая высоко летела, и лучи солнца, которые перемещались от движения земли по орбите. Жизнь не ограничивалась палатой и коридором до места питания и туалета, а за окном можно было гулять не на десяти сотках огороженной земли, к которым я начал привыкать.
– Ну, что, готов? – спросил меня санитар.
– Угу, – сказал я, дежурно улыбнувшись.
– Тебя выписывают? – взбудораженно спросил пациент. – Его выписывают? Выписывают, да?
– Сядь на место! – строго произнес санитар.
Пациент сел на кровать, качаясь на месте, через силу опуская голову вниз и резко отдергивая вверх, но взглядом держась за меня.
– Не обращай внимания. Он здесь навсегда.
Последняя фраза меня насторожила. Я замедлился, отвлекшись на размышления. Абсолютные понятия порой выбивают из колеи, когда осознаешь, что есть вещи, которые нельзя исправить. Они вроде всего лишь слова, но важно здесь не сочетание звуков, а их значение. И это пугает. Потому что однажды привыкаешь к словам, после которых не следует действий, а потом чувствуешь на себе, что они вдруг оказали серьезные последствия, а ты стоишь как вкопанный и понимаешь, что уже ничего не изменить. И жизнь прошла, и людей не вернешь, и мечты о будущем в прошлом, и человек, которого в себе ищешь, давно стал другим. Ты опоздал жить. Взял билеты на ряд с местами, которых нет.
На последнем барьере, отделяющем мир сумасшедших от мира нормальных, мне повстречался старый знакомый. Его вели из наблюдательной палаты в общую.
– Эй, мужик, слышишь? – произнес я. – Кто меня ждет? Слышишь?! Кто меня ждет? Кто?
Кричал я, но он не реагировал, а лишь смотрел в пустоту стеклянными глазами. Аминазин понизил скорость передачи нервных импульсов в головном мозге, и он практически ни на что уже не реагировал. В ближайшие дни он мог разве что существовать. Возбудимость погасили. Я расстроенно опустил голову и пошел на выход. Решетку открыли. Сделав шаг, я увидел перед собой женскую обувь и в ней – человека. Оля смотрела на меня, а ее глаза блестели от накативших слез. Я ничего не стал говорить. Оправдания вызвали бы агрессию, а объяснения – слезы. Молчание стало лучшим выходом. Многим людям стоило бы ему научиться, вместо того, чтобы что-то говорить и пытаться логикой достучаться до эмоциональной стороны человека, которая уже вызвала реакцию.
Мы в тишине ехали домой. Оля проглотила свою боль. Или обиду. Я не знал, что она чувствовала. По-человечески я ее понимал, и мне самому было неприятно от того, что между нами происходило, но я ничего не мог изменить. Даже когда я не хотел ее расстраивать, обстоятельства сами складывались не лучшим образом. Порой я даже ненавидел себя за то, что от моих действий страдали люди. А было уже немало людей на моей совести, которой хотелось освободиться от того, что было бесповоротно сделано. Даже если это другая реальность, то в ней уже все неизменно и навсегда.
В отношениях с женой у меня было пасмурно, но на пороге дома, сходя с ума от радости, меня встречал пес. Он носился, будто случилось что-то невероятное, а я натянуто улыбался, глядя на него и думая о чувствах Оли. Затем повернулся к ней. Обнял. Она на пару секунд замерла, не зная, что делать, после выронила сумку с ключами из рук, обняла меня в ответ и заплакала. Напряжение в ней получило разрядку. Я впервые за долгое время облегченно улыбнулся, понимая, что наконец-то хоть что-то сделал для нее.
Также в молчании мы разошлись. Она занялась домашними делами, стараясь дать мне время и возможность первому заговорить, а я ушел в кабинет, чтобы подумать и прийти в себя. В кабинете ничего не изменилось с моего отъезда. Пройдясь по комнате, я постарался почувствовать, что за человек в нем был. Кругом по кабинету располагался шкаф с книгами. Психология, педагогика, справочники по психиатрии, филология, школьная литература, много книг по медицине на тему нервной деятельности, остеология, физиология, дидактика, менеджмент, маркетинг, политология и еще много всего. Одно прослеживалось однозначно: его интересовал человек, как он функционирует и как им управлять. Были напечатаны речи с корректировками от руки, пометки в блокноте на политические темы. Стояла доска для рисования маркером, на ней синим цветом был нарисован график с осью координат. Стоял штатив, а на столе лежала профессиональная видеокамера. На столе, среди прочего, я заметил ноутбук, которым уже пользовался. Покопавшись в нем, нашел фотографии. Со снимков улыбались счастливые лица, мое и Оли. Фотографии с отдыха на море, фотографии с собакой, с детьми, с каких-то выступлений и тренингов. Человек был явно начитанным и активным.
Продолжая копаться, я наткнулся на знакомую песню. В памяти промелькнули года и моменты, к которым я еще недавно так рвался. Я вспомнил Танину молочную кожу, карие глаза и белые, как чистое облако, волосы. Преимущественно вспоминал школьное время и день, когда мы спустя годы увиделись… она тогда еще боялась ко мне прикоснуться. Голова стала тяжелой от мыслей. Я включил песню. Заиграли знакомые ноты, и, спустя столько лет, я услышал все тот же голос, все те же слова и все тот же тонкий женский вокал, которым Таня пела у меня в голове. Песня тихонько играла, уже не первый раз, я смотрел пустым взглядом, проникая сквозь пространство и время, доставая заветные воспоминания, и потихоньку, с каждым ударом снэра утопал в прошлой жизни, будто доставал воспоминания из далекого сна. Время замерло. Мне хотелось пропеть песню вслух. Не выдержав наплыва эмоций, я потихоньку, вслед за dom!No, начал шепотом подпевать. После первых же фраз услышал голос в реальности:

А помнишь, как вчера мы выбегали под сумасшедший дождь
И весь твой смех был, будто последний день?
Что происходит, друг? Как будто ты не видишь больше в небе звёзд,
и я совру, я вру тебе, что их там просто нет, но!

Я повернулся на голос и увидел Олю. Она дрожала, а из ее глаз текли слезы. Секунду она потопталась на месте, а потом бросилась ко мне, обняла мои колени, прильнула лицом к руке и, все еще плача, прошептала:
– Пожалуйста, ничего не говори, просто побудь здесь, сейчас, будто ничего не было. Даже если ты считаешь себя другим, просто молчи. Дай мне побыть живой. Дай мне побыть с моим мужем…
Все это время играла песня. Каштанов читал текст песни, не зная про нас, а мы застыли, вспоминая тех, кого когда-то любили.

Когда ты не поёшь – у солнца нет причин предъявить восход,
а я боюсь вдруг не заслужить твой взгляд.
Сегодня твой концерт, и ты боялся, что никто не придёт,
Но тысячи рук вновь украдут тебя.

Не выдержав, я запел вместе с Олей, но на словах «украдут тебя» у меня в голове вспыхнуло воспоминание из жизни человека, вместо которого я жил. В нем я сидел в подъезде, на каком-то этаже, слышал, как кто-то занимался сексом. В памяти мне казалось, что это была девушка, которую он любил… Прислонившись спиной к стене и с силой сжав злость и эмоции в руках, я держал ладони внутренним ребром к лицу, заткнув себе рот и мысленно повторяя: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!». Затем все исчезло, и я вновь оказался в комнате. Разбитый, испуганный и удивленный. Жизнь у парня явно была не сахар в свое время. Он многое сделал, чтобы стать другим. Если это и правда та жизнь, которую он прожил, то он заслуживает быть запечатленным в истории, и я когда-нибудь, может быть, об этом кому-нибудь расскажу…
Декорации кабинета сменились спальней. Наши тела уже не были юными, но при тусклом свете ночника, казалось, в нас вселились молодые люди и сорвали мятые одежды. Напряженные руки проходили в касании по телу и с силой сжимали плечи, колени, шею. Прижав Ольгины руки за запястья над головой к постели, я с легкой грубостью прижался к ней. Прерывистый стон и вздох от тесного нажима. Эта ночь была катарсисом и эйфорической болью, таяньем вековых льдов и тишиной вечернего бриза. Мы сходили с ума и лечились от безумия. Оля дрожала, а я, немного устав, перевернул ее грудью к постели. Пальцы прошлись по обнаженным коленям. Она резко вдохнула и начала дышать быстрее, реагируя на прикасание губ к бархатной коже. Я подступился сзади. Она томно застонала. Время текло, но между нами оно остановилось и прошептало: я попрошу этой ночью у звезд большой любви между вами…
Оля уже спала, я видел, как ее грудь вздымалась и опускалась в ритме дыхания. Лучи лунного света ласкали кончики ее пальцев. Я смотрел на них, думал, обо всем, что со мной случилось и куда меня вело. Мои обстоятельства не давали покоя все время; ведь то, как я оказался в этом мире или реальности, сложно было понять. Меня одолевало постоянное напряжение и непонимание: где моя жизнь и что реально, где мне место и к чему стремиться, не впустую ли я тревожусь и не теряю ли время своей жизни на то, что даже не стоит внимания. Я так устал об этом думать, но и не думать об этом уже не мог. Если бы прошло всего пару дней с начала истории, я бы рационализировался и стремился к цели без устали, но когда уже долбишься о стену и отлетаешь от нее месяцами, причиняя себе лишь боль, начинаешь отходить назад и смотреть на преграду, стараясь понять: может, это и не стена вовсе, а мое заточение, которое я возвел себе сам? Или это ад, и я обречен на вечные муки? Или это рай, но я просто играю не по правилам? В такой ситуации любой бы подумал о религиозном контексте моей истории. Спустя время, хочется уже не столько разобраться в случившемся, сколько выговориться кому-нибудь. Так, чтобы расслабить это бесконечное напряжение. Но выговориться было некому.
Ночь уже таяла. Начало даже светать. Не выдержав лежания-сидения на кровати, я отправился на кухню, сварил себе кофе, покормил проснувшегося пса и отправился в кабинет. Шел с кружкой горячего кофе и думал: что я собираюсь найти, если там, скорее всего, нет ответов на мои вопросы. Но все равно шел, так как там было хоть что-то о человеке, жизнью которого я жил.
Сев в кресло, я отпил кофе и посмотрел на рабочий стол так, будто пытался увидеть то, чего не видел раньше. Быть может, что-то особенное или неуместное. А может, то, что уже много раз видел, но не принял во внимание. Взгляд остановился на блокноте: раз в него что-то записывают, в нем может быть что-нибудь ценное, но, пролистав его весь, я ничего интересного не нашел. Перебрал стопку страниц с текстом, осмотрел все ящики стола, но ничего, кроме канцелярии, не нашел. Потом уперся взглядом в камеру, и мне на ум пришла мысль: если я его узнаю ближе, то смогу понять, где он мог оставить для меня подсказку. Я был уверен, что все, что происходит в моей жизни, из-за него, ведь я не делал ничего такого, чтобы моя жизнь была чужой. Конечно, порой я себя спрашивал: не псих ли я случаем, но после слов Семена Алексеевича эта мысль перестала меня посещать. Я не надеялся что-то найти, но делал это, скорее, по внутреннему мотиву, который сам меня вел.
Включив камеру, я увидел несколько десятков записей. Промотав вниз, нажал на play, чтобы проиграть самую последнюю. Камера снимала кабинет, в котором я сидел, но в кадре было только пустое кресло.
– Ты уже не спишь? – сонно спросила Ольга.
– Что? – оторопел я и закрыл камеру. – Нет, я не спал еще. Не смог уснуть.
– Сегодня дети приедут. Тебе поспать бы. Пойдем, я тебе дам снотворное, – произнесла Оля и пошла, не дожидаясь моего ответа.
– Да, пожалуй, – сказал я, понимая, что устал.
После посещения кухни мы с Олей отправились в постель. Пока мои клетки ретикулярной формации ствола головного мозга угнетались под воздействием 500 мкг феназепама, она укрыла меня одеялом, а сама прилегла рядом, обняв со спины и наблюдая, как я буду засыпать.
– Может, тебе колыбельную спеть? – шепотом спросила Оля. Я промолчал. А через минуту позвал:
– Оль?
– Что, дорогой?
– После стольких лет брака… ты будто только влюбилась. Почему? Я порой пытаюсь это понять, но никак не могу найти ответ.
– Люди перестают любить, когда перестают заботиться. Я не переставала.
– Хорошо сказано, – начиная засыпать, произнес я.
– Это твои слова, – ответила Оля. Какое-то время она помолчала и продолжила шепотом: – Мы как-то гуляли по льду. Шел снег. Ты предложил подняться на мост, а пока мы поднимались, читал стихи Сергея Есенина о любви. Я молча и восторженно шла, держа тебя за руку. Во мне все цвело прекрасным садом. А потом ты остановился, взял меня за вторую руку и, глядя прямо в глаза, сказал: «Когда ручьи бегут через любые преграды и попадают в реки, они стремятся не вниз, как может показаться на первый взгляд, они стремятся к морю, чтобы встретиться с океаном. В этой жизни я был маленьким ручейком, который постоянно встречал преграды, но все равно с оптимизмом журчал. Я это делал, потому что знал: однажды я стану морем и встречу свой изумрудный океан. Увидев тебя, я сразу понял: ты мой океан, и ты должна быть моей. Сейчас я хочу задать тебе вопрос… Посмотри направо». И я посмотрела. Отпустила руки и запла…
Голос Оли перестал доходить до моего сознания. Меня затянуло в царство Морфея.
Во сне реализуются глубинные переживания, которые человек, находясь в сознании, зачастую подавляет из-за необходимости адекватно реагировать на внешние раздражители. Если переживания сильные, то подавить их, конечно же, не получается. Мне удавалось сосредоточиться на том, что мне казалось важным, но эпизод в клинике с пациентом все же затронул мое внутреннее любопытство. В качестве удовлетворения оно решило проиграться в сюжете сновидения.
Я был в клинике. Сидел в палате рядом с пациентом, который меня куда-то звал, а я говорил, что не могу. Он потянул за руку. Я встал, но почувствовал, что меня за другую руку, сидя на кровати, держит Оля. Я спросил, что она делает в клинике, а она ответила, что я ее довел до такого состояния своим намерением исчезнуть из ее жизни. Мне хотелось успокоить Олю, но меня очень сильно потянуло в сторону пациента. Когда я посмотрел на источник тянущей силы, то увидел черного демона, от которого исходила копоть, оставляя черный след на потолке. Я захотел высвободиться, но не смог. Демон сказал, что она меня ждет и что я должен идти к ней, хочу я этого или нет, а затем с чудовищной силой потянул меня из палаты по коридору. Я пытался цепляться за все, что можно, но либо вещи падали и тянулись за мной, либо мне не хватало сил удержаться, поскольку организм начинало разрывать в суставах. Он продолжал тянуть за руку, а я то вставал, упираясь ногами и катясь вслед за ним, то падал и все равно катился. Демон был очень силен и не замечал моего противостояния. Затащив меня в подвальное помещение, он отпустил мою руку и бросил в ноги кувалду. Я начал бить в указанное демоном место на стене. Кирпичи высыпались в пространство за стеной. За кладкой находилась какая-то лаборатория, которая казалась мне знакомой. В центре стояла кровать, над ней висел хирургический светильник. Я вступил внутрь и… сон прервался. Я проснулся.
В окна заглядывал усталый вечер. Перед тем, как спуститься, я принял таблетки, лежащие в тумбочке, чтобы после еды снова поспать, поскольку не хотел сбивать режим сна и бодрствования. Спускаясь по лестнице на первый этаж, услышал голоса, доносящиеся с кухни. Пока шел, думал о включенном телевизоре, но, подойдя ближе, увидел своих детей, которые что-то заинтересованно обсуждали с Олей. Не решаясь зайти на кухню из-за незнания, как себя с ними вести, я остановился и оперся плечом о стену. Оля прервалась, увидев меня. Заулыбалась. В ответ улыбнулся и я, держа на груди скрещенные руки. Дети обернулись.
;





ГЛАВА V

Дети встретили меня с энтузиазмом. Общительности им было не занимать. Сев за стол, я взял вареное яйцо с привычной опаской увидеть внутри формирующееся тельце цыпленка, но взгляд уцепился за пашотницу Weimar Porzellan из фарфора, выполненную в тонах индиго с тончайшей золотой каймой. Сразу же вспомнил слова Ольги о моем крестьянском методе еды. Вздохнув, воткнул в подставку яйцо тонкой частью вниз и взял ложечку. Подняв взгляд, увидел, что Оля, с трудом сдерживая смех, смотрит на меня.
– Мам? – вопросительно произнес Артем, взглянув сначала на нее, а потом на меня. – Что такое?
– Нет-нет, ничего, просто вспомнила смешную историю.
– Поделишься? – спросила Арина. Оля посмотрела на меня и, не выдержав, громко засмеялась и вышла из комнаты с извинениями.
– Пап? – произнесла Арина.
– Я правильно ем яйцо? – спросил я.
– В смысле? А что?
– Я не помню столовый этикет, – серьезно ответил я, глядя ей в глаза.
– Пап, – сказал Артем, – вы нас разыгрываете, да?
– Да, – произнес я, понимая, что они не знают, что я делаю что-то не так, и потому не видят этого. Затем взял яйцо и стукнул его о стол чуть сильнее, чем привык. Яйцо разбилось, растекшись по столу. Вернувшаяся Оля вновь ушла из комнаты со слезами на глазах от смеха. Дети засмеялись. Яйца я больше не ел.
Напряжения, о котором я переживал, в общении не было, но я чувствовал себя немного глупо. Мои дети и жена были воспитаны в светской традиции, а я, как сказала Оля, в крестьянской манере, где можно было свободно класть локти на стол, кушать руками, не использовать салфетки и много чего еще. Однако, при всем при этом, чувства ущербности не было. Я для них просто вел себя забавно, а дети вообще думали, что я их разыгрываю, потому что очень по ним скучал. Убеждать в обратном я не собирался. Просто проводил время, стараясь быть в текущем моменте, но при этом не теряя чувства, что я лишний в этом доме и в этой семье.
– Ты прочитал мой памфлет? – спросил Артем, когда мы зашли с ним в мой кабинет. Я попытался понять, что такое «памфлет», взглянул на него и почувствовал покалывание по телу.
– Эмм… нет, не читал, – ответил я, ожидая резкой реакции.
– Прочти его, как будет время. Мне важно знать твое мнение. Кому, как не тебе, мне советовать, – ответил Артем, положив на стол лист бумаги, который я когда-то брал для сверки почерка. Увидев это, я изменился в лице. Сын это заметил.
– Ты чего? – удивился он.
– Это ты написал? – проигнорировав вопрос, спросил я.
– Да. Всю вон ту стопку я написал, – произнес Артем, показывая на листы, которые, как мне казалось, написал я. – Что-то не так?
– Нет-нет, просто я, видимо, от снотворного не отошел, – произнес я, стараясь уйти от обсуждения моего состояния.
– Может, воды принести? Давай принесу, – сказал Артем, уходя из комнаты.
Мне стало ясно, почему Оля так себя повела, когда я попытался ей объяснить свою идею о параллельном мире и обмене сознанием с ее мужем. От волнения сердце сильно застучало. Я почувствовал легкий жар. Бессознательно потянул ворот футболки, чтобы освободить шею от мнимого удушья. Возникла дереализация. Появился тремор.
– Вот, пап, я принес воды, – произнес Артем. Я посмотрел на него, протянул трясущуюся руку за водой, взял стакан, но выронил, когда вслед за сыном, пригнувшись, вошел демон из моего сна. Он смотрел на меня исподлобья и скалился, обнажив окровавленные зубы. Я на секунду растерялся, но затем, увидев капли крови, сразу понял, что он пришел меня забрать.
– Уходи! Я не пойду с тобой! Уходи! – закричал я, забравшись на стол. Демон не унимался и пытался догнать меня.
– Пап! Что происходит? Пап, ты чего?! – кричал Артем, стоя в растерянности. – Мам! Что с папой?
И тут я заострил внимание на крови. Из зубов демона торчал маленький кусочек ткани, напоминающий платье Ольги. Я испуганно посмотрел на Артема.
– Артем, уходи! Слышишь?! Уходи, пока он тебя не убил! – закричал я.
– Пап?! – удивленно вскричал Артем. – Демон не тронет тебя, если ты просто пойдешь с ним. Нечего бояться!
Услышав его слова, я понял, что Артем на стороне демона, а Оля, возможно, уже мертва. Но стоило только об этом подумать, как в комнату вбежала Оля, истекающая кровью и держащаяся за разорванный бок. Она придерживала платье, а из-под руки выпирал кусок тонкой кишки. Я с ужасом смотрел на нее.
– Беги! – закричала Оля. – Беги!
Я соскочил со стола, схватил Олю и захлопнул дверь комнаты. Второй рукой утянул вниз поднимающуюся на крики Арину. Спрятал их за себя, остановившись на кухне. Схватил нож. Через мгновение появился демон и быстро побежал на меня. Я что было сил сжал нож в руке и бросился на него, защищая свою семью. Демон рычал на меня, истекая кровью, а я резал его ножом, нанося все новые удары. Арина и Оля ревели позади меня. Но, даже убитый, демон все равно продолжал говорить, что меня кто-то ждет и мне нужно уходить отсюда. Я кричал ему «замолчи», кричал, что никуда не пойду с ним и останусь с семьей, но демон не унимался. Не выдержав, я перерезал ему горло, чтобы он больше не мог ничего произносить, и пропорол пасть. Но, даже отрезанная, пасть все еще клацала зубами. Взяв кастрюлю и бросив голову демона внутрь, я помчался наверх, чтобы убрать клацающую пасть подальше от семьи. Вбежав в кабинет, я заперся изнутри, чтобы, если что-то случится со мной, демон не смог бы навредить моей семье. Демон немного унялся. Я поставил кастрюлю на стол. Взял камеру и начал снимать то, что пытался сказать демон, чтобы можно было проанализировать, если я забуду сказанное. Через некоторое время у меня появилась одышка, а потом сильно захотелось спать. Я буквально отключался. Чувствовалась сильная усталость. Направляясь к двери, я увидел на столе стакан, который мне принес Артем, и в нем шипящую таблетку. Он подсунул мне снотворное, чтобы демон смог меня забрать, подумал я, и уснул, уткнувшись лицом в ковролин...
Я пришел в себя, услышав громкий стук в дверь и расслышав незнакомые голоса за ней.
– Если вы сейчас не откроете дверь, мы будем вынуждены ее сломать! – произнес голос. У меня в голове все кружилось. Было ощущение похмелья.
– Сейчас открою, – произнес я, с трудом понимая, что происходит. Открыв дверь, я увидел, что у меня рука в чем-то темно-красном. В комнату вошли полицейские, затем – пара фельдшеров и врач. Отвлекшись на них, я спросил:
– Что случилось?
– Вы меня видите? – произнес врач, находясь на некотором расстоянии от меня. Я осмотрел всех.
– Да. Вижу. А почему здесь полиция? – спросил я.
– Вы понимаете, где находитесь?
– Ну, конечно, я дома. Кто-нибудь ответит, что здесь происходит? – спросил я и увидел, как один из полицейских открыл кастрюлю. Оттуда торчало что-то черное с бордовым поблескиванием.
– Как вас зовут, помните?
– Да. Александр.
– Вы принимали что-нибудь? Наркотики? Алкоголь? Лекарства?
– Что здесь происходит? – вновь спросил я, понимая, что действительно что-то произошло.
– Мы приехали на вызов от вашей жены, – ответил врач.
– Что?! Что с Олей? Она в порядке? – испуганно спросил я.
– Да. Оля в порядке, но шокирована.
– Что? Шокирована? Почему? Что случилось?!
– У вас на руках кровь. Комната в крови, – спокойным и размеренным голосом произнес доктор. – Вы знаете, чья это кровь и откуда она взялась?
– Нет, – удивленно и испуганно ответил я, осматривая руки и комнату. – Моя семья… с ней все в порядке?
– Ваша жена и дети целы и невредимы. Напуганы, но с ними все хорошо. Вы что-нибудь принимали? Может быть, таблетки какие-нибудь? Алкоголь?
– Я пил снотворное. Мне давала жена.
– Так. Хорошо. Давно это было?
– Днем.
– А еще таблетки вы принимали?
– Нет. Больше не принимал.
– Точно не принимали? Вспомните, может быть, после еды или перед едой.
– Да нет же! Не принимал я ничего.
– Давайте вместе вспомним. Что вы сделали, когда проснулись?
– А, точно! Сразу после того, как проснулся, я выпил еще снотворное.
– Где находится это снотворное?
– В комнате. В тумбочке. Феназепам! Я пил феназепам... Да что случилось?! Кто-нибудь уже объяснит?
– Вы убили собаку, потом отрезали ей голову, положили в кастрюлю и принесли в кабинет. Затем уснули.
– Что?! Что вы такое говорите?!
Мне поднесли кастрюлю посмотреть. А затем пришел фельдшер и принес таблетки, о которых я говорил.
– Вы эти таблетки пили? – спросил врач.
– Наверное. Было темно. Да. Да, эти, – ответил я, присмотревшись.
– Это резерпин. Сколько вы приняли?
– Две-три таблетки. Может, четыре. Я не помню, было темно, я хотел быстро уснуть. Не знаю.
Еще немного поговорив со мной, меня убедили промыть желудок, объяснив, что у меня был психофармакологический делирий по причине интоксикации. Узнали вес, взяли письменное согласие на процедуру, измерили длину трубки, затем засунули ее, положив на корень языка и протолкнув до желудка. Затем прошла процедура промывки. От кашля, казалось, у меня могли вылететь мозги. После промывки по письменному согласию меня отвезли в клинику, в которой я до этого наблюдался. Пока меня вели по дому, краем глаза я увидел напуганную семью и капли крови по всему полу. Именно это стало главной причиной моего согласия. Семья была напугана, и лучшее, что я мог сделать, это покинуть дом, чтобы они почувствовали себя в безопасности. Это мне помог понять психиатр, который со мной все это время говорил. Мне самому это было сложно осознать.
;





ГЛАВА VI

В случившееся было трудно поверить, но пришлось. Реальность не оставляла выбора и заставила пройти все стадии принятия травмирующей ситуации. После осталась только пустота. Все было уже сделано, и сделано моими руками, которые для семьи были в крови любимого питомца. Более того, они все видели собственными глазами. Наверное, ненавидели меня… Само собой, теперь они опасались человека, который должен был быть главной опорой в их жизни. Я их подвел. Пусть даже это была чужая для меня семья, но другой у меня в этом мире не было и быть не могло. Самый большой стыд я испытывал перед Олей. Она так верила в меня, вкладывала всю свою любовь и заботу, что я начал пропитываться к ней чувствами и желать оправдать ее ожидания. Но не оправдал…
Меня положили в наблюдательную палату. Всю ночь я не мог уснуть, поскольку уже успел выспаться. В комнате кто-то пыхтел, постоянно ворочаясь, но я не реагировал, поскольку был подавлен случившимся. Меня не стали привязывать: то ли потому, что я не представлял серьезной угрозы, поскольку действовал из-за отравления и его последствия были купированы, то ли потому, что санитары просто устали постоянно это делать. В любом случае, я мог передвигаться по палате. Когда я встал, чтобы пройтись, один из пациентов замычал, с трудом фокусируя на мне внимание. Его поведение напоминало аменцию, которой свойственны растерянность, бессвязность мышления и речи, хаотичные движения. Я лишь равнодушно посмотрел на него и подошел к окну, в которое заглядывала полная луна. Ей удавалось осветить ночь, делая ее не такой страшной для тех, кто боится темноты. Практически все можно было рассмотреть, хоть и с немного навязчивыми функциональными галлюцинациями, вроде собаки в кустах, силуэта человека у дороги или движущихся горящих глаз.
В своей голове я перебирал слова, которые мог бы сказать Ольге при встрече. Но все, что я пробовал сказать, казалось недостаточным. Я брал то одну позицию, то другую, но каждая подвергалась разрушительной критике, которую я сам обрушивал на самого себя, делая это вместо моей семьи, чтобы таким образом искупить вину. Это был акт самоистязания. Мне хотелось освободиться от тяжелого бремени. Так прошел час, два... Затем я устал стоять у окна и прилег. В раздумьях уснул, когда окончательно утомился мучить себя.
Утром меня привели к Семену Алексеевичу.
– Недолго пустовала ваша кровать, – произнес доктор.
– Что это было? – спросил я.
– Психофармакологический делирий. Вам ведь назвали диагноз, насколько я знаю. Верно?
– Рецидивы? – коротко спросил я.
– Исключено. При условии, – произнес доктор, заострив мое внимание, – что вы больше не будете, не глядя, пить таблетки жены, которые предназначались для лечения гипертонии. Также я бы вам не советовал пить и употреблять наркотические вещества. Это может стать спусковым крючком.
– Хорошо, – задумчиво произнес я.
– В анамнезе не указано, что вы видели в момент измененного состояния сознания. Может, вы мне сейчас расскажете?
– Там было черное существо. Демон. Остальное смутно помню. Он хотел, чтобы я куда-то пошел.
– Знаете, куда?
– Нет.
– Может быть, есть какие-нибудь предположения?
– Нет. Я уже думал об этом. Нет.
– Голос мужской, женский? Как вы его слышали? Внутри вас, или сам демон был источником звука?
– Я… не знаю, – неуверенно произнес я, осознавая, что даже не помню этого.
– Ну, хорошо. Мы вас пока переведем в общую палату и понаблюдаем. Вашей семье нужно оправиться, а нам – убедиться, что вы более не вернетесь к этому состоянию. И, кстати, вы что-нибудь вспомнили о своей жизни? Не было второй личности? Галлюцинаций, помимо последнего эпизода?
– Нет. Ничего такого, – ответил я, погруженный в свои мысли.
– Сань, как мужик мужику: не кори себя. Психика – тонкая вещь, которую легко сбить. К сожалению, это случилось. Жизнь от этого не остановилась. Что бы там ни привиделось, ты пытался защитить семью, и они это видели. Конечно, они пока в шоке, но скоро это пройдет. Все наладится.
В ответ я кивнул головой и вышел из кабинета. В памяти начали всплывать некоторые моменты из вчерашнего инцидента. Демон бегал за мной… Бедный пес! Он бегал, потому что думал, что я с ним играю, был явно весел, а я, когда он подбежал, всадил в него нож по самую рукоятку... Что может быть хуже такого предательства?! Он просто искренне любил меня и был рад мне. Просто рад и счастлив. Вот оно какое, предательство искренней любви от человека, которого он столько лет считал своим вожаком! Убил ни за что... Только это стало занимать мои мысли. Я почти не ел, не пил, не ходил на прогулку, не подходил к окну, а просто лежал весь день в позе эмбриона и думал о ситуации, с которой не справился. Я занял жизнь человека в его теле и столько всего натворил, что было даже страшно представить, что мог бы почувствовать мой двойник, окажись он вновь в своей шкуре. Это просто какое-то безумие.
Пациенты не глумились надо мной, как это могло бы быть в так называемом нормальном обществе. Здесь каждый был заложником собственной болезни, от которой страдал и потому не испытывал радости от чужого несчастья. Некоторые пациенты пробовали поговорить, но я их проигнорировал. Они не обиделись. Здесь такое было нормой – не отвечать и не реагировать, потому что даже в дневное время, когда человек лежит с открытыми глазами, его сознание может путаться: различные ложные состояния, быстро вторгаясь в общую картину мира, совершенно перепутывают ее содержание, не давая реально оценивать ситуацию и обстановку, в которой находится человек, терзаемый муками своего расшатанного здоровья.
Вечером у меня измерили давление. Опросили. Я безучастно на все ответил и отправился обратно давить матрас. Время шло медленно и не собиралось куда-либо торопиться. Так длилось до тех пор, пока привычный распорядок дня не нарушил скрип в коридоре. По ассоциациям мне показалось, что кто-то чем-то скребет по стенам. Причем, довольно сильно. Я продолжил лежать, но уже раздраженный, поскольку мое самобичевание нарушили. Скрежет приближался. Я злился сильнее, дожидаясь, когда он прекратится. Про себя думал: как им вообще в голову пришло в психиатрической больнице провоцировать больных на безумие, нажимая на спусковой крючок резким звуком, да еще и такого характера?! Это же может привести к массовой истерии! И, стоило мне только об этом подумать, как послышался крик пациентов. Они начали бегать. Послышался глухой шум и удары, а я, подняв глаза вверх, подумал, не желая отвлекаться: «Ну вот, идиоты! Так и знал». Но затем звук оказался совсем рядом, сопровождаясь приблизившимися криками. Шум был настолько громкий, что он резал слух. Я подскочил, чтобы закричать «Какого черта?!», и увидел демона, который был весь в крови и внутренностях пациентов. Некоторые из них в панике пытались спрятаться за тумбочки, вытянув перед собой трясущиеся руки, кто-то пытался заткнуть уши, взяв подушки, считая, что это все происходит у него в голове, а кто-то рвался в уже разбитое окно.
– Она тебя ждет! – сказал демон.
Я попятился, ничего не говоря и в панике перебирая попадающиеся под руки стулья. Демон резко двинулся на меня, через мгновение оказался прямо передо мной и лапой вцепился мне в голову, с силой ее сжимая. Я вскричал, на что демон только зарычал и, повернувшись, болтая меня, как тряпичную марионетку, потащил за собой, чуть ли не сворачивая мне шею. Боль разливалась по голове, груди, плечам. Я начал задыхаться. Из головы у меня текла кровь, попадая в рот. Затем я увидел, как по пальцам демона стекает чей-то мозг. Причем, он тек в паре сантиметров от моих глаз. Я громко вскричал, пытаясь вырвать свою голову, уже не понимая, чьи это мозги: тех, кого он уже успел убить, или мои собственные. Демон продолжал тащить меня в тот же подвал, в который он меня затаскивал во сне. По пути я успел ухватиться рукой за швабру, ударил ею демона, на что он меня мотнул и чуть не сломал мне шею. Я выпустил швабру. Поддался. Демон швырнул меня к стене. Она была уже расколочена, а рядом с ней лежал обнаженный труп Оли. Я подбежал к ней, попытался привести ее в чувство, но все было бестолку. У нее не было внутренностей. Тело было разорвано изнутри, словно демон вселился в нее, пришел в больницу, разбил стену и пробудился, чтобы заставить меня пойти с ним. Я противился. Вцепившись в разорванное тело жены, я прижал ее к себе и закричал, чтобы демон был проклят. Демон присел, очень громко рыча, рыком разрывая мой слух, а я еще сильнее вцепился в Олю и произнес про себя: «Гори все огнем без нее!» Но ничего не произошло... Когда я открыл глаза, то увидел палату. Был вечер. Передо мной сидел пациент и смотрел на меня, наклонив голову на бок. Я отпустил подушку и расслабил поджатые ноги. Это был всего лишь страшный сон.
– Пойдем мерить давление, – произнесла медсестра.
Я выдохнул, испытывая дежа вю, и последовал за медсестрой. Давление было для меня относительно высоким – 160/90, как, собственно, и сердцебиение. Меня попросили посидеть некоторое время. Когда перемерили, давление снизилось до 130/90, сердцебиение также снизилось. Мне сказали, чтобы я сообщил кому-нибудь, если самочувствие станет ухудшаться. Я кивнул в ответ и отправился обратно.
Ночью я снова не спал. Таблетки не давали мне отследить мое натуральное самочувствие, из-за чего ночь для меня становилась временем, когда я бодрствовал. Я сидел на подоконнике и смотрел в окно. Пейзаж был давно изучен. На улице все спало, и даже ветер не донимал весеннюю листву, оставшуюся с осени. Фонари лениво светили вдоль улицы для людей, которые давно уже спали и не думали, что где-то для них в этом мире горят путеводные огни.
Кошмары приходят к человеку, когда он игнорирует какие-то чувства или эмоции, подавляя их в себе или пытаясь запихнуть в дальний угол. Но энергия есть энергия, она не может исчезнуть сама по себе. Чем дальше человек ее запихивает, тем более глубинные структуры она затрагивает, переворачивая все существо человека. Когда она накапливается до определенного уровня, который является критическим для человека, кошмары и тревоги начинают приобретать предметность, выражая себя в том, чего человек боится, поскольку ассоциативные ряды относят негатив к негативу и выносят скопившийся ком, который больше не умещается в человеке, во что-то такое, что для человека носит именно негативный характер. Таким образом, человек сам рождает своих монстров, когда пытается не замечать маленькое чудовище, растущее внутри него. Сначала все будет относительно легко. Забил это куда-то в угол и отвлекся, считая, что само пройдет, а потом оно постепенно начинает не помещаться в том пространстве, которое человек для него определил. Оно будет занимать и отнимать все больше важных пространств, при этом изменяя сущность самого пространства, нанося ему глубинный ущерб, который может уже никогда не исправиться, оставляя там чудовищные разрушения. Так полученная психотравма, которая не была пережита или раскрыта в своем существе, станет с годами потихоньку расти, врастая в человека и изменяя его с учетом своей предыстории. Он может даже и не заметить ее, поскольку при медленном сращивании изменения не видят даже окружающие. Личность от этого не становится здоровой, но и больной ее трудно назвать, потому что возникает симбиоз сущности человека и вредителя. Это как пустить жить под кожу червя и дать ему карт-бланш. Я своего монстра кормил собой. Отрезал от себя куски и бросал ему, наклоняясь с солонкой, чтобы создать комфортные условия для роста. Монстр рос и проникал во все, не желая оставаться в тени. Пытался стать мной. Преследовавший меня демон был тем, что я создал для спасения, но что игнорировал, когда отказывался вернуться назад, потому что мое подсознание хотело жить истинной жизнью, а не навязанной чужой. Демон разрушал этот мир, чтобы выгнать меня туда, где мне на самом деле было место. Мое подсознание противилось, потому что отвергало тот мир, где считало себя чужим, а я, кажется, какой-то частью начал в него вживаться. Начал семью называть семьей, а Олю принимать за жену. Попытки понять случившееся стали, скорее, для галочки и успокоения демона, который на самом деле понимал, что происходит, даже давал мне шанс одуматься, но потом получал тофу, а тофу – это лишь имитация еды, без запаха и вкуса. Она, конечно, дает чувство насыщения, но позволяет разве что существовать, не имея в жизни красок.
За окном я начал замечать силуэт демона. Он разглядывал клинику со стороны. Я видел его. Он смотрел на меня, но не решался проникнуть. Возможно, он намекал, что я наконец-то должен попытаться узнать, что находится за той чертовой стеной, к которой он меня постоянно притаскивал в моих снах, ведь он тащил меня целенаправленно именно туда, а значит, знал, что там что-то есть и пытался мне сказать. Я об этом думал, смотрел на демона, а он растворился в блике светящихся фар машины, проезжающей в ночи и не знающей, что там, на улице, совсем близко от них, находится страшное существо. Тем временем начал проявляться рассвет, просыпаясь на горизонте. Небо светлело, и я отправился в кровать, делая вид, будто всю ночь спал. Ночные мысли также начали таять вслед за рассветом. Как обычно, когда ночь уже позади, перестаешь думать о тьме и строишь планы, потому что следующая ночь еще далеко, а день уже так ощутим: лежит утренней росой на листве и дает надежду, что теперь уже все позади и бояться больше нечего.
;





ГЛАВА VII

– Ну, как вы себя чувствуете? Что-нибудь беспокоит? – спросил меня Семен Алексеевич утром, когда я к нему пришел. Я посмотрел на край стола, вспоминая бессонные ночи и демона, появившегося уже в этом мире.
– Нет. Ничего не беспокоит. Сон только немного сбился. А так… все в порядке, – ответил я, не желая, чтобы меня продолжали держать в клинике.
– Во сне не потеете? Не бывает одышки после пробуждения? Тревога? Панические атаки?
– Нет-нет. Все как раньше. Оля не звонила?
– Звонила. Каждый день звонит. Сегодня вечером хочет приехать. Встретиться с вами и убедиться, что вы в порядке. Вы готовы увидеться с ней?
– Да, конечно! Да. Готов! – ответил я сбивчиво.
– Вы не думали, откуда взялся демон и чего он хочет? Куда зовет?
– Ну… думаю, демон – это мое олицетворение внутреннего мотива вернуться в прошлую жизнь.
– Выходит, вы хотите остаться здесь? Вы ведь не идете за ним.
– По всей видимости, да.
– Допустим, была бы возможность вернуться в прошлую жизнь, о которой вы говорили, или остаться в этой. Что бы вы предпочли?
– В этой, – ответил я, секунду подумав. – Остался бы в этой.
– Почему?
– Меня пугает прошлая жизнь. А когда я с Олей, мне спокойно. Не нужно никуда бежать и кем-то быть, чтобы что-то кому-то доказать или объяснить. Она, безусловно, меня принимает, и здесь я меньше всего испортил жизнь. Тут я могу просто жить.
– Но что-то вас все равно тянет назад, иначе бы демон не появился и не звал за собой. Это глубинная тяга, и довольно сильная. Вы не думали, что она может начать разрушать этот мир и все, что вам здесь дорого? Начнет затягивать обратно.
– Будь так, меня бы тогда не тянуло к Оле. Поэтому нет, я так не думаю. Да и агрессия была бы направлена на жену, а этого нет. Так что – нет.
– Мне сказали, у вас вчера было высокое артериальное давление и сердцебиение, а также вы спали до этого. Оно должно было подняться на несколько единиц после пробуждения, но не настолько сильно, и сердце не должно было так стучать. То есть, вы были очень сильно напряжены. Также у вас сбит сон, раз вы спали днем. Почему вы мне недоговариваете? – спокойно спросил Семен Алексеевич с легкой улыбкой в знак доброго расположения. – Я хочу вам помочь, и только.
Тут я понял, что врать психиатру не было смысла. Не получилось бы. Он живет тем, что работает с людьми каждый день, пытаясь понять, что они чувствуют, а моя ложь – это, скорее, палка в спицы разогнанного велосипеда. Ничего хорошего от такой затеи ждать не придется, если я продолжу настаивать на своем.
– Что ж, вы правы. Мне действительно снится демон. Он тянет меня в подвал и хочет, чтобы я разбил стену, за которой находится какая-то комната, и, как только я туда вхожу, сон обрывается. Причем, демон тащит меня туда силой. Сначала он не трогал пациентов, но в последнем сне он уничтожал все на своем пути. Также у той стены, к которой меня тащил демон, был труп Оли. Вот такое мне снится. Мне кажется, это переживание стресса, который случился, поэтому я не стал рассматривать это, как что-то серьезное. Ведь, рассказав вам это, сколько я еще здесь пробуду? Вы меня точно оставите.
– Думаете, лучше будет, если вы все это унесете домой? А если демон начнет проявляться дома и разрушать дом? Если Оля станет преградой для демона, и он уничтожит все, что вам дорого? Вы знаете, что кошмары нельзя игнорировать? Это внутренние сигналы, которые посылаются подсознанием для того, чтобы разгрузиться и предупредить о том, что внутри все не так уж и хорошо. Они нужны, чтобы пережить какую-то противоречивую ситуацию, заключенную внутри вас, и дать образный намек, который можете понять только вы, потому что кошмары находятся в системе ваших собственных знаков, поэтому на них нужно обращать внимание в первую очередь вам, чтобы понять, что конкретно вы в себе стараетесь не замечать. Если бы у человека не было кошмаров, психика уже сработала бы в реальности в различных формах помрачения сознания и прочих каких-нибудь вещей, которые выбросили бы скопившийся эмоциональный сгусток в реальность в виде трагических событий. Кошмары происходили бы в реальности. Как пример – белая горячка при алкогольной интоксикации.
– Я это понимаю, – виновато ответил я.
– Но?
– Но почему-то не хочу думать об этом. Хочу остаться здесь.
– И все же, вам нужно подумать. Попробуйте понять сущность сна. Узнайте, что является мотивом демона. Тогда можно будет как-то справиться с преследующими вас кошмарами. Хорошо?
– Хорошо, – ответил я.
Из кабинета я вынес не столько необходимость разобраться в своих кошмарах, это и так было понятно, сколько то, что скоро должна была придти Оля. Это заняло все мои мысли. Даже прошедший мимо пациент, который кричал, что меня кто-то и где-то ждет, не заставил меня остановиться. Оля для меня теперь была важнее каких-то кошмаров, которые не давали спокойно спать и еще недавно заставили жестоко убить собаку. Я успел обжиться в мире, пропитаться чувствами, и это стало для меня важнее, чем надвигающаяся буря, сметающая все на своем пути. С виду это выглядело так, будто я от нее отвернулся: и все, ее будто нет, не вижу бурю – нет проблем. И чем ближе буря подбиралась, направив на меня огромный смерч, тем сильнее я старался ее не замечать, делая вид, что обычная жизнь возможна. Люди вокруг прятались по домам, бегали по улице, а я настойчиво игнорировал происходящее, уходя в анозогнозию, где человек не видит своего заболевания или расстройства, даже если ему его демонстрируют в упор.
Перебрав в мыслях, что скажу Оле, я пришел к выводу, что лучше будет сказать все, как есть, но только не говорить о демоне. Я боялся, что демон может напугать Ольгу, и она от меня закроется, потому что будет сильно бояться. Особенно после пережитого, когда она своими глазами видела, что может произойти, если демон появится вновь. Да и раз она сама хочет приехать и все это время узнавала, как я, то, значит, она хочет меня принять даже таким.
Время тянулось, нервы меня измотали, а обед, наполнив желудок, потянул меня в сон. Причем, было ощущение, что не я сам захотел спать, а что-то меня тянуло к подушке, словно магнитом. Противиться я не стал, поскольку до прихода жены еще было достаточно времени и я хотел выспаться, чтобы лучше себя чувствовать. Так, собственно, я и поступил.
Стоило мне закрыть глаза, как меня потянуло в темноту и так сильно, словно тащило что-то неведомое. Затем настала тишина, и все на секунду остановилось. После начали пробиваться крики, шум, бормотание, лязганье металла о металл. Я открыл глаза, глубоко вдохнув, и оказался уже не в палате, как обычно, а на лестнице, весь перепачканный кровью и держащий в руках кувалду с желтой ручкой. Все было так реально и непривычно для сна: я смотрел по сторонам и поражался четкости, словно это было взаправду. Глазами искал демона, как советовал мне психиатр, но масштаб действий поражал. Пациенты клиники что-то кричали, стонали, держались за головы, качались в углу, прятались, и все явно были взбудоражены. Я спускался по лестнице и все еще не мог встретить демона. Санитары лежали с размозженными головами. Двери были заперты. Я решил спуститься к месту, куда меня постоянно водил демон, и посмотреть, что там находится за стеной. Когда шел, четко ощущал запах крови, идущий от моей одежды, и липкость ручки на кувалде. Кровь густела. Спустившись, я увидел разорванное тело Оли, как в моем старом сне. У нее были сломаны руки и ноги. Вспорот живот каким-то куском уголка и вытащены кишки. Глаза ее были открыты, а на лице застыл ужас. Я приблизился к ней, дотронулся… она была так реальна, словно это не было сновидением. Понимая, что меня в любой момент может выкинуть в реальность, я принялся долбить стену. С каждым ударом я непривычно чувствовал усталость, а стена не поддавалась. Я ударял, снова, и снова, и снова, но стена не разбивалась. Устав, я остановился отдохнуть, но сразу же понял, что я устал во сне! Это вызвало во мне тревогу и неприятное чувство в груди, словно я боялся подумать, что это не сон, а реальность. Я приблизился к Ольге, посмотрел в ее потухшие изумрудные глаза и попытался представить, что она моргнула. Ничего не произошло. Я снял ее черные туфли и попробовал прочитать название фирмы. Большими буквами было написано K.O.V.E. И тут мое сердце заколотилось так бешено, что аж дыхание сперло и я с трудом успевал выхватывать воздух. Взбежав наверх по лестнице, я попробовал найти любой текст, который можно было прочитать, чтобы проверить, сон это или то, чего я боялся больше всего. Вбежав в комнату, я нашел первый попавшийся листок и принялся читать. Руки задрожали. Лист выпал. Мне удалось прочесть текст, но верить я все же отказывался и тогда попробовал причинить себе боль: ударил несильно кувалдой по руке. Было не слишком больно. Затем я ударил сильно и прочувствовал силу удара вместе с нашедшей на меня паникой. Я не понимал, что случилось. Выбежал в коридор, начал расспрашивать пациентов, но они были не в себе и ничего не могли рассказать. За окнами послышался звук сирен. Подбежав к окну, я увидел несколько подъехавших нарядов полиции, которые спешно выгружались и готовились штурмовать психиатрическую больницу. Я начал понимать, что все это уже не было сном. Убийцей был я. За долбаной стеной ничего на самом деле не было. Демон просто исчез, разрушив мой мир. Он вытеснил меня в пустоту за то, что я вытеснил его, и заставил меня жить в той реальности, в которой заставлял его жить я.
В попытке сбежать, я кинулся по комнатам, чтобы покинуть здание, но на всех окнах были решетки. Пока полицейские пилили решетку на первом этаже, я поднялся на самый верх и попытался выбраться на крышу. На двери висел замок. Тогда я вернулся в комнату, где оставил кувалду, и ринулся обратно. Полицейские еще пилили, но уже были близки. В панике я бил по цепи, но то попадал мимо, то вообще не попадал. Звук болгарки прекратился. Остановившись на секунду, я выдохнул и что было сил ударил по замку. Он слетел. Мне удалось выбраться на крышу. Я пробежался по краю, осматриваясь, куда можно спрыгнуть, чтобы скрыться, но вспомнил, что я убил Олю. Во мне все остановилось. Голова стала большой, кровь прилила, и я уже не сдерживал эмоции, а откровенно истерически плакал, понимая, что мир разрушен. Демон победил меня. Я убил женщину, которая стала самым уютным пристанищем, какое мне доводилось знать. И только я хотел побежать к Ольге, как на крышу выбежали двое полицейских и начали говорить, чтобы я не делал глупостей. Я попятился к краю крыши и заметил внизу забор.
– Отойди от края, ты же не хочешь умереть! – произнес полицейский, потихоньку подбираясь ко мне.
В голове всплыло воспоминание о том, как я попал в эту жизнь: застрелил себя. Посмотрев сначала на них, а затем на забор, я на секунду остановился, а затем резко развернулся и хотел уже прыгнуть грудью на железное ограждение, но полицейский успел ухватить меня за руку. Я резко отмахнулся от него, забыв про находившуюся в руке кувалду, которую даже не чувствовал в состоянии аффекта. Полицейский отлетел, оглушенный ударом. Второй схватил меня, стараясь удержать и стащить с края, но я вцепился руками ему в глаза. По пальцам начала стекать кровь. Полицейский истерично вскричал и оттолкнул меня. Я споткнулся о парапет и, пролетев три этажа, напоролся спиной на острые пики проржавевшего светло-зеленого забора. Тело пронзила резкая и одновременно тупая боль. Меня по инерции мотнуло, и, помимо того, что пики вошли в тело, внутри оказались разрывы под действием силы падения. Я задыхался, захлебываясь кровью. Смерть была чудовищно болезненной. Оказывается, захлебнуться – это очень больно. Легкие разрывает изнутри, и каждая попытка вдохнуть только сильнее начинает их разрывать и заполнять кровью. Лицо было красным. Изо рта текла кровь. Сознание меркло, я чувствовал безумную панику, какую никогда не испытывал, сумасшедшую боль и неистовое желание жить. Но было поздно. Я умер…
;





ГЛАВА VIII

Сначала было темно и больно. Это напоминало страшное сумасшествие, а потом я почувствовал неосознанно сделанный кувырок, уперся ногами и оттолкнул себя. Я сильно откашливался. В глазах было темно, но я чувствовал, что перебираю ногами. Начала проблескивать полоса света. Я кашлял, высвобождая легкие, и начал разбирать в каком-то бульканье чей-то голос. Я тер лицо. Меня что-то касалось. Я отмахивался. Упал и наконец-то смог нормально дышать. Вскоре из расплывчатой полоски начала разрастаться картинка. Я увидел речку, поле, камыши, песок и двух девчонок лет тринадцати в купальниках.
– Санька, – говорила одна, – ты слышишь?! Слышишь меня?
– Что? – пискляво произнес я. – Что с голосом?! – воскликнул я и посмотрел на свои руки. Они были детскими. Посмотрев на девочек, я увидел в них знакомые черты. Затем перевел взгляд по кругу и понял, где нахожусь. Это было мое детство. В тот день я чуть не утонул, когда пытался сделать сальто назад под водой. От удивления я схватился за голову и упал. Сознание не выдержало нагрузки и отключилось.
В себя я пришел от ударов по щекам и тормошения. Меня привели в чувство, но я чуть не отключился снова, когда вновь понял, где нахожусь. Это было удивительно – в очередной раз оказаться там, где я был в раннем детстве. На этот раз переход был настолько резким, что меня чуть не убило. Я испытывал сильнейшую перегрузку. Голова кружилась. Вокруг меня летали слепни и мухи, свойственные экосистеме, в которой я находился. Мы возвращались домой, а я в шоке плелся сзади, пытаясь все осознать и отмахиваясь от надоедливых оводов. Дойдя до дома, мы прошли по двору, который я помнил, а потом зашли домой. Мои родители были живы. Я их не видел, наверное, лет двадцать. А здесь они были живы и молоды! Я впал в ступор, не зная, как себя вести. В памяти было понимание, что я их не видел уже очень давно, но энграммы в мозгу не вызывали травмирующего опыта, переживаний или каких-то болезненных реакций, потому что их не было. Все мои воспоминания прошлого были безэмоциональны, словно нарезка видеорядов из чужой жизни. Организм был другой и не имел опыта, чтобы экстраполировать воспоминания на реальность. Все, что я мог похожим образом испытывать, – удивление и радость.
Мы сидели и кушали в столовой. В доме тогда хватало места для того, чтобы иметь кухню и столовую в отдельных комнатах. Проблема была, разве что, с деньгами, как и у всех, кто жил в девяностые, если не был связан с криминальным миром. Я ел манную кашу и, немного изумленный, смотрел на маму, которая читала книгу и попутно следила, чтобы мы все съели. Она читала, я смотрел, а в голове прокручивался момент прошлого, где она говорила, что уже не может читать, потому что плохо видит, и что даже от недолгого чтения начинает болеть голова.
– Ты чего? – спросила она, заметив, что я смотрю.
– Все хорошо, – ответил я, отводя взгляд.
У меня было желание все рассказать. Просто вцепиться крепким объятием, которое не было свойственно нашей семье, и начать рассказывать о том, что накопилось за долгие годы. Но я сдерживался. Боялся, что вдруг это все окажется сном или иллюзией или чем-то еще непонятным и вмиг растворится от моего прикосновения. Потом мы ушли в гостиную и всей семьей начали смотреть телевизор. Я уснул под американский научно-фантастический телесериал «Секретные материалы».
Утром я был вновь ошарашен тем, что это все действительно случилось со мной, что я больше не тот человек, которого не помнил, а я настоящий, в своем детстве, которое когда-то прожил. Я осматривал комнату, будто видел ее впервые. За столько лет ее образ успел практически смыться из памяти, и я, находясь в ней, ностальгически вспоминал все детали, хоть и не так, как если бы вернулся с энграммами. Открывал шкафы и коробки с игрушками, смотрел на них и видел знакомые предметы, которые при вспоминании вызывали восторг. Одежда, вид из окна, дом – все было сплошным восторгом. Запах ощущался сильнее, звуки были насыщеннее, вкус был более выраженным, и все, что меня окружало, было непривычно больше, чем было раньше. Мир действительно казался значительнее в размерах, чем прежде, когда я был взрослым. Этого я не заметил в прошлый раз и не смог испытать этой прелести больших перемен, когда потихоньку спустился на воду бумажным корабликом, словно в спокойный ручеек. Сейчас это была бурная река из эмоций, и я в ней радостно тонул.
Кто из детских друзей мне был другом, я не знал и потому не спешил бегать искать. Ведь это же дети, они сами объявятся. К тому же брат и сестра были не намного старше меня, и им тоже еще было интересно играть, как и мне, потому что организм был детским и сам просил двигаться. Мы собирали луки и делали стрелы из алюминиевой проволоки, которой было очень много. На наконечник прилепляли шарик, чтобы после выстрела стрелу можно было легко найти. Иногда делали мишень и стреляли по ней. А еще брали штакетник, располовинивали, прицепляли резинку и стреляли крышками от бутылок по игрушечным человечкам. С харкалок стреляли по мухам, катали покрышки, представляя себя машинами, иногда проезжая по коровьему дерьму. Воевали с кустами репейника, а потом собирали соцветия и лепили различных зверей. Жевали гудрон у реки. Из телефонного кабеля выдирали проводки и плели разноцветные футляры для стержней. Купались в речке. Рыбачили. Воевали на камышах, как на саблях. Пасли коров, пока родители были на работе. Ели паслен, который рос в заброшенном огороде у соседей. Бегали в посадки, чтобы пожевать ранетки и плоды лоха серебристого, который мы называли финиками. Непривычное и смешное по названию дерево было высотой 1–4 метра, с сильным корневищем, которое может отходить на восемь метров от куста, иногда образуя заросли. Ветки колючие, с шипами по 3–5 сантиметров. Мы их срывали и, пока шли домой, полностью объедали все ветки. На огороде находили норы тарантулов, заливали их водой, а когда тарантулы вылезали, убивали их штыковой лопатой. Кидались плодами дикого огурца. Играли в жмурки, прятки, шахматы, акционер, домино и детское лото. У нас не было ни телефонов, ни компьютеров, ни приставок и каких-то необычных игрушек, а была лишь куча всяких предметов, с которыми можно было импровизировать. Так мы собрали кораблик из пенопласта и приделали к нему моторчик на пальчиковых батарейках, который благополучно утонул, когда пенопласт перевернулся. Собрали пневматику, создав воздушный клапан из альтернативных вещей. И вообще, в целом, было очень много всего сделано и многое пережито, что в век интернета исчезло. Мои дети не знали мир таким. Это я помнил. И когда вечером я сидел и смотрел на горящий фонарь возле нашего дома, на который из темноты слетались мухи и прочие летающие существа, то невольно грустил, понимая, что мое детство уходит с каждым днем, приближая день переезда. Но оно уходит не только у меня, оно уходит у всех. Даже у тех, кто еще не родился, потому что образовавшееся после перестройки общество потребления частично лишило детей периода детства.
– Пошли запечем рыбу на костре? – предложил я Сабиру на следующий день.
– А ты умеешь? – спросил он, глядя на меня карими глазами.
– Скоро узнаем, – сказал я, и мы отправились на речку ловить рыбу.
Сабир был другом детства, на пару лет младше. Но для меня все были детьми, и потому было без разницы, плюс пару лет или минус.
Наловив окуней, мы разожгли костер в ямке и, пока огонь горел, почистили рыбу, выпотрошили ее, посолили, положили внутрь листья шиповника и черной смородины, а после завернули содержимое в листья лопуха. Когда костер прогорел, мы поместили свертки на угли и засыпали золой, немного притрамбовав. Затем снова разожгли костер на минут двадцать, с интересом обсуждая пиршество, которое нас ожидало. С нетерпением выкопав свертки, мы обнаружили, что рыба была очень вкусной. Поедая ее, помечтали о том, как зажарили бы целого кита, а после отправились купаться. День уходил. На следующий день интерес к готовке не остыл. Мы снова разожгли костер, но на этот раз решили пожарить улиток и мидий, которых у нас в речке было в избытке. Когда костер прогорел, мы закинули их на пропекание. Минут через десять маленькие улитки все прокипели, и мы их попробовали. Мяса в них было на зубок, поскольку из съедобного была только ножка, а при термической обработке она уменьшалась до маленького комочка. Учитывая, что улитка длиной всего пару сантиметров, то и кушать в ней было нечего. На вкус мясо было пресным и немного отдавало речкой. С мидиями было примерно так же, но мяса в них было уже побольше. Мы разочаровались в приготовленном, но попробовать было интересно. Наесться мы, конечно, не наелись, но и цели такой не преследовали. Разойдясь в экспериментах, поймали несколько крупных кузнечиков и пожарили на палочке. На вкус они напоминали креветок. Из неприятного было то, что их лапки упирались и при прожевывании казалось, что кузнечик во рту оживал. Возможно, это была детская фантазия со своими тревогами, а может, мы их и правда недожаривали, но мы не слишком заморачивались. На следующий день мы жарили уже лягушек. Перед приготовлением я брал их за задние лапки и ударял головой о камень, чтобы оглушить и не причинять боль при разрезании. Затем мы сдирали с них шкуру, словно штаны, насаживали на веточки в виде мини-рогатин и прожаривали над углями до готовности. Мясо было вполне вкусным, но его было тоже мало, как и в случае с речными мидиями. В качестве эксперимента полевой кухни это было интересным и довольно запоминающимся. В прошлом я никогда не пробовал так готовить, но в этой жизни решил попробовать то, что не успел раньше по каким-то причинам. Была энергия, время и был интерес. Грех было не экспериментировать.
Устав от мелкого корма, мы решили зажарить суслика – те постоянно свистели в поле целыми семьями. Трудность была в том, чтобы кого-нибудь из них поймать. Сабир предлагал догнать и оглушить палкой, но шансов у нас на такое не было. Поэтому решили использовать старый способ: взяли веревку, сделали петлю, петлю повесили на нору так, чтобы суслик обязательно сунул голову внутрь и при попытке куда-то побежать, затянул петлю у себя на шее. А чтобы попавшийся суслик не убежал, приколотили клин и привязали к нему другой конец веревки. Просидев весь день, добычи мы так и не дождались, но на следующий день я пришел уже один, Сабир не смог пойти со мной. В петле сидел пойманный маленький зверь. Я посмотрел на него и отпустил. Энтузиазм пробования пропал. Да и одному не было большого интереса готовить пищу. Наверное, я просто оправдывал свое нежелание без надобности убивать пойманное существо.
Вечером у меня сильно разболелась голова. Я уснул. Проспал, наверное, всего час, но успел потерять счет времени. В сновидении я увидел девушку. Она была ростом ниже меня на полголовы. Мы стояли у берега, я обнимал ее со спины и сказал что-то вроде: «Ты чего дергаешься?», а она ответила: «Ну, комары же кусают». Затем я проснулся. Голова не болела, но осадок от увиденного остался. Благодаря ему я понял, что сильно втянулся в детство и начал забывать все, что было у меня до появления в нем. В памяти уже не получалось восстановить в точности свою первую жизнь, а тот, второй раз уже забывался. Это заставило меня начать думать о том, что происходит в моей жизни, куда я иду, что со мной будет и не забуду ли я вообще все свое прошлое. Этот мир был реален, я его проверял, и он не кончался за столько недель, как обычный сон. Это было точно.
Не найдя границ и понимая, что моя проживаемая реальность не мнимая, а вполне настоящая, я взялся за ручку, чтобы разобраться, что со мной стало и что происходит. Еще меня удивило то, что я проигнорировал смену реальности и, вопреки здравому смыслу, начал просто жить детской жизнью, будто всегда здесь жил. В итоге накопилось много вопросов без ответов, и одним из главных стал «Почему я снова начинаю жить после смерти, и почему в одном случае я попадаю в детство, а в другом – в какую-то чужую жизнь и реальность?»
Сколько я ни думал, в итоге получал только гипотезы. В первый раз я, видимо, умер естественной смертью и потому все помнил, потом стал ребенком; второй раз – суицид, и потому я оказался в другом месте уже взрослым и другим собой; третий раз – убийство по стечению обстоятельств, и потому я оказался ребенком, но начал все забывать. В итоге ключом к переходу стала смерть. Вид смерти определял мою память и реальность. Таким образом, я получал совершенно непонятный по своим причинам механизм переселения сознания. Чтобы проверить правильность рассуждений, нужно было проделать нечто из этого, чтобы понять, верна ли моя гипотеза. Самым быстрым был суицид. Я подготовил веревку, но в итоге повеситься так и не решился. Во-первых, это стало бы трагедией для семьи, а во-вторых, я боялся, что гипотеза может оказаться неверной, и я просто исчезну, потому что в таком раннем возрасте еще не умирал и не знал, в каком возрасте появился бы, если бы умер. Из чего я сделал вывод, что лучше не торопить события и просто пожить. Посмотреть, что из этого выйдет. Умереть я всегда успею.
Следующей проблемой для меня стало исчезновение воспоминаний о прошлой жизни. Немного подумав, я принял решение написать записки в будущее, но уже через несколько листов понял, что они не охватывают весь объем знаний, который я имел и который мог бы мне пригодиться в будущем. Тогда я решил писать свою биографию по жизням, чтобы можно было рассказать себе о том, что уже было со мной, чего стоит бояться, на что обращать внимание и к чему стремиться. Причем, я решил все оформить в виде автобиографической книги, о которой знал только я, чтобы ни у кого не возникло никаких вопросов, если они увидят мои тетради. Так я и поступил. Каждый день я писал, и писал, и писал, тратя все свободное время на то, чтобы записать все, пока память сохраняла прошлое. Конечно, написано было коряво, ведь я не был профессиональным писателем и писал, как школьник, который пытался рассказать то, что знал, но не умел выразить словами. Написанное не планировалось для массового чтения, и потому я писал максимально откровенно, чтобы мне было понятно все, что нужно было понять.
Все мои мысли были поглощены рукописями. Причем, я писал в обратном порядке относительно того, как прожил, начиная с последней жизни, чтобы записать максимально объемно то, что успел узнать за прожитый период. Так я написал третью жизнь с демоном, написал вторую с элементами воспоминаний первой, но вот свою первую я уже не мог вспомнить никак. Она полностью выпала из памяти к концу второй рукописи, и даже те обрывки, которые я использовал, не позволяли вспомнить хотя бы какую-нибудь мелочь. У меня было две законченных и полноценных рукописи, две жизни, которые я еще помнил, но не было первой и самой главной, от которой я отталкивался до этого в жизни. Она стала навсегда утерянной для меня. Это вызывало страх, потому что я не просто забыл кусок прошлого, а забыл то, чем я являлся априори, до всего того, что случилось со мной. Такое понять могут разве что психически больные люди, которые теряют себя в результате болезни.
После того, как закончил рукописи, я подумал, что все забуду и больше не смогу вспомнить прошлую жизнь. Все равно что умру. Значит, смерть меня все-таки настигнет и я не бессмертен, а просто ошибка системы. Значит, я стану не собой, а своим продолжением, которому сейчас могу что-то передать, словно сыну. Я стал размышлять, что бы я хотел ему сказать, если бы знал, что он меня никогда не увидит, не узнает и не вспомнит, потому что он – это я. Взяв лист бумаги, я решил написать письмо своему продолжателю:

«Ты меня никогда не вспомнишь, а я тебя не узнаю. У нас никогда не будет совместной фотографии и возможности поговорить. Между нами существует только этот текст: всего тридцать три буквы в различных комбинациях. Мне много времени пришлось потратить на то, чтобы попытаться сформулировать самое важное, что могло бы тебе пригодиться, ведь меня не будет рядом, чтобы тебя поддержать в трудную минуту.
Самое главное, что я выделил: все имеет свою цену. Цена тому – не время, а здоровье. Именно от здоровья зависит, сколько ты проживешь. Коэффициент одного года жизни у человека, умершего в двадцать лет и в восемьдесят, совершенно разный. Поэтому береги здоровье. Поддерживай его. Но не забывай, что здоровье – это не отсутствие физической болезни, это состояние полного физического, духовного и социального благополучия. Порядка 80% болезней и прочих недугов растут из твоих мыслей. Аккуратно относись к тому, что ты думаешь и что принимаешь за истину, потому что это во многом определит твое будущее.
Следующее – это качество жизни. То, что тебя окружает, формирует образ мыслей. Нельзя быть рациональным, имея психологию бедности, потому что количество не оправдывает качество: ни в людях, ни в вещах. Лучше иметь одну, но верную жену, чем десять, но лживых и распущенных. И первое, с чего стоит начать, это с создания лучшего образа самого себя. Человека встречают по одежде, но завершает первое впечатление – разговор, а полный образ – поступок. Начни с этого, а дальше сам всему научишься.
Умей остановиться. Но никогда, повторяю, никогда не поворачивайся к жизни спиной, чтобы попытаться вернуться назад, потому что как только ты это сделаешь, она обязательно ударит в спину. При этом не ломись бездумно вперед ради чьего-то мнения, поставленной цели или губительной идеологии. Не спеши! Остановись, когда что-то не получается, почувствуй ситуацию и только потом решай, как поступать. Иногда можно уступить, проиграть немного, потерять кого-то или что-то, поддаться, но остаться на плаву, чтобы вернуться с новыми силами и с другим подходом. В дальнейшем придется наверстывать упущенное, потому что человек мыслит категориями, и если поражений в памяти оказалось больше, значит, и отношение к себе будет значительно хуже. Поэтому – побеждай! Достигай своего во всем и особенно в том, что для тебя важно.
Будь счастлив! Здесь важно понять: ты не сможешь быть счастлив в одиночку. Количество людей – дело второе, по собственному комфорту, но нельзя отказаться от людей совсем (будь то друзья, семья или отношения). Именно поэтому в человеческой культуре муссируется идея: если ты один – ты неудачник. Идея воспета из бессознательного, в частности, женского, где сильнее проявляется эмоциональная составляющая. И здесь, как для женщин, так и для мужчин, будет равно актуальной мысль: счастливые люди – не изменяют. Не от хорошей жизни идут к другим. Но и с кем попало быть нельзя: дешевое окружение даст лишь дешевое качество жизни и испортит здоровье. Лучше один глупый, но верный друг, чем много умных, но гнилых. И лучше нелюбимая женщина, но личность и всегда рядом, чем любимая, но пустая и всем доступная. Пойми, что любовь – как простуда: поболеешь и перестанешь, а человек останется, потратив твое время и вымотав все нервы.
Ну, и последнее. Кругом стереотипы, догмы, правила, призывы, законы, идеологии и прочие вещи, которые тебя куда-то потянут. Прежде, чем что-то принять на веру, помни: их цель – манипулировать тобой. Государство создало загон для скота со своими правилами, и этого пока не изменить; этот загон нужен, потому что пока еще нет другого эффективного способа управлять людьми. Религии создали то же самое, используя внутренний кнут. Вопиющий и ярко-доказательный пример написанному выше – насильственное крещение Руси: язычество стало неправильным, а праотцы получили плевок в лицо и удар княжеского сапога. Но, если подумать, христианство – совершенно чужая для славян религия, с совершенно чужими архетипическими образами, которые силой насаждались вплоть до двадцатого века, а после пришел коммунизм уже со своим репрессивным кнутом. Людей, как стадо баранов, гнали верить то в одно, то в другое. Как видишь, идеологии и догмы не является непреложной истиной. В это нетрудно поверить, когда смотришь на совершенно нищий народ – и богатых религиозных служителей и государей. Поэтому не забывай: все в этом мире стремится тобой управлять, и там, где есть массовые волнения, там есть чьи-то интересы, которые могут прикрываться фиктивными целями.
Я знаю, ты совсем не обязан этому следовать, ведь это письмо – не догма. Все, чего я истинно хочу, это чтобы ты прожил счастливую жизнь. Ты сможешь это все понять и сам, без меня, если будешь развиваться, накапливая интеллектуальный капитал. Но будешь ли ты это делать, и чего ты, вообще, сам хочешь? Если не можешь с уверенностью сказать, что ты хочешь получить от жизни, то и жизнь пройдет впустую. А когда поймешь с годами, что жизнь действительно проходит, ты задашься вопросом: а что я сделал за все эти годы? И, увидев, что ничего толком не сделано, впадешь в депрессию. Поэтому думай, пока есть время и пока есть здоровье, потом будет поздно. Время вспять не поворачивается.
Удачи!
Подпись: 23 августа 2000 года».

Отложив ручку, я вспомнил фрагменты прошлого и впал в прострацию. Столько лет жизни, событий, испытаний, счастья, боли – и все вот так исчезнет? Навсегда, словно и не было этого. Раз – и все. Нет человека. Нет ничего. В это было трудно поверить, и очень не хотелось, но я себя остановил, отбрасывая панические мысли и припоминая то, что сам советовал в последнем абзаце письма. Рано или поздно, это просто случится. Я давно еще должен был исчезнуть. Зачем пытаться бесконечно жить одну и ту же историю? Может, там, за гранью есть что-то еще…
Конечно, мне приходила в голову мысль убить себя, появиться в теле другого, дожить до конца его жизнь и вновь начать свою с самого детства, оставаясь собой, но я отбросил это. Теория могла быть несостоятельной, и я бы не просто убил себя, но и того, кто должен был продолжать меня. И тогда бы совсем ничего от меня не осталось, а так я оставлял текст и заветы, которые могли бы помочь сделать жизнь лучше, хоть и не мне. К тому же мои рукописи имели возможность стать книгами. Почему нет? Никто ведь не догадался бы, что это правда. Кому вообще в голову может прийти в это поверить? Поэтому я решил перестать цепляться за любую возможность продолжать жить вопреки тем законам вселенной, которые дали мне шанс столько времени оставаться самим собой. Я свое прожил. Путь закончен. Я ведь не просто так жил и не просто так уходил. Это подталкивало меня верить в высший философский смысл моего существования.
После написания текста я решил пойти на речку. До нее было метров триста по земляной дороге. Я отправился босиком. Солнце ярко светило, ветра почти не было, а из травы доносился стрекот кузнечиков. Пахло травой. Мир вокруг жил своей жизнью и не думал даже как-то грустить без меня. Вода была прохладной. Погрузившись до самого дна, я вцепился руками в песок, прекратил всякие движения и порывы. Представил, как это будет, если я начну держаться за жизнь и гнаться за тем, чтобы удержать память. Меня сразу же начало поднимать вверх и нести по течению. На месте я никак не мог остаться, сколько ни предпринимал попыток. Но потом, ближе к отмели, я смог уцепиться за какой-то корень или что-то вроде этого, и он позволил держаться на дне, сохраняя свою позицию, несмотря на течение. Это вызвало инсайт. От наплыва эмоций я открыл рот, из меня частично вышел воздух, и я чуть не захлебнулся. Выбравшись на берег, я долго откашливался: вода немного попала в легкие. Мне на ум пришла девушка из снов. Она мне снилась, я не знал, кто она, но она была в сновидениях все это время. Даже когда я помнил свою первую жизнь, я не знал, кто это: все мои женщины были примерно моего роста, и потому не могли ею быть. Это натолкнуло на мысль, что я не первый раз живу, и эти бразды уже передавались, ведь подобный образ не может рождаться сам по себе, без оснований. Сны есть сны, и я убедился в их важности. Ничто не имеет большего значения в решении психологической проблемы, чем настойчивые сновидения, которые откладываются в памяти.
Вернувшись домой, я решил оставить еще одну запись о важности снов и необходимости работы с ними. Написано, конечно, было уже очень много, целая стопка тетрадей, поэтому пришлось пометить важность информации, дабы не запутаться в главном. С опытом текст получался, конечно, лучше, но все равно был для меня большой трудностью. Научиться хорошо писать, оказывается, было не так-то просто. Оно, конечно, не было столь важно, но имело какую-то свою магическую притягательность, словно ты выговариваешь лучшему другу то, что наболело за долгий промежуток времени.
Спустя время все было готово. В голову, конечно, приходило еще много мыслей, но я их откидывал, потому что писать можно было бесконечно, а память уже многое оставила в прошлом и не могла быть объективной. Так я просто жил и старался каждую секунду быть в текущем моменте, наблюдая, как за окном закончилось лето и пришла та самая осень, когда мы должны были переехать.
Дождь недавно закончил лить, в небе появилась радуга, в воздухе приятно пахло озоном, а я девятилетним ребенком бегал по лужам в фиолетовых сапогах. Проблемы были далеко. Попытка что-то сохранить и передать совсем перестала иметь значение, ведь я был уже обычным ребенком и хотел просто жить, наслаждаясь жизнью, несмотря ни на что. В сентябре родители сообщили о переезде, а в октябре, когда выпал первый снег, мы начали собирать вещи. Родители сказали взять самое необходимое, а все лишнее оставить. Я взял какие-то игрушки, одежду, а стопку тетрадей, которая была аккуратно перевязана бантом с запиской «не забудь взять с собой», я оставил. Я не понял, что это, для меня оно было не важно, а текст, который там был, я не понял. В голове пронеслась мысль, словно из пустоты кто-то просил взять их с собой, но меня постоянно что-то отвлекало: то кот заходил в комнату, то брат, то сестра, то родители, то собака лаяла, один раз даже отвлекся из-за того, что просто чихнул. В итоге рано утром мы сели в машину, а та стопка тетрадей с непонятным текстом осталась дома. Мысли о ней посещали, там ведь было написано «не забудь», но какого-то явного дискомфорта они не доставляли, и я благополучно о них позабыл.
Дорога была длинной, а пейзаж подобных дорог ничем особенным не отличался, и потому мозг входил в некоторое трансовое состояние и мысли сами выстраивались в голове. О будущем я не думал. Родители сказали ехать, значит, буду ехать. О чем можно переживать, когда тебе всего девять лет и за тебя все решают родители?
Проезжая город, я на мгновение уцепился взглядом за одну женщину. Она мне кого-то напоминала. В памяти что-то проносилось, но я никак не мог уцепиться за мысль, которая как-то была с этим связана. Женщина вызвала чувство какого-то дежа вю, словно я это все уже видел, может быть, даже во сне. Но не в прошлой же жизни, в самом деле! Это было бы смешно. Машина ехала, город архитектурно немного менялся, а я смотрел в окно и думал лишь о том, когда мы уже приедем. На выезде из города кот нагадил на ковер, и нам пришлось ненадолго остановиться. Затем – снова дорога и снова взгляд в окно.
– Это Челябинск, – произнес отец. – Скоро уже приедем.
Мы ехали по городу, и мне казалось, что я в нем уже был. Посещало приятное чувство знакомости и некоторого родства. Из-за этого я принялся его с интересом рассматривать. Ничего подобного я прежде не видел. Он казался огромным. Высокие дома, много машин, спешащие куда-то люди, огромное количество светофоров и слишком много магазинов для моего прошлого представления о жизни. Картина мира начала расширяться: я увидел, что мир намного больше, чем небольшая деревня, в которой я раньше жил. Затем мы проехали Копейск, я увидел какое-то озеро, и тогда спросил, есть ли там речка, и мне сказали, что нет. Я расстроился и расхотел туда ехать. Там не было речки. Что там делать?! Ведь для меня это было важно: я всю жизнь, какую помнил, прожил именно возле речки и не представлял, как можно жить без нее. Без разливов весной, без рыбалки, без того, чтобы просто поплавать. И, что меня еще расстроило, там практически не было того самого смешного дерева, которое было у нас, – лоха серебристого. Мне казалось, мы едем в какое-то неинтересное место, но интерес у меня все равно был, ведь там было что-то новое, что-то непривычное и что-то предстоящее, вызывающее волнительную тревогу внутри.
– Приехали, – сказала мама, когда мы заезжали в поселок.
Первое, на что я бросил взгляд, это жилые двухэтажные дома, которых у нас не было. Более тесная расстановка домов, маленькие дворы, ранетки возле оград, которых у нас не было рядом. Мы подъехали к дому. Вид у него был, откровенно говоря, потрепанный: перекошенные зеленые ворота и покосившийся штакетник у огорода, что для меня было непривычно. В больших огородах, как у нас раньше, как правило, не использовали штакетник из-за большого расхода материала, и потому я его видел, можно сказать, впервые. Потом мы зашли в дом и первым делом поставили чайник. Началась новая жизнь.
;





ГЛАВА IX

Когда тебе девять лет и ты не единственный ребенок в семье, переезд как таковой не ощущается. По крайней мере, я его особо не ощутил. Тут было много других прикольных штук, оставшихся от прежнего владельца, с которыми можно было играть. Например, поджигать какую-то желтую пену на старом телевизоре или намотать на лопату гирлянду и представлять себя крутым рокером на сцене. А еще появились новые каналы в телевизоре, и там крутили новые мультики. Вечерами мы ели какую-то лапшу из пакетов, которую нужно было запаривать кипятком на несколько минут, и смотрели ужастики по ТВ-3. После мы с сестрой шли спать, когда хотели, потому что некому было сказать, чтобы мы ложились, поскольку родители с братом грузили остальные вещи на прежнем месте жительства.

– Ты что?! – вскричала сестра, глядя на меня из темноты.
Я сквозь сон почувствовал, что почему-то топчусь и пытаюсь пойти, но не могу. Открыв глаза, я увидел, что пытался пройти сквозь стену и в процессе наступил на сестру, лежавшую в другом конце комнаты на матрасе. Организм не успел привыкнуть к переменам. Родители рассказывали, что я лунатил во сне и раньше, бегал от них по дому, но я им не верил, думал, шутят. До этого дня. С тех пор я не лунатил. Наверное… В моем случае, причины лунатизма, как феномена, крылись в не до конца сформировавшейся центральной нервной системе, которая еще не могла в полной мере справиться со своими функциями и иногда давала сбой в виде снохождения. Никакого дискомфорта мне это не причиняло. Лечение не требовалось, и со временем лунатизм прекратился само по себе. Наверное.
Потом приехали родители с братом на заказанном КАМАЗе и привезли основную часть вещей. Им было довольно трудно спустить перепуганную корову по деревянному помосту, которая более 450 километров проехала в темной и постоянно качающейся коробке. Мама была сильно взволнована и материлась, пока ее спускали, особенно, когда корова упала, соскользнув задней ногой с доски. Корова буянить не стала. Отец, в отличие от матери, был спокоен, словно ничего страшного не происходило. Из-за этого я не знал, что чувствовать: волноваться или нет, все идет как надо, или что-то пошло не так. Я смотрел и не понимал до тех пор, пока не начали разгружать вещи и мама не успокоилась. Мое участие в процессе было минимальным: по большому счету, не мешаться под ногами. Все вещи занесли домой только ночью. Для меня это было чем-то интересным и необычным, можно было полазить по вещам и попрыгать, но вот родителям переезд дался нелегко. Шкафы, диваны, корова, железные баки, неимоверная куча вещей… загрузить, приехать, разгрузить.
Две недели, которые у меня были до обучения, растаяли. В среду вечером мне сказали, что я начну ходить в школу, а утром в четверг отец повел меня в школу. Мы шли, я смотрел на попадающиеся по дороге здания и спрашивал, не школа ли это. Он отвечал: нет, и мы шли дальше. Дорогу я не запоминал, поскольку искал школу. Здание школы оказалось намного больше моей прежней. Мы вошли во время перемены. В коридоре немного пахло краской и манной кашей. Бегали дети. Отец зашел к директору, а затем повел меня в класс. Учительницу звали Валентина Михайловна. До пятого класса она вела основную часть уроков, была классным руководителем, а после того, как мы переходили в пятый, у нас менялся классный руководитель и мы уже бегали по этажам из кабинета в кабинет, как в университете.
Мы были в классе, отец говорил с учительницей, я смотрел на учеников, глазами бегая по лицам, а они в ответ смотрели на меня, У меня было чувство, что я их знал, но никого не помнил и, само собой, знать не мог, я ведь только приехал. Первое, что я заметил, это то, что в классе было больше человек. В прежнем было порядка четырнадцати учеников, а в новом – больше двадцати. Второе, что было довольно ярко выражено, так это большая открытость друг перед другом и большая активность в общении, которая мне была непривычна по прошлому опыту. На перемене нас отправили из класса в коридор, чтобы проветрить помещение. Я встал у окна, наблюдая за всеми и еще не зная, как себя вести, я ведь никого не знал. Ко мне подошли несколько одноклассников.
– Ты дрался раньше? – спросил меня один. Ростом он был с меня, в черном спортивном костюме. Волосы русые, с веснушками, глаза зеленые.
– Нет, не дрался, – ответил я и, собственно, сказал правду.
– А драться-то умеешь? – спросил еще один, в черных брюках и темно-коричневой кофте с черным воротом. У него были черные волосы, карие глаза, и ростом он был повыше остальных.
– Да, умею, у меня дома есть книжки по дракам. Кунг-фу, джиу-джитсу, еще какой-то рукопашный бой.
Так, слово за слово, мне предложили подраться, а я, не совсем понимая, в чем дело, – ведь ни разу не дрался! – согласился. Ученики об этом перешептывались, а я сидел и чувствовал себя лишним. Мне казалось, я их уже знаю, будто они мне были знакомы, но между нами была какая-то пропасть. Они были другими, не как мои прошлые одноклассники. Было чувство, что я от них отставал в общении и поведении. Девчонки узнали о предстоящей драке и говорили мне не драться. Шли позади меня, отделяя от ребят, которые предложили это. Сзади компания кричала: «Мы же договорились подраться», а девчонки говорили, мол, не слушай их и кричали тем, кто был позади, что расскажут учительнице завтра. Так я пошел домой без каких-либо происшествий. Но встал на развилке, потому что не знал, по какой дороге идти к дому. Кругом было грязно, светило солнце, а я смотрел и не узнавал дорогу. И только я решил пойти налево, как услышал знакомый собачий лай. Это была Стрелка. Я повернул направо и, радостный, поспешил домой. Больше дорогу домой я уже не забывал. Она оказалась несложной.
Утром следующего дня Олега отругали за желание подраться. Он валил все на меня, мол, я сам предложил, учительница ему не поверила, а я молча отсиделся. Мне было непонятно, почему он говорил, что я был инициатором, хотя, на самом деле, инициатором был он. Он лгал! Для меня это было чем-то парадоксальным. Еще удивительным для меня стало то, что здесь ученики не скрывали двойки. Если у нас это было позором и мы всеми силами старались это скрыть от других, закрыть рукой от соседа по парте, то здесь это было чем-то даже смешным. Я с соседом посмеялся насчет оценки, но внутри все еще был какой-то осадок напряжения. Это ведь была, мать ее, двойка!
После школы, уже за ее воротами, за мной уцепилась толпа ребят. Один из них был моего возраста, но из другого класса. Его заставили драться со мной. Он меня толкнул, я – его. Он вцепился, чтобы меня уронить, а я – в него. Мы вместе упали. Перекатились, ударяя друг другу по телу. Поскольку мне не хотелось драться, я не умел это делать и не знал, как это делается, и ни разу не видел в реальности, я использовал привычную стратегию поведения: если мне что-то не нравилось, я ревел. И я заревел. Он не отступался, и это меня взбесило. Я ведь реву! Какого черта он от меня не отстает?! Я же обижен, смотри! Отстань! Не трогай меня! Но он продолжал колотить мне по телу. Злость придала агрессии, и я начал его сильно толкать. Он отбежал, а я по стандартной звериной схеме хотел побежать за ним, но остановился, взял кусок сухого дерева и только тогда побежал с ним вслед за мальчишкой. Он увидел габариты угрозы, именно опираясь на общий объем, и это его напугало. Мы мыслили инстинктами в этот момент, и он не видел разницы между мной и куском дерева. Закричал, что не будет так драться. Что я с дрыном на него, и это нечестно. Услышав это, я бросил дрын, взял портфель и с демонстративной злостью пошел домой. Ко мне уже никто не приставал. Дома я сказал, что подрался и, в общем-то, вышел победителем.
– Молодец. Теперь будут меньше лезть, – ответил отец.
Для меня было непонятным поведение школьников. Я не вписывался в новое учебное заведение и не знал, как себя в нем вести, в то время как меня просто прощупывали и смотрели, кто я такой, как себя веду и какой я по силе в классе. Для детей это одна из самых базовых вещей: понять, кто пришел в класс. Я этого не знал, и рассказать мне об этом было некому. У родителей была куча других важных проблем: работа, починка дома, расстановка мебели, готовка, уход за скотиной и еще много разных дел. Выходные прошли в работе по дому. Нашей семье предстояло восстановить дом.
В понедельник после школы не было травли или очередных драк. Подавление было уже моральным. Я шел, а возле меня шла еще пара ребят.
– Ты никто. Просто тварь, – негромко говорил Олег, а я молча шел домой, но при этом слушал его и слова вызывали ретроспективную агрессию, которая была направлена вовнутрь. Она накипала. Пошли слезы. Но не от желания показать, что я обижен, а от разрушительной энергии, направленной на себя. Человек слушает то, что произносится полушепотом, и оно проникает глубоко внутрь. В данном случае медленно подавлялась неготовая к новым условиям несформированная личность, которую было легко сломить. Как себя вести, я не знал. Конфликты не переносил. Боль не желал терпеть. Но, в итоге, я с этим сжился. Подавление осталось, но бессознательное уже закрывалось от речи. Начала возникать дереализация, которая стала формой оберегания личности. Тело как-то себя вело, реагируя на ситуации, а я зрителем наблюдал за происходящим, словно запершись в другом мире, чтобы пережить происходящее.
Любой человек сказал бы: фу, да что за тряпка, как можно это терпеть, как можно так глупо себя вести и как можно позволять этому быть?! Это и правда было отвратительно. Это было обидно. И происходило, потому что я это разрешал. Давление не было слишком сильным, и потому попыток что-то всерьез изменить не предпринималось. Все было в рамках терпимого. Со временем появились друзья, мы шутили, и это все разряжалось. Мне просто нашли место, а я принял позицию слабого в классе и просто посещал школу, не занимаясь учебой. Олег переключался то на одного, то на другого, то на другой класс, и так по кругу. Все с этим как-то жили. В целом, любой согласится, что всегда есть те немногие, которые бьют других. Так вот, я был по другую сторону баррикад. Только и всего. И вовсе не был самым худшим и униженным в школе.
Это продлилось до восьмого класса. Потом я нашел на сеновале стопку тетрадей, повязанную бантом с запиской «не забудь взять с собой». Позже узнал, что ее взял брат по случайному стечению обстоятельств, посчитав, что тетради принадлежали родителям, ведь текст был зрелым и сложным и он точно не мог принадлежать мне.
;





ГЛАВА X

Я прочитал сначала самое важное и был шокирован. Там было кратко описано про каждого человека в школе и других местах. Текст накладывался на мою реальность почти идеально. Придраться было не к чему. После важного я взахлеб прочитал все остальное. Безоговорочно поверил в написанное и даже нисколько не сомневался. Многое стало понятным, но и во многом стало стыдно за себя. За окном было лето, и у меня было время подготовиться к переменам в жизни, на которые я решился согласно тексту.
«В равной драке побеждает тот, кто сильнее характером и верит в свою победу. Это работает как между тренированными бойцами, так и в уличной встрече никогда не посещавших спортивных секций. Характер не рождается сам по себе – его создают. Самостоятельно! Кому-то его легче создать, кому-то сложнее, но именно он определяет будущую жизнь человека и его притязания на возможные перспективы. Но побеждать в драке не значит побеждать в жизни. В драке лишь проявляется отдельный аспект характера в тех или иных ситуациях. Сильный боец, в итоге, может не состояться в жизни и все потерять за мгновение, не встать с колен, один раз на них опустившись, а тот, кого всю жизнь били, а он терпел и сдерживался, может однажды захотеть изменить жизнь, и ему будет проще, потому что он будет иметь опыт поражения и потому не будет так сильно реагировать на неудачи из-за возникшего иммунитета. Так или иначе, все определяет характер. Когда человек решается быть сильнее, чем он когда-либо есть или был, несмотря ни на что, он преодолевает невозможное, даже не имея травмирующего опыта поражений».
Из прочитанного ранее я уже знал, что легче развить выносливость организма, чем вернуть упавшую уверенность в себе, в особенности, если пораженческая позиция была принята на годы. Это было связано с паттернами действий, которые стали, в определенной степени, стереотипами поведения на уровне безусловных рефлексов. Такое довольно трудно переделать. Именно поэтому труднее всего выходить из поражения, чем встретиться с новым соперником, который сильнее того, кто тебя однажды уже побеждал. Не говоря уже об устойчивой позиции проигравшего. Чтобы наработать характер, я тренировал выносливость, делая легкие постукивания кулаками по стене в одной позиции. Поначалу выдыхался и сдавался, но потом научился управлять дыханием и заставлять себя продолжать, через всхлипы и дрожания рук, пробуя разные комбинации и переводя себя в разные режимы. Я был подростком, и организм быстро адаптировался к нагрузке, которая не была для меня чем-то архисложным и непонятным. Я тренировался каждый день и постоянно повторял фразу, которая была написана в каждой тетради: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!». Даже когда я невыносимо уставал, фраза все равно звучала, несмотря на то, что я не воспроизводил ее намеренно в голове. Она стала мной. Я начал потихоньку верить в себя. А потом пришло время для нового шага: мне нужно было мысленно представить драку с обидчиком, который меня все это время подавлял. Нужно было тренироваться и думать о драке. Представлять различные варианты, и не только, где я побеждал, но и местами где проигрывал. Это позволяло организму перестроиться в безопасном для здоровья режиме. Нужно было разрушить рефлективный страх и подчиненность.
Поначалу у меня получалась какая-то ерунда. Но с каждым днем я переставал бояться и мог уже представить ситуацию почти реально, проигрывая разные варианты. Также в своих мыслях я синтезировал опыт с учетом типичной ошибки мысленного проигрывания драк: драка контактна и противник осязаем, то есть имеет вес, которого в фантазии нет. С этим было сложнее всего. В тексте было прописано, что при реальной драке сработает разрыв реальности с фантазией именно из-за веса, которого не было, и потому возвращается страх, который может привести к проигрышу. Поэтому в секциях тренировки без контакта малоэффективны, а с воображаемым противником – и подавно.
Лето еще было в разгаре. Стояла хорошая солнечная погода. Я потихоньку себя формировал и готовился стать лучше. Мир, казалось, был на моей стороне и помогал достигнуть поставленных целей. Я хотел стать увереннее. Подумывал о Тане, Олях, Анне и том, как может сложиться моя будущая жизнь, если я стану следовать написанному. Само собой, драк и мести я вовсе не хотел, это все было лишь желанием стать лучше и не давать себя в обиду.
– Саня! – кричал кто-то у ворот. Голос был знакомым. Я вышел.
– Одолжи денег, – попросил Олег.
– У меня нет.
– Да ладно тебе! Мне сказали, есть. Мне просто реально надо.
– Да нет у меня денег.
– Блин, займи у родителей. Я тебе через пару дней отдам, мне родители дадут, принесу. Выручи, а?
– У меня родители на работе. Брат с сестрой тоже, – ответил я, предвосхищая обращение к ним.
– Капец. А когда будут?
– Вечером только. В районе семи-восьми. Да и не дадут они мне.
В итоге мы распрощались. Он ушел ни с чем. Я знал из тетрадей, что ему ничего нельзя давать и лучше с ним не связываться, что он, по своей сути, человек гнилой внутри и таким останется навсегда. Впрочем, это не было тайной. Некоторых может исправить только могила.
Через полтора часа ко мне снова кто-то пришел. Я, не глядя в окно, вышел и увидел троих человек. Это был снова Олег, его младший брат, он был на пару лет младше нас, но, при этом, был отвратительнее всех, кто пришел, и Игорь – он был моего роста, но чуть крепче по телосложению, у него были черные волосы и карие глаза. Учился он классом старше.
– Привет, дружище. Мы к тебе в гости, не против? – сказал Олег.
– В смысле? – неуверенно произнес я.
– Ну, посидим. Выпьем. Мы и тебе пивка взяли. С нас пиво, с тебя – место. Все честно, – сказал Игорь.
– Если что-то не понравится, скажешь уйти – мы уйдем, – добавил младший брат Олега.
– Ладно, – сказал я, понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Они, осматриваясь, зашли. Расположились в гостиной и включили телевизор на канале MTV. Я принес кружки, и поначалу все было и правда нормально, я даже подумал, что ошибся в них, но потом младший брат Олега, Семен, пошел в туалет и все завертелось.
– Сынок! Кушать пора! – произнес Семен, зайдя в комнату в мамином платье.
Все засмеялись, кроме меня. Мне откровенно хотелось его убить.
– Сними! Ты что делаешь?! – произнес я.
– Да ладно, он же шутит! – отмахнулся Игорь.
Олег подошел к Семену и пристроился сзади, изображая половой акт. Семен изобразил стоны. Им было смешно, и они даже не понимали, что смешно было только им. Подростковое сознание не имеет еще развитой эмпатии и способности понимать чувства другого. Им кажется, что если им весело, то и всем весело, а объект гонений и оскорблений не существует в принципе.
– Сними! Ты что творишь?! – вскричал я.
Вербально я сообщил информацию, но невербально не сделал ничего, чтобы он меня послушал. И, разумеется, слушать меня он не стал. Им было слишком весело, а я был тем, кто прерывал веселье и, следовательно, вызывал агрессию.
– Саня, ты что? Саня, – произнес Игорь, подходя ко мне, – не надо повышать голос.
– Да он просто сам хочет платье поносить! – произнес Семен и накинул платье на меня. Все засмеялись. Олег вытолкал меня в спальню к кровати и пристроился сзади, делая вид, будто между нами происходит секс. Семен кинул ему дезодорант для имитации фаллоса.
– Давай же, давай, детка! Смотри, Саня, я трахаю твою мамку!
Я пытался оттолкнуть его, но ноги были неудобно расположены, чтобы сделать это. Кровь прилила. Я готов был взорваться. Я их ненавидел!
– Блин, пиво кончилось! – произнес Игорь, стоя с пустой бутылкой.
– Саня! У тебя есть алкоголь дома?
– Отстаньте от меня! Уходите! – вскричал я.
– То есть, вот так ты относишься к гостям, да?! Негостеприимно! Чему тебя родители только учат?! Эх… Ну, раз не учат они, научим мы. Не найдешь алкоголь, мы тебе эту бутылку в задницу засунем, – произнес Олег, – будешь опущенным. А ты знаешь, что с опущенными бывает? Им дырку разрабатывают!
Он это произнес, ущипнув меня за зад. Я с силой оттолкнул его, и он меня отпустил. Я всех осмотрел, тяжело дыша, но ничего не сказал.
– Да ладно, он шутит! – произнес Игорь, смеясь. Я посмотрел на него, испытывая наступившее облегчение.
– Пойдемте купаться! – предложил Семен.
– Пойдемте, – сказал Игорь и повернулся ко мне: – Пойдешь с нами?
– Нет, спасибо, – ответил я.
Они ушли, а я остался с растоптанной самооценкой, которую, думал, что уже хотя бы немного поднял. Пройдясь по дому, я собрал бутылки и незаметно выбросил их соседям в огород. Потом убрал мамино платье на место и все поправил, будто ничего не было. По моему мнению, визуально нельзя было догадаться, что что-то было не так, но вот внутри меня бушевала аутоагрессия, которую нельзя было проигнорировать. Я не знал, как быть и что делать. Более того, понимал, что в ближайшие дни они захотят прийти снова, ведь им было весело и ничего негативного они в ответ не получили. А до чего доведет следующий раз? Лучше даже не думать.
– Ты по шкафу у меня лазил? – спросила мама, когда вернулась с работы.
– Нет, – ответил я.
– Что ты врешь?! Я что, не вижу, что тут все не так, как я складываю? Зачем ты лазишь? Я же у тебя не лазаю!
Это меня добило. Я внутри кипел. Думал, и без того плохо, а еще мама на меня ругается. Я начал злиться на нее, но потом перестал, потому что понял, что причина-то не в ней и она права, я ведь не должен лазать у нее в шкафу. Все было иначе на полках, и она имела право ругаться. Что она думала, я не знал. Может, и к лучшему… Но я знал, что думал я. Этим троим больше нельзя находиться у нас дома. Никому! Никогда!
Вечером я отправился на сеновал, где были тетради, и вновь решил прочитать текст, который меня подбадривал.
«Если ты проиграл – это не страшно, страшно – если ты сдался. Можно отступить, проиграть, промолчать, не воспользоваться ситуацией, не сделать что-то, что стоило бы сделать, – это все не страшно. Ты не должен опускать руки, если что-то не получается или не получается сразу. Скажу больше: если ты хочешь чего-то добиться, то большая часть твоих попыток окончится неудачей – и это нормально. Не нужно убиваться. Оно не стоит того. Как только что-то не получается – садись думать и думай до тех пор, пока не поймешь, в чем причина неудач и как ее можно исправить доступными способами. Механика есть механика: ты не молоток, не смотри на любую проблему, как на гвоздь. Кирпичную стену не обязательно ломать, чтобы ее преодолеть. Пути могут быть разными, и ты должен искать подходящие именно для тебя. Нет универсальных способов.
Если ты окончательно потерял силы и уже готов сдаться, дошел до края, то знай – именно так закаляется характер. Через «не могу», через «я устал», через «хочу сдаться». Ты можешь плакать, молить о пощаде, даже обосраться, если хочешь, но ты должен добиться своего! Этот мир не любит, когда люди сдаются, и, как только ты это сделаешь, в следующий раз будет еще сложнее. Поэтому нужно взять все дерьмо в кулак, крепко сжать его, как мочалку, чтобы по руке потекла выжатая вода, и изо всех сил врезать по проблемам! Ты не проиграл, если не сдался! Ты взял таймаут, чтобы взять реванш».
Я прочитал текст несколько раз. Подумал. Они не одни, и я не должен быть один. С проблемами лучше справляться вместе с кем-то. Поэтому мне нужно было создать банду! Свою банду, верную главной идее. Мне нужно было стать таким человеком, который смог бы ее создать и за кем хотелось бы идти. Для этого сначала нужно было справиться с собой и уже после привлекать новых людей, потому что кучка трусов просто дружно получит от одного человека, не решившись пойти против. Я понял, что для этого, в первую очередь, мне нельзя бояться получить, иначе все последуют за мной и просто получат следом.
На следующий день я снова остался один дома и взял тетрадь, в которой была описана психология поведения хулиганов и прочих девиантных личностей.
«Люди боятся людей, которые ведут себя неадекватно. Достаточно начать вести себя, как психически больной, и люди не захотят с тобой связываться. Смейся, когда тебя пинают, или читай стихи или даже пой, бей всем, что попадается под руку, и не стесняйся этого. Равенство людей в драке – вещь весьма абсурдная, ведь у нас разный вес, разный физический потенциал, разное воспитание, разный характер, разный опыт, разный взгляд на то, что правильно и т.д. Когда встречаются два парня с разным весом, это уже нечестно. Когда встречаются два парня с разным опытом, это тоже нечестно. Но общество приняло за норму считать это честностью. Говорят, женщин бить нельзя, но если женщина сто килограммов, а мужчина – пятьдесят, это разве честно? Если женщина участвует в единоборствах, а мужчина – нет, это разве честно? Честность и то, что правильно, – абстрактны. Никогда не играй по правилам, которые тебе навязывают. Уличная драка легко может привести к смерти, и у тебя только один шанс победить – использовать все, что попадается под руку. Не будь дураком, используй все! Даже дохлую собаку.
Кто бежит – за тем бегут. Кто закрывается – того запинывают. Кто терпит – над тем издеваются. Кто не дает сдачи – того используют. Кто боится – того запугивают. Все, что не дает отпор, который можно ощутить, – постоянно подвергается насилию. Этого невозможно избежать, особенно в подростковом периоде. Это есть и всегда будет! Общество никогда из этого не вырастет, потому что это естественный этап взросления, который нужно просто пережить. Он закончится после двадцати».
– Саня! Са-аня-я!
Я снова услышал крик. Они действительно ко мне пришли. Но я не стал пускать их домой. Зачем? Они будут вести себя, как поганые скоты, а я потом буду расхлебывать за ними перед родителями. Двойные гонения? Дом и улица? Это слишком! Я никак не реагировал, а лишь наблюдал, стоя поодаль от окна. Они кричали, говорили, мол, все нормально будет и чтобы я не боялся. Но я по-прежнему не реагировал на их слова. Знал, что это полная чушь и что они как были выродками, так ими и остались. Одна ночь их не изменила. К тому же, пусти я их, что будет? Вчера один из них хотел засунуть мне бутылку в одно место и говорил это на полном серьезе. А случись это, что тогда? Остальные узнают, и все придет к остракизму, а эти выродки будут «хорошими ребятами». И так может случиться с любым. А ведь это беспредел!
Через некоторое время они ушли. Не решились залезть во двор и в дом, где им не открыли. И хорошо. Я, конечно, понимал, что из-за этого могут возникнуть вопросы в будущем, и потому морально готовился дать им физический отпор. На троих разом лезть было неразумно. Лучшее, что я мог сделать, это избить кого-нибудь одного. Дать полноценный отпор, чтобы они поняли, что больше им не удастся посмеяться надо мной. Из прочитанного ранее я уже понимал, что главное в драке – это характер. Если бы я проиграл, то ничего бы не потерял. А вот им есть что терять. Выносливость – дело второе. Уличная драка длится несколько минут, и потому особо готовиться тут не к чему. Какой смысл? Главное – характер и желание победить! Все остальное – это уже нюансы ситуаций. Ну, а раз не важно, как побеждать, то и побеждать нужно так, чтобы человек больше не захотел связываться, а это возможно, только если стать отмороженным психом, который ничего не боится. Так я и поступил. Я представил разное поведение в голове, настроился на него, а потом взял тонкую веревку, примотал к ней болт с гайкой на 20 мм и положил в карман на случай предстоящей драки. Вечером пошел гулять, ища приключений.
Я прогулялся до болотца, в котором все купались, и пошел обратно. По дороге домой увидел Игоря. Он шел мне навстречу. Сердце у меня застучало, руки вспотели, а дыхание сперло. Я опешил. В голове возник вопрос: идти дальше или бежать? Я посмотрел в разные стороны, разминая шею, чтобы немного отвлечься, и решил идти. Сейчас или никогда!
– Привет, Сань! – сказал Игорь. – Мы к тебе сегодня приходили, тебя не было.
– Привет. Да, я гулял, – ответил я, а сам сунул руку в карман и начал нащупывать веревку, чтобы резко ударить болтом ему по голове.
– Мы извиниться хотели за мать. Перепили вчера. Ты не обессудь, что так вышло. Не держи зла, хорошо? – сказал Игорь, протягивая мне руку.
– Эмм, – ответил я, растерявшись. – Угу.
Я протянул руку и пожал в ответ. В этот момент из кармана выпала веревка с болтом, зацепившаяся за пальцы, когда я вытаскивал руку для пожатия. Игорь посмотрел на меня. Я хотел сказать, что мы с отцом ремонтировали машину и это осталось случайно, но потом решил ничего не говорить. Просто улыбнулся. Этого хватило.
Я передумал объяснять причину из-за того, что в тетрадях было написано: никогда не объясняй то, что тебя не просят объяснять, это выглядит как оправдание, и таким является на самом деле. Стоить сказать «нет», а потом начать объяснять причину, и все: человек начинает тебя уговаривать, потому что видит, что ты сомневаешься, а раз сомневаешься, значит, позиция шаткая и можно уговорить, чтобы получить желаемое. Поэтому если нет – значит, просто нет. Никаких объяснений: нет, и все. А если просят объяснить, почему ты не хочешь чего-то, ни в коем случае нельзя объяснять, потому что как только уровень эмоций опредмечен, с ним можно работать, а значит, уговорить. Не хочу – достаточная причина, чтобы отказаться и ничего не объяснять. Если человек настаивает и давит психологически, значит, ему плевать, он просто хочет получить желаемое. Перед ним ни в коем случае нельзя оправдываться и поддаваться на давление, объясняя причины, потому что дальше давление будет только усиливаться, а потом он уговорит и получит свое. Поэтому если нет – значит, нет! Если не хочу – значит, не хочу.
Мы разошлись каждый в свою сторону. Я почувствовал облегчение, словно у меня с плеч сняли тяжелый мешок, который я все эти дни носил. Жизнь вокруг вдруг стала радовать. Солнце уже не жарило, а грело. Садящийся на руку комар не убивался со словами «Сдохни, скотина», а садился и слышал: «Ну, что ты, маленький, попей, голодный, наверное». Жить стало легче. В голове возникло желание всех простить и ни на кого не злиться, но из той же тетради я помнил: «Не обманывайся улыбке лисы». Поверить в лисью сущность было сложно – все же наладилось, и потому я с легкостью откинул совет, который был дважды подчеркнут. Ведь не такие уж и плохие парни оказались. Может, в прошлом просто не было повода рассмотреть их поближе?
– Привет, – сказала Таня с улыбкой и пошла вместе со мной. Нам было по пути некоторое время. Сердце заколотилось. Я помнил написанное и знал, что нам лучше не контактировать, чтобы ее жизнь сложилась хорошо. Но меня к ней тянуло, и очень сильно, словно что-то внутри пробудилось от прошлого меня.
– Привет, – робко ответил я. – В Германию переезжаете?
– Ну, родители говорят об этом, – удивленно ответила она, – а ты откуда узнал? Никто ведь еще не знает.
Это было фиаско. Я впал в легкий ступор на секунду, а потом ответил:
– А я могу видеть будущее.
– Правда?! – удивилась она. – И что будет со мной? Ты знаешь?
– Вы переедете. Поначалу тебе будет трудно привыкнуть к новому миру, но ты справишься. До двадцати пяти выйдешь замуж, у вас родятся две дочери. Ты будешь счастлива.
– Какой он будет? Ну, внешне. Как я его узнаю?
– Ты почувствуешь, – ответил я. На глаза накатили слезы, но я проморгался, пока она не видела.
– Ну, а твоя жизнь? Что будет с твоей? – с улыбкой спросила она.
– Поначалу придется много трудиться над собой, а потом все изменится.
– А дети?
– Двое, – ответил я, вспоминая, что в рукописях всегда было указано двое.
– Тоже девочки? Или мальчики?
– Дочь и сын. Дочь года на полтора старше, – ответил я, а в горле встал ком.
– Ну, сейчас наши пути расходятся, – сказала Таня и свернула на другую улицу. – Пока.
– Пока…
Внутри все сжалось. Слезы пошли сами по себе. В голову врывались разные мысли. Я хотел скорее добраться до дома, чтобы скрыться от посторонних глаз и подумать о волнующих меня вещах. Таня вдруг начала иметь большое значение. Если до этого я прочитал о ней, как о какой-то истории, то сейчас я ее почувствовал и понял, что это не какая-то выдумка, а, черт возьми, правда. В моей голове никак не укладывалось, почему все так сложно в жизни. Зачем? К чему эти трудности? Неужели людям нельзя просто быть вместе раз и навсегда? Раз встретились – и больше не расстались. Словно мышки-полевки, которые после первого секса больше никого к себе не подпускают, даже после смерти своей половины. Почему нет импринтинга у людей?
Дома я успокоился и сел за тетради. Они для меня были единственным местом, где я мог найти ответы на свои вопросы, которые больше некому было задать. Вопросов теперь было больше, чем когда-либо. До этого я не интересовался темой отношений и женщин, но Таня все перевернула с ног на голову. Я что-то к ней почувствовал, что вызывало протест против того, чтобы просто смотреть на нее со стороны. Я еще не знал, что это за чувство, но понимал, что легко не будет.

«Предполагаю, что ты можешь почувствовать что-нибудь сильное к Тане. Я сомневаюсь, что память человека состоит только из следов памяти, называемых энграммами: она заключается в чем-то большем, чем физическая форма сохранения информации, потому что, даже если представить ее механизм, то он все равно вызывает вопросы. Например, что-нибудь случилось: поход в магазин. Ты его запомнил. На следующий день ты решил его вспомнить. В голове возникает импульс, который собирает ситуацию по кусочкам на основе ассоциаций прошлого. То есть, сама информация хранится в разобранном виде и синтезируется по необходимости в набор статичных картинок, которые человек дорисовывает как движущуюся, поскольку не может запомнить движения, и потому возникает необходимость постоянно додумывать событие, каждый раз немного искажая его в соответствии с мельчайшими изменениями ассоциаций. Поэтому память не точна. Человеческий глаз не способен четко охватить весь горизонт событий и потому выхватывает лишь кадры конкретных частей. Банально: чтобы разглядеть лицо, человек фокусирует внимание на трех позициях: глаза, рот, нос. Поэтому сны не бывают четкими, и человек никогда не сможет полноценно читать во сне, поскольку не способен ярко воспроизвести синтезируемые события, в особенности – лицо, которое имеет очень много позиций, потому что оно очень сложное для воспроизведения разом. Тогда откуда возникают картинки, по которым собираются ассоциации? Почему сны бывают четкими? Откуда при раздвоении личности возникают посторонние воспоминания и социальные роли? Почему возникает амнезия, если мозг сохраняет энграммы? Почему помрачения сознания вызывают временную амнезию на некоторые события и человек не может вспомнить, что было, даже если оно не было травмирующим, ведь он все видел и реагировал на внешние раздражители?
Поэтому я предполагаю, что ты, скорее всего, можешь начать испытывать те же чувства, которые испытывал я, и вспоминать то, что было в моей жизни. Также все знания, которые были у меня, скорее всего, окажутся в твоем доступе, но на доосознанном уровне, и ты сможешь их использовать, скажем, в творчестве, потому что творчество не является полностью осознанным. Сознание в нем выполняет лишь корректирующую форму на некоторых этапах. Практически все остальное происходит бессознательно.
В связи с этим, я прошу тебя о следующем: не будь эгоистом. Если хочешь, чтобы Таня была счастлива, оставь ее. Ее жизнь сложится гораздо лучше, если тебя в ней не будет».

В тетрадях было еще много чего написано на разные случаи жизни, но я уже не мог читать. Меня одолевали эмоции, а на эмоциональном плане знания не усваиваются и не принимаются, поскольку возникает защитная стена. Я мало знал Таню и, по большому счету, она до этого просто сильно нравилась, а не вызывала бурную реакцию организма, как это было теперь. Столько лет знал – и на тебе! Оказывается, раньше мы любили друг друга.
В субботу утром меня отправили в магазин за хлебом. Я всегда ходил в тот, который на углу, как говорила мама, и по возвращении отдавал всю сдачу с покупки. Очередь была небольшая. За мной уже стояло несколько человек.
– Саш, привет! – произнесла Таня. – Купи мороженое. Я тебе отдам деньги. Угу?
– Привет. Ладно, – взволнованно произнес я.
Мне начало казаться, что жизнь сама сталкивает нас вместе.
– Сколько оно стоило? – спросила Таня, достав из кармана маленький кошелек, когда я вышел с покупкой.
– Нет-нет, не надо. Это подарок, – с улыбкой произнес я.
– Ой, спасибо, Саш! – сказала она и поцеловала меня в щеку. Я улыбнулся. – Ты домой? Давай провожу. Мне все равно: что так, что так одинаково идти.
– Ну, пойдем, – ответил я, немного растерявшись.
Через четыре секунды возникло неловкое молчание. Я не знал, что ей сказать, из-за того, что знал то, что было между нами в прошлом, и что сейчас мне нужно держаться от нее в стороне.
– Ты всегда в этот магазин ходишь?
– Да. Маме нужно, чтобы я покупал именно здесь.
– Забавно. Мне мама тоже говорит все время в один ходить, но я хожу в другой. Будто есть большая разница.
– Да не страшно. Идти ведь недалеко. Вот и хожу, чтобы ей было спокойнее.
– Слушай, пойдем искупаемся? Жара же. Лето! – предложила Таня, когда мы уже дошли практически до моего дома.
– Не могу, – ответил я. – Дома сейчас помогать нужно.
– М-м-м, понятно. Ну, ты, если что, приходи, – сказала она, улыбнувшись.
Немного помешкав, я пошел домой. На самом деле, по дому работы никакой не было: я солгал, чтобы не усугублять и так сложную для себя ситуацию. Повернулся посмотреть ей вслед. В этот момент она как раз повернулась и увидела, что я смотрю на нее, помахала рукой и пошла дальше. В памяти отпечатался ее худенький силуэт, желтые шорты с утками и красная майка, на которую ложились кончики белоснежных волос. Потоптавшись у ворот, я пошел в дом. Но, стоило мне только зайти, я почувствовал, как меня неистово потянуло к ней. Я положил пакет с хлебом и выбежал из дома. Посмотрев вдоль дороги, увидел, что Таня уже ушла далеко вперед и мне так просто ее не догнать. Но я пошел следом.
– Саня? – услышал я знакомый голос сбоку и повернулся. Это был Олег. – Ты куда?
– Искупаться, – ответил я, понимая, что так просто не отверчусь. Что-нибудь обязательно будет.
– Пошли со мной сходим, а потом вместе пойдем искупаемся.
– Да не, я ненадолго вышел. Родителям нужно помогать.
– Да тут нужно-то вон до тех двухэтажек сходить. Десять минут. Пошли.
Я понял, что совершил ошибку. Не дал четкий ответ, и он перестал слышать меня, находя для всего опровержения. В итоге я согласился с ним сходить. Мы мало говорили. По пути он прихватил еще одного парня двумя классами младше, Артема. После зашел домой.
– Достал, да? – спросил Артем.
– Не говори, – ответил я, а потом задал риторический вопрос: – Как можно быть таким уродом?
– Вы про кого? – спросил Олег. Возникло неловкое молчание, мы с Артемом переглянулись.
– Про учителя, – сказал Артем. – Двойки мне ставит постоянно.
– М-м-м, – произнес Олег. Хотя по нему было понятно, что он что-то подозревает.
Солнце ярко светило, было очень жарко, а в жару люди становятся злее. Это не сыграло на руку и, возможно, даже отразилось на том, что было дальше. Мы дошли поляны, которая находилась поодаль от дороги и вела к месту, куда я изначально намеревался идти.
– Деритесь, – велел Олег.
– В смысле? – удивился Артем. – Зачем?
– Кто победит, тот будет драться со мной. С уродом. Так ты меня назвал да? – произнес Олег и ударил меня в живот. Дыхание сперло. Я понял, что ошибся, когда поверил глазам проклятой лисы.
– Бей его!
– Я не буду.
– Бей, я сказал!
– Я не буду с ним драться.
– Или ты будешь бить его, или я буду бить тебя. Выбирай!
– Я не буду, – произнес Артем, почти плача. Олег ударил его по лицу, и он упал. Я понимал, что или сейчас, или никогда. Если не переступлю через себя, то через меня переступит он. Сунув руку в карман, я схватился за веревку и с силой начал хлестать Олега по голове. Он растерялся и начал обороняться, а я хлестал его сильнее и сильнее.
– Получи, сука! – вскричал я, со всех сил пнув ему по лицу ногой, когда он пригнулся от удара болтом. Получив удар, Олег схватился за нос, из которого пошла кровь. Я хотел остановиться, но вспомнил, что в тетради было написано: не останавливайся до тех пор, пока противник не будет полностью сломлен или пока не потеряет сознание.
– Сука! Я убью тебя! – кричал Олег.
Услышав это, я ударил его что было сил болтом по голове. По волосам потекла кровь. Он лег на землю, уже не сопротивляясь, и выставил руку, неосознанно прося остановиться. Я поначалу хотел прекратить, но после вспомнил, что потом могу оказаться на его месте. Больше всего меня взбесило то, что он забрал у меня день с Таней. Я начал пинать его по голове, думая об этом. Он закрылся. Я прыгнул двумя ногами, попав ему на ухо.
– Сань! Хватит, Саня! – Артем подошел ко мне.
– Хватит?! – вскричал я. – Завтра эта скотина захочет нас так же избить, а ты говоришь «хватит»?! Сколько можно терпеть? Пинай его!
– Я не буду, – со страхом в голосе произнес Артем.
– Сколько раз он тебя бил? Пинай!
– Не буду.
Артем не стал пинать. Я ударил еще пару раз ногой по лицу Олегу, который уже потерял сознание, и только после этого успокоился. Я выдохся и сильно устал. Хотел пойти домой, оставить все как есть и на этом закончить, уже даже пошел, но через несколько шагов остановился, вспомнив, что было в тетради. Нужно быть психом в глазах других, чтобы со мной не хотели связываться. Если я просто уйду, то это не будет безбашенным поступком и страха не вызовет. На следующий день меня начнут притеснять, потому что я один, поэтому мне нужно выложиться сейчас, насколько это возможно, пока козыри у меня в рукаве.
– Ты что? – испугался Артем.
– Ничего! – произнес я.
Опустив бутылку в лужу, я набрал воду и полил Олегу на лицо, предварительно взяв в руки кирпич. Он начал приходить в себя. Я с силой ударил его по голове кирпичом. Он схватился за голову и завизжал от боли. Мне не хотелось делать то, что я делал, но таким было выживание – мне нужно было его сломать психологически. Я бросил ему в голову кирпич, достал веревку с болтом и начал изо всех сил хлестать ему по телу. Он ревел и умолял прекратить, корчась от боли. Не вставал, потому что не успевал встать после нанесения очередного болезненного удара, который не давал прийти в себя. Так длилось до тех пор, пока я не выдохся.
– Кто урод? – спросил я, с трудом дыша.
– Никто, – произнес он сквозь слезы.
– Я спрашиваю, кто урод?! – снова спросил я и ударил его болтом.
– Никто!
– Кто урод?
– Я! Я урод!
– Встал и пошел отсюда! – произнес я, держа болт наготове и понимая, что к нему нельзя поворачиваться спиной. Олег встал, осмотревшись. Я понимал, что он смотрит, можно ли напасть.
– Еще хочешь? – сбил его настрой я.
– Нет. Нет… Я пошел... Артем, пошли со мной.
– Артем сейчас со мной пойдет! – произнес я, вытаращив глаза.
Он молча похромал домой весь в крови. Я понял, что сегодня опасность миновала. Руки сильно задрожали, сердце заколотилось еще сильнее. Воздуху было мало. Я впервые почувствовал приятный вкус победы, и он меня пьянил, несмотря на то, что меня сильно трясло. Дрожа, я выдыхал и хватал новую порцию воздуха.
После шокового состояния пришла мысль: «Что я наделал?!». Я начал испытывать страх последствий. Мне предстоял очень сложный период в жизни. Меня могли поймать на улице и изуродовать, привлечь к ответственности, возможно, даже уголовной: ведь вдруг он не дойдет до дома и умрет? Вариантов того, что могло случиться, было безмерно много, но поворачивать назад было уже поздно. Плохо то, что я избил его на эмоциях и не в честном бою. Эмоции прошли, и я не знал, смогут ли они появиться в следующий раз. А учитывая то, что драка была не кулачная, дальнейшие события легкими не представлялись.
Я пришел домой, боясь каждого звука с улицы. Казалось, вот сейчас что-то случится, что за мной пришли: я посмотрю в окно, а там толпа с факелами, жаждущая меня уничтожить. Хотел почитать рукописи, но не смог: не получалось удержать внимание на тексте. Тогда я начал ходить по комнате и думать.
– А где сдача? – спросила мама. Я вздрогнул.
– Что? – спросил я. Потом вспомнил, что купил Тане мороженое и сдача осталась не вся.
– Хлеб подорожал?
– Нет. Не знаю. А что?
– Тут меньше.
– Наверное, потерял…
Мысль о Тане меня немного успокоила. Я начал думать, что должен стать лучше ради нее и не бояться. А потом задал себе ряд вопросов: если бы это все случилось при ней? Если бы он пришел и начал унижать меня при Тане? Если она узнает, что я сделал, и ей не понравится все это? А если сейчас мне придется драться при ней? И тут я понял, что мне нельзя сдаваться! Не столько ради самого себя, сколько ради того, чтобы она видела, что я способен защитить и себя и ее. Совет не связываться с Таней я проигнорировал. Она стала внутренним мотивом, который заставлял меня быть сильнее.
Я еще не понимал, что по своей натуре никогда не был трусом. Просто раньше у меня не было настоящего мотива себя проявить. Я приспособился и жил в режиме экономии. От рождения было мало энергии, и я не мог ее тратить на то, что не было для меня по-настоящему важным, а было важным для других. Но ситуация изменилась. По большому счету, так происходит со многими людьми. Одни люди мотивированы какой-то идеей, другие – нет. Одним важно выпячивать внутренний мир, а другим – нет. Одни люди распыляются на общественное мнение, а другие его игнорируют. Есть люди, которые живут в своем мире, и им нет дела до того, что происходит во внешнем, они терпят, долго терпят, но, как только вред врывается на важную для них территорию, они взрываются и становятся другими, потому что внутренний мир выходит во внешний, проявляя истинную сущность человека. Что называется, «темные лошадки».
Выходные прошли без происшествий. Никто не приходил. Я понимал, что уголовной ответственности за содеянное теперь можно не ожидать, но вот физической расправы – вполне. Понедельник мог бы для этого сгодиться. Все уезжали работать, а я как раз оставался дома один. Ожидание было страшным. Незнание выводило из себя. Я старался думать о Тане, но мысль о возможном беспределе меня просто свербила. Я ходил из стороны в сторону по комнате, думая: ну, вот сейчас кто-то придет, вот уже пришли, стоят у ворот, лезут во двор... Затем подходил к окну и видел, что никого нет. Пока смотрел в окно, был спокоен, но стоило только отойти, сразу начинал волноваться. Измаявшись, просто встал с ножом у окна, разглядывая горизонт. Сердце периодически сильно стучало. В редких прохожих я видел другие лица, а в компаниях людей – надвигающуюся угрозу. Не выдержав, закрыл дом и пошел на улицу. Решил дойти до друга и поговорить, пройтись.
– Тебя не видно последнее время, – произнес Серега, когда я к нему пришел.
Мы стояли у ворот его дома. Ростом он был немного ниже меня, русый, с веснушками.
– Да тут такое было…
Я рассказал ему все, что произошло за последние дни, не считая рукописей и Тани. Он был удивлен.
– Что думаешь делать? – спросил Серега.
– Бороться со всем этим. Если что, ты со мной?
– Ну, да. Но, блин, я так не смогу…
– Знаешь, сколько можно? Либо они нас, либо мы их. Я думаю, нужно собрать группу людей и держаться всем вместе. Защищать друг друга. Стоять друг за друга.
– Да. Это было бы классно! Они бы по струнке ходили.
– Я сделаю это. Ты со мной?
– Да… да, – неуверенно произнес Серега.
Мы стояли у ворот и продолжали говорить. Тут из-за поворота вывернули Игорь, Олег и Семен. В голове возникло желание бежать. Для того чтобы сделать это, нужно было бросить буквально маленький грамм на чашу весов, чтобы это желание перевесило и я побежал.
– Смотри, идут. Зайдешь ко мне? – спросил Серега.
– Что? – явно занервничал я.
В голове мелькнула фраза из рукописи: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!». Я начал ее про себя повторять, сунув руку в карман и сжав веревку с болтом.
 – Сань? Слышишь? – произнес Серега.
– Нет-нет, – ответил я, периферическим зрением продолжая следить за потенциальной угрозой.
– Привет! – крикнул Серега ненавистной мне компании. Они мотнули головой.
– Иди сюда! – произнес Олег, глядя на меня. В его голосе больше не было пафоса. Я сначала дернулся, хотел подойти, а потом, снова опираясь на текст рукописи, остановился. Текст гласил, что нельзя подчиняться просьбам и здороваться первым с тем, с кем подрался, чтобы не проявлять слабость. Если бы я пошел к нему, он бы почувствовал мою слабость и тогда точно отыгрался за прошедший день.
– Сам подойди, – ответил я, глядя прямо в его подбитые глаза. С рук от волнения чуть ли не ручьем бежал пот.
Олег сделал пару шагов в мою сторону. Я, реагируя на опасность, начал вытаскивать руку из кармана. Показалась веревка, привязанная к болту. На лице у Олега появился испуг. Он дернулся и остановился. Я смотрел ему прямо в глаза. И казалось, что смотрел уже минут десять. В голове мелькали разные мысли. Много раз проносилось желание побежать или даже извиниться за сделанное. Но тело будто застыло. С виду я просто смотрел на него.
– Пошли, – произнес Игорь, глядя на Олега.
Я немного засунул кисть руки обратно в карман, продолжая смотреть ему прямо в глаза. Он попятился, прихрамывая. Затем развернулся и пошел прочь. Я выдохнул, перевел взгляд в сторону, прикоснулся к лицу, тем самым делая скрывающий жест, бессознательно прячась за рукой. Мне хотелось поскорее уйти как можно дальше от этой ситуации и разгрузиться от всего накопившегося. При всем своем желании скрыться, я испытал огромнейшее облегчение, которое не испытывал еще никогда. С плеч свалился безумных размеров мешок переживаний, который я до этого носил. Даже не думал, что все может так обернуться и что Олег просто отстанет.
– Нифига! Ты видел?! – произнес Серега. – Он слился!
– Ага, – сказал я.
И почувствовал слабость в теле. Организм был истощен. Мне захотелось кушать. От переживаний я практически не ел в последние дни, только лишь довольствовался чаем. Казалось, организм хочет наверстать упущенное. Я попрощался с Серегой и отправился домой.
Но счастье длилось недолго. Только я поел, как услышал крик у ворот, и я с уверенностью мог сказать, что голос принадлежал Олегу. Я аккуратно посмотрел в окно так, чтобы меня нельзя было увидеть. Олег был не один. С ним был его брат Семен. Они покричали меня пару минут и отошли к дороге, посматривая в разные стороны и надеясь увидеть меня, идущего домой. В руках у Семена был какой-то прут или арматура. Издалека не было понятно, что именно. Я понаблюдал за их поведением, пытаясь понять, что им от меня нужно. Прут в руках Семена откровенно намекал, что они не просто хотят спросить, как у меня дела. Выходить к ним я не хотел. У меня было какое-то дурное предчувствие на этот счет, но и незнание их мотивов, я понимал, будет снова меня изматывать.
Пока я думал, они ушли.
;





ГЛАВА XI

В мою жизнь вновь вернулись переживания. Они изматывали меня до конца дня, пока не приехали родители. Их появление позволило немного отвлечься, но через короткий промежуток времени переживания нахлынули с новой силой, сели рядом со мной на диван и уставились на меня. Я не знал, как поступить. Вспомнив рукопись, где было написано «Главное – это характер», я встал с дивана и пошел сам к Олегу домой. В кармане лежал болт. Я перебирал мысли и думал, как поступлю, если произойдет та или иная ситуация.
– Ты чего не здороваешься? – спросил Вова, прогуливаясь с собакой.
– Что? – не понял я.
– Ты глухой, что ли?!
– Что тебе надо? – произнес я, раздражаясь от нервного истощения.
– Чего?! – удивился он. Затем ударил меня по лицу. Я откачнулся назад и отошел на два шага. Растерялся. Он перевел пса на другую сторону от себя и ударил меня ногой в бок. Я отлетел. Вова был старше, и новый враг мне был не нужен, но нервы взяли верх. Схватив болт за веревку, я ударил им его по лицу. Вова схватился за глаз и отпустил собачий поводок. Бахвал зарычал на меня. Я попятился и быстрым шагом ушел домой. Тахикардия в последние дни стала для меня привычным ощущением. Ладони были потными. Я удивительно быстро обзаводился новыми врагами, не успевая расхлебывать все, что натворил. В мыслях была паника. Мало того, что Олег ненавидел меня, так еще и Вова начал, а ведь он был старше меня года на полтора и явно крупнее. Если с Олегом я еще мог соперничать, то с Вовой это был цирковой номер в клетке с взбесившимся тигром. Вариант победы можно было даже не рассматривать. Нужно было хотя бы выжить.
Водоворот жизни затягивал меня все сильнее. Полночи я не мог уснуть. Вместо того чтобы разобраться с одной проблемой, я создал еще одну. Еще более весомую. Из рукописи я знал, что прошлого меня Вова тоже донимал в свое время, за что и поплатился позорной смертью, но прошлый я был другим, умным и взрослым, просто в маленьком теле, а вот я был просто подростком в маленьком теле, который многого не знал и попал в передрягу. Исправить уже ничего было нельзя. Мне стало страшно. В рукописи было написано, что я после смерти не умирал, а снова жил. Эта мысль начала меня преследовать, ведь другого способа я не видел. Совета спросить было не у кого. Утром, когда все снова уехали, я стоял рядом с петлей и думал, как поступить. Ситуация была патовая. Дома я был свободен и цел, но, стоило мне выйти на улицу, как меня со всех сторон хотели уничтожить. Для подростка это была просто катастрофа.
Встав в петлю, я повторил: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!». Руки бессознательно сами сняли веревку с шеи, словно кто-то внутри меня помогал принять верное решение. Подойдя к зеркалу, я посмотрел на себя.
– Максимум умру – и тогда снова начну жить, – произнес я. – Так почему бы не попробовать жить сейчас? Все равно мало что изменится. Да?
Выдохнув, я развязал веревку и убрал ее на место в сарае. Подумал о Тане. Мысль о ней обдала меня теплом и придала сил. На секунду я забылся. Затем усмехнулся, припомнив, что прошлый я в это время уже деньги пытался сколотить, а я тут все еще говно разгребаю. Подобное сравнение заставило меня начать мыслить более взросло. В конце концов, если они причинят мне тяжкий телесный вред, я подам в суд и буду отмщен, если умру – тем более, а если выживу, то чего мне бояться? Еще целая жизнь впереди!
Выйдя из дома, я думал, что сегодня точно получу и меня очень сильно изобьют. Потрогав лежащий в кармане болт, я вспомнил, что в тетради было написано, что так делать ни в коем случае нельзя: чего ждешь, то и получаешь. Если идешь драться с мыслью, что можешь проиграть, то уже проиграл. В такой ситуации спасет только «лаки панч», что в переводе означает «счастливый удар». Настроив себя более позитивно, я пошел вдоль магазинов, надеясь встретить кого-нибудь из тех, с кем у меня был конфликт, чтобы хотя бы с кем-то уже расхлебаться.
– Это ты Вову так? – спросил меня его одноклассник.
– Что с ним? – спросил я.
– Да живой, просто разбито под глазом, все опухло. Видел его сейчас, говорит: «Найду его – убью! Землю жрать заставлю».
– Где видел?
– Да вон он, сам идет. Беги, пока он тебя не увидел.
– Сейчас я ему покажу, кто землю жрать будет! – сказал я с ненавистью.
– Ну, ты и псих! – произнес Вовин одноклассник.
Я пошел Вове навстречу. Он увидел меня и ускорил шаг.
– Саш! Привет! – окликнула меня Таня. Я опешил.
– Таня? – испуганно произнес я. Вова подбежал и с силой ударил меня в висок. Я упал.
– Ты больной, что ли?! Недоумок! Пошел отсюда! – закричала Таня.
– Я тебя убью, сука! – кричал Вова. Таня начала его отталкивать. Я схватил болт и зарядил ему по лопатке, но он его выхватил после удара.
– Вы что тут?! – произнес вышедший из магазина Танин брат.
Вова взял болт и замахнулся ударить меня, но чуть не ударил Виталю. Таня выставила руку, и Вова попал ей по руке. Прежде чем он успел что-то понять, Виталя ударил его в затылок, отчего тот свалился на землю, взявшись за голову.
– Ты что творишь, скотина тупая?! – произнес Виталя и пнул Вову ногой по лицу. Тот схватился за разбитый нос. Таня вцепилась в брата:
– Виталя, прекрати!
Понимая свой шанс, я с разбегу пнул Вове ногой по лицу. Виталя схватил меня за шиворот и откинул назад. Вова, одной рукой держась за нос, прыгнул на меня, а второй схватился душить, просунув руку так, что мой подбородок оказался на его локте. Виталя ударил Вову в лоб, тот расслабил руку и сел на землю.
– Да прекратите вы! Хватит! – закричала Таня.
– Что тут происходит? – спросила продавщица, выйдя из магазина. Увидев происходящее, она открыла рот от удивления: – Вы что творите?!
– Да это не я, – громко сказал Виталя, – это вот эти двое с ума сошли!
– Он меня болтом ударил! – сказал Вова.
– Потому что ты меня ударил! – не сдерживая эмоции, вскричал я. – Мне что, терпеть тебя, урода?! Скажи спасибо, что еще живой!
– Ну-ка, успокоились! – сказала продавщица.
Виталя засмеялся. Таня подошла ко мне.
– Больно? – спросила она. Я держался за висок.
– Да нет, терпимо, – ответил я. – Бьет как баба!
– Я тебе всю голову разобью! – крикнул Вова.
– Тронешь его – я сам тебе всю голову разобью! – сказал Виталя.
Виталя с Таней пошли домой. Я тоже пошел в свою сторону.
– Виталя уедет – и тебя никто уже не спасет! Я тебя затравлю! – сказал Вова.
На этих словах мы разошлись каждый в свою сторону. Сил бороться с приплывшим в мою жизнь дерьмом было все меньше. Голова болела. Стрессы вызывали усталость. Ситуация не слишком прояснилась после моего похода, но, по крайней мере, я мог с уверенностью сказать, что Вове я не нравился ни в той жизни, ни в этой, и у нас был конфликт на этой почве. Может, его роль была именно такая. Может, даже он и не был плохим человеком. В любом случае – конфликт был, и самое трудное еще предстояло. Благодаря Виталию я получил отсрочку, но времени было недостаточно, чтобы мы могли сравняться по силам физически. Поэтому мысль о создании банды, группы, или как еще это можно было назвать, казалась все более актуальной и решающей многие проблемы. В этом плане первые шаги я сделал: заявил о себе, как о человеке, который не боится. Дальше нужны были люди.
Я пришел домой. Закрылся, чтобы чувствовать себя безопаснее. Взял рукописи и начал искать информацию, которая могла бы мне помочь. Конечно, там было много интересного, но мне нужна была именно информация, затрагивающая человека. Ведь прошлый я должен был мне настоящему что-нибудь такое написать: например, что руководит человеком и заставляет его делать то или иное, подчиняться или доминировать, вызывает интерес или, напротив, отторжение. Должны были быть какие-то важные записи, которые бы давали информацию для понимания человека, как создать общность людей или что-то вроде того. И я нашел. Пусть не идеально подходящее под мои нужды, но это многое мне объясняло.

«Чтобы управлять людьми, в первую очередь, нужно понять, что человек рождается необразованным и абсолютно все свои знания приобретает. Сущность человека является животной и инстинктивной (именно поэтому психологи обязательно изучают биологию и зоопсихологию). В процессе жизни человека заставляют принять ценности, взгляды, идеалы, порядки и устои, присущие обществу, в котором он родился. В противном случае он становится аутсайдером. Также стоит сразу понять, что психологический и физиологический возраст не равны. Большинство людей на всю жизнь остается в подростковом периоде, и лишь в каких-то суждениях, причем, стереотипных, они кажутся взрослыми. Чем более человек молод психологически, тем более его поведение близко к животному, инстинктивному. Немаловажным является то, что поведение человека шатко и напрямую зависит от потребностей, которые, если удовлетворены, то задействуют более высокий этап потребностей, а если нет, то более примитивный. Главными являются витальные (жизненно важные), затем социальные и только потом идет самоактуализация. Ни один человек не сможет быть счастливым без удовлетворения витальных и социальных потребностей (счастливыми в одиночку не бывают – человек априори стайное животное). Это является главным ключом к управлению человеком, который открывает все двери. Основа манипулирования! Без этого можно использовать разве что готовые шаблоны, основанные на этой базе, но они не всегда будут работать, потому что не будут учитывать особенности ситуации, с которой столкнулся человек.
Если хочешь добиться своего, нужно понять основные мотивы, которые движут человеком. Только после этого можно эффективно работать.
o Мотив самоутверждения – стремление самоутвердиться в общественной среде, получить определённый статус, уважение.
o Мотив идентификации – стремление походить на кого-то значимого для человека (авторитета, кумира, отца и т.п.).
o Мотив власти – стремление к влиянию на окружающих (руководить ими, направлять их действия).
o Процессуально-содержательные мотивы – побуждение к действиям посредством не внешних факторов, а процессом и содержанием деятельности.
o Внешние мотивы – престиж, материальные блага и т.п.
o Мотив саморазвития – стремление к личностному развитию, к реализации своего потенциала.
o Мотив достижения – стремление достигать лучших результатов, быть первым и овладевать мастерством в чём-либо.
o Просоциальные мотивы – общественно значимые, связанные с чувством долга, ответственностью перед людьми.
o Мотив аффилиации (присоединения) – стремление устанавливать и поддерживать связь с другими людьми, контактировать и приятно общаться.

Допустим, ты хочешь продать бутылку воды. В зависимости от мотивов человека нужно выстраивать предложение. Если они не будут совпадать, то и заинтересованности не вызовут. Человеку, который стремится к саморазвитию и достижению, можно сказать, что данная вода содержит минералы, которые благоприятно сказываются на работе мозга, что может дать лучшие результаты. Тем, кем движут просоциальные мотивы, нужно сказать, что, покупая воду, они помогают детям в Африке, потому что компания часть средств направляет на их поддержку. Человеку с мотивом власти будет сложнее продать воду, но в данном случае нужно будет выстраивать предложение не на людей, которыми он сможет управлять, а на него – что он станет сильнее и авторитетнее в глазах других. Люди, конечно, купят воду, но купят слова, а не содержимое. И не будут обмануты, потому что они покупают удовлетворение собственных мотивов и определенную уверенность, а не вещь в себе.
Также не забывай, что как мотивы, так и потребности можно провоцировать. К примеру, открыв парковки, группа людей портит машины и создает потребность в безопасности, которую люди готовы покупать. Или в 90-ые годы, существующие ОПГ вызывали потребность в защите бизнеса от других ОПГ. Или государство, демонизирующее образ других стран, чтобы спровоцировать волну патриотизма. Так что, если не можешь работать с имеющимися мотивами, создавай нужные и нисколько этим не брезгуй. Все в этой жизни стремятся манипулировать: от плачущих детей, просящих поесть, до влюбленных, каждый из которых удовлетворяет собственные потребности и требует определенного поведения».

Уложить прочитанное в голове было непросто. Некоторые слова были непонятны, и их значение, разве что, угадывалось навскидку. Также было не ясно, как определять мотивы человека и его потребности. Ведь мало просто знать, что они есть, их еще нужно как-то суметь определить. И это вызывало главные затруднения. Пройдясь по дому, я решил подумать, а что, собственно, руководит мной. Безопасность точно была. Создать группу людей мне нужно было именно для этого. Еще вызывала интерес Таня – потребность иметь пару, аффилиация. Конечно, я не был уверен, что определяю правильно, но это было уже что-то. Затем я решил продать себе какую-то идею. Раз безопасность – значит, можно продать средства защиты, защиту или ее непосредственное обеспечение. Раз аффилиация, значит… добрую славу, вызывающую желание общаться со мной? С этим было уже сложнее. Как оказалось, с наиболее примитивными мотивами и потребностями работать было проще. Их легче определить. Это открывало причины того, почему властьимущие используют именно их – они понятные, базовые, значит, точно будут востребованы.
Так прошло несколько дней. Никто ко мне не приходил. Я спокойно изучал и определял мотивы и потребности людей, чтобы впоследствии уметь ими пользоваться свободно, без шпаргалки. Для себя решил: раз безопасность – главный мотив, которым оперирует государство для закрепления власти, значит, и мне нужно опираться на него. К тому же, как было написано, подростки стремятся определить свою идентичность. На этом можно и нужно было играть.
Мне пришлось взрослеть быстрее обычного. Те проблемы, с которыми я столкнулся, мне были не по возрасту, и, не будь рукописей под рукой, я бы точно не смог с ними справиться. Конечно, я не отрицал, что рукописи косвенно спровоцировали их возникновение, но это было, скорее, необходимостью постоять за себя и свои интересы. Если это однажды не начать делать, то вся жизнь пройдет в подчинении и работе на кого-то. А это ведь унизительно!
– Слышал, ты еще себе врага нажил, – сказал Серега, когда я к нему пришел.
– Да. Так вышло. Я, понимаете ли, с ним не поздоровался. Представляешь?
– М-да…
– Знаешь, ведь и с тобой так могло случиться. Не поздоровался – и все. Сразу бить, – начал я пробовать свои знания.
– Будто ему от того, что с ним не поздоровались, больно стало. Вот что ему нужно? Какая разница?
– Он хочет, чтобы ему подчинялись. Хочет управлять. Доминировать. Вот ты хочешь ему подчиняться? Исполнять все, что он скажет?
– Конечно, нет! Пошел он…
– А если он потребует подчинения? Что тогда?
– Смотря что делать. Но, конечно, не хочу ничего. Он мне не хозяин.
– Вот-вот! А ведь он может потребовать! Поэтому нужно держаться вместе. Если нас двое, а он один, то мы уже можем дать отпор.
– Так он потом по одному встретит и изобьет!
– А мы потом вдвоем его встретим и изобьем еще сильнее.
– А если он с кем-нибудь?
– Думаешь, все хотят его слушать? Подчиняться ему? Нет! Нужно организовать группу и держаться вместе. Тогда никто нас не тронет. Потому что, если тронет, то мы всей толпой его изобьем. И всех, кто будет за него!
– Да. Было бы классно! Он, кстати, вчера избил пацана с соседней улицы, Костю. Деньги забрал.
– Сильно избил? – спросил я с неподдельным интересом.
– Нет, Костя был не рад. Даже попытался ударить в ответ, но ничего не вышло. Он младше Вовы.
– Пойду наведаюсь, – сказал я и отправился на соседнюю улицу.
Соседняя улица была немного на отшибе и жила обособленно. Я общался и дружил с двумя ребятами и вполне сходил за своего. Они были то, что надо. Да и в тетради парни были хорошо расписаны. Не все, но…
– Привет, – произнес я, встретив Костю. – Как поживаешь?
– Привет. Да как и ты. Этот шакал деньги забрать хотел! А я что, ему должен что-то?! Сказал, что не дам, он ударил меня, я ему ответил, и все. Его понесло: губу мне разбил, вон ссадина над бровью. Ногой попал. Пришел домой весь в пыли. Мать ругалась.
– Да я тоже просто шел по улице, не заметил его. Он мне: «что не здороваешься?», и ударил меня. Я ему засадил болтом. Вот, смотри, – сказал я, вытаскивая из кармана болт на веревке.
– Ого! – произнес Костя. – И как?
– Разбил ему рядом с глазом. Потом на следующий день встретился с ним. Ударил его болтом по спине. Он мне припечатал в висок. Виталя заступился, Танин брат. Сказал, чтобы не лез ко мне. А тот пообещал мне жизнь испортить, как Виталя уедет.
– Урод! Как земля носит таких уродов?! – возмутился Костя.
– У меня идея есть. Не знаю, насколько она тебе понравится. Но это между нами, хорошо?
– Конечно! Что за идея?
– Этот урод больше нас и физически сильнее, но если мы будем вместе его бить, то немного уравняем шансы. Можем и отхватить, но по одному он нас точно изобьет. А так мы его сможем! Он нас – мы его. Ему надоест, и он отстанет. Можно еще его недоброжелателей подключить, и тогда он будет нам деньги давать.
– Ну, так-то, давай! Его все не любят. Я – за! И знаю, кого еще можно подключить. У нас улица дружная. Думаю, согласятся и остальные. Поговорим, посмотрим, что они ответят.
– Я с Серегой говорил, он тоже за, – сказал я, чтобы показать, что мы не одни.
– Да он же трус поганый! Тот шуганет его, он еще нас начнет бить. Не нужен он нам, ты что?!
– Хм…
Костя прав: Серега действительно был мягким и трусливым. Особо надеяться на него не было смысла. А вот сам Костя – парень с характером. Упертый, боевой и активный. Его мотивы были, скорее всего, самоутверждение и достижение. Ну, и аффилиация. Про таких говорят – «идейный», потому что они верны своему слову и движимы идеей, в которую верят без остатка. На такого можно положиться в любой ситуации и быть уверенным в том, что человек всегда будет предан идее.
– Привет, ребзики! – сказал Костя двум братьям. Они были разного возраста – два года разницы, но казались близнецами. Отличались, разве что, ростом.
– Здоров! – сказали они.
– Есть идея на миллион…
Мы рассказали идею организовать группу и защищать друг друга от старших, которые периодически били просто так, развлечения ради. Идея им понравилась. Они согласились. Затем мы зашли к еще трем парням. Они согласились с таким же энтузиазмом. Приверженность к группе, защита, перспективы, которые мы из этого извлекали, желание общаться и вместе весело проводить время всех захватывали. Это меня вдохновило. Мы решили вечером собраться все вместе и пойти гулять. Нас было семь человек, примерно одного возраста, от тринадцати до пятнадцати лет. Мы были молоды и собирались покорить сначала поселок, а потом и весь мир! Конечно, мы не думали о последствиях и трудностях, мы просто были заряжены идеей, которая нас увлекала и тянула вперед. Нам нужно было куда-то деть энергию, и мы нашли, куда. Главное – не сходить с выбранного пути, потому что, стоило отпустить идею сейчас – и все, она бы, скорее всего, уже не возродилась. Трогаться с места всегда тяжелее, чем крутить педали в процессе езды.
;





ГЛАВА XII

Вечером мы собрались на Знаменной улице все вместе. Строго договорились держаться друг за друга, несмотря ни на что, и быть готовыми драться. Причем, решили: один начинает – все сразу же подключаются. Если противник большой, то пара человек вцепляется в него, сковывая движения, в то время как другие его избивают. Если кого-то из наших ударили, а он не ответил из-за возможного ступора, начинает бить кто-нибудь другой. Мы заранее это решили, потому что раньше уже был такой прецедент у братьев и подобную ошибку повторять они не хотели. Неприятный опыт оказался полезен.
Сделав пару кругов по поселку, мы не нашли для себя никаких проблем. Люди будто сговорились с нами не связываться. Мы пробовали даже позадираться, но ничего не вышло. Ближе к полуночи пошли домой и по дороге пели песню, которая только вышла. Пение усиливало боевой дух и нашу уверенность в себе. Возникала сплоченность.
Вернувшись домой, я уже не волновался, как раньше, потому что знал: с проблемами я больше не один на один. Впервые за последние дни спал нормально. Проснувшись, понял, что если проблемы нет, ее нужно создать искусственно, потому что если будет упущен момент, где мы готовы бороться друг за друга, то скоро мы, как группа, развалимся. Была ли эта мысль от прошлого меня на основе прошлого опыта или она была моя собственная – я не знал, но мысль казалась верной. Где-то в тетрадях было написано что-то подобное: если нет реализации в ближайшие дни – дело будет заброшено. Так мне пришлось думать, где я могу нажить нам проблем для того, чтобы мы могли сплотиться. Выпив чаю, я собрался, кинул болт в карман и отправился на поиски приключений.
Для меня, конечно, имело значение, с кем конфликтовать. Я не хотел затрагивать нормальных ребят. Да, собственно, им и не было до меня дела, они бы не стали идти на конфликт просто так, нормальным такое не нужно. Я гулял, искал возможные проблемы, но они не попадались. В какой-то момент начал думать, что жизнь имеет свои планы, что-то разрешает делать и оно происходит легко, как, например, то, что мы организовались, а что-то не разрешает и даже противится, вставляя палки в колеса, как, например, с поиском проблем.
– Привет. Ты чего тут бродишь? – спросила Таня, выходя со двора.
– Да просто гуляю, – ответил я, смутившись.
– Пошли я с тобой погуляю.
– В смысле? – удивился я, понимая, что план поиска проблем срывается.
– Ты что, не хочешь? Ты мне обещал поплавать, помнишь? Пошли сейчас!
– Ну, эмм… ладно.
– Я сейчас надену купальник и выйду. Жди тут.
Постояв пару секунд, я сделал два шага в сторону и хотел уйти, но потом остановился и подумал: да какого черта, ведь все это может немного подождать! Успокоившись, стал дожидаться Таню. Людей на улице практически не было. Солнце только выходило в зенит. Я стоял и водил ногой по пыли, вырисовывая бессмысленные фигуры.
– Не болит? – спросил я Таню, когда она вышла.
– Болит. Смотри, какой синяк остался! – Она вытянула руку. На молочной коже и правда был большой синяк.
– Ничего себе!
– А у тебя болит?
– Нет. У меня нет синяков.
– Он же ударил тебя по голове. Дай-ка гляну…
Она пошевелила мои волосы, разглядывая голову. Прикосновения были мягкими, оставляли приятные ощущения. Я бы мог так вечно простоять. Но потом она сказала, что ничего не нашла, и мы пошли к намеченной цели. По дороге говорила, в основном, Таня. Рассказывала о предстоящем переезде, о том, что начала учить немецкие слова, проговорила некоторые фразы, говорила, что жаль уезжать и что будет по возможности приезжать. Я, в свою очередь, жалел, что Таня уезжает. Мне не хотелось оставаться без нее. Мог бы – уехал бы вместе с ней.
Когда мы пришли к тому самому болотцу, на улице уже стало ощутимо теплее. Мы были тут только вдвоем, люди не успели прийти. Потрогали прохладную после ночи воду, поплескали ею друг в друга. Затем Таня посмотрела на меня и начала раздеваться.
– Ну, что? – сказала она. – Давай! Пошли!
Я скинул одежду, думая, как бы не показаться перед ней трусом. Повернулся, чтобы сказать, что зайду первым, но ее нигде не было. Я стоял на берегу один. Голова будто опустела от мыслей, оставив только одну: где Таня? Затем на водной глади проступил всплеск.
– Саш! – испуганно произнесла Таня, когда вынырнула. – Меня что-то холодное затягивает! Саша!
Секунду промешкав, я помчался к ней в воду. Подбежал, взял ее за плечи и остановился. Она засмеялась, а затем встала, показывая, что все в порядке и мы стоим всего лишь по пояс в воде. Я ошарашенно смотрел ей в глаза, а она улыбалась. Никто из нас ничего не говорил. Мы синхронно потянулись друг к другу и начали целоваться. До этого у меня не было опыта поцелуев, но губы сами знали, что делать, и сами касались ее губ. Мы остановились. Коснулись друг друга головами, закрыв глаза. На секунду мне показалось, что я уже давно ее люблю, долго по ней скучаю и касаюсь ее уже не впервые.
– У меня такое чувство, будто я тебя всегда знала, – шепотом произнесла Таня и с дрожью сделала маленький вдох.
Я же, не слушая ее и сам того не ожидая, запел какую-то незнакомую песню, слова которой звучали у меня в голове:

Что происходит, друг? Ты спрятался от мира и не звонишь.
И кто же теперь нас так рассмешит, как ты?
Ты мой супергерой, не погибай в сюжете своих страниц,
Мне без тебя здесь мир не победить…
Текст сам выливался в слова. Затем я услышал ответный вокал:
А помнишь, как вчера мы выбегали под сумасшедший дождь
И весь твой смех был, будто последний день?
Что происходит, друг? Как будто ты не видишь больше в небе звёзд,
и я совру, я вру тебе, что их там просто нет.

Таня пропела вместе со мной, а потом заплакала. Мы почувствовали в этом что-то знакомое, но так и не поняли, что. Мы не знали эту песню, не знали, кто ее поет, не знали, откуда знаем слова, и не знали, почему знаем ее вместе, но она для нас что-то значила и нас что-то манило друг к другу. Мы молча смотрели в глаза напротив, узнавая в них что-то родное, и будто понимали чувства без слов. Казалось, сказка ворвалась в реальную жизнь и позвала нас за собой. На небе в этот момент мелкими каплями расчувствовался теплый дождь.
Фоном послышался топот ног. Я повернулся и увидел Олега, Семена и Игоря. Мы с Таней переглянулись. Олег увидел мою одежду. Я начал выходить из воды. В этот момент Олег достал болт из моего кармана и начал его крутить в руке, глядя прямо на меня. Раны у него немного зажили. Видимо, ждал, когда окрепнет, чтобы отомстить. Дождался…
– Что вам надо? – спросила Таня, понимая, что происходит.
– Вот он, – произнес Олег. – Сейчас я ему всю башку разобью!
– А один на один – слабо? – произнес я, выходя из воды и стараясь занизить уровень последствий. Когда бьет один, он бьет меньше, чем когда бьет толпа.
– Давай! – сказал он.
– Саша! – испуганно произнесла Таня.
– Все будет хорошо. Не волнуйся, – сказал я ей и повернулся к Олегу.
– Герой! – усмехнулся Семен.
Но только я хотел кинуться на Олега, как сзади меня по голове кто-то ударил. Я схватился за затылок. В голове зазвенело. Затем прилетел удар по лицу. Я начал падать, не успев ни на что среагировать. Фоном слышался какой-то крик, шум, отдаленно чувствовались удары. Меня бил явно не один человек. Ни на что реагировать я не мог, так как был выбит из равновесия и постоянно получал удары, которые не давали прийти в себя. Затем почувствовал, как меня куда-то тащат. Одним глазом заметил водную гладь, которая отблескивала солнцем, а затем ощутил оглушающий удар, после которого понял, что тону. Начал бессознательно махать руками, пытаясь вытащить голову из воды, но ничего не получалось. Сил оттолкнуться не хватало. Руки упирались в песок, но он скользил вперед и я лишь соскальзывал. Все, что я тогда чувствовал, это панику.
– Смотри, какой ты на самом деле крутой! – услышал я, когда голова была вытащена из воды, а затем снова оказался под водой. Начал захлебываться, не успев набрать воздуха в легкие. Но тут хватка на шее сначала ослабла, потом и вовсе исчезла. Я, откашливаясь, начал приходить в себя. Ко мне подбежала залитая слезами Таня, крича, все ли в порядке со мной, а я сидел на берегу в трусах, весь грязный, и держался за Танино колено, плохо понимая, что происходит.
Через несколько минут я пришел в себя и увидел, что злосчастная компания удалилась. Я зашел в воду и обмылся от грязи. На лице ощущался синяк. Тело будто звенело от нанесенных ударов. В голове была только ненависть и злость. Таня что-то говорила, но я ее почти не слушал, я хотел отомстить обидчикам.
– Хорошо, что Игорь остановил, – сказала Таня, – так бы утопил ведь.
– Игорь? – спросил я.
– Да. Он только держал меня, чтобы я не вмешивалась. Когда ты начал захлебываться, он сказал Олегу, чтобы тот прекратил, но он не послушал его. Игорь оторвал его от тебя, откинул, а потом вытащил тебя из воды и привел в чувство. Ты захлебнулся!
– Не помню, – произнес я.
– Так ты без сознания был. Он искусственное дыхание тебе делал. Если бы его не было, то все, тебя бы не было, – роняя слезы, произнесла Таня.
– Я даже не заметил, что захлебнулся.
Потом Таня проводила меня до дома, наотрез отказавшись от того, чтобы я ее провожал, убедилась, что я зашел домой, а после и сама отправилась, пообещав прийти на следующий день проведать меня. Я провожал Таню с мыслью о том, какая же она все-таки красивая... Затем подбежал к зеркалу и увидел гематому под глазом. Глаз заплывал. Из холодильника я взял холодную консервную банку и приложил к лицу. Про себя перебирал варианты мести и того, что можно сделать с Олегом при встрече. Я хотел максимально его наказать и подавить настолько сильно, насколько это было возможно, за то, что он сделал со мной при Тане. Меня сбивчиво одолевали смешанные чувства: с одной стороны, я ненавидел Олега и Семена, а с другой стороны, не мог выкинуть Таню из головы и ту песню, которую мы пели. Вспомнить слова никак не удавалось. Как нам удалось ее спеть, я не понимал, но что-то припоминал из рукописей. Подумав о них, сразу же побежал смотреть. И действительно – смог найти слова песни, которую мы пели. Взялся учить, чтобы чем-то себя занять и меньше думать о том, что было.
Вечером приехали родители. Не ругали, но, конечно, не были рады синяку. Я ничего не рассказывал о случившемся, а они, собственно, особо не спрашивали. Так прошел вечер, ночь, утро, а в обед пришла Таня и я решил ей все рассказать.
– Ну, как ты? – спросила она, когда мы зашли ко мне домой.
– Да нормально. Синяк только вот, – ответил я, показывая пальцем на глаз, – но он страшнее выглядит, чем ощущается на самом деле. Просто некрасиво.
– Бедненький! – сказала она, а затем поцеловала место рядом с синяком и продолжила: – У меня все песня не выходит из головы, но я никак не могу ее вспомнить. Сами слова. Помню мотив, а слова – никак не получается. Пробовала напевать дома, но никто не смог сказать, что это такое и откуда.
В голове у меня всплыли слова песни. Я хотел ее пропеть, но не стал: постеснялся. Мне показалось, что мой вокал будет ужасным и смешным.
– Может, ты знаешь, кто ее поет? – спросила Таня, пытливо глядя на меня. – Ты ведь тоже ее пел.
– Да… Мне нужно кое-что тебе рассказать, – произнес я.
– Как интересно, – ответила она и приблизилась, глядя мне в глаза.
– Не знаю, как ты отреагируешь.
– А ты расскажи, и посмотрим. И про песню тоже расскажи, я всю ночь ворочалась и думала о ней. Что-то приходит на память, но оно как мираж: как только стараешься прикоснуться или вглядеться в него – он исчезает.
– Сейчас приду, – произнес я.
Стоило мне сделать два шага, как я услышал крик у ворот. Голос был знакомый. Это был Костя. Пришел он немного не вовремя. Я выглянул в окно, показав, что сейчас выйду. Затем сходил за рукописями и принес их Тане.
– Вот эти тетради расскажут тебе, что к чему, а я сейчас подойду. Угу?
– Да-да, хорошо. Почитаю. Что тут у нас? – заинтересованно произнесла Таня, рассматривая рукописи. – Почерк красивый. Мне нравится.
Я улыбнулся в ответ и пошел к Косте.
– А слухи не врут, – сказал он, пожав мне руку.
– Да, представляешь! – усмехнулся я и рассказал ему о случившемся. Костя посочувствовал. Сказал, что готов в любой момент и что Олег его тоже давно раздражает. Мол, у всех со Знаменной есть на него зуб. Таких недолюдей, как Олег, все не любят.
– Смотри, – сказал Костя, – вон он идет! Пошли? – произнес он, готовый бежать в атаку. Но в этот момент я подумал о Тане.
– Стой! Костя, стой! Иди сюда, – позвал его я.
– Да что?! Вон же он! Один! Сейчас раскрасим ему всю рожу!
– Не сейчас, – ответил я, пытаясь придумать на ходу, как передвинуть драку на более поздний период. – Сейчас мы его просто изобьем, а я хочу, чтобы он мучился. Я хочу его подавить. Унизить. Он меня утопил, и я его утоплю. Ты здесь видишь воду? Хоть где-нибудь? Вот и я нет. Поймаем его позже. Оторвемся по полной, а сейчас пусть думает, что все в порядке. Будто все ему с рук сошло. Скажи всем, чтобы сделали болты на веревке, как я показывал. Главное – не делать веревку слишком длинной, иначе не будет эффекта. Сантиметров тридцать, не больше.
– Во! Вот это я понимаю! Ладно, сегодня приходи на улицу часам к девяти. Я придумаю, как его вытащить.
– Хорошо.
Энтузиазм Кости был заразительным. Внутри меня все зашевелилось от волнения. Но потом энтузиазм поутих, когда я увидел лежащую на полу Таню с тетрадями в руках. Я смотрел на ее ноги, ягодицы, спину, волосы, плечи, скользя взглядом по телу, а она заинтересованно читала. Тихо подкравшись, я легонько провел рукой ей по внутренней части ноги, поднимаясь вверх. Она вздрогнула и обернулась. На глазах у нее были слезы. Давая ей тетради, я не учел ее эмоциональность.
– Это правда? – спросила она. – Ты меня не разыгрываешь?
– Правда, – ответил я, садясь рядом с ней.
Она прижалась ко мне. Крепко обняла и сказала:
– Так вот почему у меня дыхание сбивается, когда я тебя вижу.
– У меня тоже, – ответил я и поцеловал ее. Она поцеловала в ответ.
Мы лежали на полу и смотрели друг на друга. Я тонул в ее глазах. Казалось, весь мир существовал для этого момента и вне комнаты ничего больше не было. И как только я мог думать, что смогу без нее?! Я не понимал. Прежде меня еще не одолевали такие чувства, но я точно знал, что влюбился. Это слово само приходило на ум. Я это знал! Просто в какой-то момент человек, которого я столько лет видел, стал не просто кем-то, кто был симпатичен и вызывал волнение, а стал целым миром, в который я хотел окунаться с головой. Моя жизнь каждый день принимала неожиданные обороты. Я не представлял, что бы было, если бы я не решился стать другим. Оказалось, быть собой и следовать тому пути, которому хочется, – лучшее, что может случиться с человеком. И я жалел только об одном: о том, что раньше не был таким. Тогда у нас с Таней было бы больше времени на то, чтобы быть вместе до ее отъезда.
Вечером я взял шланг, веревку и воронку. В голове еще была Таня, но я всеми силами переключал мысли на предстоящую драку. Мне нужно было сломить Олега, чтобы он больше никогда не захотел встать у меня на пути. В кармане лежал новый болт, а в мыслях было желание с этим всем скорее покончить, чтобы уже наконец-то взяться за что-то более важное, например, зарабатывание денег, чем тратить время на мальчишеские разборки.
– Тебе мало, да? – сказал Олег, подходя.
С ним были Семен, Игорь и Серега, который исполнял роль проводника. Я стоял в поле возле поселка один, и за спиной у меня никого не было. Ждал, когда они пойдут ближе. Семен тоже что-то выкрикивал, кичился собой. Игорь молча шел вместе с ними и оглядывался по сторонам, будто чувствовал, что что-то здесь не так.
– Один за всех! – крикнул я, когда они подошли ближе.
– И все за одного! – крикнули в ответ парни, вставая из-за бугра.
Затем мы все вытащили из карманов болты на веревке и побежали на наших противников. Увидев опасность, те побежали от нас.
– Серега, хватай Олега! – крикнул Костя. Но Серега лишь сел, прижав руки к голове. Костя не выдержал, со злости ударил по нему болтом, пробегая мимо, и выкрикнул:
– Ничтожество!
Первым догнали Семена. Он был меньше всех и бегал медленнее. Его избивали болтами братья. Затем мы догнали Олега. Парни хотели догнать еще и Игоря, но я их остановил. Мы все по несколько раз ударили Олега болтами по телу, отчего тот взвыл, грозясь каждого поймать. Игорь остановился, понимая, что за ним не гонятся, и подбежал обратно, глядя на нас и пытаясь понять, что происходит.
– Парни, – крикнул Игорь, – отпустите их, и мы просто уйдем.
Я сделал несколько шагов в его сторону.
– Тебя мы не тронем, – произнес я, – ты нам не враг. А эти твари ответят за все! Можешь присоединиться к нам… но не сегодня.
– Что вы с ними сделаете?
– Ничего хорошего.
– Ты предлагаешь мне просто уйти, когда вы будете бить моих друзей?
– Они бы ушли.
Игорь замешкался, понимая, что я говорю правду, и начал оглядываться по сторонам. Олег пытался что-то крикнуть ему, но Костя ударил его болтом, а потом наступил на руку.
– Зачем нам Игорь? – произнес Костя шепотом.
– Он меня спас. Он не такой, как эти уроды. Другой. Даже сейчас не уходит.
– Ладно, – ответил Игорь, а затем повернулся и пошел по дороге, пиная высокую траву по пути. Он был в замешательстве.
Чтобы ослабить Олега, я ударил его несколько раз болтом по телу и один раз по голове. Сначала он грозился. Была попытка кинуться и ударить кого-нибудь, но нас было слишком много, чтобы что-то успеть сделать. Затем Олег начал торговаться: мол, он уйдет, никого не тронет ни сейчас, ни потом, и все забудется. Разумеется, ему никто не поверил. Мы молча отвели его и Семена к дальнему болотцу, чтобы нам никто не мог помешать. Этот вечер имел другой запах, иной, не как обычно. Летали комары.
– Парни? Что я вам-то сделал? Вы что? – говорил Олег.
– Один за всех! – крикнул Костя.
– И все за одного! – ответили мы хором и засмеялись.
По пути я захватил несколько пустых бутылок из-под пива, которые принесло ветром с соседней помойки, и набрал в них воды. Олега и Семена в это время связали, предварительно отбив мышцы ног и рук. Костя ударил Олегу под глаз, чтобы у него образовалась гематома.
– Око за око! – сказал он, показывая пальцем на мой глаз.
– Верно!
– Все, что вы сделаете кому-то из нас, мы сделаем вам в ответ. Но при этом даже больше! – произнес Костя, с важным видом глядя на Олега и Семена.
– Я тебя достану! – фыркнул Олег.
Костя ударил ногой Олегу по животу. Затем чуть отошел и с разгону ударил ногой ему по лицу. Тот откинулся на спину и застонал.
– Ладно. Начнем… Держите ему голову крепко, и пусть она будет откинута назад, чтобы можно было это засунуть, – сказал я, показывая на черный шланг, который взял с собой. Парни держали жертву. Семен, застыв, смотрел. Я плюнул на шланг и начал запихивать конец в рот Олегу. Он хрипел, плакал, булькал слюнями, дрыгался в рвотных рефлексах, пытался отвертеться, но у него ничего не выходило. Парни смотрели на меня и на него так, будто проходила серьезнейшая операция в больничных стенах. Мне было жаль Олега, но я не показывал этого. Знал, что если не я его, то он меня. Вечно воевать мне не хотелось.
– Ну, что? – спросил я, глядя Олегу в глаза. – Ты все понял?
Он, пуская слезы, замычал, пытаясь сказать «да».
– Этого мало.
На этих словах я вставил воронку в шланг. Затем расстегнул ширинку. Олег задергался, понимая, что происходит, а парни засмеялись с отвращением. Я начал ссать в воронку. Шланг нагревался от теплой мочи, в воронке булькал воздух, Олег плакал и дергался в рвотных рефлексах. Семен попытался убежать, но Костя его избил болтом. Тот ревел, упирался, умолял не делать с ним ничего такого. Закончив, я снял воронку со шланга, а затем потихоньку вытащил и сам шланг. Олег лежал на боку и блевал мочой, весь дергаясь и плача, лицом в наблеванной луже.
– Ты ему нассал в желудок! – заливался хохотом Костя. Парни поддержали его словами «фу, позор!» «опущенный!». Это играло мне на руку, потому что вызывало стойкое убеждение в том, что теперь он человек хуже некуда. Но на этом я решил не останавливаться. Нужно было вызвать страх. Сломить волю. Но, осмотревшись, я не увидел тряпки, которая мне была нужна. Я снял футболку и хотел бросить ее на лицо Олега, но Костя меня остановил и снял футболку с Семена. Мы оттащили Олега подальше от лужи, обмыли лицо водой из бутылки, чтобы не так противно было держать голову, затем бросили мокрую футболку ему на лицо. Я начал очень медленно лить воду на футболку. Олег дергался, у него было удушье. Ему казалось, что он захлебывается, но вода не попадала в легкие. Он пытался кричать, но Костя сразу же начинал бить его кулаком по лицу. Я хлопал в ладоши, а затем снова лили воду. Олег снова пытался кричать. Костя снова бил. Я хлопал, затем снова лили воду… Процедура повторялась довольно долго, часа два. Семен все это время плакал. Парни начали беспокоиться, не умрет ли Олег. Я ответил, что вода не попадает в легкие и это насилие разве что психологическое. Но затем на футболке проступила кровь. Мы сразу же убрали окровавленную ткань и подняли Олега так, чтобы кровь отлила к нижним конечностям.
– Да это из-за того, что нос сломан! – сказал Костя, но я понял, что дело в другом.
Олег не сопротивлялся. Практически даже не реагировал. Только дрожал и был податлив на любые команды. Готов был сделать все, чтобы наконец-то истязание закончилось. Я хлопнул в ладоши просто так. Олег дернулся, присев и прикрыв лицо руками. Случившимся я привил ему условный рефлекс, который теперь должен был мучить его долгие годы. Концерты с овациями вызывали бы у него панические атаки.
– Твоя очередь, – произнес я, поворачиваясь к Семену.
Семен не угрожал, лишь пытался бежать. Плакал и умолял ничего с ним не делать. Мне было его жаль, но удар в затылок исподтишка я не забыл. Так сильно мучить его, как Олега, я не собирался, без него Семен не представлял никакой опасности, и потому насилие было разве что в воспитательных целях. Я окунул его лицом в болото, как это делал Олег со мной. Затем вынул. Костя хлопнул в ладоши, я повернулся на хлопок. Олег сжался на земле. Я решил не сдавать назад, потому что от меня ждали определенных действий, и макнул Семена в воду. Затем вытащил. Так мы проделали несколько раз. Олега также не обошли стороной. Костя хлопал, я макал Семена в воду, а братья лили на Олега воду из бутылки. Я не стал этому противиться, потому что понимал, что рефлекс не должен ослабевать в первый же день. Он был нужен на случай, если Олег захочет отомстить. Один хлопок – и он выведен из строя. Можно наносить удары и хлопать. Для нас это было механизмом давления и защиты.
Мысленно я оправдывал причиненную жестокость необходимой защитой с превентивными мерами. Трудно поспорить с тем, что я был прав. Отпусти мы их, ничего особо не сделав, они поймали бы кого-то из нас, и это затянулось бы на месяцы и даже годы, но если сразу навести ужас, то это уже не вызовет никакого желания бороться. Тем более если мы будем вместе. Олега все не любили, и за него бы никто не пошел. Так что мы были вынуждены сделать это, чтобы обезопасить себя, потратить меньше времени, здоровья и отомстить сразу за всех, устанавливая справедливость.
Мы поставили их на колени.
– Еще раз вас вместе увидим – и все повторится, – сказал я. – Кого-то из наших тронете – вернем в несколько раз сильнее, чем было сегодня. Поняли?
– Да-да, – отвечали они.
Данным условием мы их разбивали и делали слабее, чтобы они не могли собраться вместе из-за страха расправы. А еще для того, чтобы иметь явный индикатор: если они вместе – значит, не послушали нас и обязательно будет стычка.
– Теперь идите в воду и плывите на другой берег. И помните: если кто-то из нас пострадает или будет хотя бы обозван – о том, что было, узнают все остальные, – сказал я. Они переглянулись и молча пошли в воду, искоса поглядывая и ожидая ударов. Оправдывая их ожидания, Костя погнал их ударами болта по спине. Братья хлопали в ладоши. Олег и Семен нелепо бежали, пригибаясь. Для нас это, с одной стороны, было смешно: расплата, обидчики получили по заслугам, но, с другой стороны, это было жутким садизмом, который менял не только их, но и нас. Я на какой-то момент испытал дереализацию и посмотрел на ситуацию со стороны, видя в ней вопиющую жестокость. Мне не хотелось такое больше повторять никогда. То ли разумные мысли вернулись в голову, то ли увидел весь ужас сотворенного, от которого хотелось отстраниться, но я испытал отрешенность от ситуации.
Мы пошли по домам и говорили о том, кто как визжал. И тут я заметил, что кого-то не хватает.
– А где Серега? – спросил я.
– Так это, – осмотревшись, ответил Костя, – он домой убежал. Я же говорил, на него нельзя положиться. Он и нам-то помог, потому что я ему в живот ударил. За свою шкуру трясется, будто она кому-то нужна. Подстилка.
– Нам такие не нужны! – ответили братья. Остальные их поддержали.
Я с ними согласился.
Вечер насупил брови, небо нахмурилось дождем. Мы побежали по домам: ребята на Знаменную, а я к себе. Я хлюпал ногами по лужам, а в голове мелькали мысли о том, чтобы меня не догнали Олег и Семен в желании отомстить. Для меня все еще оставался подвешенным вопрос о том, как они отреагируют на случившееся и захотят ли отомстить на следующий день или, напротив, послушаются, проглотив гордость. Так или иначе, ответ могло дать только время, а мне нужно было вести себя уверенно, будто я нисколько не боюсь их возможной мести, иначе этим я мог ее даже спровоцировать. Страх порождает агрессию.
;





ГЛАВА XIII

Вернувшись домой, я не торопился ложиться спать. В мыслях, не давая покоя, возникали гримасы ужаса, которые я видел на лице Олега. Мне было трудно понять свою внутреннюю жалость к нему, которой он, на самом деле, не заслуживал. Олег всю жизнь вел себя, как последняя тварь, все его тихо презирали, никто не хотел с ним общаться, но мне все равно было его по-человечески жаль. Что это были за чувства, я не понимал. Может, это прошлый я давал о себе знать. Ужаснулся, увидев, что сотворил. Может, это мое воспитание. Может, я изменился внутри, когда так себя повел. Я же не плохой человек? «Всем только легче от того, что случилось с Олегом. Месть за всех… Он это заслужил!» – так я себя успокаивал.
Утром я проснулся от крика у ворот. Неохотно встав, я подошел к окну и увидел там Олега. Накинув одежду и взяв в руку болт, я вышел, готовый ударить его при первом же слове, которое выражало бы хоть малейшую агрессию.
– Ты чего с болтом? – произнес знакомый голос, который не принадлежал Олегу. Я присмотрелся: это был Костя.
– Да показалось… думал, Олег пришел, хотел отвесить ему.
– Да он все, слился. Видел его сегодня. Подбежал руку пожать. Даже в глаза не может посмотреть.
– Да? – удивленно произнес я. – То есть, сработало?!
– Ага. Как раз зашел сказать про это. Представляешь? Мы же так весь мир перевернем! Сначала здесь развернемся, а потом и власть свергнем! Сделаем нормальную жизнь для людей, а не то, что сейчас – произвол.
– А потом и другие государства, – ответил я. Мы посмеялись.
Приход Кости и его весть меня успокоили. Одной проблемой стало меньше. Оставался Вова. С ним было сложнее, потому что он был старше, крупнее и с ним были люди. Но к нему не было такой ненависти, как к Олегу. К тому же у Вовы были организаторские способности, то есть он вполне мог нам что-нибудь противопоставить.
Когда Костя ушел, я остался дома один. Сидел в гостиной и смотрел на луч света, проникающий сквозь занавески и оставляющий узор на полу. Это навело меня на мысль, что Олег изменил свое поведение просто потому, что его подавили физически: он нарвался на силу, которую не смог победить, и, соответственно, поддался ей. Он был как луч света, который проникал сквозь занавеску: принимал такой облик, какой ему диктовал узор на ткани. Пока он находится в слабой среде, где ему никто не мешал и не давал нормальный отпор, он был агрессором и делал, что хотел, но когда встретил серьезный отпор – поддался. И это не из-за его слабого характера, это сущность человека – поддаться, чтобы добиться безопасности из-за необходимости удовлетворить витальные потребности. Будь он психопатом, он бы продолжал давать отпор, несмотря на опасность, ведь нездоровая психика не может адекватно реагировать на внешние обстоятельства. Но психопатом Олег не был. Он просто вымещал на других агрессию, которую постоянно получал дома. Его унижали – он унижал. После случившегося у него было два пути: продолжать вымещать агрессию на тех, на ком он еще мог, или закрыться от мира и стать замкнутым, сублимируя агрессию куда-то в другое русло.
После обеда я пошел прогуляться. Мне хотелось встретить Таню и просто побыть рядом с ней. Поговорить.
– Ты специально около моего дома ходишь? – спросила Таня, выходя со двора в огород с синим ведерком в руках.
– Нет, – неубедительно ответил я. – Ладно, да.
– Как мило… Поможешь вишню собрать? Потом погуляем. А то меня не отпускают, пока ее не соберу, – предложила довольная Таня.
– Помогу, – радостно ответил я и присоединился к сбору урожая.
Мы собирали вишню, кидались ею друг в друга, не замечая времени. Ведро наполнилось. Таня унесла урожай домой, и мы пошли гулять, держась за руки. В этот момент мне казалось, что я самый счастливый человек на свете.
– Слушай, я хочу почитать еще, – сказала Таня, повернувшись ко мне.
– Что почитать? – не понял я.
– Ну, тетради, что ты мне давал. О прошлом и вообще.
– Ну, хорошо, – произнес я, – пойдем тогда ко мне.
– Я хочу быстрее! – настойчиво и с улыбкой произнесла она.
– Ну, тогда побежали! – сказал я и сразу же побежал, потянув ее за собой.
Мы зашли в дом. Я взял тетради и отправился в гостиную. Таня стояла ко мне спиной, затем повернулась, обняла меня и начала целовать. Я бросил тетради в кресло и стал целовать ее в ответ. Она стянула с меня футболку. Сунула руку в мои трусы и перебрала пальцами член, делая поступательные движения. В ответ я снял ее футболку, лифчик, шорты, нижнее белье. Мы устроились на диване.
– В этот раз ты мне не откажешь! – шепотом произнесла Таня.
Я улыбнулся, поняв, что она прочла о нашей последней встрече перед отъездом в Германию, сжал ее крепко и начал делать то, что не решился в прошлой жизни. Таня стонала. Я чувствовал ее горячее тело. Проступил пот. Таня вцепилась ногтями мне в спину, отчего я сжал зубы, но не прекратил секс, а, наоборот, стал более полно выполнять движения, не меняя скорость. Таня расцепила руки. Я усадил ее к себе на колени. Мы целовались, я сжимал ее грудь. Мне не хотелось ее отпускать, но я почувствовал, как надвигается какая-то волна внизу живота, и до меня за секунду до эякуляции дошло, что я сейчас кончу в нее. Вильнув тазом, я успел вытащить член. Капли разлетелись по полу. Таня горящими глазами смотрела на меня и улыбалась.
– Я забыла, что мы без презерватива! – произнесла она с легким испугом.
– Я успел вытащить, – успокоил ее я.
Таня прижалась ко мне. Мы лежали голые на диване и смотрели друг другу в глаза. Существовал только этот момент и только четыре стены, которые защищали нас от взглядов внешнего мира. Мне хотелось быть нераздельно с ней, я чувствовал какое-то единство, будто так и должно было быть и будто мы должны были быть всегда вместе. Может, это эффект первого секса по любви, может, окситоцин сыграл свою роль, а может, так и правда должно быть, а мы просто не знали. По обыкновению жили, слепо ходили мимо друг друга и даже не знали, что мы так нужны другому человеку, который нам нужен не меньше.
– Ты хотела прочесть тетради, – напомнил я.
– Да, точно, – сказала она, взяла их и легла на живот.
Я сходил в ванную, смыл с члена стекающую смазку и капли крови. Но, когда мыл, заметил, что эрекция снова возвращается. Поняв, что можно продолжить, я с открытым от удивления ртом посмотрел в зеркало и отправился к Тане. Она лежала на диване и что-то читала с серьезным лицом. Я взобрался сзади и начал делать массаж, легко водя руками по ее бархатной спине. При наклонах член прокатывался по ее ягодицам.
– Саша? – произнесла Таня с улыбкой.
– Что? – ответил я и вновь засунул член в нее. Она оттолкнула тетради и сжала в руках футболку, лежавшую на диване. Я оперся локтями о диван и крепко сжал Таню в объятиях, не прекращая движений. Она стонала, вертела головой, а после взяла мой большой палец к себе в рот. После я подтянул ее к себе в позицию догги и продолжил уже с пошлепываниями. Мне было жарко. Пот стекал по лицу и спине. Второй раз был явно дольше первого. А потом вновь подступила волна. Я вытащил член немного раньше и домастурбировал до эякуляции, стараясь больше не рисковать. Дети нам в таком возрасте были не нужны.
– Выходит, если я умру, то вернусь вновь? – спросила Таня, прочитав после секса пару общих тетрадей.
– Наверное, да. Я себя помню только таким, – ответил я.
– Если у нас не получится быть вместе, мы можем умереть и тогда снова будем вместе. То есть, если мы взрослые не сумеем остаться вместе, то сможем жить до моего отъезда и тогда будем, хоть немного, но вместе.
– Если все написано правильно, то да.
– А ты любишь меня? – спросила она, глядя мне в глаза.
– Люблю, – ответил я с некоторым стеснением.
– Я тоже тебя люблю, – ответила она и прижалась ко мне. – Саш?
– Что?
– Обещай мне, слышишь? Обещай, что мы будем вместе. Всегда!
– Обещаю, – ответил я с сомнениями в мыслях из-за ее отъезда.
С тех пор мы проводили каждый день вместе, и ни у кого не возникало вопросов, встречаемся мы или нет. К нам никто не лез и не цеплялся, а ребята со Знаменной отнеслись с пониманием. Пару стычек им удалось уладить без меня. Мы с Таней были счастливы, но дни таяли на глазах и мы видели, как мало времени нам осталось. Меня порой так бесило, когда я видел зачеркнутые в календаре дни, что я рвал календарь, а потом рисовал новый. Дней было очень мало, но они были; прощание затянулось, и казалось, что еще есть время, но я понимал: что бы ни случилось, она все равно уедет. Таня была рядом, целовала меня, а мне казалось, что я схожу с ума уже целую вечность. Даже начал ловить себя на желании, чтобы уже все наконец-то случилось, потому что не мог это терпеть. Было очень трудно обнимать, зная, что скоро обнимать не смогу, целовать, зная, что скоро целовать будет некого, и смотреть на нее, зная, что скоро придется смотреть на неподвижное мгновение, запечатленное на бумаге.
Началась школа, шли уроки, деревья покрывались золотом, небо по-осеннему хмурилось, а мы все ждали… Потом Таня перестала приходить на занятия, как и я когда-то. На уроках я сидел один. Порой поворачивался, чтобы что-то сказать, но рядом видел лишь пустой стул, на котором иногда представлял Таню и как она смеется от моих шуток. Потом отвлекался на учителя, уроки заканчивались, я мчался домой, чтобы кинуть портфель, покушать, и снова бежал к ее дому. Иногда она встречала меня прямо в школе. Бывало, даже на занятиях сидела рядом со мной, когда ее пускали на уроки и у нее было время. Затем настал последний день, когда мы могли быть вместе.
– Тебе тоже сложно подобрать слова? – спросила Таня, сидя рядом со мной.
– Я думал, это только у меня так, – ответил я, взяв ее за руку. Она бросила камень в воду.
– Помнишь, как мы впервые здесь поцеловались? – спросила она, глядя на водную гладь. Я посмотрел туда же.
– Да, помню.
– Саш, я не переписала песню! Ту песню, помнишь?! – вскочила она. – Мне она нужна!
– Песню? – не понял я.
– Мы пели ее, когда были в воде.
– Тань, – я встал и положил руки на ее талию, – ты ее знаешь. Тебе не обязательно ее переписывать. Попробуй вспомнить.
– Не получается, – сразу же выдала она, – я не могу ее вспомнить! – Таня заплакала. Я обнял ее. Она обняла меня так крепко, как никогда не обнимала.
– Я тоже переживаю, – с комом в горле произнес я, понимая, что дело было вовсе не в песне. Это были просто нервы. – Мы же не умираем, понимаешь? Мы живы. Будем далеко друг от друга, но, пока будем живы, у нас будет возможность встретиться, и тогда все вернется.
– А если не получится в этой жизни, – сквозь слезы произнесла она, – мы встретимся в следующей?
– Да, – сказал я, стараясь ее успокоить.
Мы до ночи пробыли вместе. Я ее проводил до дома, а на обратном пути вспомнил, что было в прошлой жизни, когда я точно так же от нее уходил. По пути до дома я ждал, что может что-то случиться, но ничего не было. Я спокойно дошел. Выпил чаю – кроме воды в меня ничего не лезло. Прошелся по комнате, думая, что все… что ждать теперь больше не нужно и почти все закончилось. Время было уже два часа ночи, а я все не мог уснуть. Еще стоял ком в горле, которым я боялся подавиться. Затем вспомнил, что Таня хотела песню, которую мы пели, и я не мог ей в этом отказать: выписал слова из тетради на листок и аккуратно свернул, оставив на столе. Ночь поглотила сознание, и я утонул в сновидениях.
Утром меня разбудила мама, чтобы я шел в школу. Само собой, я не собирался идти туда, а планировал пойти к Тане. Она должна была уехать из дома в 8:00. В 7:00 я пришел к ней. Они еще не уехали. Собирались. Все меня, конечно, уже знали. Я поздоровался и прогулялся с Таней в последний раз, отдал ей лист с песней. Она расплакалась у меня на плече и отдала свой любимый фотоальбом с нашими фотографиями. Каждый шаг к ее дому, где уже ждала машина, был словно ударом кнута по спине. Мы делали очень маленькие шаги, медленно перебирая ногами. Я держал ее за руку и уже почти у самой машины сказал:
– Когда мы станем старше, я на тебе женюсь.
– Я буду ждать, – с улыбкой и красными от слез глазами произнесла она. Затем помахала рукой, села в машину, и они поехали. Я видел, как в окна мне на прощание машут руками. Я махал в ответ и провожал машину взглядом, стараясь в ней разглядеть Таню, но машина заехала за поворот, и сердце у меня чуть не оборвалось. Сбивая сердечный ритм, я побежал со всех сил, чтобы увидеть уезжающую машину, словно мог ее остановить и побыть с Таней еще хоть немного, но, когда выбежал, машина уже скрылась за домами. Они уехали.
Настал тот самый день, который мы боялись прожить. День, когда наша жизнь изменилась. По дороге домой я дал себе слово, что выполню обещание, данное Тане: я на ней женюсь, а если нет – есть целая бесконечность коротких лет, где мы можем быть вместе, несмотря на все трудности школьного периода, который я был готов проживать вновь и вновь, лишь бы хоть ненадолго остаться с ней… Так я узнал, что такое настоящая любовь, о которой все говорили. Так я узнал, что такое настоящая боль.
;





ГЛАВА XIV

Мне стало пусто жить. Все кругом напоминало о Тане. Да и люди, которые были вокруг, тоже говорили обо мне и о ней. Меня все жалели, девчонки даже пытались подбодрить какими-то словами, но я находился в прострации. Жизнь напоминала существование, и я не знал, как с этим быть. Рукописи, которые могли бы помочь, я не мог читать: у меня не было сил, чтобы просто взять и сосредоточиться. Из рук все выпадало. Оценки окончательно скатились. Мне не до чего не было дела. Когда я приходил домой, то рассматривал фотографии, где Таня улыбалась, глядя на меня. Я плакал, глядя на фото, не понимая, почему чувствую себя такой тряпкой, ведь мужчине не пристало плакать. Сам же Тане говорил, что никто из нас не умирает и мы можем быть вместе. Но чувствовал себя очень плохо и не знал, куда себя деть. Хотелось лезть на стены. Думал даже поехать за ней, но у меня не было возможности это сделать. Я вспоминал о ней и гадал, о чем думает она.
В Танином фотоальбоме я нашел отдельно вложенный лист в клеточку.

 «Когда я впервые тебя увидела, то почувствовала тревогу. Боялась тебя. Мне казалось, ты вызываешь что-то темное во мне и что лучше держаться от тебя подальше. Потом я привыкла к твоему присутствию и чувствовала лишь дрожь, когда ты был рядом. Прошло время, и я влюбилась. Мне повезло узнать, что ты не какой-то страшный и темный человек в моей жизни, а тот, кого люди называют «тот самый». Я чувствую это и уверена в этом. Я люблю тебя! Я надеюсь, что время между нашей разлукой и нашей встречей пролетит незаметно и мы снова будем вместе. Твоя Татьяна».

На листке был след помады от поцелуя. Я коснулся его губами. Никогда бы этого не сделал, если бы кто-нибудь был рядом. Это было так нелепо, но так по-глупому важно, что я все-таки это сделал.
В субботу я пошел в магазин за хлебом. Когда вышел, увидел проходящего мимо Вову с собакой. Делая вид, будто не замечаю его, я пошел домой, пытаясь нащупать в кармане болт, который забыл положить, потому что был слишком рассеян в последнее время. Поняв, что шансов у меня нет, я просто шел домой, понимая, что без синяков не останусь. Мне было уже плевать, получу я или нет. Будто весь мир больше не имел значения.
– Привет, – произнес Вова, подходя ко мне и протягивая руку.
– Привет, – ответил я, с удивлением протягивая руку в ответ.
– Я не стану тебе мстить за то, что было.
– Это хорошо, – с некоторым облегчением ответил я.
– Скучаешь по ней?
Ответить я не смог. Ком в горле не дал ничего сказать, а слезы застелили глаза, вырываясь из берегов. Вова положил руку на плечо и сказал:
– Все проходит, и это пройдет… Крепись!
На этих словах он ушел. У меня в голове возник текст рукописи, в котором было написано нечто подобное. Словно жизнь сама внушала мне эти мысли. Я поспешил домой. Положил хлеб на стол и, схватив тетради, начал перелистывать страницы, ища похожие строки в тетради. И нашел их:

 «– Скоро мы расстанемся. Пройдет время, и ты полюбишь другого человека. Затем родишь двоих замечательных детей, и все остальное будет словно во сне. В твоих грезах я останусь приятным воспоминанием. И эта любовь пройдет…
Она посмотрела мне в глаза, затем куда-то в пустоту:
– Должен же быть выход! Мы не должны все так оставлять.
– Эта любовь пройдет».

Потом нашел текст о том, чтобы не быть эгоистом. Затем – текст, где Таню заставили стать проституткой. Затем – про демона. Мне начало навязчиво казаться, что жизнь управляет мной, заставляя прожить что-то определенным образом, будто я к чему-то должен был прийти. Стоило мне только начать жить иначе, как жизнь начинала противиться и идти болезненным путем. Из-за этого я стал задумываться о судьбе. Будто я живу, чтобы прожить прошлое каким-то правильным образом, и только потому возвращаюсь и начинаю его переживать, ведь даже тетради я оставил в старом доме, а брат их захватил и они снова оказались у меня. Но зачем и почему они появились, я не понимал. Сама жизнь разрешила мне быть с Таней, когда тетради говорили обратное! Если бы я не знал про прошлую жизнь, то и не был бы с Таней. Значит, я должен был быть с ней.
Я сидел, шепотом пел песню и вспоминал все, что было у меня с Таней. Казалось, память захватывала не только мою жизнь, но и жизнь прошлого меня. Может, это была криптомнезия, сущность которой заключалась в том, что мне казалось, будто я на самом деле проживал то, что прочитал в тетрадях, и мозг выдавал это за правду, а может, действительно смог вспомнить то, что было когда-то в прошлой жизни. В памяти возникали первый поцелуй, первый секс, спелая вишня, которую мы собирали у нее в огороде, недавнее прощание, разговор на качелях, мороженое, которое я ей подарил. В памяти очень смутно воспроизвелся обрывок, где я подарил ей яблоко, после которого она поцеловала меня в щеку за проявленное внимание. Я совсем не помнил ее взрослую, какой она была в тетрадях, и, наверное, это было к лучшему, потому что я хотел помнить ее чистой, словно она была самым очаровательным событием в моей жизни. Раньше мне никогда не нравились фильмы о любви и все романтичное, претила романтизация жизни, которой многие упивались, как психически больные. Даже сейчас, когда это все случилось со мной, я не понимал, почему меня так разрывает от тоски по ней. Таня ведь обычный человек, каких миллионы в России. Обычный человек! Но, видимо, людям не надо много. Нужно видеть только одно существо рядом – то самое.
Вечером ко мне пришли ребята со Знаменной и уговорили пойти с ними, встряхнуться. Мне это было действительно нужно. К тому же за окном была суббота, а по субботам все пили. Такая вот у нас была неофициальная российская традиция, которую соблюдала большая часть населения, особенно молодого.
– Ладно, не грусти. Это пройдет, – произнес Костя. – У всех проходит, и у тебя пройдет. Сейчас накатим с девчонками – как новенький будешь. Может, даже новую присмотришь. В конец концов, мы вместе, всегда поможем и постоим друг за друга! Один за всех, помнишь?
– Ага, – выдавил я.
Когда люди находятся в разном эмоциональном состоянии, им трудно понять друг друга: тем, кто чувствует себя хорошо, не понятно, как можно грустить, ведь жизнь идет и она не останавливается, когда-то что-то случается. Ну, случилось, и что? Переживем! А тем, кто грустит и находится в подавленном состоянии, мир кажется каким-то глупым и недалеким, жаждущим лишь развлечений и детских забав. Люди живут в разных состояниях и непонимающе смотрят друг на друга. Одни грустят и размышляют, другие веселятся и живут моментом. И вроде бы обе стороны правы, но только в отношении себя и лишь отчасти. А когда встречаются, либо пытаются передать свое настроение компании, чтобы прожить его вместе, либо отдаляются, чтобы побыть наедине с собой и подумать о важном. Каждый стремится к реализации своего состояния и в этом прав, но только пока не мешает другим быть собой. Человеку плохо, потому что он должен что-то в жизни решить, и человеку хорошо, потому что в его жизни все решено в достаточной мере, чтобы ни о чем не беспокоиться. Это вроде настолько банально и очевидно, но люди постоянно об этом забывают.
Мы толпой собрались у подъезда и начали распивать пиво. Все шутили, веселились, а я сидел на заборе, находясь в кругу, и выдавливал из себя улыбку, думая о своем. На меня пристально смотрела девушка, Настя. Она была слабая на передок. Я отводил глаза, потому что не хотел ничего. Вечер продолжался. Я отвлекся на какой-то вопрос, а потом заметил, что толпа как-то разбилась на группы, пока я был увлечен собственными мыслями, а рядом со мной сидит та самая Настя и о чем-то спрашивает.
– Что? – переспросил я.
– Пошли со мной, – сказала она и потянула меня за руку в подъезд.
Ничего не говоря, в подъезде она впилась мне в губы поцелуем и запустила руку ко мне в трусы, передергивая член резкими движениями. Это было так пошло и грубо, что я впал в некоторый ступор. Такое нельзя было даже сравнивать с тем, что было у нас с Таней, чтобы не порочить память той грязью, которая была во всем этом. Не выдержав, я оттолкнул Настю и вышел из подъезда, заправляя футболку в штаны, чтобы под ветровкой мне не задувало. Подняв взгляд, я увидел, что все у подъезда это заметили. Следом за мной вышла Настя. Это стало контрольным выстрелом. Костя одобрительно покачал головой. Я хотел все объяснить, но потом подумал, что это будет нелепо, и решил никак не реагировать, чтобы, как было написано в рукописи, не впадать в позицию слабого. Лучше уж делать вид, будто так и должно быть, чем оправдываться и выглядеть жалким и виноватым.
После случившегося я, конечно, хотел уйти, но решил побыть еще немного, чтобы посмотреть на реакцию окружающих. Меня что-то тянуло домой, но я заставил себя еще немного побыть здесь. Затем сказал Косте:
– Сейчас упадет бутылка пива и что-то случится.
Он молча на меня посмотрел. Через пару минут бутылка упала, пиво полилось по земле. Ее подняли, но вместо того, чтобы уйти, я начал осматриваться по сторонам. К нам подошла пара старших. Они поздоровались. Увидели еще не открытые бутылки пива, взяли их и пошли, будто так и надо.
– Вы чего? – произнес я, взяв одного за предплечье.
В ответ получил удар по лицу, от которого свалился с ног. Ударивший старший молча осмотрел всех. Никто даже не дернулся. Я тоже ничего не сделал, словно меня что-то держало. Наверное, как и всех. В кармане лежал болт, которым я мог бы по необходимости ударить хотя бы пару раз, но он так и остался внутри кармана. Мы просто смотрели, как вещь, принадлежавшая нам, совершенно наглым образом была отнята и уходит от нас. Эта ситуация оставила во мне какие-то изменения, которые я еще не понимал. Может быть, алкоголь не давал понять, может быть, это были внутренние перемены, а может, начался другой период в жизни. В любом случае, я встал, допил пиво из своего стакана и отправился домой. Мне с пьяной компанией больше ничего было делить. Для меня это все стало очень далеким. Все эти девушки, которые из себя что-то строили, ожидая любви и не понимая, что нет красоты в женщине, которая всем себя раздает. Парни, которые из нераскрытого оригинала лепили корявую подделку. Да и вообще, весь этот подростковый период был таким фальшивым по сути, что от этого просто выворачивало наизнанку. Я не выдержал этого всего.
Дома я просто лег в постель и заснул, не наворачивая круги по комнате и не думая обо всем, что лезло в голову. Просто устал от раздумий. Разлука с Таней меня изменила. Я стал психологически старше, а компания, в которой я был, осталась в периоде, который стал для меня прошлым. Так бывает.
Дни шли. Я потихоньку начал привыкать к тому, что Тани больше нет рядом. Она была где-то там, далеко, я ждал от нее вестей и начал всерьез думать о жизни, потому что больше не о чем было думать. Все остальное стало неинтересным и поверхностным. Вокруг меня жизнь текла своим чередом, а я в ней был просто невольным зрителем. Поразмыслив, я понял свое состояние: у меня не было цели в жизни. Без Тани мир потерял цвета, все стало пресным. Конечно, я пробовал создать новую цель, к чему-то стремиться, но попытки быстро себя исчерпали. Таню я боялся делать идеей-фикс, так как переживал из-за демона и того, что я бы своим стремлением сломал ей жизнь. Как себя вести, я не знал. Мне порой хотелось умереть, но кого бы я обманул? Все повторилось бы заново. Это какая-то западня. Ситуация была патовая. В шахматах это означало, что игрок не может сделать ни одного хода, ни пешками, ни другими фигурами, и при этом король находится не под шахом. Так же себя чувствовал и я.
Первое письмо пришло спустя тридцать четыре дня и восемь часов. Оно было частично подписано кириллицей, а частично латиницей. Для меня это было необычно. Сердце стучало. Я не решался его открывать, потому что понимал: как только его открою, нового письма придется ждать еще очень долго. Я сидел, смотрел на него и представлял, что в нем написано, боясь раскрыть запечатанный конверт. Просвечивал у окна, вглядывался в почерк, чтобы понять Танино настроение, но, в конце концов, решился и аккуратненько открыл его, срезав с конверта тоненькую белую полоску, чтобы не повредить драгоценное письмо.

 «Привет, мой хороший! Сегодня мы приехали, и я сразу решила тебе написать, не дожидаясь следующего дня. Знаешь, тут все иначе. Другой язык, дома, улицы, воздух – все другое. Пока добирались, я успела выучить песню. Теперь все время ее пою про себя. Бывает даже вслух, хотя не люблю петь, ты же сам знаешь. Меня согревают наши фотографии и песня на листе, которая написана твоим почерком. Ты, кстати, ошибку допустил: написал «пАешь». Это меня позабавило, ты же специально, да? Очень хочется обратно. Я бы все отдала, чтобы мы вновь жили рядом, ну, или хотя бы в одной стране, чтобы было не так далеко. Мы раньше мечтали быть вместе, и я все еще не перестала об этом мечтать. Я все еще этого очень хочу.
Дом, кстати, просторнее. Но я не успела его изучить. Зашла только в пару комнат и сразу начала писать письмо. Мне хочется поскорее получить ответ, чтобы узнать, как ты там. Может, книги начал писать? Может, отличником стал? Может, учишь немецкий, как и я? Знаешь, мне очень интересно! Напиши об этом обязательно.
Ох, если бы ты только знал, как хочется обнять тебя и представить, что расстояния нет... Я бы все отдала! Я вроде об этом писала, да? Но это потому, что очень хочется быть рядом.
Знаешь, ты у меня почему-то ассоциируешься с писателем. Может, это из-за рукописей, которые у тебя были. Не знаю точно, почему, но сидит у меня в голове такая мысль, словно это и правда так. А знаешь, было бы забавно: ты – Пушкин, а я – Татьяна из поэмы «Евгений Онегин», но только у нас не печальная история, а счастливая. Очень хочется счастливую…
Ну, все, Саш, жду твоего письма. Твоя Татьяна. Адрес на конверте и, на всякий случай, вот еще ниже, если вдруг на конверте будет непонятно или что-нибудь сотрется. Пиши мне! Быстро!
Ps: я тебя люблю. Целую».

Мне стало приятно. Таня была в порядке и успешно добралась до нового дома. Научилась даже отправлять письма на новом месте. Теперь очередь была за мной. Но меня ввело в ступор ее желание узнать о том, чем я занялся после ее отъезда, потому что я ничего не делал и что ей написать, даже не представлял. Это заставило меня посмотреть на жизнь иначе. Я вдруг понял, что мне нужно чем-то заняться, потому что возможная причина всех моих несчастий – это как раз-таки безделье, которое меня разъедало и не давало жить нормальной жизнью. Но куда себя деть, я не знал. С другой стороны, Таня подала мне идею: начать писать. У меня ведь были рукописи, написанные прошлым мной. Так почему бы не попробовать себя в этом? Ее подсознание ведь почему-то выдало это. Может, жизнь хочет этого от меня. А раз так, значит, как только я попробую, все должно пойти само по себе.

«Привет, дорогая! Не представляешь, как я рад получить от тебя письмо! Очень ждал. Тут все напоминает о тебе, и мне кажется, я так однажды просто сойду с ума. Не знаю, что делать... А тут еще в ваш дом заехали новые хозяева, и это просто убивает. Вижу там новых людей. Они ходят, я вглядываюсь в их лица и пытаюсь разглядеть в них тебя… но каждый раз это не ты. Поначалу было ужасно тяжело. Я не смог разом привыкнуть к тому, что мы не можем просто пройтись, держась за руки, а сейчас, когда немного привык, мне стало так пусто на этих улицах, на которых я больше не слышу твой смех.
Ты спрашивала, чем я занялся, но я не знаю, что ответить, и мне стыдно за то, что я, в общем-то, ничего за это время не сделал. Недавно вышел с ребятами прогуляться. Мы выпили, и ко мне пристала Настя, утянула в подъезд, но я ее оттолкнул, когда она коснулась того, что ей не принадлежит. Это заставило посмотреть на мир иначе. Мне кажется, твоя идея попробовать писать книги правильная. Наверное, это твоя женская интуиция подсказывает, что мне делать. По крайней мере, я хочу попробовать. Вдруг получится? Тогда можно будет рукописи использовать, как книги. Ведь это я написал, хоть и другой. В конечном счете, получается, что это не обман. И никто не узнает, что это была правда. Забавно, да? Будут думать, что это вымысел и не более того, читая то, что находится за границей их понимания и привычного хода вещей. Так близко к истине и так далеко от нее люди еще не будут никогда.
На этом, наверное, пока что все. Буду пробовать, а там посмотрю, что из этого выйдет. Надеюсь, ты там быстро освоишься. Хочется словами выразить, как крепко я бы тебя обнял, но боюсь, я еще не умею так писать, чтобы у меня это получилось. Но буду пробовать. Письма этому тоже способствуют.
Люблю тебя и целую.
Ps: Пушкину будет далеко до меня! ахахах».

Я закончил письмо, заклеил конверт и отдал родителям, чтобы они отправили его из города, потому что так было быстрее. Следующее письмо можно было ждать только через пару месяцев, в лучшем случае, не раньше. Пока придет туда, пока дойдет обратно... Целая вечность для любящих сердец. Конечно, я хотел написать больше, но не смог, потому что даже не знал, что писать, и писать письма не умел. Этому, конечно, не учатся, но, когда пишешь, хочется рассказать хорошо, будто это сокровенная исповедь, которая дороже простого телефонного разговора. Наверное, поэтому письма так ценятся и долго хранятся. В них выбирают, что написать, и в них долго вчитываются, по несколько десятков раз, пытаясь увидеть то, что не было видно с самого первого прочтения. И ведь такое случается постоянно: человек прочитал на эмоциях, а потом, перечитав пару раз, увидел картину немного иначе. И уже легче: узнал новое или успокоился, потому что беспокойный ум второпях нередко что-то придумывает.
;





ГЛАВА XV

Мы переписывались. Письма нормально уходили и приходили, но время ожидания ответа, конечно же, было очень долгим. Чтобы у нас было больше общения, мы начали отправлять по четыре письма в месяц каждый четверг, не дожидаясь ответа. Но, если письма мне удавалось писать на ура, то непосредственно творческий аспект был полностью провален. Сев за тетрадь, я не мог связно написать даже несколько строк. Злился. Рвал листы. У меня не получалось писать даже в стол. Таня подбадривала, писала, что верит в меня, и это еще больше сводило с ума, потому что я всеми силами хотел оправдать ее ожидания, но день ото дня не оправдывал. Так шли месяцы, за окном сменялась погода, а в календаре цифры уже далеко убежали вперед. Я чувствовал себя загнанным. Постоянно спрашивал себя, как заработать достаточно денег, чтобы быть с Таней, но не находил ответа. Думал о разном, даже об оценках. С одной стороны, хорошо быть отличником: учишься, потом идешь в университет, получаешь профессию, а после всю жизнь так и работаешь по ней, не слишком хлопоча о смене места, упираясь ногами в твердую почву образования. Другое дело, когда ты двоечник и у тебя нет такой перспективы. Жизнь заставляет придумывать какие-то новые пути, потому что надеяться на диплом не приходится.
Я перечитал все рукописи от и до и знал, что мне нужно дождаться 2009 года, чтобы закупить какие-то электронные деньги, которые со временем сильно взлетят в цене. Но это требовало времени. Были и другие идеи, но все они были гораздо позже того периода, который был мне нужен, а я не мог ждать целую вечность. Но и придумать ничего толком не мог. Тот же металлолом – копейки. Он не мог дать нормальную сумму, чтобы мне ее хватило хоть на что-нибудь, что приблизило бы меня к Тане. В голове, конечно, мелькали фразы, типа «Москва не сразу строилась», «курочка по зернышку» и прочие, но когда быстро соглашаешься на меньшее, то большего получить уже точно не получится, просто потому что будет некогда увидеть это самое большее. Конечно, можно долго лезть в колодец за водой, скользя по его стенкам, а можно опустить ведро на веревке. Вроде и то и то ведет к тому, что вода будет поднята в ведре, но силы будут потрачены разные. Я не хотел тратить годы впустую.
Прошел целый месяц, но какой-нибудь путной идеи в моей голове так и не появилось. Я постоянно думал о том, чтобы найти способ быстро заработать крупную сумму денег, но ничего так и не приходило на ум. Это была западня. В этом мире не то что для подростка, а, в принципе, для человека во многом закрыт доступ к большим деньгам. И то ли жизнь была так устроена, то ли богатые люди не давали другим быстро заработать, но, так или иначе, я имел в руках лишь безысходность, с которой смотрел на окружающий мир. Завести породистых тварей – это даст мало денег и за ними нужно долго ухаживать; чтобы что-нибудь дорого продать, нужно это для начала иметь; чтобы реализовать какую-то крупную идею, нужно иметь знания для рождения этой идеи. Ни один путь не вел меня к быстрому и большому заработку, потому что я либо не мог пройти этот путь, либо он был низкоприбыльным. Это злило. Я каждый день нервничал, стал хмурым и малообщительным. От прежнего улыбчивого парня остался лишь набор букв в паспорте, на который я отзывался.
Я вспоминал прочтенную рукопись, где прошлый я пробовал зарабатывать деньги, и никак не мог понять, почему, имея такой огромный багаж знаний и жизненный опыт, зная все будущие тенденции в мелочах, я не смог подняться на самую вершину мира. Покупка акций компаний, ставки на спорт, инвестиции, сетевые проекты, написание известных книг, компроматы… да что угодно! Безумное количество вариантов, но в итоге – ничего. Почему?! Столько прожитых лет – и в итоге ничего особого! Этого я никак не мог понять. Больше денег – больше возможностей, больше возможностей – больше свободы, больше свободы – больше жизни. Так почему эта чертова цепь нарушена?! Как можно было ничего не добиться, и кто, черт возьми, мешал?!
Меня это возмущало до тех пор, пока я не понял, что сам оправдываю свою жизнь и, в сущности, точно так же ничего стоящего не сделал, хотя жил уже не первый год. В некоторой степени, это меня остудило. Я начал трезво смотреть на вещи, без прежней злости. В какой-то момент заметил, что немного даже изменился. Люди в моем возрасте напивались в умат, гуляли, веселились, а я думал о том, как добиться заветной цели. Правда, я ничего для этого не делал. Ждал какого-то чуда и надеялся, что все устроится. Со временем пришло понимание, что счастье не зависит от достатка. Вроде бы такая банальность: как этого не понимать, все же об этом говорят, затертая до дырок истина, но не для подростка, который мыслит определенными категориями. Это было сложно, ведь мир делился на черное и белое, все или ничего.
Когда мне было шестнадцать, родители купили компьютер. Это яркое событие отвлекло меня от потрясений последних лет. К сожалению, я даже не понимал, что у меня уже не первый год была запущенная депрессия и все мои проблемы были не такими существенными, как мне казалось. Но это, конечно, с одной стороны. С другой же, два любящих сердца, терзаемых разлукой, несмотря на возраст, тянули тяжесть бремени этого периода. Мы были зависимы от родителей и никак не могли это изменить. Мои родители не могли переехать в Германию, а ее – понимали, что в России качество жизни простого населения заметно ниже, чем в другом государстве. Несмотря на расстояние и прошедшие годы, мы все равно любили друг друга и не собирались переставать. Эта любовь была уже нетипичной для подросткового периода и, кажется, тянулась из прошлого, возможно, даже настолько далекого, что прошлый я мог его просто не знать. Как там было раньше? Были ли мы вместе? Было ли оно вообще? Я не знал. Наверное, и никогда не узнаю.
Я стал пробовать писать на компьютере, и у меня начало получаться связывать между собой предложения. Поначалу я был в восторге и не понимал, почему так выходило, а потом понял, что главное отличие рукописного текста от компьютерного – это отсутствие помарок и исправлений, которые мешали воспринимать написанное целостно. При виде чистого текста, причем, хорошо читаемого, с подчеркнутыми ошибками, которые я, конечно же, исправлял, возникало ощущение, что у меня выходит действительно что-то стоящее. Текст был сырой, но прогресс наблюдался. Это начало вдохновлять. Затем пришло письмо от Тани, в котором она спрашивала, нет ли у нас в поселке интернета, который мог бы нам позволить общаться каждый день. Собрав весь нужный и ненужный цветной металлолом, я сдал его, провел интернет и даже смог оплатить годовое пользование. Зарегистрировался в Facebook. Дома мы, конечно, сидели поочередно, как и все, у кого был компьютер. Даже ругались из-за пары минут, когда кто-то пересиживал свое время, влезая в чужое. Мне приходилось договариваться так, чтобы сидеть с учетом возможности общаться с Таней: у нас с ней была разница по времени три часа в ее пользу.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я поступил в медицинскую академию в Челябинске на лечебное дело. Прошел даже на бюджет. На это меня сподвигла Таня, которая училась на медсестру, а также мой прошлый опыт, который был описан в рукописи. Я посчитал, что впоследствии выучусь на психиатра и это поможет понять все случившееся со мной. С попытками написания чего-то дельного я не покончил. Пробовал, по мере возможностей. А что касается главного – нашей встречи, то она постоянно срывалась. То не было денег, то были проблемы с загранпаспортом, то в нужный момент терялся паспорт с билетом на самолет, то поднималась высокая температура, то еще что-то… И это случалось как у меня, так и у Тани. Мы пробовали годами. Страдали, когда не получалось, но верили, что однажды все-таки получится. Мы были уже самостоятельными, но все равно что-то держало нас каждого в своей стране. И только мы хотели послать все к черту, чтобы броситься друг к другу, как происходило что-нибудь такое, что нельзя было послать, как мы этого хотели. Нам приходилось брать лопату и разгребать горы дерьма, свалившегося на наши плечи. За все годы мы так ни с кем другим и не встречались, ни с кем не спали и даже не пробовали. Для нас не было других. За это время я написал пару книг, но они не пользовались популярностью и я их благополучно удалил. В итоге решил перепечатать старые рукописи с некоторыми исправлениями, отдал их редактору, довел до ума и выложил бесплатно в интернете. Книги назвал «Переживая прошлое» и просто разбил на две части. Одна была жизнью прошлого меня, а вторая вмещала мое прошлое и настоящее, заканчиваясь на том, что мы с Таней так и не смогли встретиться. Отчасти это были реальные переживания, и потому они казались убедительными. Мне даже стало казаться, что нельзя написать хорошо, если ты в действительности это не пережил. Тане книги понравились, но она от них плакала. Тяжело было понимать, что это не выдумка, как это всем подавалось, а наша жизнь, которую нам было очень тяжело жить. Мы в прямом смысле страдали. Каждый день. Я зачастую жалел, что не послушал себя прошлого и не проигнорировал Таню в свое время.
Также из памяти не выходила просьба прошлого меня найти какую-то девушку, которая мне как-то снилась. Кто она, что она, где она – я не представлял. Но, с другой стороны, зачем мне она была нужна, ведь я любил Таню и не представлял себя рядом с другими, поэтому даже не пробовал нормально искать, ведь для меня это было не важно: той самой девушкой для меня была моя Таня.
Попытки заработать денег срывались, когда подходило время. Сперва я злился, но потом понял, что все бесполезно, и прекратил даже пробовать заработать на записанных в рукописях идеях. Книгами тоже больше не занимался – забросил. Не знал, что писать, ведь больше уже прожитого я не жил, а писать выдумки не умел. Наверное, причина была в годах постоянных неудач, которые сильно влияли на меня и не давали оптимистично смотреть на жизнь.
В жизни бывает так: то все получается как-то само, то не получается вообще никак, сколько ни старайся. Я вспоминал демона, который был описан, и понимал, что прошлый я жил чужой жизнью и потому демон меня выгонял, уничтожая все, что меня держало. А в этой жизни демона не было, но я никак не мог встретиться с Таней, хотя мы общались и хотели быть вместе. Я не понимал, почему так происходит. Если бы что-то требовалось только от меня, то Таня бы просто ушла к другому и отказалась от нас, но она была словно привязана ко мне. Как и я к ней. Мы не могли друг от друга отказаться, и это означало, что и не должны были. Чего от нас хотела жизнь – было загадкой, но она имела планы на нас и это было очевидно. В какой-то момент я начал думать, что это испытание, что вот пройдет период проверки – и все, мы сойдемся навсегда, но период этот все не проходил. Я искал информацию в разных источниках, но ничего подобного не встречал и даже не представлял, где это можно искать. Попробовал даже найти ответ в религиях, но так и не встретил ничего похожего на наш случай.
Со временем мы как-то привыкли к такой платонической любви. Смотрели друга на друга с экранов ноутбуков и мастурбировали то на фотографии, то на видео, то онлайн. В последнем случае процесс затруднялся из-за некоторого стеснения, но это давало больше эмоций, чем все другие варианты. Так создавалась некая иллюзия близости и прямой связи друг с другом, которой иначе не возникало. Другие, наверное, назвали бы нас психами, если бы узнали подробнее нашу историю, но нам было плевать. Мы особо не распространялись о том, что происходило в наших жизнях. Не хотели, чтобы кто-то лез к нам со своей линейкой и упрекал в чем-то, что, по его мнению, было неправильным. «Найдите других, встречайтесь, свет клином не сошелся, как это вы не можете встретиться» и прочие слова, которые мы заранее уже предполагали. Нас пробовали даже сватать, и меня и Таню, но мы лишь смеялись над этим. А однажды Таня даже предложила мне отправить ей свою сперму, чтобы она могла забеременеть. Это было нелепо. Мы посмеялись, но в этой шутке была даже какая-то своя идея семьи, несмотря ни на что. В итоге я даже попробовал. Ничего не вышло… Впрочем, иного мы и не ожидали. Время шло. Мы были далеко друг от друга, но вроде как вместе. Посылали друг другу посылки с подарками на праздники, спали онлайн, собственно, практически жили вместе, разве что между нами не было физического контакта и мы не могли напрямую что-то сделать друг для друга: банально приготовить завтрак или помыть друг друга в ванной. Для имитации объятий мы брали плюшевых медведей, которых прислали друг другу, предварительно наобнимав. Глупо, но это было важно для нас. Через некоторое время мы снова менялись медведями, чтобы передать объятия и запах, которые они впитывали от нас. Мы и не заметили, как перестали даже пытаться встретиться, а просто начали жить именно таким образом – на расстоянии сотен тысяч километров. Это были настоящие онлайн-отношения. Умудрились даже пожениться очень замудренным способом. Люди спрашивали о кольце на пальце, которое прислала мне Таня, а ее спрашивали о кольце, которое прислал ей я. Мы отшучивались. Наши семьи знали о том, как все было на самом деле, и не были согласны с тем, что происходило в реальности, но и изменить ничего не могли, потому что это была наша жизнь, наш мир и наша сумасшедшая онлайн-семья. Также у нас был одинаковый ремонт в комнатах. Порой даже создавалось впечатление, что мы и правда живем вместе, просто кто-то пока не находится дома. Мы сделали совместные фотографии благодаря Adobe Photoshop. Вся эта скупка одинаковых вещей и ремонт в комнатах были бессознательной попыткой приблизиться друг к другу, что на деле являлось формой сублимации постоянного стресса.
– Зубная паста заканчивается, – сказал я, нанося точно такую же, как у Тани.
– У меня тоже, – произнесла она и показала в камеру телефона.
– Ну что, пошли ходить?
– Да, пойдем.
У нас были общие привычки: ходить кругами по комнате, чистить зубы, прогуливаясь по дому, заслушивать песни сотни раз без остановки, постоянно пить чай маленькими глоточками, мечтать о разных событиях, засыпать только на правом боку. В целом, привычек было безумно много. Мы часто договаривали друг за другом слова и шутили, что мы просто скопированы.
– Сегодня пациент был, – рассказал я. – Говорит, что он народный артист СССР, а до этого он говорил, что библиотекарь.
– Шизофрения? – спросила Таня.
– Да. Правильно. Сразу же угадала.
– У тебя зубная паста на футболке. Вон, смотри, – произнесла она.
– Где, не вижу? Нет же ничего!
Таня смеялась. Ей нравилось подшучивать надо мной подобным образом, а я все время покупался на ее розыгрыши. Еще мы постоянно играли в «угадай диагноз», вроде ситуации с шизофреником: я описывал симптомы, а Таня угадывала диагноз пациента психиатрической больницы. Это было забавно. Саму игру мы намеренно не придумывали, все случилось как-то само. Нам нравилось.
Мы знали жизнь друг друга, знали привычки, вкусы и предпочтения, мы знали все… кроме физического тела. Поначалу это ужасно мучило нас, мы откровенно испытывали недостаток, это ощущение было сравнимо с настоящим голодом, который было невыносимо терпеть, но со временем привыкли. Завели котов, чтобы они гасили чувство одиночества, которое требовало физического контакта с чем-то живым. Пушистые комки не заменяли человека, но избавляли от страданий.
– Это вино мне нравится больше, – произнесла Таня, отпивая из бокала.
– Да, мне тоже. Лучше прежнего, – ответил я, глядя в экран ноутбука.
– Знаешь, – продолжил я после паузы, – пока мы на связи, у меня такое чувство, будто я рядом с тобой, там, у тебя, но как только нам нужно прервать связь, пусть и ненадолго, я испытываю сильнейшее чувство лишения. Его невыносимо ощущать. Постоянно думаю: за что нам…
– Наклюкался, да? – с грустью риторически спросила Таня, а затем улыбнулась: – Я испытываю то же самое. Мне кажется, мы совсем перестали пробовать встретиться. Ты не заметил? Может, попробуем еще? Хотя бы для разнообразия.
– Давай, – согласился я. – Предлагаю встретиться в Москве.
– Почему в Москве?
– Почему бы и нет?
– Логично.
– Саш?
– Что?
– Смотри, – произнесла Таня, после чего начала расстегивать халат.
– Ну, Тань, прекрати... Давай хотя бы допьем!
– Я не могу ждать…
Она принялась трогать себя. Я стянул одежду и начал проделывать то же самое. Мы мастурбировали друг на друга и просили то приблизиться, то отдалиться, то повернуться определенным образом. Выглядело это, конечно, в некотором роде смешно и нелепо, но для нас это было тем, что нас расслабляло и сближало. Секс в нашей жизни имел только такую форму.
На следующий день в Контакте мне написал парень. Весь его текст был про вещие сновидения, которые с ним случались на регулярной основе. Он описывал дежа вю по мотивам снов, и его это очень сильно беспокоило. Александр буквально выговаривался в своем сообщении. Когда сны на самом деле сбылись с той девушкой, которая ему снилась, он в итоге испугался и уехал от нее. Потом корил себя. Беспокоился. Упоминал родительскую модель поведения. По тексту я понял, что он читал мои книги, и решил ему подыграть, чтобы он действительно думал, что я все описал из прошлой жизни, которая вернулась, и что у меня тоже все сбывалось. Так я, собственно, и сделал. Успокоил его насчет сна, в котором он горел с какой-то Ариной, предположив, что вещие сны должны сниться вперемешку с обычными. Он ведь обычный человек. После мы еще пообщались, а затем он рассказал про сон, который мне был очень знаком: «Я стоял и обнимал со спины девушку, которая была ниже меня на полголовы». Это меня заинтриговало. Я попросил его скинуть фотографию той девушки. Я ее не узнавал, но по телу пробежали мурашки, а сердце начало биться быстрее. Может, это была реакция на девушку, которая была очень сильно похожа на Таню, а может, подействовал кофе, который я любил пить. В любом случае, это вызвало определенное волнение внутри меня и мысли на этот счет.
– Ты какой-то задумчивый сегодня, – сказала Таня. – Что-то случилось?
– Да нет. Ничего такого, – ответил я.
– Ну, ладно.
– Хотя знаешь... Мне снился сон, где я обнимал девушку, которая была ростом ниже меня, и у нее были светлые волосы, вроде даже белые, они постоянно летели мне в лицо. Она беспокойно двигалась у меня в руках. Я ее спросил: «Ты чего?», а она ответила: «Ну, комары же кусают».
– Белые волосы и ниже тебя на полголовы… интересно, кто же это может быть? – сказала Таня, показывая пальцем на себя. Я рассмеялся. С годами я действительно стал выше Тани как раз на полголовы, а волосы у нее всегда были то белые, то русые, но, в сущности, светлые. Вроде бы разгадка была очевидной.
– Ладно, ты права, это все глупости. А ты что? Будто не выспалась. Хорошо спала?
– Мне снилась какая-то ерунда, после которой я проснулась и не могла уснуть.
– Ну?
– Я смотрела со стороны, как я рожала. Ну, или, может, это была не я. Какие-то странные ощущения были. Не знаю, как передать. Потом начала болеть голова, роженица вскрикнула и отключилась, а у меня в этот момент голова заболела еще сильнее. Я даже проснулась от головной боли.
– Может, ты беременна? – спросил я.
– Ага, точно, – Таня закатила глаза, – непорочное зачатие. Родится электронный ребенок и будет какать плохими комментариями. А назовем мы его Репост.
– Если мальчик – Репост, если девочка – Лайк.
– Да, из этой оперы. Ну, что, фильм смотреть будем? Какой сегодня? Я подготовилась!
Мы смотрели какой-то триллер, а я даже не понимал, о чем фильм, из-за того, что думал о сне и парне, который о нем рассказал. Грубо говоря, он был в такой же ситуации, что и я. Заложник жизни и ее обстоятельств. Мне было его по-своему жаль, и я думал о том, как бы я поступил на его месте. Конечно, жить так, как мы, было мучением, но мы ничего не могли изменить. А если бы могли? Если бы я вдруг мог сделать так, чтобы в следующей жизни я даже не знал о Тане, то что бы я выбрал? С одной стороны, взаимная любовь, несмотря ни на что, с другой стороны, много страданий на этой почве. Мы ведь могли быть с другими и даже не знать о существовании друг друга. А может, нашли бы способ быть вместе… Или были бы с теми, кто нам положен по жизни, и были счастливы? Может, произошел какой-то сбой? Таня ведь была когда-то замужем и даже имела детей, ведь так говорится в рукописи. Так, может, мы чужие друг другу? Или, напротив, те самые, но жизнь нас испытывает? Но почему тогда так долго и почему ничего не меняется, если так?
Через несколько дней мне снова написал Александр. На это раз я уже испытывал внутренний интерес. Он был на взводе. Писал про роды, про кладбище, про то, что он не знал, как быть и что делать. Он явно был разбит, и в его словах невооруженным глазом была видна горечь. Мне стало его жаль еще сильнее. Я решил попробовать ему помочь и рассказал перевернутую историю того, как на самом деле устроен мир, на что он опирается и как вернуться в прошлое. На деле я лишал его возможности вернуться, чтобы он больше не мучился здесь. Зачем ему снова все это переживать? Он ведь ничего не изменит. Парень не был шибко умным, способным к каким-то сильным суждениям и не преследовал великих целей, так зачем ему все эти страдания? В общем, он узнал совершенно другую историю, которую вроде как даже собирался осуществить. Так или иначе, дело было за ним. Вернется в жизнь, а потом все забудет. А я посмотрю, что случится в следующей жизни, и сделаю определенные выводы касательно своей, чтобы иметь какие-то представления о жизни, смерти и влиянии смерти на последующую жизнь.
– Да брось, – сказала Таня, – ты просто хочешь узнать, что произойдет с ним в следующий раз.
– Ну…
– Не «ну», я тебя хорошо знаю. Это точно. Тебе стоило бы ему правду рассказать. Это ведь не твоя жизнь.
– Ну, если так, – сказал я и сделал паузу, пропуская в магазине мимо себя людей, чтобы они не слышали наш разговор, – представь, что меня бы не стало… Целая жизнь впереди со страданиями. Ты бы хотела так жить? Целую вечность.
– Нет. Не хотела бы и не хочу знать, как это.
– Вот! А так он появится в следующей жизни и будет помнить о том, что было.
– И забудет!
– Ну, это ему же на пользу. Может, он не будет помнить сны.
– А ты уверен, что это не будет суицидом?
– В смысле?
– Ну, смотри. Он убьет себя. Да, не напрямую, допустим… просто допустим. Но он в этот момент не хотел жить и его действия привели к смерти. Значит, это суицид! Ты же сам читал, как умер. Ты в этот момент хотел жить. Тебя просто столкнули. В последнюю секунду ты хотел жить!
– Ну, вот и проверим.
– Ну, Саша, блин! Это же не твоя жизнь! Как ты можешь?
– Ну… легко!
– Нам нужно больше узнать о том, как все это преодолеть. А ему-то что с того? Не будет мучиться целую жизнь.
– Пф! Да, все понятно с тобой.
Мы поругались. Но все-таки трудно ругаться с человеком, который может просто взять и не отвечать или придумать отговорку, которой ты не сможешь ничего противопоставить. А потом время успокоит нервы и – все, злости нет. Но даже потом я заметил, что Таня как-то напряжена. Что-то было, о чем она то ли не хотела рассказывать, то ли боялась, но ее что-то напрягало в некотором смысле. Она о чем-то думала. Даже поругались как-то глупо.
– Таня? – спросил я, когда мы уже были дома.
– Что, Саш? – ответила она с толикой раздражения
– Что случилось? Ты напряжена в последние дни. Что происходит?
– Да ничего. Я… – Она некоторое время молчала, сжав губы и невербально сообщая, что не хочет о чем-то рассказывать. – Помнишь, у тебя в книге было написано про демона? Кажется, я знаю, как он выглядит.
– В смысле?! Что? Эмм… Я не понимаю!
– После того сновидения в мои сны приходит черное существо и зовет за собой. Вчера я испытала некоторое рассогласование с телом, будто я на несколько секунд стала зрителем. Сегодня это повторилось, но уже на более длительный срок.
– Почему ты не рассказала?
– Тебе сказать банальный ответ?
– Это может иметь последствия. Ты же знаешь. Это не то, о чем можно было молчать.
– Да, блин, Саша, я не хотела, чтобы ты переживал. Он же не просит меня умереть, а просто зовет в ванную, но я не захожу. Боюсь, что там, в зеркале, кто-то будет, поэтому даже завесила его полотенцем.
– Меня прошлого демон тоже не звал умирать.
– Ну, так он и не убивал никого. Это ты сам при помрачении сознания или что там с тобой было.
– Я хочу, чтобы ты установила в ванной камеру.
– В смысле?! Зачем?
– Хочу кое-что проверить, но ты не должна знать, что.
– Зачем?
– Буду подсматривать за тобой, когда ты писаешь.
– Очень смешно, ха-ха-ха, видишь, как громко смеюсь!
–Просто сделай, Тань. Я тебе сразу расскажу, когда кое-что проверю. Не хочу подавать идею подсознанию.
– Ладно. Я протяну вебку в ванную, но ты мне завтра же расскажешь, для чего тебе это, ладно?
– Хорошо.
Всю ночь я проворочался, думая о появлении демона в Таниных снах. Меня это откровенно пугало. Да и ее, собственно, тоже. Я сидел, смотрел в экран ноутбука, где показывалась ванная, и рассуждал про себя, пытаясь разобраться. Связи с событиями в нашей жизни вроде бы никакой не было. Но, может, так оно и бывает: просто подходит время для каких-то важных вещей, которые мы не делаем, и жизнь пытается нас к ним подтолкнуть.
К утру я решил, что нам нужно встретиться. Причем, как можно скорее. Может, это и есть знак того, что нам нужно быть вместе, что время пришло. А ванная и Танин страх зеркала, видимо, соединены и означают, что пришло время зеркальной жизни, где мы уже не за тысячи километров друг от друга, а рядом.
– Ты не спишь? – спросила заспанная Таня, включив телефон.
– Нет. Не сплю.
– А…
– Нам нужно встретиться. Давай сегодня!
– Что? В смысле?
– Я думаю, демон – это знак того, что нам нужно встретиться. Символ перемен, которые мы не делаем. Мы же говорили про встречу, помнишь? А потом забыли о ней. Может, он нас подталкивает?
– Ну, ладно. Давай только не сегодня, а завтра. Я отпрошусь с работы, и мы встретимся. Хорошо?
– Да. Давай так и сделаем. Я тоже отпрошусь.
Наш разговор меня немного успокоил. Я начал искренне верить, что встреча точно состоится. У меня внутри было яркое предчувствие каких-то волнительных перемен. Видимо, время пришло. К тому же, по словам Тани, ей в этот раз не снился демон, а это значило, что мы шли в нужном направлении. Ведь если демон не снится, наверное, это значит, что все идет правильно. А что было в эту ночь правильным? Я решил встретиться! Все логично.
Конечно, при рассуждениях я оперировал странной логикой, но меня это вдохновляло. Внутри дул ветер перемен. Меня переполняли положительные эмоции, от которых я буквально летал над землей, несмотря на то, что совсем не спал.
После обеда ко мне пришел пациент и задал вопрос, который заставил меня задуматься. Он хотел узнать, почему я стал психиатром. Это натолкнуло меня на осознание того, что я в каждой жизни оказывался привязан к какой-нибудь психиатрической больнице и это явно что-то значило. Про первую жизнь, конечно, не было известно практически ничего, но я был готов биться об заклад, что и в ней был связан с подобным заведением. Из-за этого в голову начали закрадываться мысли: а не нахожусь ли я все еще в какой-нибудь психушке, и не может ли это быть какой-нибудь кататонической шизофренией, где я стою статуей и думаю, что живу в другом мире? Ведь связь-то вот она, прямая. Многие люди часто ошибаются в своих суждениях о мире, а сознание человека и подавно не так уж хорошо все определяет. Несомненно, все здесь казалось реальным, иначе бы я не продержался так долго без подобных сомнений, но ведь и во сне человек даже не подозревает, что спит, если это, конечно, не является осознанным сном, который, в перспективе, крайне вреден для психики. Я знал банальные вещи про сон: человек во сне не может читать, не может четко видеть объекты, не может почувствовать боль, не может чувствовать запахи, не может многих вещей, во многом потому, что во сне не проживает события, а просто синтезирует их у себя в голове. Любой может упасть с крыши, подумать о боли, ведь мозг выучил: упал – значит, больно, и даже сможет увидеть царапины, но так и не сможет почувствовать реальных ощущений. Он может что-то мысленно прочесть, но все равно не разглядеть буквы, или вглядеться в какую-то деталь, но объект все равно будет размытый и еще более сильно размытый по контуру. Любая концентрация внимания во сне отнимает очень много сил, и потому все сильно размыто, чтобы не высасывать энергию из человека во время отдыха. Запах, даже если он идет из реальной жизни, не сможет проникнуть в сон, потому что организм работает на минимальном уровне, и для того, чтобы действительно почувствовать что-то извне, нужно, чтобы это был нашатырный спирт, поднесенный к самому носу. Чем крепче нервная система, тем крепче спит человек: если отвлекается на любой шум, то у него слабая нервная система, либо от рождения, либо по ситуации.
От всех этих мыслей я начал беспокоиться, что вдруг моей жизни, которой я живу, на самом деле нет и я всего лишь в каком-то забвении, которое может вскоре исчезнуть. Конечно, жизнь нельзя было назвать медом, многим она показалась бы не самой приятной в разных аспектах, а в ситуации с Таней – особенно, но я искренне любил Таню, причем, до безумия, в котором был бы даже рад остаться, лишь бы не терять свое счастье. Мир вокруг был странным, но я был настоящим: я любил душу, а не тело. И даже если Таня – моя самая большая иллюзия, то в пекло реальность: я готов был утопать в мире, которого нет. Какой, к черту, смысл в реальности самой по себе? Человек всего лишь живет внутри своей головы всю жизнь и никогда из нее не выходит, а лишь проецирует внутренний образ и перебирает роли. Уж лучше осмысленная иллюзия, чем пустая жизнь, которой многие предпочитают обмазываться, словно теплым шоколадом, на деле воняющим дерьмом. Стоит заговорить о платонической любви, как многие воротят нос, говоря, что это не отношения, это ерунда. Но ерунда – это узкий мир, в котором человек не чувствует ничего, кроме плоских ощущений от механических воздействий. Многие настолько глухи, что даже не понимают, что в красоте грубо, а что – пошло. И, казалось бы, как судить, ведь это нераздельные вещи, просто разные крайности; да только и в крайностях есть перевес: человек не ваза, тело быстро стареет, а душа почти неизменна, и, стоит покачнуться фарфоровому образу, покрыться трещинами, как ваза становится ненужной. Отношения ради отношений, не глупо ли?
Ближе к концу рабочего дня, когда я уже собирался уходить, мне снова написал Александр. Прислал фотографии гаража, какой-то гроб и прочие вещи. Написал, как все хочет сделать. Мне, конечно, было понятно, что и почему у него происходит, но больше удивляла его замороченность на смерти как таковой. Я ему об этом написал, на что он ответил, что хочет уйти романтично. Я сначала хотел объяснить, что он просто сублимирует стресс, но потом решил, что не буду много расписывать, и отделался своим опытом суицида из книг. По тексту было понятно, что общение со мной его успокаивает, ведь мои слова давали ему надежду, а мне это было разве что будущим опытом, если все снова повторилось бы с возвращением в прошлое. Так или иначе, мы получали каждый свое. Потом он попросил однажды где-нибудь упомянуть его текст, который он скинул, попрощался и ушел в офлайн.
– Если бы ты мог дать себе совет для новой жизни, – спросила Таня с экрана, – какой бы ты дал?
– Ну, – произнес я, обходя лужи на тротуаре, – найти такую цель в жизни, ради которой было бы не жаль умереть. Не тратить себя на пустые отношения.
– Не тратить себя на отношения? – спросила Таня с некоторым напряжением.
– На пустые.
– Что ты под этим понимаешь?
– Ну, в отношениях человек теряет очень много сил. Своей цели он так и не достигнет. По сути, проживет жизнь ради отношений. Как по мне, они должны помогать развиваться, а не поглощать человека, забирая у него весь мир.
– Да? – вопросительно произнесла Таня. – А у нас как?
– Я довел рукописи до состояния книг, стал психиатром, как и хотел.
– Саш, только не обижайся... Рукописи были написаны другим человеком, а выучиться на психиатра – не такая уж большая цель.
– Да нет, Тань…
Только я хотел произнести что-то оправдательное на Танин упрек, как вдруг понял, что она права. Жизнь была потрачена на отношения. Вся жизнь. От этого рука расслабилась, и телефон чуть не выпал. Затем я услышал, как меня зовет Таня.
– Не обижайся, пожалуйста! Я не хотела, – сказала она встревоженно.
– Да нет, ты права.
– В смысле? – удивилась она, на секунду впав в ступор. – Как это права?! Это случилось? Случилось?! Ты сказал, что я права?!
– Да-да, ты права. Ты и правда права.
– Повтори громче, я не слышу. Давай!
– Ты права! – почти крикнул я. Люди вокруг обернулись.
– Этот день войдет в историю!
– А что бы ты себе посоветовала? – сказал я, вспомнив суть разговора.
– О, кстати! Я долго-долго думала над этим. Вопрос, как оказалось, не такой уж простой, как может показаться. Когда задумываешься, что бы я себе посоветовала в следующую жизнь… вот так смотришь и думаешь, где же я повернула не туда, а потом понимаешь, что собираешься посоветовать исправить какую-то ошибку в этой жизни, а не дать хороший совет.
– Ну, давай, скажи уже, – не выдержал я, – хватит резонерства.
– Чего?
– Ближе к делу давай!
– Ладно. Поначалу я хотела посоветовать себе не уезжать, чтобы мы остались вместе. А потом поняла, что это попытки исправить ошибку прожитой жизни, а не важный момент, который мне действительно пригодился бы в следующий раз.
– Да Таня, блин! Говори уже!
– Не спешить жить, – произнесла она невозмутимо. Мы на несколько секунд замолчали. Я ждал продолжения, а она ждала моей реакции.
– Это все?
– Да.
– То есть, столько рассуждений, чтобы сказать это?
– Да.
– Это шутка?
– Нет. Главное – не спешить жить.
– Знаешь, по-моему, важнее то, что ты поняла, пока думала, чем то, что ты решила посоветовать.
– О чем ты?
– Советы на следующую жизнь – это попытка исправить совершенные ошибки. Та же ситуация, что и с родителями, которые хотят через детей исправить свои ошибки, не учитывая желания детей.
– Это у тебя в книге было.
– Да?
– Нет. Я пошутила. Ты бы не додумался! – произнесла Таня и рассмеялась.
– Ты опять со своими шутками?!
– Ой, Саш, у тебя это... у носа. Вытри, – с серьезным лицом сказала Таня.
– Что? – Я принялся вытирать, но на руке ничего не было, а Таня громко рассмеялась:
– Два – ноль! Два – ноль! Сашка отсталый, Сашка отсталый!
– Ой, и в кого ты такая дура, а?!
– Когда мы встретились, я нормальной была. Это с тобой вон как крыша съехала, с твоими прошлыми жизнями. Ты и в психушку устроился, чтобы к своим поближе. Родная стихия, – смеялась Таня. И до меня вдруг начало доходить, почему моя жизнь была связана с психиатрическими больницами.
– Кажется, ты снова права, – задумчиво произнес я.
– Опять, что ли?! Когда это я успела?
– Психиатрические больницы – мир, в котором я не кажусь чужим. Поэтому меня туда тянет. Каждый чертов раз!
– Не мытьем, так катаньем! Не врачом, так пациентом! Не здоровым, так больным!
– Знаешь, я уж начал сомневаться в реальности этого мира.
– А ты думал, это сон, что ли?
– Была такая версия.
– Сон длиною в целую жизнь и без резких скачков в событиях?
– Ну, да.
– Саш, это и есть жизнь. Даже если потом ты узнаешь, что тебе это все приснилось, ты это прожил. Ну, а я не женщина тогда, а богиня! – произнесла Таня и снова рассмеялась.
– Женщина-хохотун.
– Зато вон какая умная!
– Угу. Чудурковатая.
– Я тебе покушать сварила, – поворачивая камеру телефона к плите, на которой стояла кастрюля, сказала Таня. И я увидел демона у нее за спиной.
– Тань? – встревоженно произнес я.
– Ну, что? Все, я поняла. Не буду на больное давить.
– Поверни камеру еще раз к плите.
– Ладно, смотри. Вон твой суп, – еле сдерживая смех, произнесла она. Демона не было. И то ли мне показалось, то ли он был там на самом деле, но меня это отрезвило. Я впервые увидел то самое черное существо из рукописей.
Мне было трудно говорить, поскольку я постоянно думал о демоне и его появлении. Попросил Таню включить веб-камеру на ноутбуке и установил запись на ночь, чтобы, на всякий случай, знать, что случилось, пока я не смотрел. И постоянно посматривал, все ли с ней хорошо. Так возникла тревога. До панических атак с такой жизнью было уже недалеко.
– У меня не выходит из головы слово на букву «п». Ты говорил его, – сказала Таня, когда я вернулся домой и проверил на экране, все ли с ней в порядке.
– На «п»? Какое слово?
– Когда я пыталась сказать, что посоветовала бы себе. Ты меня еще остановил. Что ты сказал?
– Когда ты не могла сформулировать? Я сказал «резонерство».
– Точно! Резонерство! Оно самое!
– На «п», говоришь?
– Ну, я не виновата, что всегда так: вспоминаешь на одну букву, а оно всегда на другую!
– Это преске вю. Французское слово, – сказал я. Таня молча смотрела на меня и ждала продолжения. – Так случается, когда мозг не успевает задействовать звуковую часть информации и воспроизводит сначала смысловую информацию, затем ощущения и так далее. В общем, порядок неточный.
– Что?
– Короче, слово либо давно не использовалось, либо использовалось очень мало, и потому привязки были очень слабы, чтобы вспомнить сразу. А на другую букву, потому что… не знаю, почему. Сбой ассоциаций со звуком, наверное.
– Пеноренство... А что это? Зачем ты меня так обозвал? – сказала она, улыбаясь. Я рассмеялся:
– Резонерство! Запомни: ре-зо-нер-ство! Это значит рассуждения ради рассуждений. Такой вид нарушения мышления.
– То есть, я того? Все? Пропала Таня? – спрашивала она.
– Нет, что ты! У любого человека встречаются все симптомы любых психических патологий, просто разница в продолжительности и выраженности. Это нормально. Психическая патология – это когда симптомы становятся постоянными и сильно выраженными. А с тобой все хорошо.
– Ну, ладно. Успокоил.
– Ты лучше скажи: билет заказала? – спросил я.
– Да, заказала. Завтра в районе обеда вылет.
– Хорошо. Молодец.
– Я так нервничаю, ты бы знал, – сказала Таня. – Наверное, не усну.
– Так вот почему ты такая хохотушка сегодня! Нервы, да?
– Да, вероятно. Представляешь, мы правда встретимся! – сказала Таня, и из глаз ее потекли слезы. – Я столько… я так люблю тебя! Очень хочу прикоснуться к тебе. Меня прямо разрывает изнутри. Горло сковывает. Даже говорить тяжело.
– В этот раз получится. Я сам очень переживаю. Должно быть все хорошо.
Мы переживали о встрече и боялись, как бы чего не вышло. Вроде все было хорошо, мы даже смогли купить билеты. Все складывалось, как у обычных людей, которые решили встретиться. Никаких помех. Это нельзя было сравнить с тем, что случалось раньше, когда любая попытка сразу же встречала преграду. Мы бились о стену, понимая, что колотимся вместе, но, чем сильнее колотились, тем жестче жизнь давала отпор. В этот раз такого не было. Мы были этим напуганы, потому что не знали, как себя вести и каково это, когда все идет так, как задумано. Может, демон и был причиной, которая должна была нас подтолкнуть друг к другу, или, может, я должен был просто испугаться и решиться? Ведь все это не могло длиться вечно, мы должны были встретиться, рано или поздно. Ну, или в свое время. Не важно. Должны были!
В небе светила луна. Таня уже спала. Я смотрел в окно, и мне казалось, что я узнаю в этом моменте того себя, который был когда в психиатрической больнице и смотрел из окна клиники, думая о том, как вернуться в эту жизнь. Сейчас я был в ней, в своей жизни, и ждал встречи с самой лучшей женщиной, которую я когда-либо знал. Она всегда для меня что-то значила. Я видел это в рукописях, которые у меня были. Мне казалось, я знал ее всю жизнь и мы созданы друг для друга. Наверное, в какой-то момент человек находит того самого в веренице жизней и проходит с ним сотни испытаний. Может, для этого все и нужно, чтобы найти то самое. А если это не тот человек, все бы разрушилось на какой-нибудь трудности. И страшно думать, что испытания могут выкинуть еще что-то более ужасное. Надеюсь, я смогу доказать и себе, и Тане, и жизни, что я достоин ее. Конечно, все это выглядит глупо – жизнь на чувствах, такие пылкие мысли, но что еще нужно человеку, когда весь мир лежит у ног и нужно его с кем-то разделить? Счастливыми в одиночку люди не бывают.
Ночью одеяло буквально обжигало меня, оставляя красные следы, а в комнате было очень трудно дышать, словно она была переполнена угарным газом. До этого мне снилось, что я был в гараже, фото которого мне скидывал Александр, и туда кто-то вошел. От этого я испытал страх, а затем бросил зажигалку. Везде появился огонь. Стало больно. И я проснулся… понимая, что, скорее всего, у меня скопился стресс от переживаний о встрече с Таней и под впечатлением от рассказа, потому все это и произошло этой ночью. Но это было так реально, словно я и правда там был. Мне нужен был воздух. На часах – полшестого утра. Александра как раз уже не должно было быть, поскольку он должен был умереть полчаса назад. Я думал об этом, а в голове играла какая-то песня, словно звук шел из телефона:

А когда всё угаснет, как разобраться потом в темноте?
Как найти виноватого? Кто-то из нас двоих...
Лучше бы тебя и не было, лучше тебя и нет.

Слова было очень трудно запомнить. Условно я мог разобрать мотив песни, но никак не мог уцепиться за фразы. Разобрал только последнюю строчку и по ней смог найти саму песню: 4sgm и VBT – Солнце. Раньше я их не слышал, но песня мне понравилась. Возникало знакомое чувство при ее прослушивании, и первая ассоциация с ней была – Москва. Что это было, я даже близко не понимал, но и не заморачивался особо, потому что отвлекся на экран ноутбука. Соединение было прервано. Таня должна была уже проснуться и готовиться к вылету, все должно было быть включено, и мы должны были, как обычно, общаться. Пересмотрев запись, я увидел, что камеру в ванной столкнул кот, потом он начал бегать по комнате, Таня бросила в него подушкой, но промазала мимо кота и подушка попала по ноутбуку. Крышка закрылась, связь прервалась. Все бытовое, но чувство было тревожным. Сердце у меня застыло и сжималось с какой-то болью, словно в ней были маленькие кристаллы льда.
Подождав в тяжелом одиночестве полчаса, я не выдержал и позвонил Тане. Один звонок, два, три… Через шесть или семь я понял, что звонить бесполезно. Начал ждать. Время тянулось медленно. Таня должна была уже несколько раз выйти на связь, но ее все не было. Время подходило к тому моменту, когда она должна была выехать из дома, но все равно ее не было в сети. Я начал беспокоиться еще сильнее и бояться, что демон был предвестником не солнца, а бури, но ничего не мог привязать к нему, так как он никак себя не выдавал в каких-либо деталях. Не выдержав, я написал ее брату, Витале. Сказал, что Таня не выходит на связь и что это не нормально, и попросил его проверить, не случилось ли чего-нибудь. Он ответил, что вечером заглянет к ней. Мне, конечно, хотелось знать прямо сейчас, но других вариантов не было. Пришлось ждать. Так постепенно время дошло и до моего вылета. Я собрался и полетел из Челябинска в Москву. По пути слушал нашу песню, стараясь думать, что все в порядке.
Пока я летел, связи не было, и я никак не мог узнать, зашел ли Виталя к Тане или нет. Телефон садился. Поискав зарядник, чтобы по прилету была возможность зарядить телефон, я не нашел шнура с блоком. Внешний аккумулятор также остался дома. Я оказался без связи. Таню придется встречать буквально вслепую. С этими ночными переживаниями я забыл собрать сумку и подготовить вещи, чтобы можно было не переживать о том, хватит ли мне батареи на телефоне или все ли у меня с собой и взял ли я вообще паспорт. К счастью, я его взял. И не только его: я мог даже свободно слетать к Тане, поскольку хватало и денег и документов.
Незнание – вещь удивительная и довольно странная. С человеком оно проводит удивительную игру. Не знать правду очень болезненно, но не знать некоторые вещи бывает даже полезно. Люди хотят знать о том, что может угрожать им опасностью, и всячески пытаются разобраться в этом, но, к сожалению, порой игнорируют очевидную информацию, которая противоречит их доводам. Так, допустим, при анозогнозии человек с парализованной конечностью будет рассказывать, как гнет пальцы на руках, и даже будет говорить, что чувствует, но пальцы двигаться в этот момент не будут. Как, собственно, и алкоголик, который будет уверять, что может перестать пить в любой момент, но просто не хочет, ведь у него нет повода и желания кому-то что-то доказывать. Это и страшно, и забавно, но в норме анозогнозия присутствует в каждом человеке. Те же атеисты, которые уверяют, что бога нет, хотя сознание при вскрытии головы никак не проявляется, или теисты, которым вполне хватает записей в так называемых священных книгах и которые даже не пытаются разобраться, во что на самом деле безоговорочно верят. Современные люди находятся на стадии развития, где все еще очень низкий уровень сознания и способность к его развитию биологически затруднена. Человеку приходится многие вещи сводить к простым рецептам: сказал страшную вещь, сплюнул три раза, постучал по дереву столько же – и все, теперь не сбудется или, наоборот, могло бы сбыться. Игнорирование фактов происходит из-за страха человека потерять почву под ногами, в которую он верит. Из-за этого он всячески пытается защититься от любой информации, которая могла бы ему навредить. Это базовый механизм, который человек еще не научился преодолевать, и потому, если он читает, то читает то, что ему интересно, что подтверждало бы его точку зрения, и ему крайне трудно заставить себя читать то, что может противоречить его вере.
Так же случилось и со мной. Когда я прилетел, нужно было ждать еще около двух часов до прилета Тани, и я решил, что раз телефона нет, значит, так и надо. Это хорошо. Ведь ничего плохого на видео не было. Всего лишь кот, который решил ночью поиграть и спровоцировал то, что спровоцировал. Ничего сверхъестественного. Так я себя убеждал целый час. Потом проголодался на нервах, перекусил немного, прогулялся по аэропорту, несколько раз сверился с рейсом и временем, чтобы точно подойти и встретить Таню. Удивить ее. О зарядке я даже и не думал. Да и зачем она? Все ведь хорошо, иначе я бы почувствовал, что случилось что-то ужасное. Люди чувствуют такое. А все, что у меня было, – переживания. То, что я чувствовал ночью, – ну, так это эмоции, нервы, впечатления, выход стресса, и ничего более. Демон в Таниных снах не проявлялся в последние дни – разве это не знак, что все хорошо?
Время подошло, но пассажиров из Таниного самолета все еще не было. Я стоял возле терминала, из которого должна была выйти Таня, и с нетерпением ожидал ее появления. Трудно представить что-то более утомительное, чем стоять и ожидать чего-то, когда время уже наступило, но ты все еще продолжаешь ждать, будь то поход к стоматологу, в банк, в справочное бюро или, как в моем случае, ожидание в аэропорту. Однако ничто не длится вечно: стали выходить люди, то обнимаясь со встречающими, то просто выходя, то растерянно глядя по сторонам. Тани среди них не было. Я смотрел в лица чужих, совершенно незнакомых людей и нигде не мог встретить любимые черты. В какой-то момент мне даже показалось, что я увидел Таню, сердце бешено заколотилось, но, присмотревшись, я понял, что это была не она. Люди закончились. Двери закрыли. Тани не было. Я, обеспокоенный, подбежал к работнице аэропорта и спросил, все ли пассажиры вышли из самолета. Она ответила, что все. Я побежал в справочное, и там уже выяснилось, что я ошибся рейсом и прождал совсем другой. Как оказалось, нужный мне рейс уже больше часа был в Москве. Понимая, что прошляпил встречу, я пробежался по всему аэропорту, осматривая всех, кто попадался на глаза. Но снова ничего. А потом я увидел, как девушка заряжает телефон.
– Здравствуйте, извините, – начал я, – вы не продаете зарядник?
– Что? – удивилась она.
– Я готов купить зарядник за сколько скажете. Мне нужно срочно зарядить телефон. У меня должна была прилететь жена, но аккумулятор сел и я проворонил ее рейс. Она где-то ходит, и я не могу ее найти. Продадите?
– Так есть магазин на первом этаже. Можно купить там.
– Спа… – начал говорить я, но девушка перебила:
– Можете зарядить моим, я все равно здесь еще минимум два часа. Включите телефон и сможете позвонить жене.
Конечно, я согласился, поскольку это ускоряло процесс. Телефон начал заряжаться, меня потянуло избавиться от нервов, и я начал рассказывать, как так вышло. В процессе общения мы познакомились. Девушку звали Оля. У нее были черные волосы, которые слегка ложились на плечи, изумрудные глаза, небольшая родинка в виде птички на шее и очень приятный, знакомый голос, словно я ее откуда-то знал.
– Мы никогда не встречались? – спросила Оля. – Вы мне кажетесь знакомым.
– Да, – ответил я, включая телефон, – у меня тоже такое чувство. Только я никак не могу вспомнить, где мог вас видеть.
Оля задумалась, а на мой телефон начали поступать сообщения о непринятых вызовах. Номер был неизвестным, но звонков было порядка двадцати трех. Кто-то очень настойчиво пытался до меня дозвониться. Номер был не российским.
– Здравствуйте, вы мне звонили, – сказал я, набрав его.
– Сань, это Виталя. Ты куда пропал? Тут… – Он говорил сбивчиво, будто с комом в горле.
– Что случилось? Таня вылетела? Или она дома?
– Тани больше нет. Таня… она… Кровь из ушей. Тут… Врачи сказали, что она поскользнулась… и сломала основание черепа, когда выходила из душа.
– Она жива? – не желая верить в случившееся, спросил я.
– Тани нет… Таня умерла.
У меня подкосились ноги, и я сел на какую-то тумбу, на которой у нас с Олей лежали сумки. В голове все рушилось. Все мысли, что были до этого, о том, что все хорошо, резко исчезли, и я впал в прострацию, ничего больше не замечая. В голове мелькала мысль, что это не конец, что мы можем встретиться и все вернется в следующей жизни, что она умерла здесь, а не вообще, что это исправимо, но эмоции и ощущения были другими. Мне казалось, я потерял ее навсегда, словно внутри что-то оборвали, какую-то связь с чем-то вечным. На сердце был холод. Мышца словно сжималась с кристаллами льда и ранилась от каждого сокращения. Я ошибся в своих чувствах и мыслях. Я потерял ту самую…
– Что-то случилось? – спросила Оля. – Вы в порядке?
– Что? – переспросил я, отвлекшись.
– У вас слезы потекли, и вы перестали реагировать на внешний мир, – произнесла Оля.
– Моя жена умерла, – сказал я шепотом.
– Что?
– Таня умерла, – ответил я громче. Оля растерялась. Присела передо мной и, глядя мне в глаза, сказала:
– Хотите, я вам воды принесу? Давайте? Я сейчас…
Оля ушла, а я беспомощно смотрел на свои руки, словно что-то мог изменить, но не изменил, и потому все так случилось. На безымянном пальце золотом блестело кольцо, которое мне купила Таня. Внутри было написано: «Я люблю тебя, до смерти и после». Эти слова заставили меня улыбнуться, но тут же из меня рекой полились слезы. Мне стало горько. Я осознавал, что можно все изменить, что это не конец нашей истории и мы встретимся, обязательно встретимся… но внутри что-то жертвенно кричало, нагоняя страх того, что ее не стало в этот раз навсегда. Будто теперь в этом бесконечном мире мне придется идти одному.
– Вот, держите, – сказала Оля, вернувшись.
– Спасибо, – с трудом выговорил я сквозь ком в горле.
– Как вы?
В ответ я лишь помотал головой. Пассажиры, ожидающие рейс, посматривали на нас. Мне было плевать, что кто-то видит мои слезы. Теперь на все было плевать. Оля дала мне бумажный платок и обняла меня, поглаживая по спине. Я чувствовал в ней что-то знакомое. У меня внутри все сбивалось. Боль побеждала, но что-то внутри ощущало какую-то связь с незнакомой девушкой. Она что-то говорила, даже не знаю, о чем, я не слышал ее. В голове уже созревало решение отправиться вслед за Таней.
– Куда вы теперь? На похороны, наверное?
– Да, – ответил я, решив напоследок осмотреть ее комнату, проверить, что там было и не было ли демона, который мог быть к этому причастен.
– Она откуда должна была прилететь?
– Из Германии. Я полечу в Германию…
После этих слов я спустился со второго этажа к кассам и приобрел билет в город, в котором жила Таня. Написал Витале, чтобы он меня встретил. Он согласился. Время шло теперь иначе. Мир приобрел другие цвета. Тусклые, конечно, но время уже не мучило. Я понимал, что больше спешить некуда, и просто дожидался своего рейса. В какой-то степени, я даже боялся того, что прилечу к ней и увижу ее. После стольких лет бесплодных попыток и разочарований – вот так просто после ее смерти увидеть лишь оболочку, которой она пользовалась, и понять, что смог с ней встретиться только потому, что она умерла, а не потому, что жизнь разрешила… Это было чудовищно. Это разочаровывало.
– Мой рейс, – сказала Оля и посмотрела на меня, а затем переписала мой номер телефона. – Вы звоните мне, если что.
– Угу, – ответил я и дежурно улыбнулся, принимая лист из блокнота, на котором был ее номер.
После ухода Оли пришло спокойствие. Причем, какое-то мертвое. Чтобы не слышать его, я включил плеер. В наушниках заиграла песня, но не dom!No, а та, которую я слышал во сне. В ней что-то было. У меня появилось какое-то дежа вю, словно я уже был в подобной ситуации, был в этом аэропорту и на этой тумбе и у меня заряжался телефон. Затем я вспомнил про свой смартфон, обернулся и увидел, что Оля оставила мне зарядник. Ее рейс уже отправился. Я устало посмотрел на заряжающийся телефон и увидел в нем одиночество, которого не было, пока Таня была жива. Мы столько лет провели вместе за тысячи километров друг от друга, что совсем забыли, как выглядит другая жизнь: как ощущается поцелуй на губах, как дрожит тело от прикосновений и как слово «люблю» звучит не из телефона…
;





ГЛАВА XVI

Уже в самолете я пожалел, что решил полететь на похороны. Мир без Тани был для меня в тягость, и все, о чем я думал, как бы скорее вернуться в прошлое. Таня должна была быть там. Должна, потому что умерла случайно. Из-за ее смерти меня все раздражало, все стало неинтересным: бутерброды в самолете не лезли в горло, сок я тоже не смог выпить, а попытка соседа разговорить меня закончилась ничем. Было плевать, вежливо или нет я молчу: какая разница, я все равно скоро умру, и это перестанет иметь какой-либо смысл. А то, там что кто-то подумает… да какая, к черту, разница?! Этого уже все равно почти нет. Просто нужно, чтобы меня убили, вот и все.
Я был потерян. Мне не хотелось ничего делать, и даже сама смерть уже казалась тягостной. Для этого нужно было прилагать какие-то усилия, иметь какой-то интерес, а мне было трудно даже нажать на кнопку, чтобы песня в плеере сменилась и перестала играть уже второй час подряд. В памяти всплыли слова о совете, который я дал бы себе в следующую жизнь: найти цель, ради которой не жаль было бы умереть, и не тратить жизнь на пустые отношения. Сейчас до меня дошло, что нужно искать цель, ради которой хотелось бы жить, а не умереть. Умереть ведь легко. Легче, чем жить, когда жизнь идет наперекосяк. Вот ты умер – и нет проблем, потому что нет тебя, а вот жить, несмотря на то, что вся жизнь – сплошная проблема, которая пытается тебя растоптать, а ты все равно упираешься, – это другая жизнь. Настоящая!
Когда Таня советовала не спешить жить, я ее не понял. Осознание пришло позже. Люди торопятся закончить школу, университет, образовать семью, достичь какой-то цели, выплатить кредит, дождаться заработной платы и еще многих разных вещей. Но даже не понимают, что торопятся умереть из-за того, что свобода им болезненно рвет раны, оставленные стереотипами общества. А что они видели в этой жизни? Лишь состояние спешки и внутренней неудовлетворенности. Жизнь ведь идет не от цели до цели, это люди ее так определили; в реальной жизни главная цель – жить. Так к чему эта спешка? Создать семью – и бежать на две работы, чтобы дети не знали отца? Создать семью – и не находить времени на жену, а потом упрекать ее, как она выглядит? Сойтись с кем попало, лишь бы кто-то не подумал о том, что ты неудачник – и всю жизнь терпеть этого человека? Потратить всю жизнь на хорошо оплачиваемую, но нелюбимую работу, убеждая себя в том, что семье нужны деньги, а не отец или мать? Стараться как можно скорее выплатить кредит, взятый на двадцать лет, и не видеть ничего, кроме внеурочной работы по выходным, теряя целый мир под ногами? Может, люди ведут войны именно потому, что просто несчастны… счастливые люди не воюют и не хотят войны. Счастливые люди хотят жить! Пока мы с Таней были за тысячи километров, мы были вместе и были по-своему счастливы. Мы жили. Деньги не были заработаны не потому, что не получалось, как я наконец-то понял на исходе своей истории, а потому, что не было такой цели. Таня хоть и не разбиралась в словах и терминах так, как я, но она была мудрее человека, который много прожил и много прочитал. Оказывается, не нужно сильно углубляться в науку, чтобы понять жизнь. Просто нужно не спешить жить и найти своего человека.
По прилету меня встретил Виталя. Я ему рассказал, почему был недоступен, а он рассказал, как нашел Таню в ванной комнате. Меня немного подташнивало, кружилась голова: сказались джетлаг, дистресс и голод. Город я не успел осмотреть из-за плохого самочувствия, но заметил отличия в градостроительстве.
– Можешь пожить это время у нас, если хочешь, – сказал Виталя, когда мы уже подъезжали.
– Я буду у Тани, – коротко ответил я.
Виталя привез меня к Тане. Она жила отдельно. В ее дом я не сразу вошел. Некоторое время постоял на пороге, осматривая прихожую и вспоминая, как видел это место на видео. Затем прошелся по коридору, зашел в ванную, на кухню и после – в комнату, которая была отделана, как у меня. Она была похожей, но не такой. На видео этого не было заметно. Рассматривая вещи, я прошелся по ней, едва коснулся постели. Мне казалось, будто я находился в другой жизни. Мне так хотелось попасть в этот дом, что, попав в него, я будто потерялся. Он оказался каким-то чужим. Без Тани стало так тихо и одиноко, что жизнь казалась уже не жизнью, а пресным существованием. Было ощущение ненужности. Обреченности.
В комнате на полке лежали обвязанные красной лентой несколько пачек писем, которые я ей слал. На последней был лист бумаги, а нем – надпись: «Прости». Больше ничего не было, даже подписи. Что это значило, кому это было адресовано и зачем – мне не было известно. Да и за что мне ее прощать, если Таня была безупречна?! В остальном ничего странного в доме не было. Я продолжал чувствовать себя чужим и испытывал сильнейшее желание скорее уехать.
К вечеру я на ломанном английском вызвал такси и уехал в аэропорт. Сел на ближайший рейс и вернулся домой, оставив записку с извинениями. Написал, что не могу видеть Таню такой и что у меня сдали нервы. Вышел из всех социальных сетей и отключил телефон. Встретился с парой друзей, рассказал им о случившемся и попросил их меня утопить, но они мне отказали, заявив, что я просто переживаю потерю любимого человека и мне нужно успокоиться. Предприняв еще пару попыток и предлагая деньги, получил тот же ответ. Люди боялись убивать. Кто-то говорил, что это грешно, кто-то боялся последствий, кто-то говорил, что это просто игра моего воображения и мне нужно просто прийти в себя. Поздно вечером я свалился без сил на кровать и уснул. Организм больше не выдерживал. Ко мне не приходил демон и даже не снились сны. Ночью я спал, словно убитый, но, к моему несчастью, оставался живым.
Утром я проснулся помятым, словно проспал целую вечность. Очень хотелось открыть ноутбук, увидеть Таню, просто с ней поговорить и сказать, что сильно скучал все это время. Но я понимал, что, сколько бы теперь я его ни открывал и сколько бы ночей ни проспал, Таню там я уже никогда не встречу. Ее время в этой жизни закончилось. Для этого мира закончилось и мое. Что означал демон, я так и не понял. Если он был у нее, то почему его не было у меня? И почему он вообще появился? Что это за черная сущность, которая приносит лишь смерть? Почему демон не был описан в рукописях раньше? Откуда он появился? Чего он хочет? Почему мы не смогли встретиться? Это он нам мешал?
Чем больше я думал, тем больше вопросов посещало мою голову, которая и без того была очень тяжелой. В конечном итоге, мысли завели меня в мир, в котором я чувствовал себя более нормальным, – в психиатрическую больницу. Люди боятся убивать, это правда, но – не буйные психопаты.
– Я тебя вытаскиваю отсюда, – сказал я одному из своих пациентов, объяснив, что от него требуется, – даю деньги, машину и пишу заключение, что ты нормальный.
– Без проблем! – произнес худощавый мужчина лет тридцати с черными глазами. – Но я хочу еще халат, как у вас.
– Что? – удивленно спросил я, а потом вспомнил, с кем говорю, и просто согласился, пообещав отдать свой.
Ждать я не хотел и потому велел, чтобы он меня утопил прямо в больнице, в ванной, в которой обмывали пациентов. Предварительно всех выгнав и набрав воды в ванную, я снял халат и отдал его Сергею вместе с липовым заключением, что он здоров.
– Как бы я ни барахтался, ты должен меня утопить, хорошо? – сказал я.
– Она тебя там ждет, да? – спросил он. Его глаза бегали.
– Она меня ждет, и я должен быть с ней. Она ждет. Сделай это, пожалуйста.
– Она тебя ждет, она тебя ждет… – забормотал Сергей.
В прошлом он убил свою жену, когда ему показалось, что она была не настоящей, а какой-то чужой, будто ее подменили, а его жена была в чужой женщине. Он разрезал ее, снял кожу, но жену так и не нашел. Выбежал на улицу, думая, что она успела убежать из разрезанной женщины, и тут его встретили полицейские. Он искренне верил, что искал жену и что ее подменили. Он любил ее, и потому с ним было легче всего работать, убедив, что меня ждет Таня и я должен, во что бы то ни стало, вернуться к ней. Он поверил.
Я повернулся спиной к Сергею и наклонился над водой, ожидая, когда он начнет меня топить. Он мешкал, продолжая повторять фразу «Она тебя ждет», которая мне казалась уже знакомой. Я хотел повернуться и прикрикнуть на него, чтобы спровоцировать агрессию, но только я хотел это сделать, как он с силой макнул меня в воду. Воздух я набрать в легкие не успел и сразу начал тонуть, махая руками, бессознательно пытаясь спастись, дергаясь и от нехватки кислорода заглатывая воду. В голове пронесся Танин образ, а затем меня что-то дернуло и я начал откашливаться, стараясь прийти в себя. Помотав головой, я понял, что Сергей меня не убил. Его оторвали от меня санитары. Он кричал «Она ждет тебя!», а санитары спрашивали, все ли со мной хорошо. Я откашливался, глубоко дыша, а про себя думал, что мой план провалился из-за того, что я поторопился.
– Вам сообщение на телефон пришло, – сказал санитар. – Я пошел отдать вам телефон, а тут такое…
Вернувшись в кабинет, я несколько раз проклял телефон и отправителя, но когда увидел, что сообщение от Оли, девушки встретившейся мне в аэропорту, немного успокоился. Она написала, что забыла зарядник. Понимая, что в ближайшие дни у меня не получится повторить суицидальную процедуру, я предложил Оле встретиться и передать ей зарядник. Мы жили в одном городе. Я решил его отдать, поскольку она мне помогла.
Про себя я весь день бесился от того, что у меня не получилось умереть. Моей Тани больше не было, я хотел уйти за ней, но жизнь не пускала меня. Почему судьба была так жестока ко мне, я не понимал. У меня не получалось встретиться с Таней, иметь детей – даже через посылку криокапсулы, а теперь и умереть не выходило. Чертов демон не приходил за мной и никуда не звал. Меня откровенно раздражала эта жизнь и злило все случившееся.
Вечером я встретился с Олей.
– Может, кофе выпьем? – предложила она.
– Пожалуй, – ответил я, ощущая какую-то тревогу.
Мы зашли в ближайший кафетерий. Я заплатил за двоих, ссылаясь на аренду зарядника. Оля была не против.
– Простите, что вас так выдергиваю… просто меня не покидают какие-то флэшбеки. У меня чувство, будто я вас знаю. Понимаю, вам не до меня, у вас… – Она замолчала, поняв, что надавила мне на больное. – Простите. Я не специально.
– Не извиняйтесь, – ответил я, – вы всего лишь говорите то, что чувствуете, а не пытаетесь сделать мне больно. Вы же не специально.
– Да, – неуверенно произнесла Оля. – А кем выработаете? У вас такой голос спокойный. Мне кажется, что вы учитель или психолог, но я обычно ошибаюсь и называю что-то не то. Сейчас вскроется, что вы лесоруб, военный или патологоанатом. Только не злитесь, но вам больше пошло бы быть педагогом.
– Нет, я не педагог, – ответил я, но меня перебил звонок Олиного телефона. Заиграла знакомая песня:

Мы всего лишь друг другу были не теми...
Откуда мне знать тебя?
Откуда мне ждать тебя?
Откуда мне знать тебя?
Откуда мне ждать тебя?

Это вызвало какие-то внутренние переживания. Оля говорила по телефону, а я рассматривал ее, ощущая дереализацию. Взгляд прошелся по ее красным ногтям, черному платью, маленькой родинке-птичке на шее, фактурным чертам лица, четко укладывающимся в золотое сечение и вызывающим ассоциацию с лисой. Я смотрел на нее не как вдовец, а как мужчина, и видел, что она довольно красива.
– Что это за песня у вас на звонке? – спросил я, когда она закончила разговор.
– Группа «Грот», называется «Откуда мне знать тебя». Я влюбилась в нее, как только услышала. Она заставляет переживать какие-то необычные чувства каждый раз, как я ее слышу.
– Вам часто звонят? – спросил я, улыбнувшись и на мгновение забыв о том, что хотел умереть и что моя Таня где-то там ждет меня. Ждет нашей встречи.
– Ну, скорее, да, чем нет. Все по работе.
Мы говорили, а я испытывал смешанные чувства. Казалось, мир надо мной издевается. Я хотел умереть, а он меня отвлекал от этой мысли. Я читал в рукописи описание Оли, оно подходило под девушку, которую я встретил в аэропорту, но этого не могло быть. Ведь так не бывает.
– Касательно странных вещей… – сказала Оля. – Я вот читала книги. Не помню, кто автор, но там до того близкий мне сюжет, что я плакала, когда читала. Там были описаны мои сны и даже моя внешность.
– Неужели? И как она называлась?
– «Переживая прошлое. Вторая часть».
Услышав это, я рассмеялся. В ответ Оля удивленно посмотрела на меня. Этот мир меня запутывал. Кругом были люди, которые как-то были связаны с прошлым, о котором я несколько раз читал. Она ждала во мне преподавателя, потому что в прошлом я был именно им. На секунду забывшись от смеха, я вновь вспомнил о Тане, и внутри у меня все сжалось. Казалось, мой внутренний мир сходит с ума, не зная, что чувствовать. Я потерял свою настоящую жену, но встретил жену из прошлого. Это ли не издевка судьбы?!
– Я хочу вам кое-что показать, – сказал я.
Мне хотелось забавы ради продемонстрировать, что я и являюсь тем самым автором. В двух кварталах отсюда как раз находился магазин, с которым у меня еще был заключен договор на реализацию продукции. Думал, что всего лишь удивлю и расскажу о том, что было, но никаких отношений строить не стану. Для меня существовала только одна женщина – Таня.
Когда мы вышли, я переживал тревогу. Буквально сдерживал в себе панику. Внутри все сжималось, будто перетянутое тросами. Чем ближе мы подходили к месту, где Оля узнала бы, что книгу написал я и что это связано, на самом деле, с нашим общим прошлым, тем болезненнее я себя чувствовал. В голове вспышками возникала Таня. Мне даже пришлось один раз отвернуться и смахнуть слезы, которые непроизвольно потекли. Через дорогу от нас, у магазина, показался демон. Он протягивал руку в мою сторону и будто бы звал к себе, безмолвно произнося у меня в голове «Она ждет тебя». Я ступил вперед, увидев зеленый свет, но ошибся, приняв за него мигающий зеленый значок аптеки на здании, и вышел на проезжую часть, где тут же попал под машину, которая торопилась на мигающий свет, чтобы побыстрее проехать до красного. Раздался визг тормозов. Послышался крик. Я почувствовал сильный удар и резкую боль в области таза. Я еще был в сознании, пока машина продолжала меня давить, наехав на тело, которое упало под колеса. Боль была невыносимой. Меня изламывало по всему торсу. Сломанными костями рвало внутренние органы. В глазах была лишь уносящаяся картинка, пронизанная чудовищной болью, где запечатлелось испуганное Олино лицо и ее мелодия звонка, которая с дрожью по телу затягивала меня в густую темноту...
;





ГЛАВА XVII

Когда я пришел в себя, у меня сильно болела голова и давило переносицу. Я попытался встать, но лишь свалился с кровати. Часть тела была словно парализована и не поддавалась командам мозга, который, кажется, был готов вот-вот закипеть. Зрение потихоньку восстанавливалось, и в расплывчатых пятнах я начал угадывать комнату, в которой находился. Это была не больница, как я полагал, а наш старый дом. Я умер – и вернулся. Рукописи были правдой. Когда я в прошлом искал смерти, мне было очень страшно: я боялся, что мир, возможно, устроен иначе и что после смерти я просто исчезну. Но все обошлось. Еще и память сохранилась. Правда, ощущения от мира были немного другими, непривычными. Я знал, что это происходит снова, но именно с таким опытом я столкнулся впервые. Больше не было старых проблем по работе, учебе и смерти Тани, все помнилось без особых эмоций, словно это был сон, но все происходило по-настоящему. Я проверил реальность на прочность, как всегда. Сомнений не осталось. Да и какие могут быть сомнения, когда ребенок девяти лет может подискутировать с психиатром и участковым терапевтом по методам лечения!
Я помнил о Тане, помнил, как хотел с ней быть и что к ней чувствовал, но не чувствовал того, что помнил в настоящем. Это были словно воспоминания о чувствах к девушке, которую когда-то любил. Когда-то давно, в прошлом. Поначалу я прошелся по дому, решив на время оставить мысли о прошлой жизни и прошлых проблемах, но они все равно не давали покоя. Я их глушил и с интересом осматривался. Мои родители были еще молоды, как, собственно, брат и сестра, а дом выглядел иначе, не как в моих воспоминаниях. В реальности он был беднее, чем я это помнил. Детские глаза зачастую не замечают условий, в которых живут, и я в этом убедился. Но сколько бы я ни ходил и ни рассматривал все вокруг, сколько бы ни глушил надоедливые мысли, постоянно посещавшие детскую голову, из круга интересов никак не выходила Таня. Тогда я решил ей написать. Она ведь тоже должна была все помнить. Наверное… Пока я продумывал, что ей написать, начал вспоминать, как любил ее, как искал и ждал.
 
«Здравствуй, родная!
Тань, я не знаю, помнишь ли ты меня и ждешь ли, но я тебя помню и жду. Мы скоро встретимся. Осталось буквально несколько месяцев до встречи, и я хочу узнать, помнишь ли ты то, что было раньше. Нашу песню, наши обещания и наши безумные отношения, против которых были наши родители. Возможно, ты сейчас не понимаешь, кто я такой, задаешься вопросом, не шутка ли это… Хочу тебя уверить, что это не шутка».

В письме я расписал факты, о которых знала только Таня и ее родители. Я хотел быть убедительным. Ведь трудно поверить в подобные вещи, особенно когда они никак не подкреплены и ни на чем не основаны. Жизнь, конечно, штука удивительная, но в этом мире одни люди так стремятся убедить других людей в логичности и простоте, линейности и осмысленности, что последние начинают мыслить навязанными стереотипами и отказываются верить в любые иррациональные вещи, которые иногда случаются в жизни и не вписываются в привычную картину мира, подрывая фундамент спокойного существования. Разумеется, глупо везде искать мистику, но и накладывать узкую логику, которая не вписывается в реально происходящее, – еще более глупое занятие.
Закончив письмо, я был преисполнен радости при мысли о том, что смогу наконец-то вновь прикоснуться к молочной, бархатной коже, по которой начал скучать. Размышления о Тане начали создавать привязанность к ней и рождать чувства, которых в этой жизни еще не было.
Через пару дней письмо было отправлено. Чтобы не терять время, я решил начать писать рукописи, которые были у меня в прошлом, полагая, что память также сотрет воспоминания прошлого. Тратил на это все свободное время, отдавал себя без остатка, стараясь как можно лучше объяснить и расписать все, что мне бы пригодилось в новом настоящем. Слов было много, смысла – не меньше, но в какой-то момент я все-таки начал понимать, что нужно писать не много, а мало, но с толком, чтобы легче было перечитывать. Зачем расписывать подробно, как отсталому? Некоторые вещи понятны, а некоторые лишь со временем станут ясны. Было бы желание! И с этих пор текст ложился на ура. У меня даже получалось писать интересно, не как было в прошлой жизни. Наверное, во многом, потому, что я знал, что хочу написать.
Время шло. Я и правда начал забывать все, что было со мной в прошлом. Ситуация повторялась, и я боялся не получить ответное письмо от Тани до того момента, когда оно перестанет иметь для меня значение. Это вызывало страх и волнение. Я стал тревожным и нервным. Детское тело тянуло играть, но память взрослого тяготила переживаниями и не давала спокойно спать по ночам. Мне снились кошмары. Я часто просыпался среди ночи. А потом это стало сходить на нет, и я стал более спокойным.
– Тебе письмо пришло, – сказала мама.
Ей было любопытно, кто мог написать письмо ребенку, никогда не покидавшему деревню и живущему за четыреста километров от совершенно незнакомого отправителя.
– Какое письмо? – спросил я, не понимая, о чем она.
– Не знаю, – ответила она, – вот, тебе пришло. Ты ничего не посылал никуда?
– Нет, – ответил я, боясь, что мама начнет ругаться.
– Откроешь?
– Да!
Я с интересом открыл письмо. Со мной это было впервые. Словно какое-то волшебство врывалось в мой детский мир. Но текст был коротким и странным. Я его не понял.

 «Здравствуйте! Вы, наверное, ошиблись. У нас нет дочери».

Мама посмотрела на меня, а я – на нее. Мы не понимали, кто нам написал, но мама узнала адрес. Она раньше жила в том поселке, и мы как раз собирались туда переезжать. Так я впервые в жизни столкнулся с необъяснимым.
;





ЭПИЛОГ

Заканчивать книгу было одновременно и тяжело и грустно, потому что я действительно пропитался большими чувствами к главной героине. Остро переживал пируэты судьбы героев. Какое-то время после написания плохо ел и чувствовал себя, откровенно говоря, паршиво. Через какое-то время состояние улучшилось, и я смог писать книгу «Метод Пигмалиона». Образ Татьяны до сих пор сохраняет свою значимость и является самым дорогим из всех использованных на момент написания книги «Переживая прошлое II».
Я никогда прежде об этом не писал, но сейчас, думаю, самое время. Таня не вымышленный персонаж, а реально существующий человек. Она действительно выглядит так, как описано в книге, она действительно училась со мной в одном классе и действительно ушла из восьмого, она правда живет в Германии, у нее действительно двое детей (когда я писал первую часть «ПП», был один ребенок, но я указал два и впоследствии родилась еще одна дочь) и описание первых лет эмиграции списано с ее слов. Она поистине хороший человек, и я рад, что когда-то учился с ней в одном классе. Некоторые люди должны остаться в истории (если у меня все получится), и я считаю, что она этого вполне заслуживает. Часть ее личности, конечно, была изменена для сюжета, но я не могу сказать, что изменения были колоссальными. В реальной жизни никакой проституции, конечно, нет, не было, это даже близко не про нее. Она чистый и приятный человек. Об остальном умолчу. Не думаю, что это стоит разглашать.

PS: ничего «такого» не было, по крайней мере, в этот раз!

Что касается III части – я сам еще даже не представляю, поскольку дальнейший сюжет зависит не от меня (узнаю лишь к концу июля 2018 г.). Надеюсь, все сложится наилучшим образом. Так происходит, потому что я привязываю сюжет книг к своей реальной жизни, чтобы нельзя было уверенно сказать, происходили ли на самом деле те или иные события или нет. Ведь так интереснее, верно?

PS: возможно, кому-то покажется, что начало и конец произведения словно вывернуты и имеют нестыковки по тексту… Уверяю, это не так! Я специально создал ключи доступа для новых книг, чтобы развивать историю дальше. «Переживая прошлое» – лишь маленькая часть общей истории, которая будет раскрываться мной еще очень долго. Планируется создание целой вселенной со своими правилами и законами.

Ну, а теперь – к благодарностям! Уже традиционно хотел бы выразить благодарность Александре Шарабура (Калугиной), прекраснейшему доктору, которая на протяжении всех книг помогает исправить медицинские неточности, которые я порой допускаю. Также хотел бы поблагодарить Евгения Бритвак за консультацию и поправки на тему единоборств (есть отступления от рекомендаций).

Также не могу обойти стороной исполнителей:
• dom!No – за песню «Друг»;
• 4sgm и VBT – за песню «Солнце»;
• «Грот» – за песню «Откуда мне знать тебя».
Не могу не поблагодарить профессионалов, работавших с книгой: Анжелу Ярошевскую, замечательнейшего редактора, а также Елену Сокову, художницу, на чьи рисунки вы смотрите, когда видите «Переживая прошлое».
Для меня очень важно иметь читательский отклик, чтобы эффективнее совершенствоваться в писательском деле, поэтому пишите, комментируйте и просто добавляйтесь в друзья! Всем добра!

Контакты для связи со мной:

Вконтакте – https://vk.com/nekosachev
Instagram – https://www.instagram.com/nekosachev/
Twitter – https://twitter.com/nekosachev
Facebook – https://www.facebook.com/nekosachev
Одноклассники – https://ok.ru/nekosachev
Почтовый ящик: nekosachev@gmail.com
Россия, город Челябинск.
Сайт: nekosachev.ru

© Copyright: Александр Косачев, 2018 г.

Все права защищены. Никакая часть книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

Ps: цитаты и небольшие отрывки выкладывать не возбраняется.

ISBN 978-5-9500349-2-3    © Александр Косачев

УДК 821.161.1-311.1
ББК 84(2=411.2)64-44