Fairytale

Внимание! Эта история написана в жанре фанфикшн. Фанфик по детскому фандому "Трансформеры", да.) Не буду объяснять, почему обратилась к этой теме, просто скажу - тронуло. Прошу не читать тех, кто презирает данную литературную форму и, кроме того, тех, кому неприятны нетрадиционные отношения.Вроде бы, я все сказала...Да, еще попрошу прощения за наверняка имеющиеся в тексте технические "ляпы",в случае, если это вдруг решится прочитать серьезный мужчина ( хотя, учитывая вышесказанное, вряд ли XDDD).
Поехали!

"Мой старый друг, мы однолетки,
Как яблоки с единой ветки,
Давай умрем одновременно,
А если повезет, — мгновенно.
И, если повезет нежданно,
Ты улыбнешься мне: — Не кисни.
А я подумаю: как странно,
Улыбка — это утро жизни."
(Фазиль Искандер)



I. Земля.

1.

Война никогда не проходит мимо. Она всегда ломится сквозь – время, жизни, судьбы, разрушая и калеча все на своем пути. Вот, к примеру, меня и на свете еще не было во время Ужаса в Чикаго, и я лишь по рассказам старших да старым газетным вырезкам мог представить себе, как гиганты из живой стали крушили город направо и налево, сметая целые улицы вместе с перепуганными людьми. Что уж и говорить, – мне, ребенку, тогда и в голову не приходило, что чикагский кошмар – прямой отголосок войны еще более жестокой и отдаленной от нас в пространстве и времени. И уж тем более невдомек мне было, что события в Чикаго в корне изменят мою собственную жизнь…

Но начну по порядку. Мне было десять, когда какой-то сумасшедший с автоматом наперевес ворвался в популярный семейный ресторанчик, где мы обедали с родителями. Помню, что псих этот был рыж, как морковка, а еще не могу забыть его безумные, почти белые, глаза и рот, распяленный в диком крике. Родители мои погибли на месте, когда он открыл стрельбу – мама упала первой, очередь разворотила ей лицо, а отец попытался прикрыть собою меня – наверное, поэтому не все «мои» пули достались мне. Я бросился бежать, выполняя последний отцовский приказ, и успел пробежать несколько шагов, прежде чем спину обожгло болью и свет померк для меня.

Однако оказалось, что мое время еще не пришло. Из всех посетителей ресторана в живых остались только я и женщина по имени Элен Кинни, и та через несколько дней умерла, не приходя в сознание. А мне, говорили врачи, повезло – я все еще был жив, хотя радоваться этому изрядно мешали два факта – внезапно обрушившееся сиротство и полный паралич нижней части тела. От пояса и ниже меня как будто не стало – я абсолютно ничего не чувствовал. Хотелось, чтобы так же омертвела моя душа – но нет, она оказалась просто невероятно живучей и беспокойной. Мне снились сны. Это не были кошмары, полные криков и крови, пережитое в тот день ни разу не возвратилось ко мне ночью – видимо, что-то внутри меня милосердно блокировало подробности, постепенно стирая их из памяти. Нет, снилась мне моя обычная, прежняя жизнь – запах свежих блинчиков из кухни, новый велосипед, подаренный папой на день рождения, мама, очередной раз отчитывающая меня за беспорядок в комнате… Безмятежное детство снова было со мной в этих снах, и я снова чувствовал себя счастливым. А потом я просыпался – и тогда-то как раз начинался настоящий кошмар. Нет, это было намного, намного хуже – потому что кошмары проходят при пробуждении, а пробудиться от реальной жизни не удавалось еще ни одному человеку. Во сне я был веселым непоседой, любимцем родителей, а наяву – жалким, одиноким калекой, не нужным на этой земле никому.

Человек, сотворивший это со мной, оказался пережившим чикагскую мясорубку солдатом, с того времени чокнутым, как Мартовский Заяц. Сначала я его люто ненавидел, мечтая однажды разрядить автомат прямо в его безумное лицо, но впоследствии ненависть моя утихла и уступила место брезгливому сожалению. Наверное, я и сам был немного сумасшедшим от пережитого; оба мы с ним видели больше, чем могли вынести, и это каким-то необъяснимым образом роднило нас. Я рано понял, что ненависть – никудышная основа для жизни. А жить я хотел, несмотря ни на что – и сам себе удивлялся.

Поскольку иных родственников у меня не осталось, по окончании процесса реабилитации я был направлен в приют для детей-инвалидов под названием «Белый остров», что неподалеку от Сан-Диего. Калифорния – благословенный край, и кто знает, что сталось бы со мной, окажись я, к примеру, где-нибудь в затерянной в полях Алабаме. Но здесь было вдоволь солнца, моря и неба, и мир казался распахнутым и светлым. Приют оказался тоскливым местечком, и пробыл я там два тихих года; по крайней мере, память моя не сохранила о том времени никаких особенно ярких воспоминаний, кроме белого дома, на самом деле немного похожего на остров. А забрала меня оттуда Миа – позже я стал называть ее мама Миа. Просто «мамой», казалось мне в то время, я больше не назову никого и никогда.

Миа казалась женщиной без возраста. Ей можно было дать как двадцать пять, так и сорок лет, возможно, из-за примеси азиатской крови – как я узнал позже, дед ее был чистокровный японец. Невысокая, стройная, точно статуэтка, с гладко зачесанными назад и собранными в аккуратный пучок темными волосами, она приходила в приют раз в три дня, приносила фрукты и разговаривала со мной. Она всегда смотрела прямо в глаза внимательным карим взглядом, в котором не было жалости – только доброжелательность и теплота. Наверное, потому я и потянулся к ней всем сердцем – она точно не замечала моего инвалидного кресла и говорила со мной так, что я верил, что ничего еще не кончено для меня. Вдова военного, она и сама работала психологом на базе Норт-Айленд, но об этом я узнал только тогда, когда она привезла меня в свой небольшой уютный дом на побережье. Наверное, мне было бы все равно, будь Миа продавцом в супермаркете, парикмахером или школьной учительницей – все это не имело значения. Однако само сочетание «военная база» заключало в себе нечто героическое и таинственное, что добавляло еще больше шарма к личности Миа.

И на этом этапе жизни очередной отголосок древней войны за далекую, чужую планету Кибертрон снова ворвался в мою судьбу, во второй раз изменив ее до неузнаваемости.

Потому что тогда я встретил Дэнни.

2.

Ни для кого не секрет, что люди и кибертронцы все-таки научились сосуществовать и вполне плодотворно сотрудничать. Примирившись, большинство уцелевших автоботов и десептиконов сообща принялись восстанавливать родную планету, но часть трансформеров все же осталась на Земле. Меха жили своими поселениями – слишком уж отличались две расы во всех сферах жизни – и выполняли самые разные виды работ. Дальнобойщики, таксисты, грузчики, кассиры, программисты, знаменитые спортсмены-гонщики – где только не мелькали кибертронские фейсплейты, не удивляя абсолютно никого. Кроме того, пришельцы освоили так называемую «размерную трансформацию» – научились уменьшаться в размерах, чтобы проще было перемещаться среди людей, не глядя ежеминутно под ноги.

Отдельную касту составляли крылатые сикеры – эти никогда не работали в гражданской сфере, предпочитая служить в военно-воздушных силах. На каждой уважающей себя авиабазе имелись сикерские триады, и это была безусловная элита – небо текло у летунов в крови, или в той странной субстанции, что им ее заменяло. Не стал в этом смысле исключением и Норт-Айленд. Здесь служили две триады. Не раз и не два я, сидя с книгой на террасе нашего дома, поднимал голову, заслышав низкий рев турбин, и потом уже не мог отвести глаз. Эти прекрасные существа возвели полет на уровень совершенства, и фигуры высшего пилотажа смотрелись в их исполнении, как причудливый и гармоничный танец. Сикеры тренировались обычно на закате – и я не помню картины красивее, чем красноватые отблески солнечных лучей на плоскостях их острых серебряных крыльев… Они стали наваждением, недостижимой мечтой, символом всего того в этом мире, что никогда со мной не произойдет, что никогда не станет моим.

Несмотря на то, что врачи в один голос рекомендовали домашнее обучение, Миа сразу же записала меня в местную школу. Это был своего рода риск – но риск абсолютно оправданный. Тепличных условий мне никто не создавал, и я с первого дня был вынужден приспосабливаться – к своему незавидному состоянию, ко взглядам других детей, полных то жалости, то смущения, то откровенной враждебности. Я адаптировался к тому, с чем буду сталкиваться всю жизнь, и учился справляться с этим, постепенно поднимаясь над собственными страхами. Мне, разумеется, сразу же приклеили прозвище – Колёсный, и я старался не обращать на это внимания – в конце концов, могли обозвать и похуже.

Особенно трудно было привыкать к инвалидной коляске. Тело упрямо помнило ощущение земли под ногами, и неуклюжее сооружение, заменившее их, казалось порой совершенно невозможным. Немудрено, что однажды я, не справившись с управлением у лестницы, вместо пандуса выкатился на ступеньки. Я не успел испугаться тогда, ощутил лишь привычное мерзкое чувство собственной беспомощности, зажмурился и приготовился к неизбежному – удару и боли, но вместо асфальта глухо впечатался во что-то совершенно иное. Субстанция казалась похожей на металл, но была теплой и мягко обтекала тело. Я открыл глаза. В кольце манипуляторов меня бережно держал кибертронец. Узкая фиолетовая оптика, изящного рисунка оптограни-«брови», тонкий надменный рот – и ослепительные солнечные блики на острых гранях крыльев за плечами. Сикер-десептикон, возможно, один из тех, за чьими полетами я наблюдал изо дня в день с завистью и восторгом, держал меня на руках и смотрел с сочувствием и неподдельным интересом.

– Не ушибся, человеческий спарк?

А вот голос у него подкачал. Высокий, режущий ухо, словно отзвук реактивной турбины. Тогда я и предположить не мог, что эти визгливые нотки вскоре станут лучшей музыкой для моего слуха…

– Не успел, спасибо. А теперь не будете так добры отпустить меня? – вопросил я, не оценив, разумеется, последствий. Потому что сикер на самом деле поставил меня на ноги и был несказанно смущен и удивлен, когда я мешком повалился на землю. Вокруг уже собралась толпа, с любопытством взирающая на эту сцену.

– Да он же калека колёсный, ты не видишь, банка консервная? – послышался чей-то насмешливый голос, несколько человек заржали. И тогда случилось нечто потрясающее. Я до сих пор помню, как увидел трансформацию в первый раз, хотя впоследствии мне приходилось наблюдать этот процесс даже чаще, чем хотелось бы. Крылатый не превратился в смертоносную боевую машину; нет, он просто вытянулся в свой истинный рост – небольшой, как выяснилось позже, всего каких-то четыре метра. У меня захватило дух, когда пришли в движение все эти гибкие сочленения и блестящие шестеренки, когда развернулись хищные крылья, а в турбинах что-то глухо зарокотало пока еще спокойным предупреждением. При этом я вновь оказался в кольце его рук-манипуляторов, разом вознесенный над шарахнувшейся в испуге толпой.

– Скайдэнс! – раздался резкий окрик директора. – Что вы себе позволяете! Немедленно зайдите ко мне, и Риверс – тоже! (Нэт Риверс – это я, прошу любить и жаловать, кстати). А всем остальным – разойтись!

Десептикон аккуратно посадил меня в кресло и снова перетек в человеческий рост, грациозно сложив за спиной развернувшиеся было крылья.

– Ну что, вместе пойдем получать? – подмигнул он оптогранью и растянул в усмешке узкие губы – обнажились острые блестящие клыки. И я не придумал ничего иного, чем улыбнуться ему в ответ. Он положил руку на спинку моего кресла, и так мы двинулись сквозь притихшую школьную толпу под взглядами десятков пар глаз.

3.

Выяснилось, что Скайдэнс – спарклинг одной из триад с базы Норт-Айленд и в нашей школе проходит несколько спецкурсов индивидуально. Наверное, не нужно напоминать о разнице в продолжительности жизни людей и кибертронцев – я успел бы состариться и умереть задолго до того, как юный сикер войдет во взрослый возраст, но на момент нашего знакомства Скайдэнс оказался по человеческим меркам года на четыре старше меня, если не по годам, то психологически. Он очень интересовался историей и культурой человечества и страшно огорчился, когда директор Нортон пригрозил ему отстранением от занятий на две недели. Это показалось мне несправедливым, и я, перебивая обоих, принялся разъяснять ситуацию. Удалось мне это плохо, потому что после произошедшего со мной в том ресторане в минуты сильного волнения я начинал заикаться. И мистер Нортон, и Скайдэнс смотрели на меня непонимающе пару секунд, а потом сикер положил тяжелую руку мне на плечо и сказал:

– Спокойно, спарк Риверс.

Меня будто что-то отпустило внутри, и я, вцепившись пальцами в пальцы десептикона, вдруг начал говорить легко и свободно, как обычно. Я говорил, а директор Нортон кивал головой и, вероятно, был вполне удовлетворен моим объяснением, потому что в конце концов сказал:

– Я все понял. Отстранения не будет, однако вам, Скайдэнс, следует впредь воздержаться от трансформаций на территории школы, а вам, мистер Риверс, быть более внимательным на лестницах. В следующий раз, возможно, вас некому будет поймать. Можете быть свободны, оба… и, Скайдэнс, ваш завтрашний электив по мировой культуре переносится на двенадцать.

Вот так и началась наша странная дружба. Скайдэнс – я как-то сразу стал называть его Дэнни – жил с семьей-триадой на военной базе. У него были еще двое старших братьев – но они учились в Военной Академии на Новом Кибертроне, и Дэнни через два земных года предстояло повторить их путь.

– Мы десептиконы, потомственные солдаты – и от этого никуда не деться. Я, конечно, могу потом заниматься наукой сколько влезет – но сначала должен получить военное образование.

Дэнни сидел на обрыве, свесив ноги вниз, и рассуждал, беспечно болтая начищенными до блеска дожигателями. Десять метров под этими сияющими, до смешного похожими на женские каблучки девайсами его совершенно не волновали, я же не рискнул подъехать ближе и заглянуть вниз – свежа была память о печальном опыте на школьной лестнице.

– Эй, Нэт, хочешь сюда? Тут хорошо! – обернулся ко мне сикер, совсем как обычный озорной человеческий подросток, провоцирующий приятеля на запретную шалость. – Не ссы, – он иногда не совсем в тему вворачивал грубоватые сленговые словечки и обороты, – я тебя подержу! Подъезжай давай.

Поскольку я замешкался, Дэнни вскочил и в мгновение сгреб меня в охапку. Я всегда забывал, какой он на самом деле сильный, обманываясь поневоле эффектом размерной трансформации…

– Глаза открой, Нэтти! Посмотри, какая красота!

И я открыл… дух захватило от высоты и простора… и от чувства полета, потому что Дэнни держал меня над обрывом на вытянутых руках!

В лицо бил ветер, взметая волосы, небо сияло чистой лазурью, солнце тянуло ко мне лучи, точно крепкие горячие ладони – принять в объятия, укачать на своей золотой груди… И что-то сделалось со мною вдруг: я раскинул крыльями руки и заорал на одной ноте, просто для того, чтобы сбросить этот сумасшедший избыток эмоций, от которого, выражаясь языком Дэнни, зашкаливали датчики и сбоили все системы:

– Ааааааааа!.. Ааааа!..

А потом я, кажется, вырубился, и открыл глаза снова, уже лежа на теплой траве, головой у сикера на коленях. Он задумчиво водил по моему лбу своими тонкими пальцами, втянув смертоносные боевые когти.

– А ты ведь рожден для неба, Нэт Риверс, ты знаешь об этом?

Я улыбнулся:

– Откуда бы мне, Дэн? Я ведь даже не хожу, а езжу. Я, получается, автобот!

Он остался серьезным.

– Ты крылатый, Риверс. Просто у тебя украли твое небо. Но мы с тобой однажды полетим, вот увидишь. Мы – полетим!

4.

Кибертронцы, живущие среди людей, переняли и некоторые людские обычаи. Они, например, азартно включались в подарочную гонку под Рождество, обменивались изукрашенными сердечками на День святого Валентина, в этом порой доходя до абсурда – однажды, рассказывал Дэнни, кто-то из сикеров церемонно преподнес валентинку командиру базы – в знак уважения, и разговоры, сопровождаемые взрывами смеха, долго еще не стихали в округе. День рождения не стал исключением. На Земле кибертронцы считали время по человеческим меркам – цифры получались чудовищные, но это совершенно не смущало 2000-летних «юношей» и 1000-летних «мальчишек». Надо сказать, что женщин среди кибертронцев даже изначально было катастрофически мало, после войны же их почти не осталось вовсе, и потому у них не принимались в расчет гендерные различия, свойственные людям, и условности, из них вытекающие (отсюда, я полагаю, и курьезы типа валентинки для командира).

Когда мне пришло приглашение на день рождения от предков Скайдэнса, Миа ощутимо опешила и минут пять молчала, переваривая ситуацию, в то время как я с любопытством рассматривал яркую открытку, которая гласила:

«Первая Триада базы Норт-Айленд имеет честь пригласить Нэтаниэла Риверса на семейное торжество по случаю 1600 Дня активации нашего спарклинга Скайдэнса. Оное торжество состоится в день 22 месяца октября года сего, в 17.00 пополудни.

Искренне Ваши,

Старскрим, Тандеркрэкер, Скайварп».



Вот тут уже застыл, хватая ртом воздух, и ваш покорный слуга. Первая Триада. Легендарные свирепые Охотники, наводившие ужас на врагов тысячелетиями, – вот кто были родители (точнее, выражаясь языком кибертронцев, создатели) моего друга Дэнни!

– Нэт, – обретя наконец дар речи, мягко начала Миа. – Нэтти, ты ведь, разумеется, не собираешься туда идти? И – запоздало, конечно, но я спрошу – когда ты успел познакомиться со Скайдэнсом и почему скрыл это от меня?

Я набрал в грудь воздуха и выпалил на одном дыхании, почти не заикаясь:

– Разумеется, собираюсь. Месяц назад. И не скрыл, а просто не сказал.

– Это, дорогой мой, одно и то же! – строго отрезала Миа. И уже мягче добавила, присев на корточки перед моим креслом:

– Почему Скайдэнс? Почему бы тебе не подружиться с кем-нибудь из одноклассников? С Дианой Маргулис или с Томом Крикетом, например... мы с его отцом вместе работаем...

– Миа, с родителями Дэнни ты тоже вместе работаешь… ну, почти.

– Кибертронцы не посещают психолога, Нэт. Мы вообще не пересекаемся по службе. И послушай меня, дорогой. Сикеры – не только чужаки, но и бывшие враги, агрессивные и опасные. И потом, эта дружба… ты понимаешь, что ты будешь уже седым, а твой друг еще свою Академию не окончит? И еще… Нэт, ты знаешь, что представляет собой их «семья»?

Я почувствовал, что закипаю, и мысленно начал считать до десяти и обратно, как советовал психолог в больнице.

– Я не хочу, – начал я и шумно перевел дух, боясь сорваться в истерику, – я не хочу дружить ни с Томом Крикетом, ни с Дианой Маргулис, ни с кем-то еще. Они все считают меня жалким уродом, понимаешь? Они зовут меня Колёсным, Миа. А Дэн – по имени! Для него я – нормальный! И, видимо, для предков его – тоже! Он сказал, что однажды я буду летать, понимаешь? Он ведь совсем как ты – верит в меня…

Горло перехватило, но я, глубоко вздохнув, продолжил, а Миа внимательно слушала, мягко глядя мне прямо в глаза:

– Он улетит через два года на свой Новый Кибертрон, и мы вряд ли увидимся еще. Но хотя бы до этого момента у меня будет друг!

– Хорошо, дорогой. А семья на троих тебя не смущает?

– Миа, только вот этого не надо. Я знаю, что сикеры живут триадами, и для них это – закон и норма. И я знаю, откуда у них спарки берутся… Но ты же сама сказала – они другие, не как мы. Позволь мне пойти, ну пожалуйста!

В итоге, «в день 22 месяца октября года сего, в 17.00 пополудни» я стоял перед дверью огромного ангара, служившего домом семейству Дэнни. Миа, высадив меня, поспешно уехала – видимо, боясь передумать – а я остался, сжимая в руках завернутый в подарочную упаковку «Большой Атлас мира» и снова считая про себя до десяти и обратно. И не успел я коснуться массивной кнопки звонка, как дверь распахнулась и на пороге возник знакомый мне ранее лишь по фотографиям в интернете высокий сереброкрылый десептикон с тонким и строгим лицом.

– Добро пожаловать, спарк Риверс, – церемонно поприветствовал меня легендарный коммандер Старскрим, и я, окончательно оробев, въехал под высоченные своды ангара. Отвоеванный у Миа визит на «День активации» уже переставал казаться такой уж отличной идеей, когда я увидел поспешающего ко мне Скайдэнса. За ним двигались еще два взрослых сикера – голубой и черно-фиолетовый. Все они были в режиме размерной трансформации – кроме меня, в ангаре находились несколько мужчин в военной форме.

– Нэт, круто, что ты пришел! – положил руку мне на плечо Дэнни. – О, это что, подарок? Мне? Дани Варп, посмотри, что мне Нэт принес, – обратился он к черно-фиолетовому десептикону, цепляя когтями упаковку и в нетерпении разрезая ее на множество блестящих ленточек. – Опи Тандер, опи Стар, дани Варп, – познакомьтесь, это и есть мой друг Нэт Риверс! – спохватившись, вежливо представил он меня, а я, хоть и уверял Миа, что меня совершенно не шокируют особенности семейного устройства сикеров, глаз не мог поднять, представляя грозного Скайварпа с округлым животиком, вяжущего в кресле-качалке крошечный чепчик…

– Спарки не носят чепчики, Нэт Риверс, – проговорил Скайварп и рассмеялся неожиданно приятным звонким смехом. – Прости, я считал тебя случайно, я больше не буду… Тандер, – подтолкнул он голубого – в следующий раз это будешь ты! Я лично куплю тебе кресло-качалку и эти… как их, Нэт? – А, спицы!

Я охренел окончательно, мои щеки полыхали до самых ушей, а два ведомых самой знаменитой десептиконской триады хохотали во всю мощь своих вокалайзеров. Больше того, им вторили Старскрим и Дэнни, как будто я сказал что-то невероятно смешное… а я и не говорил даже, просто подумал.

– Нэтти, – приобнял меня за плечи, отсмеявшись, Скайдэнс. – Извини, их до сих пор страшно забавляет реакция землян на наши обычаи. Пойдем к столу – для людей есть индейка и торт.

Смешать традиционную индейку на День благодарения и именинный торт – это было так по-кибертронски! Но я, кажется, начинал привыкать.

Индейка показалась мне невероятно вкусной, и готов поспорить, никогда и никто на свете не едал такого нежного шоколадного торта из супермаркета, какой ел я на дне активации моего друга в окружении его убийственной во всех смыслах родни и друзей семьи. Сами сикеры пили что-то ярко-голубое и светящееся из красивых резных кубов. Энергон, догадался я. Только куб Дэнни отчего-то не светился. Я спросил его об этом, и он улыбнулся:

– Мне еще нельзя высокозаряженный. Это то же самое, что ваш виски. Но, – и он понизил голос до шепота, – я обязательно попробую его в Академии…

– Тишина, – слегка пристукнул пустым кубом по тяжелой столешнице Старскрим. Все разговоры немедленно стихли, Тандер и Скайварп сияли на своего ведущего совершенно влюбленной и уже немного расфокусированной оптикой, военные вежливо приготовились слушать.

– Бывшие враги и нынешние друзья, – начал Старскрим, – сегодня мы отмечаем День активации нашего младшего – но не последнего – спарка Скайдэнса. Согласно земному обычаю, виновнику торжества в этот день полагается подарок. Скай попросил очень необычную вещь, – коммандер выдержал паузу. – Он попросил разрешения на полет вместе со своим другом Нэтом Риверсом. И мы даем ему это разрешение при поддержке уважаемого руководства базы Норт-Айленд! Скай и Нэт, вы можете готовиться к полету.

Мой друг улыбался, показывая острые клыки, и торжествующе сверкал фиолетовой оптикой, а я не верил своим ушам. Я, кто не может ни шагу сделать по твердой земле, полечу!

– Благодарю, дорогие создатели, – он встал и склонил голову. – Все, Нэт, погнали! Я ж говорил тебе, что мы с тобой будем летать!

Он выдернул меня из кресла, подхватил на руки и вынесся со мной из ангара через другую дверь, за которой сразу начиналась длинная взлетная полоса.

Я и до сих пор не знаю, каким образом Старскрим добился разрешения на полет для меня – несовершеннолетнего гражданского с ограниченными возможностями, к тому же минуя такой важный пункт, как согласие моего опекуна. Видимо, у сикеров имелись свои каналы и связи. Да в тот волшебный вечер меня это и не интересовало – половина моего существа ликовала, а половина сжималась от страха за то, что в последний момент что-то изменится и я останусь на земле… Но все было по-прежнему – прекрасные крылатые создания, я сам на руках у моего друга, серая лента взлетной полосы – и небо. Чистое, вольное, огромное небо над нами.

Они трансформировались одновременно – все четверо. Я сам не понял, как уже оказался в кабине самого настоящего военного самолета, окруженный мягкой вибрацией живого организма. Ремни безопасности охватили меня, как крепкие нежные объятия, веселый голос Дэнни зазвучал словно внутри моей головы:

– Ну, приготовься, сейчас покатаемся! Перегрузки при взлете скину на себя, ты и не почувствуешь ничего.

Я первым делом вцепился в «рожок» штурвала, так на моем месте сделал бы любой мальчишка – но реакция сикера оказалась довольно неожиданной. В ответ на касание моей ладони истребитель издал странный звук, более всего напоминающий всхлип или сбившееся дыхание, а потом рявкнул:

– Не трогай!

Я испуганно отдернул руку, ничего не понимая, а Дэнни уже покаянно рокотал:

– Прости. Это слишком чувствительная точка… потом объясню, если захочешь. Ничего не трогай, ни за что не держись – я сам тебя держу. А теперь – поехали! Йух-ху-у-у!

И мы начали разбег… пространство кокпита вокруг ощущалось как мягкий безопасный кокон, и когда Скайдэнс оторвался от земли, меня лишь слегка прижало к сиденью, хотя он стрелой ушел в шелковую синеву. Небо летело навстречу – и горло перехватывало, слезы выступали на глаза, сбегали по щекам и подсыхали на коже соленой корочкой. Дышалось легко и свободно даже без обязательной для пилотов обычных истребителей кислородной маски – Дэнни дарил мне свое дыхание, мы с ним были как одна мощная, грозная сущность. Это невозможно описать словами – только почувствовать…

– Смотри, Нэтти – солнце садится!

Сикер развернулся в воздухе – и кабину затопил огонь. Закат полыхал, казалось, прямо вокруг нас – и мы с Дэном были в эпицентре этого живого костра.

– Классное у вас Солнце… – задумчиво прошептал голос сикера где-то во мне. – Теплое, красивое… Похоже на наши Искры.

– Я не видел, – ответил я.

– Возможно, однажды увидишь, – сказал мой самолет, вылетая из постепенно тускнеющих облаков.

– Ну что, Нэт, – потанцуем? Положи ладонь на приборную панель, вот тут, справа – ты будешь видеть и чувствовать все то же, что и я. Готов?

Я только кивнул – от волнения пропал голос, но меня поняли правильно. Ладонь легла в указанное место… и через несколько секунд я понял, почему у моего друга такое имя.

Он на самом деле танцевал в воздухе – и я вместе с ним. «Петли», «чакры», «горки» и «бочки» следовали одна за другой в каком-то ведомом лишь ему одному ритме, как будто внутри у сикера и правда звучала музыка. Я неправильно выразился, сказав, что я был с ним. Я был им в те волшебные мгновения – невероятным творением чуждого Бога, вольным, как само небо, с корпусом из живой стали и пульсирующей чистым светом Искрой. Ветер закручивался вокруг меня, воздушные потоки ласкали крылья, небо менялось с землей – но ни крупицы страха не было в моем сердце, только – радость и вдохновение. Так художники пишут картины, так музыканты создают симфонии, так поэты легким росчерком пера нанизывают на строки единственно правильные и нужные слова… И когда мы ушли в финальный штопор, и земля очередной раз понеслась навстречу, я допустил на мгновение, что на этом можно было бы и закончить – все равно никогда в своей бедной, убогой жизни мне не испытать ничего похожего на это упоение свободой и мощью… да, в тот момент я действительно так думал.

А между тем в небе мы были не одни. Скользнув над самой землей, Скайдэнс резко прянул вверх, и я увидел – нет, скорее почувствовал рядом еще три крылатые тени. Нас сопровождали – создатели Дэна, как и любые родители, беспокоились за свою бесшабашную «искорку». И тут я понял, что не так уж сикеры и отличаются в этом смысле от людей, несмотря на шокирующее семейное устройство и не менее шокирующие особенности физиологии. Мой друг был окружен вниманием и любовью, как я когда-то… да и теперь мне было грех жаловаться, пусть моя семья и была совсем не такой, какую можно считать идеальной. В этот вечер я понял одну важную вещь – жизнь вообще не обязана быть такой, как хочется, а весь секрет в том, умеем ли мы быть счастливыми. Вот Дэнни – он умел, я недавно ощутил это всем своим существом. А мне только предстояло этому научиться.

5.

После того дня рождения и полета я словно начал жить заново, как будто вся радость мира вновь вернулась ко мне. Я просыпался с улыбкой, с улыбкой засыпал, где-то в середине груди поселилось тепло, как если бы во мне тоже загорелась Искра. Имя ее было – Скайдэнс. Мы встречались каждый день – Дэнни ждал меня после занятий, и у нас, как правило, было два-три часа до начала его тренировок и домашнего обучения. Мы редко бывали друг у друга дома – сикерская природа протестовала против закрытых помещений, Дэн даже собственный ангар переносил с трудом, хотя я находил его дом очень интересным и на свой, кибертронский, лад довольно уютным. Старшая триада держалась со мной церемонно-любезно, и для меня всегда приберегалось какое-нибудь «человеческое» угощение, так же, как и Миа приобрела привычку держать в доме кубик-другой энергона для моего друга. Но чаще всего мы просто болтались по улицам нашего пригорода, слушали музыку, сидя на любимом обрыве над водой, или зависали в «интернациональном» кинотеатре «Старый Кибертрон» – как показала практика, земное кино тоже нравилось нашим инопланетным соседям. Кроме того, там крутили и кибертронские «холо», на которые валом валило человеческое население со всех окрестностей. Во взглядах на искусство мы с Дэном, к огорчению обоих, разошлись кардинально. Он – кто бы мог подумать – просто торчал от классики, особенно предпочитал Бетховена, Вивальди и Баха. Надо было видеть выражение его лица, когда он, подключившись напрямую к плееру (серебристый проводок с резким щелчком выстреливал у него из запястья), погружался в занудную звуковую «кашу». И он как от огня шарахался от моих любимых «Metallica», «Slayer» и «Sepultura», утверждая, что это дикая музыка, да и не музыка вовсе. Дэн любил фильмы с Чарли Чаплином, которые мне казались безнадежным старьем, о чем я ему безапелляционно сообщал, а он снисходительно улыбался и говорил, что я еще не дорос до настоящего кино.

В одном мы сходились от и до – оба мы любили «холо», в которых показывали древний Вос. Колыбель сикеров – так говорил о нем Скайдэнс. Его старшие еще помнили этот воздушный, сияющий город, похожий на огромный хрустальный дворец, где из каждого окна было видно небо, которое серебряными иглами пронзали тонкие башни и шпили… Дома у Дэна бережно хранился оплавленный кристалл, вспыхивавший радугами на сколах, когда на него попадали солнечные лучи. Старскрим говорил, что из этого материала были выстроены стены Воса. Сказочный город давно лежал в руинах, пав первой жертвой войны, уничтоживший Старый Кибертрон, а Искры его детей все еще тосковали о нем.

– На самом деле, я не хочу в Академию, Нэт, – говорил мне как-то Дэнни. Стоял декабрь, мягкий калифорнийский декабрь – плюс пятнадцать и мелкий дождичек сеткой за окном моей комнаты. – Военная карьера не для меня. По-моему, умение строить сейчас – намного важнее умения разрушать.

– Так откажись. Объясни своим.

Я сидел напротив Дэна, валявшегося на животе прямо на полу. Даже в режиме размерной трансформации ему было неудобно на стульях и в креслах – мешали крылья. А на полу он вольготно раскидывал их на половину комнаты, и они издавали то ли шелест, то ли тихий звон при каждом его движении.

– А ты попробуй объяснить что-то опи Стару… Знаешь, какой скандал поднимется? Тут и опи Тандер не поможет, а дани всегда на стороне ведущего. И они скорее в деактив все втроем уйдут, чем поссорятся всерьез. Я не могу провоцировать их, мне проще сделать как они хотят. Знаешь, я иногда тебе завидую, что у тебя одна Миа, честное слово…

– Ой, прости, Нэт, – спохватился он, – я совсем не то имел в виду…

Но я понял все правильно. Наверное, тяжело расти в такой сложной семье, где родителей аж трое и все они зациклены друг на друге.

– Забей, Дэн. Я понял. А ты знаешь, ты вполне успеешь и в Академию, и в любое другое место... ты везде и все успеешь – вы ведь живете тысячи лет, это практически вечность по сравнению с нашими восьмьюдесятью или даже девяноста!

Сикер внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Вот это меня и беспокоит, Нэтти. И чем дальше, тем больше. Потому что самого главного я боюсь не успеть.

Меня затопили благодарное тепло и печаль. Кто я был в огромной жизни Дэна? Лишь краткий миг, огонек свечи, бабочка-однодневка… Я положил руку на его светлое крыло, почувствовав, как от прикосновения моей ладони по живому металлу прошел трепет.

– Не думай об этом, Скай. Просто не думай.

– А ты? Ты – тоже не думаешь?

На этот вопрос ответа у меня не было.

…Если моя жизнь вне школы стала почти прекрасна, то школьные дни делались все черней и черней. В классе ко мне всегда относились прохладно – половина жалела, половина презирала, но интересен я не был никому. До встречи с сикером меня не замечали – но после того, как я подружился с Дэнни, меня по-настоящему возненавидели. Я не раз читал и слышал о том, что люди не принимают тех, кто отличается от них самих, но сейчас на собственном опыте столкнулся не просто с неприятием – с отторжением. Я и без того был для остальных ребят чужаком, и теперь не могу винить их в этом. Я рано встретился со смертью, ужас пережитого все еще держал в плену мою душу, и это каким-то образом отталкивало от меня окружающих – ведь в детстве такие вещи чувствуются особенно сильно. Однако потребность в дружбе и любви никуда не делась, и случай свел меня с тем, кто смог мне это дать в полной мере. И по воле того же случая им оказалось существо еще более чуждое, чем я. Тогда я об этом не думал, но теперь понимаю, насколько одинок был Скайдэнс. Как бы ни любили его старшие, они прежде всего были замкнуты друг на друге – такова уж природа этих созданий, а никого из сверстников рядом не было. Поэтому, если вдуматься, мы потянулись друг к другу совершенно естественно – одно одиночество к другому. Только слишком много различий разделяло людей и кибертронцев – от внешнего вида и физиологии до обычаев и семейного устройства. Как я могу винить одноклассников, если все их представления о верном и неверном, воспитанные в семье, кричали о том, что мы с Дэнни – неправильные и дружба наша противоестественна? Тогда, в свои неполных четырнадцать, я не понимал этого, и неприятие сверстников переживалось горько и больно.

– Эй, Колёсный! – это Майк Драйзер, главный заводила и любитель поразвлечься за мой счет. – Что это твой дружок тебя не встречает? Другого нашел? А то, может, скоро втроем жить начнете, у крылатых пидоров, говорят, так принято!

С Майком рядом, как водится, свита – такие клоуны не могут без публики. Я уже и не припомню сейчас, как их звали… Но отголоски бешенства, охватившее меня при этих словах, ощущаю и теперь.

– А прикинь, сикер ему детеныша заделает? – вторит кто-то из свиты и шепотом, только для своих, добавляет еще какую-то мерзость.

Смех их отвратителен, как ведро помоев. Я молчу, делаю вид, что меня не касается, а внутри закипает горько-соленая чернота, замешанная на слезах и зарождающейся ненависти.

– Да ну, он же ниже пояса и не чувствует ничего, кому интересно такого трахать? Даже железяке своему не нужен, уродец!

Я изгибаюсь в своем кресле и поднимаю с земли камень. Горько-соленая чернота заливает глаза, затапливает мысли. Последнее, что я вижу ясно – это смеющееся лицо Майка, и слышу свой голос:

– Прекратите. Пожалуйста.

А потом – снова смех, плотный и вязкий, мерзкий до невозможности...

И я швыряю свой камень в этот ненавистный смех.

Кто из них первым меня ударил – я до сих пор не знаю. Возможно, и драться-то всерьез не хотели, но стадный инстинкт и извечное «непохожего – бей!» сыграли свою роль. Кто-то начал, остальные продолжили… и вот мы уже катаемся клубком в уличной пыли и молотим друг друга кулаками. На земле я беспомощен, как полураздавленный червяк, я ненавижу, кажется, в этот момент весь мир, а мир расплывается перед глазами, тонет в красной пелене, отвечает мне такой же ненавистью…

И тут я услышал этот звук – не рев даже, а злобный, устрашающий визг, прямо перед глазами полыхнуло пламя – и тут же погасло, утопленное в пожухшей зимней траве. Полные ужаса вопли моих недавних обидчиков окончательно привели меня в чувство, и я смог наконец-то увидеть полную картину происходящего. Майк Драйзер, бледный и трясущийся, сидел на земле и не делал попытки подняться, пятки его подельников сверкали уже совсем далеко, а над всем этим разгромом висел в воздухе мой десептикон, гневно визжа турбинами и ощетинившись ракетами, в альтформе расположенными под крыльями. Конечно, бедняга Майк не мог знать, что оружие у него, как у любого спарклинга, еще не активировалось и принесло бы вреда не больше, чем детское ружье с резиновыми пульками. Поэтому истерящий истребитель, зависший над головой и угрожающий жестокой расправой, показался Драйзеру самым настоящим кошмаром, почище чикагского. Я пару секунд тупо лежал и смотрел, как по штанам у Майка расползается большое мокрое пятно, а потом заорал что было мочи:

– Скайдэнс! Прекрати это немедленно! Я в порядке!

Дэнни предсказуемо не реагировал. Тогда я стянул с себя красную куртку и замахал ею как сумасшедший, не прекращая звать его по имени. Наконец этот псих меня услышал – а точнее, увидел, – и заткнулся, как будто ему звук выключили, и тут же буквально ссыпался на землю, трансформируясь на лету, переходя в размерный режим и уже привычно хватая меня на руки…

Бедный перепуганный Майк вылетел у меня из головы. Перед глазами была лишь узкая фиолетовая оптика… нет, глаза моего друга, в которых застыл самый настоящий ужас. Необыкновенный живой металл под моими ладонями был горячим, крылья сложить он не мог – и они по-прежнему угрожающе топорщились за спиной, делая его похожим на огромную рассерженную птицу.

– Дэн… Скай, посмотри – все хорошо, я в порядке, даже крови нет, тише, уймись уже. Тут и так сейчас народу будет не протолкнуться…

И тут я случайно глянул на скорчившуюся фигурку Драйзера.

– Майки… Иди домой, – как можно мягче сказал я. – Он бы не повредил вам, даже если бы захотел.

– Я хотел, Нэт, – проскрежетал Скайдэнс. – Я хотел. Хотел.

Я прижимал его к себе – горячего, дрожащего, напуганного до деактива собственной реакцией – тихонько поглаживал плечи, беспокойные крылья, длинные острые когти, что никак не могли втянуться в пазы, бормотал какую-то успокоительную чушь… Не помогало, и тогда я понял, что отвлечь съехавшего с катушек сикера можно только действием.

– Увези меня отсюда, Дэн. Куда угодно.

– Я хотел их убить, Нэтти. Я. Хотел. Убить.

– Ты мне все расскажешь – на обрыве, там небо близко. Я все услышу. Поехали.

– Небо близко…– повторил Скайдэнс рассеянно, как во сне, и зашагал в указанном направлении, позабыв начисто о моем кресле и по-прежнему прижимая меня к себе. Где-то в глубине его корпуса толкался беспокойный, неровный пульс – так чувствовалось бы, наверное, движение языков пламени, сумей кто-нибудь прижаться к ним щекой. Так не ощущается человеческое сердце – это билась, с ума сходила Искра моего друга, и я успокоительным жестом прижал к его груди ладонь. Пульс на миг затрепыхался огромной бабочкой – и притих, выравниваясь постепенно, зазвучал в такт биению моего собственного сердца.

– Ты бы не смог убить, Дэнни, – сказал я, когда мы уже сидели на нашем обрыве. Точнее, это сикер сидел, по обыкновению свесив в пропасть длинные ноги, а я все еще оставался прижатым к медленно остывающему серебристому корпусу.

– И вообще… ты забыл мое кресло.

– Ничего. Потом заберем. Ты легкий. А убить я бы смог. Я воин от рождения, и функция защиты прописана у моей расы во всех протоколах. Нэт, я серьезно. Я опасен. Но не для тебя, не думай…

– Я не думаю, Дэн. Я вообще об этом не думаю. И ты не заморачивайся. И вообще… Ты же видишь, какой я. У меня никогда не будет в жизни того же, что у других людей. Я никогда не смогу ходить, бегать, заниматься любовью. У меня не будет семьи, детей. Когда мы летели тогда… я думал о том, что на этом можно бы и точку поставить. Все равно ничего лучше со мной уже не случится.

– Не говори так больше, – сикер отстранил меня от себя, заглянул в глаза своими странными, чужими, самыми красивыми на свете глазами. – Никогда так не говори. Я чуть не убил их, Нэт. Чуть не убил из-за тебя…

Я молчал. Молчал и слушал, как в груди его мерно бьется неистовый, ясный Свет иного мира. Скользил руками по гладкому живому металлу груди и плеч, ощущал, какой он весь нездешний, другой – и близкий мне, как никто, даже Миа.

– Я люблю тебя, Дэн, – сказал я единственно правильное и нужное на тот момент. – Ты лучшее, что у меня есть, честное слово.

И тут я услышал голос Миа, зовущей меня по имени, и увидел, как она, тоненькая, взволнованная, легко бежит к нам по склону холма. А следом за ней жутковатый «опи Стар», и мистер Драйзер, и еще какие-то люди, включая двоих полицейских.

–Надо идти, – выдохнул я. – Сейчас начнется.

– Ага, – отозвался Дэн. – По ходу, мы в полном дерьме.

И, как показали дальнейшие события, он оказался прав.

6.

Как выяснилось, это была вовсе не подростковая разборка, а межрасовый конфликт.

– Пре-це-дент! – назидательно тряс пальцем начальник полицейского участка сержант Флинт. – Вы, молодые люди – и не люди – создали прецедент! И он требует серьезного разбирательства.

И напрасно я с пеной у рта доказывал, что Дэнни просто защищал меня, что он не причинил никому вреда – моего несчастного друга заперли под домашний арест «до выяснения обстоятельств». Разумеется, Майк Драйзер и его отец орали громче всех, Миа, как я и думал, встала на нашу сторону, Старскрим был мрачно молчалив, и когда они с Дэном уходили, непонятная тяжесть стеснила мне сердце. Мир вокруг поплыл, и, как сквозь вату, я слышал спор Миа с мистером Флинтом.

– Не прикидывайтесь дурочкой, миссис Спирс. Вы же понимаете, что произошло – пришелец трансформировался в боевую альтформу и угрожал детям! Земным детям!

– Он не мог причинить вреда. Его боевая система не активна, он сам еще ребенок. Вы же изучали физиологию кибертронцев, сержант.

– Мальчишки напуганы до икоты – разве этого недостаточно? Этого нельзя так оставлять, и моя обязанность – доложить о произошедшем куда следует, миссис Спирс.

– А что вы скажете о моем ребенке? О моем беспомощном ребенке, которого ваши «мальчишки» избивали безо всякого снисхождения? Скайдэнс и Нэт – друзья, и это вполне нормальная реакция с его стороны. И если вы дадите делу дальнейший ход, я буду вынуждена подать иск за издевательства над инвалидом, сержант Флинт!

«Беспомощный ребенок», «инвалид»… Как я ненавидел эти слова! Как я ненавидел в тот момент самого себя – ведь не будь я таким уродом, я сам мог бы начистить рожу любому обидчику, и Дэнни не попал бы в такой переплет из-за меня. Дэнни… Для него я был – равный. С ним я летал – в мечтах и наяву. Дэнни. Верните мне Дэнни!..

Кажется, я кричал. В середине груди как будто сидел железный крюк с привязанной к нему веревкой, за которую тянули и дергали, причиняя неимоверную боль. Сквозь эту боль всплывали лица, голоса, фрагменты окружающей обстановки. Меня куда-то везли, Миа пыталась ласково взять меня за руку, она всегда так утешала меня, – я выдирался и корчился, любое прикосновение было ненавистным и болезненным. Только одни руки я хотел ощущать, только один голос слышать.

– Скай.

Очнулся я на следующее утро у себя в спальне. За окном шел дождь – стук капель по жестяному подоконнику снаружи я услышал до того, как открыл глаза. Миа сидела рядом за столом и спала, уронив голову на руки, черные волосы с редкими серебристыми нитями рассыпались по страницам книги. Голова ее лежала вполоборота, и я впервые заметил легкую сеточку морщин около глаз, тонкие линии от крыльев носа к уголкам губ. Она почувствовала мой взгляд – и открыла глаза.

– Нэтти. Прости, я задремала. Как ты?

Она любила меня – в ту минуту я это ясно понял. Любила с первого дня, как увидела, и будет любить всегда, как может любить только один человек на свете.

– Я в порядке… мама.

Она пересела ко мне на кровать и молча обняла теплыми тонкими руками.

– Все будет хорошо, дорогой. Все будет хорошо.

Но хорошо на самом деле не было. Дождь все сыпал и сыпал, в груди тянуло, все вокруг было – неизбывная тоска. Тоска и одиночество.

– Дэнни, – позвал я мысленно, не выдержав. – Дэнни, где ты?

«Крюк» впился больнее. Я чувствовал, как друг мой зовет меня, – но не слышал его голоса, и это выматывало и сводило с ума. Я готов был расцарапать себе грудь в поисках источника боли, но в конце концов просто обхватил себя руками за плечи и тихо, тонко завыл – тоскливо, без слез. Звук этот как будто притупил мучительные ощущения внутри, я раскачивался в жутком подобии медитации, и постепенно собственный голос стал спасительной точкой, в которую хотелось уйти, схлопнуться, закрыться…

Голоса внизу вытянули меня из надвигающегося забытья. Голос Миа – тихий, тревожный, и еще один, с жестким кибертронским акцентом. Я немедленно встряхнулся и подъехал к самым перилам маленькой балюстрады, на которую выходили двери наших спален. В гостиной были Миа и… Скайварп!

– Миссис Спирс, – вполголоса говорил «дани Варп». – Нам очень нужен спарк Нэт. Скаю нужен. Он в очень плохом состоянии, Миа.

– Мне кто-нибудь объяснит наконец, что вообще происходит с детьми? – в голосе Миа прорезалось отчаяние. – Нэт весь день сам не свой, вчера такая истерика была, что только снотворное помогло…

Сикер пошумел вентиляцией – я узнал эту привычку, Дэнни так делал, когда волновался, – и сказал:

– Это была не истерика. Вы об искровой связи слышали?

– Господи… Погодите, вы сейчас о чем? Нэтти – человек, не кибертронец!

– Мы тоже не думали, что такое возможно между представителями разных рас. Иначе всеми силами воспрепятствовали бы их общению, вообще не допустили бы контакта Ская с людьми.

Я похолодел от одной мысли, что мог бы никогда не узнать Дэнни.

– Но послушайте, – Миа растерянно уронила руки, – у Нэта ведь нет Искры. Связи просто негде было бы закрепиться!

– Вы называете это подсознанием, душой. Миа, наши души можно потрогать, ваши – материя столь тонкая, что вы в нее почти не верите. И все-таки природа у них, видимо, одна. Но из-за межрасовых различий спарки не могут синхронизироваться, и это причиняет им боль. У Скайдэнса это особенно сильно – мы, сикеры, образовываем искровую связь раз и навсегда. Вы обеспокоены, Миа – для нас же это просто трагедия.

– Но Скайварп, послушайте… разве для возникновения Связи не нужен сексуальный контакт?

В ее голосе звучал неподдельный ужас, я же вспоминал, как трепетали под моими прикосновениями серебристые крылья, как легко ладони скользили по гладкому живому металлу… и понимал, что не имел бы ничего против уже давно.

– Не всегда. Даже у людей бывает так, что Искры изначально настроены друг на друга, и тогда они узнают друг друга с первого взгляда. Вы чаще всего смеетесь над подобными сказками… Но это, скорее всего, и случилось с Нэтом и Скаем. Связь активировалась окончательно при стрессе. И… Миа, нам сообщили, что местные власти требуют высылки Скайдэнса на Новый Кибертрон.

«Крюк» рванул снова, раздирая мне внутренности, вышибая дыхание.

– Нет!!!

Я не узнал собственный голос, это был какой-то животный придушенный хрип, но меня услышали оба. Видимо, вид у меня был тот еще, потому что Миа колебалась ровно мгновение, а потом сказала:

– Собирайся, Нэтти. Ты нужен Дэну.

Я снова летел. Скайварп нес меня в себе, осторожно прижимая ремнями безопасности, не форсируя скорость, двигаясь мягко и плавно. Опасная, свирепая, но бережная птица, несущая своему птенцу – жизнь. Я это понял, едва въехал на порог их ангара в заботливо подставленном кресле. Если наш дом был полон тоски и тревоги, то здесь будто кто-то щедрой рукой расплескал отчаяние и боль. Старскрим, пренебрегая на этот раз размерной трансформацией, огромный и поникший, опустив крылья, сидел в ногах зарядной платформы Дэнни. В руке он сжимал узкую ладонь с такой знакомой царапиной на запястье, сияющую и светлую днем назад, а теперь тусклую и безжизненную. Тандеркрэкер свернулся прямо на полу, изящный, как китайский дракон, голова его лежала на коленях ведущего, голубые крылья трепетали и вздрагивали, точно у присевшей на землю бабочки. Когда я приблизился, оба встрепенулись и посмотрели на меня с одинаковой надеждой. Скайварп наклонился над платформой и тихо позвал:

– Скай… Скайдэнс, онлайн.

– Нэт?

Голос моего друга едва шелестел, и не верилось, что в своем настоящем размере он обычно орал, как бешеная центрифуга.

– Погоди, Нэт, я сейчас… сейчас.

– Не трансформируйся, не надо, – ответил я и вопросительно посмотрел на оживившихся старших сикеров. Старскрим протянул руку, предварительно втянув острые когти размером с хорошую саблю. Длинные пальцы осторожно сомкнулись вокруг меня – и миг спустя я уже лежал на груди у Скайдэнса, впитывая всем существом пульсацию его Искры, растворяясь в ее живом тепле. Скайдэнс поднял руку и тихонько погладил меня по спине кончиком пальца. Потом он вздохнул счастливо и успокоенно – и в лицо мне ударил жаркий ветер; запах топлива, разогретого масла и еще чего-то совсем особенного, свойственного только Дэну, окутал меня – и стало спокойно и безопасно, как будто я наконец оказался дома. Старшие покинули нас – а я и не заметил, разморенный тягучей, сладкой, правильной близостью, убаюканный мерным гулом внутренних систем, ощущая каждое движение в большом, горячем теле Скайдэнса, как своё собственное.

– Нэтти… Погоди, лучше все-таки трансформироваться. Ты… такой уязвимый. Давай-ка вот сюда, за спину. И от крыльев подальше.

Он аккуратно передвинул меня ближе к стене, садясь на край платформы, повел плечами, обернулся, проверяя, в достаточной ли я безопасности…

И я увидел это снова. По корпусу прошла волна, как по высокой траве в летнем поле. Детали живой брони двигались и перемещались, словно цветные стеклышки в окошке калейдоскопа, создавая новые очертания, перетекая, меняя размер и форму. Крылья дернулись, как при попытке взлететь – и, уменьшившись, снова сияющими лезвиями встали за спиной. И вот он сидел передо мной, маленький и беззащитный на этой огромной платформе. Точно такой же, как и я.

– Я улетаю, Нэт. Они высылают меня, и тут ничего не поделать. За меня вся триада просила – не помогло. Опи Стар рвал и метал, я думал, ангар по винтику разнесет, Тандер и Варп вдвоем едва успокоили.

«Крюк» в середине груди снова больно потянул… душу? – захотелось опять обнять себя руками и тихонько, безнадежно завыть на одной ноте.

– Когда?

– Мне дали неделю. Нэт, что ты чувствуешь – вот здесь?

Дэнни приложил ладонь к моей груди – и сердце рванулось ей навстречу, слезы выступили на глазах.

– Тянет. И без тебя мне совсем никак. Это Связь, да?

– Да. И мне без тебя – тоже никак…

– Мы умрем теперь, Дэнни?

Я задал этот вопрос не задумываясь, просто высказал то, что вертелось в голове все это время. Сикер пододвинулся ко мне близко-близко, положил руки мне на плечи.

– Не обязательно. И у кибертронцев случаются разлуки, ссоры и даже разрыв Связи. Это очень больно, но умирают только те, кто сами выбирают такую судьбу. Нам нужно… синхронизироваться, подстроиться друг под друга – и тогда мы будем чувствовать один другого даже через половину Вселенной.

– Но ведь мы не увидимся больше. Я состарюсь и умру раньше, чем ты станешь взрослым. Зачем тебе эта Связь, Скай?

– Я люблю тебя, – просто сказал Дэнни. – Ты свет моей Искры. Я открою ее тебе, если ты захочешь… и тогда ты до конца времен будешь жить во мне, даже когда исчезнет твое тело. А я буду – в тебе.

– А как же твоя собственная триада, бэты?..

Скайдэнс улыбнулся, показав жутковатые клыки, которые на самом деле никогда меня не пугали.

– Бывают и сикеры-одиночки, ты знаешь.

Я смотрел на это удивительное существо, по человеческим меркам практически бессмертное, готовое прожить весь свой долгий век в одиночестве, храня память о том, чья жизнь промелькнет, как единый миг. Смотрел и понимал, что принять такую жертву мне не по силам. Я схватил его руку – ту самую, с царапиной, – и встряхнул грубо, зло.

– Черта с два, Скай. Черта с два я позволю тебе это, ты слышишь? Давай так. Ты мне сейчас поклянешься всеми своими сикерскими святынями, стенами Воса и задницей вашего Юникрона – чем угодно, что ты не останешься один. Когда почувствуешь, что меня не стало – ты свободен. Рыдай, вспоминай, дрочи на мой светлый образ – что хочешь делай, но помни одно – я хочу, чтобы ты был счастлив. И только тогда я прикоснусь к твоей Искре. Не раньше.

– Не нужно клятв, Нэтти. Я просто пообещаю и не нарушу слова. Когда ты увидишь мою Искру, ты поймешь.

Но я уже верил. Сердце сбоило, нутро выкручивало навстречу Свету, сияющему в нем, наполняющему жизнью все его существо. Я чувствовал на вполне физическом уровне, как трепещет и жарко плывет воздух вокруг его серебристого корпуса… Сопротивляться дальше просто не оставалось сил. Я стремился в это тепло, в этот Свет, как глупые мотыльки – в огонь, и уже почти исчерпал все причины этого не делать. Кроме одной…

– Дэн. У меня-то нет Искры.

– Глупый. У тебя есть Душа. Это, как выясняется, одно и то же. Просто иди ко мне.

И я – пошел. Позволил обнять себя, растаял в родных руках (никогда не мог сказать «манипуляторы», слово было чужим и мертвым, а руки Дэнни – такими живыми!), вплыл в его волны. Я гладил лицо, тянулся к крыльям, пробегал пальцами по смешным маленьким антеннам, похожим на кошачьи ушки. А потом… сам не знаю, как это вышло, но я поцеловал сикера. Поцеловал прямо в губы, неловко ткнувшись в мягкий светлый металл, – и он подался, ответил упругим, нежным движением навстречу, не размыкая рта. Потерся о мою щеку гладкой щекой…

– Нэтти. Смотри. Сейчас.

Я ожидал этого, но все равно был ошеломлен, когда грудные пластины Скайдэнса с тихим щелчком разъехались в стороны. Под ними обнаружилась еще одна пара, а за ними – тонкие, полупрозрачные створки, словно нефритовые, видимо, сама камера Искры. За этими створками буйствовал Свет – алый, как закатное солнце.

В груди рвануло, стало тяжело дышать – как будто во мне тоже что-то пыталось раскрыться навстречу этому свету! Я глухо застонал, а Дэнни прижал меня к себе крепче – и со звоном расщелкнул последнюю преграду, разделяющую нас.

Она была прекрасна, его Искра. Яркая, чистая и теплая, она заливала пространство своим беспокойным пламенем, грела, не обжигая, ласкала, казалось, не тело, а самую душу мою, когда я сомкнул руки у Дэнни за спиной, скрепляя объятие, приникая к нему вплотную, как будто становясь частью его существа. Свет шел прямо сквозь меня ровными сильными волнами, накатывал, словно прибой, смывал страхи, сомнения, слабость. «Он» и «я» таяли, сплетаясь воедино, рисуя огненный вензель «мы». Мы – гордые, сильные, свободные. И счастливые, несмотря ни на что.

Я больше ни о чем не жалел и ничего не желал, хотелось лишь одного – остаться в этом Свете навечно…

Наверное, я просто вырубился от переизбытка незнакомых ощущений, потому что когда я открыл глаза снова, сквозь открытый люк в потолке ангара светили звезды. Пульсирующая болезненная точка в груди утихла – и вместо тянущей боли ощущалось тепло. Я знал – теперь оно останется со мной навсегда. Дэнни спал, оберегая меня даже во сне в кольце своих рук, по обе стороны от нас лежали спящие Старскрим и Скайварп, а в ногах устроился Тандеркрэкер. Крылья старших сикеров образовывали вокруг нас что-то вроде ограждения, и я чувствовал себя… в гнезде. Да, это было именно гнездо, уютное и безопасное, согретое жаром четырёх крылатых тел – и одного моего, маленького и слабого, однако такого же нужного здесь, потому что я теперь тоже был частью этой странной, но любящей семьи.

– Офф, Нэт, – пробормотал Дэнни, погладил мою спину – и отключился снова. Вслед за ним отрубился и я.

7.

Я не помню, как улетал Дэнни – мудрая моя память стерла этот день, так же, как и день смерти моих родителей. Рука на плече и взгляды без слов – вот все, что осталось мне от минуты прощания. Нам даже не нужно было говорить, мы слышали мысли друг друга. Дэнни видел, кем я был на самом деле, он вернул мне, казалось бы, давно потерянное – меня. Я чувствовал себя целостным и счастливым, когда смотрел в его глаза, ощущал, как его любовь и счастье проникают в меня, и невыносимо было думать и говорить о расставании. Все оставшиеся нам дни мы провели вместе – гуляли, смотрели дурацкие старые фильмы и кибертронские «холо», мечтали, как Дэнни станет инженером и примется восстанавливать свой прекрасный Вос, слушали музыку – и я все так же кривил лицо при звуках классики, а он фыркал насмешливо, слыша «Металлику», но это был скорее привычный ритуал, потому что мы понимали теперь истинные мотивы друг друга. Я снова и снова смотрел, как сикеры уходят в тренировочный полет – мощная, ревущая двигателями триада и мой бондмейт, маленький и хрупкий на их великолепном фоне.

А ночами я снова плыл в волшебном свете его Искры, и к ласковому ее теплу теперь робко добавлялись прикосновения, объятия, легкие поцелуи. Мне-то по понятным причинам достаточно было и платонической любви и чисто духовной связи – но я теперь чувствовал во всех подробностях, каково приходится в этой ситуации Скаю. Поэтому в последнюю ночь я бессовестно распустил руки, поглаживая сегменты паховой брони, пробегая пальцами по креплениям. На его вопросительный взгляд и сдавленный всхлип я только улыбнулся и попросил:

– Откройся.

Он отозвался протестующим внутренним рокотом, тогда я прижался к его шее губами и повторил:

– Откройся. Дэн.

Далеко еще было моему другу до взрослых сикеров, все-то у него было такое нежное, тонкое – черты лица, пальцы, крылья, и даже броня расщелкнулась с тихим жалобным звоном, в нем как будто слышался стыд за собственное неумение терпеть.

Когда я думал о таком раньше – а я думал, признаюсь, и не один раз, – мне всегда представлялось, что я будто бы загляну под капот, если вы понимаете, о чем я. И правда, мне открылось сложное переплетение проводов и тонкие скрученные кабели, формирующие довольно крупный коннектор со светлым округлым навершием, блестящим от выступившей интерфейсной смазки. Когда я провел по нему кончиком пальца, Скай вздрогнул всем корпусом, захлебнулся воздухом.

– Теперь понимаешь, – тихо прошептал он – почему во время полета я не велел тебе трогать «штурвал»…

Я засмеялся и спросил:

– А сейчас – можно?

Вместо ответа он подался бедрами навстречу моей руке, как делали парни в просмотренных мной без счета эротических роликах, развел без стеснения ноги, демонстрируя непонятное мне переплетение разноцветных светящихся магистралей и истекающий разогретым маслом раскрытый приемный порт.

– Я передам все ощущения по Связи, Нэт.

Я уже чувствовал его, как себя – тогда, в полете. И теперь – это по моему телу пробегала вызванная неуёмным желанием дрожь, это по моему члену двигалась нежная и сильная ласкающая рука, это меня выгибало и выламывало на грани боли подступающим оргазмом, это я захлебнулся воздухом и зашелся стоном, когда чужие пальцы проникли внутрь, задевая там какие-то непостижимо чувствительные точки…

– Такой же, как я… – шептали мы синхронно, и я не различал уже, где был его голос, а где – мой, я вообще в этот миг не отделял его от себя. Дэнни стал моим светом, моей душой, моей точкой высшего наслаждения. Я понял – так он чувствует меня, и это понимание наполнило меня тихим счастьем.

Смазка немилосердно жгла пальцы – теперь стало ясно, почему он никогда не целовал меня по-настоящему. Глубокий поцелуй, которого я так хотел в глубине души, попросту убил бы меня.

– Ох, твою ж дани, Нэт, у тебя ожог! – всполошился мой сикер, немного придя в себя. И на самом деле – чужеродная субстанция разъела кожу до крови, и я вдруг почувствовал резкую боль, до того момента заглушенную ощущениями совершенно другого характера. К счастью, в рюкзаке с моими вещами нашлись бутыль с водой и носовой платок, мы промыли и перевязали рану, и Скай ощутимо расслабился.

– Ну ты, блин, герой межрасового интерфейса, ты мне в порт-то зачем руками полез? – скрипуче ворчал он, помогая мне устроиться поудобнее.

– Еще скажи, что тебе не понравилось, – самодовольно отозвался я, ухватив его за основание крыла.

О том, что эта ночь – наша первая и последняя, думать не хотелось – и мы не думали, счастливые, беспечные влюбленные мальчишки. Мы уже не слышали, как вернулись домой старшие, как триада переходила в размерный режим и устраивалась вокруг нас, – а наутро я привычно обнаружил себя в кольце их могучих бережных крыльев…

Так вот, я не помню, как улетал Дэнни. Рука на плече и взгляды без слов – вот все, что осталось мне от минуты прощания. Шрамы на пальцах и непреходящее тепло в груди – вот все, что оставалось мне на память о моем странном, первом – и последнем – сексе. Когда открылся портал приписанного к базе Норт Айленд Звездного Моста, я тупо потерял сознание, и последним, что вспыхнуло в моем измученном мозгу, были слова «Я вернусь!», произнесенные резким, на редкость противным, чужим – самым лучшим на свете голосом.

8.

Я провалялся в постели неделю – как раз до самого Рождества. Рождество в тот год выдалось белое – снег выпал в ночь накануне, и я, едва проснувшись, утонул в ощущении бесконечной, дивной чистоты: под окнами расстилалось сплошное белое полотно, и снег продолжал сыпать с неба большими мягкими звездами. Это было равносильно чуду. И, как позднее выяснилось, это было не последнее чудо в тот день.

Конечно же, к обеду снег растаял, смешавшись с грязью, впитавшись в тусклые газоны, серыми ручейками наполнив асфальтовые трещины. Однако во мне что-то сдвинулось с мертвой точки, и состояние безразличного отупения, в котором я провел все последние дни, незаметно растворилось в извечном моем, неистребимом желании – жить.

– Ну что же, Дэнни. Будем готовиться к празднику?

Что-то мягко толкнулось в грудную клетку изнутри, как будто там поселился живой птенец.

– Скайдэнс? Ты меня слышишь?

Я случайно кинул взгляд на зеркало. Ну и вид у меня был в этот момент – лицо бледное до синевы, неделю не чесаные волосы взлохмачены, глаза огромные, полные безумной надежды, пальцы вцепились в подлокотники кресла, точно паучьи лапы…

– Ох. Дэн, хорошо, что не видишь… – пробормотал я и тут же услышал в собственной голове:

– Вижу, Нэтти. Я тебя вижу. Ты такой красивый, Искра моей жизни!

Об этом меня никто не предупреждал. Я представлял Связь как нечто подобное прекрасному бесплотному воспоминанию, а оказалось, неведомая сила наладила настоящий канал в моем собственном мозгу, меня ни капельки не спросив!

– Так ты не рад? – в резком голосе моего бондмейта послышалась обида, и тут до меня наконец дошло, что все это не шутки, что вот он, зараза крылатая, оплаканный как горчайшая моя потеря, собственной персоной прямо сейчас, в моей голове…

– Да какое там рад, – пряча счастливую улыбку на пол-лица, проворчал я. – Ты же мне весь мозг просверлишь своими воплями, турбина ржавая!

– Было бы что просверливать, – вернул шпильку Дэнни, и мы оба заржали, как безумные.

– Ты, ****ь ужасная, почему молчал столько времени?

Традиционно «невтемный» сленг от Дэна, м-да.

– А ругаться ты так и не научился, – констатировал я. – Я чуть не сдох тут без тебя, Скай. А ты почему молчал?

– Да по тому же самому. В стазис ушел, сильно скрутило. Прости, я пока не могу долго Связь держать за двоих.

Я хотел так много еще сказать ему, спросить о тысяче вещей, но раздался звук, похожий на вздох – и все стихло. Голос Скайдэнса, его дурацкий сленг, его подъёбки и тихая нежность – все растаяло бесследно, точно призрачный утренний снег.

«Не можешь держать Связь за двоих… Значит, самое время и мне научиться!» – подумал я и твердо решил подъехать с этим к Старскриму.

Миа, похоже, считала лучшим рождественским сюрпризом мое триумфальное появление в гостиной, куда я торжественно съехал по пандусу: во всяком случае, лицо ее сияло ярче разубранной фонариками елки. Конечно, внезапная смена моих настроений от тупого пофигизма до безоблачного счастья не могла не насторожить опытного психолога, но она, в силу упомянутого профессионализма, не подала вида. А я сделал вид, что не понял. Мы вместе приготовили ужин, непринужденно болтая о всяких отвлеченных пустяках, переоделись в глупейшие свитера с оленями и принялись ждать каких-то «особенных», по словам Миа, гостей. Связь угольком тлела в груди, а ее вопрос мягко, но ощутимо висел в воздухе. И тогда я решился первым.

– Что ты хочешь спросить, ма?

Слово это, казалось, похороненное несколько лет назад вместе с той, кому изначально предназначалось, теперь на удивление легко слетало с языка. Так легко, что мне порой становилось стыдно, и я предпочитал не употреблять его без надобности.

– А ты уверен, что хочешь ответить? – улыбнулась Миа.

– Это было бы честно. Если я правильно понимаю, о чем ты хочешь спросить.

Она грустно улыбнулась и озвучила:

– Ты сегодня выглядишь счастливым, дорогой. Связь напомнила о себе, как я понимаю?

Я кивнул, ожидая неминуемого продолжения.

– Связь работает по-настоящему только в одном случае… У вас с Дэнни что-то было?

– Насколько это возможно для меня – да, – твердо ответил я и не отвел глаз, хотя соблазн был велик.

– Значит, он твой бондмейт во всех смыслах, – скорее подтвердила, чем спросила Миа. – И что же нам всем прикажешь с этим делать, Нэтти?

Я на минуту задумался, а потом посмотрел ей прямо в глаза и ответил:

– Жить. Мне будет значительно проще это делать теперь… когда я не один.

Особых гостей было трое. Старскрим, Тандер и Скайварп, церемонные и безукоризненно вежливые, чинно восседали на табуретках, распластав по всей комнате три пары крыльев, и вели разговор на нейтральные темы, аккуратно прихлебывая ярко-голубой сверхзаряженный энергон из резных кубов – набор с недавних пор Миа завела специально для таких визитов. На столе возвышался принесенный ими букет хризантем, похожих на огромные снежинки, а настоящий снег снова падал за окнами, обрамленными допотопной гирляндой в виде бабочек. Рождество одевалось в белое, снег тонким слоем прикрывал грязь, тусклые клумбы и автомобильные следы – все уродливые раны земные. Разговор утих, и только дрова тихонько потрескивали в камине, да тихо шумела сикерская вентиляция.

– Добро пожаловать в семью, Нэтэниэл Риверс, – повернувшись ко мне, негромко сказал Старскрим. – Раздели с нами небо, энергон и кров, наши крылья – твои крылья, наш ветер – твой ветер. Доверие и верность!

Древнее воссианское Заклинание Уз странно и торжественно прозвучало в нашей уютной комнате, Миа поежилась в своем теплом свитере, как будто и правда озябла под порывами ледяного кибертронского ветра. Я низко склонил голову и произнес:

–Мои крылья – ваши крылья. Мой ветер – ваш ветер. Доверие и верность!

– Скайдэнс хотел, чтобы это было у тебя, – Тандер поднялся и положил мне на колени что-то завернутое в красно-зеленую подарочную упаковку. У меня дрожали руки, и Миа помогла мне открыть подарок под пристальным взглядом трех пар алой оптики.

В моих ладонях лежал кусок оплавленного кристалла, – тот, что был когда-то камнем в стене погибшего древнего города по имени Вос.

II. Кибертрон.

1.

– Ёб-вашу-мать, – с чувством выругался по-английски Скайдэнс, от души хлопнув дверью. Дверь обиженно загудела, и Скай злобно наподдал ей ногой. Одна, другая, третья – он давно уже потерял им счет, этим важным, неприступным, неприветливым дверям начальственных кабинетов, так же, как и их порогам, которых оббил за последнее время бесчисленное множество.

Время как раз и было главным противником молодого медика Скайдэнса. Обогнать его было жизненно важной задачей, а решить ее мешали обитатели тех самых высоких кабинетов с тяжелыми дверями и надменными порогами. Цель этой гонки, его персональная красная ленточка, его личный Кубок Чемпиона, ожидала его на Земле. Время Кибертрона текло подобно одной из тех широких, ленивых земных рек, которые так любят люди. Время Земли же неслось как горный поток, грозя того и гляди скинуть в ревущий водопад утлую лодчонку самой дорогой его Искре жизни.

…«Гений», «восходящая звезда», «подающий надежды молодой ученый» – как только его, еще студента, не называли. Но восторгов значительно поубавилось, когда Скай занялся сравнительной физиологией кибертронцев и людей, а затем пошел и дальше – выдвинул гипотезу о возможном симбиозе двух совершенно разных организмов. Гипотезу назвали «безосновательной», а саму идею – «бесполезной с точки зрения как науки, так и практического применения». И если со вторым Скай почти не спорил – ну что значат личные мотивы какого-то мелкого сикерского вылетка в судьбах науки всей планеты – то первое высказывание оспаривал, как сказали бы земляне, «с пеной у рта». Потому что знал доподлинно – такое уже делали раньше. И делал не кто иной, как Нокаут – ныне числящийся деактивом бывший личный медик самого Мегатрона. Вот как раз к его-то архивам Ская и не допускали из раза в раз – глиф «Совершенно секретно» реял над записями десептиконского экспериментатора как рой скраплетов. Дело в том, что был упомянутый Нокаут перебежчиком, а значит, лицом с политической точки зрения неблагонадежным. Предатель остается предателем, кого бы он ни предал, – Скайдэнс, как чистокровный сикер и любимчик опи Тандера, был с этим согласен. Но искровым создателем его был все же Старскрим – опасный, хитрый, непредсказуемый хищник, и поэтому все нутро у Ская восставало против благородных, но таких неуместных сейчас моральных устоев. Он принял бы помощь из рук хоть самого Юникрона…

– Нэтти, – мысленно позвал он по Связи. Та тотчас же отозвалась знакомым тянущим чувством в Искре – и вот уже в процессор вплыла картинка, развернув перед внутренним взором знакомый до мелочей кабинет с неистребимым беспорядком, высокой площадкой огромного телескопа, снабженной подъемником для инвалидного кресла и целым рядом всевозможных мониторов для слежения за космическими сигналами. Профессор Нэтэниэл Риверс обнаружился за письменным столом, зажатым между двумя шкафами. Хрупкий, темноглазый, растрепанный, он все еще выглядел очень молодым, несмотря на то, что недавно ему исполнилось сорок земных лет.

За свет жизни в теплых карих глазах этого человека Скайдэнс охотно отдал бы весь свой долгий кибертронский век…

– Дэнни, – прошептал Риверс. – О, Дэнни. Как ты?

И тут Ская понесло. Потрясая кулаками, щедро пересыпая речь уместными и не очень земными ругательствами, он минут пятнадцать изливал благодарному слушателю свое негодование. Ни одно существо на свете не умело слушать так, как делал это Нэт. Он слушал всей своей сутью, вдумчиво и внимательно вникая в каждое слово, и у сикера создавалось впечатление, что важнее и интереснее его рассказа в этот момент для Риверса не существует ничего. Нэт никогда не осуждал, даже если Скай бывал неправ, и порой они подолгу раскручивали перипетии его насыщенной событиями жизни, в результате чего упертый летучка делал наконец правильные выводы и в итоге совершал верные поступки. Нэт Риверс любил его безусловно – просто за то, что Скайдэнс есть в его жизни. Нэт Риверс был всегда на его стороне. «Доверие и верность» не были для него пустым звуком, и Скай от всей Искры платил ему тем же.

– Оставь это, Дэнни, – вдохнул Риверс, когда у сикера кончился завод. – Ты портишь себе жизнь. Портишь ради идеи, которая, может быть, выполнима, а может быть, и нет.

– Знаешь, Нэт… Когда меня выслали с Земли без права на возвращение, я считал свою жизнь конченой. Когда мы начали слышать друг друга – как полноценные искровые партнеры, хоть и относимся к разным видам – мне впервые пришла в голову эта, как ты говоришь, «идея». И я изменил все – в пику опи и дани отказался от военной карьеры, вперся по антенны в медицину, земную и нашу, делал из себя клоуна, пытаясь доказать – и доказывая! – то, что всем казалось бредом… И вот теперь, когда я, возможно, в шаге от решения нашей проблемы, меня не допускают к замшелым записям времен замшелой войны по каким-то тухлым, ничего не стоящим «этическим причинам»! И ты – и ты туда же!

– И ты, Брут, – меланхолически процитировал Риверс. – Я просто не хочу, чтобы ты угробил свою жизнь, Дэн. И я не верю, на самом деле не верю во весь этот бред. Конечно, прекрасно мечтать о том, как я обрету бессмертное тело и стану летать среди звезд, а после нежиться в ванной с очистителем, прихлебывая сверхзаряженный. Но прости – я не верю, что это возможно. Я прожил половину жизни, и я ученый, черт возьми!

– Я тоже ученый, Нэт Риверс – или ты не принимаешь это во внимание?

– Принимаю, Искра моя, – вздохнул Риверс. Глаза его смотрели прямо в оптику Ская через чертову уйму парсеков, и казалось, достаточно протянуть руку, чтобы коснуться высокой скулы, теплой тонкой кожи, вьющихся темных волос с редкими – пока – ручейками седины…

– Я принимаю в расчет именно твой талант. Поэтому прошу тебя – откажись от всей этой затеи с дневниками Нокаута, посвяти себя тому, что по-настоящему принесет пользу твоей планете, а тебе – заслуженный почет. Я и так счастлив, Дэнни. Поверь. Ты уже дал мне столько, сколько я и не мечтал. А жизнь твою я забирать не хочу!

– А между тем это единственное, что я в силах предложить тебе, Нэтти. Кроме жизни, мне нечего отдать! Отвергаешь – ну и черт с тобой! Я все равно найду, хочешь ты того или нет!

Скай резко разорвал Связь, запоздало подумав, что Риверса теперь замучает головная боль, и, трансформировавшись в прыжке, взмыл прямо с галереи в фиолетовое кибертронское небо. Было немного стыдно за сиюминутную вспышку. Да, он все больше и больше становился похожим на горячего, нервного Старскрима, нежели на рассудительного Тандера или ироничного, цепкого Варпа…

Внизу, все дальше и дальше, мелькали шпили и башни недавно восстановленного Айакона, молодые кристаллические сады на окраинах, переплетение сияющих огнями дорожных магистралей. Чего бы только не отдал Скайдэнс, чтобы сейчас рядом с ним несся, играя с потоками встречного ветра, его бондмейт! Печальное неверие Риверса уязвило его намного больше, чем ироничные усмешки на фейсплейтах заслуженной ученой братии.

«Нэтти, маловерная ты ржа, – горько думал Скай. – Я найду и прочту эти шарковы дневники. И я еще полюбуюсь на твою удивленную рожу, когда…»

Резкий порыв внезапно сменившего направление ветра больно удалил в плоскости, ледяными пальцами пересчитав подвижные элементы брони. Сикер чуть сбавил обороты, и, заложив безупречный (жаль, создатели не видят!), плавный вираж, сбросил высоту. Под ним расстилалась Черная Пустыня – обширная местность, где еще не были залечены раны, нанесенные войной. Поверхность, изрытая воронками и траншеями, в которых до сих пор отряды добровольцев находили ржавые корпуса деактива, была сплошь покрыта черным блестящим песком. И сейчас этот песок закручивался в зловещие смерчи, выраставшие по всей пустыне, насколько хватало глаз.

– ****cкий боже, – выругался Скай. – Это же Песчаная Смерть!

Напасть эта появилась после войны, во время которой противоборствующие армии свели под корень все кристаллические леса. Внезапно налетал ветер, такой, что был врагом всему живому, даже крылатым альтформам. Ветер поднимал песок, закручивая его в тугие воронки, и горе было тому, кто оказался в это время вдали от городских стен – если не затянет в смерч, то непременно забьет песком все жизненно важные магистрали, и пиши пропало, если только пострадавшего вовремя не обнаружит Пустынный патруль.

Скайдэнс был упертым и бесстрашным меха, в мастерстве полета не уступавшим даже старым боевым истребителям, однако Песчаная Смерть оказалась ему не по крылу. Ветер безжалостно швырял его легкий корпус, едва не выдирая с корнем элероны и хвостовые стабилизаторы, песок забивался в турбины, и негде было скрыться от неминуемой гибели…

Что-то заискрило внутри, страшной болью вывернуло левое крыло. Оптосенсоры давно уже не воспринимали окружающее, засыпанное песком, внутренний радар предательски сбоил. Последним усилием Скай закрыл дополнительными щитками грудной отсек напротив камеры Искры и прижал к корпусу крылья, насколько это было возможно, – и его бешено закрутило, бросило вверх. Что-то тяжелое ударило в кокпит, разнося изящное украшение в осколки, а потом наступила благословенная темнота. Удара о поверхность Скайдэнс уже не почувствовал.

… – Какой, к юникроновой дани, Нэтти?

Хриплый, громкий и явно нетрезвый голос вышвырнул сознание из небытия. Накатила тошнота, и Скайдэнс позорно стравил жгучую отработку прямо на платформу под собой… Платформа? Что, к шаркам, тут вообще происходит?

– Нэтти, – снова позвал Скай, преодолевая тошнотворную муть в голове. Он лежал на боку, правое крыло ныло, левого не чувствовалось вовсе, остальные повреждения пока не определялись – видимо, неисправна была программа самодиагностики.

– Нет тут Нэтти, солдат. Тут только я, – пьяный голос приблизился и теперь хрипло рокотал где-то над самым аудиодатчиком. – Да страви ты, не стесняйся, – разрешил невидимый собеседник, видимо, заметив, как мучительно борется сикер с унизительной дурнотой. – Давай-давай, парень. Я уберу – не привыкать стать, значит…

Ская снова вывернуло, ободрав горловые магистрали отработанным топливом пополам с песком. Оптосенсоры так и не включились, а вот сознание постепенно прояснялось. Последнее, что он помнил, – это как его, беспомощного, крутил безжалостный смерч.

– Крылья…– прохрипел Скайдэнс. – Что с крыльями?

– Руки… ноги… крылья… даже головы к шаркам отрывает – война. Чинишь вас, чинишь, а вы – снова… Изорванные, покалеченные, деактив… Десы, автоботы – какая, ко рже, разница, в Колодце уже неинтересно, как вы там себя называете, дурачье. Целы крылья, только потрепало очень. Потаскают еще тебя твои крылышки, малыш. И оптику промоем, как новая будет… Но позже, все – позже…

Тяжелые манипуляторы удивительно бережно прикасались к побитому корпусу Ская, осторожно приподнимали, убирая его «художества», ощупывали чуткими подвижными пальцами. «Медик-то опытный», – решил сикер и тут же вскинулся от резкой боли – пальцы незнакомца вцепились в крепление правого крыла и резко дернули, вправляя вывернутое сочленение. Скай заорал – и тут же затих, почувствовав, что боль ушла.

– Ты когти-то спрячь, а то и меня без оптики оставишь…

Сикер смущенно втянул рефлекторно выдвинутые когти.

– Вот так-то лучше, – удовлетворенно проговорил его нетрезвый ангел-хранитель. – А теперь – офф. Утро вечера мудренее…

Скай еще успел задуматься, откуда тот может знать популярную земную поговорку, а потом снова наступили тьма и покой – он ушел в глубокую подзарядку.

– Кто такой Нэтти? – этот вопрос встретил его, как только вновь активировались системы. – Кстати, оптику уже можешь включить. Я все промыл и перебрал, пока ты был в стазисе.

– В стазисе? – Скайдэнс явно запаниковал, слепо заметался по платформе, начисто игнорируя позволение активировать зрение.

– Ну да. Не копаться же мне было в твоей башке на живую! Вот я тебя и вырубил помягче. Заодно и отдохнул – перегрузки Черная Смерть дает неслабые. Так все же, кто такой Нэтти?

Скай подал команду на оптосенсоры. Зрение прояснялось постепенно, выхватывая фрагменты скудно обставленного то ли дома, то ли пещеры. Скорее всего, это был все-таки дом – потому что из небольшого окошка в стене в комнату лился свет и проглядывал кусочек ясного светло-фиолетового неба. Не успел сикер насладиться зрелищем родной стихии, как окно загородил чей-то внушительный силуэт. Невысокий корпус с мощными плечевыми накладками, круглый шлем на крепкой шее, черты лица простоватые, но располагающие, яркая синяя оптика…

– Автобот?

– Он самый. А разве это все еще имеет значение, десептикончик? – медик склонил голову к плечу, смотрел насмешливо и как-то по-доброму.

– Да мне, в общем-то, налить с высокой башни. Хоть квинтессон. Ты мне жизнь спас, и я перед тобой в долгу. Как тебя зовут?

– Рэтчетом прежде звали. А теперь – никак не зовут. Сам прихожу, и, как видишь, иногда даже вовремя.

Рэтчет хрипло рассмеялся, довольный нехитрой шуткой, а Ская вдруг словно ударило следующей мыслью:

– Рэтчет... А сколько я тут уже?

Медик потер давно не полированное плечо, как будто его тревожила старая рана:

– Да орна два – точно.

– Еба-а-ать…– протянул Скай совершенно по-человечески и тут же вскинулся, заметался:

– Мне лететь надо. Надо, срочно, понимаешь? В твоей дыре Связь не активируется ни хрена, а там Нэтти! У него, наверное, месяц уже прошел!

Рэтчет спокойно выслушал сикерскую истерику, а потом ласково, но решительно прижал его к платформе большой ладонью:

– Никуда ты сейчас не полетишь. Не сможешь.

– Но ты, – трепыхнулся Скай, – ты ведь сказал, что крылья в порядке!

– Крылья-то в порядке, – вздохнул старый медик. – Крылья в порядке, а вот Т-шестерня полетела на болт. Так что о полетах можешь на ближайшее время забыть. Еще какое-то время погостишь в моей, как ты метко подметил, «дыре». А для начала расскажи-ка, кто такой этот Нэтти и при чем тут земная временная единица… как ты сказал – «месяц»?

Рассказывать Рэтчету было на удивление легко. Так спокойно и открыто Скай не беседовал даже со своими создателями – в ауре медбота не чувствовалось того беспокойства за бэту, что прописано от начала времен в создательских протоколах любого сикера. Рэтчет слушал чуть отстраненно и вместе с тем заинтересованно, не перебивая и не выражая эмоций, – так один взрослый слушает другого.

– Искровое партнерство с человеком… Я всегда считал, что это возможно – теоретически. Но вот на практике встретил впервые. Вообще-то, оба вы в отработке по самые антенны, ребята. Времени все равно, искровая связь у вас – или так, поиграться… Ну, дорогу ко мне теперь знаешь, малыш. Угаснет твой бонди – приходи, подлечу, – и Рэтчет небрежно кивнул на самодельный перегонный аппарат и стоящие в ряд кубы наверняка скверного сверхзаряженного.

Скай, до этого расслабленно полулежащий на платформе, резко сел, гневно встопорщив крылья.

– Сидеть в этой халупе и заливаться всякой дрянью в компании старой разочарованной ржи? А что, Рэтч, у тебя тоже кто-то деактив, ведь так? Не спас? Не сберег? Вот и торчишь тут пень пнем, мхом обрастаешь, себя наказываешь…

– Нахватался же ты людских эпитетов, пока на Земле жил. Все у меня – деактив. Бондмейт, друзья-товарищи. Всех война сожрала, меня вот зачем-то оставила.

– То-то ты с этой войны никак не вернешься…. Пока мне крылья вправлял, как в окопах разговаривал. Прости, Рэтч. Только моя Искра еще жив, и пока он жив, я не сдамся. И ты мне поможешь.

– Ты перышки-то пригладь, птенец, – сурово осадил сикера Рэтчет. – Тут тебе сам Праймас не поможет.

– Праймас никому не поможет, – поник Скайдэнс. – Никогда не помогал – я просил, знаю. А вот ты посильнее Праймаса будешь. Рэтчет – это же ты был главным военным медиком автоботов во время войны? И не прибедняйся, не всех твоих друзей война прибрала. Самый могущественный из них – жив и здоров. Назвать, кто?

– Проницательный какой выискался… На что тебе Прайм, сикереныш? До него теперь не добраться, даже мне.

Скай страдальчески свел оптограни и закатил оптику.

– ****ь… как же вы все мне надоели, пессимисты и маловеры. Мне нужны дневники Нокаута – помнишь такого? Вижу. Помнишь. Это ваше всеобщее брезгливое понимание: «Перебежчик! Предатель! Неблагонадежный!»… Как будто страшнее этого ничего нет! А он, между прочим, очень интересные эксперименты проводил. Знаешь, какие?

– Ты что, процессором повредился? – отмер Рэтчет. – Ты же сейчас о проекте «Симбиот»?

– Да, именно о нем. Дураки из правительств обеих планет посчитали его антигуманным и трусливо закрыли. А я доказал в теории, что это возможно. Но все они от меня шарахаются, как от вируса. И мне нужны эти проклятые Нокаутовы дневники, чтобы продемонстрировать состоятельность теории на практике!

– А на ком опыты ставить будешь? Не на бонди ли своем?

Скай ждал этого вопроса, но все равно он хлестанул, как удар по камере Искры. Он на мгновение прикрыл оптику, а потом проговорил размеренно и тяжело:

– Сначала я изучу все детали. А потом – да. Я предложу это Нэтти. И если он согласится – мы рискнем. Не выйдет – с ним уйду. Я решил. Хотя… помнится, в свое время я дал ему слово, что буду счастливым – даже после его смерти. Но счастье бывает разным, правда, Рэтч? Чем Колодец Всех Искр не альтернатива?

– Что же, – помолчав, тихо сказал медбот. – Вопросов больше нет. Сейчас я тебя вырублю снова и покопаюсь в Т-механизме. Тебе на самом деле лучше поскорей снова начать летать…

– Но…

– Не бойся, Скай. Люди во всех смыслах намного крепче, чем кажутся.

2.

– Вот же шлак, – думал Рэтчет, сидя над выпавшим наконец-то в офф сикером.

…Чуть больше орна прошло с того момента, как медбот начал восстанавливать Скайдэнсу механизм трансформации. Непоправимых повреждений в организме крылатого, слава Праймасу, не оказалось, однако нейропроводка Т-шестерни была перебита в нескольких местах. Разрывы искрили, и, если бы не хорошая доза деактиватора, которую вкатил ему Рэтчет, причиняли бы сикеру страшную боль. Лечить этого птенца, как про себя окрестил Ская Рэтчет, было еще и опасно. Несколько раз медику приходилось в последний момент уворачиваться от крыльев, вдруг начинавших дергаться, норовя схлопнуться за спиной, а когда медбот, закончив с ремонтом и отложив инструменты, наконец вывел пациента онлайн, тот первым делом вцепился ему в пальцы острыми клыками и выпустил изрядно пожеванный манипулятор только после того, как активировал оптику и осознал, кто перед ним.

Но все это было бы ничего, Рэтчет охотно подставил бы под укус и вторую руку, только бы не видеть того, что произошло позже. Жилище медика было надежно экранировано от любого вида связи, включая искровую, поэтому он бережно вынес еще дезориентированного Скайдэнса за пределы действия экрана и опустил на теплый черный песок. Тот встрепенулся совершенно по-птичьи (Рэтчет, помнится, очень любил наблюдать за этой летучей органикой еще на Земле), чуть запрокинул изящную голову – и позвал. Что это был именно Зов, не оставалось никаких сомнений, надо было просто видеть, как потеплело его тонкое светлое лицо, как будто внутри зажегся огонь. И каким мертвым и страшным стало оно, когда на Зов никто не ответил.

Рэтчету не удалось удержать сикера от преждевременной трансформации, и тот, с воем и скрежетом сложившись в альтформу, взлетел неуклюже, кособоко – жалкая пародия на себя самого. Полет был недолог – несколько декаметров на высоте в два средних трансформерских роста – и серебристый истребитель зарылся острым носом в ближайший бархан, грозя уничтожить все плоды кропотливого медицинского труда. Когда Рэтчет добежал до места падения, Скай лежал на песке в робоформе, свернувшись плотным клубком и повторял тонко, жалобно, на одной ноте:

– Нэтти. Нэтти. Нэтти.

Связь молчала. Неведомый Рэтчету, но так необходимый Скайдэнсу Нэтти не отзывался.

Сердито фыркнув вентиляцией, медик сграбастал свою скулящую ржу процессорную и потащил обратно – утешать и успокаивать. Мало ему было корпусного ремонта – нет ведь, пожалуйте, доктор Рэтчет, в чужой Искре поковыряться…

Скай плакал. Не сдерживаясь, лил омыватель по светлым щекам с такими красивыми стыками тонких лицевых пластин, немного напоминающими по рисунку фиолетовый знак десептиконов. Молча, неподвижно. Не верилось, что еще совсем недавно этот юнглинг рвал и метал и был готов своротить горы. И стало ясно Рэтчету: не славы хотел сикереныш, не из упрямства пер напролом – нет, собственная выгода им даже не рассматривалась. Ради партнера бился – и теперь вдруг пошатнулась вера в собственные силы и вообще в необходимость какой-то борьбы.

«Не-ет, так не пойдет дело, малыш», – подумал медик и легко провел кончиками пальцев по нежному, покрытому чувствительными датчиками крылу, обнял Скайдэнса, осторожно прижал к себе, делясь теплом, силой и уверенностью, – а потом незаметным, точным движением пережал тонкий кабель за аудиодатчиком. Сикер вздрогнул, посмотрел обиженно и непонимающе – и ушел в глубокий оффлайн.

– Вот так, дружок, – удовлетворенно рыкнул медбот, аккуратно укладывая его обратно на платформу и прикрывая термотканью. Несколько кликов ветеран позволил себе полюбоваться на прекрасный в своем спокойствии сикерский фейсплейт, а затем решительно поднялся и вышел наружу.

– Отдохни-ка пока. А Рэтч поищет тебе твоего Нэтти, чтоб его… Чтоб у него все было хорошо!

Медик отошел за пределы силового поля, блокирующего связь, уселся на песочке и активировал давний, казалось бы, совсем погребенный в протоколах памяти коммлинк.

… «Значит, вот как это бывает», – отстраненно подумал Нэт Риверс. Теперь он мог позволить себе быть отстраненным, потому что висел где-то под потолком больничной палаты и с детским любопытством наблюдал творившуюся внизу суету. Реанимационная бригада окружала его тело, растянутое на столе, и Риверс поразился тому, какое оно хрупкое – острые плечи, выступающие ключицы, тонкие дуги ребер. От пояса и ниже его закрывала простыня, но туда Риверс не смотрел – и так знал, что ничего хорошего не увидит. К бледной груди поднесли «утюги» дефибриллятора – в который уже раз? В третий? Тело дернулось, выгнулось дугой – и опало. У врачей были очень сосредоточенные лица – и почти верилось, что им на самом деле важно, чтобы калека на столе вновь начал дышать.

Нэту стало скучно, и он выпал в коридор прямо сквозь стену, словно цыпленок из скорлупы. Это было здорово – чувствовать себя абсолютно свободным! В коридоре на скамье неподвижно сидела худенькая пожилая женщина. «Миа, – подумал Риверс. – Когда же она успела так постареть?» Словно услышав его мысли, Миа подняла точеную сереброволосую голову и посмотрела, казалось, прямо на него. Глаза у нее были все те же – карие, умные, внимательные. Риверса захлестнула покаянная нежность, стало стыдно, будто он снова мальчишка без детства и со скверным характером, доставшийся ей волею судеб много лет назад.

– Прости, Миа, – прошептал Риверс. – За все прости. И – спасибо.

Впереди, в конце белого больничного коридора, ярко светился выход. Сквозь призывно распахнутые дверные створки видна была зелень, цветы, каскадный фонтан вдалеке, а на фоне всего этого стояли его родители – такие молодые, моложе, чем он сам, и такие красивые – и махали ему, радостно улыбаясь. Все возвращалось ему – самые близкие люди и непрожитые безоблачные детские годы, нужно было всего лишь долететь до этих сияющих, гостеприимно открытых дверей... Только лететь одному совсем не хотелось.

– Скайдэнс, – тихо позвал Риверс. – Где же ты, Дэнни?

Но Связь, за годы ставшая необходимой, как дыхание, текущая в крови и прописанная в каждой частице души и в каждой клеточке тела, и на этот раз промолчала. Седая Миа смотрела перед собой скорбными, мудрыми глазами.

А там, у выхода, сиял всеми красками прекрасный, дивный мир. Мама и папа протягивали руки, звали к себе свое потерянное дитя…

Нэт Риверс грустно улыбнулся.

– Нет, дорогие мои. Наверное, все-таки не сегодня. Я возвращаюсь, Миа.

Светлое видение померкло, все завертелось, как будто он попал в смерч – а потом его с размаху грохнуло куда-то вниз. Профессор Риверс вскрикнул – и открыл глаза.

В эту самую последнюю, какую-то неимоверно растянутую секунду между земным и вечным, он успел увидеть светлое, спокойное, словно спящее, любимое лицо.

3.

– Рэтчет, паяльник ты ржавый! – голос в коммлинке ощущается тяжестью, как будто грубая рука на плече. – Каким юникроновым ветром?

– И тебе не кашлять, Кап, – ответил Рэтчет, ощущая, как дернулась Искра.

Он уже не считал, сколько времени прошло с заключения мира и начала его отшельничества на краю Черной пустыни, но голос старого товарища по-прежнему отзывался во всем существе, напоминая не только о войне, бесконечных ранах и деактивах, но и о том не сравнимом ни с чем ощущении счастья, когда понимаешь, что ты – не один.

– Расшаркиваться не буду, спрошу сразу – что нового у тебя в полицейских сводках? О пропавших без вести не сообщалось?

Кап помолчал пару кликов, прежде чем ответить:

– Официально – не сообщалось. Но сикерня местная вся на антеннах – двое их юнглингов братишку ищут. Ты же знаешь этих крылатых – никогда не выносят сор из кварты, все предпочитают решать среди своих. А эти еще вдобавок – спарклинги Старскримовой триады, смекаешь? Они тут чуть масло не сливают, чтобы брата отыскать – и чтоб до создателей на Земле не дошло. Ты представляешь, что тут начнется, когда эти трое сюда заявятся? Поэтому все поиски – неофициально… да только, сдается мне, не найдут уже ни квинта. Если уж мои ребята не нашли и Пустынный патруль не обнаружил – деактив парень, Песчаная смерть прикопала.

– Пусть расслабятся летучки, Кап. Нашел я его. Прямо на шлем мне, можно сказать, свалился, потрепанный, но живой. Старскрима, значит, выискрыш… А я-то думаю, кого он мне так напоминает… И слова ведь не сказал, ржа упрямая! Кап, ты вот что – не говори пока никому. Еще орн ничего не решит. А ты поднимай-ка бампер да катись ко мне. Нужна твоя помощь. Координаты сейчас скину…

… Угловатый зеленый грузовичок-пикап не спеша катил по пустыне. Нужные цифры были заранее переданы системе навигации, и ничто не мешало старому вояке, а ныне – главе полицейского управления Айакона размышлять по пути.

Он не сомневался, что однажды Рэтчет проявится, и потерпевший аварию десептиконский юнглинг был не самой худшей тому причиной. В конце концов, война каждому из них проц поплавила. И Рэтчет, потерявший многих товарищей и бондмейта, еще легко отделался, став пустынным отшельником по доброй воле. Многие меха, особенно те, кто активировались во время войны, так и не смогли адаптироваться к мирной жизни – просто не знали, что это такое. Случаи замыкания процессора и самодеактивации среди бывших солдат обеих армий были далеко не редки. Даже сдохнув, война продолжала убивать.

Да, Кап понимал старого товарища, залатавшего ему не одну пробоину в корпусе. Это был его выбор – продолжать служить своей планете или самоустраниться, и если он выбрал второе, никто не смеет его за это осуждать. А разочарование на выразительном фейсплейте Оптимуса при известии о том, что верный медбот покидает их ряды – что же, это только эмоции, ничего больше…

– Вот и ты наконец, – Рэтчет в альтформе выехал из-за блестящего бархана рядом и пристроился бок о бок, привычно и правильно.

– Рад тебя видеть, Рэтч, – с чувством произнес Кап. – А давай – кто быстрее до твоего логова?

Если бы в альтформе можно было улыбаться, Кап бы сейчас ехидно скалился до аудиосенсоров. Это противостояние двух едва ли не самых неэффективных автомобилей во всей автоботской армии всегда было общей любимой игрой. На «тихоходов» делали ставки, о них сочиняли анекдоты, порой не совсем приличного содержания – словом, веселились грубо и от души, как умеют только ходящие по грани каждый орн…

– А давай, – неожиданно подхватил Рэтчет. – Ставлю куб моего фирменного самогона!

– А я ставлю право твою убийственную бурду не пить – если я правильно помню, чем ты заливался в свободное от службы время, ржавый болт!

Ответом Капу были смех медбота и клубы черной песчаной взвеси в ветровое стекло.

На это раз Рэтчет финишировал первым.

– Небось координаты мне подкорректировал, мошенник,– ворчал Кап, трансформируясь и стряхивая с себя пыль, фырча вентиляцией.

– А ты с больной головы на здоровую-то не вали, – гаденько хохотнул Рэтчет, радуясь победе как спарклинг. – Продул, так признай это спокойно.

– Все те же человеческие поговорки, Рэтч? Впечатлили тебя белковые, старина… Эхе-хе, – покряхтел Кап, выгибая спину, в которой что-то поскрипывало. – Давненько не гонял в альтмоде, форма уже не та… Так где твой найденыш, Рэтч? И что там с ним не так?

– А все не так. Вон, на платформе, в отключке. И кстати, о белковых… Влип летучка по самые закрылки – с человеком Искрами спутался.

Кап задумчиво смотрел на сикера, в спокойном оффлайне лежащего на спине, распластав прекрасные серебряные крылья. Рэтчет звенел кубами, разливая свое жутковатое сверхзаряженное пойло.

– А такое бывает? – Кап отошел от платформы неожиданно бесшумно и аккуратно уселся на предложенное любезным хозяином сиденье.

– Выяснилось, что да… Что-то подобное, помнится, едва не случилось с Бамблби – тот пацан, Сэм, помнишь? Только там Оптимус вовремя разъяснительную беседу провел.

– Би, говоришь? Да, у Би теперь партнер и две бэты. Забавная такая мелкота…

– Молодец желтенький. Рад за него, – Рэтчет отпил из своего куба, крякнул, отставил. – А ты, Кап? Так и один?

– Один… А чего ты, кстати, за этого сикереныша уцепился? Не все ли равно тебе, что у него там и с кем? Пусть бы братья да Первая триада разбирались…

– Да вот как-то оказалось, что не все равно. Он, видишь ли, юное дарование у нас, светило науки. Проект «Симбиот» раскопал… Хочет пересадить своего бонди в трансформерский корпус. А не получится, говорит, – вместе с ним ко Всеискре… Он у него еще и неисправный, как я понял. И вдобавок на Связь не отвечает.

– Деактив, что ли?

– Да нет, не похоже…

– А что Скример? И Триада? Они же на Земле. Не могут выяснить для отпрыска? И вообще, почему он просто туда не вернется?

– Нельзя ему. Выслали, за нападение на человеческих бэт. Те его бонди лупцевали, а Скай увидел – и протоколы защиты сами собой активировались. Раздули бучу, пнули его под бампер без права на возвращение. И тут уже даже Триада ничего поделать не может – дипломатия, шлак, политика. Лес рубят – щепки летят…

– Ну-ка, Рэтч, не кисни. Что от меня требуется? Для тебя все сделаю.

Кап извлек из сабспейса свою вечную ки-гару, зажег, послав электрический заряд с кончика пальца, выпустил первое колечко дыма.

– Надо Старскрима известить– без огласки. И устроить Скаю Мост на Землю – неофициально, разумеется. Им нужно сейчас вместе быть… А я достану ему дневники Нокаута.

…Единственное, что чувствовал Нэт Риверс, была огромная, всепобеждающая слабость. Он пытался пошевелить рукой – та казалась неподъемной, словно чугунная. Повернуть голову, открыть глаза, заговорить – все было тяжело, а главное – абсолютно бессмысленно, ведь Связь по-прежнему молчала. Он лишь чувствовал, что Дэнни жив, иначе ушел бы тем коридором, за дверями которого так манил нездешний светлый мир. Нэт лежал, не открывая глаз, и отстраненно слушал то, что происходило вокруг него. Сердечная деятельность давно стабилизировалась, и его перевели из реанимации в палату, и Миа проводила у него все приемные часы. Но желание жить, всегда поддерживавшее Риверса на плаву, вдруг изменило ему. Может быть, это произошло в тот миг, когда в разгар рабочего дня, читая университетскую лекцию, он вдруг ощутил далекий удар – и горячая нить Связи внутри, болезненно натянувшись, упала, не оборвавшись, однако, совсем. Потом сбилось сердце – и пришла темнота…

– Нэтти, – звук открывшейся двери и взволнованный голос Миа вывели его из полусна. – Тут кое-кто хочет тебя видеть!

И Риверс, прежде чем открыть глаза, услышал тяжелые шаги с характерным пристукиваньем и металлическим лязгом. Так мог идти только…

– Старскрим?

Высокий и тонкий сикер в режиме размерной трансформации стоял над ним, и солнце яростно взблескивало на белоснежных крыльях, янтарно просвечивало матовое стекло кокпита. Строгое лицо его было спокойно, но алая оптика выдавала тревогу.

– Скайдэнс актив и в безопасности, – как всегда, решительно ведущий предупредил все вопросы. – Миа, соберите его вещи, я забираю вас обоих с собой. И, Нэт, не трогай Связь. В твоем положении это губительно.

…Скайдэнс стремительно вынырнул из вынужденного оффлайна, как будто тонну груза с себя сбросил – и забился в фиксаторах, что предусмотрительно надел на него Рэтчет. Ему нужно было сейчас же трансформироваться и лететь, лететь…

Крылья вспороли воздух – и снова бессильно опали.

– Тихо, тихо, – ласково, но твердо придержал его медбот. – Спокойно, птенец. Смотри на меня и слушай внимательно. Вот он, – и в поле зрения юнглинга появился еще один меха, зеленый, в меру потрепанный и давненько не полированный, со странной дымящей штуковиной, зажатой в уголке губ, – он нашел твоего Нэтти. А ну, спокойно, не то снова оффну, ржа магистральная! Актив и относительно исправен, с ним твой опи, Тандер и Варп, и ты, если прекратишь вести себя как неразумный юнглинг, сможешь уже сегодня его увидеть. Связь не дергай – нельзя ему пока, болен.

Скай прогнал по корпусу жесткую энергетическую волну – и обмяк, расслабился, глядя в синие Рэтчетовы окуляры влажной от омывателя фиолетовой оптикой. Совсем юный, почти спарк…

Медбот неловко потрепал его между крыльями, пряча взгляд.

– Спасибо, Рэтч, – тихо проскрипел сикереныш голосом его старого врага. – Только вот скажите мне, вы оба, – почему вы все это делаете? Опи Стар... он же ваших товарищей убивал, и опи Тандер, и дани Варп. Они же и домой потому не вернулись – не хотели вновь ни с кем враждовать и ожидать мести. Что я вам должен теперь?

– Твой «опи Стар», – вздохнул Рэтчет, не убирая руки с сикерских крыльев, успокаивающе оглаживая нервные чувствительные плоскости, – убил моего бонди. В упор расстрелял, поврежденного и беспомощного, походя, в пылу сражения. И я не тебе помогаю, Скай. Я себе помогаю – смириться и простить. Ты – просто средство, малыш. И ты мне ничего не должен.

– Прости, – почти прошептал Скайдэнс. Омыватель тек по его светлому фейсплейту. – Прости нас, Рэтчет.

Тяжелая рука зеленого автобота легла на плечевую накладку.

– Сопли утрите, вы, оба. Тебе, старый оплавок, пора уже выползти из своей шлаковой норы и начать функционировать дальше. А тебе, искренок – взрослеть и умнеть, работа у тебя такая. И никакой больше войны, в шлак ее и в Плавильни! А сейчас, мелкий – за мной. Рэтч – действуешь по плану.

4.

«Легко сказать – действуешь по плану», – думал Рэтчет, сидя на нагретом плоском камне рядом с домом. Эту привычку он перенял в свое время от людей – как они это называли… Палисадник? Сад? Кристаллические деревья он периодически порывался высадить, однако никак не срасталось. Да и срастется ли теперь – кто знает.

Дом медик опечатал сразу после ухода Капа и Скайдэнса через персональный телепорт старого вояки. Портативный прибор телепортации – жутко дорогая штука, именная, с правительственными глифами и оттиском печати самого правящего Прайма – лежал рядом с Рэтчетом. Заряда в нем хватит еще на один прыжок. И конечная цель этого прыжка смущала дока до крайности.

Вновь заглянуть в глубокую синюю оптику старого друга, любимого командира – едва не ставшего и партнером. Любимым. Ибо нельзя быть рядом с Оптимусом – и не любить его, не идти за ним в бой, на смерть, к Юникрону на рога, в тронный зал… или на платформу. За такими, как он, не следуют наполовину – эта Искра забирала себе без остатка, до последнего винтика, до последней цифры в программных кодах. Потому и ушел Рэтчет – невозможно было принять Оптимуса и сохранить верность памяти погибшего бонди одновременно. Пришлось выбирать… и Рэтчет выбрал. И даже успокоился давно – или всего лишь убедил себя в этом? Юный Скайдэнс со своими трепетными серебристыми крыльями и мятежной Искрой поколебал его покой, похожий на затхлую тишину склепов, в которых смешные люди хранят свои деактивы. Не хотелось больше вражды, скорби, сожалений и мыслей о мести. Вместо этого мучительно хотелось узнать, – на месте ли еще та трещинка над правой бровью, которую Оптимус так и не дал тогда залечить…

Рэтчет коротко всхрипнул вентиляцией и защелкал кнопками, активируя телепорт. Открылся сияющий коридор, пробитый искрами электрических разрядов. Медбот трансформировался – и скользнул в знакомый зеленоватый свет. Назад он даже не оглянулся.

***



…Ангар был совсем небольшой, особенно по сравнению с хоромами Первой Триады на базе Норт-Айленд, однако выглядел намного уютней. Помнится, Старскрим еще до моего отъезда в университет Беркли несколько лет назад говаривал, что триада обзавелась загородным гнездышком, но побывать тут так и не довелось. Теперь же я едва осознавал, где нахожусь, механически фиксируя взглядом затянутые тканью стены, платформы, на одной из которых – огромной, мягкой, с функцией подогрева – я теперь лежал, широкие раздвижные окна в крыше (других летуны не признавали), через которые видно было нежное весеннее небо. Миа сидела на здоровенном столе, свесив ноги вниз, как маленькая седая девочка. Эмоциональные сикеры, взбудораженные ситуацией, свились на соседней платформе в клубок – Варп и Тандер жались под белые крылья Ведущего, – и мне до смерти хотелось быть там, в самой середине. Когда я приезжал домой навестить своих, часто, ночуя у сикеров на базе, я засыпал в Клубке, осторожно уложенный во впадину между чьих-то огромных крыльев – и разрази меня гром, если это были не самые спокойные и уютные ночи в моей жизни. Наверное, Связь и партнерство с Дэнни сделали свое дело – во многом я уже чувствовал себя больше кибертронцем, нежели человеком, о чем как-то не без грусти сказала мне Миа.

И Старскрим, точно почувствовав мое состояние, грациозно стек с платформы, отодвинув сотриадников, и аккуратно подхватил меня на ладонь, после чего проделал то же и с Миа. Так и застал нас ожидаемый, и все же внезапный свист открывающегося телепорта, из которого, немного неловко трансформируясь на ходу, вывалился Дэнни. Мой прекрасный, буйный, громкий взъерошенный десептикон.

Дэнни совсем не изменился за долгие годы разлуки. Да и была ли это разлука – c разговорами обо всем на свете, с ощущением, как своих, и счастья, и печали друг друга? Я хранил его в своем сердце все эти годы… «Посмотрите, это чокнутый профессор Риверс, у него в голове живет десептикон!» Я как будто на собственной коже носил каждую царапину на его серебристых крыльях и принял все его надежды и разочарования, все его горячие порывы. И именно Связь, делавшая меня таким счастливым, убивала меня сначала медленно, а теперь – все быстрее и быстрее.

…Мы снова были одни. Старшие сикеры, убедившись, что мы оба в порядке, вернулись на базу, прихватив с собой мою Миа. Я лежал на платформе рядом с перешедшим в режим размерной трансформации Дэнни – точно таким же, как в ту нашу последнюю ночь, и молчал, закрыв глаза и чувствуя, как его теплые пальцы зарываются мне в волосы, нежно пробегают по щекам, осторожно гладят веки. Я, много лет будучи членом сикерского семейства, ни на миг не забывал, какая в нем скрыта смертоносная, страшная сила. Я помнил, что изящные пальцы таят в себе острые боевые когти, что вместо моторки, урчащей сейчас подобно огромной заласканной кошке, в любой момент могут взреветь турбины, опаляя раскаленным воздухом все вокруг, что ракеты на плечах, теперь такие миниатюрные и совсем не опасные, – вовсе не элемент модного кибертронского дизайна. И тем не менее нигде и никогда я не чувствовал себя в большей безопасности, чем сейчас, под его крылом, прижимаясь щекой к горячим грудным пластинам, под которыми ровным светом горела, точно для меня одного, чистая, ясная его Искра. Моя Искра.

– У тебя волосы белые, вот тут… и тут тоже, – прошептал Скайдэнс куда-то мне в макушку. – И у глаз – черточки…

– Морщины, Дэнни. Это называется – морщины, – улыбнулся я, ловя и прижимая к губам его руку.

– Это я, да? Это я убиваю тебя, Нэт Риверс. Рэтчет сказал – слишком хрупкий. Ты – слишком хрупкий. И это… сердце внутри тебя – слишком слабое для Связи со мной. У твоей Искры нет камеры, она едва держится в корпусе, того и гляди улетит.

– Не ты. Дэнни, не ты, а время. Ты же ученый, ты понимаешь. Так уж мы, люди, устроены – умираем всю жизнь. Каждую минуту, каждую секунду мы все ближе к Колодцу Всех Искр. А мне повезло сказочно – у меня есть ты. Я ни дня своей жизни не был одинок – благодаря тебе. Большинство людей не могут сказать такого о себе, Скай.

И снова – поцелуи, не размыкая губ, и пригасшая узкая оптика, и дрожащие нервные крылья. И звезды в раздвинутых потолочных окнах, такие частые и яркие, точно к нам в комнату хлынуло целое небо.

Я с трудом оторвал ладонь от его груди, скользнул ниже, по тонкой и гибкой брюшной броне – он перехватил мою руку у самых паховых щитков, вернул ее обратно на грудь.

– Нет, Нэтти. Сегодня – только Искра. Моих ощущений по Связи ты не выдержишь, а я не хочу – один… Или вместе, или никак.

Я еще хотел сказать ему, что это неважно, но уже разошлись верхние грудные пластины – твердые и прочные, с каким-то сложным узором, которого раньше не было – и руку лизнул сухой жар… Скайдэнс медлил, не открываясь до конца, на губах его играла ласковая, чуть насмешливая улыбка.

– Открой, – прошептал я, погладив приоткрытую броню, сквозь стыки которой уже пробивался чистый свет. – Открой ее мне, Скай.

– Расслабься, уже открываю, – Дэн со звоном раздвинул все створки, и я утонул в сиянии, тепле, абсолютной радости.

– Можешь дотронуться, Нэт, – чуть слышно сказал он – и решительно опустил мою ладонь в камеру Искры…

Я не могу описать, что это было. Как рассказать, что чувствуешь, когда держишь в руке чью-то душу? У меня почти нет опыта близких человеческих отношений, и мне трудно сказать, возможно ли такое же доверие между людьми. Прекрасно ориентируясь в физиологии кибертронцев, я отчетливо понимал в тот момент, что одним движением могу погасить этот Свет навсегда, и Скай просто перестанет существовать. Мороз пробегал у меня по коже, я все порывался отдернуть руку – но он накрыл ее своей.

– Не нужно, Нэт. Я твой. Весь твой, от антенн до закрылков. Ты можешь делать все, что хочешь, хоть совсем погасить. Все равно мне без тебя не жить…

Сознание мое мутилось – но не как во время болезни, душно и тяжело, а так, как будто я собирался лететь, и кончики пальцев уже оторвались от поверхности земли… еще чуть-чуть – и небо, и ветер в лицо, и полная, радостная, пьянящая свобода!

– Ты чувствуешь? Вот так я люблю небо. Вот так я люблю тебя. Ты поймешь, Нэт. Ты все скоро увидишь сам. Верь мне, Искра моя…

Тогда я не понимал, о чем он говорит – мне достаточно было слышать его голос. Голос любящего существа, буквально положившего в мои руки свою жизнь.

5.

Во Дворце Праймов Рэтчет не бывал никогда, но был уверен, что телепорт выкинул его в нужной точке. Хотя бы потому, что высокий широкоплечий меха, стоящий за рабочим терминалом, был не кто иной, как сам Оптимус Прайм. На звук открывшегося телепорта и лязг доковской трансформации Лидер мгновенно развернулся и автоматически принял боевую стойку – удивительно легко и стремительно для меха его габаритов. А увидев, кто перед ним, застыл, как будто на стену натолкнулся, опустил руки – неловкий, точно малый спарк, не знающий, то ли засмеяться, то ли заплакать.

– Смутить самого Правящего Прайма – это ли не честь! – не выдержал Рэтчет, подколол, как бывало когда-то. И уже мягче добавил:

– Ну здравствуй, Оптимус.

В ответ он ждал чего угодно – холодной вежливости, гнева, горькой усмешки. Ну как же – отказал, ушел, бросил с проблемами посложнее, чем на войне… Но никак не ожидал того, что его сгребут в тяжелые объятия, притиснут к широченной груди и выдохнут в самый аудиодатчик:

– Старый друг… вернулся!

Рэтчет, улучив минутку, пристально взглянул в тщательно отполированный лидерский фейсплейт. Трещина над бровью все еще была на своем месте.

Тяжелые шаги за спиной заставили медбота напрячься, а Оптимуса – выпустить друга из объятий.

– С возвращением, Рэтчет, – прогудел голос, который, раз услышав, невозможно было забыть, и странно оказалось не ощутить в нем угрозы. Док обернулся – медленно и все еще, по привычке многих и многих тысяч ворн, настороженно. В проеме двери, как в раме, стоял Мегатрон. Неистовая в бою, алая оптика Лидера десептиконов сейчас спокойно светилась на темном лице, покрытом сетью мелких и крупных шрамов, и – Рэтчет-то уж точно видел это в первый раз – бывший гладиатор не скалился грозно, а улыбался вполне дружелюбно, показывая сияющие острые клыки. Мегатрон подошел к Оптимусу и положил руку ему на плечо.

– Ты нужен нам, лучший медик армии автоботов. Хотя бы для того, чтобы заполировать весь этот шлак, – он небрежно обвел рукой собственный фейсплейт и раскатисто рассмеялся.

Рэтчет стоял, как громом пораженный. Да, он понимал, что Великое Примирение означало мир прежде всего между Лидерами, и Кап упоминал о совместном правлении. Но, тем не менее, видеть этих двоих чуть ли не в объятиях друг друга Рэтч был абсолютно не готов. Просто шлаково не готов…

Бывший командир нервно дернул плечом, и Мегатрон убрал руку.

– Мы рады тебе, старый друг, – ровным голосом проговорил Оптимус. – Сейчас я закончу просматривать отчеты, и мы поговорим. Мегз, проводи, пожалуйста, Рэтчета в Синий зал.

«Мы», «Мегз»... Да шарка ли тут вообще происходит?» – думал медбот, шагая вслед за своим провожатым по коридорам Дворца, пышное убранство которых он в другое время разглядывал бы во всю оптику, а сейчас едва замечал отделанные разноцветными кристаллами стены.

– Вот Синий зал, – сказал Мегатрон, открывая неприметную на фоне всеобщего сияния дверь. – Жди здесь, док. Сразу скажу, – десептикон резко развернулся, оптика полыхнула знакомым неистовым светом, – Оптимус – мой будущий бондмейт. И лезть в это дело я никому не советую, а тебе – особенно. А теперь, – Мегатрон шумно стравил пар, – если мы друг друга поняли, я тебя покину.

И он вышел – упругий, ловкий, грозный, прирожденный боец и завоеватель, оставляя Рэтчета одного с его мыслями, весьма далекими от приятных.

Зал был на самом деле синий – синие стенные панели отделаны кристаллами более светлого оттенка, осветительный модуль, вмонтированный прямо в потолок, распространял рассеянный голубоватый свет, и у посетителя создавалось ощущение, что он находится под водой. Оптимус пришел примерно через четверть орна, рухнул в кресло, усталый, весь какой-то поникший.

– Рэтч. Мегатрон сказал тебе?..

– Сказал. Оптимус, какого ржавого шлака здесь у вас творится? – завелся Рэтчет. – Почему он ведет себя, как будто он хозяин тебе?! Ты же, ржа его заешь, Правящий Прайм!

Оптимус усмехнулся невесело, криво как-то, и произнес:

– В том-то и проблема, док. Я – правящий Прайм и обязан учитывать не только собственные желания. С Мегзом мы знаем друг друга столько, сколько иные не живут. Кем только он ни был для меня – другом, почти братом, любовником, смертельным врагом… Врагом – большую часть времени. Но все это ты и без меня знаешь, старый друг. И знаешь так же, что нестабильный Мегатрон – смертельно опасный Мегатрон. А нашему хрупкому миру нужен наконец покой. И если Мегз непременным условием этого покоя ставит наш официальный союз – быть посему.

– Значит… ты покупаешь нам мир ценой своей Искры? Оптимус, очнись! Это звучит как оффлайновый бред!

– Нет, Рэтчет, я бодр и трезв как никогда. Можешь считать меня, я откроюсь.

– Нет уж, поверю на слово, – проворчал медбот, отворачиваясь к оконной панели, сквозь которую струился, как вода, подсвеченный голубым стеклом дневной свет. – Оптимус… а как же – мы? Ты ведь хотел… говорил…

– Ничего не изменилось, Рэтч. Абсолютно ничего. Кроме того, что теперь это невозможно.

Рэтчет одним движением оказался рядом, грохнулся на колени меж разведенных бедер, обнял своего Лидера за узкую талию.

– Ржа… Почему ты не сказал, что ненавидишь меня, что злишься за тот отказ, что презираешь, как слабака?!

Пальцы бывшего командира очертили линии скул, прошлись по губам – нежно, так мучительно нежно, что Рэтчет едва подавил желание стиснуть эту ладонь в своей – и целовать, пока не потемнеет в оптике…

– Потому что это была бы неправда, Рэтч. А своим бойцам я не врал никогда – и начинать не собираюсь. Я люблю тебя, как любил бы партнера, уважаю как меха и понимаю, почему ты отказал мне тогда. А еще, Рэтч, я надеюсь, что ты теперь меня не покинешь. Научные центры и госпиталя в разрухе, кадров мало… шарково мало хороших кадров, друг. Спарки умирают на дальних рубежах от Красной Ржи, поврежденные войной самодеактивируются каждый орн. Мне нужна твоя помощь. Мне нужна помощь каждого, кому я могу доверять!

Рэтчет поднял голову, вглядевшись в знакомый до черточки фейсплейт, зацепился взглядом за трещинку над бровью, потянулся, тронул пальцами.

– Значит, ты хочешь купить нам мир и ценой моей Искры тоже? Ты, шарков оплавок, ненормальный, на весь проц поехавший дрон… И я не лучше, если скажу тебе – да. Да, на квинт, да! Только… сейчас-то вы с ним еще не партнеры… ты свободен пока еще… пока еще мой…

Ладони Рэтчета легли на паховые щитки – и корпус Прайма вздрогнул, бедра дернулись навстречу ласке, на хрип сорвалась моторка. Оптимус застонал и усилием воли отвел руки дока, ласково, но твердо отодвинул его от себя.

– Нет, Рэтч. Я уже дал слово.

– Но один раз… первый и – последний…

– Рэтчет, если мы сорвемся сейчас – этот раз не будет последним, и ты это прекрасно знаешь. И как мне потом убедить Мегза играть по-честному, если я сам сейчас начну с обмана? Помоги мне, старый друг. Помоги.

Рэтчет, остывая, перехватил запястья Лидера и поцеловал по очереди широкие темные ладони.

– Я понял, командир. Я твой, я с тобой.

– Я никогда не ошибался в тебе, Рэтч. Спасибо.

Напряжение постепенно отпускало обоих, Рэтчет поднялся, сел в соседнее кресло, словно подчеркивая расстояние. И только две пары синей оптики продолжали то, что начали и не закончили руки – ласкали, отдавали нежность и тепло…

– Рэтчет. Тебя ведь привело сюда какое-то дело, – некоторое время спустя спросил Оптимус.

– О да. Тут, понимаешь ли, свалился на меня с неба один маленький десептикон… А у этого маленького десептикона – очень большая проблема.

Рассказ не занял много времени – простая, в сущности, была история. Простая и грустная, как многие истории такого рода.

– «Симбиот», говоришь? – переспросил Оптимус, задумчиво рассматривая спиральную мозаику под ногами, выложенную из темно-синих искрящихся кристаллов.

– Да. Мелкий каким-то образом раскопал этот проект и весь перевелся на отработку с этими дневниками Нокаута. Нокаут, насколько всем известно, деактив, а дневники эти запечатаны в архиве как материалы идеологически вредные и опасные.

– Это официальная версия, Рэтч.

– Не понял?..

– Повторяю – это официальная версия.

– А на самом деле?.. – осторожно начал Рэтчет, и Оптимус закончил за него:

– Нокаут активнее нас с тобой, и проект «Симбиот» почти завершен, искусственные корпуса подготовлены. Теперь не хватает только добровольцев для эксперимента.

– Оптимус. Отведи меня к Нокауту, срочно! Считай, что один доброволец у нас уже есть!

6.

… – Читать дневники Нокаута без согласия самого Нокаута – ну не наглость ли, господа? – мурлыкал огненно-красный красавец, отполированный до боли в оптике. – Нокаут – деактив! Нокаут – предатель! И неизвестно еще, что хуже, вот так-то!

Рэтчет страдальчески морщился, слушая его манерную чушь уже несколько бриймов, однако откровенно любовался на гонщика-ученого. Украшенные кристаллами плечевые накладки, подчеркивающие разлет плеч, гибкая талия и узкие бедра, изящные дверцы за спиной, как крылья – и совершенно восхитительного разреза алая десовская оптика. Это был не меха, а чистейший соблазн в корпусе трансформера. К несчастью, Нокаут прекрасно отдавал себе отчет в том, что обворожителен, будто кокетливая фем, и ни на долю клика не позволял и окружающим забыть об этом. Наряду с поистине анекдотическим тщеславием Нокаут был все-таки гениальным ученым, и проект «Симбиот» оказался прекрасным тому доказательством.

– Вот они, мои будущие создания! – Нокаут картинным жестом сдернул покрывало с огромного стола, открыв взору лежащие в ряд корпуса. – Заметьте, дорогой коллега, – только легкие летучие формы, иные слабая человеческая Искра не выдержит… Посмотрите, как они прекрасны!

Посмотреть и правда было на что. Перед Рэтчетом лежали в ряд три изумительно выполненных модели стремительных сикерских корпусов. Серебряный с крыльями цвета моря, бело-голубой с алыми вставками и причудливым узором вокруг небольшого изящного кокпита, годный скорее для фем, нежели для меха и, наконец, однотонный, цвета земной бронзы, с резковатыми чертами удлиненного фейсплейта, со съемными накладками на плечах – под вооружение, с широкими крыльями, покрытыми граненой резьбой по всем подвижным деталям.

– Разве Нокаут – не мастер своего дела? – подбоченился алый, буквально излучая капризное самодовольство. Рэтчет раздраженно промолчал – бесили манеры этого десептиконского оплавка, а еще больше бесило собственное иррациональное желание не просто похвалить его, но и покормить энергоновыми крии. И, желательно, из рук.

– Сначала пусть хоть один из этих красивых болванов взлетит, – наконец, выдавил медбот. – Тогда и решим, мастер ты или нет.

– А, так вы все-таки находите их красивыми! – торжествующе всплеснул узкими кистями Нокаут, и дверцы за его спиной буквально затрепетали от удовольствия. – Так где там ваш доброволец? – без перехода вопросил он тут же совершенно серьезным, деловым тоном.

– Видишь ли, о том, что он доброволец, ему еще предстоит узнать, – хмуро ответил Рэтчет.

7.

Телепорт сработал посреди ночного перезарядочного цикла, и Скайдэнс подскочил, на ощупь отключаясь от платформы, – за доли клика, как учили в Академии. Рядом глубоко спал Нэтти – бледный, с заострившимся, постаревшим лицом. Скайдэнс успел отвести с его лба прядь отросших темных волос за мгновение до того, как в ангар выкатился встопорщенный и весело злой Рэтчет.

– Так, птенец, собирай манатки себе и ему – и валим на Кибертрон. Я нашел!

– Нашел дневники?!

– Какие, к шаркам, дневники – Нокаута нашел! Этот шлакодел уже и корпуса изготовил, и технологию проработал. Актив был все это время и в секретной лаборатории работал над проектом… Потому тебя и не подпускали – государственная тайна, брат!

– А ты-то как там оказался?

– А вот это, дружок, уже отдельная сказка. И рассказывать ее я сейчас не в настроении. Давай, давай, поднимай своего бонди!

– Дэнни, что происходит? – подал с платформы голос разбуженный Риверс.

Скай растерянно стоял посреди ангара между нервно возбужденным Рэтчетом и недоумевающим Нэтом и молчал; наконец он смущенно признался:

– Я еще не говорил с ним, Рэтч. Я не думал, что все так быстро решится. Нам было слишком хорошо вместе.

– Та-ак, – протянул Рэтчет, сворачивая телепорт и шумно трансформируясь. – Ну что же – половины орна на разговор достаточно?

– Так, Скайдэнс, а ну-ка, рассказывай, что там такое! – строго потребовал Нэт, и строптивый юнглинг, к удивлению Рэтчета, перешел в размерный режим, виновато поджал антеннки и, опустив крылья, вскарабкался на край платформы.

– Я поеду воздухом подышать, – пробормотал Рэтчет.– Люблю по лесным дорожкам покататься, знаете ли, на досуге.

И выкатился в альтформе из ангара.

– Дэн. Рассказывай, что у вас там за дела, о которых я не знаю… Нет, сначала подкинь мне кресло, в сан-узел съезжу, отработку слить – а то как бы аварийного сброса не вышло от твоих откровений.

– Все ты знаешь, – ответил Скай, когда Риверс вернулся. – Я тебе рассказывал, только ты не поверил и всерьез не принял. Мы с тобой поссорились из-за этого в последний раз.

– Опять «Симбиот»?

– Снова, Нэт, снова! – Скай стек на пол, спрятал лицо в колени Риверса, прикрытые одеялом. – Ты же умираешь, Нэтти. Думаешь, я не понимаю? Умираешь, уходишь, покидаешь меня… Я не знаю, сколько тебе еще осталось – полгода, месяц, неделя. Я не могу на это спокойно смотреть. Не могу не думать, что скоро останусь один, без своей Искры…

– Так, значит, вот насколько все серьезно. А я думал – когда же ты мне скажешь… Значит, в этот раз мне не выбраться?

– Я сканировал тебя. Сердце слабеет день ото дня, все системы угасают. Ты уходишь, Нэт, и это только вопрос времени. Если бы я только мог – я бы взял твою Искру и поместил ее рядом со своей, навсегда… Но это невозможно. А то, что предлагает Нокаут – осуществимо с высокой долей вероятности успеха.

Риверс погладил Скайдэнсу крылья, как тот особенно любил – с легким нажимом, по кругу, от спины к чувствительным краям.

– Так тебе важно, чтобы я не сдался? Чтобы умер, сражаясь?

Сикер поднял лицо, залитое прозрачным омывателем, от которого Риверсу щипало пальцы.

– Нет, Нэтти. Мне важно, чтобы ты жил. Чтобы прожил весь долгий кибертронский век, чтобы разделял со мной платформу и небо, чтобы заискрил мне спарков – целое звено… Хочу жить с тобой и уйти ко Всеискре в один день, как в ваших сказках, которые когда-то читал мне дани Варп. Прошу тебя, умоляю – используй этот шанс, даже если не веришь. Потому что я буду верить за тебя!

Нэт вздохнул, вытер концом одеяла мокрое, несчастное лицо своего бондмейта.

– Дэнни. Ты знаешь, может быть, я не верю в сам эксперимент, но я не могу не верить тебе. Поэтому собирайся, вызывай Рэтчета – пускай возвращается. И… Ты же выберешь мне новое тело?

– Тогда тебе придется взять и новое имя, – улыбнулся Скай сквозь слезы. – И я помогу тебе и с тем, и с другим.

8.

– Праймас и Юникронов джампер, что вы мне притащили! – Нокаут метался по лаборатории, нервно встряхивая своими недокрыльями-дверцами. – Этот парень – почти деактив! Скайдэнс, ну ты же вроде у нас юный гений, неужели не понимаешь, тут же половина корпуса – на болт! И как мне работать с этим органическим хламом? И каким местом, скажи на милость, он ухитрился оказаться твоим бонди?

Рэтчет, присутствовавший в качестве второго ассистента (первым, разумеется, был Скай), мысленно потер ладони, представляя, какую истерику сейчас закатит красавчику выискрыш Старскрима и Скайварпа. И правда, и без того узкая оптика летучки превратилась в злые горящие щели, верхняя губа вздернулась, открывая фирменные сикерские клыки, которые, показалось Рэтчету, даже лязгнули от злости.

– А чтоб у тебя то самое место замкнуло! – прошипел Скайдэнс, как кислотой плюнул. – У тебя подопытные в очередь под дверью выстроились, да, Нокаут? Будешь работать с чем есть, чушка безыскровая. Мне-то все равно, я, если что, вместе с ним деактив. А вот ты опозоришься и на весь функционал прослывешь неудачником!

Скай строптиво, совсем по-старскримовски, вздернул крылья и склонился над камерой, в которой лежал погруженный в искусственную кому Риверс. Снова вспомнились земные сказки о прекрасных феммах, спящих по триста лет и разбуженных поцелуем. И пока он подключал к камере приборы, считывающие жизненные показатели, последний разговор вспомнился – еще в ангаре, за брийм до того, как Рэтчет выудил из субпространства эту камеру, создающую искусственную атмосферу.

– Дэнни, пообещай мне одну вещь…

– Все что угодно, Искра моя. Все, что захочешь.

– В случае неудачи, я прошу – все переживи и будь счастлив. Никто не мог бы сделать больше, чем ты.

– Я буду счастлив, Нэт. Клянусь, что буду.

Скайдэнс поднял его на руки и сам уложил в камеру, успев поймать улыбку за клик до того, как ее заполнил мутный белый туман.

– Показатели в норме, – спокойно сказал Скайдэнс, повернувшись к Нокауту и Рэтчету.

– Скай, – Нокаут тоже поостыл и теперь шел к сикеру, примирительно подняв ладони. – Послушай, у него ресурсов не хватит. Пол-корпуса, понимаешь? Искусственный нейроствол это не потянет. Живой нужен. От живого трансформера. Проект в свое время потому и закрыли, что эксперименты проводились отнюдь не на искусственных корпусах…

– Знаю. Так в чем дело? У всех сикеров есть резервный нейроствол. И у меня – тоже. Вот и бери.

– Но тогда вы будете окончательно замкнуты друг на друга. Один организм – но в двух телах. Один ранен – второй орет. Один погиб – второй не выжил.

– Знаю. Все равно.

– Вот ведь упертый летучий шлак! Долгого века я вам, ребята, не гарантирую. Одно утешение – сейчас войны нет. Кстати, спарков тоже ты вынашивать будешь. Он только заискрить сможет, на носительство искусственный корпус не рассчитан…

– Нокаут, да перестань уже болтать. Куда мне лечь?

Алый колесный смотрел на сикера почти с восхищением.

– Вон на ту платформу. На живот. И крылья в стороны. Ты мне, как ни жаль это говорить, в сознании нужен. Рэтчет, вкати ему деактиватора – но немного, и зафиксируй получше – начнет дергаться, половину лаборатории мне разнесет. И вокалайзер отключи, громкие звуки на меня плохо действуют… Эй, малыш, ведь больно будет. Даже с деактиватором. Ты это понимаешь?

Скайдэнс только уткнулся фейсплейтом в жесткую ремплатформу и распахнул крылья, открывая доступ к нужным системам. Подошедший с дозатором Рэтчет ласково погладил сикера по левой плоскости, точным движением всаживая иглу прибора между стыками спинной брони.

… После окончания войны это была первая серьезная операция, в которой Рэтчету пришлось принимать участие, и первая за бесчисленные ворны, в которой ведущим медиком был не он. Война вспомнилась ему особенно живо в те бесконечные несколько бриймов, когда Нокаут, безупречно правильно и красиво вскрыв Скайдэнсу спинной отдел, вынимал резервный нейроствол. Работал красный быстро и четко, не принимая, казалось, во внимание страшные судороги боли, бьющие зафиксированный корпус, и Рэтчет мог себе представить, как Скай беззвучно орет вырубленным вокалайзером, прижавшись лбом к платформе. Сколько раз приходилось ему латать бойцов на живую, когда роскошью был не то что деактиватор – любая элементарная деталь… Мучительно хотелось выпить, привычно аккуратно запаивая шов на серебристой спине, между рефлекторно вздрагивающими крыльями.

Но потом, когда Скайдэнс, наконец-то выведенный в медицинский офф, затих, началось то, что люди, не умея объяснить, обычно называют волшебством. От камеры с телом Риверса к прекрасному бронзовому корпусу (Скай выбрал именно его) протянулись бесчисленные разнокалиберные трубки и трубочки. Они вибрировали, гудели и светились, перекачивая все, что составляло сущность человека по имени Нэт Риверс, в иное вместилище. Постепенно бронзовый корпус становился ярче и даже на взгляд – теплее, четче обозначились черты лица, вдохнула и выдохнула вентиляция, шевельнулись и выщелкнули острые когти пальцы руки… Жизнь наполняла новый сосуд, в то время как прежний неотвратимо умирал, превращаясь в бесполезную кучку органического мусора. Наконец активировалась оптика – не алая, не синяя, и не золотистая, а фиолетовая, как у Ская – и Нокаут отключил камеру. В ней больше не было смысла. Человек по имени Нэтэниэл Риверс перестал существовать.

Бронзовый сикер сел на платформе, шевельнул широкими крыльями, и тихо сказал:

– Дэнни…

Рэтчет выдохнул. Эксперимент, похоже, оказался успешным. Нокаут рядом прислонился к стене, уронив руки, разъехались и проскребли по поверхности прижатые дверцы-крылья. Казалось, бравый ученый сейчас просто выпадет в аварийный оффлайн. На автомате Рэтчет подскочил и схватил его на руки, не позволяя окончательно сползти на пол. Алый затрепыхался было, но Рэтчет, уложив его на свободную платформу, прикрыл ладонью прекрасную оптику и приказал:

– Офф. Немедленно. А с остальным я сам разберусь.

– Рэтчет, – раздался тихий голос за спиной. Бронзовый сикер, когда-то звавшийся Нэтом Риверсом, все сидел на платформе, свесив ноги и не решаясь поставить их на пол. – Где Дэнни?

Рэтчет загородил переборкой камеру с мертвым телом и подошел к беспомощно озирающемуся крылатому.

– Дэнни оффлайн. Он перенес тяжелую операцию и теперь отдыхает.

– Но ему больно. Я чувствую!

– Было больно. Ты чувствуешь остаточные отголоски…

– Почему ему больно? Почему операция? – голос у Риверса остался прежним, но вот типично сикерские истерические нотки прорывались вполне отчетливо.

– Уймись, Нэт Риверс, – Рэтчет привычно уже успокаивающе погладил крыло. – Давай так, – сейчас ты встанешь, мы сначала пойдем к Дэнни, и ты убедишься, что с ним все хорошо. А потом я покажу тебе нового тебя. И все объясню. Согласен?

Сикер только кивнул, осторожно пошевелил ногами, согнул колени…

– Боже… Я не чувствовал их столько лет! А теперь могу просто встать – и идти?

Рэтчет усмехнулся.

– Попробуй. Я держу.

Первые три шага Риверс сделал, опираясь на руку Рэтчета, а потом решительно отцепился и пошел – сначала осторожно, а потом все более уверенно, и до платформы, где отдыхал в оффлайне Скайдэнс, дошел даже красиво – длинные и стройные сикерские конечности располагали к соблазнительной грациозной поступи. Нэт присел на край платформы, склонился над Скаем и осторожно поцеловал того между раскинутых серебряных крыльев, где блестел свежей пайкой тонкий аккуратный рубец.

– Резервный нейроствол, да? – обернулся бронзовый сикер к Рэтчету. – Почти на живую вынимали, ведь так?

– Иначе ты и в новом теле остался бы поврежденным. А теперь у вас все на двоих, с этим придется функционировать, сколько отпущено Праймасом.

– Я понимаю, – опустил оптику сикер. – И буду его беречь.

«Шарка драного ты понимаешь», – ругнулся мысленно Рэтчет, но вслух ничего не сказал – зачем пугать «новорожденного» летучку, сам еще успеет, напугается…

– На себя взглянуть не хочешь? Ская пока не тревожь – ему хорошо отдохнуть надо.

– Хочу… – нерешительно прошептал Риверс.

– Смелее, Нэтти. Тебе понравится. Корпус, между прочим, Скайдэнс сам тебе выбирал, как ты и просил.

Зеркало Риверса ошеломило. Он, безусловно, ожидал разительных перемен, но одно дело – представлять, как это будет, в теории, а иное – видеть все воочию…

Из зеркала на него смотрел кибертронец. Очень красивый крылатый кибертронец. Удлиненное резковатое лицо, фиолетовая, как у Дэнни, оптика, бронзовые крылья за широкими плечами сияют граненым узором… и за всем этим великолепием неуловимо проглядывает прежний Нэт Риверс – ироничный и немного грустный.

– Ну что? Нравится? – спросил Рэтчет, тронув за плечо.

– Совсем не я, и в то же время – я. Так странно. Но я привыкну. Рэтчет, а можно мне взглянуть на него… на мое тело?

– Можно, но позже. Сейчас – рекомендации медика. Итак – трансформироваться и летать пока нельзя. Энергон принимать малыми порциями и пока – только свой, для крылатых. Коннект… хотя вам сейчас не до коннекта будет, пока состояние не стабилизируется. Однако друг для друга вы – лучшая реабилитация. И никто не научит тебя быть сикером лучше самого сикера… Давай, попробуй заправиться.

Рэтчет достал с полки несколько кубов с энергоном, оценивающе рассмотрел каждый, выбрал один, голубоватый, слабо светящийся.

– Вот, это то, что надо. Пей маленькими глотками, не торопись…

– Рэтч… – послышался голос с платформы Ская. – Я тоже хочу.

9.

«Вам будет не до коннекта… Ха! Глупый старый медбот», – с долей самоиронии думал о себе Рэтчет, слушая недвусмысленные звуки из комнаты отдыха за стеной лаборатории. Рядом хмурился над датападом Нокаут.

– Надо было вокалайзеры вырубить. Обоим, – наконец проворчал алый в ответ на особо выразительный стон из-за стены. – А все вы, дражайший коллега! «Они друг для друга – лучшая реабилитация!» – передразнил он, очень похоже копируя менторский тон старшего. Кто бы нас с вами реабилитировал после такого вот…

За стеной снова вскрикнули, срываясь на стон, а потом и на сдавленный визг случайно активированных турбин. Сикеры занимались интерфейсом с присущей им несдержанностью, на пике накала эмоций и систем.

Рэтчет вздохнул.

– Аудиодатчики отключи и не слушай, – буркнул он, утыкаясь в свой датапад, уверенный, что Нокаут совету не последует. Слишком сладкими были звуки чужой любви. Слишком много они активировали данных, навсегда, казалось, похороненных в архивных протоколах. О том, что было. О том, что могло – но не случилось и не случится теперь уже никогда…

…Скайдэнс застонал снова, прогибаясь в спине, шире раскидывая бедра. Было от чего не только стонать – орать в голос. В основном порту бесстыдно хозяйничала глосса, а в резервный забрались длинные гибкие пальцы, раздвигая неразработанный узкий вход нежно, но настойчиво, то и дело простреливая по внутренним магистралям легкими электрическими разрядами. Платформа под ним была мокрой от бесконтрольной подачи интерфейс-смазки и стравленного перегретого масла, воздух вокруг потрескивал статикой, искры пробегали по корпусу, влажному от хладагента.

Крупная кисть обхватила гудящий от напряжения коннектор. Бронзовый мучитель – даже мысленно не получалось назвать это процем двинутое, прекрасное существо Нэтти Риверсом – поднял голову, глосса с чувством прошлась по четко очерченным губам и спряталась за дентопластинами с характерными сикерскими клыками. Партнер улыбался, даже уже обхватив плотную скрутку губами и начиная двигаться – провокационно медленно, дразня навершие вездесущей глоссой. В основной порт втолкнулись сразу три пальца другой руки, скинув сильный разряд, заставляя мелко подрагивать паховую секцию, плотнее надеваться на ласкающие пальцы.

Выдвинутый коготь осторожно царапнул какой-то сегмент внутри – и Скай взвыл, непроизвольно активируя турбины, опаляя партнера дрожащим маревом раскаленного воздуха. Нэт отпрянул, рыкнув моторкой, бронзовые крылья со звоном сошлись над спиной. Пальцы покинули корпус Скайдэнса – и тот потянулся следом в безотчетном желании вернуть утраченное наслаждение…

Бронзовый сикер выгнулся и сорвался на стон – общие ощущения догоняли с небольшим запозданием, смазка плеснула из-под закрытых паховых щитков, в тот же миг ушедших в пазы, выпуская на свободу немалых размеров джампер. Ская протряхнуло при мысли о том, как он раскроется внутри, выстреливая тонкими штекерами по всем закрытым еще внутренним разъемам. Первый. Единственный. Никого – до, и никого – после.

От крика выбило вокалайзер, когда коннектор вдвинулся внутрь. Тугие кольца приемного порта расходились болезненно для обоих – чувствовалось, как Нэта пробивает откатами общей боли, смешанной с удовольствием. Стыки его грудной брони разгорались ярким, чистым белым светом, и на этот свет толкнулась в груди собственная Искра Скайдэнса.

– Искру, Дэнни…

Коннектор внутри раскрылся, обжигая множественными уколами по всем направляющим. Интерфейс-контур замкнулся. Ская выгнуло, и створки на груди разошлись одна за другой – каскадом, с легким звоном. Мутнеющей оптикой он еще видел, как открывается камера Искры у Нэта, как рвется белое сияние навстречу его алому, как смешиваются чистые цвета, создавая новый – как будто между ними неистово полыхает земное оранжевое пламя.

… За стеной что-то грохнуло, крик – то ли от запредельного кайфа, то ли от такой же запредельной боли – оборвался на высокой ноте… и все стихло. Нокаут пару кликов смотрел на Рэтчета расширенной оптикой, забыв даже вентилировать, а потом прохрипел:

– Ну, скажу я вам, коллега… Всякого я за функционал насмотрелся, но даже трехрежимники друг друга на моей памяти так не укатывали!

– Надо бы посмотреть, – отмер Рэтчет. – Не пережгли бы друг дружку наболт, оплавки ржавые. Ноки, – фамильярно сократил медбот, – подай-ка мне пару кубов среднезаряженного… Да не это – авиационное. Они ж у нас, дани их в бампер, на реабилитации, что попало не зальешь!

– Ноки? Интере-е-есно! – протянул Нокаут, поигрывая кубами с энергоном. – Полагаете, совместное невольное подслушивание интимной сцены дает вам право и все такое?..

– Про «все такое» речи не шло, – отрезал Рэтчет, выхватил у красавчика кубы и вышел за дверь. Нокаут грациозно выпорхнул следом.

Комната фонила интерфейсом даже сквозь плотно задраенную дверь. Открыть не удавалось – летучки замкнулись изнутри, и Рэтчет уже приготовился было садануть злополучную дверь ногой, но Нокаут, как будто угадав его желание, аккуратно отодвинул медбота в сторонку и выщелкнул из правого манипулятора циркулярную пилку. Замок пал смертью храбрых с одного движения, и бывший десептикон отступил в сторону, чуть не раскланиваясь.

Сикеры лежали рядом в глубоком оффлайне, сплетясь руками и ногами, бессильно распластав серебряно-бронзовые крылья. Кругом царил хаос, платформа была разворочена до каркаса, и Рэтчету, глядя на эту картину тотального разрушения, снова подумалось о войне… Но лица с погашенной оптикой были спокойны, вентиляция тихонько шумела в унисон – ни дать ни взять наигравшиеся спарки, будто и не они только что ставили на уши все в радиусе полукилометра вокруг…

Рэтчет усмехнулся и опустил рядом с платформой кубы с энергоном. А развернувшись к двери, увидел, как Нокаут бережно укрывает термотканью остывающие корпуса.

10.

– Ну что это, прости Праймус, за херня? – ворчал Мегатрон, развалившись в огромном кресле на одном из бесчисленных балконов Дворца Праймов. Оптимус в соседнем кресле поморщился: земные ругательства, сплошь связанные с интерфейс-системой и коннектом, генерировались вокалайзером его бондмейта как родные.

– Нет, Прайм, ну ты только посмотри на это!

В небе, почти на уровне взгляда, вились двое крылатых. Оптимус любовался полетом, вычурным, точно брачный танец, и с легким оттенком грусти прослеживал взглядом ажурные пересечения белых инверсионных следов. Бронзовокрылый сикер двигался слишком осторожно, порой неуверенным движением смазывая очередную пилотажную фигуру, серебряный немедленно оказывался рядом – и элемент повторялся снова и снова, до безупречной чистоты исполнения.

– Тренируются, Мегз. Файертейл еще не совсем привык к новому корпусу.

– Да какая это, к шаркам, тренировка, – досадливо скрипнул Лорд-Протектор. – Пляски интерфейсные. Старскрим бы со стыда поперек кокпита треснул! Значит, так, – пристукнул Мегатрон огромной ладонью по подлокотнику. – Обеих птичек – к Айронхайду и Дрэдвингу, на ускоренный курс. И непременно – казарменное положение! А «Симбиот» этот ваш – закрыть наквинт. Баловство это все, шаниксов на необходимое не хватает, не до игрушек…

– Прости, партнер, но я считаю иначе. Результат эксперимента положительный, и Файертейл – тому живое доказательство. Полагаю, – продолжил Оптимус, не сводя оптики с беспечно кружащих влюбленных сикеров, – однажды нам будет что предложить нашим союзникам – людям. Долгая жизнь в прочных, функциональных телах, с сохранением памяти и личности – разве это не привлекательно? Земля, Мегз! Пространство для функционирования и глубинные энергоновые шахты. Поддержка землян в случае конфликтов с иными космическими расами. Придет день – и проект «Симбиот» сыграет свою роль, и сыграет ее с блеском!

– Ну ты прям как на заседании Сената, Оп, – заржал Мегатрон. – Ладно, согласен. Пусть Нокаут и дальше ковыряется. И Рэтчет с ним. Толковый меха, я помню.

Тень пробежала по лицу Оптимуса, но он быстро справился с собой под внимательным взглядом Мегатрона. Тот хмыкнул и неожиданно осторожно тронул его ладонь:

– Оп, ты ведь согласился на этот союз только ради того, чтобы сохранить мою лояльность? У людей это зовется… погоди-ка…

– Политический брак, – подсказал Оптимус бесцветным голосом. – Нет, Мегз, не только. Нас многое связывает, и мы, в сущности, не такие с тобой и разные. Ты всегда держал меня в тонусе, и лучшего врага я не знал.

– Что же… – протянул Лорд-Протектор, чуть сжав его пальцы. – Для начала и это неплохо. А Рэтчета своего все же подальше убери, от греха. Убью ведь.

– Лаборатории проекта «Симбиот» перенесены в Новый Вос. Это достаточно далеко, Мегз?

Мегатрон молчал, запрокинув тяжелый, угловатых обводов шлем, и смотрел в фиолетовое небо. Ладонь его поглаживала пальцы партнера будто машинально, однако в нехитрой и на первый взгляд небрежной ласке чувствовалась подлинная, глубоко запрятанная, нежность.

Эпилог.

Скайдэнс назвал меня Файертейл. Он, прекрасно владея английским, иногда в минуты близости намеренно произносит «Фейритейл», и я вспоминаю, что в его шкафу в нашей кварте, запрятанная под беспорядочной кучей всякой мелочи, лежит «Золотая книга сказок».

Наша сказка, кстати, чуть не закончилась, едва начавшись. На второй или третьей тренировке на военной базе, куда нас с Дэнни отправили по приказу Мегатрона, я не справился с управлением и рухнул носом вниз, успев трансформироваться перед самым ударом о поверхность. Скай выполнял свое задание далеко от меня, но когда разбитый корпус закоротило от боли, я отчетливо услышал его крик. В медбей его привезли через половину джоора после меня. Абсолютно целого, его выламывало моим страданием, и затих он только тогда, когда мне догадались отключить контуры чувствительности. Примчавшийся через телепорт Нокаут без стестнения орал на капитана Айронхайда, заявив, что вцепится в оптику самому Лорду-Протектору, если с нами что-нибудь случится. Нокаут остался, выдворив Фёст Эйда из его собственного медблока и вызвав к себе Рэтчета. Они возились со мной довольно долго, – правили, вытягивали, перепаивали, иногда подключая все контуры обратно, чтобы оценить результат – и все это вместе со мной чувствовал лежащий рядом Скайдэнс…

После того случая нас больше не разделяли, а потом и вообще отозвали с базы обратно в Гражданскую Академию, где Скай учился последний цикл, а мне учеба еще только предстояла. Здесь, в галактике Кибертрона, звезды совсем другие, и оборудование абсолютно не похоже на земное, так что мой статус университетского профессора мало что значил. Все время моего студенчества Дэнни преподавал в Академии, одновременно ведя медицинскую практику, и к тому времени, когда я окончил курс, уже считался талантливым ученым и светилом медицины.

Тосковал ли я о своем теле? Нисколько. Когда, сразу после эксперимента, Рэтчет показал мне его – такое жалкое – я задался только одним вопросом – что Скайдэнс мог найти в этом много лет назад? Это тело, словно изношенная ветхая одежда, на моих глазах было спущено в утилизатор – и я не жалел о нем. Теперь я мог – ходить, бегать, и танцевать, и коннектиться от всей Искры, вынося моего прекрасного бонди на пики блаженства и сам вслед за ним вылетая в ошеломительные перезагрузки. Я мог летать – и наконец понял ту вечную тягу к небу, с которой рождается каждый сикер, и уже не представлял себя никем иным, как будто сам был Искрой от Искры неведомо мне крылатого.

Мы с Дэнни осознавали, что в армии нам делать нечего, хоть мы и сикеры военной модели, и добровольно отправлялись работать в самые глухие уголки планеты и на самые дальние колонии. Там мы были нужнее всего, и я из астронома временно переквалифицировался в помощника медика. Мы и тысячи нам подобных по всем уголкам восстанавливаемого Нового Кибертрона боролись с эпидемиями Красной Ржи, чинили поврежденных, провожали ко Всеискре безнадежных...

Обнаружив, что Скай – носитель, мы, согласно договоренности, известили Нокаута и Рэтчета и тут же были отозваны в их рапоряжение в Новый Вос. Наша первая бэта – фем по имени Лайтвинд – появилась на свет в лаборатории, выпав прямо в руки торжествующему Нокауту. Теперь он мог считать свой эксперимент окончательно завершенным, а проект «Симбиот» – полностью жизнеспособным. Не меньше радовался и старый ворчун Рэтчет, и то, как порывисто он обнял красавца-колесного, навело меня на некоторые мысли, впоследствии подтвердившиеся.

Теперь мы живем в Айаконе. Дэнни заведует отделением экстренной помощи в центральном Гражданском госпитале, я же вернулся к своей любимой астрономии. У нас просторная кварта на самом верху одного из домов-башен, где селятся в основном крылатые кибертронцы. В кварте хватает места и нам, и двум нашим бэтам Лайтвинд и Кулрейну, который активировался черно-фиолетовым, точь-в-точь Скайварп. Триада, к слову, вернулась на Кибертрон как раз в день его рождения, когда вымотанный процессом Скайдэнс отдыхал оффлайн, а я, с новоактивированным на одной руке и датападом в другой, пытался решить, какие присадки следует добавить в спарковский энергон…

Тоскую ли я о Земле? О да. Там – мое непрожитое детство, осененное обелиском на могиле моих родителей. Там, спокойно и счастливо проведя последние годы под крыльями Триады, навек упокоилась Миа. Там осталось мое прошлое, и я сам – такой, каким стал бы, не случись бессчетные ворны назад войны за немыслимо далекую от Земли планету Кибертрон. Планету, замкнувшую круг, став мне новым домом.

Но моя ли вина, что порой, поднимая оптику в небо, я удивляюсь его цвету? Фиолетовое, как наши со Скаем глаза. А должно быть голубым…

Небо должно быть голубым.