1.
Николай шёл домой и сокрушался. Выпил. Отмечали с группой событие. Эх, Юлька вонять сейчас начнёт. Он приложил брелок к домофону, вошёл. Чекушка ещё в кармане… Шманать начнёт, если найдёт – всё! Экслибрис на неделю, не меньше. Второй этаж. А почему, собственно, я в своём доме не могу выпить? Почему я должен прятаться от самого близкого мне человека? Это же абсурд. Чтобы не обидеть её. Не сделать неприятно. Не хочешь делать неприятно – не пей, сукин сын! Ё-моё, парадокс. Четвёртый этаж. Суёт ключ в дверь. По-тихому зайду. Хрен в сумку. Ключ изнутри. Ждёт…. Моя радость… Стучит. Ну, всё. Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступа-ает…
Николай набрал воздуха, задержал (перед смертью не надышишься), Юля открыла дверь, по её щекам текли слёзы:
— Коля! Коленька! – кинулась ему на грудь. Николаю пришлось выдохнуть.
— Коля! Настёны нет!
— Как нет?
— Оксана за ней в пять зашла, на репетицию они пошли. Уже полдевятого, на телефон не отвечает! Коля!
— Погоди, — Николай начал стремительно соображать. Так, дочь ушла с Оксаной на репетицию. Репетицию… А, она вроде в школу–студию при драматическом театре ходит.
— Оксана – это кто?
— Ну, Оксана, с которой они в студию поступили.
Пока идём верным путём.
— Звонила?
— Звонила, отключен телефон.
— А Наське звонила?
— Да я про Настю и говорю! И Оксане звонила, тоже самое.
— Так…
— Я….
— Тихо! Стакан принеси.
Юля прибежала со стаканом. Николай достал чекушку, перелил её содержимое в стакан, опростал.
— Ой, чё это? – удивилась Юля.
Николай, зажмурившись, в пространстве щупал рукой. Юля сунула в руку маринованную помидорку. Николай проглотил овощ.
— Ты пил, что ли?
Вопрос прозвучал необычайно бессмысленно.
— Тихо. Адрес.
— А?
— Адрес, где у них репи… рипи… где они упражняются.
— Так в нашем драматическом имени Чехова, за парком.
Николай встал вышел в дверь, обернулся:
— В пять, значится, начали, а сейчас половина девятого? Разберёмся.
— Я с тобой!
— Сиди дома. Вдруг разминёмся. Я скоро.
— Коля!
2.
Что я, собственно, знаю о своей дочери? Вот маленький тёплый свёрток на моих руках на ступеньках роддома. Бессонные ночи под «уа-уа». Вот забираю её из детского сада. Такая она счастливая, что папа пришёл за ней, значит по дороге домой будет мороженое. Ну, да. Возле бочки с пивом как раз киоск мороженого. Школа. Был пару раз на собраниях, и то исключительно из-за сисек их молодой физички. Вот уже и прыщавые онанисты-свистуны под окнами. Вот она уже и выпускница. Что её в этот театр потянуло? Тупость и шутовство. Потратить свою жизнь на то, чтобы изображать сотни чужих.
Единственное, что отчётливо врезалось в память Николая, это тот вечер. Сколько было Насте? Года три, четыре. Они сидели за кухонным столом. Юля уже наливала чай, а Николай приговаривал, что-то вроде: «Так, чаёчек, сахарочек, ложечки» и в подобном духе. Настя внимательно следила за ним, не отрывая взгляда, а потом вдруг спросила:
— Папа, ты дурак?
Юля, сидевшая рядом с дочкой, улыбнулась.
Николай оторопел, замялся:
— Как тебе сказать… Дело в том, что всё в этом мире относительно. Для Исаака Ньютона я, пожалуй, оказался бы субъектом недалёким, а, к примеру, для Виктора Василича из второго подъезда, я умнейший человек.
Настя похлопала большими глазами.
— А, позволь спросить, почему ты задала мне такой вопрос?
— Ты разговаривал как дурак. Зачем?
— Уфф… (мамина дочка)… Ну, Принцесса, мы же не роботы, чтобы выдавать заложенную в нас речевую программу. Представляешь как было бы скучно и печально, если бы мы всегда говорили правильно построенными предложениями, словами из орфографического словаря и без малейшей интонации. Ведь одно слово можно воспроизвести с тысячью разных интонаций и оно будет иметь тысячи разных значений.
— Представляю, — задумчиво сказала Настя, спустилась с табуретки: — Спасибо, — вышла, прикрыв дверь.
Николай, уткнувшись в чашку, чувствовал буравящие его невозможные глазища жены.
— Нет, Коля, ты не дурак, — Юля отхлебнула чай: — Ты – идиот…
— Еблан! Еблан! – оторвал Николая от воспоминаний внезапный крик. Он поднял голову. Со стороны парка по тротуару бежал курчавый блондин в светлом помятом костюме, за ним семенил лысоватый пузатый тип, размахивая бумажкой:
— Еблан!
Не останавливаясь, курчавый «отстреливался»:
— Я приехаль ваш страна пить русский водка, тужур русский баба, а ви целий неделя водить меня музей, храм, галереи… мон дью! Этот говно есть у нас ву Пари, я хотеть пить, жрать икра, хотеть проститьют, хотеть русский баня…
— Месье Еблан…
— Леблан! Жорж Леблан! Меня звать Жорж Леблан!
— Ну, месье Еблан, нас же в клубе железнодорожников ждут! Специально для Вас лекция о матрёшках! Месье Еблан! Это очень интересно!
— Я убегать!
Парочка скрылась за углом.
— Мущщина.
Николай обернулся. Рядом стояла женщина, очень похожая на физичку из Настиной школы, только густо накрашенная.
— Мущщина, отдохнуть не хотите?
— Очень хочу, — устало ответил Николай и пошёл дальше.
— Ка-ззёл…, — донеслось вслед.
Он снова обернулся:
— Эй, барышня!
«Физичка» с любопытством остановилась.
— Подскажи, где тут театр. Чехова.
— А, понятно… Вон, через парк налево, сударь, — ответила барышня и, виляя шикарной жопой, пошла обратно на «точку».
3.
Из кустов возник угрюмый худой человек в коричневом плаще с накинутым на голову капюшоном. Впереди его тянул на поводке огромный лохматый пёс неопределённой породы. Человек с трудом двумя руками удерживал псину. Лицо его выражало вселенское страдание.
Николай захохотал, ему вспомнился старый анекдот:
«Встречаются два мужика:
— Как жизнь?
— Отлично! Представляешь, слона купил!
— Ну!
— Такой шикарный! Детей на себе катает, тёща с ним гуляет, послушный, посуду хоботом моет, жена довольна.
— Здорово! Слушай, продай слона.
— Да ты что! Так все к нему привыкли. Он же как член семьи.
— Продай. Миллион рублей даю!
— Эх, ладно. Забирай.
Через неделю встречаются:
— Ну, как дела?
— Это кошмар какой-то. Слон всю мебель переломал, посуду всю перебил, везде срёт, еды ему не напасёшься, дети на него залезли, он их скинул, тёщу чуть не затоптал, жена теперь пилит постоянно…
— Э-э, с таким настроем ты слона не продашь!».
В сумерках ярко засияла неоновая надпись: «Чехов».
— Алё, стопэ! – преградил путь Николаю в фойе долговязый парень в чёрном костюме: — Заведение закрыто, дядя.
Николай смотрел на препятствие снизу вверх:
— Уважаемый, тут у меня дочка репетирует.
— Да ну?
— Да, с подружкой. Мне бы повидать, здесь они или нет.
— Осади, говорю, мужик. Заведение закрыто.
— Они ушли уже что ли?
— Почему ушли, репетиция в самом разгаре. Поэтому посторонних и не пускаем.
— Какой я посторонний. Я отец.
— Иди домой, отец, похмелись. Сейчас отрепетируют, потом отработают, к шести утра приходи и забирай свою дочку.
— Не понял.
— Тупой что ли?
— Ну-ка, братец, дай пройти.
Охранник отпихнул Николая, достал рацию:
— Вася, спустись на вход.
— Чё там?
— Да мудак один шибко настырный. Проводить надо.
— Иду.
— Хм, — Николай приблизился к долговязому, глянул исподлобья, почесал свою небритую щёку: — Павлины, говоришь…?
— Чё?
— Ху!
Николай ловко боднул охранника в челюсть, тот охнул и принял горизонтальное положение, отправившись в нокаут. Рация полетела вправо, влево выпала плоская походная фляжка с коньяком. Николай поднял бонус, опростал, крякнул.
На ступеньках показалась квадратная лысая фигура с бейджиком «Вася». Вася что-то пробурчал в рацию и решительно направился к полю боя. Николай рванул на себя ковровую дорожку, на которую неосмотрительно ступил квадрат и который, несмотря на свою геометрическую форму, покатился, считая ступени и извергая все возможные ругательства. Пришвартовавшись рядом с долговязым, туша Васи затихла.
— Уф, — утёрся Николай: — Помойтесь, ребята, — назидательно добавил он и отправился искать репетиционный зал.
4.
Альберт Зелёный сидел в пятом ряду, на коленях у него лежал сценарий, в руках микрофон и пивная кружка, наполненная виски, шею как удав обвивало шёлковое бирюзовое кашне:
— Так, собрались, девочки, собрались! Пошла фонограмма и…
Зал наполнили ритмы канкана.
— Стоп! Стоп, я говорю!
Музыка смолкла, на сцене двенадцать расфуфыренных девиц в узких корсетах, перьях и чулках с подвязками перестали дрыгать ногами.
— У кого там трусы мелькнули? Да ещё и белые! Ангелина!
— Альберт Ижевич, это не я! – Ангелина задрала юбку с оборками, засвидетельствовав отсутствие нижнего белья.
— Так, Роза!
Роза смущённо покраснела.
— Чёрт бы вас всех побрал! Я из кожи вон лезу, чтобы ваш бордель преобразить в Мулен Руж, а она трусы напялила! А бабушкины панталоны с начёсом почему не надела? Иди обратно преподавать в своё хореографическое училище, я никого не держу!
— Ну, Альберт Ижевич, — всплакнула Роза: — Алик…
— Какой я тебе Алик! Ещё тушь по физиономии размажь. Быстро снимай это безобразие и предупреждаю всех: на ком увижу трусы – штраф сто долларов! Всё!
Среди пёстрых дам прошла волна беспокойства.
— Ладно, собрались. По местам. Володя, с пятой цифры… пошла фанера! Свет на центр! Девочки! Шикарно. Улыбаемся! Улыбаемся! Красавицы вы мои!
Танцовщицы умело закидывали ноги и размахивали юбками.
— Пошли к пилонам. Два оборота. Так. Повернулись спинками. Замах. Отлично! В пирамидку! Роза не успеваешь! Умнички. Лара на центр. Соло. Следующая. Хорошо… Что там за посторонний шум за сценой? Жорик. Жорик!
— А? – подскочил дремавший рядом помощник.
— Иди разберись, — Зелёный хлебнул из кружки: — Роза отстаёшь!
Жорик скрылся за кулисой, но тут же появился снова. Как-то странно улыбаясь, он сделал два шага и рухнул с танцпола головой вниз. В это же мгновение на сцену выкатился квадратный Вася и подобно шару для боулига врезался в отделывающих па актрис. Они как кегли с визгом полегли в разные стороны. Вася выбил страйк и прокатился не останавливаясь далее, скрывшись за левой кулисой, круша всё на своём пути. Вслед за Васей вылетел долговязый и приземлился лицом между ног пытавшейся подняться Розы. Роза исторгла верхнюю си, долговязый исчез под навалившимися на него стройными ногами в чулках на подвязках.
После долговязого на сцене появился мужик в порванной рубашке, со шваброй. Он тяжело дыша опёрся о пилон, обозревая помещение.
— Держи, мамаша, спасибо, — Николай вернул инструмент уборщице, не упускающей из вида одолженный казённый предмет, за который она была материально ответственна.
Открыв рот Альберт Ижевич с изумлением наблюдал происходящее:
— Это что ещё за… А ну-ка тишина!!! Тихо всем, я сказал!!! Что такое? Почему посторонние в зале?
Николай определил источник звука, пошёл к нему.
— Прощения просим, — сказал Николай, переступая через Жорика.
— Вы кто такой? Кто пустил? Вызовите охрану! Почему Вы… Э-э… В чём, собственно…, — Зелёный осёкся, когда Николай сел в кресло рядом с ним: — У Вас бровь рассечена, надо прижечь, а то заражение может быть.
— В самом деле?
— Очень вероятно.
— Позволите?
— Угощайтесь.
Николай взял кружку и выпил её содержимое:
— Благодарю.
— На здоровье.
Девицы, оставив истерзанного долговязого, с любопытством следили за диалогом двух мужчин. Они ещё никогда не видели своего режиссёра таким зажатым и откровенно испуганным.
— Репетируете?
— Да, вот, через два часа открываемся, надо девочек в тонус привести.
— Девочек… Это и есть ваша школа-студия при драматическом театре? – Николай повертел в руках пустую кружку, Зелёный трясущейся рукой достал из-под кресла бутылку, наполнил.
По сцене, в возникшей паузе, прокатился (на этот раз слева направо) квадрат Вася. Послышался шум падающего ведра и брань уборщицы.
— Видите ли, я так понимаю, произошло чудовищное недоразумение, — замямлил Альберт Ижевич.
Николай, отставив уже порожнюю кружку, туго затянул шарф на шее режиссёра. Режиссер раздул щёки и начал наливаться бордовым цветом.
— Ой, мужчина, — крикнула со сцены Ангелина: — Вам Театр Чехова нужен? Так он с другой стороны парка, на Друсиловского. А здесь бордель…, — Лара больно ткнула Ангелину локтём в бок: — То есть ночной клуб… То есть… театр-кабаре…
— Мулен, итить его, Руж, — дала ремарку Роза.
Альберт Ижевич усиленно закивал, подтверждая информацию.
— Да Вы ж его задушите!
Николай посмотрел на Зелёного (который уже стал фиолетовым), ослабил шарф. Зелёный благословенно задышал:
— Всегда… будем рады видеть Вас… в нашем… заведении…
— А почему название такое у вашего клуба?
— По фамилии владельца…
— Чехов? Антон Павлович?
— Андрей Парамонович…
— М-м, — Николай поднялся, пожал руку Альберту Ижевичу. В проходе остановился:
— До свидания, барышни…
Пошатываясь побрел к двери.
— Подождите, дядя Коля! Я провожу! – крикнула девушка со сцены, спросила режиссёра: — Можно?
— У-у, — Зелёный закивал ещё усерднее, потирая шею: — Всенепременно!
Звуковик Володя, осторожно выглядывая из своей будки, случайно нажал клавишу пуск и из динамиков раздались звуки нестареющего канкана.
— Жорик! – завопил Альберт Ижевич Зелёный: — Где мой Жорик! Я… я описился….
5.
Николай и девушка из кабаре «Чехов» шли по парковой аллее.
— Откуда Вы меня знаете? – спросил Николай.
— А Вы меня совсем не помните?
— М-м…, — Николай сделал неопределённый жест рукой.
— Вы охранником работали в здании бывшего Автодора, а я на бальные танцы ходила, на шестом этаже, ну, помните?
— Автодор помню. Был период. Это я после…. Я там и с Юлькой своей познакомился. Танцы были. А как звать Вас?
— Лиза.
— Лиза, Лиза, Лизавета, что ж не шлёшь ты мне привета… Так мне тогда ещё тридцати не было. Тебе который год?
— Двадцать два, — со вздохом ответила Лиза: — А Вы такой красивый, недоступный, такие глаза проницательные, я в Вас так влюбилась тогда. А Вы на меня ноль внимания…
— Ну, тогда тебе сколько было-то?
— Одиннадцать.
— Ну так… Послушай, а это не ты в дверях застряла?
— Нееет… Это Лиля. Она сейчас в Германии, танцы забросила, трое детей, иногда переписываемся по ВК.
— Лиза… А маму твою Вера звали? Зовут.
— Да.
— Ну, помню. Она когда ждала тебя с занятий всё мне трепетно вещала про твою карьеру на телевидении, рекламе.
— Ага.
— А ты теперь, извини, с голой … ногами дрыгаешь перед жующими членами…
— Это я…, — Лиза поникла: — Это я подрабатываю. Вообще я учусь на факультете журналистики. Заочно. А здесь так, ну, платят хорошо. За квартиру и обучение хватает. И не подумайте, интим только по желанию.
— Я и не думаю.
— Правда-правда!
— Понял. Что-то я пьяный такой, Лиза. Отчего бы это? Давай присядем.
— Ой, осторожно!
— Ну, вот.
Они сели на скамейку.
— А Вы женаты, да?
— Угу.
— И дочка есть?
— Да. Вот её-то я и ищу. Ты замечательная, Лиза. Я там у вас не очень?.. что-то понесло меня. Не терплю хамства. То есть терплю, но у каждого же есть предел.
— Да нормально. Наконец-то поставили на место этих козлов Васю и Серёгу. Вечно в гримёрку вламываются.
— М-да, вламываться в гримёрку без приглашения крайне не вежливо, согласен.
— Вы думаете, я дура?
— Я не могу так думать. Пока ещё ты не сделала ничего, что могло бы засвидетельствовать подобный диагноз. Двадцать два, золотое время. Позволь дать совет: не упусти его. Пойдём? – Николай взял Лизину ладошку.
— Ко мне? – спросила она.
Николай непроизвольно засмеялся, Лиза отвернулась, но руку не убрала.
— Пойдём Чехова искать. Антона Павловича. Ой.
Они поднялись. Шли молча. Навстречу выскочил бородатый человек:
— Ха!!! Эх, вы люли, мои люли!
Под этот возглас он распахнул свой длинный плащ, но поймав сочувственный взгляд Николая и брезгливость Лизы, удручённо запахнулся и скрылся.
Перед ними, как в сказке, предстало жёлтое здание с колоннами.
— Ну вот. Вот это и есть театр драмы имени Чехова.
— Священный грааль.
— Я пойду, через час клиенты подойдут. Альберт психовать будет.
— Ты что? Уже темно. Я тебя одну через парк не пущу. Ещё и в таком виде. Пойдём на разведку, потом я тебя провожу.
— Да не…, — Лиза сделала вид, что пытается высвободить ладонь.
— Замёрзла?
— Нет.
— Тогда пошли.
6.
— Ну, граждане, товарищи, ну, совесть надо иметь? – монотонно гундела старушка в очках через стеклянную дверь: — Ну, который час, вы с ума все посходили, что ли? Вот на стендах расписания спектаклей, афиши. Ну, товарищи, граждане, дорогие.
Николай пожелал здравия ветерану драматической службы.
— Да. Это уже похоже на театр. Ну, и что они тут драматургируют? – он подошёл к афишам: — «Монологи вагины» Ив Энслер, «Тайна миссис Скрип» Джошуа Эбб.
Лиза захихикала.
— Да, вероятно захватывающее действо. Классика… Но суть в другом, театр закрыт. Что-то я упустил.
Настя попрощалась с провожатым, весело свернула во двор. Николай встретил её у подъёзда.
— Папа? – удивилась Настя: — Ой, а что с тобой случилось? – беспокойно спросила она.
— А.., да провёл экскурс по Чеховским местам. А что это за юный джентльмен, с которым ты распрощалась?
Настя смутилась, махнула рукой:
— Да так.
— Хм, если «так», зачем ты… ты тратишь на это своё время?
— Ну, пап…
— Маме звонила?
— Мой сел, я с Лёшиного сообщила, что уже почти дома.
— Нормально. Иди сюда.
Настя обняла отца:
— Ну, что случилось?
— Собственно, ничего сверхъестественного. Просто мы с мамой переживали. Пойдём домой?
— Да, я такая голодная! Мама ругаться будет?
— М-м… Я думаю, будет, но не на тебя… Пошли, устал я что-то. Такой сумасшедший день выдался.
— А ты обещал меня научить на гитаре играть. Научишь?
— Конечно. Прямо сейчас?
— Ну, да. А то завтра ты будешь бу-бу, бо-бо.
— Я гитару уже… лет десять в руках не держал. Ладно, попробуем.
— О любви!
— Ты откуда эту песню знаешь?
— А кто мне её вместо колыбельной пел, а?
— У-у…
— Пап.
— А?
— Дай помаду сору с твоей щеки.
— А, это Лиза меня чмокнула. Представляешь, какое совпадение…
— Представляю. Пап.
— А?
— Я тебя люблю.
Николай как-то неуклюже пожал плечами:
— Я тебя тоже. О! Юленька! А мы тут с Настей беседуем.
Юля ничего не сказала, повернулась, пошла обратно в подъезд.
Николай и Настя следом.
— Нет, Юль, ты представляешь, — поднимаясь по пролёту за женой, бубнил Николай: — Вот, скажи мне, любимая моя женщина, могла ли ты догадываться, что в нашем городе есть театр-кабаре? Нет? А у меня теперь туда пожизненная контрамарка. Их главный обещал. Давай сходим на выходных, мы так редко вместе ходим… только лежим….
— Ширинку застегни, терминатор жидкий…, — вздохнула Юля.
посвящается папам, мамам и Насте.
6 март 2019