Подражание Борису Пастернаку
Метёт метель… Сквозь мрак летит за ней
Пространство всё от края и до края.
Я приготовился. Я жду гостей.
Я верный тон для встречи подбираю.
Как снег, они приходят по ночам,
Порхают в дружном танце мимо, мимо.
Но бережно метель танцоров-мимов
В сугробы прячет, щурясь: «Нет, не дам».
Моя спина струной напряжена.
Летит пространство. Рядом спит жена.
От снегопада в комнате светло.
Страницей книги потолок белеет.
Букв хоровод поднялся на крыло,
По-над парит, хлопочет, чтоб скорее
Я, запрокинув голову, читал
Чужую боль, надежду и страданье,
Чужой души печатное изданье
Ночь напролёт листал, листал, листал.
Невыносимы лёгкие часы.
Неисправимы снежные весы.
Метёт метель… Рифмует тишина
Позёмки вой с молчанием ступеней,
Дверей, звонков, разбитого окна,
Пролётов, лестниц, коридорных теней.
Стекло дрожит, боится упадёт,
Сверкая, вниз. Посыплются осколки.
Закашляется старчески, надолго
Горбами этажей и не уснёт
Подъезд мой, двадцатиквартирный страж.
Слепой, глухой, с одышкой под винтаж.
Устав от всех, а больше от себя,
Мы сами, словно чёрные подъезды,
Ползём на верхнюю площадку для
Того, чтобы другие к нам не лезли.
Отгородясь винтажною стеной,
Храним себя, как на балконе лыжи.
Стараемся как можно меньше слышать
И думаем, что обрели покой.
Самообман и самооберег
Готовит одинокий человек.
Метёт метель… Библиотечный прах
Испачкал пальцы сладковатой пылью.
Под кожей сладкой болью сладкий страх
Перелицовывает изобилье.
Худеет тело, и ленцы жирок
Внутрь затекает, становясь одышкой.
Глаза навек упрятаны подмышку
И ни черта не видят между строк.
Хотя по-прежнему там что-то есть –
Не разорвать, не сдвинуть, не прочесть.
Философически нам суждено,
По Беркли, Шопенгауэру, Юму,
Снежинками-божинками в окно
Отдельным вычитаньем снежной суммы
Лепиться, понимая, что метель –
Плод наших кристаллических иллюзий.
Забиты снегом мозговые шлюзы.
Нет петли, а не сорван мир с петель.
Мы – мёртвые. Ночь – саван. Тело – гроб
Снежинки эхом катятся на лоб.
Но всё-таки февраль всем нам назло
Гостей кириллиц алфавитных стаю
Вдувает сквозь оконное стекло
И быстро нас, как корпус книг, листает.
И мы теряем немоты бекар,
Фальшивый сип испорченного слуха.
То рёбрами скрипим, то щиплем ухо,
Ресниц смываем траур и пожар
Опять в глазах разводим, чтобы жечь
Всё то, что прежде не вмещала речь.
Она пугливо сторонилась слов,
Которыми сама себя убила,
Которыми самих себя в ослов,
Старея, мы покорно превратили.
Квартиры-клетки, лифты-хомуты,
Подъезды – наши выжженные жизни.
На чердаках бомжи справляют тризны.
У лестниц переломаны хребты.
Ослиными копытами стучат
По позвонкам хребтов зубцы ключа,
Которыми поломаны замков
сердечники и кодовые штифты.
Остыл весь дом. Ни вздохов, ни шагов.
Он умер в одночасье, как от тифа.
Нет ничего. Но я пока живой
И, верен теплоте гостеприимства,
Шепчу пришедшим: «Моё сердце чисто.
Возьмите поскорей меня с собой».
По улицам, пустым до белизны,
Лечу я вслед за ними. Свет звезды
Мне видится сквозь снеговой туман,
Сквозь россыпь букв, сквозь фолианты неба.
Я – графоман, и свет звезды – обман,
И снежные стихи – ночная небыль.
Мне просто удалось взлететь туда,
Где иногда безумных книголюбов
Из жалости судьба целует в губы
И превращает раз и навсегда
Их маету в познание себя,
В познанье книги книг от «а» до «я».
Метёт метель… Хрустальна и светла
Ночь среди ямбов, дактилей, хореев.
Шуршит бумагой снег. Мерцает мгла.
Далёкий отзвук струн беззвучных реет.
И вдруг в ночи - окно. В окне - свеча.
Поэт склонился над листом бумаги.
Он вечно в поэтической отваге.
Он вечно пишет, вечно бормоча,
С февральскою морщинкой на челе,
Шедевр: «Свеча горела на столе…»
10-15 марта 2019