«Сразу к Милке!» - решил Митя, выходя из автобуса.
Деревня словно растворялась в густых октябрьских сумерках, приветливо светились в домах окна, за каждым из которых шла своя жизнь – вроде бы и похожая на другие, но при этом своя единственная и неповторимая. Митя торопился, ему нестерпимо хотелось увидеть Милку, обнять, прижать к себе и не отпускать уже больше никогда. Пробегая мимо своего дома, заметил тёмные глазницы окон.
«Мать, наверное, опять вызвали в другую деревню, а Илюха с парнями гуляет, что ещё молодому парню в деревне делать!» - мелькнула мысль.
Во дворе Милкиного дома пару раз лениво тявкнул выставивший из будки морду дворовой пёс, и тут же убрался обратно.
За накрытым в комнате столом сидели: Мила с Илюшей, Прасковья с Хромовым и мать. Опоздал! Он это понял сразу, ещё никто не успел ничего сказать, а он уже знал… Вместо стука вагонных колёс в ушах раздавалась стонущая музыка вперемежку с «тик-так», «тик-так», без стрелки часов, без времени.
- Митя? Сынок! – голос матери, её нервное подёргивание губ, испуганно-виноватый взгляд.
- Брат? Митя! Я знал, что ты обязательно приедешь! – соскочив со своего места – места жениха, бросился обнимать его Илья, но видимо, забыл про больную ногу, споткнулся, не удержавшись, почти упал на брата. Он поддержал его одной свободной рукой, сжимая в другой завёрнутые в газеты цветы.
- Садись, Митя! С дороги, чай, голодный, - голос тётки Прасковьи, засуетившейся возле стола. А её ли? Какой-то грудной, незнакомый… Но кто, кроме неё, скупой на ласку, так заботился о нём, строго следя, чтобы поделенный между детьми последний кусок хлеба, Митька обязательно съел сам, а не спрятал где-нибудь для неё…
Видел глядевшего на него с немым укором Хромова.
Всё это промелькнуло перед его глазами в доли секунды, как кадры из незнакомого кинофильма, сдавило горло, рот растянулся в вымученную, наполненную горечью, улыбку. Горечь застряла на языке, мешала говорить, видимо, поэтому он скорее глухо простонал, чем выкрикнул:
- Горько!
Молчаливо-пустые глаза Милки напротив. Нервно поправила выбившуюся из причёски прядь волос, закинув её за ухо, порывисто поднялась, в ожидании, когда вернётся на своё место Илья, закусила нижнюю губу.
Долгим и печальным взглядом смотрел он на Милку, видел рядом с ней счастливое, оживлённое лицо брата, их поцелуй. Вспомнил про свой букет, неловко развернул и протянул невесте.
- Поздравляю! С подарком не успел. Вот… - сунув во внутренний карман пальто руку, вытащил две мятые с портретом вождя Революции и Водовзводной башней бежевые купюры, стыдливо сунул в руку брата, жалко улыбнулся.
- Спасибо, - чужим, бесцветным голосом равнодушно ответила ему Милка.
Крепко обнял Илья, поблагодарил.
За столом Митьке не сиделось, он то и дело выходил курить в сени. Один раз следом за ним выскочила Милка, что-то вытащила из шкафа, возвращаясь обратно, задела его подолом своего воздушного платья. Лёгкий, холодный шёлк словно обжёг руку.
- Не обижайся, Митенька, что не пригласили. Людмила против свадьбы-то была, - оправдывалась перед ним мать, выходя из дома Мироновых. – Сена, видать, в этом году много заготовила Прасковья. В сарай не поместилось, - с завистью посмотрела она на придавленную жердями копну сена во дворе. - Нас с Прасковьей даже в ЗАГС не взяли. Оно и ладно бы, дело-то молодое, а вот на сердце обида легла…
Митька молчаливо слушал мать. Ему хотелось сейчас одного – как можно быстрее сбежать отсюда, никого не видеть, не дышать с ними одним воздухом, который словно разъедал его изнутри.
- Ты-то не надумал жениться, сынок? – забегая вперёд и заглядывая в глаза, спросила мать.
- Нет, - думая о своём, коротко ответил Митя.
- В Ленинграде невесты поди не чета нашим-то…
- Везде одинаковые, мама! Главное, чтобы любимыми были!
Аннушка замолчала. Посмотрела на сына и тяжестью в груди отозвалась мука на его лице. Сколько пальцев на руке, а какой не начни резать, боль-то одна… Читала прощальное неотправленное письмо Мити, разорванное им же и брошенное в печь. Сложила тогда воедино все частички, из него и поняла, что оба сына, оказывается, любят дочь Прасковьи. Вот тогда-то и появилась та самая злость, что до сей поры не отпускает, да ещё зависть вдогонку.
Митя ушёл из дома ещё затемно, сразу же после первых петухов, не дожидаясь автобуса. По дороге, проходя полем, достал из кармана предназначенное Милке колечко, вздохнув, посмотрел последний раз и отбросил в сторону.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/03/16/44