- А знаешь, почему мы так похожи? –доносился его голос с его балкона; он поигрывал что-то грустное, но довольное милое, на фортепьяно.
В ответ я бросила молчание.
- Мы с тобой очень похожи, - улыбался он. - Но мы с тобой – два разных человека.
- Скорее два разных плода воображения… - фыркнула я.
- Твоего воображения – фыркнул он, указывая на меня пальцем. – Вот теперь ты знаешь ответ на мой вопрос.
Я вздохнула – мне совсем нечего было ответить. Глаза свои опустила вниз, но там я ничего не увидела. Я была права – мои высокие башни окружали туманы. За ними я ничего не видела. Но и ничего я не видела внизу – я то, наивная девчушка, думала, что у меня будет сад из цветков миндаля. А вместо него по внешним стенам пустого замка, словно карабкаясь, распускались акации. Но почему акации?
- Акации – символ одиночества, – ответил парень.
Я легко кивнула головой. Мне хотелось немного помолчать и снова потонуть в своих размышлениях.
- Что стало с телом? – наконец повернулась я к пианисту.
- А какая разница? Ты уже ничего не вернёшь назад. Но если бы так даже и случилось, - посмеялся он, - тебе было бы хуже. Подними голову – посмотри на крыши.
Я подняла своё туловище, чтобы посмотреть повыше, опираясь руками на перила своего балкона, и увидела, что крыши склонялись вниз, казалось, что вот-вот слетят в туманные низы.
- Это, как я уже говорил, твоё сознание. У тебя явно наблюдается нестабильность психики. Но ты удержала крышу, молодец. Везде нужны свои жертвы, знаешь ли.
С его балкона всё ещё доносилось фортепьяно. Он всё играл и играл, мне почувствовалось, что теперь я буду жить всегда вот так! Всё время буду о чём-то думать, смотреть на акации, слушать его игру клавиш и гадать, что же живёт там, за туманом…
Неожиданно мне стукнуло в голову – комнаты с дверями без скважин. Я повернулась назад и пошла по бежево-розовым коридорам. И сразу же слева нашла всего одну дверь без скважины. Но к моему удивлению она была открыта.
- Да, эта дверь, по сути, ведёт ко мне. Но, как видишь, тут сплошная темнота.
Он был прав – проход казался бесконечным, пройти просто невозможно и бессмысленно.
- Ты всегда будешь знать, что я за стенкой. Всегда будешь знать, что я знаю, о чём ты думаешь. Мы обречены и обручены быть вместе. Но я никогда не буду рядом с тобой вот так, касаясь… - его голос становился тихим и грустным. – Это ты так сделала. Ты, быть может, думаешь, что я такой плохой, запер тебя в этой темнице, играю непонятно что и как садовник выращиваю акации вместо миндаля. Но нет. Это сделала ты. Ты неподвластна мне. Но ты же гордая – неподвластна самой себе. Но нет, дорогая моя, - дрожал его голос – не думай, что я обвиняю тебя. Ни в коем случае. Знаешь, когда ты ещё была в реальности, - он не употребил слово «жива» или что-то в этом духе, потому что я сама не знаю, что со мной там, «в реальности» как он выразился, - я коснулся до тебя всего раз. Всего лишь ничтожный раз! Это, пожалуй, единственное что-то живое и тёплое за все мои нереальные существования в твоих глазах. Но нельзя было иначе. Уж слишком ты хотела узнать запертые комнаты. И ты их открыла… Ну, так вот, теперь ты знаешь, что она всего одна, твоё одиночество, любовь к пианино. Я – твоё отражение. Чистое, умеющее играть на пианино, грустное, но не такое до боли эмоциональное, как ты. Поэтому мы разные, поэтому мы похожи. И… - он ревел, и я тоже начала плакать, - я люблю тебя, моя Создательница, но я никогда бы не хотел, чтобы ты страдала. Так что… Пожалуйста, - всхлипнул он, - будь счастлива в этом доме, который сама себе придумала…
О, моя гнилая многогранность! В нём, как ни в ком другом, так не светилась она! Он там, на ветхом, ржавом и реальном балконе казался мне и грустным, и сентиментальным, и даже злым… Нас бы погубила моя эмоциональность, но теперь нас ничего не погубит. И только здесь эта фраза звучит так грустно…
Я вернулась на балкон, кое-как пятившись по ковру.
- Выйди, пожалуйста, горе моё.
Я услышала шаги.
- Но сначала покажи свои руки.
Всё те же большие и неаккуратные, не утратившие своей грусти и силы проникновения в душу музыкой.
- А теперь выйди сам, - сквозь слёзы посмеялась я.
Он вышел, и на его красном от слёз лице тоже была улыбка.
Мы смотрели то друг на друга, то вдаль. А слёзы всё текли и текли по лицу, падая в наземные туманы.
- Зато я никогда тебя не брошу, - проревел он, смеясь. – Помнишь, я спрашивал про ключ? Так вот… Ты освободила меня…
А я уже ничего сказать не могла. И я так хотела упасть в траву, рыдать ей в сухие листья и стебли, и молить о своей пощаде, и чтобы этот сентябрь никогда не приходил вовсе…