В этот вечер уже немного похолодало, но я ничего кроме пижамы не надела, лишь для уюта накинула на себя плед. На этот раз я пришла пораньше, чтобы немного побыть одной.
С каждым днём я видела ещё больше опавших листьев. Они стаями мёртво лежали на траве, что постепенно засыхала и готовилась к зимней спячки. Иногда мне становилось её так жаль, от её сухости и состояния мертвеца, что хотелось лечь вместе с ней и умирать. Не легонько присесть и прилечь, как будто я в гостях, а именно рухнуться, упасть в её сухие и прохладные объятия, схватиться пальцами за её травинки и стебельки и начать рыдать. А она бы меня обняла, эта трава, стала успокаивать, а мне ни тепло от неё, ни холодно – мне просто стало бы легко и свободно. Я бы смотрела на едко-голубое небо и молила бы, чтобы сентябрь никогда не уходил.
Иногда, позволяя себе пройтись по парку или другому природному месту, идёшь и чувствуешь всем сердцем приближение слякоти. Земля смягчается от дождевых каплей, которые текут вниз и вниз, ниже травяной подстилки – мягкими и влажными становятся щёки после того, как по ним протекут узкими водопадами слёзы. Не поле, не ланиты – Долины слёз. И в этих Долинах ты размышляешь о том, что тебя окружает и что с этим происходит. Но у меня – туманы. Плотные, серые, затянутые, нудные… Они всё скрыли с глаз моих. Что же касается меня? Я будто в дверной глазок пытаюсь посмотреть, а мне в глаз летит нож.
Странно, что меня не особо привлекали весна и лето. В весне я иногда видела какую-то пошлость: всё расцветает, птички щебечут, цветочки растут и распускаются – в целом говоря, после зимы словно заново зарождается жизнь на планете. А лето меня вводило меня в смятение и побуждало на некий бунт своей однородностью. Нельзя сказать, что я не любила эти времена года. Но в них не было того, что я находила в сентябре (а не целой осени), когда всё наоборот – постепенно, медленно и незаметно всё умирает. Тепло не щекочет тебя своими ручками, а только холод пробирается сквозь твои рёбра, плавно переходя на гладкие стопы.
Но моя мысль вмиг сорвалась с цепи и убежала (испугалась, поди), когда я обернулась на звуки пианино. Но к моему удивлению, ушки слышали совсем иную композицию. И эта новая мелодия с первых же секунд меня насторожила. Ноты медленно шагали по клавишам, постепенно и постепенно приводя к напряжённой мелодии. Она была такой тяжёлой, мрачной и слёзной, что в горле я почувствовала ком. После её стала сопровождать не менее трагичная подружка – обречённая мелодия. Её нотки были намного выше, она словно пищала на фоне, но именно она была оратором. Она рассказывала о своей обречённости, когда та лишь поддакивала ей на фоне. Она словно говорила, что всё наивности обречены в прах, что всё кончилось и ничего не вернуть. Она парила в воздухе, но вскоре падала. Но после она прошлась по моему телу мурашками, проходя сквозь мои жилы.
- Я где-то это слышала…
- Непременно, - слегка улыбнулся он. – Это очень известная композиция.
- Она нереально пугает и напрягает, даже начинаешь нервничать немного. Она... – замялась я на месте, - словно расширяет диапазон эмоций. Она тебе нравится, но и одновременно ты начинаешь нервничать. Она подавила моё сознание и взволновала моё дыхание. И меня ужасает то, что такую музыку ты играл на ночь. Она же будет меня преследовать.
- Ты от своих эмоций даже предложения правильно построить не можешь. Всё «она» да «она»… И да, я стремился сыграть, скажем, суровую нежность, как и сам композитор, а не вызывать приступ паники.
- Нет, паники здесь нет. Совсем нет. Возможно просто… Здесь слишком много чувствительности. Оно словно тебе режет по венам – медленно, даже ненастойчиво. Знаешь, сердце чуть не останавливается. Особенно это затяжное начало тебя вводит в ступор.
- С чем ты её сравнила?
- С чем-то глобальным. Или одиноким… Или жестоким. Я в растерянности, - развела я руками, - эта музыка породила во мне массу эмоций, чего ещё больше - сравнений. Слишком много. И всё это в голове смешалось. Эта игра мне очень понравилась, хотя меня она напрягла. И мне было и грустно, и страшно, а где-то я ощущала злость, но это меня радовало, и я чувствовала что-то мелкое рядом с чем-то большим. Это очень трудно объяснить.
- А я считаю, что чем глубже в нас проникает какая-то мысль, идея, музыка, смысл, слова, да всё, что угодно, тем хуже мы можем объяснить свои чувства. Появляется какая-то каша вместо слов. Или даже «молоко бежит».
- И на этот раз ты вложил больше стараний усилить значимость этой композиции.
- Именно так.
- Ты словно их сам породил, а не нянчишься с чужим ребёнком.
- То, что мы создаём с любовью и желанием – дети наших разумов.
- Ты прав.
Мы немного постояли молча, посмотрели друг на друга и заулыбались. Я почувствовала в нём свою Родину – настолько много в нём было частичек меня. Я не знала его имени, его детства, какой любит шоколад, но в те секунды это не имело и малейшего значения. Я толком не знала о нём ничего, но и в то же время знала о нём всё.
- А что ты играл? – вырвалось из моих уст.
- Реквием по мечте.
- О, я читала об этом, там такая путаница с композитором…
- Вообще-то нет, - начал спорить мальчик. – Это саундтрек к одноимённому фильму.
- Хорошо, забыли. Теперь у меня возник другой вопрос. Когда ты играл, что ты хотел передать?
- Всё то, что хотела бы передать ты.
- Что ты имеешь в виду? – приподняла я бровь, не зная, что ответить на его слова.
- Суровая нежность… Обречённость в наивности… Тебе нравится то, что душит тебя. Ты ловишь от этого кайф. Эмоции в сравнении – это всё ты. А помнишь ли ты ту первую мелодию, что я играл?
- Да… - я испугалась его слов, его таинственности и того, что он знает то, о чём я не так давно думала.
- И это тоже ты. Твоя грусть, но ты её приняла. И всё равно старалась видеть свет в темноте, и тьму в освещении. Но и эти музыкальные строки были лишь лёгкой формой твоих переживаний. А ещё точнее, - в его улыбке я видела насмешливую злость, - твоё одиночество.
Я не знала, что сказать. Я не знала, что сделать. Мне хотелось убежать, провалиться сквозь землю или…
- Упасть, - парень всё так же улыбался, его улыбка резала моё сознание.
- Откуда ты…
- Прыгай.
- Куда? Зачем?! – кричала я.
- Держи, - он протянул мне руку и боковым зрением осторожно посмотрел на землю.
- Прыгнуть… Вниз? – я опустила голову и закрылась ладонями.
- Доверься мне.
- Но я же…
- Вот объясни мне, - начал он говорить с таким выражением лица, будто я надоела ему со своими вопросами, - как давно ты помнишь и насколько давно чувствовала реальность?
- Но я же к тебе приходила, и вот, сейчас с тобой разговариваю, - улыбалась и смеялась я истерически, убрав руки.
- Ты уверена?
Я подняла на него свои глаза. Судорожно начала вспоминать все моменты жизни, что произошли совсем недавно, но это у меня выходило плохо. Я ничего не могла вспомнить. Лишь какие-то куски картин жизни попадались в воображаемом виде на глаза, но и то улетучивалось ветром.
Он протянул руку.
- Хочешь увидеть свой дом? Там, где есть миндаль?
Я плакала. Слёзы вырвались из очей, они бежали от меня, некоторые солёные капли текли мне в рот по сухим губам. Я ничего не могла сделать.
Я взяла его руку, а другой рукой вытирала слёзы. Он приподнял моё лицо за подбородок и сказал:
- Пусть распустится акация.