В сентябре я стала часто выходить на балкон. Я, казалось, надеялась на возвращение лета и свободного времени, но, как говорил мой друг, "надежда - первый путь к разочарованию". С каждым днём солнце на несколько секунд уходило от меня раньше, а температура постепенно падала, как и моя надежда. И если бы я, на тот момент, могла бы заплакать, то с каждым разом мои слёзы тяжелели и тяжелели…
Иногда, когда я поздно возвращалась домой, я видела своего соседа сбоку, стоявшим на балконе. Мне запомнились тёпло-тёмно-каштановые волосы, его чёлка, которая прятала его левый висок, и печальные глаза. Он всегда молчал. Но я всю свою жизнь считала, что тем людям, кто больше всего молчит, больше всего есть, что сказать. У меня были к нему смешанные чувства, он мне нравился по необыкновенности по-другому - нравился никак парень, человек или друг, а, возможно, как картина, как предмет тихого искусства. Как молчаливая картина, у которой на холсте был целый сюжет и масса дискуссий, и понять её не каждому дано. Я всегда смотрела на него. Он же мог смотреть в сторону, вниз, вдаль, вверх, на руки, на соседний дом, но не на меня. Если бы он мне нравился, как мальчик, то я бы обиделась, не сказав не слова. Но я его понимала. Понимала не само его молчание, а причину молчания.
Но в один прекрасный момент мне удалось уловить не только абрисы его лица, но и голос, когда тот не открывал рта.
Я сидела на подоконнике, дверь на балкон была приоткрыта. Голова моя устало лежала на грязном и заляпанном стекле, мне нужно было уже ложиться спать, но я лишь сонливо сидела, свесив левую ножку, и смотрела на тёмно-синее и звёздное, как у Ван Гога, небо. Напротив меня стоял соседний дом, который очень мешал любованием дальними и яркими звёздами. И ведь не зря моя лень пойти в постель меня затянула на подоконнике! В воздухе, в такт вангогской атмосферы, послышались тоскливые ноты. Скорее, даже безнадёжные. Я узнала - это было пианино. Что-то знакомое и родное я слышала в этих нотах, но я не знала, что именно... Я тихонько, чтобы не разбудить родителей, спрыгнула с подоконника и подкралась к двери на балкон. Я уже начала слышать пианино немного отчётливее, и я не поверила - это играет тот самый паренёк!
Честно признаюсь, это были самые сладкие, но холодные (точнее, печальные) звуки, которые я когда-либо слышала, но как же сильно они передавали атмосферу уходящего лета и моей души! В воздухе летал минор сентябрьского вечера, какие обычно и бывают в этот месяц. Но его пальцы смогли не только передать это, но и усилить эту мрачность.
Я не слышала его рук, нажимавших на клавиши, не слышала даже голоса, но уже мне помогла лишь одна мелодия, чтобы понять, что же он шепчет людям и этому тихому вечеру.
В такие моменты ты стоишь, думаешь о своём, но и одновременно живёшь этим единственным моментом в своей жизни. Когда прозвучала последняя клавиша, я пробормотала что-то типа "как же мне это знакомо...". Мальчик это услышал и бесшумно вышел на балкон. Посмотрел на меня, будто пытаясь пробить внешние слои тоскливой души, но, видимо, у него это не получилось, поэтому он просто облокотился на стенки балкона и смотрел вдаль. Я вышла к нему, сделала то же самое, но ничего ему не сказала.
Вдруг мне захотелось ему рассказать, что мне всегда нравилась эмоциональность и многогранность пианино. Оно как ничто другое могло поменяться вмиг с депрессивного на жизнерадостный тон, с шёпота на крик, с медленной скорости на быструю. Я никогда не умела играть на этом инструменте, поэтому на эту тему не особо спорила, ведь я была не в курсе всех музыкальных прелестей. Но для меня это был бальзам для ушей, который тёк с ушной раковины до самой барабанной перепонки.
Так мы и стояли – друг на друга не смотрели, ничего друг другу не говорили. Мы были похожи на статуи в каком-нибудь городке. Но я была уверена - это самое близкое знакомство, в котором слова не нужны.