Диэтинилбензол
Нашего директора, строгого, честнейшего человека и завзятого матюгальника (заменой одной – двух букв он мог почти из любого слова получить отменное ругательство), мы очень любили, за глаза звали только Профессором, хотя «шеф» было бы короче. Профессор был замечательный учёный, в своей области имел международное признание, его переманили из Свердловска, типа родина-мать зовёт! Секретарша понимала его с первого звука, иногда даже предупреждая вызываемого о настроении шефа. Правда, делала она это только глазами.
Этот человек (впрочем, как и остальные мои руководители) имел огромное значение в моей биографии, и не только моей. Яркий, самобытный, совершенно нестандартный, он организовал за «Тэци Круг» филиал всесоюзного НИИ, набрав туда большой коллектив учёных молодых химиков и пожилых, опытных технологов. Там я выросла как специалист по контролю качества. Он ушёл очень рано, ему не было и 60-и… Учёный, которого знали и ценили коллеги за рубежом, уважали подчинённые, иногда посмеиваясь над непривычной наивностью фанатично преданного своему делу руководителя. Бывший россиянин, повторюсь, он из любого слова и химического термина умел смастерить ругательство, поражая нас своей изобретательностью. Он мог взбеситься по любому поводу и наделать много чего неприятного. И всё равно его и уважали, и любили. Он был искренним и никогда не лгал.
А вот эта история уже про то, что разработанный мною метод анализа вместе с моим ювелирным лаборантом – суперский!
И не только ему доказывала. Институтом заправляли зам по науке, главный инженер и сам шеф. Всем утёрла нос, но, признаться, с них всегда, как с гуся вода!
И всё же этот эпизод достоин описания!
Когда я объявила (в очередной раз), что метод анализа для ТехУсловий продукта не годится, на меня, как обычно, обрушился гнев Главного по науке, который не считал меня своей креатурой и постоянно пытался нашкодить. Я отбивалась, никогда не ленясь этого делать – иначе съедят чужую креатуру (к слову сказать, ничью, ничью…). А завотделом разработки Технических Условий была его давней соратницей по заводу, все ТУ на заводе при нём тогда лепились по принципу – показать больше массовой доли! А при титровании присутствие низкомолекулярной примеси завышает результат. Да и инструментальными методами тогда мало кто владел.
И вот проверяю я баллоны со спецификатом (мне нравится зашифровывать продукт под этим таинственным и секретным словом). Хотя, сама себя перебив, расскажу такую быль про шифровку.
Делали мы разработку некоего оборонного заказа, под кодовым названием «Осман». Из Москвы. Почему «осман» – не очень понятно, но не армяне придумали.
С ним имели право работать только сотрудники с допуском. И совещания – только в спецотделе, начальница отдела строго блюла, документы в лабораторию не давала.
Как-то в гостях у друзей, химиков из абсолютно академического НИИ, мне говорят: этот ваш «осман» такой примитивной структуры! Вам не стыдно такие примитивные соединения клепать? (они-то лекарственные структуры клепали).
– Но откуда вы знаете про «осман»?
– Так весь город знает!
Это к спецификату тоже относилось, все всё знали… все учились на одном факультете, но работают в разных НИИ. Химики всё знают про друг друга: кто что синтезирует, какими классами занимается.
Идёт спешная наработка. Приносят технологи – 22,5%… 22%, 22%… А они делают всё так, как надо, как умеют и как могут. То есть, в любом случае, сваливают на контроль, который «неважный, руководитель отдела (я, то есть) страхуется от рекламаций» – чисто заводская уловка, настолько для меня оскорбительная, что я чуть не плачу, узнав о таком поклёпе.
Продукт – смесь двух изомеров. Один изомер – кристаллический, чистый-пречистый, с высокой массовой долей, почти стопроцентный продукт. Вообще, любой чистый продукт, особенно кристаллический, очень красив, просто прекрасен, даже если дурно пахнет! Другой изомер – жидкий, его трудно полностью отделить от кристаллического изомера, часть (в пределах растворимости) остаётся в растворе. Поэтому тот изомер, который кристаллический – всегда чище.
Директор весь в пене, в кабинете стонут на пару с главным инженером, очень опытным, умным и догадливым дядькой, а технолог несёт и несёт им мои цифры. Динамику, значит определяем.
Ужасные, на их взгляд, значения, так как продукт «под контролем Устинова», а там – другие цифры нужны...
Несколько баллонов они силой, без моей подписи, не слушая моих увещеваний, запихали в машину и отправили, а сейчас решалась судьба ежемесячных поставок. Глядишь, Ленинскую премию дадут. Держи карман пошире! Делиться тут не принято! Наш директор, как и все учёные директора, был к тому же честолюбив. Ещё он очень хотел стать академиком. Ну, или получить Ленинскую премию. Оборонщикам их давали легче, чем простым смертным в мирном секторе.
И вот там, в директорском кабинете, у них созрел коварный план. Кто его придумал, я не знаю, но справедливости ради скажу, это любому могло прийти в голову для проверки правильности анализа, когда непонятно, как ещё доказать несговорчивой мадам, что её лаборантки неряхи, а она – упрямая коза.
И это вместо того, чтобы признать, что старые методы не были грамотно обоснованы, не доработаны, не доисследованы.
Коварные заговорщики бездумно решили обогатить смесь изомеров тем самым сверхчистым выделенным кристаллическим изомером, который так красив, потому что кристаллический и чистый, и стали приносить мне на анализ образцы под номерами 1, 2, 3, 4… Пустив этот довольно ценный продукт с резким запахом на ветер. Узнать бы, чего не сделаешь ради доказательств…
Коварства было вдоволь, а вот элементарной школьной грамотности…
Вбухали эти чистейшие красивейшие сверкающие хлопья в «своё контрольное исследование» и несут, очень довольные своей придумкой. Рассчитали – 2% добавили, 4%, 6%... и так до десяти процентов и ответ требуют: с увеличением на 2%, 4%, 6%, да ещё с параллелями, чтоб над разбросом поржать. Была у меня одна лаборантка, почти золото: всё умела делать, всё знала, как и что. Но на мениск в бюретке смотрела снизу, чуть пригибаясь. А надо вровень с глазами. Из-за этого её параллели скакали, и, вместо того, чтоб стесняться такого разброса, она по первому требованию ликующих технологов раскрывала рабочую тетрадь, хотя при таком лаборанте первой эти цифры должна увидеть я и соответственно скорректировать контрольным титрованием. Так и не смогла убедить её, обижалась. Потом возненавидела. Всегда так…
Поэтому, чтоб не давать повода самой усомниться в показаниях, так как наступил «критический момент», как говорил отец, я в таких спорных случаях становилась за лабораторный стол. И сама проводила своё потенциометрическое титрование, у меня параллели хорошо сходятся ещё с университета, даже неудобно. Потому что так почти не бывает. Но при титровании у меня был крупный недостаток: я недопустимо часто забывала записать показания! Поставила сотрудницу рядом, она аккуратно их записывала.
А чётко сходящиеся параллели ещё больше распалили великолепную четвёрку, если вконец не разозлили.
По результатам анализа получалось, что добавленное повышало массовую долю не на 2, 3, 4, (как они ожидали логически), а всего лишь на 0,2, 0,3, 0,4 процента… то есть, как метко выразился главный инженер, «на величину одноразового куриного помёта».
К концу дня профессор, которому всё это надоело, злой и свирепый, торжественно поднялся ко мне на третий этаж со своей свитой, артистично распахнул двери ногой, весь такой яростный красавец, подошёл к столу, на котором стояли наши аналитические весы, и в сердцах из всей силы пнул стол ногой. Увидев такое неслыханное действо – глумление над моими и вообще, аналитическими весами, я на миг онемела. Весы – самый главный атрибут аналитической профессии! Мы так трепетно к ним относимся! И нельзя даже грубо потрогать весы – они могут сбиться. Это нежный, важный и очень чувствительный атрибут. А тут такой ногой, наверное, 47-го размера, рост ведь у него под два метра был…
Я обезумела от такого отношения к весам и зашипела, может, даже запищала – голос у меня чуть не отнялся:
– Вы почему мне весы портите? Вот вы! Почему мои весы портите? Не хватит, отдельную комнату не даёте для весовой, тут я еле уголок без колебательных влияний нашлаааа, – и самым мерзким образом подвывая, зарыдала.
У меня без воя рыдать не получается.
– Да я весь твой отдел бардачный отсюда к такой-то… матери…. Расх*рачу!
И унёсся с теми же действующими лицами, которые молча наблюдали, как я полою белого халата вытираю чёрные глаза, размазывая подводку…
Когда он умер, совсем ещё молодой, в 59 лет, я так плакала, так плакала… А один из завлабов, Арарат, застенный мой сосед, подошёл ко мне и тихо, почти ехидно сказал:
– Плачь, плачь, сестрица, забыла, сколько слёз ты из-за него пролила? Вёдрами!
Несмотря на невозможное расстройство, я тут же резво погналась за обидчиком и за всей его коварной кодлой.
Влетела за ними в кабинет, директор попытался остановить меня своим свирепым взглядом, а с него не станется – и выгнать мог, но я предупредила:
– Выброшусь!
Месяц назад с крыши упал и разбился наш институтский слесарь, и угроза подействовала.
– Вот все результаты анализов, а я посмотрю, что вы добавляли и сколько. Честные люди вместе ищут ошибку!
– Слушай, ты уволенная!
– Ещё чего захотели! – подумала я, а вслух согласилась:
– Бесплатно закончу этот продукт и уволюсь. Другие просят! (никто меня особо не просил, думаю, в городе все знали о моей упёртости и неуправляемости, ведь химики все сплетники!).
Главный инженер как-то очень внимательно поглядел на меня и сказал:
– Пусть у доски защищается.
– Хоть по телевизору, вы тут три доктора, а я всего лишь кандидат! – недовольно проворчала я, – только по порядку, и честно скажите, что и как смешивали.
Боже мой, чтоб вы знали, если не слышали, вся числовая часть анализа, да и всей науки-химии, – это простейшие манипуляции с пропорциями! Достаточно хорошо усвоить одно лишь правило – правило пропорции и все задачки по химии – ваши!
Главный технолог записал на доске состав первой смеси, второй, формулу подсчёта… я схватилась за голову и довольно артистично простонала:
– Аааа!
Мы быстро переглянулись с главным инженером, так как в таких делах он был самый грамотный, опытный и ушлый и отвечал за технологический отдел. По-видимому, он тоже уже понял, в чём была их ошибка, но сам не хотел тревожить это осиное гнездо с Главным по науке, они были, мягко говоря, вечными оппонентами, и на амбразуру бросил меня. А может, специально и подставил его, зная, что я выкручусь? Поэтому так невинно предложил, мол, пусть на доске защищается. Неверный расчёт процентов массовой доли – непростителен для лаборанта, или даже кандидата, но доктора наук – разве каждый день составляют пропорции или считают проценты? Поэтому внутри меня разбирал смех, а снаружи почему-то заплакала. От обиды, от своего неумения всех раз и навсегда поставить на место… Каждый раз, каждый раз оказывалось, что наши результаты верные! И они опять наступали…
Я взяла мел, записала другую формулу, и в столбик – то, что и должно было получиться и мои результаты. Всё сходилось до второй запятой. До сих пор не могу себе простить, что голос у меня немного дрожал, правда, от злости. Но все почему-то посмеивались, что меня выводило из себя. Директор радостно и почти победно хлопнул по столу:
– Я же говорил, что она окажется права! Я же вас предупреждал!
Главный инженер, улыбаясь, примирительно сказал:
– Ладно, опять твоя взяла. Но берегись следующего раза – сегодняшнего позора не простим!
Все противно расхохотались, а я пошла отмываться от слёз.
Невероятно, но все трое мужчин добавляли 2 грамма, 4 грамма и в расчётах числитель относили не к общей массе, а к массовой доле функциональной группы, то есть к вводимому количеству… Потому и был прирост величиной «с куриный помёт»… Зря прекрасный кристаллический изомер перевели!
Через неделю я справляла новоселье – мне дали комнату для весовой и приборов, а главный технолог, пожилой человек, пришёл со своими новыми образцами на анализ, поздравил с моей контрибуционной территорией после победы и ехидно посоветовал:
– Если ты так быстро пускаешься в рёв, косметику не употребляй! Разве умным женщинам пристало краситься?
Только тут я с ужасом представила, в каком виде я у доски доказывала им свою правоту…
А я никак не могла понять: я их так разгромила, а они еле сдерживают смех!
Мужчины – известные циники! Они даже после своего позора с таким удовольствием смеются над нами!
Было мне тогда… Как давно это было… Было мне и много, и мало – всего 40 лет…