Первое построение
- Аксельдорф!
- Я!
- Артюхов!
- Я!
- Воронов!
- Я!
Помощник командира капитан-лейтенант Засыпкин звонким, с хрипотцой, голосом продолжает зачитывать список студентов, прибывших к ним в экипаж. Вытянувшись в нестройную шеренгу, облачённые в выцветшие матросские робы, они стоят на верхней палубе водолазного спасательного судна и щурятся в лучах утреннего солнца. Обычная утренняя поверка, проводимая перед подъёмом флага, сегодня дополнена процедурой знакомства экипажа с новыми бойцами, временно «призванными» сюда если и не для усиления боевой мощи корабля, то, хотя бы, для повышения уровня ай-кью, или коэффициента интеллектуального развития его личного состава.
Впрочем, такая задача перед ними не ставится. Здесь они должны пройти флотскую практику, обязательную для присвоения им звания офицеров запаса. И, хотя большинству из них это звание само по себе совершенно безразлично, его наличие освобождает от срочной службы в рядах славной советской армии после выпуска
Вместе со щупленьким горластым помощником в смотре участвует и замполит. С бордовой папкой в руке, он вальяжной походкой следует за подтянутым, строгим с виду строевым начальником вдоль шеренги вновь прибывших. Его выступающий вперёд животик плотно обтягивает кремовая рубашка. Хотя принято считать, что у моряков всё, что расположено выше пояса – это грудь, на этот случай данное правило можно распространить лишь с большой натяжкой, приблизительно с такой же, с которой пребывает ткань его рубашки в означенном месте.
Остановившись рядом с Мишей Аксельдорфом, он придирчиво смотрит на его щёки, густо поросшие жёсткой щетиной.
– Вам бы, товарищ, побриться не мешало.
Он проводит ладонью по своему лоснящемуся подбородку, слов-но демонстрируя его в качестве образца для подражания.
Побриться бы не мешало…
Прибыв в дивизион аварийно-спасательных судов накануне вечером, пятикурсники корабелки ещё толком не успели освоиться на этом судне. И первым, что бросилось им в глаза здесь, были покосившиеся кресты городского кладбища, тянувшегося вдоль территории военно-морской базы, неподалёку от здания штаба дивизиона.
Это соседство выглядело весьма парадоксально, недвусмысленно намекая на тщету и никчёмность существования подобного рода флотской структуры. Более логичным и жизнеутверждающим была бы близость этого дивизиона со зданием профилактория или, на худой конец, с госпиталем. Конечно, трудно ожидать, что каждая спасательная операция должна проходить по сценарию, схожему с сюжетом голливудского блокбастера, непременно заканчивающегося хеппи-эндом, но это соседство навевало совсем иного рода ассоциации, иллюстрируя собой известный своим чёрным юмором анекдот:
– Может, сначала в реанимацию, сестра?
– Доктор сказал – в морг.
На спасателе оказалось большинство из прибывших. Несколько человек разместили на водолазном боте, стоящем по корме от спасателя, а кого-то и вовсе оставили на базе. Принцип, по которому происходило это распределение, был не ясен. Не исключалось, что у оставленных на берегу имелись проблемы с вестибулярным аппаратом, а ведь именно он, как известно, отвечает за проявление морской болезни. Но никто не мог припомнить, чтобы во время медкомиссии кого-то из них вертели на специальном кресле и предлагали затем пройти вдоль нарисованной на полу прямой линии.
Причисленные к плавсоставу «счастливчики» в глубине души тешили себя фактом признания своей флотской полноценности, но пока мало кто из них до конца осознавал, стоит ли откровенно радоваться этому или завидовать оставшимся на берегу. В числе большинства, направленного на спасатель, был и Олег.
Практикантам отвели довольно просторный кубрик в кормовой части судна. В помещении было жарко, вентилятор не помогал, что-то монотонно выло, с камбуза несло кислой капустой. Ночь прошла беспокойно. Мучила духота, временами что-то начинало подвывать, хлопали тяжёлые двери, топали чьи-то башмаки, судно покачивало – до сна ли тут. В шесть часов утра подъём – «Команде вставать!», а затем через каждые пять минут звонки-команды, команды-звонки. К построению далеко не все успели привести себя в порядок.
Стоя в строю, Олег, как и остальные, чувствует себя неким инородным телом в этом сложном организме, жизнедеятельность которого подчинена довольно мудрёным, запутанным и малопонятным для неискушённого в морской службе человека правилам и законам. Но вместе с тем во всей этой, казалось бы, никчёмной суете заложена некая логика и скрытый смысл.
Ещё не успев ознакомиться с искусством крепления гюйса к вороту форменки и правильно, без привычной проверки своего отражения в зеркале – их здесь просто нет – водружать на голову бескозырку, чтобы её ленточки не свешивались на плечо, он с чувством, похожим на зависть, всматривается в стоящих напротив моряков и пытается перенять у них такую же бравую, и вместе с тем непринуждённую и независимую позу. Но всё, что удаётся пока, это с трудом сдерживать зевоту и перестать переминаться с ноги на ногу. Тяжёлые, уже кем-то до нго разношенные ботинки, именуемые на флоте – лучшего термина не подберёшь – словом «гады», несмотря на плотную шнуровку, болтаются на ступнях и создают необычное, столь бесполезное и ненужное здесь, а вовсе не там, где хотелось бы, ощущение внутренней свободы.
Замполит, казалось бы, ждёт реакции на своё замечание. Миша молча смотрит поверх его головы куда-то в сторону кладбищенских крестов, и в его маслянистых задумчивых глазах сквозит не то досада, не то безразличие, как некая защитная реакция организма в ответ на вечно недружелюбно настроенную против него и его соплеменников внешней среды. Да, измельчали нынче комиссары, измельчали. Об этом ли мечтали их предшественники, кстати, многие из которых – его братья по крови, облачённые в чёрные кожаные регланы, с маузерами на боку, своими пылкими речами воодушевляющие народные массы и приводящие в трепет разного рода контру в ещё сравнительно недалёкие революционные годы?
Наверняка где-то там, на погосте, покоится прах не одного из тех пламенных агитаторов, которые сложили головы в борьбе за лучшую долю, и не только для себя, заметьте, но и для простого народа. А нынешних, видите ли, его внешний вид не устраивает.
– Есть, побриться.
Зам, удовлетворённый фактом своей сопричастности к процессу поддержания уставного порядка на корабле, следует дальше.
Закончив осмотр, помощник докладывает командиру о готовности к подъёму флага. Звучит горн, и бело-голубой стяг гордо взвивается над кораблём. Начинается первый день их пребывания на практике.
Вальяжной жизни - шкафут
Олег даже не успевает заметить, как пролетает этот первый день. Стандартная программа, как и в любом новом месте: знакомство с распорядком дня, правила противопожарной безопасности, основы борьбы за живучесть. Причём последняя почему-то воспринимается исключительно негативно. В том смысле, что так обычно выражаются о негодяях и преступниках, с которыми никак не справиться. Дескать – вот гад, живучий. Слушать всё это скучно до ломоты в зубах, хотя понимаешь, что здесь мелочей нет – многие инструкции писаны кровью тех, кто легкомысленно пренебрёг ими в своё время.
Далее – поверхностное знакомство с кораблём и его назначением. Как и при посещении музея, Олега уже в третьем отсеке начинает откровенно клонить в сон. Так же, как и разнообразные экспонаты – искусно выполненные ювелирные изделия или предметы прикладного искусства, выложенные на стандартных прилавках, закрытых стеклом, или полотна известных мастеров в позолоченном багете рам, насыщающие предел эстетического восприятия еще в первых залах музея, так и обилие однообразных корабельных приборов, надписей, пучков кабельных трасс и трубопроводов вскоре сливаются в единую картину, и речь механика, местного экскурсовода, воспринимается, как однообразный и монотонный фон.
Но запоминается главное. У каждого на корабле в своём заведовании имеется матчасть, которую он обслуживает и за которую отвечает. При этом все системы и устройства корабля расписаны за экипажем, и ничто не остаётся бесхозным. Даже не подверженные износу и повреждению чугунные кнехты, требующие, разве что, косметической подкраски к дню флота.
Перед тем, как получить в заведование что-либо, каждым сдаётся зачёт на самостоятельно управление этим чем-либо, чтобы пользоваться им и шибко не испортить. А, поскольку практикантов учить особо некогда, да и двух нянек у одного дитя быть не может, они так и остаются «безлошадными». Койка не в счёт: на этой лошади ни борозды не вспахать, ни покататься. Хотя, кое-что им всё же доверяют, чтобы не очень-то вальяжно здесь себя чувствовали. И называется это объектом приборки. Ибо ветошью его даже при большом желании испортить сложно.
Объекты эти закрепляются за ними на утреннем построении уже на следующий день. Помощник командира после зачтения списка напоминает всем непреложную истину о том, что на флоте стрельба куётся на приборке. Интересно, в кого они здесь, на спасателе, стрелять собираются? Не в спасённых же! Может, конкурентов отгонять?
Олегу достаётся левый шкафут. Что это такое и где расположен неведомый доселе фрагмент корабля с этим загадочным названием, ему невдомёк. На помощь приходит Шура Венцель – этот объект приборки им выделили на пару.
Шурик не напрасно слывёт знатоком флота и его славных традиций. Флот у него, наверное, в крови. Мать в корабелке преподаёт начертательную геометрию, отец – конструктор в проектном бюро. И не просто конструктор. Не то главный, не то ведущий. Не то главный, не то ведущий. Вечная неразбериха с этими названиями, думает Олег. Ибо, по его разумению, ведёт тот, кто стоит во главе. Потому он и ведущий. А раз он во главе, то он же и главный. В общем, беда с этим. А книги Соболева и Канецкого у Шуры буквально настольные. Да и с учёбой у него всё в порядке, даром что круглый отличник и «ленинский стипендиат».
– Идём за мной, – говорит он приятелю на следующее утро после прозвучавшей команды «Начать приборку». Он коротким путём – когда только успел так уверенно освоиться в коридорах спасателя? – ведёт его на палубу левого борта. В носу палуба упирается в полубак с идущим наверх трапом, на юте обзор ограничивается помещением с дверью со скруглёнными углами. Дверь оборудована кремальерным затвором, за ней – барокамера. Здесь проходят декомпрессию глубоководники после спусков. Сейчас она пустует, погружений давно не было. Шура обводит глазами окружающее пространство и поясняет, что это вот и называется шкафутом. Что бы я без него делал, думает Олег.
Здесь они не одни. В средней части этого самого шкафута, опершись спиной о закреплённую на кран-балке внушительную грушу водолазного колокола, стоит какой-то матрос. На потёртых погончиках его робы красуется пара золотистых лычек, пилотка на голове небрежно сдвинута на лоб, во рту – сигарета. Старослужащий, догадывается Олег. Увидев студентов, он подходит к леерам, делает пару затяжек и швыряет окурок за борт.
– На приборку? – интересуется он, глядя на студентов, и получив от Шуры утвердительный ответ, удовлетворённо кивает. – Приступайте. Я здесь старший.
– А делать то что?
– Возьми ведьму в кранцах, обрез там же найдёшь. Вода – здесь, – он кивает на вентиль. – Ну и палубу драй. А ты, – он поворачивается к Олегу, – бери ветошь и протирай леера.
Матросу наплевать, что перед ним без пяти минут лейтенанты. Раз ещё толком не служили, значит, "караси". Сам-то он здесь уже третий год службу правит.
К удивлению Олега, у его приятеля не возникает никаких вопросов по поводу услышанного. Он по-деловому направляется в сторону металлического шкафа, примыкающего к корабельной надстройке, раскрывает его дверцы и вытаскивает оттуда верёвочную швабру и тазик, наполняет его водой и принимается елозить шваброй по палубе. И делает это уверенно и со знанием дела. Да он никак срочную успел где-то пройти! – мелькает в голове у Олега странная догадка, но он тут же отгоняет её. Венцель, как и все они, на корабле впервые, да и с кранцами раньше дело вряд ли имел. Но по нему не скажешь – эк он ловко этот «раёк» в обрезе полощет! На его вопрос, откуда у него такие тонкие познания в сленге, Шурик только пожимает плечами.
– Обычно швабру «машкой» называют. Ну, а где «машка», там и «раёк». Рая ведь тоже имя женское. – Про кранцы с обрезом он даже не заикается – неужели кому-то это не ясно?
Олег берёт протянутую матросом тряпку и начинает протирать стойки леерного ограждения. Пока так. А там, может, и стрельбу доверят!