1.
Дикий рык… Несётся бешено. Страшный миг неумолим. Кровь в глазах. И шерсть всклокочена. Мчит. Готовясь растерзать.
- Ах, ты, тварь!.. Помилуй, Господи! Боже правый, помоги!
Этот мамин вопль отчаянья... Глубь двора иглой пронзил. Пасть звериную, клыкастую... Смог тогда остановить.
Дуба тень. Скамья зелёная. Пятилетний мальчуган. Страх пред мордой пса бездомного… Вряд ли смог он осознать. Страх тот ныне возвращается. Раз. Другой. И не понять… Сон был? Явь? Воспоминание? Детства всхлип? Вот как сейчас…
2.
Петя. Так на русский манер называла его только мамочка. Русские корни, что поделаешь. Открыл глаза. Стряхнул остатки страшного сна. Он давно не Петя. Иногда и вовсе представлялся незнакомкам «Джон». Ради прикола. Худой, длинноволосый. Грудь вогнутая. От постоянного сидения крючком за компьютером. Для пущего сходства со своим кумиром носил круглые очки. Как у Леннона. Знаменитого битла убили в момент его рождения. Потому, видать, стал ярым фанатом в пору мятежной юности. Верил: вселилась в него душа знаменитого «бунтаря». В него. Никак иначе! Стремление подражать внешне. Оно определило стиль в одежде и в музыкальных пристрастиях. И в жизни.
Нехотя скинул с себя одеяло. Прислушался. Насторожила полная тишина в квартире. В голове, наоборот, не просто гудело, выло. Будто кто-то пилил. Или сверлил. Порой грохотало. Так бывает, когда ремонт идёт. Это в его черепушке?
Обеспокоенно позвал:
- Мама!
Утро как-никак. Обычно она шумела на кухне. Поелозил ногами по полу в поисках любимых мягких тапок. Покрутил головой. Определённо что-то не так. Мебель. Незнакомая. Спал в чужой квартире? Да нет же! Точно помнил: вчера притащился домой. Правда, поздно. После вечеринки с друзьями. И с подружками, как без них. По крайней мере, ложился в свою кровать. У себя дома. В голове продолжало шуметь. Приложил непослушные руки к вискам. Перебрал? Или вчера кто-то подмешал галлюциногенов? Покачиваясь, прошлёпал босиком в кухню. Квартира была пустой.
Бухнула, открывшись, входная дверь. Вздрогнул и тотчас устыдился. Человеку сорока лет бояться в собственной квартире? Негоже. Но так неожиданен и резок оказался звук в окружающей дремотной тиши. Голос явившегося незнакомца и вовсе напугал:
- Петер?
- Да, - инстинктивно попытался кухонным полотенцем прикрыться.
- Худик?
- Тот самый. Как сюда попали?
- Как все. Через дверь. Что тут такого?
Пока обдумывался ответ, гость приблизился к неподвижно стоящему хозяину:
- Письмо, - сунул конверт жестом, похожим на укол кинжалом. Развернулся к выходу.
С опаской стал раскрывать, бормоча: «Письмо? Бумажное. Давненько не получал таких. Что там? По крайней мере, я у себя дома. Вот - адрес. И фамилия моя».
Возмутило содержание письма: «Г-н Худик! По получении данного извещения Вам надлежит немедленно явиться по адресу такому-то. Уклонение от сего недопустимо ни по каким причинам. Г-н Эйден».
«Ещё чего! – Петер недовольно забурчал. – Чёрт-те кто будет мне указывать! Куда идти и когда. Жди! Расписывался в получении? Нет. Ничего, значит, не было. Вот и решён вопрос. На работу пора».
Как бы услышав такой ответ, невидимый кто-то своим громким голосом заставил прижаться к стене:
- Господин Худик! Вам не следует нарушать установленный порядок! Жду сейчас же!
«Сплю. Всё это снится. Не зря голова как не своя. А во сне какая разница, что делать. Схожу, посмотрю. Здесь недалеко». Обрывки нелепых фраз голову-бедняжку наполнили. Не давали осмыслить увиденное и услышанное. Зомбированный повелительной интонацией, засобирался. Накинул висевшую в прихожей одёжку. Собрался выходить - не нашёл ни ключа, ни даже замка в двери. «Да пропади оно пропадом!» Плюнул с досады. Спустился по лестнице.
3.
На улице продолжил удивляться. Названия улиц знакомые, а дома изменились. Кривое зеркало, да и только. Преломляет до неузнаваемости. Ещё небо это. Хмурое утреннее. Никак не хочет дать свободу солнечным лучам. Прохожих мало. Город не спешит их выпускать из своих домов. Машины, кое-где крадущиеся, малозаметны. Стал переходить неширокую улицу. Обратил внимание на происходящее на той стороне. Человек, ярко выделяющийся на фоне стены, насыпал из здоровенного пакета корм. Малюсенькому щенку. Тот накинулся на угощение. И вдруг! Стремительно увеличился в размерах. Вымахал выше кормящего! От испуга Петер внезапно остановился. Будто ему преградил путь шлагбаум. Дёрнулся назад от увиденного чуда.
Тут же понеслась какофония звуков: резкий свист тормозов, шипящее скольжение шин, глухой удар о стену, звон осколков стекла, детский плач. Обернувшись, увидел разбитую машину. «Там люди!» – кинулся к месту аварии. За рулём никого нет, да и руля, впрочем, тоже нет. Внизу, на полу, зашёлся в крике младенец. Пристёгнутая ремнем женщина цела, но потеряла сознание, получив удар в лицо подушкой безопасности. «Срочно вызывать! Скорую! Полицию! Но как?» Он стоял в оцепенении, не решаясь поднять на руки малютку. Вскоре послышалась сирена приближающейся «Скорой помощи». Странно, но и там за рулём никого не было.
Санитары в зеленоватой униформе деловито перенесли женщину и замолкшего ребёнка к себе. «Конец бедняжке», - услышал он.
- А я? – растерянно вымолвил Петер.
- У вас свой путь!
Смятение давило сильнее и сильнее, сплющивало. Глянул напротив. Там уже виденный обескураживающий сюжет повторялся. Посмотрев его несколько раз, понял. Реклама. В исполнении реалистичных фигур. Но как? Неуверенно переставляя ноги, Худик продолжил движение, держась от непонятного подальше.
Гораздо больше его взволновал случай с машиной. «Это я! Я убил малютку. Водитель увильнул, меня чтобы не сбить. Хотя нет. Не водитель. Авто – беспилотное. Кто тут виноват? Наверное, я. Не можешь по улице гулять – не гуляй. Так мама говорила. Где она? Куда делась? Немного, немного осталось до разгадки. Вот оно, здание. Вот дверь. Вот «Эйден». Здесь и ответы. Надеюсь».
4.
Зайдя бочком в кабинет, Петер не сразу заметил в полутьме его хозяина. Тот выкатился чуть погодя из-за стола, стоящего в углу комнаты. Это был невысокий округлый человечек в тёмном костюме. Черты лица выдавали его арабское происхождение.
- Господин Худик! Похоже, ничего нельзя доверить вам. Не успели к нам прибыть, как уже неприятности от вас, - вместо приветствия закричал встретивший его.
- Прибыл? Откуда? - встревожился снова Петер.- Вроде я в своём городе. Хотя сомнения есть.
- В своём-то своём, - хозяин кабинета ходил, не останавливаясь. Описывал круги, как бы осматривая со всех сторон гостя. Махал при этом руками, говорил быстро:
- Да только не совсем. Вы что? Не понимаете, где вы?
Эти слова сбили с толку. Беспрестанно поворачивая голову за бегающим, он продолжил отвечать, но уже неуверенно:
- Разве не в Нитре?
- Слушайте! Специально послали уведомление в конверте. Или не читали?
- Читал. Вот. – Петер заново озвучил адрес и текст письма.
- А дата? Дата? - теряя терпение, начал кричать чиновник.
- Сегодняшняя. Пятое мая.
- Боже мой! Год! Какой? – Лицо кричащего покрылось потом.
- Какой надо. Обычный. 2019-й.
Носящийся по кабинету остановился. Замахнулся, хлопнул по столу. Вместо ожидаемого стука раздался тонюсенький шлепок, похожий на оплеуху.
- Вы нарочно? О-о, зачем только присылают таких бестолочей! Внимательней читать надо!
Худик ещё раз вгляделся. «2079-й?» Как это он не разглядел цифру?
- Наконец-то! Теперь ясно?
- Вот теперь точно не ясно. Как это? – обескуражено, чуть ли не плаксивым голосом, произнёс он.
- Ладно. Начну по порядку. Дай мне сил и терпения, - Эйден при этом закинул голову кверху и сложил руки на груди, будто помолясь. Выдохнул и продолжил:
- Да-да. Мы переместили вас. Из привычного вам времени – сюда. На шестьдесят лет вперёд. В зеркало, как я понимаю, не смотрелись.
Петер подошёл с опаской к зеркалу. Оттуда глянуло незнакомое лицо. Заново осмотрел руки. Всё не то!
- А где? Моё тело?
- Ваше – там осталось. Без вашего сознания. И вскоре после этого умерло. Затем не выдержала ваша мать. Ненадолго пережила потерю сына. Зато вы – здесь. Гордитесь! В вашем будущем, в нашем настоящем.
Петер сел. Ноги не держали. Выходит, он теперь мертвец? И ходит в чьей-то шкуре?
Чиновник меж тем продолжил, торопясь высказаться:
- А переместили вас по следующей причине. Именно вас выбрал КИБЕРГ для выполнения важной миссии.
- Киберг – это кто? Ваш правитель? – прервал речь Петер.
- Управляющий делами. Компьютерно-Интеллектуальный БЕспристрастно-Реагирующий Гений. Компьютер, проще говоря. А миссия такова.
Выделяя каждое слово, Эйден торжественно произнёс:
- Вас. Выбрали. В качестве. Палача.
«Минута от минуты не легче!» - приподнялся Худик.
- Это я должен… - названный «палачом» махнул рукой, рубанув как саблей воображаемую голову.
- Не-ет, что вы! Мы не такие дикие.
Эйден продолжал хаотически перемещаться. Возникало ощущение, что он оплетает вошедшего паутиной. Худик даже осмотрел себя: не висит ли она на нём? Так живо представилось видение выползшего из тайного угла паука к попавшей в западню жертве. Несколько раз попытался снять с левого уха то ли паутинку, то ли прилипший волос. Убедившись, что чист, продолжил свои предположения:
- Значит… - Петер сделал вид, что стреляет из пальца в суетливого собеседника, несущего этакую чушь.
- Нет-нет. Это у вас были такие нечеловеческие способы убийства. У нас всё куда гуманнее.
- Даже слушать не хочу! Я на это не подписывался. И не просился сюда. В ваше проклятое будущее. Назад меня верните, и дело с концом.
Эйден засмеялся. Так смеются взрослые над несуразными словами малышей.
- Э-хе-хе! Во-первых, этого мы не умеем. Во-вторых, если бы умели, всё равно не стали. Зачем нужно? Человек вернётся и начнёт менять наше настоящее. В-третьих, для своего круга вы умерли. Тело ваше в могиле. Сгнило, поди. В кого же захотите вселиться? Ну и наконец, господин Худик, вы же законопослушный гражданин. Всегда жили по установленным законам…
- Законам своего государства! Не путайте. Не вашего! – Очнулся Петер и сорвался в крик от возмущения.
- Нашего, нашего, - пытался успокоить его чиновник. – У вас в кармане паспорт нашего, именно нашего с вами государства.
И опять довольно захихикал, глядя, как Худик с недоверием уставился на пластиковую карточку, с опаской вытащенную из кармана.
- Ну, уж нет! Я не палач! Неужто у вас нет людей, которые могут убивать? Для которых это профессия. Лично я - не убийца. Разбирайтесь сами со своими проблемами. Я не хочу! Ясно?
- Слушай, ты! – хищно кинулся навстречу Эйден, вытянув указательный палец и ткнув ему в нос.
- Убийца-не убийца! Хочу-не хочу! Тебе ли говорить об этом? Глянь-ка на него, какой праведник! Только кто разжигал из любой искорки пожары? Войны пожары. Не ты ли вместе со своими современниками? Оглянись на те самые годы, пока там жил. Именно то время. И те войны. Перечислить страны? Убитых сотни тысяч. И не только солдат. Стариков, женщин. Детей, наконец. Они-то в чём были виноваты? Ты их спрашивал? Хотели они умирать? А миллионы беженцев? Не вы ли всё у них разрушили? Судьбы покалечили. В том числе и моих предков. Они прибыли к вам за спасением. А вы? Заставили, силком заставили принять ваши так называемые ценности. Которые заключались в полной деградации нравов. Ты об этом их спрашивал? Сюда смотри! Мне в глаза!
Все попытки отойти или отвернуться от брызжущего слюной человека оказывались безуспешными. Каждый раз он заново подкатывался к лицу.
- А потом, когда не совладали с плодами этой деградации – приняли закон о возвращении смертной казни. Ну, как же? Всеобщий референдум! Волеизъявление народа! И это в просвещенной Европе! Вы приняли. Вы! Не я. Только вот о чём не подумали. Кто будет приводить в исполнении приговоры? Никто свои чистенькие ручки пачкать не захотел. А захотели вы быть в стороне. Мол, пусть кто-то другой придёт к нам и наведёт порядок. Ну, какие умники! Не так ли было, а? Хотя, да. Я забыл: этого ты уже не застал.
От рук, которые Эйден подсовывал к лицу, пахло чем-то аптечным, приторным и неприятным. Вдобавок постоянное мелькание этих рук перед глазами создавало иллюзию, что их не две, а шесть. Оба глядели друг на друга с ненавистью. Хозяин кабинета распахнул свой непонятного покроя костюм, стащил с шеи галстук и начал размахивать им как плёткой.
- Тебе присяжным заседателем пришлось побывать? Ах, нет! У нас нужда в них и вовсе отпала. Дела рассматривает КИБЕРГ. Подчеркну, беспристрастно. А вот статус выбираемых палачей пришлось ввести. Когда стало мало кандидатов среди своих, современников, – пришла кому-то отличная идея. Искать этих кандидатов среди прошловременников. По мне, так она очень пришлась к месту и ко времени. Во-первых, вам, - Эйден опять ткнул в нос Худику, - вам не привыкать убивать. Внутренне уже готовы. Все до одного. Во-вторых, вам и расхлёбывать ту кашу, которую заварили в своё время. В-третьих, очень мала вероятность, что палач и жертва будут знакомы. А у тебя и вовсе никого из потомков не осталось. Потому как не было. Избегал их заводить. К тому же, не забывай, ты для всего прошлого – мертвец!
- Мерзавец! Как же ненавижу тебя! Тебя, тварь такая! И твоё время! Убить тебя мало! И того, кто такое придумал! – Кинулся Худик навстречу противнику, сжав кулаки и закипев от гнева. Но ударить не решился. Кровь прилила к лицу, он часто задышал.
«Мерзавец» остановился, сам приблизил вплотную лицо.
- С самого начала видел, что ты - хлюпик! Не сможешь ударить человека. А вот теперь послушай. Умных людей. Ты собрался, наконец-то, ударить. И не то, что ударить. Убить. Меня. Моих сограждан. Убей! Конечно, убей. Только начни с преступника. Я – законопослушный горожанин. Я хороший и уважаемый человек, который ловит этих самых преступников. Хочет избавить твой любимый город от нечисти. Так помоги! Убей того, кто гораздо хуже меня! Чего боишься? Поверь, никто, - тут он заговорил шёпотом, - никто, кроме нас двоих, и знать об этом не будет. Всё будет в тайне, раз уж ты такой стеснительный. Ну, надо же! – при этих словах Эйден отбежал в свой угол и продолжил издевательски кричать:
- Стыдится он быть санитаром! Стыдится! Только санитары, мальчик мой, тоже нужны. А? Выполни свой долг перед Родиной и живи дальше спокойно. Путешествуй. Ты ведь мечтал увидеть будущее?
Происходящее было мерзким. Но найти изъян в логике этого страшного человека Петер не смог. Аргументы кончились. Возразить нечем.
Оба замолчали и приходили в себя. Затем Худик, отведя взор в сторону светлого проёма окна, спросил:
- Могу я узнать, кто жертва?
- Наконец-то! – обрадовался Эйден. – Давно пора перейти к делу. Итак, вижу твоё согласие. Но! Даже я не знаю сейчас жертву. Сначала КИБЕРГ определяет кандидата - исполнителя наказания. Это ты. Затем таким же случайным образом выбирает объект наказания из имеющегося списка. Уяснил?
- Нет, - покрутил головой Петер. - Не представляю сам процесс. Прихожу в тюрьму. Мне в камеру приводят обречённого, и я должен его шлёпнуть?
- У-у! – Эйден залился опять своим нелепым смехом. Наблюдаемая непонятливость доставляла ему истинное удовольствие.
- Парень, да ты застрял в своём средневековье! Проснись! Мы цивилизованное государство. И тюрем у нас нет. Ограничить свободу человеку можно, даже если он сидит дома. При этом снимается куча проблем. Не нужна охрана, отдельное здание. Преступник или родственники сами думают о расходах на питание, на проживание.
Перечислив с гордостью преимущества, Эйден сел с видом человека, закончившего свою трудную работу.
- Но если приговор исполнять не в тюрьме, то – свидетели. Как быть с ними? – Петер искал хоть какую-то зацепку в попытке отказаться.
- И об этом не беспокойся. – Чиновник приложил голову к столу. Казалось, вслушивался к одному ему слышимым звукам. Растопыренные локти очутились, таким образом, выше головы. «Точно! Паук», - это ощущение нереальности заставило содрогнуться. Слова, даже негромкие, обволакивали его коконом:
- Обычно случается так, что никто из окружающих не заподозрит тебя в чужой смерти. Например, ты с осуждённым отправился в горы. Твоя задача – обеспечить, чтобы он был в нужное время в нужном месте. А дальше – несчастный случай. Допустим, обрыв каната у подъёмника или куча других вариантов, - беспечным тоном, будто речь шла о невинной пляжной прогулке, повествовал Эйден.
- Или угостил его в баре определённым напитком. Он умрёт не сразу. Причиной будет аллергическая реакция, о которой никто раньше не подозревал. Ясно? Слушай! Ты давай не крути хвостом! Нечего увиливать от ответа.
Стало страшно. Вот так, прямо и однозначно, дать согласие на соучастие в убийстве Худик оказался не готов:
- Нет, не могу. Ты сам видел, мне трудно даже ударить тебя, подонка из подонков. Всё, хватит. Ты что? Ждёшь от меня согласия? Заставить вы меня не заставите. Это насилие над личностью.
Чуя, что добыча ускользает из западни, Эйден опять вскочил и забегал по своей привычке кругами.
- В чём ты прав, так в этом. Насилия над личностью не будет. Ты сам! Сам должен сделать выбор: исполнить свой долг и продолжить быть законопослушным гражданином или отказаться, тем самым нарушить закон. Только учти! Для нарушителей статья предусматривает наказание: разработать свой детальный способ смертной казни, который отправится в банк видов казни. Под угрозой своей смерти люди чего только не придумают. Диву даёшься, – тут он хохотнул по своей привычке.
- Откажешься и от этого – попадаешь в разряд самых настоящих смертников. Ты что, жить не хочешь? Как все нормальные люди. А? Порассуждай логически. Не мудри. Соглашайся.
Наступила тишина. Петеру стало понятно только одно. Пытать его сейчас никто не будет. Силком не заставят. Помедлил и в замешательстве сказал:
- Мне надо подумать.
- Думай, думай. Не слишком долго. Ты вот что. Сходи, позавтракай в любое кафе. Деньги на карточке у тебя есть.
5.
Далеко идти не пришлось. В юности заходил сюда. Озираясь, присел. За столик у окна. Видя, что посетитель не знает, как быть дальше, официант подошёл и щелкнул по поверхности стола. На ней появилось меню предлагаемых блюд в виде объёмных изображений. Выбрал наугад. Аппетита не было. Поднос с заказанной едой опустился на стол из распахнувшегося на потолке отверстия. Петер оценил новшество: здорово! Никто не носится с подносами по залу. Стал привыкать, что он - в будущем. «Эх, жалко, не смогу рассказать своим друзьям, что я здесь. Да здравствует будущее!» Но прошлое не отпускало. То, где он не то, что котёнка не обижал - паука раздавить не мог. Даже муравья. Хотя… Хотя…
Совсем некстати Петер вспомнил Хелену. Небольшого роста, почти подросток. Он, непропорционально длинный, и она, не дотягивавшая ему до груди. Не смотрелись вместе никак. Однако возникшая страсть не позволяла думать о несоответствии. Тем более в постели. На час боялись оставить друг друга. Только конец всему был очень неприятный. Сказалось то, что девушка была со старомодными, по его понятиям, представлениями. Ещё бы. Она считала, что любимые должны быть верными друг другу. Всё книги! Романтических книг про любовь начиталась. Не простила новых увлечений. А эти увлечения появились, спустя какое-то время. Такой уж он, Петер. Не чурался и не скрывал того. Ладно бы – просто не простила. Подумаешь! Разбежались и разбежались. Так нет. Повесилась. Оторвалась от земли. Унеслась. Наверное, на небо. И с собой будущего дитя забрала. Туда. Теперь с запредельной высоты не просто смотрит – судит. Раскаяние впервые достучалось.
«Жертва меня судит! Милая Хелена! Что же это я? На моей совести смерть двух человек. Где там двух! Ещё мама. Тоже из-за меня. Да и сегодняшний случай. Опять – я. Стало быть, Эйден прав? Я готов убивать? Неужто мне это дело привычным стало? Ужас». Захотелось вернуться и плюнуть в лицо мерзкому чиновнику. Пусть что хотят, то и делают. Без него. Сам он на это не подпишется. «Раз я не вернусь в своё время, надо жить здесь. Просто жить. Прости Хелена. Прости, мамочка. Мне надо жить здесь. Да. Начать с нового листа. Попытка жизни номер два. Полюбить, жениться, иметь детей и радоваться».
Но, как оказалось, радоваться не пришлось. Пустяк вроде: попросил у официанта счёт. Тот непонимающе взглянул: «О чем идет речь?»
- Сколько я должен? – своё желание оплатить Худик попытался показать пальцами, будто перед ним иностранец.
- Плата снялась с вашего счёта.
- А как я узнаю, правильно или нет?
- Пожалуйста, если хотите – ознакомьтесь, - он щелкнул опять по столу, там появилась детальная информация. Видать, обиженный таким недоверием, назло клиенту вывел буквально всё о съеденном.
Нет, лучше б не смотрел. То, что он принимал за мясо, хлеб и другие знакомые ему продукты, оказалось переработанными тараканами, жуками, личинками и прочей пакостью. «Хорошо ж это будущее! Тьфу!» Накричав на беднягу-официанта, горя ненавистью ко всему окружающему, Петер понёсся к знакомой двери. «Гори ярким пламенем этот ваш безумный мир! Самих вас надо травить всех! Всех!»
6.
Там его ждали. И на удивление довольно спокойно. Орал именно Худик:
- Понятно теперь, почему вы все такие противные! Никогда раньше не встречался с подобной мерзостью. Если уж ты – считаешься хорошим человеком, то какими должны быть остальные? Ещё хуже? Немудрено. Оно и понятно! От подобной еды действительно ума лишишься. Страна безголовых мразей! Почему нельзя готовить что-то натуральное?
Позывы срыгнуть съеденное никак не проходили. Ему стало казаться, что гусеницы копошатся в желудке, царапают стенки кишок мохнатыми ножками и ползут по горлу в поисках выхода наружу.
- А-а, - скорченное лицо Эйдена превратило открытые зубы в челюсти жука.
- Дошло теперь до меня. Гадал, отчего взбеленился такой милый прежде паренёк? Значит, отведал наши блюда? Что тут удивительного? Натурального, во-первых, не хватает для всех. В-вторых, не по твоим, милок, средствам. И самое главное – для этого кто-то должен убивать бедных животных. Слышишь? Убивать! Хочешь – устрою на такую работу. Там всё натуральное. И убийства. День за днём. Жалко их, несмотря на то, что они скот. Мне – жалко. Кстати, после нашего вознаграждения за выполненную работу у тебя достаточно средств появится. Для исполнения абсолютно любых желаний.
«Хоть чёрта лысого готов убить сейчас. Я – всё равно мёртвый. На мне оболочка чужого человека. Он и будет убивать. Руки – не мои. Того чужака, которого я и знать не знаю. Это не я, это чужак хлопнет другого такого же чужака. Вокруг – не мой мир. Я, вернее мой внутренний мир, останусь чист. А деньги? Деньги никому никогда не мешали. Заживу здесь, раз там не пришлось», - вроде понимал, что это не его решение, но и не отвергал.
- Если соглашусь, то, что должен подписать?
- Опять ты со своим. Не угадал. Ничего. Надо просто сказать «да».
- И вот так, на слово, вы поверите? – посмеялся в душе над простачками из будущего.
- К чему лишняя писанина? Кибергу достаточно будет этой видеозаписи.
- Записи?
- Да-да. Я смотрю, парень, ты не понял самого главного в нашей жизни. А мог бы. Логики у тебя ни грамма. Гляди. Как мы узнали, что ты проснулся? – Эйден по своей привычке начал загибать коротенькие, пухленькие, словно жирные личинки, пальцы.
- Почему к месту аварии сразу подлетела «Скорая»? Почему преступнику можно сидеть дома?
Закончив загибать, он смотрел снизу вверх, но с явным превосходством:
- Ты, я, любой другой, где бы он ни был, под прицелом тысяч объективов одновременно. Каждый шаг записывается. К чему ещё бумаги? Итак, жду. Ответ?
«В нашей паре есть ведущий и ведомый. Как в том анекдоте про двух путников». Вспомнив, Худик невольно, совсем не к месту, хохотнул и осёкся. Эйден встревоженным движением поднял голову.
- Не бойся. Анекдот вспомнил. Слушай. Идут двое по лесу, продираются сквозь заросли. Первый ветку отогнул, пройдя - отпустил. Она второму глаз и выбила. Не знает, как оправдаться перед пострадавшим. Только второй благодарит: «Спасибо, что ветку придержал. А не то бы оба глаза выбило».
Но «хороший и уважаемый человек» смотрел непонимающе, оставался серьёзным. Мол, что тут смешного? Петер не стал растолковывать. «Чёрт с тобой! Плохо, что выходит так, будто ты, дьявол безрогий, – тот самый первый, который ветки оттягивает, а мне досталась роль второго. Которому выбивают. Ладно, скажу, что согласен. Всегда можно будет отказаться в самый последний момент». С чувством прыгающего с кручи, с замиранием, шепнул:
- Да. Согласен.
- Отлично. Выбор сделан. Вот видишь, ничего не произошло. Ну? Гром не грянул. Небеса не разверзлись. В тартарары не провалился. Только предупреждаю. Смотри, если решил схитрить в надежде потом отказаться… Вместо одного обречённого станет три.
- Как три?
- Так. Добавляешься ты, как отказник. И тот разработчик способа, потому как не добился результата. Тебе это надо? Ладно. Иди домой. Прогуляйся. О дальнейшем известим.
- Сколько ждать? Извещения вашего?
- О-о! До вечера обязательно прояснится. Ступайте, граф! Вас ждут великие дела!
- Чиновник театрально выставил одну из своих многочисленных рук, указывая на дверь.
Худик верил: остальные тот просто спрятал за спиной.
7.
Очутившись дома, Петер досконально осмотрел квартиру. Увы. Ничего, что напоминало бы о прошлом. Вот здесь стоял прежде громоздкий шкаф. В нём хранились собранная мамой библиотека, его учебники, студенческие конспекты… Конспекты. Боже мой! Как он мог забыть? Ведь он брал у Хелены конспект по алгебре логики! Экзамен-то сдал. Еле-еле. А конспект – нет. Взял и забыл отдать. Вернее, не забыл. Расстался и не захотел потом лишний раз встречаться. Оставил её навсегда. Навечно. И ничего уже не поправишь. Возвращать некому, да и нечего. Глаза намокли, что удивило. Не был раньше столь сентиментальным. Передалось от старого хозяина нынешнего тела?
Расстроившись, лёг. Но заснуть не смог. Как-то страшно закрывать глаза под прицелом чужих зрачков. Казалось, эти зрачки проникали в мозг, буравили, докапывались до скрытых тайн. Таких, как вот эта. Сейчас всплыла. Что тогда было? Студенческая безалаберность или ещё одно проявление предательской сущности его мелкой душонки? То событие на последнем курсе заново встало в памяти.
Договорились они с мамой, что в воскресенье передаст через водителя «бедному студенту» коробку с домашней стряпнёй. Его дело – встретить автобус в Братиславе, на конечной остановке, и принять передачу. Накануне, в субботу, неожиданно пригласили на день рождения однокурсницы в Трнаву. Понятно, что он остался ночевать там, напрочь забыв обо всём.
Утром в чужой постели, в самый неподходящий момент раздался звонок мамы: «Сыночек, ты получил мою посылку?» Испуг от того, что забыл самого родного человека ради однодневной подружки, заставил соврать: «Да, мама. Забрал, спасибо». И того не мог предвидеть, что водитель, не зная, как поступить с никому не нужной коробкой, не выкинул её, не сдал, как забытую вещь. Привёз обратно в Нитру, нашёл отправителя и вернул маме. То, что она любовно готовила для сыночка, к тому времени испортилось, завоняло. Узнал Петер о том от самого водителя, который увидел в другой раз, как мама провожает сына. Мама. Она сделала вид тогда, что поверила словам великовозрастного недоросля и не напоминала о случившемся.
Пытаясь заглушить угрызения совести, включил аппарат на стене, который принял за телевизор. В комнате замелькали непонятные люди, о чём-то разговаривая. Слова голографических фигур были знакомыми, а смысл их никак не улавливался. Такое ощущение, что находится в шумной толпе, но его никто не видит, его никто не замечает. Будто живые - они, а он – лишь проекция. В досаде выключил, не зная, чем заняться.
Чувство вины усиливалось с каждой минутой. «Сколько подобных ошибок успело накопиться! А сегодняшнее решение – тоже ошибка? Если так - смогу я дальше жить здесь?» - билась мысль. Возникнув у виска, она пульсировала во всех венах. Петер с непониманием смотрел на бьющиеся синие жилки на чужих руках. Странно, кровь, наверное, чужая, а мысль – его. Не в силах ни лежать, ни сидеть, ни стоять в своём прошлом, он вышел во двор, стремясь избавиться от давящих стен.
Родной двор! Вспомнились шумные детские забавы. Только сейчас здесь пусто. Неподалёку сама с собой играла девчушка. Он подошёл к ней:
- Здравствуй, девочка. Как тебя зовут? Я – Петер.
Но девочка, глянув на него, отодвинулась подальше:
- Вы – чужой. Я вас не знаю.
Тут же из окна послышался встревоженный голос:
- Власта! Доченька, иди домой.
«Я не только чужой. Я – изгой. Только чем отличаюсь от обычного человека? Ведь не стоит на мне печать палача? Так ведь? С другой стороны, если за меня всё решено, то к чему мои бессмысленные сомнения? Надо просто жить», - пытался он уверить себя. Чтобы успокоиться, Петер двинулся прочь.
8.
Ближе к полудню небо, накрывшее город своим колпаком, прояснилось. Солнечные лучи, спохватившись, стали согревать, заполняя светом и теплом мир. И окружающий, и его, внутренний. В приподнятом настроении он шагал и вглядывался в ранее незамеченные им детали. Светофоров нигде нет. Пешеходные дорожки сами по себе двигались вдоль дорог. Для пересечения улиц плавно устремлялись в надземные крытые прозрачные мосты. Автомобили ныряли в подземные туннели. Да, никто улицы не перебегал. Необходимости не было. Уже не голографические, а реальные прохожие шмыгали мимо, чуть ли не сквозь него. И так же не обращали никакого внимания. «Что же это такое? Может, я – ненастоящий? А как раз и есть голограмма со всученным в неё моим сознанием?» Чтобы разбить сомнения поднял руки к насмехающемуся над ним солнцу. Прикрыл светило ладонями. Яркий свет, как на рентгеновском снимке, просветил тонкие худые сомкнутые пальцы и оставил тёмными места костяшек. Он – вполне реален. «Однако, то, что вокруг не мой мир – точно. Что же тогда их тут жалеть? Подумаешь, одного пристукнуть! Как в привычной и надоевшей игре на компе. Петя! Уничтожь лишнюю мразь и мчись дальше. К успеху в своей жизни!»
Вышел на площадь Штурова. Старинное двухэтажное здание. «Ба! Это ж наш Дворец правосудия!» Подошёл ближе. «Неужели здесь теперь тот самый Киберг? Приходится верить вывеске. Так испоганить название своим присутствием!» Чтобы очиститься от нахлынувшей скверны – дошёл до церкви Посещения Девы Марии. Несмотря на пролетевшие века, здание осталось нетронутым временем. Такое же девственно чистое снаружи. Постоял, но не вошёл, хотя ни разу внутри не бывал. Ноги принесли к центру Верхнего Града – Нитрянскому замку. «Помнится, говорили: это – старинный центр духовной жизни нашей страны, её колыбель христианства. Ещё со средневековья. Сохранился ли он по-прежнему им, именно центром, как прежде?» Чуть дальше - Святые Кирилл и Мефодий. Он подошёл к памятнику, вглядываясь в застывшие навек лица. «Стоят так же, на своём месте, слава Богу». Радостные воспоминания от встречи со знакомыми зданиями и памятниками были недолгими. Он одёрнул себя: «Сам мёртв, и рад, оказывается, только тому, что тоже уже давно мертво».
Блуждая в найденном кусочке прошлого, нет-нет да и вспоминал о сделанном сегодняшнем выборе. Изо всех сил старался убедить себя, что выбор правилен. Получалось плоховато. «Проклятые русские со своим Достоевским. Они всё знали. Знали! Чёрт подери! Ещё тогда. Что придёт время, и я буду долго пилить себя сомнениями. Как там у них? Тварь я дрожащая или право имею? Нет, не тварь! Имею, имею я право. Имею. И точка».
Странно. Вот попал в будущее своего города. Почему оно его нисколько не интересовало? Тянуло посмотреть, что сохранилось от прошлого. Петер поспешил к холму Кальвария. Именно здесь ещё давно был реконструирован путь Христа на Голгофу. Дороги, как таковой, к вершине нет. Поверхность холма неровная, каменистая. На пути - 14 часовенок, в каждой из которых участок последнего пути Христа отображается. Сейчас впервые он прошёл этот путь, от начала до конца. Как паломники в своё время.
На вершине ждали три креста с распятыми фигурами. Замер, пытаясь рассмотреть, кто там? «На среднем, понятно, Иисус. А по краям? Если представить, что слева – это Раскольников, то справа – скорей всего, должен быть я». Сначала устыдился пришедшей крамольной мысли. Потом оправдался: «А что? Мы похожи! У всей нашей троицы длинные волосы, узкое лицо. И каждый должен был сделать выбор. И сделал. Каждый выбрал своё». Неосознанно Худик по-прежнему ассоциировал себя с тем, прошлым обликом. Приблизился к распятиям, долго смотрел. Почему раньше он избегал этих мест? Как-то было не до этого. В молодости промчался мимо всего того, что относил к религии. Воспринимал как устаревшее и ненужное. Не задумывался ни о вере, ни о спасении души. Теперь пришло оно, это время?
Вершина. За спиной распятия. Внизу перед ним – новая Нитра. Стоило остановиться, как начали одолевать сомнения. За что он должен лишить жизни человека? За что? Попытался представить, каким страшным маньяком был преступник. «Это не человек. Точно. Маньяк! Насиловал молоденьких девушек. На почве того, что не мог довести половой акт до конца. Ага. И из-за этого убивал свою очередную жертву». Подобная версия не понравилась. Может, оттого, что он и сам был не прочь использовать ролевые игры в сексе. Те, с элементами насилия. Может, оттого, что вставала в памяти Хелена, и он заново корил себя.
Затем сознание подкинуло спасительную идею, что преступник убивал младенцев из-за своей природной кровожадности. Значит, заслуживает кары. «Какими тогда были мотивы у убийцы? Не мог иметь детей? Но ведь и я за свои сорок лет не обзавёлся ни семьёй, ни детьми. И сегодняшняя смерть малышки на моей совести останется. Выходит, сегодня и преступника убить надо, и себя заодно».
Не получилось приписать кандидату в мертвецы версии со старушенциями: «Наверное, тот грабил старух, а потом, чтобы скрыть следы, убивал их». Тут же вспомнилась родная мама. Это он, якобы своим уходом в мир иной, разбил ей сердце. А забрал не деньги. Нет. Её силы. Она отдала всю себя ему, единственному. Тогда и он такой же убийца.
Потом оправдательной показалась версия о государственном преступнике: «Это заговорщик, мечтающий свергнуть президента, изменить существующий строй». И опять не сходилось. В его время было полно таких людей. Но их не казнили, а называли борцами за свободу и демократию. Каждый раз в итоге он приходил к мысли, что сам ничем не отличается от своей будущей жертвы.
В конце концов, Петер осознал, что подобные мысли терзали всякий раз, когда останавливался или садился отдыхать. Припустился с холма вниз, прочь от вершины с распятиями. Чем дальше и быстрее сбегал по всклокоченному бездорожью, тем легче становилось. Голова проветривалась от надоевших мыслей. Будто их выдувало сквозняком. «Не потому ли Эйден сегодня беспрестанно ходил? Наверное, его мысли тоже не дают ему покоя». И он опять двинулся вперёд. Пытаясь не останавливаться. Стало легко.
9.
Устав от постоянной ходьбы, заброшенный в будущее своего города сидел в вечернем кафе. Только Петер вспомнил о «дьяволе», как тот явился: часов в пять ожила пластиковая карточка. Как и прежде, безо всякого приветствия, Эйден сразу заговорил о деле:
- Вам надо ехать. Недалеко, в Братиславу. Машину я закажу. Подъедет и домчит до намеченного места. Во дворе на зелёной скамейке будет к тому времени сидеть «клиент». От вас всего-то потребуется следующее. В удобный момент сбрызнуть его ногу спреем, который я передам.
- Такой смертельный спрей?
- Нет. Просто собака, натасканная на этот запах, в конце концов, найдёт жертву и укусит. Вроде ничего страшного. А через день от непонятного никому заражения человек потеряет сознание и в беспамятстве умрёт.
- Что мне потом делать…
- Ничего. Живите дальше в свое удовольствие, - не дав закончить, с безразличием перебил Эйден.
- Я о спрее.
- Это ваше дело. Хотите, выкиньте после применения. Можете побрызгать других. Ведь вам многие здесь непонятны и неприятны. Вы и сами хотели их поубивать. Не так ли? А хотите, себя заодно сбрызните. Всё хоть какая-то польза от этого будет. Ха-ха-ха…
Не выдержав подобного хамского отношения, Петер шмякнул карточку об пол. Той хоть бы что. С экранчика продолжало смеяться мелкое ненавистное лицо. Попробовал каблуком раздавить, как мерзкого паука. Пластик ничего не брало. Устыдившись своей неожиданной выходки, Петер брезгливо поднял карточку, сунул в карман возле самого сердца. Под недоумённые взгляды сидящих за соседними столиками вышел. Вскоре юркнул в подлетевшее авто.
10.
Дорога между городами была закрыта сверху прозрачным куполом. Потому возникло чувство защищённости от каких бы то ни было неприятностей. Беспилотное такси мягко и бесшумно мчало к новой цели. Было странно сидеть одному. Не с кем поделиться впечатлениями от частично узнаваемых мест. Показалась столица. Братислава! Родная сторонка! Когда-то он здесь учился. Но посмотреть изменения не пришлось. Машина остановилась на окраине в новом районе. Вот он дом и вот он двор. Зелёная скамейка была одна. И на ней действительно кто-то сидел.
Приближаясь, Петер вновь и вновь спрашивал себя: «Зачем? Зачем я согласился?» Захотелось просто пройти мимо. Подумаешь, прохожий идёт. Мало ли кто здесь может ходить?
Тем временем «клиент», вернее «клиентка», подняла голову, внимательно разглядывая подходящего. Это была довольно молодая женщина, мулатка с очень смуглой кожей. Волосы не были африканскими кудряшками. Светлые, прямые, в меру длинные. Как у него когда-то. Возраст? Да, примерно его возраста. Кожа? Кожа на лице, шее и открытых по локоть руках была… М-м-м… Что-то было не так в ней. Петер с одной стороны не отрывал взгляда, с другой - решил не останавливаться. «Пройду мимо, вот и весь сказ. Такое моё решение». Но тут женщина улыбнулась и поздоровалась. Удивительное дело. Это было первое и очень милое приветствие, услышанное за весь сумасшедший день.
Петер от неожиданности остановился. Ответил, глядя в широко открытые глаза. Они были крупными, завораживающими. Стоять, возвышаясь над сидящей, было дальше неудобно, и он присел рядом, на краешек, готовый тотчас вскочить. Что говорить при этом – не мог даже сообразить. «Вот тебе и преступник, которого надо казнить». Чувствовал себя очень неловко, порывался встать и пойти дальше.
Женщина, в свою очередь, вела себя спокойно. Было видно, что никуда не спешит. Разглядев, наконец, её вблизи, отвёл взгляд. Даже отвернулся, поняв, что в ней не так. Смущало не то, что кожа чёрная, а то, что изрисована татуировкой. Белой! Это было ему так же неприятно, как если бы рядом оказалась белая женщина, сплошь покрытая тёмно-синими рисунками.
- Как вас зовут? – Голос прозвучал приветливо.
- Петер. А вас?
- Милана. Вы, очевидно, палач? – Доброжелательная интонация никак не вязалась с вопросом.
- Что? Как вы смеете? – начал было возмущаться, вскипев, Худик, но потом поник и в свою очередь спросил её:
- Почему вы так решили?
- Кто ещё захочет сесть рядом с осуждённой на смертную казнь? Я живу здесь. Вон окна моей квартиры заключения. Это место и время моей прогулки. Вы единственный, кого я не знаю.
- Да. Вы правы.
- То, что нездешний – видно сразу. Не так себя ведёте. Откуда прибыли?
- О, издалека. – И мечтательно добавил:
- Хотя учился здесь. И всю жизнь прожил в Нитре.
Но тут Милана спросила напрямую:
- Из какого года?
Петер помедлил. Забавно, что сегодня ни с кем не удавалось побеседовать спокойно. Просто посидеть, поболтать. Кроме как сейчас.
- Из 2019-го.
- Надо же! Время появления на свет мамы. А несколькими годами раньше сюда, в Европу, приехали мои бабушка-дедушка. Из Северной Африки. Что я говорю? Не приехали. Бежали. Думали: из ада в цивилизацию. А вышло – в ад. Только другой. Где Содом и Гоморра. Я-то, рождённая здесь, приняла существующие нравы как должное. А вот поколение дедушек, как они нам потом рассказывали, было шокировано. Тем, с чем и с кем им придётся жить.
- Да ну-у. Мне кажется, всё было у нас хорошо. – Петер недоверчиво глянул на собеседницу и почему-то потупил глаза.
- Вам, может, и хорошо. Только представьте их. Их. Мусульман. Выросших в строгости своих обычаев… Когда открыть лицо женщине – большой грех… А тут… Уже в начальной школе – упор на сексуальное просвещение с подробным показом деталей на картинках и мультиках. Как воспитывать таких детей, вернувшихся со школы домой? Каково им было? А дальше – больше. Подросших мальчиков и девочек обучают, как правильно одевать презерватив. Приучают к тому, что однополая любовь – это замечательно. Да какая уж там любовь! Даже туалеты…
- Ну, с туалетами-то что не так? – вздёрнулся он, не выдержав.
- Даже туалеты в школах сделали общими, без деления: мужской-женский. Ещё и не закрывающимися, открытыми для обзора. Чтобы не прятались там во время уроков, не курили и прочими непотребными делами в школе не занимались.
- Что тут сказать? Согласен. Было. При мне подобное только начиналось. В некоторых школах. А отказ от разделения туалетов – понятно почему. Главный аргумент здесь: вдруг кто-то из детей ещё не определился, мальчик он или девочка. Чтобы не совершать насилия над психикой ребёнка, заставив раньше времени сделать выбор.
– Да-да. Слышу знакомые слова. Меня что убеждать в этом? Бабушку бы кто спросил. Хочет она своей дочери, маме моей, судьбу такую? Я-то понимаю. Как же! Европейская толерантность. Свобода личности. Потому и на наркотики сняли запреты: вдруг кому-то захочется и надо соблюдать его свободу выбора. Только к чему подобное привело? Вас, коренных европейцев, в ваших же странах стало ничтожное меньшинство с вашей однополой любовью и распущенностью.
Подобные обвинения слушать было тягостно. «То прокурор мне читал лекцию, то теперь преступник. И все твердят о том, что виноват, выходит, я. Как представитель своего времени». Притворно зевнув, перевёл взгляд на окружающие равнодушные дома.
Солнце, устыдившись наставшего времени, спряталось за высокие стены. Сумерки тащили за собой прохладу. Худое, без единой капли жира тело оказалось чувствительным к расползающемуся холоду. То, что провёл день впроголодь, дало о себе знать. Вдобавок длительное неподвижное сидение. Худик ощутил дрожь в теле. И впервые почувствовал боль в сердце. Приложил к ноющей груди руку. «Рука-то чужая. А сердце? Тоже чужое? Но моё сознание ощущает эту боль. Значит, оно моё, сердечко загнанное. Бедняжечка». Решил было встать, походить. Неудобно. Дама уютно расположилась на скамье и не думала о прогулке. «Не мёрзнет? Вообще-то, действительно, с её формами мерзлячкой не будешь». Милана не была жирной. Просто «женщина в теле». Но в прежней жизни она бы не была в его вкусе. Инстинктивно всегда выбирал «худышек».
Незаметно-незаметно, а темнота съела остатки дня. В окнах зажгли яркий вызывающий свет. Люди занимались своими привычными, пустяковыми вечерними делами. И опять что-то смутило. Ах, да. Окна. Огромные, от пола до потолка. В них нет ни штор, ни даже легких занавесок.
- Милана, а что, у тебя в квартире тоже нет штор?
Переход на «ты» ему дался легко. Всё-таки ровесник её дедушки.
- К чему? Жизнь любого из нас с рождения до смерти под детальным прицелом камер.
К чему эти фиговые листочки в виде шторок?
- Жизнь любого? – Хмыкнул он. - … Даже сексуальная жизнь?
- Удивляюсь я вам, Петер. В Швеции издавна жили без занавесок. Следом за ними другие привыкли. А в ваше время? Не вы ли стали выставлять буквально всё напоказ? Не ваше ли поколение занялось этим? Снимали все интимные для вас ещё тогда подробности. Ладно – снимали. Выкладывали затем в интернет для обозрения. И почему-то вам это доставляло удовольствие. И смотреть, и выкладывать. Не вы ли распространили моду заниматься сексом при честном народе? На любой скамейке. Кстати, давайте попробуем здесь. Прямо сейчас. Никто и не подумает нас остановить. А?
Увидев оторопелое лицо, засмеялась:
- Ладно-ладно, шучу я.
Этот непринуждённый смешок снял напряжение, державшееся весь длинный день. Петер снова задался вопросом: «Как получилось так? Преступник стал единственным человеком в этом мире, с кем можно спокойно посидеть. Вести беседу без крика и ненависти. Правда, и она пытается учить меня уму-разуму. Но разве я сам себя не мучаю? Не терзаю?»
Не дающий ему покоя вопрос всё-таки вылетел:
- Милана! Ты такая… - тут он замялся, не найдя подходящего слова, потом добавил показавшееся ему самому неуместным:
- … Положительная… Э-э, правильная, непосредственная! За что тебя приговорили к …, - не решился вслух произнести ставшее страшным слово.
«Осужденная» посмотрела ему в глаза, задержала взгляд, отвела, зачем-то огляделась по сторонам. Затем заговорила, тоже перейдя на «ты»:
- Понимаю. Тебе хочется оправдать себя. За что приговорили? Секрета нет, скажу. Но чуть попозже. Ладно? И вот что… Если тебе пора исполнять этот приговор - не тяни. Я давно уже готова. Неизвестно, что труднее: жить в ожидании неминуемой смерти или умереть. Не знаю, какой способ ты мне приготовил. И знать не хочу. Ты – палач. У тебя своя работа. Только вот о чём попрошу. У обречённых на казнь всегда исполняли последнее желание. В ваших книжках детских писали об этом. Помнишь? Есть оно и у меня. Я столько времени провела одна-одинёшенька… Думаю, догадываешься, о чём говорю. Ты к себе не можешь пригласить. Оковы-датчики, вот они здесь, - показала, куда именно вживлены, - не дадут перейти очерченные для меня рамки. А тебе ко мне никто зайти не помешает. У тебя особый статус. Ну, как?
До сих пор, пока Петер сидел со ставшей ему единственной знакомой здесь женщиной, он продолжал колебаться. Не мог определиться, на каком окончательном решении сегодня надо остановиться. Оттягивал момент, насколько можно. Вот и сейчас, опять дал себе отсрочку: «Не поздно будет и потом. Зато с преступницей у меня ещё никогда не было. Тем более просит. Да. А уж потом определюсь. Смогу ли брызнуть? Самому интересно».
11.
Поднявшись с насиженной зелёной скамеечки, пошёл следом. В дом. В квартиру. В ванную комнату, куда змеёй проскользнула Милана, скидывая одежду. Там она включила гулко зашумевшую воду и поманила. Раздеваясь, он уставился на обнажённое женское тело, испытывая прежнюю неловкость. Никак не мог принять того, что не только лицо, шея, руки, но и вся темнокожая фигура расписана белой татуировкой. Будто одела поверх чью-то чужую кожу. Или чешую русалки. Иллюзию чешуи создали стекающие потоки.
Стараясь смотреть только в зовущие глаза, Петер залез в объёмистую, в полкомнаты, ванну. Встал рядом, не зная, куда деть «свои» не свои неуклюжие руки. Зато её руки притянули вплотную. Приблизив полные розоватые губы, она зашептала, буквально впихивая в него каждое слово:
- Здесь нас видят, но не слышат. Эх, Петер! Неужели не понял, почему тебя доставили к нам? Почему вызывают вас из такого далёкого прошлого? Если есть своя голова – мог бы догадаться. Не твоя она, голова? Выходит - так. Вам твердят: чтобы казнить преступников. А откуда они берутся? В этом тотальном обществе, где любой шаг и малейший чих контролируются. Где трудно даже подготовить преступление. Тем более совершить. А ведь всё очень просто. Люди стали отказываться быть палачами. Их наказывают, заставляя придумывать новый вид казни. Они опять отказываются. Им – смертный приговор. Киберг штампует решения без остановки. Ему не надо отдыхать. И не надо отчитываться о количестве вынесенных приговоров. Из-за недостатка палачей стали притаскивать кандидатов из прошлого. Почему говорю об этом? Мне захотелось тебя спасти. Тебя, твою душу. Заблудилась она здесь. Теперь – решайся, как поступить. Встаёшь в наши ряды отказников? Нас много. Мы знаем друг друга. Помогаем держаться. С нами? Или ?..
В этот момент весь сегодняшний нелепый день пролетел в памяти. «Боже мой! Не потому ли на улицах мало людей? Не означает ли это, что многие сидят в своих квартирах заключения?» Перед глазами Петера шевелились, подрагивая, шепчущие губы. Выдыхая свои острые и ранящие слова, Милана этими словами, как гвоздями, прибивала его к кресту. К тому самому распятию. Целуя и обнимая при этом. Со стороны и впрямь милующаяся парочка. Худик каменел от осознания своего падения. И вдруг… Её лицо исказила гримаса нестерпимой боли. «Русалка» отодвинула его белое тело, как чужака, и закричала:
- А теперь!.. Поди прочь! Грязное животное!
«Животное? Грязное?» И стало непонятно: для кого предназначены столь ужаснувшие его слова? Для него, чтобы дать возможность ему уйти? Уйти и не запачкаться? Или для вездесущих ушей и глаз? Неважно. Решение стало проясняться. Постепенно. Так, по частям, проявлялось изображение на фотокарточках, которые он мальчишкой печатал когда-то вместе с папой в тёмно-красной комнате. «Как там сказала Милана? Зачем бояться того, что неизбежно?»
Петер Худик оделся. Вышел во двор. Сел на знакомую захолодевшую скамейку. Ветер накинулся на мокрую оболочку бродяги-пришельца, принявшись терзать, как лёгкую добычу. Стало невозможным унимать усиливающуюся дрожь и боль загнанного в капкан сердечка. Бедное сердце! Оно не иглами, а ржавыми гвоздями, вытащенными из старых распятий, истерзано в кровь. Будто разгибая железный прут, с трудом расправил спину. Заново оглядел непривычные окна домов. Беспристрастно и непрерывно следящие за ним. Рядом возвышались вымахавшие до невозможности дубы, одетые в свежую зелень. Своими корнями, как когтями, намертво вцепились в землю вечности. Уверенные в крепости корней, они размахивали, словно длинными руками, раскидистыми корявыми ветвями. Шумели листвой. Не было им никакого дела до сидящего внизу человека.
«Они смотрят на меня сверху вниз, как на букашку. Низ – это я. Я здесь, на самом-самом низу. Милана права. Я – животное! Я самая настоящая тварь! Стал обычным, заурядным палачом. Не отверг, как другие. А весь день ходил, придумывал себе оправдание. Разве об этом я мечтал в то далёкое теперь и счастливое время? Время беззаботного детства. Разве таким представлял своё будущее?»
Отстранённо, будто наблюдая за собой со стороны, достал из кармана баллончик. Тщательно, не экономя, побрызгал одну ногу. Потом другую. Затем всего себя, с ног до головы.
12.
«Всё когда-нибудь кончается…» Петя съёжился в комок. Нет, теперь не хватит смелости… Очи мокрые открыть. Из глубин его сознания… Детским всхлипом понеслось:
- Только ты, родная мамочка! Ты поможешь и спасёшь!
«Поздно. Ой, как поздно, Петенька! В этой жизни меня нет!»
Страшный клык, он саблей вострою… Тишь несёт. Но прежде – смерть.