В детстве я был личностью романтическою, склонною ко всяким пафосным героикам. У, сколько спас я в воображении своём прекрасных дев, сколько урыл эфемерных злыдней, сколько деревянных шпаг изломал в битвах с репейниками и болиголовом. Но всё-таки, я считаю, не совсем тогда я был пропащий. Ибо находилось во мне, помимо унылого книжного романтизма, место также здоровому деревенскому барокко.
Редко какая книжная история могла тогда сравниться со сказками, которые рассказывали бабушка и дедушка. Дед, кстати, и сам был не безгрешен насчёт романтизма. Бабушка была неграмотная, только имя своё написать умела. Даже не писала, а вырисовывала «Русу Вера», и вздыхала всегда – то ли облегчённо, то ли горько, я не мог разобрать. Она и сама, думаю, не могла. А дед был очень даже грамотный. Он румынскую начальную школу закончил, а потом, уже взрослым человеком, пошёл на фронт воевать с фашистами и там научился хорошо говорить и читать по-русски. Знал наизусть много стихов, баллад, песен и романсов, псалтирь цитировал с любого места и большими кусками. Его сказки бывали волшебными, шёпотными, мерцающими тайною, словно угли в печке. Но больше было всё-таки смешных.
А бабушкины были смешные все сплошь. И ещё смешнее от того, что рассказывала их бабушка с очень серьёзным видом, выказывая к героям и событиям слегка удивлённое порицание, не лишённое, впрочем, сострадательного участия. Вот, дескать, какие дурачки бывают на свете. Эх, бедняги…
Это было чистое счастье, дом натурально ходуном ходил от хохота пятерых счастливых внуков.
Много позже, учась в университете, я узнал, что этот жанр называется по-научному шванком, фаблио или плутовской новеллой. Очень я это жанр люблю. И в театре, и в книгах. Лучшая книга на свете, «Дон Кихот» – наполовину, считай, из таких историй состоит. И в других любимых пахнёт вдруг иногда запахом влажной глинистой земли, печным дымом, древней дубравой, на опушке которой стоял наш дом. И голосом бабы Веры заговорят Тирсо, Лопе, Сервантес, Кеведо, Костер, Гоголь, Шергин, Коваль…
День пасмурный, мелкий дождь с утра сыплет, гулять нельзя. В лесу должно быть полно грибов, но в дождь нас туда никто не пустит. Дядя Ваня нашёл у себя где-то в мастерской рулон дерматина и шьёт нам всем из него дождевики. Но готовы они будут только после обеда. И вот мы всё утро сидим под навесом, где летняя кухня. Я строгаю стрелы для лука, Алёнка куклу наряжает, Игорь, Андрюха и Толик играют машинками и как всегда немножко дерутся. Дождь шуршит по дранке, мокро шевелится в листве черешен и большого абрикоса. Бабушка на печурке готовит обед. Подбросила дров, помешала в чугунке, потом подсела поближе к нам и рассказывает.
«Жил-был когда-то один мужик. И был он, надо сказать, большой дурак. Всё деньги копил. «Накоплю, – говорил, – сто рублей, поеду в столицу, на амператора посмотреть.
Вот копил он так, копил, да и накопил. И поехал. Вышел из поезда – а столица-то большааая! Народищууу – что ты! Встал мужик посреди улицы, рот раззявил, куда дальше идти не знает.
Заметил тут его один пройдоха городской. Подбегает.
– Ты чего тут, дядя?
– Да вот, понимаешь, приехал…
– Вижу, что приехал. Это ты молодец! А зачем?
– Нууу, зачем… Амператора посмотреть охота, вот зачем!
Засмеялся пройдоха.
– Эх ты, деревенщина! Вот же дурак смешной!
– И ничего смешного не вижу! – засопел обиженно мужик – Я ж не за бесплатно хочу. У меня вон и деньги есть!
– Хммм… Деньги, говоришь? А сколько, к примеру, дашь, если я тебе устрою императора поглядеть?
– За амператора – и сотни не пожалею!
– Э, сотни… Тут, дядя, столица. Что тут твоя сотня? Тьфу! Тут тыщи, а то и мильёны. Ну уж ладно. Вижу, человек ты хороший, так я тебе помогу. Есть у меня родственник, семиюродный племянник тёщиной кумы – он как раз у амператора в доме работает на кухне, картошку ему чистит. Уговорю я его сделать так, чтоб амператор в окошко выглянул, а ты со двора и посмотришь. Маловато конечно ста рублей, человек он гордый. Да ладно, я из своих сотни три добавлю. За мной иди.
– Спасибо тебе, дорогой! Ох спасибо!
Мужик идёт и думает: «А наши-то в деревне, говорили, мол, не верь городским, они обманут. Врали всё! Тут человек своих трёх сотен для меня не пожалел! Прямо даже неудобно.»
Завёл его пройдоха во двор большого дома и показывает окошко на верхнем этаже.
– Видишь вон то окно? Стой тут и гляди, амператор сейчас в нём покажется. Не прозевай, смотри, он долго там торчать не будет, ему по окошкам мордой светить некогда, державой править надо. Давай свою сотню.
Забрал у дурака деньги, в дом зашёл и хотел было другим ходом выйти и убежать, но вдруг ему жалко мужика стало. «Пусть, – думает, – хоть чего-нибудь увидит за свои рубли.» Поднялся на верхний этаж снял штаны и выставил в окно голый зад.
– Ух тыыыы!!! – закричал внизу мужик – Амператор! Вот он, наш амператор, вот он! Ай какой! Интерееесный! Не такой как мы, сиволапыя, неееет, не такой. У нас-то, убогих, рот – лёжа, а у ихнего амператорского величества – стоя!»
Тут бабушка ладошкой показывала эти самые «стоя» и «лёжа», а мы, конечно, закатывались.
Помню, я тогда сначала пожалел обманутого дурачка, а потом подумал, что не надо жалеть. Он же в итоге доволен остался. Хотел увидеть амператора – и увидел. Знакомым, наверное, потом рассказывал в деревне, какой он, амператор, и вытягивал лицо, делая рот «стоя».
Года через три бабушка умерла. Я никогда до этого не терял очень близких людей, поэтому когда мама, дежурившая у бабушки в больнице, позвонила и сказала, вот это слово «умерла», то я не понял, как такое может быть. Никакого горя сначала не почувствовал, только странный испуг и холодную какую-то, тягучую досаду. А когда приехал и увидел её в гробу, такую маленькую и неживую, меня прорвало. Я убежал в другую комнату, залез на печку, уткнулся лицом в колючее одеяло и заплакал. Четырнадцать лет мне было, усы уже пробивались, а плакал я как маленький, обиженно и взахлёб, последним своим детским плачем. Как же так? Как? Разве может быть такое, чтобы не было больше бабушки? Что значит «умерла»? Идите вы все нахер со своей «умерлой»! Сука ты, смерть, мерзкая сука!
Почему-то я из бабушкиных историй чаше всего вспоминаю вот эту, с амператором. На некоторые важные физиономии людские когда смотрю, например. Увижу какого-нибудь народного избранника или большого начальника и думаю бабушкиным голосом: "Интересный!" Жить вообще интересно, даже жалко когда-нибудь умирать.