Ирка смотрела в окно из номера отеля. За окном то ли утро, то ли день – не разобрать. Бесцветное низкое небо, пропитанное туманом, обнимает крыши. Редкие прохожие в капюшоны юркнули, головы в плечи - лиц не видно, прячутся. Тоскливо. Где спрашивается сказочное сияние, атмосфера праздника? Лишь одинокая елка вяло мигает вдалеке, жмется сиротливо к собору.
А ведь Ира так хорошо все придумала. Выкроила три дня в загруженном рабочем графике, иногда и о себе подумать можно. Заслужила маленькое путешествие.
Будапешт. Интересный город: архитектура, история, музеи, купальни с горячими источниками. В декабре еще и предрождественские радости, ярмарки в веселых огнях, гулянья. Отличное место, чтобы сбежать из промозглой Москвы и отметить 30 лет совместной жизни с мужем Александром. Нырнуть в романтику, как в далекой молодости, когда дыхание в унисон.
Но все пошло не так. Не успели прилететь как Сашка заболел. Он еще в Москве захандрил, а теперь лежит пластом в номере, ничего не хочет. Температура, слабость, нос не дышит – какие уж тут купальни с ярмарками. Да и сам город в своей унылости словно не рад гостям. Договорились они с Сашкой, что ли? А она так ждала этой поездки. «Три веселых дня было у меня» – так, кажется, в песне у Пугачевой?
Но Ирка упрямая. Она же врач. Все свои пятьдесят три килограмма бросила на амбразуру болезни. Антибиотики, капли, полоскания, питье, витамины – тяжелая артиллерия. Но микробный враг пока не выбросил белого флага – Саше не легче. Тогда Ирка решила воздействовать на мужа психологически.
– Сашка, если к завтраку не поправишься, утоплю тебя в Дунае. Я не шучу,- тоном школьного завуча пригрозила она.
– Лапуля, дорого тело вывозить, расслабься, – Саша кривенько улыбнулся и завернулся в одеяло.
Ирка подошла к окну. И за окном и в душе муторно. Конечно, Сашка не виноват, что заболел, но почему именно сейчас. Ведь он не первый раз такое устраивает, то руку сломает на горе, то ногу травмирует. А она всегда рядом, с пониманием, зализывает его раны. И в горе и в радости, как говорится. Не жаловалась никогда: и в голодные девяностые, и когда ипотеку выплачивали, и когда сына выхаживала после операции несколько месяцев, и потом, когда … Да что говорить. Непонятно только, куда подевались тридцать лет, вот так, играючи. Ирке стало себя жалко.
«Ладно, надоело смотреть телек на венгерском, пойду хоть перекушу, раз праздника не получилось» – подумала она. Потрогала лоб задремавшему мужу, сложила таблетки кучкой ему на тумбочку, вздохнула и отправилась в ближайшее кафе на углу.
Кафе оказалось вполне себе уютным. Камин – огонь задорно пляшет в чреве, на камине носки смешные развешаны, на полках кувшины глиняные, олени соломенные примостились около мерцающей елочки. В таком месте хорошо сидеть морозным вечерком и под треск поленьев слушать бабушкин святочный рассказ.
Ирка немного расслабилась. Не мудрствуя лукаво, заказала гуляш и красное вино. Как же в Венгрии без гуляша? В ожидании заказа решила сфотографировать весь этот уют и выложить в Инстаграм, отметиться. Ей нравилось выкладывать интересные фотографии с конференций, из поездок - быть современной, соответствовать мейнстриму, как сейчас говорят. Вот незадача, телефон забыла. Все не слава богу.
От нечего делать принялась рассматривать публику. Народу немного. За соседним столиком женщина интеллигентного вида, лет семидесяти или чуть больше. На профессоршу похожа: волосы серебристые коротко стрижены, очки в тонкой оправе, костюмчик, крупная брошь на лацкане пиджака.
Женщина пила только чай. Сначала Ирка на брошь засмотрелась. Слабость у нее к брошкам, особенно винтажным. Когда же профессорша подняла со стола чашку, Ирка заметила у нее кольцо – змейка с белыми глазками и хвостом в россыпи зеленых камушков. Необычное, привлекает внимание. Она бессознательно вытаращилась на руки посетительницы. Та заметила. Они встретились взглядами. Ирке стало неудобно. Внезапно соседка поднялась, взяла свою чашку и направилась к ее столику.
– Извините, не возражаете, если я к вам подсяду, тоскливо пить чай в одиночестве, – с улыбкой произнесла она по-английски, неожиданно мягким, каким-то обволакивающим с растяжкой голосом.
Ирина хоть и любительница поболтать, но сейчас не то настроение, да еще этот английский. Кивнула из вежливости. Что же говорить? Но соседка сама начала разговор.
– Вы явно не из Будапешта? А откуда и почему такая грустная?
Неожиданно для себя Ирка выложила все: прилетела с мужем Александром из Москвы, хотела немного праздника, да вот не сложилось. Пожаловалась по-детски, выговорилась. Это всегда помогает. Как в поезде, когда сошлись случайные попутчики в купе, под стук колес вытряхнули свои горести друг другу и покатились дальше налегке, каждый в свою жизнь.
– Надо же, Александр, – по лицу женщины пробежала тень, – я была в России, и по-русски говорю неплохо.
Вот так поворот. Это меняет дело.
Они познакомились. Оказалось, что женщину зовут Мариам. Живет в Израиле. В Будапешт приехала ненадолго, с дочерью.
Ирка успокоилась. Ей уже нравилась эта милая женщина, её бархатный голос. Беседа обещала много интересного.
– А где вы учили русский? – полюбопытствовала Ира.
– Сначала в школе. В советское время в Венгрии все учили русский, а потом в университете. После университета преподавала иностранную литературу, в том числе и русскую. А языки мне легко давались, память хорошая.
– Так вы в Венгрии жили? А как же Израиль? – Ирка была заинтригована.
– В самом конце шестидесятых уехала. Впрочем, это длинная история.
Мариам замолчала, ушла в свои мысли. Ирка почувствовала неловкость. Решила сменить тему.
– Мариам, у вас красивые украшения, а кольцо так просто роскошное, старинное, наверное. Я как сорока, всегда замечаю блестящее.
Девушка пыталась быть вежливой
– Кольцо? Да, считайте, фамильное. В нем вся моя жизнь.Оно и оберег, и память.
– Как интересно. От бабушки досталось?
– Нет. Это мой отец подарил маме на её день рождения, еще до войны. У лучшего ювелира Будапешта заказывал, – произнесла Мариам и снова умолкла. Задумалась о чем-то. Напряжение повисло в воздухе.
Ирина уже не знала, что говорить. Положение спас официант. Принес аппетитный гуляш и бокал красного вина. Можно зажевать неловкую паузу.
Мариам все поняла. Сняла очки. Улыбнулась. Удивительно ясные у нее глаза, молодые, только сетка мелких морщин выдает возраст.
– Ирина, не обращайте внимания. Чуть что, сразу в воспоминания ухожу. Вот вы сказали, что вашего мужа зовут Александр. Моего брата тоже звали Александр.
– Правда?! Мариам, у нас говорят, что ничего нет случайного. Может мы не просто так встретились?
– Все может быть. А знаете, я расскажу вам свою историю. Если наскучит слушать, вы говорите, не стесняйтесь, – Мариам посмотрела на девушку по-матерински тепло.
– Ну что вы, я очень люблю всякие жизненные истории, – поспешила заверить ее Ирина.
-Тогда, слушайте.
Я родилась в Будапеште на улице Казинцы в семье врача, - тихо начала Мариам, устремившись взглядом в мерцающее нутро камина, будто выуживая оттуда тлевшую рукопись, что так и не сгорела.
Папа известный в городе терапевт Мендель Эрлих. Днем он на работе. Но к семейному ужину всегда вовремя, и первым делом рубашку сменить. Мама строго следила за этим и мне с раннего детства внушала, что у мужчины обязательно должна быть свежая выглаженная рубашка и начищены туфли. Не дай бог нет свежей рубашки или не начищены ботинки. Катастрофа.
Кроме меня в семье есть старший брат Александр. Озорник, как все мальчишки, но упрямый. Часами может сидеть чертить что-то. Думаю, из него хороший архитектор получился бы. Папа с Александром иногда ходят в Большую синагогу, что на соседней улице. Когда я подросла, и меня однажды с собой взяли во время праздника, велели на балконе тихо сидеть. Помню: молитва тягучая, а я сижу мечтаю, узоры необыкновенные разглядываю, как они кружевом по стене вьются. Кстати, Большая синагога одна из самых красивых в Европе.
Папа строгий, мы с братом его побаиваемся, а вот мама... Мама добрая фея. Смешливая, стройная и очень красивая. У нее каштановые волосы, пушистые, как облако, завитки все время выбиваются из прически. Она их поправляет за уши, а они снова. А глаза и вовсе волшебного цвета – янтарные в крапинку.
Недалеко от нашего дома располагается булочная «У Молнера». На весь район выпечкой славится. Хлеб там всегда свежий, прямо из печки, дышит еще, и корочка хрустящая. А запах такой, никак мимо не пройти. Господин Молнер серьезный и внимательный, всех по именам помнит. По выходным ему сын Иштван помогает. Коренастый парень, шустрый такой, веселый. Пока отец не видит, подмигнет, да и сунет мне в руку ароматный пряник.
В нашем доме часто бывают гости. Тогда мама садится за фортепиано: вальс играет или поет. Голос у нее хрустально-чистый и нежный, как она сама.
В такие дни нам с братом раздолье. Можно пошалить безнаказанно и даже утащить какую-нибудь сладость со стола до ужина. Только мягкий мамин голос: «Мариам, Александр, не смейте перебивать аппетит! Наказание, а не дети».
Но вскоре все начинает меняется. Гости гораздо реже и как-то украдкой, разговаривают о чем-то тихо и лица встревоженные. Мы почти не гуляем. Иногда приходят люди в немецкой форме, ищут что-то, хозяйничают. В синагогу папа с братом больше не ходят. Нет больше музыки в доме, только тревожная тишина.
Самое удивительное для меня, что отец стал опаздывать к ужину. Ужин остывает. Папа приходит осунувшийся, молчаливый. Но рубашку все же меняет – правила никто не отменял. Потом я узнала, что всех евреев привлекали на физические работы – грузить выгоны, расчищать завалы - трудовая повинность. Но в клинику папа еще ходит.
К сорок третьему году евреев старше семи лет обязывают носить желтую звезду на верхней одежде. На домах вокруг Большой синагоги тоже желтеют звезды.
В мае-июне 44 года всех евреев, включая нашу семью, переселяют в эти дома со звездами. Позже писали, что там находилось около 70 тысяч человек. Но думаю, что гораздо больше. Вокруг домов вырастает каменная стена с колючей проволокой. Охрана, автоматчики, собаки. Мы становимся узниками Будапештского гетто…
В переполненных квартирках очень тесно и душно. Часто нет воды и света, а из еды только тоненькие небольшие лепешки из кукурузной муки. «Мариам, Александр, только не перебейте аппетит до ужина» – когда это было и было ли?
Мама меняет на еду все, что может.
А сентябрь стоит теплый, с лазуревым прозрачным небом, но это там, за стеной. А в гетто неба не хватает, лишь тяжелый прелый запах, бесконечная печаль и страх, страх неизвестности. Вопреки всему Александр с мальчишками играют во что-то. Нам, детям, еще кажется, что скоро все кончится и мы вернемся домой. Наивные чистые души.
Но становится только хуже. В октябре резко холодает. Отопления нет, канализация не работает. К ноябрю изо всех щелей сквозняк, ледяным ветром выдувает душу. Жители гетто пытаются топить; жгут книги, скудную мебель Конечно, это не спасает, но хоть на полчаса теплее. В квартирах катастрофически мало места. В одной небольшой комнатке нары в два-три яруса. Папа и другие мужчины часто спят на холодном полу, прямо в чем есть. Взрослых каждый день гоняют на окраину города копать противотанковые траншеи, строить укрепления. Многие оттуда не возвращаются. Марши смерти...
До этого папа держался, подбадривал маму и даже чистил ботинки. Но после тяжелых физических нагрузок на ветру, под дождем, практически без еды, он заметно сдал. Его прежде прямая спина ссутулилась по-стариковски. Еще недавно черные волнистые, аккуратно зачесанные назад волосы, потеряли цвет. Он мучительно кашлял.
В один особенно промозглый вечер взрослые вернулись с работ очень поздно. Отец упал около дома. Соседи помогли дотащить его до нашей комнаты. У него распухли ноги, он весь горел, кашлял и что-то быстро-быстро говорил, как в бреду. Мама опустилась на колени, стала обтирать полотенцем ему лицо и шептать: «Мендель милый, все будет хорошо, Мендель…» Мы с Александром стояли рядом. Брат застыл в молчании, я тихо хлюпала носом. Потом услышала папино: «Гила, спаси их, отдай все…»
Папа умер. Не стало Менделя Эрлиха – мужа, отца, врача.
Мама не плакала. Она выла… Стоя на коленях, и раскачиваясь из стороны в сторону, выла. По-волчьи. И глаза мутные, темная бездна. Страшно. В промерзшей комнате стало нечем дышать. Я закричала.
Через несколько дней я увидела, как мама говорит с водителем грузовика, на котором в гетто привозили кукурузную муку. Потом она сунула дядьке что-то в руку. Тот поспешно спрятал руку в карман и, оглянувшись по сторонам, быстро уехал.
Мариам умолкла. Она в задумчивости крутила кольцо, что выделялось на безымянном пальце. Руки у неё мягкие, еще не потерявшие изящности.
Как будто вспомнив, что она не одна, перевела взгляд на притихшую девушку.
– Ирина, что же вы не едите совсем. Заговорила я вас, пустилась тут в старческие воспоминания. Давайте на этом закончим.
– Да что вы! Я теперь не усну, не дослушав. Только, пожалуй, вина немного выпью. Чувствую, могу не выдержать,- протараторила Ира. Сделала несколько глотков, отчего-то засуетилась - опрокинула стакан, расплескав остатки вина, уронила вилку.
-Ну вот, так всегда. Вечно что-нибудь уроню или разолью,- в отчаянии взмахнула руками девушка.
-Не торопитесь. Еда не требует спешки,-сказала Мариам и улыбнулась уголками губ.
Подбежал официант, сменил посуду. Женщина продолжила свой удивительный рассказ.
Когда началась война Иштван Молнер, сын булочника, заканчивал школу. О дальнейшей учебе пришлось забыть. Сначала он отцу помогал в булочной. Но в сорок третьем году магазин закрылся, на городских складах не осталось муки. Иштван пошел работать в госпиталь.
Однажды он встретил там знакомого. Золтан Варга – парень из его школы, только на пару лет постарше. Золтан сломал руку в лучезапястном суставе, пришел в госпиталь гипс наложить. Вообще-то Иштван Варгу недолюбливал. Тот никогда прямо не смотрел, взгляд бегающий, колючий. Скользкий тип. Но сейчас Иштван ему даже обрадовался. Разговорились. Вдруг Золтан хитро оглянулся по сторонам, убедился, что никого рядом и произнес заговорщически:
– Смотри, куш какой сорвал.
Он раскрыл ладонь, а там кольцо – ящерка, чешуйки переливчатые, на хвосте россыпь из зеленых камней, а еще запонки мужские, серебряные, с гравировкой.
– Да уж, – присвистнул Иштван – клад нашел?
– Если бы. Нет, это плата за доброе дело, – он хохотнул, – на днях в гетто грузовик гонял. Тетка подошла, попросила детей вывези. Ну заплати, говорю, а там посмотрим. Я ж не дурак рисковать просто так из-за каких-то там жидовских детей. Денег у нее не оказалось, так она эти украшения отдала. Ну, сказал, чтобы ждала машину в конце недели. Только, видно, не дождется меня. Кто-то другой поедет.
– А кто такая, как зовут?
– Да какая-то Гила Эрлих.
Иштван напрягся. Мысли завертелись, забегали. Эрлих, неужели жена доктора? Что же они не сбежали?
– А давай я за тебя съезжу – как можно более спокойно, предложил Иштван.
Варга взглядом вцепился в Иштвана подозрительно.
– Что, поживиться хочешь? Только, думаю, не светит тебе, оборванные они там все. Хотя, кто знает этих жидов, может зарыли свои богатства, – усмехнулся Золтан.
Иштван сжал кулаки, набить бы ему морду. Сдержался.
– Вдруг повезет, – отшутился Иштван.
– Ну давай, пощекочи нервы. Только эти драгоценности я тебе не отдам, а если залетишь, то сам выкручивайся. Я ни при чем.
Ранним утром в пятницу, заполучив у Золтана пропуск, Иштван въехал в гетто.
Разгрузив муку, медленно поехал дальше по улице.
У какого-то обшарпанного дома увидел женщину; испуганная, переминается с ноги на ногу, высматривает что-то. Девчушка к ней жмется, цепляется за рукав, на бледном личике одни глаза, страх в них застыл. Сама худенькая, пальтишко висит, непонятно на чем держится. Иштван их узнал.
Он остановился рядом и неспеша вышел из машины. Делая вид, что проверяет колеса, оглянулся по сторонам. Охранников не видно. Рассвет только-только. Туман плотный, хоть ножом режь.
Иштван быстро закинул малышку в кузов. Легкая, невесомая, как пушинка. Он ей – в угол полезай. палец к губам, мол, тихо. Мешки с мусором накидал в кузов, брезент сверху. Гила Эрлих глянула на Иштвана – глаза полные слез, губы пересохшие дрожат, шепнула «Спасибо» и убежала в дом.
Иштвану повезло. Пошел дождь. Сонные охранники лишь рассеянно глянули на пропуск и в кузов, не мокнуть же. Проезжай.
Что теперь делать с девчонкой, Иштван пока не знал. Домой нельзя, отец страшно всего боится, да и немцы там кругом. Он отвез ребенка в подвал какого-то разрушенного дома на окраине города. Обещал вечером вернуться.
Этим ребенком была я.
В стылом подвале просидела весь день до вечера. Темно, сыро, продрогла до костей, наверху гулкие шаги, выстрелы и еще писк. В подвале бегали крысы. Именно там я поняла, что такое настоящий животный страх. И только одна мысль сверлила, не давала покоя – если Иштван не вернется, что тогда? Но он вернулся.
Несколько дней пробирались к хутору, километров за сто от города. На хуторе жила его тетка Агнес – простая добрая женщина. Домик у нее, хозяйство, да и место тихое, соседи далеко. Отважная Агнес приютила, отогрела, своих детей у нее не было. В погребе меня прятала, если кто-то подозрительный проходил.
К рождеству Иштван уехал в Будапешт. Его не отпускало желание вытащить Александра. Не успел. Гетто закрыли. Никто не мог туда попасть, никак. Но даже если бы он успел, Александр бы не ушел. После смерти отца я слышала, как однажды, брат сказал маме: «Теперь Я мужчина в семье и никогда вас не оставлю». Твердо сказал, по-взрослому. А он упрямый был, раз решил – не свернет.
-Дамы, не желаете десерт? Наш фирменный ретеш, только из печи, - задорный мальчишеский голос внезапно прервал их разговор. Явился худосочный бледный официант в зеленом фартуке, спадающем с бедер - не самая лучшая реклама десертов.
-Ретеш!?- спросили женщины в унисон, вздрогнув от неожиданности. Досада и недоумение на лицах обеих.
-Ну да. Это, как австрийский штрудель, только.. только лучше,- молодой человек в фартуке запнулся, глядя на их удивленные лица.
Посетительницы молча уставились на него. Зачем он здесь? Какой ещё ретеш?
Они и забыли, что сидят в кафе и вокруг течет жизнь; тихо потрескивает камин, бегают официанты, звонят мобильные телефоны, люди приходят и уходят.
Молодой человек в фартуке ничего не понял, точнее понял, что он лишний и поспешил отойти. Странные какие-то.
-И откуда он взялся со своим десертом? Прервал на самом-самом,- возмутилась Ирка.
Мариам сняла очки и начала методично протирать стекла салфеткой.
-Ну, он хотел как лучше, видит, что мы давно сидим. Однако, я готова продолжить, если вам еще интересно, - снова надев очки, будто придя в себя, предложила женщина.
-Конечно интересно!-воскликнула Ирка, ерзая на стуле в нетерпении.
В январе русские освободили гетто. Среди выживших, ни мамы, ни Александра не было, впрочем, среди мертвых, что валялись на улице, тоже. Значит…скорей всего... их отправили в лагерь смерти.
Спустя много лет, уже закончив университет, я впервые, после тех страшных событий вернулась в Будапешт. Многие годы откладывала, ждала, когда боль утихнет, уляжется осадком. Ведь я хорошо помнила убитых людей. Они лежали на земле, замерзшие, скрюченные. Их долго не вывозили, не хоронили. В какой-то момент поняла, что больше не имею права трусить, что должна еще раз пройти улицам гетто, поклониться, попрощаться, хоть и нет могил родителей и брата.
На нашей улице Казинцы навстречу мне шла женщина. Увидев меня, вдруг воскликнула: Мариам? Жива! А ты совсем не изменилась!».
Оказалось, что это соседка из гетто. Я не узнала ее, столько лет прошло. Тогда ей лет 18-20 было. Она рассказала, что в декабре 44 года, когда гетто закрыли стало невыносимо. Люди умирали от голода и болезней сотнями каждый день.
Немцы очень торопились, отправляли в концлагеря большие партии узников.
Маму и Александра увезли в самом конце декабря, незадолго до прихода русских.
И снова это невыносимое чувство, оно вернулось, когда внутри все стонет, мутит и тянет... до спазмов.
Если бы не эта встреча, возможно, все было бы по-другому.
Мы тогда с соседкой этой долго просидели в кафе – вспоминали, плакали, молчали. Она убеждала меня, что у евреев теперь есть свой дом и надо уезжать в Израиль. Убедила.
Моему решению уехать Иштван не обрадовался, но и отговаривать не стал. Он всегда был удивительно тактичен.
После войны Иштван решил, что будет заботиться обо мне сам. Чтобы не травмировать мою детскую душу возвращаться в разрушенный Будапешт не захотел, да ещё и с отцом разругался. Тот не одобрил поступка сына. Как можно было так рисковать, когда самим бы выжить. Они помирились, но прошли годы.
Мы осели в г.Печ, что в двухстах километрах от столицы. Было не просто, как и всем тогда, но выкарабкались. Иштван работу нашел. Ему даже квартирку небольшую выделили. Я в школу пошла. Потом Печский университет закончила. Жили.
Иштван Молнер стал моей семьей, заменив отца, брата -всех.
Наши с ним отношения одним словом не описать. Старший брат, защитник, друг – мы нуждались друг в друге. Повзрослев, я влюбилась в него. За мной ухаживали молодые люди, но по-настоящему меня тянуло только к Иштвану. В то же время не могла отделаться от мысли, а вдруг это лишь чувство благодарности, ведь я обязана ему жизнью. Иногда я думала, что мешаю, из-за меня он не женится. Всегда сдержанный, если б только он сделал первый шаг, намекнул, что это не так. Запуталась я тогда в своих чувствах, а посоветоваться не с кем. Отчасти мой отъезд был бегством от самой себя.
Провожать меня Иштван не пришел. За день до моего отъезда в срочную командировку уехал. Сказал важная, никак не отвертеться. Я улетела. Одна. Душили слезы и сомнения.
Как устроилась, регулярно посылала ему приглашения, письма – скучала очень. Он обещал приехать, вот только поможет Агнес с урожаем, или другу с переездом. И не приезжал. Я обижалась. А потом подруга письмом огорошила. Иштван попал в страшную автомобильную аварию, лежит в больнице в тяжелом состоянии.
Я примчалась с первым самолетом. Вот тогда он в первый и последний раз признался – забралась я к нему в душу навсегда. А как уехала, то все померкло, потеряло смысл. Любит он меня и всегда любил, не хотел наскоком, обидеть боялся. А то, что уехать решила из этой страны, так это мой выбор, и нет у него права мне запрещать, после всего.
Я наконец поняла, что и сама чувствовала это всегда, но боялась сама себе признаться. Просто дура. А теперь поздно. Мой Иштван Молнер.
Он умер. Слишком тяжелые травмы.
Ну почему так? Ведь это несправедливо.
Смерть Иштвана меня подкосила. Я не знала что дальше, как дальше.
Вернувшись в Израиль, сразу пошла к Стене плача. Я надеялась, что Он мне подскажет, ведь не для того Он послал мне Иштвана, чтобы потом и его, вот так забрать.
Там у Стены, я поняла: мне скоро тридцать пять, а ничего важного мной еще не сделано. Значит мне необходимо оставить после себя что-то.
Надо жить через «не могу», и вопреки, и в этом смысл. Иначе зачем все.
Я вышла замуж за хорошего человека, правда, без особой любви. Но любовь пришла, позже, с годами. Родила дочь. К сожалению больше детей иметь не могла. Видимо, тот промерзший подвал припомнился. Дочь историк, а еще прекрасно поет. Ее даже на праздники городские приглашают выступать.
Сама я диссертацию защитила, преподавала в университете долго. Мне до сих пор пишут бывшие студенты.
У меня двое чудесных внуков – девочка и мальчик. Девочка школу заканчивает, думает архитектором стать. Ну, после армии посмотрим. У мальчишки каштановые волосы и глаза янтарного цвета. Он в этом году в медицинский поступил. Вот мне все и вернулось.
Знаете, Ирина. Я ведь уже стара. Да, да, не смотрите так. Мне за восемьдесят, но я счастлива. Не знаю, сколько еще осталось, поэтому решила в последний раз пройти по земле, где родилась, где рано кончилось мое детство, где тени моих родителей, брата и других, ни в чем не повинных, людей. Они же не никуда исчезли, они в моей в памяти. Да и дочь давно просила привезти ее сюда. Это ведь и ее корни тоже, потом внуков привезет.
Мариам замолчала. Она устала. Нелегко возвращаться в прошлое.
Ирина сидела оглушенная всей этой историей. Но один вопрос все же вертелся у нее в голове.
– Мариам, а что же с кольцом? Я так и не поняла, как оно у вас оказалось?
– А, ну да. С него же мы и начали.
После войны Иштван работал водителем у директора консервного завода. Как-то возил его на совещание в министерство в Будапешт. И снова поворот судьбы – повстречался с тем самым Золтаном Варгой. Тот преуспел, в мелкие начальники выбился: лицо сытое, серый костюм, галстук, портфельчик. Варга рассказал Иштвану, что долго не мог продать драгоценности, денег-то ни у кого не было. Тогда отнес их в ломбард, что-то выручил.
Иштван помчался в этот ломбард, не очень надеясь на удачу. Запонок там не оказалось, а вот кольцо нашлось. Как будто ждало своих, не чужих. Иштван, не торгуясь, выкупил его. Пришлось даже у начальника денег занять.
С того дня кольцо всегда со мной.
– Мариам, это поразительная история. Вам надо написать роман! - воскликнула Ирка.
– Роман, говорите. В одном интервью Шолом-Алейхем сказал: «К чему романы, если сама жизнь – роман». Я бы еще добавила, что жизнь больше чем роман. Жизнь – это дар. А уж как распорядиться этим даром, здесь у каждого свое понимание.
Она немного помолчала.
– Я рада, что все вам рассказала, хоть и нелегко даются воспоминания. Зато теперь и вы знаете, что были на этой земле Мендель, Гила и Александр Эрлих, и был Иштван Молнер, прекрасный человек, и что всё не зря. Ирина, вы не расстраивайтесь, что не получилось праздника. Ваш Александр скоро поправится. А всякие неприятности, это лишь испытания - серьезные и не очень. Вы же вместе, много лет, вот что главное. Просто берегите свои чувства и любите, как ни банально это звучит.
Мне пора. Наверное, дочь уже волнуется.
Мариам накинула пальто и, чуть сутулясь, ушла в свой извилистый мир.
Кафе наполнялось посетителями, разговорами. В камине вовсю хозяйничал огонь, официанты зажгли на столиках свечи, рассеянный теплый свет от которых, придал помещению еще больше уюта и романтики. Только Ирка этого уже не замечала. Поспешно расплатившись, она вышла из кафе. Магия бархатного тихого голоса продолжалась, не отпускала, в груди полыхало крещендо.
Что это было? Кино, параллельный мир?
Между тем и на улице декорации сменились. Сумерки опустились на город. Легкий морозец потеснил сырость. Туман испарился и небо очистилось, окрасившись глубоким закатным синим, как на фресках в храме, обещая рождественские чудеса. Город пропитался обволакивающим лунно-медовым светом от фонарей и витрин. Елки замерцали разноцветием гирлянд, ярмарки рождественские вынырнули из серого, зазывая на глинтвейн с пряниками. Людей прибавилось - гуляют, смеются.
Пройтись бы, переварить услышанное, но надо в отель. Как там Сашка?
В номере отеля тихо и темно, лишь приглушенный свет в окно от фонаря напротив.
Саша спит. Ирка потрогала его лоб, вроде нет температуры; и то хорошо.
На подоконнике тренькнул телефон, засветился экраном. Ах, вот ты где, родимый. Ничего себе, сколько сообщений набежало. Не буду отвечать. Только заведующей напишу:"Да, я согласна". Да, и нечего раздумывать, поеду в эту командировку. Пусть она почти не оплачивается и совпадает с отпуском, не важно. Потом отдохну. Там людям помощь нужна. Я же могу,я знаю как.
Сашка проснулся. Потянулся к жене обниматься.Забасил радостно:
-Лапуля, мне гораздо лучше. Я уже соскучился. Да, поздравляю тебя, что ты сделала правильный выбор и пошла за меня. Пойдем кутить, пить шампанское, заедать клубникой, потом под елочкой спляшем.
Александр не понял, отчего вдруг его Лапуля вдохновенно разрыдалась на высокой ноте.