ИВАН ЧУРКИН
Полуденное солнце подбивалось к зениту. Становилось жарко. Иван, малорослый, за те десятки лет отдалявшие его от войны, как бы ещё умалился, ещё понижел, подсохший на степных жгучих солнцах, лето в лето выпасывая колхозных коров. Изборождённое глубокими морщинами, его лицо казалось, словно маской. Выгоревшие, чуть заметными полосками проступали обесцветившиеся брови и ресницы. Выбрав небольшой пригорочек, поудобнее прилёг, предварительно скинув застиранную, с какими-то поблекшими, неведомыми узорами, рубаху, сбросив иссохшиеся, покорёженные кирзяки. Под голову подстелил видавший виды ватник, весь в прорехах, из которых выглядывали грязно-серые куски хлопка.
Напасшиеся вволю на ещё не побуревшем (это станет заметным под август) выпасе, коровы красно-бурой масти с раздувшимися в стороны круглыми боками, будто накачанные воздухом огромные меха, поодиночке, одна за другой опускались на передние ноги, затем подогнув их, ложились на пёстрый зелёный ковёр (Полесье ведь изобилует зеленью), лениво перетравливая травяную жвачку, помахивая хвостами, отгоняя назойливых мух и слепней.
Иван даже слегка вздремнул, благо стадо умиротворённо отдыхало. Невольно вспомнилось знойное лето 42-го в Донских степях. Враг неудержимо рвался к Сталинграду, пытаясь танковыми атаками прорвать оборонительные рубежи. Пропылённые, в выбеленных, полинявших от солнца, горячего пота гимнастёрках, пехотинцы поджигали, чадящие смрадом отработанного топлива, эти стальные чудовища зажигательной смесью. Вспыхнувши огнем от горячего коктейля, танк вызывал у бойцов нервно-ликующий взрыв злорадства.
- Доползался, гад, мать твою..., получай! Гитлеровцев, наступающих под прикрытием танков, отсекали автоматно-пулемётным огнём. В том бою Иван был ранен осколком снаряда в ягодицу, стыдно признаться, прямо в срамное место.
Подобрали санитары. В санчасти наложили тампонную повязку, и скоро отправили в прифронтовой госпиталь. Теперь Иван мог лежать только на боку, стеснялся справлять малую и большую нужду... Делала ему перевязки бойкая, кареглазая брюнетка из казачек. Своё дело знала досконально, споро отдирая присохшие к ране бинты. Иван слегка постанывал, кривясь от боли.
- Что, невмочь? Потерпи маленько, я – скоро, - успокаивала раненого медсестра.
Рана понемногу затягивалась благодаря старанию ловких неутомимых рук Анны, и второму помощнику – молодости. «Зарастёт, как на собаке», - бытует этот фразеологизм в народе в отношении бойцов с нетяжёлыми ранениями. Медсестра Анна Старостина для Ивана, - словно солнышко, заглядывавшее в окно. В какой-то день при очередном обрабатывании раны Иван заговорил: «Аннушка, ты мне приглянулась», - не скрывая уже своих чувств. Анна, улыбаясь, пошутила: «Что, герой, небось уже кровя взыграли? – Теперь вы, - как самородки, вон, поди сколько мужичьих голов выкошено.
Тут же в госпитале справили скромную свадьбу. За посажённого отца взяли начальника госпиталя Илью Константиновича Суровцева. Разлили по кружках разбавленный спирт.
- Выпьем, друзья, за молодых, за новую фронтовую семью, - торжественно провозгласил тост начальник.
Анна Фёдоровна сумела выхлопотать разрешение у начальства остаться Ивану Яковлевичу Чуркину, теперь уже законному мужу, при госпитале санитаром. Госпиталь эвакуировали ещё тогда, до знаменитой сталинградской битвы, за Волгу, подальше от войны. Там, привычно исполняя нужную (по медицинским меркам) работу, радостно встретили майским днём весть о Победе.
- Домой, домой, - весело перестукивали вагонные колёса на стыках, увозя к родным местам, повенчавшихся с войной, молодых Ивана да Анну...
... Солнце уже скатывалось к западу. Иван подхватился, проверяя, всё ли стадо на месте. Коровы почти все поднявшись, неспоро пощипывали траву. Иные ещё долёживали свой затянувшийся отдых. Ещё часок, другой – и надо гнать скотину на вечернюю дойку.
... Ивану нынче некуда и не к кому спешить, детей у них с Анной не было. Верная жена,уже отошла в неземную жизнь, царство ей небесное. Остался один, как перст; круг его интересов замыкался, сводился лишь к хмельному зелью, которому всегда был рад. Вёл безалаберный образ жизни полубомжа. Часто во хмелю вспоминал Анну, любимую свою жену, непритворно всхлипывая, ронял скупую мужскую слезу...