Марина Курылёва
Андрей Медведев
Матвейкин змей (1 часть из 6)
Пролог
Семь ветров здесь дует. Семь сторон света сходятся над неприступной волжской высотой. Сидит на той высоте на обрывистом берегу ладный богатырь Симбирск, витязь в шапке с меховой бобровой оборкой, держит на коленях в ножнах саблю, а под боком крепостную пищаль. Сидит, будто дремлет. Носом вроде как клюёт, а сам начеку, прислушивается, не шумит ли где тревожный набат. Прежде сторожил он рубежи государства от набегов кочевников с востока. Крепостью стоял на засечной черте. Потом на пути народных бунтов оказался. Две армии – разинцы да пугачёвцы - пробовали на прочность его крепостные стены, да обе и рассыпались, так и не сладив с Волжским богатырём. Теперь потише стало. Не рвутся через Волгу кочевые отряды лихих всадников, не слышно выстрелов разинских пушек у реки Свияги, не гремит уж в подземелье цепями Емелька Пугач. Мирно в мирное время славному витязю Симбирску. Уж больно не любит он саблей-то махать, только разве что придётся - тогда не остановить, а так больше любит послушать, как детские свистульки, из гороховых стручков сделанные, поют. Эта музыка ему милее, чем дикий посвист картечи.
Давно уже перестали его называть «богатырём» и «крепостью», теперь кличут не иначе как дворянским городом, но кровь у него по жилам всё равно бежит пылкая и яростная, требующая новых впечатлений. Потому и нравятся ему всякие героические рассказы, особенно те, что про него самого сложены. Гуляют в народе про город истории, иногда смешные, забавные, а иногда страсть какие страшные.
К примеру, часто рассказывают городские старожилы историю о чудо-рыбе – Сом-медведе. Дескать, в дни их молодости, поселился тот сом у рыбацких сараев прямо под Симбирской горой. Был он огромных размеров, цветом чёрен и имел поперёк плоской головы три белых шрама, будто граблями кто шаркнул. Как поселился, так и начал озоровать. Лодки дырявил и переворачивал, снасти рвал. Собак, что по берегу сновали, всех переловил. Даже телят утаскивал. Хитрый был сом и злой. Одно слово – Водяной. Любимой забавой того сома было подплыть к дереву, что над Волгой клонилось, дождаться, пока на него птица какая сядет, сорока, или ворона, и сбить её хвостом в воду. А там и съесть. Шрамы, поговаривали, ему настоящий медведь оставил, когда его сом в омут тащил. Утопил, говорили, он того косолапого.
Ходили по городу и другие легенды. Пугали приезжих историями о зловредном дорожном духе, что время от времени бушевал на Мартыновой и Шатальной улицах. Пугал лошадей, вырывал вожжи у извозчиков, толкал в спины пешеходов, а видеть его нельзя было, словно мелькнёт тень карлы какого-то поблизости и всё. Приезжие, в свой черёд, спуску горожанам тоже не давали, рассказывали о баронессе, что жила в одном большом поместье, недалеко от Симбирска. Больше нечистого боялись её крестьяне, потому что обладала она способностью появляться в течение дня в разных местах своих владений, и никто при этом не видел её перемещений. Поговаривали, что имеет она дело с душами замученных и убитых прежним хозяином имения крестьян.
Но самой любимой в народе была легенда про Волжского змея, или, как его ещё называли, Волжского полоза. Объявился он уже после того, как Сом – медведь, вынырнув напоследок у самого берега, где бабы бельё стирали, и утащив в глубину корзину с подштанниками, ушёл куда-то вниз по течению. В отличии от чудища Сом-медведя, змей честных людей не запугивал, имущества их не портил и телят с пристани не таскал. Донимал он только человечков разбойных, да вороватых, с чернильной душонкой. Бывало, появлялся даже перед теми, кто чёрное дело только задумал, но совершить ещё не успел. Предупреждал, значит. Однажды три бурлака задумали четвёртому навредить. Собрались ночью у пристани дело обсудить, да и попались Волжскому змею на глаза. Вышел он на берег в самый разгар их недоброй беседы, поднял свою голову выше деревьев, глянул сурово и страшно. Хотя бурлаки народ не трусливый, но от такой жути один из них залез под перевёрнутую лодку да там и просидел до самого утра. Другой, вспомнив слух о том, что змеи да аспиды всякие не переносят запаха конского пота, надел на себя хомут. Третий, самый отчаянный, хоть и устоял при виде Волжского полоза на месте, но случилась с ним медвежья болезнь.
Впрочем, каких только небылиц и сказок не рассказывают старожилы, чтобы потешить да попугать молодёжь. Бывает, и истину так разукрасят, что не узнать, от сказки не отличить. Истории, где правда с вымыслом перемешиваются и в единую картину укладываются, больше всего любит симбирский народ, потому что верит, если такого и не было, то быть могло.
Часть 1.
Глава 1. Чёрная коляска
Безветренно и душно было в конце августа 1833 года в Симбирске. Жара стояла целый месяц, и земля уже высохла так, что покрылась трещинами. Однако сухая погода радовала путешественников, решившихся в это непредсказуемое время года отправиться в дорогу. Если не было дождя - не было распутицы, не было застрявших в грязи колёс, слякоти и задержек в пути.
В первых числах сентября зной начал постепенно спадать. По ночам со стороны Волги уже ощутимо тянуло свежестью. Но утром девятого сентября, после довольно прохладной ночи, над Симбирском поднялось горячее незамутнённое солнце и жарко разогрело широкие городские улицы, крыши домов и неподвижно застывший над городом воздух. Пыль, поднятая большой чёрной коляской, въехавшей в город по широкому Казанскому тракту, не уносилась прочь, а долго ещё висела в воздухе, медленно опускаясь обратно на дорогу.
Коляска, запряжённая шестёркой скакунов, тем временем не спеша проехала по Казанской улице, легко обгоняя тяжёлые, неповоротливые телеги, и вкатилась на Базарную площадь.
Базарная площадь была самым значительным торговым местом в Симбирской губернии и занимала почти треть города. Три раза в год здесь проходили большие богатые ярмарки, на которые спешили со своим товаром не только местные продавцы, но также именитые купцы и крупные торговцы из соседних сёл, городов, губерний. Всего несколько дней назад отшумела тут третья и последняя в этом году ярмарка. Её принято было называть Постной в честь праздника Дня Ивана Постного. Привычное существование людей в одночасье менялось в эти дни. Все от мала до велика вдруг превращались в тех, кто что-то продавал, и тех, кто что-то покупал. И оба этих лагеря – продавцы и покупатели – со смехом, руганью, шутками и прибаутками бились-торговались друг с другом за каждую медную четверть копейки - полушку. Огромное пространство базарной площади отводилось на постройку временных деревянных балаганов, лавок, навесов, палаток, трактиров, торговых павильонов, большая часть которых разбиралась сразу же после окончания торгов. Продавали и покупали в них хлопок и изделия из него, серую, хрустящую под пальцами соль, хлеб, волжскую и свияжскую рыбу самых разных пород и видов. Сурово жужжали у своих лавок продавцы мёда. Важные и деловитые, словно сами пчёлы. Какого мёда желаете, господа хорошие? Целебного гречишного? Янтарного цвета прозрачного липового? Тягучего подсолнечного? Цветочного? Рапсового? Или, быть может, предпочитаете сладкий фруктовый мёд с яблони, с груши, с черешни, с вишни? Есть и алтайский синяковый для здоровья, и одуванчиковый для долголетия, и каштановый – чуть горький, от кашля бойкий! Мёд на любой вкус! Восточный гость из далёкой китайской страны торговал здесь разными сортами привезённого с собой чая. Целыми семьями шли симбиряне, чтобы, закатывая глаза и охая от удивления, перенюхать у него каждую цветную коробочку с чудесной заваркой.
Кроме китайского чая и своего мёда можно было тут прикупить разного бакалейного товара: великое множество восточных пряностей – от гвоздики и имбиря до редкого корня дикого женьшеня; пудовых сахарных голов; всяких круп, воска, орехов и много чего ещё. Крупные торговцы, среди которых встречались известные фабриканты, купцы и дворяне, поставляли на рынок зерно, скот, железо. Крестьяне покупали на ярмарке домашнюю утварь, которую не могли сделать сами, материю штуками на платья, репу, алатырский табак. Мещане ходили между рядами с важным надутым видом и выбирали своим детям и жёнам шали, платки, шапки на зиму, сукно с драконами и шёлк. Великая была ярмарка, игривая, весёлая! Чего только не было на ней продано и куплено! Сколько телег и возов было опустошено! Сколько кошельков, ларцов и шкатулок было набито звонкой монеткой и шуршащей бумажной купюрой - ассигнацией!
Хотя к девятому сентября ярмарка уже официально закрылась, однако на Ярмарочной площади ещё продолжалась оживлённая торговля между теми, кто пока не всё продал, и теми, кто пока не всё купил. Чёрная коляска, притормозив, проехала мимо небольшой скромной часовенки, установленной прямо на Ярмарочной площади, и свернула на одну из центральных улиц Симбирска – Мясницкую. Здесь она обзавелась эскортом из полудюжины любопытных босоногих мальчишек, которых, чуть отставая, сопровождала приметная пегая собака по кличке Брехун. Неожиданные преследователи, смеясь и посвистывая, проводили коляску почти до самого деревянного моста через овраг. По дну оврага бежала неглубокая, но быстрая речка Симбирка, разрезающая Мясницкую улицу надвое. У моста ребятишки, несмотря на своё острое желание узнать, кто же едет под опущенным кожаным пологом в коляске, отстали и сгрудились возле ларька со сладостями. Выяснилось, что у кого-то из них оказалась целая копейка денег. Ребята оживлённо вступили друг с другом в спор, что купить – карамельного петуха или черничных левашей, а может быть, душистых сушёных в печи ягодных трубочек? Брехун какое-то время ещё бежал за коляской, но затем тоже остановился, разочарованно поглядел ей вслед, развернулся и потрусил обратно.
Мальчишки, как и все жители города, всё ещё находились под впечатлением от прошедшей ярмарки. Всё ещё шумели в их ушах голоса танцующих и кривляющихся скоморохов. Всё ещё чувствовали они во рту вкус самых разных сладостей. Всё ещё слышали они протяжное звяканье пудовых гирь в руках оренбургского силача Октавио и короткий звон мечей японца, имя которого никто не мог выговорить и тем более запомнить. Всё ещё вспоминали они многозвучный людской океан, рассекаемый, будто ножами, резкими звуками пастушьих рожков и детских свистулек.
Потеряв свой шикарный эскорт, чёрная коляска по деревянным мосткам переехала через овраг, прокатилась ещё немного мимо торговых балаганов и остановилась возле прилавков с товаром из железа. Из-за ширмы позади прилавков слышался «колокольный» звон наковальни и поднимался в небо белый дымный хвост. У прилавков на скамейке, на самом солнцепёке, прикрыв лицо колпаком, сидел тощий долговязый парнишка лет двенадцати. Время от времени он махал длинной ладонью у себя перед лицом, отгоняя одуревшую от духоты муху, и лениво почёсывал пальцами шею. Извозчик свесился с облучка и нагнулся к сонному мальчишке:
- Кузнец где?
От неожиданности долговязый подскочил на месте, будто его ошпарили, уронил колпак, попытался его поймать, спотыкнулся и чуть не упал. Извозчик, довольно ухмыляясь в пыльную бороду, терпеливо ждал.
- Позову… - поперхнувшись, просипел мальчишка и исчез за ширмой. Мгновение спустя молот ударил последний раз по наковальне, и ещё не успел потухнуть в воздухе гулкий приятный звон, как на улицу вышел кузнец. Это был высокий человек с широким скуластым лицом. Небольшая шапочка прикрывала волосы на его голове, чёрные с лёгким серебром усы были сильно подпалены, а борода и брови отсутствовали вовсе. Чёрный кожаный передник, висевший на груди кузнеца, имел вид весьма боевой – весь в проплешинах и шрамах от огня. Вытирая руки драной тряпицей и не глядя на извозчика, мужчина подошёл к коляске, посмотрел на колёса, потом на лошадей.
- Третью и четвёртую перековать не помешало бы, - проговорил он спустя пару мгновений. – Из Казани будете?
- Верно, – кивнул извозчик, - у четвёртой на въезде в город подкову сорвало. Ну и дороги у вас тут. Сплошные ямы.
- Кому и ухаб – дорога, - усмехнулся в палёные усы кузнец, - а кому и колея – бездорожье. Знатных господ везёшь? На шестёрке-то?
- Шибко знатных, – кивнул извозчик, но в подробности вдаваться не стал. - Им бы остановиться, где почище да с банькой. Подмигни, куда завезти господ, а потом к тебе на починку заеду.
Кузнец понимающе кивнул.
- Сёмка! – позвал он. - Пойди-ка сюда, лентяй. Работа для тебя есть. Проводи гостей до Ионыча, им бы умыться с дороги, отдохнуть. Где ты там?
Из-за ширмы показалось вытянутое недовольное лицо того самого долговязого мальчишки, что дремал у входа в кузню.
- А чё я-то? – возмутился он. – Я-то чё тут?
- Ах ты, леший окаёмный, - рассвирепел было кузнец, - я тебе сейчас покажу «чё ты тут»!
Испугавшись гнева мастера, Сёмка спрятался обратно за ширму. Кузнец с окаменевшим лицом двинулся было за ним, но тут на счастье долговязого, перед коляской откуда ни возьмись появился ещё один мальчишка помладше и поменьше ростом. Будто колобок, прокатился он у самых лошадиных морд и как вкопанный встал перед кузнецом.
- Я провожу, дядя Ефим, - крикнул он весело и оглянулся назад, словно выглядывая кого-то на другой стороне улицы. - Как раз в ту степь собираюсь.
- Матвейка! – обрадовался кузнец. - К Ионычу их доведи, а там уж они сами разберутся.
Дважды мальчишке повторять не пришлось. Кивнув, он мигом забрался к извозчику на облучок, заставив его малость потесниться, и снова завертелся на месте, выглядывая кого-то позади кареты.
- Легче лёгкого добраться, дяденька, - устроившись наконец, выпалил он и замахал руками, указывая направление, - сейчас вот прямо, а там налево и дальше тоже налево, а там рукой подать. Поехали что ль?
- Ишь какой шустрый! – хохотнул в бороду извозчик, расправляя поводья. - Куда торопишься? Водяной за тобой что ли гонится?
- Почти угадал, дяденька! – засмеялся мальчишка. – Рыба за мной гонится хищная да зубастая. Щукою зовётся. Ну что, поехали?
- Двинулись, – кивнул извозчик и одним едва заметным движением заставил сдвинуться с места всю шестёрку лошадей разом.
Звали мальчишку Матвеем Варакушкиным. На вид это был самый обыкновенный мальчишка лет девяти. Среднего роста, среднего телосложения, светловолосый, с неглупым лицом и смышлёными серо-голубыми глазами. Одежда на нём была тоже самая простая: вся она состояла из светлой домотканой рубахи, тёмно-синих портков и черного картуза с настоящим жёстким козырьком. Картуз отчего-то не сидел на голове, а был засунут за поношенный плетёный пояс, затянутый сразу на три узла.
Когда коляска отъехала от «железной» лавки кузнеца, на дорогу вышло несколько мальчишек. Все они тяжело дышали после длительного бега и выглядели несколько помятыми.
- Не кипятись, Щука! - один из мальчишек обратился к самому рослому из своих товарищей. - Всё равно он от нас не уйдёт. Куда он денется? Поймаем и крапивой его, крапивой, чтоб не повадно было!
- Третий день уже ловим, - пытаясь отдышаться, проговорил другой, - шайтан у него в пятках сидит. Может, ну его, бегать за ним, а, Щука?
Тот, которого называли Щукой, скривился, сплюнул на дорогу и, не говоря ни слова, пошёл к лавке кузнеца. Сам мастер к этому времени уже скрылся за ширмой и весело зазвенел своими инструментами. Долговязый Сёмка тоже вернулся на своё прежнее место, но ещё не задремал.
- Эй, рябой! – Щука бесцеремонно пнул его по ноге. - Куда коляска покатила?
Укротитель мух обиженно надулся, но связываться с хулиганами не стал.
- К Ионычу, – буркнул он и неопределённо указал рукой куда-то в сторону. - А тебе чё, Щука, опять Матвейка на хвост наступил?
- Поговори мне ещё! – махнул на него кулаком предводитель шайки и развернул всех своих в ту сторону, куда умчалась коляска. - Айда за мной, затравим зайца.
Под общий смех и улюлюканье вся шайка пошла прочь. Сёмка проводил их недовольным взглядом и, убедившись, что на него никто не смотрит, скорчил Щуке вдогонку страшную рожу.
Глава 2. Столичные гости
Ионыч, он же Яков Ионович Пожалов, к которому кузнец направил путешественников, был держателем одного из многочисленных постоялых дворов в Симбирске. В его хозяйстве находилась приличная гостиница с чистыми номерами, баня, трактир, конюшня и множество хозяйственных построек – сараев, амбаров и погребов.
Коляска, запряжённая шестёркой лошадей и направляемая Матвейкой, на мгновение почти полностью остановила оживлённое движение через широкий перекрёсток Мясницкой и Саратовской улиц, несколько раз свернула и, проехав мимо длинного желтого забора, въехала в распахнутые настежь ворота. Двор за воротами был со всех сторон окружён избами и сараями, соединёнными друг с другом длинной открытой галереей. По двору без счёта гуляли куры с цыплятами, бродило несколько утомлённых духотой собак, и бегали малолетние дети. Взрослых видно не было, но Матвейка знал, что появление коляски не осталось незамеченным. Извозчик больше для вида, чем для дела лихо взмахнул и щёлкнул кнутом над головой и, спрыгнув с облучка, принялся быстро отворачивать кожаный полог коляски. От любопытства Матвейка вытянул шею и едва не съерашился со своего места. Из-под полога на свет выбрался первый пыльный путешественник. Был он невысок ростом и, по представлению Матвейки, несколько щупловат. На худом, тёмном, будто у арапчонка или индуса, и не особенно красивом лице сияли живые и выразительные глаза. Держался господин уверенно, прямо, по-хозяйски, с какой-то упругостью в каждом движении, чего Матвейка прежде ни у кого не видел. Чёрный дорожный сюртук идеально сидел на нём, цветная косынка на шее, видимо, должна была прикрыть нос и рот во время езды. Кожаный колпак, закрывающий карету от солнца и дождя, не спасал от пыли. Поэтому она, вездесущая, тонким слоем покрывала чёрные курчавые волосы путешественника, лежала у него на бровях, бакенбардах, даже, несмотря ни на что, на губах.
Не успел ещё пассажир отряхнуться от пыли, как у коляски уже появился сам Яков Ионович. В красной рубахе, в мягких, начищенных до блеска сапогах, с гусарскими усами он выглядел очень впечатляюще. Ростом хозяин гостиницы был как раз на голову выше приехавшего в коляске господина и, пожалуй, раза в полтора шире. Однако рост Ионыча приезжего не смутил. Он дружелюбно протянул ему руку для рукопожатия, чем даже удивил привыкшего к дворянскому высокомерию симбирянина, и что-то быстро проговорил. В ответ, с чувством пожав предложенную ладонь, Ионыч несколько раз кивнул, и они оба весело, как старые друзья, засмеялись.
Матвейка не стал прислушиваться, о чём говорят взрослые. Он и так наперёд знал, каким будет разговор. Ясное дело, гостям предложат на выбор несколько свободных квартир и комнат в гостинице. Предложат умыться с дороги – в бане, или по-простому – из бочки с водой. Предложат пообедать. Ради приличия или из любопытства поспрашивают о цели приезда, а затем, когда все церемонии будут соблюдены, договорятся об оплате. Денег с гостей возьмут немного, по-божески, но, понятное дело, больше, чем с уже знакомых клиентов, или зажиточных крестьян из соседних губерний.
Матвейке было интереснее разглядеть самих путешественников, их лица, одежду, манеру вести себя в незнакомом городе. Теперь уже единолично заняв весь облучок, мальчик с любопытством смотрел на приезжего господина. Ему показалось сначала, что незнакомец, может быть, грек, или турок. Очень уж темны и курчавы были его волосы. Однако это впечатление быстро прошло. Никакой грек и тем более турок не мог бы так ладно говорить по-русски. Господин с бакенбардами говорил легко, звучно, красиво, уверенно и без лая иностранных слов. Матвейке вдруг представилось, будто сидит он на берегу Волги, одну за другой таскает из воды маленьких рыбок, и сверкают они на солнце серебром так, что взгляда от них оторвать он не может. Такими были и слова господина с бакенбардами. Вроде бы ничего себе, простая рыбка, а на солнце как блещет!
Следом за первым пассажиром из кареты выбрался его спутник. Из предыдущего разговора взрослых Матвейка узнал, что звали его Гавриилом Михайловичем. Этот тип выглядел совершенной противоположностью первого путешественника. Он был гораздо моложе, вёл себя по-хамски, лицом и ужимками выражал крайнюю степень брезгливости ко всему окружающему и сыпал направо и налево иностранными фразами. Кроме всего, как показалось Матвейке, его сильно укачало во время езды, и он едва стоял на своих двоих, пытаясь время от времени опереться то на карету, то на одну из лошадей. Смотреть на его обезьяньи повадки было крайне скучно.
- C`est la ville de Simbirsk, messieurs? - заголосил тем временем Гаврила Михайлович на французском, пытаясь ухватиться за хвост лошади, чтобы устоять на ватных ногах.
- Wo sind wir, mene herren? - добавил он по-немецки, всё же обретя равновесие.
- Приехали мы, Гаврила Михалыч, - ответил ему господин с бакенбардами, - крепче вставайте на ноги, любезный, и займитесь багажом ради бога!
«А, может быть, Гаврила Михалыч – француз? - размышлял Матвейка, сидя на козлах и раскачивая босыми ногами, - бывает же, что берут иноземцы себе русские имена, чтобы сразу не получить по шапке от русского мужика». Мальчик действительно знал пару таких иностранцев, работавших у русского купца и помогавших ему в торговых делах. Отзывались они только на русские имена, которые сами себе и присвоили.
С багажом, при помощи самого Ионыча и двух подоспевших к нему дюжих грузчиков, разобрались довольно быстро. К тому же господин с бакенбардами распорядился снять с коляски только часть вещей, необходимых ему, чтобы привести себя в порядок после долгой дороги.
- Я приехал к своему давнему другу, - весело говорил он хозяину, - мы с ним не виделись уйму времени. Так неужели, любезный Яков Ионович, я предстану пред ним в таком неубранном виде? Ни за что этому не бывать!
- А в Риме, господа, я видел потрясающие бани! – заговорил вдруг Гаврила Михалыч по-русски. – Строятся они из мрамору и белой глины, обогреваются специальными печами и называют их, вы не поверите, теремами! Представляете?
Господин с бакенбардами только покачал головой.
- Термами, Гаврила Михалыч, не теремами, а термами. И вы никогда в Риме не были, а вычитали всё это из моих книг. Кстати, верните их обратно в ящик, неровен час перепачкаете.
Глава 3. Две копейки
Когда с багажом было покончено, Ионыч и гости, уговорившись с ямщиком встретиться на этом же каретном дворе через три часа, отправились в сторону гостиницы. Она стояла особняком от бараков с дешёвыми комнатами и всех хозяйственных построек постоялого двора. Чтобы добраться до неё, необходимо было пройти через крыло старого крытого торгового павильона, в народе называемого Столбами. Стен он не имел, а держался на мощных, почерневших от времени столбах и многочисленных перегородках, построенных самими торговцами. Благодаря этим перегородкам из досок, тюков и старых телег, Столбы превращались в настоящий лабиринт. Здесь никогда не прекращалась бойкая торговля: сновали люди, призывно покрикивали старухи-торговки, туда-сюда шныряли мальчишки-посыльные. Кипела жизнь. Нужно, к примеру, купить кожаную обувь недорого. Вот Федя-Кожа, его все знают в городе. Он обувь и продаст, и починит, и старую на новую с доплатой обменяет, если будет нужда. Свечу восковую кому надо?! Пожалуйста! Здесь и по штуке продадут, и возом из монастыря доставят – договорись только с монахиней, что под навесом во славу Божию торгует. Или вот новшество необычайное - фосфорная спичка! Горит ярко, как китайский огонь, долго, хоть зимой грейся. Только-только спичка такая в России появилась, а гляди-ка у трёх мужичков и одной старушки она уже в продаже имеется!
Раньше именно Столбы были естественным центром всей розничной торговли Симбирска, но город со временем рос, и рынок расползался, захватывая обширные площади по обе стороны от оврага Симбирки. Потому на месте старых деревянных лавочек решено было строить новые каменные павильоны для торговых помещений тоже на столбах. В связи со стройкой, начавшейся летом на другой стороне Мясницкой улицы, все лавочники перебрались под навесы. А стройка завязалась нешуточная. Строили приезжие архитекторы из Санкт-Петербурга по единому, как они выражались, «столичному» образцу. Говорили, что сам царь приказал во всех городах российских поставить новые каменные торговые «столбы» - Гостиные дворы с открытыми на улицу аркадами или колоннадами. Уже стояли они готовые в Калуге, в Костроме, в Казани и в Санкт-Петербурге. Радовали своим внешним видом прохожих и печалили арендной платой скупых купцов.
Матвейка любил смотреть, как вырастают, будто из-под земли, стены нового Гостиного двора. Мальчику нравилось размышлять, каким он будет. Не сползёт ли огромное тяжёлое здание в овраг речки Симбирки? Смогут ли в нём уместиться все желающие? А может быть, именно здесь его отец – известный в городе торговец чаем, откроет новый магазин?
К старым Столбам Матвейка привык и знал их как свои пять пальцев. Каждая лазейка, каждый проход и каждая пролазка между сарайчиками и лавочками были ему хорошо знакомы. Скрытые от постороннего глаза тропки, проложенные симбирской детворой, позволяли в несколько минут добраться до любого места в Столбах. Множество потайных ходов могли помочь укрыться их знатоку от самой суровой погони, лишь бы только был он достаточно мал ростом, чтобы пролезть в узкий проём между досками. Мало кто из взрослых, к примеру, знал, что канава для отвода дождевой воды, проложенная под землёй прямо под ногами продавцов и покупателей, служила главной транспортной артерией для местных мальчишек – посыльных. По ней можно было легко добраться до оврага Симбирки и выбраться под мостом на Мясницкой.
Одна из таких тропинок вела от постоялого двора Ионыча к гостинице. Ей-то Матвейка и решил воспользоваться. Пока сам Ионыч с гостями и носильщиками неторопливо отправился в обход торговых лавочек и павильонов, мальчик протиснулся между двух подпирающих друг друга сарайчиков и юркнул в незаметный лаз под дощатым прилавком. Этот путь был не так широк и удобен, как канава для отвода воды, но имел перед ней один большой плюс – во время дождя он оставался сухим. Передвигаться по траншее, прикрытой трухлявыми досками, прилавками и бочками, можно было либо ползком на карачках, или же по-собачьи, на всех четырёх, собирая спиной паутину и занозы. Второй способ казался Матвейке удобнее и быстрее.
Согнувшись почти пополам, мальчик поспешил вперёд. Там, где лаз сужался, нужно было продираться почти боком, а там, где над головой ругались бабки-торговки, приходилось двигаться бесшумно. Наконец он оказался под большим старым сараем с дровами в нескольких шагах от гостиницы Ионыча. Здесь складировали хворост на зиму, поленья на растопку, и берёзовые чурбаны для щепления лучин. Лаз в сарай выходил из-под брёвен и уходил обратно под землю у противоположной стены. Матвейка рассчитывал проскочить сарай за несколько секунд, протиснувшись между высоченными поленницами от одного хода до другого, однако здесь его ожидал сюрприз.
- Стой! Кто идёт! – раздалось откуда-то сверху, когда мальчик выскочил из-под бревна наружу. - Куда прёшь, оглобля!?
Света, проникавшего сквозь щели в крыше, едва хватало, чтобы со всей дури не налететь на какой-нибудь пень, но разглядеть того, кто сидел на брёвнах, сваленных над лазом, было уже нельзя. От неожиданности Матвейка замешкался и тут же почувствовал, как чья-то холодная рука схватила его за шиворот рубахи.
- Стой, говорю!
Матвейка что было сил молча рванулся вперёд. Ткань рубахи на его груди затрещала, но выдержала и не порвалась. Невидимый противник испуганно охнул и, не успев вовремя разжать руку, чтобы отпустить мальчика, свалился со своего бревенчатого насеста прямо на Матвейку. Несколько мгновений, почти в полной темноте, на земляном полу сарая происходила ожесточённая борьба. Противники, не узнав друг друга, мутузили один другого кулаками и пихались ногами. Наконец Матвейке удалось выбраться из-под своего соперника. Кое-как он отполз в сторону и обернулся.
- Ванька, ты что ли? - тяжело дыша, прошептал он, вглядываясь в фигуру напротив. - Чего на людей кидаешься?
- Матвейка? – возмущённо ворочаясь, прошипела фигура, - ты чё, оглобля, бежишь сломя голову? Не видишь, охраняю тут… а ты несёшься…ломишься, как лось…
- Сам ты лось, Ванька! Я тебе не курица, чтоб нестись! Откуда ж мне знать, что ты тут?
- Почём я знаю откуда? – обиделся Ванька. - Я думал ты из этих, из Щукинских.
- Это я-то? – возмутился Матвейка.
- Ты-то. Пароль говори!
- А какой нынче пароль?
- Сам знать должен. Говори, а то не пущу.
Матвейка пожал в темноте плечами.
- «Картошка».
- Это вчерашний пароль, – упрямо буркнул Ванька.
- «Репа»!
- Репа третьего дня паролем была. Ну!
- Тогда «горох».
- Ты издеваешься, оглобля? Какой «горох»? «Горох» отродясь паролем не был!
- Это ты издеваешься! – вышел из себя Матвейка. - Я тороплюсь! А ты тут…
- Пароль говори, – не унимался Ванька, - без пароля не пущу!
Матвейка в сердцах стукнул кулаком по корявому полену, которое так кстати подвернулось ему под руку и, скривившись от боли, постарался сосредоточиться.
- Пароль, – тихонько повторил Ванька.
- Ладно, - махнул Матвейка рукой, - может, «щавель»?
- Фу-у-х, - радостно выдохнул упрямый сторож, - правильно. Куда торопишься-то? Дело какое?
- Дело, – кивнул Матвейка, - к Ионычу гости столичные прикатили, аж на шестерне, по Казанскому тракту. Бегу вот Агафью Игнатьевну предупредить, а ты тут – пароль, пароль.
- Вон оно что, ты бы так прямо и сказал, – понимающе протянул Ванька, ухмыляясь, и тут же упёрся носом в крепкий кулак Матвейки.
- Ты только разболтай кому! - пригрозил ему Варакушкин. – Мигом получишь!
- Не сболтну, успокойся, - довольно оскалился сторож и тоже подсунул свой грязный кулак к носу Матвейки. - Слышал новость? Купца приезжего ограбили вчерась. Говорят, под чистую всё унесли, ни грошика ломаного не оставили.
- Какого такого купца? –удивился Матвейка. - Нет, не слышал.
- Ну, не знаю какого, – пожал плечами мальчишка, - только шуму будет сегодня, это ты к бабке не ходи.
- Да врёшь ты всё! Ну тебя, болтаешь много! – буркнул Матвейка и махнул на друга рукой. - Некогда мне тут с тобой.
- А вот и не вру! – обиделся Ванька. - Сам вот услышишь скоро!
Ванька был ровесником и давним приятелем Матвейки. Вместе они бегали за раками на Волгу, вместе ходили за окунем на Свиягу, вместе частенько выбирались за орехами и грибами в окрестные леса. Бывало, и дрались по пустякам, но быстро мирились и оставались верными друзьями. В отличии от Матвейки, который жил почти в самом центре города, Иван родом был с окраин, из Тутей. Отец его, отставной солдат Семён Николаев занимался мелким рыбным промыслом на Свияге. С малолетства Ванька помогал ему как мог и торговал пойманной рыбой на базаре. Если он продавал отцовский улов быстро, у него оставалось свободное время, которое он тратил по своему разумению. Чаще всего он просто торчал в Столбах, как и сейчас.
Оставив приятеля на его посту, Матвейка спрыгнул в нору у дальней стены, прополз ещё немного вперёд и, перепугав охотившуюся кошку, выбрался из такой же норы, укрытой в крапиве за поленницей дров, на улицу. Перед ним стоял большой двухэтажный дом Якова Ионовича. В одном из окон первого этажа Матвейка заметил трёхлетнюю дочку Ионыча – Наську. Девочка наполовину лежала на широком подоконнике, положив голову на сгиб локтя, из её волос торчали перья. Много перьев. Куриные, гусиные, голубиные – все они были как попало воткнуты в русую головку Настеньки и, видимо, являлись важной частью её наряда.
- Матвейка! – девочка тоже увидела его и, не поднимая головы, помахала ему ладошкой. - Поймай мне кулу!
- Какую кулу? – удивился Матвейка.
- Ну кулу! Кулу. Кулицу, – засмеялась девочка, - поймай мне! Поймай мне кулу. Пестлушку!
- Ну тебя, Наська, – шикнул Матвейка и, обтерев босые ноги о траву у крыльца, забежал в дом.
По его размышлению, обязательно нужно было предупредить супругу Якова Ионовича – Агафью Игнатьевну о появлении важных постояльцев. Агафья Игнатьевна была женщина добрая, но пугливая. Узнав о приближении мужа со столичными гостями, она едва не упала в обморок, но, ухватив Матвейку за ухо, взяла себя в руки. Матвейка, ухо которого попало в плен к хозяйке дома, быстро выдал ей все подробности о приехавших особах и после этого был освобождён. Когда через несколько минут процессия, возглавляемая Яковом Ионовичем, добралась до дома, для гостей уже был готов стол с напитками, вода для умывания и хорошая квартира для отдыха. Агафья Игнатьевна дело своё знала отлично.
Хозяин гостиницы был очень доволен расторопностью Матвейки. Покосившись на красное ухо мальчика, он похлопал его по плечу и положил ему в ладонь большую двухкопеечную монету с двуглавым орлом. Монета была тёплая и тяжёлая, почти новая, блестящая. Красивыми цифрами на ней был выгравирован год выпуска - одна тысяча восемьсот пятнадцатый.
- Ты, дружок, сейчас, кстати, занят? – спросил Яков Ионович Матвейку, когда тот завернул монету в складку рубахи и засунул её за пояс. - У меня для тебя работка есть. Наши гости несколько дней собираются провести в городе и просят, чтобы я нашёл им провожатого, смышлёного и честного паренька, который мог бы их по городу провести. Ты как? Возьмёшься? Справишься?
Матвейка кивнул. Ещё бы! Конечно же он был согласен!
- Тот, что помоложе, – камердинер, слуга значит, он-то из простых, - тут же начал вводить мальчика в суть дела Ионыч. - А сам барин, я про него слышал, известный в столицах литерописец! С самим императором знаком! К нам, как пить дать, по важным государственным делам прибыл. Ты с ним ухо востро держи.
Гости, подхваченные заботой Агафьи Игнатьевны, отмылись с дороги в бане, переоделись в свежее и отведали ржаного хозяйского кваса. От обеда они, к немалому огорчению хозяйки, категорически отказались. Александр Сергеевич - так, оказалось, звали господина с бакенбардами - объявил о своём желании сейчас же ехать к своему старому другу Николаю Михайловичу, проживающему в Симбирске.
Сопровождаемые Ионычем, гости спустились во двор, где их уже ожидала лёгкая коляска, запряжённая не шестёркой уставших с дороги лошадей, а одним большим лоснящимся от собственной важности жеребцом. Матвейка тоже был поблизости. Ионыч подозвал его к себе и поставил прямо перед гостями.
- Вот, милейший Александр Сергеевич, - проговорил он, - это тот паренёк, о котором я вам давеча говорил. Матвейка Варакушкин. Его отец – мой хороший друг, и я ручаюсь за мальчика, как мог бы поручиться за своего собственного сына.
- Благодарю, любезный Яков Ионович, – кивнул ему гость, глядя на Матвейку. – Кажется, я уже видел этого молодого человека прежде? Должно быть, это он сопровождал нас от лавки кузнеца к Вашему дому?
Теперь, отдохнув и переодевшись, господин с бакенбардами выглядел иначе. Дорожная пыль была смыта с его курчавых волос, серый глухой сюртук был заменён чёрным с искрой фраком, на ногах оказались тонкие чёрные туфли с серебряными клёпками. В руках Александр Сергеевич держал блестящей черноты цилиндр и толстую, судя по всему, достаточно тяжёлую трость с интересной рукояткой.
- Именно так, это он и был, - ответил гостю Ионыч. Хозяин гостиницы был явно очень доволен. Обычно он не церемонился со своими постояльцами и вёл себя с ними достаточно смело, но на этот раз его будто подменили. Было заметно, что он с большим уважением относится к гостю. Такая перемена в поведении Ионыча, вероятно, очень бы удивила Матвейку, однако сейчас всё внимание мальчика было захвачено необычной тростью Александра Сергеевича. Он глядел на неё не отрываясь. Сама палка была сделана из цельного ружейного ствола, но обработана так славно, что узнать в ней грозное оружие было почти невозможно. Венчала её изящная изогнутая рукоятка в виде змеиной головки, выполненной так тонко, что змея казалась живой. Маленькие глазки её из полупрозрачных зелёных камушков играли на солнце и переливались изумрудными искрами. Искры эти будто впивались мальчику в грудь и заставляли его сердце биться быстрее. В его светлой голове мысли мелькали одна за другой с поразительной быстротой, но все они сводились к единственной идее: «А что, если рассказать этому удивительному, незнакомому человеку его, Матвейкину, тайну?» Тайну, о которой он до сих пор не осмеливался рассказать ни одной живой душе, даже своим друзьям? Тайну о том, что Волжский змей - чудовище из стариковских сказок на самом деле существует!