(основано на реальных событиях)
Судебный следователь Томской губернии Андрей Григорьевич Хорецкий сидел в новеньком, только что сшитом у лучшего городского портного мундире чиновника Министерства юстиции - чёрном с бирюзовой окантовкой. Шел второй день службы в этой должности. Стол был завален бумагами, которые Хорецкий перебирал уже битый час. За соседним столом над таким же ворохом не разобранных бумаг пыхтел другой, только что назначенный судебный следователь – вчерашний выпускник Императорского Санкт-Петербургского университета, действительный студент Василий Алексеевич Успенский.
- Ну так вот, не успел отпраздновать как следует окончание университета. А по петербургским традициям таковые празднование, знаете как весело и бесшабашно у нас там происходят, Андрей Григорьевич? Эх… - рассказывал свою непродолжительную служебную карьеру Василий Алексеевич с горестным вздохом, - Вдруг получаю распоряжение – в кратчайший срок явиться к господину прокурору Владимирского окружного суда кандидатом на судебную должность. Чего тут попишешь? Облобызал всех своих сокурсников, пообещавших отгулять счастье выпуска и за меня тоже в двойном усердии. Еду. Приехал – представился господину прокурору. Только собрался более основательно новый город изучить, да с барышнями обзнакомиться, говорят собирайся опять, Вася. Мало тебя из Петербурга свезли во Владимир, отправляйся теперь куда подальше – за Урал-горы, в Сибирь-матушку. Морозь нутро своё, - печально улыбнувшись, Успенский снова горестно вздохнул.
- А я вот, Василий, вообще в Петербурге никогда не был. Все время в своей Подольской губернии и прожил. У меня отец, дед и прадед - все сельскими священниками служили и мне того же пророчили. Окончил духовное училище. А дальше… дальше не по стопам отцов пошел. При мировых судьях устроился работать. Нахватался знаний юридических. Семь лет усердствовал. Теперь вот тоже… Сибирь, - Андрей посмотрел в окно.
Вызвали к прокурору.
- Андрей Григорьевич, возьмите вот это дело сегодняшнее. Купца Трошина подстрелили в собственном доме. Происшествие, явное дело, попадет в газеты, поэтому нашему ведомству поручено. Там вопрос кажется решен. Убийца-то и убегать не изволил и не отрицает ничего. Можете себе представить – собственный сын?! Думаю, для почина как раз подойдет Вам. Поезжайте. Полиция уже на месте, - напутствовал Хорецкого прокурор.
У ворот небольшого купеческого дома Хорецкого встретил околоточный надзиратель Шмелев:
- Здравия желаю, Ваше благородие! – Шмелев взял под козырек, - Доктор уже на месте. Купец Трошин еще жив, но доктор говорит, что безнадежен. Много крови потерял. Стрелявший в него сын задержан и находится под стражей в доме.
- Понятно. Найдите депутата из купеческих и пригласите сюда, – бросил Шмелеву на ходу Хорецкий, торопясь в дом.
В зале на полу лежал купец Александр Трошин. Городской доктор Дамаскин бинтовал грудь купца, стараясь задержать кровопотерю.
- Доктор, что скажите? – спросил Андрей.
- Думаю, господин следователь, Вам следовало бы провести допрос тотчас же. Боюсь, счет идет на минуты, – доктор развел руками – мол, «сделал все что мог, но увы…».
Хорецкий склонился к бледному лицу купца:
- Вы меня слышите? Сможете говорить?
Купец медленно приоткрыл глаза и слабо кивнул. Чуть погодя, не дожидаясь вопросов Хорецкого, прошептал слабым голосом:
- Сына ни в чем не обвиняю… не ссорился с ним… он сумасшедший…
- Расскажите подробнее когда и как все произошло? – Андрей снова склонился над раненым, чтобы все четко расслышать.
Доктор, закончив перевязку, отошел в сторону, дабы не мешать следственному процессу, который сейчас стал гораздо более важным делом, чем отныне бесполезная неотложная медицинская помощь.
Трошин снова с трудом приоткрыл глаза:
- Было часов 10 вечера. Я читал. На кровати сидел. Выстрел. Вижу сын Виктор. Из соседней комнаты из двустволки… Дробью в живот…
Купец замолчал. Немного передохнув и справившись с эмоциями, продолжил:
- Я вскочил. Ружье у него отобрал, а он револьвер взял и снова выстрелил в бедро мне. Жена прибежала, дочь. Вырвали у него револьвер. Я силы терять стал. Жена полотенцем кровь остановить пыталась. А сын… Он снова взял револьвер и выстрелил в третий раз. Куда попал уже не знаю…
Хорецкий быстро все заносил в протокол, подписать который Трошин уже не смог. Видно было, что последние слова ему давались с трудом. Уже в бессознательном состоянии купца перенесли на кровать доктор Дамаскин и один из находящихся в доме полицейских чинов.
Хорецкий прошел в соседнюю комнату, где под стражей полицейского сидел, опустив голову, худощавый, весь как-то сгорбленный молодой человек - сын Трошина.
- Шмелев! Депутат от купеческого сословия прибыл? – окликнул Хорецкий околоточного.
- Скоро прибудут, Ваше благородие!
- И чего нам теперь? Ждать его?
- Оно, конечно, можно и подождать. А можно и апосля ознакомить, ваше благородие! Обычное дело. Люди всегда неспешно в депутатство идут да еще и по темным делам.
- Ну хорошо, - немного подумав, согласился Хорецкий, - начнем спрос показаний подозреваемого.
- Ваше имя?
- Виктор. Виктор Трошин… Александрович, - хладнокровным и развязным голосом отозвался купеческий сын. Он явно был пьян.
- Занятие какое имеете?
- Как с гимназии вышел, так дома и нахожусь. Ничем не занимаюсь. Месяца четыре только поработал в губернской типографии наборщиком, но по болезни глаз и с разрешения отца, службу оставил.
- Рассказывайте, что здесь приключилось…
- Я его… Я его уже с месяц как убить задумал. Тянул – думал положение улучшится. Думал отец куда-нибудь, наконец-то меня из дома отправит. Я и мать предупреждал, что убью его.
- За что это?
Трошин-сын поднял голову:
- За что? Эгоист, потому что он! Никому житья не даёт. У меня давно накипело. Мне еще лет 7 было, я уже тогда хотел от отца уйти. Вот ушел бы тогда – ничего бы сейчас не случилось!
- Сегодня как было?
- Пришел из аптеки. Ему лекарство принес. Отцу… Мать посылала. Пришел, а он сидит на кровати. Читает. Пошел в свою комнату – у меня там ружье уже заряженное лежало. Оба ствола. Подошел вот сюда – к печи, - Трошин-младший показал место, - Взвел курок левого ствола, прицелился в грудь… вот ему, - махнул головой в сторону зала, где лежал отец, - И выстрелил. Осечка вышла. Взвел тогда курок правого и снова выстрелил. Картечь толком и не ранила – выкатилась, наверное, потому что я стрелял в наклон, а пыжа не заложил.
Замолчал.
- Ну, ну… далее? Рассказывайте, Трошин.
- Отец вскочил. Ружье вырвал. У него на кровати под подушкой револьвер всегда лежал. Я его и взял. Вытащил из кобуры и снова выстрелил. Кажется в ногу. Тут мать с сестрой набежали. Давай у меня револьвер отбирать, Так, в суматохе вывалились все в зал. Я упал и выронил револьвер. Отполз. Смотрю, мать кинулась к отцу с полотенцем – кровь останавливать. Тот хоть и обессилен уже был, но живой. Я подобрал ружье. Сходил в свою комнату и снова зарядил. Теперь уж основательно – с пыжом. Выстрелил так, чтобы мать не зацепить. Потом надел фуражку и ушел на улицу. Когда вернулся, в доме уж полиции полно было.
- Вы сегодня пили какой-нибудь алкоголь?
- Пил.
- Когда и где?
- Так как с аптеки пришел. Минут за десять до того как… Это вот… У отца в кабинете в шкапике с полбутылки водки взял. Выпил с горлышка у себя в комнате.
Хорецкий занес показания в протокол. Теперь решил задать важный и законодательно необходимый вопрос: «Трошин, Вы признаете, что стреляли в отца намеренно и обдуманно, с целью лишить его жизни?».
- Да, признаю, - нисколько не задумавшись, ответил купеческий сын.
«Странно, - думал Хорецкий, - Неужели сын вот так просто, без особых причин, способен трижды стрелять в отца, настойчиво пытаясь добить его до смерти? Надо бы про психику его допытать. Тем более, что Трошин-отец и сам обмолвился об его сумасшествии».
- Скажите, Трошин, у Вас на здоровье жалоб не случается? Может какие-то болезни серьезные?
- Ну как сказать? Я и гимназию-то по болезни не закончил. Уроки утомляли меня больно. В голове шумело и памяти не было.
Трошина-младшего увезли под стражей в тюремный замок. Опросы жены и дочери купца лишь подтвердили показания главы семейства и ничего нового не дали. Купец Трошин скончался спустя 5 часов.
В конторе к Хорецкому сразу же с расспросом наведался Василий Успенский:
- Андрей Григорьевич! Ну что там? Как там? Расскажите!
Хорецкий коротко поведав коллеге суть дела, попросил об услуге:
- Слушай, Вася, к тебе у меня есть дело нужное. Надо бы найти друзей Трошина-младшего. Учился с кем, общался. Вы - люди молодые, легче общий язык найдете. Порасспрашивай их на предмет психики Трошина. Может что подозрительного, необычного в его поведении было. Учителей в гимназии попытай.
- Да я с удовольствием, Андрей Григорьевич! Вот прямо сейчас и займусь.
Проводив Василия до конца коридора, Хорецкий встретил, идущего навстречу городского врача Дамаскина.
- Николай Иванович! Как кстати я Вас встретил!
- Да-да, Андрей Григорьевич! Свое заключение о смерти Трошина я уже отписал. Акт производства освидетельствования и осмотра предоставлю, как полагается. Не беспокойтесь.
- Это хорошо, Николай Иванович, но у меня к Вам несколько иной вопрос. Подскажите, как можно выявить – не было ли в семье Трошиных каких-то родственников, предков с психическими отклонениями?
- Так тут, милейший Андрей Григорьевич, и к гадалке ходить не надо. Я ведь в том околотке практикую. Все болячки его обитателей мне как свои. Тьфу-тьфу-тьфу… У Трошиных ведь еще старший сын есть – Александр Александрович. Самолично участвовал в его отправлении в Петербург на излечение в больницу «Всех скорбящих». Расстройством умственных способностей страдает.
Ближе к концу рабочего дня с сияющим от гордости лицом вернулся Василий: «Странности нашел!».
- В гимназии я побеседовал с помощником классных наставников Просоловым, он же мне и одноклассников Трошина – Кайдалова и Конобасова адреса дал. Еще в типографию забегал. Везде примерно одна и та же характеристика на сынка купеческого. Говорят – отличался некоторой странностью своего характера. Всегда уединялся от товарищей, близких друзей не имел. Часто сидел задумавшись, устремляя взгляд в одну точку. Выделялся своей скромностью, стыдливостью и скрытностью.
- Блестяще, господин Успенский! Будь добр, Василий, положи протоколы опросов мне на стол.
- Какие протоколы? – удивился Василий.
- Вася, я к делу-то что пришивать стану? Словесный рассказ твой?
- Андрей Григорьевич, я мигом! Сейчас все будет! – и ревностный последователь дела месье Огюста Дюпена, схватив фуражку, скрылся за дверью.
Утром следующего дня Василий встретил, только что пришедшего на службу Хорецкого двумя новостями: во-первых, он оформил все протоколы, как того требует закон и порядок и, во-вторых, господину губернскому секретарю Хорецкому передано письмо от небезызвестного Виктора Трошина, томящегося в Томском тюремном замке, кое ожидает Андрея Григорьевича на столе подле выше обозначенных образцовых протоколов.
Следом за Хорецким и Успенским в кабинет вошел еще один их коллега-следователь – бывший Томский окружной стряпчий Дмитрий Гаврилович Безсонов.
Андрей поднял со стола письмо, развернул послание, начал читать вслух:
«Заявление. В отношении дела об убийстве моего отца – купца Александра Трошина хочу заявить господину судебному следователю следующее: с семилетнего возраста я чувствовал болезнь души. С самого раннего детства я видел, что меня худо воспитывают. Всюду меня окружали только враги и неудачи. Учебу по первому времени я начал прилежно, но чувствовал неустойчивость в голове. Думал это пройдет. К четвертому классу я почувствовал, что мысли мои в голове по временам прерываются, по учению стал отставать и в этом же классе, несмотря на все старания, был оставлен на второй год. В связи с этим я вышел из гимназии и с тех пор оставался дома. Дома я хотя и развлекался различными занятиями, но, несмотря на это, в голове родились разные мысли, из которых хороших было мало. А всё больше страшные и злые, а потому часто помышлял я об самоубийстве. Прошу принять эту информацию к сведению при рассмотрении моего дела. Купеческий сын, Виктор Трошин».
- Чувствуется защитник поработал, - хмыкнул Безсонов, - наш брат горазд преступников под психического выгораживать. Вы бы, Андрей Григорьевич, этого Трошина на свидетельствование в особое присутствие Томского Губернского Совета направили на предмет его умственных способностей. Пусть заключение сделают.
Свидетельствование Советом было сделано достаточно быстро. Заключение гласило, что Трошин психически совершенно здоров, но принадлежит к той категории лиц, у которых могут явиться довольно стойкие нелепые идеи, под влиянием которых они совершают настойчиво и хладнокровно преступления.
Усердно поработав и оформив все бумаги, Хорецкий представил на рассмотрение Губернского суда заключение с обвинением Виктора Трошина в убийстве отца с обдуманными заранее намерениями.
Суд продолжался несколько дней. На суде обвинение в убийстве господином товарищем прокурора было поддержано. В ходе процесса Трошин признал себя виновным в убийстве отца по причине того, что он был эгоистом и не давал жить другим. На вопросы Трошин отвечал, тщательно обдумывая ответы. Иные вопросы оставлял и вовсе без ответов.
К концу недели Хорецкого вызвал к себе прокурор Орлов:
- Ну что, Андрей Григорьевич? С почином! Смею утверждать, что следствие велось достаточно квалифицированно, обстоятельно, с соблюдением всех необходимых процедур. Очень недурственно. Лиха беда почин – есть дыра, будет и прореха! В добрый путь, господин следователь!
- Благодарю, Андрей Андреевич! А что с Трошиным суд решил?
- С Трошиным? А вот, извольте ознакомиться, - Орлов протянул бумагу.
«…Губернский суд по рассмотрению дела признал, что Виктор Трошин совершил убийство своего отца в состоянии временного умоисступления, произошедшего вследствие его болезни, а потому определил: означенное ему деяние в вину не вменять, отдав его в больницу душевных больных впредь до полного выздоровления…»
В этот самый момент Хорецкому вспомнились последние минуты жизни купца Трошина, лежавшего посреди своего дома – своей, как казалось, крепости: «Сына ни в чем не обвиняю… не ссорился с ним… он сумасшедший…».