(Из старого блокнота жены Ольги Сорокиной)
Зазвонил будильник в соседней палатке. Мы носили его с собой. Красный, пластмассовый – единственное достоинство нашего отделения. Было совсем темно. В тот день даже луна не уважила нас своим вниманием, а звезды спрятались. То ли не хотели на нас смотреть, то ли готовились к каким-то своим большим событиям. Дежурные, как солдаты поднялись, глядишь не так много времени прошло, и завтрак был готов. Ненавязчивый, легкий, калорийный, после которого не булькает внутри и хочется идти куда-то там вперед.
Фонарик и в этот раз не собирался светить своим одним глазом. Правда, вначале он вроде поманил, но вскоре затих. От пяти пар глаз совсем не было светло, так, словно их не было вообще.
Под Птышским перевалом мы почему-то попали на «бараньи лбы» (маленькие). Тропа была, была, а потом и она куда-то убежала от нас. Неужели мы ей не понравились? Но вот – выходим на снег. Здесь наши глаза уже так широко открылись, что стали светить поярче. Пошли веселее.
Приходим на перевал, а там стоит стул: простой советский стул. Мы обрадовались – и здесь люди ходят, да еще и стулья носят… Похихикали. Забрезжил рассвет. Вдали синие, синие горы, а перед нами главный Птыш, и почему-то совсем не синий. Покатили вниз. Правда, кто-то хромал, кто-то тяжело дышал, но все равно приятно. Дошли мы так до крутого снежника, а справа - черные скалы. И здесь возник первый спор: те это черные скалы или будут дальше. Но нам помогли следы, и все стало ясно.
У нас было две связки: двойка и тройка. Двойка раньше преодолела снежник. Почему-то им захотелось выйти на бараний лоб, где текла водичка. Тройка же вовремя свернула влево. И вот рубится двойка по бараньему лбу, крючья бьет, и, кажется, что эхо от молотка слышно на ночевках. Наконец, наверху поняли, что пора возвращаться на травку, куда пошла умная тройка. Связки, встретившись, решили дальше продвигаться только вместе.
Благополучно добрались до перемычки, огляделись. Нашли тур, прочитали записку каких-то давно здесь прошедших туристов. Перед нами предстал во всей своей красоте Южный гребень Южного Домбая (Южный Домбай-Ульген? В.С.) – наша цель, наша вершина. Он был так близок и так, казалось, легок, что мы, не раздумывая, сбрасываем рюкзаки. Берем только рацию – и вперед, храня шальную мысль вернуться сюда через час, ну, в крайнем случае – через два.
С легким сердцем и облегченными спинами мы двинулись наверх. И действительно, довольно просто и скоро вышли на гребень. Но вот что-то потянуло, потянуло… То ли «холодком осенних писем», то ли еще чем-то. Ясно стало, что Илья Пророк готовит в путь свою колесницу. Грустно нам стало от подобных мыслей, и мы заторопились. Стали искать провал и внутренний угол, что перед самой вершиной. Почему-то, куда ни глянешь – провал и внутренний угол. Казалось, что это уж обязательно последний. Но по ходу опять следовал очередной провал и очередной внутренний угол… Наконец, прозвучал вопль, от которого начался камнепад в соседнем ущелье.
– Тур! Вершина! Ура!
Очень скоро мы все пятеро собрались на вершине. Поздравляли друг друга, целовались. Прочитали целых две записки. Одну из них просили не снимать, так как восхождение было посвящено памяти погибшего товарища. Зато вторая была наша – заработанная – от дружественного отделения. Традиционный вершинный ленч ждал нас на перемычке. Поэтому решили просто посидеть, пока наш связной передаст в эфир, что мы на вершине и у Зари-9 все бла-го-по-луч-но. Нам ответила Заря-14, которая сидела на Главном Птышском гребне. Когда прозвучал взволнованный голос нашего «командора», так не хотевшего нас выпускать, мы все встрепенулись. Хотя в тот момент были уверены на сто процентов, что оправдаем его доверие. Мы ведь уже на вершине, и осталось всего лишь спуститься.
Тем временем, пока мы радовались, Илья Пророк тронулся в путь на своей колеснице. И что здесь началось… Видели мы только друг друга (и на том спасибо). Куда-то исчезли синие горы. Наш гребень и все, что ниже, полоскалось в разведенной водой сгущенке. Да еще что-то непонятное сверху начало нас колотить, заходить в нос, уши, глаза.
Нашли мы какой-то навесик, и разгорелся жаркий спор, в какую сторону от гребня нам спускаться. Руководитель наш с пеной у рта доказывал, что нужно идти только вправо. Остальные четверо старались его переубедить. Наконец, решили идти влево и двинули вниз. Вначале спускались бодро. Все надеялись убежать от того, кто гнался за нами. Он, однако, не отставал, а казалось, только подсмеивался над нами: «Вот я вам покажу! Никуда вы не убежите». Так и случилось.
В ходе продвижения энтузиазм наш заметно стал уменьшаться. Появились абсолютно отвесные скалы, которых и в помине не было при подъеме. Мы давно поняли, что куда-то не туда идем, но назад пути не было. И здесь наше отделение как будто подменили. Абсолютная собранность, внимательность при выборе «балды» для страховки. Спускаемся почти молча, лишь слышны короткие команды: «выдай», «выбери», или кому следующему идти по перилам. Сколько мы прошли таких перил никто не знает. Казалось, что бесконечно много, а, главное, неизвестно было, сколько их еще предстоит. Но вот в мелькнувшем прозрачном облачке Володя успел заметить, что совсем близко снежник, только очень крутой. Наконец, твердая земля… Последним Вагир спустился на двойной веревке, и мы собрались все впятером. Осмотрелись, пока не зная, что предпринять. Начало сереть.
С одной стороны абсолютно отвесная скала, откуда мы только что спустились. С другой – очень крутой снежник с твердым фирном, а дальше – молочная неизвестность… Всем уже ясно, что ночевать придется где-то здесь: между снежником и скалой.
Наш руководитель обнаружил великолепный рантклюфт, даже со снежной крышей. Зато «двери» были с двух сторон, что создавало очень заметную вентиляцию. Расширив ледорубом заднюю стенку нашего убежища, Слава широким жестом пригласил всех нас устраиваться на ночлег.
Здесь же возникла идея никому не говорить, что мы оставили рюкзаки на перемычке. Нам казалось, что мы совершили преступление перед всеми, кто был в лагере. Особенно перед теми, кто выпускал нас на восхождение, внимательно проверив рано утром все наше снаряжение. Свой крест мы должны нести сами, и никто не должен об этом знать.
Быстро стемнело. Мы примерили каски в качестве стульев и пришли к выводу, что очень удобно. Но решили не спать до вечерней связи. Она должна была состояться в двадцать часов. Становилось все холоднее, и было хорошо слышно, как у кого стучат зубы. Стук этот остановить было невозможно. Настроение несколько ухудшилось. Как мы теперь мечтали о наших родных рюкзаках… Ведь у нас там палатка, примус и шоколадки. А
еще там – спальный мешок. Ах, какие же мы дураки!
За мечтами подошло время связи. « Заря, заря! Я – Заря-9». Молчание…
Нас никто не слышит. Что же делать? Но вот появился голос Зари-2. Когда наш радист передал, что у нас все хорошо, только сидим, не знаем где и не знаем как, из глубины рантклюфта раздался убитый голос:
– « К черту все! Говори, как есть! Пусть немедленно высылают спасотряд…». Но голос этот утонул в шуме и писке радиоволн.
Все же было сказано, что у нас есть только две веревки (про маленький кусочек шоколада мы умолчали). Там оценили положение и решили, что экстренная помощь пока не нужна. Отложили связь до утра. Когда прервалась единственная связь с внешним миром, стало совсем тоскливо. Теперь мы были совсем одни: заброшенные холодные и голодные. Сейчас мы вспомнили, что последний раз ели в половине третьего, и от этого стало еще холоднее. Чтобы не потерять присутствие духа, решили рассказывать анекдоты. Как назло, ни один не хотел вспоминаться. Все же выдали парочку. Кто-то пытался затянуть песню, но вскоре и она утонула в звуке клацаний зубов. Потянулись невыносимые холодные минуты, которые с трудом складывались в часы. Казалось, что прошла уже целая вечность, а ночь все не кончалась. Вдруг раздался ужасный шум. Все встрепенулись. Оказалось, что один из стоящих начал засыпать и упал. Посмеялись, вспомнив, что стоя могут спать только слоны.
К четырем часам несколько посветлело. Наш руководитель уже «стоял на стреме». Перестал стучать зубами и внимательно стал обозревать окрестности, хотя они были еще в молоке. Но он был полон решимости и уверенности.
***
События, о которых идет речь, происходили примерно в 70-х или в начале 80-х годов прошлого века. К сожалению, записи покойной жены на этом обрываются. Далее в блокноте видны следы двух вырванных листов.