Рузовка подарила нам несколько минут перед сном, заполнив их рассказами товарищей, – предтеча будущего кают-компанейского трепа. Чаще всего вспоминали детство – оно было рядом. Особенно удавались рассказы эстонцу Лео Сусину, низкорослому белобрысому пареньку. Лео – сирота, воспитывала его тетка. Тетку он наделил множеством фантастических качеств, и судьба у нее была героическая: то она была партизанкой, то входила в группу снайперов, которым было поручено совершить покушение на Гитлера. Как-то Лео заврался настолько, что сообщил, будто его тетка, прошедшая специальную подготовку, могла присесть на корточки и с этой позиции запрыгнуть на платяной шкаф. Кубрик взорвался таким хохотом, что прибежал дежурный офицер.
Студенческий Ленинград между тем оживал, то в одном, то в другом институте устраивали танцевальные вечера, балы. На тумбочке у столика дежурного офицера лежали пригласительные билеты. А у меня субботние тренировки. Помог случай.
Как-то на тренировке появился чемпион страны во втором среднем весе заслуженный мастер спорта Вазин, крепко скроенный качок с нокаутирующим ударом справа. Чемпион начал подготовку к первенству СССР. Тренер отобрал десять полусредневесов или, как их еще называли, «петухов»: отработал раунд, тебя сменяет другой. «Петухи» – боксеры скоростные, да и с ударчиком. Я попал в десятку боксеров для партер-спаррингов.
На второй тренировке я заметил, что Вазин при ударе левой опускает правую руку. Подбородочек у него был приметный, с ямкой посередине. Вот я и врезал левым боковым по этой самой ямке. И, не давая чемпиону опомниться, добавил левым прямым. На следующей тренировке я, окончательно обнаглев, решил повторить комбинацию. И тут почему-то погас свет. В себя я пришел в раздевалке, рядом суетился врач, в углу тренер крыл матом Вазина, тот сконфуженно кивал головой, а мне казалось, что я не лежу на кушетке, а как бы завис в воздухе. Нокаут – дело серьезное. Меня на три месяца отстранили от тренировок, неделю провалялся в лазарете. Зато теперь я мог ходить в увольнение и на танцы.
…Никогда не вернуть тот удивительный вечер с игольчатыми уколами дождя, плывущими в сумерках огнями реклам, фонарями, опрокинутыми в черную воду Фонтанки. Академия арендовала у какой-то организации танцевальный зал. Старинный особняк за чугунной оградой, мрамор фойе, запах духов, женские голоса, и тут я увидел Валентину. Девушка скромно стояла у колонны, прижимая к груди дешевую сумочку, и, судя по выражению лица, чувствовала себя неуверенно. Я вытер лицо платком и подошел к ней.
Боже мой, за столько лет у меня стерлись в памяти ее черты, помню голос, мягкий, грудной, и еще губы, всегда почему-то шершавые. Когда я целовал ее, мы от неловкости стукались носами и потом тихо давились от смеха, прислушиваясь, не идет ли разводящий. Валя приходила ко мне, когда я стоял в карауле у строящегося здания клиники на набережной Фонтанки, – в пустом корпусе что-то потрескивало, ухало, осыпалось. Проезжающие по набережной Фонтанки автомобили светом фар выхватывали из темноты наши бледные, запрокинутые лица. Во время поцелуев бескозырка всегда сваливалась с головы и падала на клумбу с якорем в центре. От увядающих цветов пахло горько и волнующе.
Валя приносила кулек с пирожками, и мы ели их, как зайчата, испуганно прислушиваясь к каждому шороху. Иногда где-то в самой глубине строящегося здания возникал и тотчас гас протяжный вопль. Валя прижималась ко мне и шептала: «Это филин. Филин – не к добру». – «Филин в городе? Чепуха! Это кричит пушкинский безумный Германн. На том месте, где строится клинический корпус, в старинные времена стоял барак для умалишенных».
Первая любовь, первая женщина. У нас были похожие судьбы: отцы погибли на фронте, эвакуация, мыканье по чужим углам, возвращение в разоренный дом. Мать Валентины работала нормировщицей на Кировском заводе, девушка – на почте и еще училась на вечернем отделении Финансово-экономического института. Она была старше меня на два года, но выглядела моложе. Жилось им с матерью трудно. Из того времени в памяти остались дождливая осень, холодная зима, мы гуляли по набережной Мойки, грелись в подъездах, а когда были деньги, ходили в кафе «Лягушатник» на Невском. Там подавали коктейли и туда не заглядывали патрули.
Однажды Валя не пришла на свидание. И больше не приходила. А телефона у нее не было. Прошло пятьдесят пять лет. Я не могу представить ее старухой. То, что тогда вспыхнуло между нами и погасло, – неподвластно времени.
Продолжение следует.