Никто не видит слезы короля, никто не чувствует его боль. Никому нет дела до его ранимой души или страдающего сердца. У короля есть только долг – холодный и жестокий.
На берегу сидели два человека — грузный гигант в бархатном костюме, богато расшитом золотым шитьем, и тщедушный старик в темном, плохо подогнанном к фигуре сюртуке. Людвиг, король Баварии, и Бернхардт фон Гудден, профессор психиатрии.
— Вы — великий государь! Простите меня, ваше величество, за то, что я дал втянуть себя в это мерзкое дело. Но я готов все исправить — взволнованно сказал старик. — Я завтра же напишу заключение, что вы в полном и добром здравии, и весь это кошмар закончится.
— Мой милый профессор! Вы удивительно мудрый и в то же время наивный человек, — вздохнув засмеялся Людвиг. – Кто же вам позволит сделать такое заключение? Они хотят уничтожить меня. Я ещё не знаю, каким образом они это сделают, но знаю, что это их единственная цель. Я только мог быть настороже, наблюдая за этим представлением, как из театральной ложи. Я могу лишь смотреть, как они намыливают верёвку, на которой меня повесят. Мое сумасшествие и ваше заключение - это только повод. Не будет этого — будет что-нибудь другое.
— Так зачем же вы сами даете им повод думать, что вы не здоровы? — волнуясь, спросил старый доктор. — Зачем, например, вы строите эти замки? С какой целью? Ведь никто не понимает, зачем вы их строите и тратите такие суммы, и это кажется безумием.
— Ах, оставьте! — отмахнулся гигант. — Я строю свои замки для того, чтобы в них могли жить мечты и идеалы красоты. Люди должны знать, что прекрасное здесь возникло только ради прекрасного. Прекрасное без цели. Хотя бы один человек в стране должен думать не только о пользе или выгоде. И если других нет, то пусть этим человеком будет король.
— Но вы же провоцируете всех подданных! Вы же им явно показываете, что вы не такой, как все. Это их пугает безмерно. Ведь не такой, как все - значит, чужой. А чужих нужно изгонять. Вот ваш любимец Вагнер был изгнан, думаете, за его революционные высказывания или аморальность? Как бы не так! Вагнер был изгнан, потому что он гений. А гений — значит, чужой, не такой, как все.
— Но почему я должен быть таким, как все? — гневно закричал Людвиг. — Мир, который нас окружает, отвратителен, омерзителен! Всё, что интересует людей — это материальное благополучие, и ради этого они готовы пойти на любую низость! Я не такой, как они! Я хочу искать счастья! Я хочу красоты! Разве это плохо? Разве это недостойно? В чем здесь странность или безумие, объясните же мне, наконец-то!
— Ах, если бы все было так просто, голубчик, — устало сказал старик и тут же сконфуженно вскочил, и поклонился. – Простите меня великодушно за такую фамильярность, ваше величество.
— Ладно, будет вам — мгновенно успокоившись, рассмеялся король. – Пустое это всё. Я не для этого вас позвал. И не для трогательных рассуждений и воспоминаний о моем детстве. Это уже дело прошлое и не волнует меня никаким образом. Я очень устал и готов уйти, и, чтобы вы правильно понимали — уйти из жизни. Я давно понял, что я не нужен этому миру. Всем вокруг — и моим врагам, и моему народу — искренне кажется, что у них наступит счастливая жизнь, если меня не станет. Ну, что же, пусть будет так. Меня волнует иное. Я хочу, чтобы вы мне сказали правду — здоров я или болен. Вы слушали меня много часов, задавали вопросы, я честно на них отвечал. Теперь я хочу, чтобы вы мне честно сказали — да или нет. Есть ли у меня признаки душевного нездоровья?
— Простите меня — старик был явно озадачен. — Я не понимаю вас, ваше величество. Вы говорите, что готовы, как вы это называете, уйти, и в то же время вас волнует состояние вашего душевного здоровья? Простите, но я решительно не понимаю.
— Хорошо, я готов объяснить, вздохнув, - сказал Людвиг. – Дело в том, что у меня есть сын.
— Кто у вас есть? – недоуменно спросил старик.
— Да, да — рассмеялся Людвиг, весело хлопнув тщедушного доктора по плечу могучей рукой, от чего тот чуть не свалился. – Я так откровенно вам об этом говорю, потому что не только вы меня проверяли, но и я вас. Да, впрочем, если вы кому и расскажете, вам никто не поверит. Я так долго и старательно сочинял нелепые легенды о себе, что такая новость, кроме смеха, ничего не вызовет. Репутация моя слишком испорчена, чтобы в это можно было поверить, но это правда.
— Но как такое возможно? – потрясенно спросил старик. – Как же возможно, чтобы об этом никто не знал?
— Ну, насчет возможности, мне кажется, ответ кроется в моей якобы эксцентричности. Все эти странности с нежеланием видеть людей и стремлением к уединенности дают возможность исчезать незамеченным в любое время. Но если знать подлинную историю, то окажется, что многие мои странные поступки легко объяснимы и абсолютно нормальны.
— Я решительно ничего не понимаю — растерянно потерев лоб сухонькой ладошкой, сказал врач. – Как же это может быть?
— История очень простая. Когда я застал Софи-Шарлотту с этим простолюдином, я был потрясен и даже, можно сказать, раздавлен. Вторая женщина в моей жизни, имевшая для меня значение, предала меня, так же как и первая — моя мать. Я не мог понять, что я делал не так, я ведь так их любил и старался сделать счастливыми. За что же они со мной так обошлись? Поэтому всё, что мне оставалось — это возненавидеть их. Матери я отомстил, оставив ее фактически без содержания после смерти отца, с Софи расторг помолвку, но боль то оставалась. Никакая месть не может утешить душевную боль. Они ведь живут в разных мирах — месть и боль. Первая — это слабость души, вторая — ее сила. Но тогда я этого не знал, и мне хотелось отомстить всем женщинам. Что я и делал — тут Людвиг немного замялся, но продолжил, разными способами, если так, можно сказать. Но как-то раз я встретил девушку, это была дочь простолюдина, которая приехала навестить родню.
Я встретил ее на прогулке. Это был один из дней, когда я ненавидел всех людей и не хотел никого видеть. В такие дни прислуге и охране было запрещено приближаться ко мне во время прогулок. А девушка — тут голос Людвига неожиданно смягчился и стал почти ласковым, — гуляла по берегу озера, что было крайне запрещено всем местным жителям. Это моё озеро! И никто не смеет даже шагу тут ступить. Она этого не знала, она всего лишь увидела лебедя, который запутался в камышах, и старалась его освободить. Меня потряс ее голос — она уговаривала его потерпеть, пока она распутает прутья старого камыша. Сначала, надо честно признаться, меня это ничуть не тронуло, и я пришел в ярость. Я стал кричать на нее и с изумлением увидел, что она не испугалась. Смутилась, это да, но не испугалась. А потом просто спросила, станет ли мне легче, если лебедь погибнет. Простой вопрос тихим голосом, но он меня отрезвил. Бог мой, может, впервые в жизни мне стало стыдно... Она распутала стебли, и лебедь поплыл — свободно и стремительно. И вдруг я подумал, что похож на этого лебедя — красивого, но совершенно запутавшегося. Мне захотелось, чтобы эта девушка смогла распутать и те стебли, которые оплели и запутали мою собственную жизнь. Конечно, глупо и наивно было подумать, что маленькая бюргерша сможет помочь королю, но мне так страстно этого захотелось, что я сделал этот шаг. Дальнейшие детали вас не касаются, это моя история, и я не намерен ею с вами делиться.
— А имя есть у этой девушки? Или это очередная ваша фантазия? – несколько дрожащим, но твердым голосом спросил старик. – Уж простите меня, но вы все же общаетесь с психиатром и сами мне задали вопрос о степени вашего душевного здоровья, так что я вынужден вас спросить.
— Имя у девушки есть, но для ее безопасности я называть его не буду. Давайте, я буду звать ее… — тут он ненадолго задумался, — а, впрочем, я могу ее назвать так, как зову сам – Душенька. Она не красавица, не блещет умом или образованностью, у нее нет манер, как это принято в обществе, но у нее есть то, что для меня является самым ценным в этой жизни — добрая и любящая душа. Она — моя подлинная душа. То, чего мне всегда не хватало. Только не спрашивайте меня про вашу глупую любовь, я не знаю, что это такое. Я знаю только, что мне нужно видеть эту женщину, видеть ее сияющие глаза, слышать ее нежный голос. Вы знаете, доктор, мы не ведем умных бесед, более того, она всегда спрашивает всякие глупые вещи — голоден ли я, тепло ли мне. Я поначалу даже злился, когда слышал эти вопросы, но потом понял, что именно их мне не хватало всю мою постылую жизнь. Господи, сказал я себе в один день, кому-то важно, чтобы мне было тепло, и чтобы я был сыт! Я — король, которому принадлежит всё в этой стране, но она волнуется, не голоден ли я! Когда я впервые понял смысл этих слов, я заплакал. Я, тот, кто никогда не плакал из-за гордыни и кому не положено плакать из-за положения. Маленькая бюргерша переживала, сыт ли я. Поймите, не король Баварии, а я — человек по имени Людвиг! Тогда я осознал, что все эти баллады и сказки о великой страсти — это суть глупости. Самое главное в нашей жизни — чтобы был на земле человек, которого волнует, сыт ли ты и тепло ли тебе.
Это были странные отношения. Я не мог на ней жениться, я даже не знал, люблю ли я ее. Я просто не мог больше без нее жить. Когда стало понятно, что она ждет ребенка, я, к своему удивлению, обнаружил, что неимоверно счастлив, и поэтому не колебался ни минуты, как поступить. Ее родня все равно от нее бы отказалась, поэтому я все устроил в лучшем виде. Маленький уютный дом вдали от людей, но неподалеку от моего замка. Моя эксцентричность усилилась в это время — я не хотел видеть людей, прятался даже от слуг, но это давало мне возможность ускользать и быть рядом с моей Душенькой.
Моя душа находила покой рядом с ней. Мы с ней ладили во всем — она легко подстраивалась под то, что мне нравится. Когда я восхищался тем, как она меня понимает и чувствует, она смеялась и говорила, что когда любишь, то делать это так же легко, как дышать. Если она чего-то не понимала в моих рассуждениях, то тихонько присаживалась на любимую скамеечку у моего кресла и, старательно наморщив лоб, старалась понять. Поначалу я посмеивался над ее усердием — ну что может понять маленькая глупенькая бюргерша в философии или литературе? Но потом удивился, как тонко она подмечает многие вещи или рассуждает о каких-то явлениях. У нее толковая головка, а мудрость восприятия жизни идет не от образования или натаскивания, а от живого природного ума. Со временем я даже полюбил наши беседы. Единственное, в чем мы расходились, так это в отношении к музыке. Она ее не понимала — кроме, конечно, вульгарных песнопений во время деревенских праздников. Я пытался приучить ее к музыке и, конечно же, к моему обожаемому Вагнеру. Вы, вероятно, слышали о том, как я устраивал концерты оркестра для меня одного и при этом сидел за ширмой. Все думали, что это чудачества, но так я хотел дать ей возможность услышать настоящую музыку. Увы, она ее не оценила. Сказала, что в этой музыке есть сила, но это темная сила недоброго, плохого человека. Человека, снедаемого страстями и влияющего на умы других через свою колдовскую музыку. А потом родился мой мальчик. Чудесный, красивый мальчик. Мой сын. И когда я его впервые увидел, когда он посмотрел на меня, я внезапно осознал, что больше всего на свете — больше власти, богатств, славы — я хочу, чтобы этот мальчик, в отличие от меня, просто был счастлив. Понимаете, доктор, счастлив.
— Я понимаю. Это я очень хорошо понимаю, — кивнув, сказал старик.
— Вот и хорошо, – удовлетворенно кивнул гигант. — Тогда поговорим о деле.
Старый доктор выпрямился, поправил лацканы пиджака и приготовился слушать.
— Видите ли, я уже говорил, что мои недруги не оставят меня в покое. И как бы я ни прятал моего сына, рано или поздно эту тайну раскроют. Когда это случится, дни моего мальчика будут сочтены. Даже при том, что он никогда не сможет претендовать на престол, страхи этих властолюбцев, что кто-то из них сможет использовать его в своих грязных играх и интригах, приведут к его неминуемой гибели. А это значит, что и моей Душеньке не жить. Я долго размышлял, как мне все устроить, и понял, что у меня нет другого выхода, кроме как уйти и унести эту тайну с собой в могилу.
Старик охнул и в ужасе закрыл рот рукой. Потом он замахал руками и попытался что-то сказать, но голос ему отказал, и он только смог пробормотать что-то нечленораздельное.
— Дослушайте меня и не перебивайте — устало сказал Людвиг, вытирая пот со лба платком. Он заметно изменился, как-то осунулся и ссутулился, стал тяжелее дышать. Доктор с тревогой стал всматриваться в его лицо.
— Я все продумал заранее и именно поэтому согласился на эту поездку в замок Берга. Я заранее обеспечил безбедную жизнь для моих дорогих, мой верный слуга Антон будет заботиться о них и охранять их покой.
Услышав эти слова, доктор заметно смутился, замялся и стал порываться что-то сказать, но Людвиг снова отмахнулся от него.
— Да знаю я все, доктор. Вы хотите мне сказать, что моего Антона подкупили.
Старый доктор утвердительно замахал головой, одновременно бормоча за что-то извинения.
— Не переживайте, я всё знаю. Он же первым делом прибежал ко мне и все рассказал, мой верный добрый слуга. Глупцы, он же со мной с самого детства, у него никого нет, кроме меня. Я вам больше скажу, господин доктор, — дыхание Людвига становилось все тяжелее. — Они вручили ему яд, чтобы он влил мне его в любой напиток, и перед нашим походом я его выпил. Наверное, вы уже заметили, что яд начал действовать. Но такую тушу, как у меня, — он с трудом ухмыльнулся, — не так просто отравить. Поэтому я договорю вам мою последнюю просьбу и уплыву вглубь озера, чтобы навсегда остаться там. Как лебедь, который уплывает в туманную даль, чтобы слиться с природой и уйти в одиночестве, полном скорби и величия.
Старый доктор кивал и кивал головой, а по щекам его катились бессильные слезы. Он понимал, что стал невольным участником грязной игры и подвел своего короля, и нет ему прощения за это. Мелкие подлые люди воспользовались им, чтобы свалить гиганта, и теперь большой красивый король уйдет.
— Я хочу попросить вас, доктор, об одной услуге. Сначала я возьму с вас самую страшную клятву, что вы не раскроете мою тайну. Клянитесь, что сохраните ее, и тем самым сохраните жизнь моего дорогого мальчика.
Доктор прерывающимся голосом прошептал, что он клянется всеми святыми, своей жизнью и всем, чем только можно поклясться в этой жизни.
— Хорошо, тогда слушайте, что мне от вас нужно. Я очень переживаю, что наша наследственная душевная болезнь перейдет и к нему, поэтому Антон будет встречаться с вами несколько раз в год и все о нем рассказывать: что он делает, говорит, как ведет себя. Вы будете задавать ваши вопросы и решать, проявляются ли признаки болезни. Если хоть малейший признак проявится, вы отправитесь к нему и будете его лечить, и будете рядом столько, сколько потребуется.
— Конечно, конечно, — прерывающимся голосом шептал доктор, руки его дрожали, и он время от времени протягивал их к Людвигу, словно хотел погладить его руку, но в последний момент не решался и испуганно их отдергивал.
— Вот и хорошо, вот и славно. Теперь я спокоен, — тихо сказал Людвиг. — А я посижу еще немного рядом с вами и отправлюсь в свой последний путь.
Он смотрел в даль озера, потом стал тихо что-то говорить, словно сам себе. Профессор понял, что Людвиг общается уже не с ним, и не мешал ему, погрузившись в собственные мысли. Они оба так и не услышали, как что-то зашевелилось в кустах и оттуда вышли люди в темной одежде и масках на лице. Потом над озером раздалось два негромких выстрела, от которых испуганно взметнулась стая лебедей. Они с гортанными криками сделали круг над озером и, плавно взмахивая крыльями, стали подниматься все выше и выше к небу. А на берегу озера в воде лежали лицом вниз два тела — грузного мужчины в бархатном камзоле и тщедушного старика в темном сюртуке.
Спустя 20 лет небольшой городок на озере Штарнберг гудел и прихорашивался. Горожане пребывали в волнении, ведь им несказанно повезло: в город приехал с концертами молодой, но уже знаменитый на всю Европу пианист. Он давал концерты очень редко, но каждый раз это был восхитительный праздник, о котором потом еще очень долго говорили. Он был красив, как сказочный принц: высокий рост, каштановые кудри, спадающие на широкие плечи, гордый профиль. Когда он поднимал изящные кисти над клавишами и на секунду так замирал, вместе с ним замирали сердца всех дам, не отрывающих от него горящих глаз. Даже их бесстрастные мужья неохотно потом признавались, что музыка этого пианиста заставляет биться их сердца быстрее и испытывать давно забытое волнение в груди. Было непонятно, каким ветром занесло знаменитость в их крохотный городишко, ведь юноша играл только в больших городах, в залах с безупречной акустикой. В отличие от многих своих собратьев, он играл больше для удовольствия, нежели для зарабатывания денег. Он был талантлив, богат и независим. Он мог позволить себе выбирать города, залы и публику. Ему прощали особые требования и некоторые странности в поведении. Например, он всегда требовал оставить лучшую ложу для его матери, которая сопровождала его во всех поездках. Кроме того, несмотря на правила этикета по отношению к вельможным, а иногда и царственным особам, которые были на концерте, его первый и последний поклоны предназначались только этой невысокой худощавой женщине с аккуратно уложенными седыми волосами. Он легкой походкой подходил к самому краю сцены, почтительно кланялся ей, поднимал голову и видел невероятно сияющие глаза, полные любви и восхищения. Он улыбался широко и счастливо, как ребенок, и шел уверенной походкой к инструменту. После этого начиналось волшебство, которое приводило в восторг всю Европу. И городок, не веря своему счастью, трепетно готовился к празднику.
Вечером после концерта дама незаметно выскользнула из отеля. Быстрым шагом она направилась к озеру, к тому заветному месту, куда она так много лет стремилась. Когда издалека показался крест, стоящий прямо в воде, она разволновалась и, не отрывая от креста взора, заторопилась, несмотря на заметную усталость и тяжелое дыхание. Дойдя до берега, она в изнеможении присела на стоящую тут небольшую скамейку и, неотрывно глядя на крест, тихо заговорила:
— Здравствуй, мой дорогой! Прости, что я так долго не могла к тебе прийти, но зато я привезла тебе нашего сына. Ты бы так гордился им, если бы мог слышать, как он играет твою любимую музыку. Ах, если бы ты хоть раз мог его услышать! Может быть, тогда бы твоя душа, наконец-то, обрела истинный покой, и ты хотя бы раз в жизни был счастлив. Мой родной, мой сказочный король, у тебя было всё, кроме счастья, которого ты так страстно жаждал. Но кто, как не ты, был его достоин? Все эти годы я беспрестанно разговариваю с тобой, даже понимая, что говорю сама с собою. Я надеюсь, что хоть в этом месте ты сможешь меня услышать. Я так тоскую по нашим вечерам, все эти годы мне так не хватало твоего взгляда. Я часто не понимала его, но, когда ты так смотрел на меня, мне хотелось плакать. Плакать от жалости и любви к тебе, потому что в этом взгляде были слезы. Слезы, которые никто и никогда не видел, кроме меня. Я понимала, что ты доверял мне настолько, что мог их показать. В эти минуты я видела не могущественного короля, а очень одинокого и несчастного человека, который любил весь мир и хотел сделать его чуть счастливее, даря ему красоту. Но глупый и жестокий мир не принял этого дара и даже ненавидел тебя за это. Я видела твои муки, я страдала, но не знала, как тебе можно помочь. Я была молодой и глупой, я даже немного боялась тебя. Это сейчас я знаю, что нужно было просто вытереть твои слезы и твердо сказать, что все будет хорошо.
Как мне жаль, что я так и не смогла или не успела согреть твою замерзшую душу! Вместо этого я говорила какие-то глупости и даже была готова слушать твоего гадкого Вагнера. Кстати, наш мальчик его обожает, к моему удивлению. Я все время старательно оберегала его от этой музыки, считая, что она навредила тебе безмерно. Но наш мальчик, услышав ее один раз, полюбил навсегда, и я смирилась. Как-то раз я ему сказала, что это темная музыка недоброго человека. Но твой удивительный сын сказал, что это не так. Эта музыка дает тебе свободу выбора, если ты к этому готов. Нет ни темной силы, ни светлой, это ты сам решаешь, какой будет твоя сила, и по какому пути ты пойдешь. Я не очень поняла, что он хотел сказать, только вижу, что на него эта музыка не оказывает никакого недоброго влияния.
И он часто спрашивает о тебе. Мы с тобой договорились, что ради его блага я никогда не расскажу, кто его отец. Но я все время говорю ему о том, что его отец — самый добрый, самый великий и достойный человек. Я ему рассказываю о тебе, не называя имени, и он обожает слушать эти рассказы. А я счастлива, что у меня есть возможность говорить о тебе, вспоминать тебя, еще и еще раз переживать самые счастливые минуты моей жизни.
Я верю, что мы еще увидимся там, на небесах, и я, наконец-то, сделаю это — я просто вытру твои невидимые слезы, и ты обретешь покой. Ты просто подожди меня. Я скоро буду рядом с тобой, мой сказочный король.
«Но что же мне с собой поделать? Мне нужно всё или ничего. Я не хочу себя подделать ни под кого, ни подо что. Да, я чужой себе и людям. Странный — вот имя для меня. Я не приемлю серых буден и лжи с названием “семья”. Пусть замерзаю средь бездушья, из слёз свою броню создав. В ней одиночества удушье, и задыхаюсь, весь в слезах. Как мотылек, я засыпаю на холоде и на ветру, и очень скоро, точно знаю, без понимания умру. И если где-то в одночасье вдруг вспыхнет огонёк любви, лечу к нему сквозь все ненастья, чтоб в пламени сгореть свечи. Но лучше ль жить так, замерзая, мне в одиночестве своём? Пусть лучше, к смерти подлетая, всё лучшее в себе спасём. И вот несусь, куда не зная, чтоб в пламени любви сгореть. Пусть лучше буду жить, мечтая, чем жить, чтоб только умереть».