Задолбала химия: физколлоидная, неорганическая, органическая. Практические занятия, коллоквиумы, зачеты. Преподаватели – одни женщины, а женщины – существа безжалостные. «Неуды» так и сыпались на бедные курсантские головы и, как результат, – неувольнение в город. А город манил, подмигивал огнями, и сны снились – товарищам рассказать неловко. Я жил вольготней. Три тренировки в неделю, две – в академическом спортивном зале и еще одна, в субботу, в боксерском зале Ленинградского дома офицеров. В академическом зале у меня практически не было противников в моем весе для спарринга, боксировал в основном со средневесом матросом кадровой команды Братановским, перворазрядником. Да к тому же с колотушкой. Тренировки в ЛДО носили еще более жесткий характер. Тренировалась сборная Ленинградского гарнизона, и пареньки там были крепкие. Суббота – день увольнения. Но куда пойдешь, если под глазом фингал, брови посечены и залеплены пластырем. С такой рожей патруль заметет, да и в милицию можно загреметь. В казарме меня с надеждой ждали различного рода страдальцы: заступи дневальным, подмени в пожарном отделении или в группе по борьбе с наводнениями. Был еще один идиотический наряд: ходить в патруле по территории академии.
Но все это терпимые, незначительные издержки. Бокс научил меня держать удар, а это важнее. Я с теплотой вспоминаю своего тренера Леонида Павловича Кривоноса.
…Краснодар. Мартовский денек, с голубями в розовом небе, с запахами первой зелени, и человек лет сорока в модном плаще, узких брюках и туфлях на каучуковой подошве – редкость по тем временам. Принять его можно было за приезжего артиста.
Я толкнул Толю Лагетко в бок:
– Гляди, какой фраерок чапает.
– А знаешь, кто это? Новый тренер Кривонос. Будет в юношеской спортивной школе вести секцию бокса.
– Кроме шуток?
– Точно, он.
Кривонос мне тогда не понравился. Пижон, а не тренер.
Между тем через месяц в подвальном помещении юношеской спортивной школы был оборудован настоящий боксерский зал. И ринг, и «груши», и шведская стенка. Даже новая штанга стояла в углу на помосте.
Охотников заняться боксом нашлось много. Компания в подвале собралась пестрая. Кожзаводы, Дубинка, Покровка – самые буйные в те годы районы – направили своих «лучших» представителей. Даже известный всему городу Хачик явился поглядеть на нового тренера, а заодно и поучиться. «Рыцари» улиц и привокзальных переулков стояли в мятых трусах до коленей и скалились. Кривонос оглядел всех внимательно, сказал:
– Ну что же, занятия начнем с того, что будем учиться ходить.
Пацаны, удивленные услышанным, хохотнули, а кто-то озадаченно матюгнулся.
– Стоп! – Кривонос поднял руку, призывая к вниманию. – Вот что, соколики, если хоть раз от кого-нибудь услышу матерное слово – выгоню. Прошу усвоить.
Дальше пацаны, к чьей походке по вечерам с тревогой прислушивались горожане, действительно учились ходить, то на пятках, то на носках и даже прыгали по-жабьи, разве что не квакали. Боксом и не пахло. Тренер излучал неясное обаяние, да и любопытно было, чем вся эта канитель закончится, поэтому ходили «соколики» и дрыгали ногами с большим удовольствием. Прыжки особенно удавались Хачику. Потому как по основной своей воровской профессии он был «скокарем». И на ногах у Хачика были новенькие боксерки. Боксерки не помогли, через неделю Кривонос выставил его за дверь – Хачик оскорбил уборщицу.
-Хачатуров, на тренировки больше не ходите. Спорт – прежде всего дисциплина, а вы хулиган.
Повисла жуткая пауза. Хачик был человеком опасным. К тому же «хулиган» у воров – тяжкое оскорбление. Хулиганов они не жалуют. Все замерли в предчувствии страшного. Но ничего страшного не произошло. Хачик даже улыбнулся, кивнул снисходительно.
– Ладно, пляшите тут… Ты только не духарись, Ленпалыч. Духариться не нужно.
Поговаривали, что Хачик утвердил:
– Ленпалыча не трогать. Он полезный.
Как и почему сделал такой вывод удачливый «скокарь» – неведомо. Мир, к которому он принадлежал, имел свою мораль, и разобраться в ней было непросто.
Тренировки между тем шли своим чередом, мало-помалу захватывая ребят, хотя число их и поубавилось. Тренировки Кривонос начинал с беседы. Рассказывать он умел, знал про бокс много, так что публика сидела с открытыми ртами. Разговор иногда отклонялся от темы и шел просто «за жизнь». Взрывной характер бесед я понял позже, когда уличное хулиганье ходило за Ленпалычем ватагой. Носители челок и фикс стали даже на пробор зачесываться, под Кривоноса, и если не бросали курить, то курили, прячась в туалете, как второклассники.
Тренировки обрели смысл, появились новенькие перчатки, «лапы», и вскоре все поняли, что бокс не драка, а спорт – культурный и героический. Оказалось, расквасить нос – дело никчемное, важно работать так, чтобы не получать ударов, маневрировать, и если уж бить, то наверняка и точно. В трусах до коленей на тренировки уже никто не ходил. Однажды Кривонос принес ножницы, нитки и дал еще один урок, теперь уже портняжничества. Из обычных трусов за час сотворил настоящие боксерские трусики с тройной резинкой, объяснив при этом: «По тому, как сидит форма на боксере, можно судить и о его подготовке…»
Матери, наверное, до чрезвычайности удивились, когда шалопутные их сыновья, разгильдяи и неряхи, потянулись к швейным машинкам и утюгам. Факт небывалый и даже пугающий. Но было все это так, между прочим. Основное все-таки бокс. Уверенно управляя сырой пока еще боксерской массой, Кривонос находил время для каждого, выбирал момент. Мне он сказал: «У тебя неплохие данные. Только тебя нужно переделать… Встань фронтальней. Вот так. Подбородочек ниже. Ноги широко не расставляй, потеряешь маневренность. Твое оружие – скорость, реакция. Работай в «челночке». И думай, думай в ринге, переигрывай противника головой». Юре Радоняку он посоветовал: «Накачивайся, таскай железо, всю разминку и «бои с тенью» только с полукилограммовыми гантелями». И полгода не прошло, как на открытом ринге я выиграл свой первый бой.
Леонид Павлович Кривонос вырастил двух олимпийцев: бронзового призера Толю Лагетко и серебряного – Юру Радоняка, который несколько лет тренировал сборную СССР.
Иногда мне казалось, что Рузовка – живое существо и оно не только хранит память о прежних обитателях, но и может влиять на судьбы ныне живущих в старой казарме. Мне снились фантастические сны. То я видел лейб-гвардейцев семеновцев, повзводно марширующих по улице Рузовской. Вглядываясь в лица солдат, узнавал в усачах своих однокашников. То я летел на воздушном шаре, вцепившись в борт корзины, и, холодея от ужаса, глядел вниз на Витебский вокзал, от которого отходил детский паровозик с длинной трубой, слышал скрип и позвякивание буферов игрушечных вагончиков, выкрашенных в желтый цвет. Я просыпался в кубрике, освещенном тусклым синим светом, с тревогой глядел в окна, за которыми гудел дождь. А казарма дышала. Кто-то темный, на мягких лапах бесшумно ходил между койками и поправлял сползшие со спящих курсантов одеяла.
Продолжение следует.