Сверчок
Часть 1
На царских харчах
90
Катенька Бакунина под гогель - могель
Душа моя требовала авантюр и женщин
Душа лишь только разгоралась,
И сердцу женщина являлась
Каким-то чистым божеством.
Владея чувствами, умом,
Она сияла совершенством,
Пред ней я таял в тишине:
Ее любовь казалась мне
Недосягаемым блаженством.
Был такой случай.
Я, двое Ванек - Пущин и Малиновский, и Сашка Тырков достали бутылку рома, яиц, сахару, принесли кипящий самовар и сделали гогель – могель, напиток для души. Дружил я с этими двумя Ваньками. И все трое мы были влюблены в Катеньку Бакунину. Вот и решили выпить за ее здоровье!
Уж не знаю, как Сашка Тырков, сынок капитана, в нашу компанию затесался.
Всегда молчаливый, неловкий, застенчивый и ходил как-то бочком. Погоняла у него была «Кирпичный брус», поскольку он был коренаст, а физиономия его, на которой торчал как сучок курносый нос, была смугло-бурого цвета. Звали мы его еще «Курносый кеп», «Тырковиус», «Курнофеиус». У него было слово паразит, которое он везде, где мог вставлял «ma foi!». Но как-то он умел связывать компанию. Может быть своим безмолвствованием и значительностью. Молчи за умного сойдешь. Умным правда Сашка не был. Но бутылку рома он достал. Он вообще любил накрывать поляны со снедью и винишком по жизни. Мы у него потом дома часто собирались. Еще он любил вырезать птичек из бумаги и пускать их по ветру.
Итак, Кирпичный брус отзывает меня в сторонку и шепчет:
-Ma foi! Француз, не хочешь тяпнуть?
-То есть?
-Я притаранил к себе в клеть бутылку рома.
-Ром пить не интересно, надо гогель - могель сделать с кипяточком, яичками и сахарком.
-Дело!
-Давай я еще Ванек позову! На четверых и сообразим!
-Весело будет!
- Еще как! И Казак и Жано пацаны веселые и в винишке толк знают. А бутылка-то у тебя большая?
-Литр!
-Нормально!
Вечером мы сорганизовались на гогель – могель.
По двадцать капель тяпнули и на душе стало хорошо.
Поскольку Курнофеиус по своему обычаю молчал, мы распаленные ромом стали вылизывать языками слабый пол. Собственно, и гладить – то некого было, кроме Катеньки Бакуниной, сестричкой Сашки Бакунина.
Они были детьми действительного камергера. Мамашка их жила постоянно в Царском Селе, с дочерью, следила за нашим чтением и по мере сил шпионила за нами и все докладывала начальству. У нее была цель охранять нравственность своего сына.
Его то нравственность!
Был он смешлив, словоохотлив и подвижен как ртуть.
Какая там нравственность у Сашки!
Он и сестре намекал про нас – троих ее поклонников.
Мы наслаждались разговором о Катеньке, распаленные ромом.
-Интересно, кого Катенька предпочтет из нас?
-Только не тебя, Француз, ты же обезьяна, - язвительно сказал мне Жано.
-Пусть обезьяна, а ты перепихиваться не умеешь, только засунешь и сразу кончаешь, - парировал я, определяя сексуальные возможности Жано.
-Откуда ты знаешь, Француз, - удивился Казак.
-Знаю, был у Жано опыт.
-Брось, Француз, я теперь все умею, и по-другому, -примирительно пробормотал Пущин.
-А Катенька хороша была на прошлом лицейском балу, - мечтательно произнес Казак. –Я б с ней на край света…
-Она – фрейлина, ее мамашка никуда не отпустит. Только на бал, под свои ясные очи, -констатировал грустную истину Пущин.
Тут и я погрузился в мерехлюндию и розовые грезы.
-Ах, ребята, я счастлив был…, нет я вчера не был счастлив, поутру я мучился ожиданием, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу, ее не видно было наконец я потерял надежду, вдруг, нечаянно встречаюсь с нею на лестнице…
-И что было, - затрепетал Жано.
-Ах, была сладкая минута…, и я наслаждался…
-Значит, ничего не было, - утвердился в мысли Казак, - это хорошо. У меня есть надежда…
-А в чем она была? - спросил Жано.
-О! Она была очень мила. На ней было черное платье и оно так ей шло! Милая, милая Катенька! Моя любовь! Боже, как мучительно ожиданье, когда весь день ждешь минутной встречи! Какое счастье испытывать тайные муки!
Любовь одна — веселье жизни хладной,
Любовь одна — мучение сердец:
Она дарит один лишь миг отрадный,
А горестям не виден и конец.
-Понесло поэта, - хмыкнул Малиновский-Казак.
-Мужики-романтики, вдруг перебил восторги Кирпичный брус- Тырков, - Екатерина Павловна Бакунина старше вас на четыре года. Для вас она старуха!
-Ты что, Сашка, она небесное создание, не смей так говорить!
-У нее и ухажер наверно есть! - не унимался Тырков.
-Тырков, что тебя так понесло? С гогеля - могеля? - повысил голос Пущин.
-Ну и что? Может, вы все будете великими поэтами, бог вам в помощь. А Катя ваша может между ног уже получает в тайке от мамашки.
Тут мы зашумели от цинизма Кирпичного бруса.
Тырков встал и громко сказал:
-Предлагаю тост, за дружбу!
-И любовь, - добавил Пущин.
-И красоту, - добавил Малиновский.
-И счастье тайных мук, - добавил я!
-Нет, мужики, мой тост только за наше братство! – повысил голос Кирпичный брус.
В это время кто-то за дверью крикнул:
-Эй, вы там, потише, чего разорались, напились что ли?
-Это кто-то из гувернеров, - прошептал Малиновский. Сейчас пойдет доложит Фролову. Надо разбегаться, пока не попались!
Но мы все-таки попались.