Ужурские рассказы. Глава четвёртая

               

                К О Т.

Когда я училась в пятом классе, то однажды ранней весной, по пути домой в одном из переулков за мной увязался маленький серенький котёнок. Он бежал и жалобно мяукал. Я взяла его в ладони и стала гладить. А он весь трясся и продолжал громко мяукать. Был лёгок, ну, как пушинка. Одна кожа да кости.
       Мне  его  до того стало жалко, что я решила взять  домой  это маленькое пушистое создание, не смотря на то, что дома хозяйничала кошка  Мурка.
       Родители мой поступок не осудили, но и не проявили восторга, а котёнка, как  само  собой разумеющееся, назвали Пушком.
       Мурка отнеслась к появлению котёнка настороженно. Сначала обнюхала, потом оглядела всех присутствующих на кухне и с характерным урканьем запрыгнула на шесток печи. Оттуда она стала следить за всеми моими действиями.
       А я обтёрла Пушка влажной тряпкой и налила ему в плошку молока. Лакал он с жадностью, захлёбываясь и время от времени тряся головой.
    
        Определили Пушку место у печи под залавком, постелив там кусок войлока. В первую же ночь он стал жалобно мяукать и мне пришлось взять его в свою постель, где он вмиг успокоился.  В последующие ночи всё повторялось. Сначала он спал у меня под боком, а потом в ногах.

  Летом Пушок постоянно бегал за мной. Куда бы я ни пошла - и он туда же. Будь это огород, поле или речка. В наиболее опасных местах, где хозяйничали бродячие собаки, я брала его на руки.

         К осени он подрос и принимал участие в играх в "прятки". Когда выпадала моя очередь  искать, то он бежал рядом  со мной и заглядывал в укромные места. А когда находил кого-либо из подружек или ребят, то начинал мяукать.
       Вечером, когда с пастбища  должно было вернуться стадо коров , он вскакивал на столбик у калитки и смотрел вдаль. Но как только корова заходила во двор, он спрыгивал со столбика и бежал рядом с ней в стайку, где садился в углу и ожидал конца доения. При этом внимательно следил за бьющими в подойник струйками молока. Как только мама заканчивала доить и шла домой, то  Пушок, задрав кверху хвост и мурлыкая, бежал рядом, а затем переходил на скачки. Когда наша доярка зайдя в дом, ставила ведро на лавку, то нетерпеливый  Пушок , выгнув спину колесом,  тёрся о её ноги и настойчиво мяукал. Здесь же ему в плошку наливали ещё не процеженное парное молоко и он  лакал его с великим удовольствием. А затем вскакивал на лавку или на шесток и начинал "умываться", исполняя этот ритуал продолжительно и тщательно.

        Через год-полтора  Пушок превратился в большого пушистого кота сибирской породы, с большим пушистым хвостом и головой, как у рыси. Летом он ночевал в сенях либо в стайке, а на зиму переселялся в дом, прогнав Мурку с шестка и устроившись там на праве сильного.

         Обладал наш Пушок чарами народного  целителя. Дело в том, что у отца  часто в зимнее время болела спина. Он лежал на гобчике ( вид полатей у печи) и ему на поясницу клали нагретый кирпич. Кот за этой процедурой наблюдал с шестка. Когда же кирпич убирали, то он   спрыгивал на гобчик и устраивался на спине у нашего отца. Расшиперив передние лапы  и выставив когти , топтался на пояснице, а затем вытягивался на ней,  лежал и урчал. Таким образом, он делал массаж, иглоукалывание и прогревание с небольшой вибрацией. Каким-то чутьём он угадывал: у кого что болит и с вечера устраивался лежать на больном месте.   Когда я ушибла  колено и оно распухло, то Пушок с вечера  ложился ко мне, прижимался к больному месту и урчал. Боль отступала и вскоре совсем прошла.
          Ещё обладал Пушок  способностью  наблюдать за так называемым параллельным миром.. Неожиданно с особым урканьем спрыгивал с шестка и неподвижно и долго смотрел на окно или в какой-либо угол, кроме переднего с иконой Девы Марии. При этом уши его настораживались , шерсть взъерошивалась, а зрачки расширялись. Мама в таких случаях говорила :"Не мешайте ему. Он домового учуял."

        С воцарением в нашем дворе Пушка исчезли крысы. И не только у нас, но и во всей округе. Он питал к ним  особую ненависть.  Но, убивая их, он ими не питался. Перекусывал им шею и разгрызал затылок. И в таком виде   приносил и оставлял их около крыльца, как доказательство своих подвигов.  Как летом, так и зимой. Родители подбирали их и бросали в топку печи, опасаясь заразы.

 Пролетали дни и годы. Каждой весной во время кошачьих свадеб  Пушок ввязывался в драки с соперниками и после временных отлучек являлся домой исхудавший, с разодранными ушами и  расцарапанным носом. В одну из таких вёсен исчезла Мурка и Пушок окончательно утвердился в праве хозяина двора. Была у нас и собака Жучка.  Между собой они не враждовали. Иногда даже  лакали из одной посуды.
      Так незаметно пролетело пять лет. Осенью 29-го года я уехала  в Томск на учёбу. В то время уже была построена железная дорога до Ачинска. Пушок с утра почувствовал что-то неладное и стал проявлять беспокойство. Я с ним простилась и закрыла в чулане, предупредив сестру Веру, чтобы выпустила его после отправления поезда. Затем мы с ней заранее пошли на вокзал и около часа ожидали поезда на Ачинск.
      Когда же подошел поезд и все побежали на перрон, то я почувствовала, что кто-то ткнулся мне в ногу. Я посмотрела и вскрикнула от удивления. Это был Пушок. Тому, как он выбрался из чулана, не стоит удивляться. А вот, как он так быстро нашел нас - это уже  достойно изумления. Что было делать? Я снова с ним попрощалась , поцеловала меж ушей, погладила и прижала к своей груди. Затем передала его Вере и попросила, чтобы та  крепче его держала. Села в вагон и тогда только поняла, что по моим щекам текут непрошеные слёзы. Вагон дёрнулся и закачался. Под ним заскрипели, а затем застучали колёса. Мне казалось, что они выстукивают : Пу-шок,  Пу-шок, Пу-шок.
      На поезде я ехала впервые в жизни и не могла оторваться от окна. Глядя на проплывающий пейзаж, думала об оставшихся в Ужуре уже стареющих родителях, братьях и сёстрах и, конечно же, о Пушке. Увижусь ли ещё  с ними. А в  памяти навек, как впаянные остались слова мамы, последней представительницы  польского дворянского рода Казакевичей : "  Заклинаю тебя именем Христа и девы Марии: нигде и никогда не упоминай, что твоя мать из дворян, а твои старшие сёстры в Харбине. Загубишь и себя, и всех  нас!"
      В Ужур я так и не вернулась. А наказ матери сохранила до  хрущёвской оттепели шестидесятых годов.
  А что же с Пушком? А вот что. Осенью тридцатого года  наша семья переехала на прииск Сарала в семидесяти  верстах от Ужура.  Всё распродали и с небольшим скарбом  двинулись на трёх подводах. Пушок в это время   где-то  гулял сам по себе. Так и уехали без него. Устроились на новом месте и однажды  весной в первый  пасхальный день мама вышла на крыльцо и обомлела ... Перед дверью сидел исхудавший, с обмороженными ушами Пушок. Он тут же  вцепился в мамину юбку и стал остервенело трясти, издавая  злобные мяуканья. Видимо, хотел показать, что  не прощает предательства. Мама его уговаривала и пыталась погладить, но он долго не отпускал юбку. Через некоторое время он успокоился и вслед за ней зашёл в избу. Тут все обрадовались и пытались по очереди погладить его . Но он не подпускал их  к себе. Мама налила ему молока. Пушок обнюхал плошку и всё вылакал. Затем с урканьем запрыгнул на русскую печь и с выражением превосходства, сверху вниз презрительно  стал смотреть на всех присутствующих. Словно хотел сказать:" Ну что,   беглецы, выкусили? Всё равно я вас нашел!"
  Со временем  всё успокоилось и Пушок освоился на новом месте. Отъелся и набрал вес. А вместе с тем восстановил и былую силу. Передрался с местными котами, вынудив их признать его превосходство. Обратил в позорное бегство  злобного соседского пса, ранее державшего  в страхе кошек и собак всей улицы. Очистил прилегающую местность от крыс . Заслужил  почёт и уважение  среди  дамского кошачьего общества. Ну и как положено котам-триумфаторам  в такой обстановке: начал плодить и распространять в округе своё многочисленное потомство.
          Наша семья к началу тридцатых резко сократилась. Выросшие дети разъехались по городам и весям в поисках призрачного счастья и родители остались с  одной младшей дочерью. Проходившая в   стране коллективизация и порождённый ею голод обошли таёжный прийск стороной и поэтому Пушок не попал в число съеденных соплеменников. Отец продолжал заниматься извозом, зарабатывая  на жизнь. Чтобы не попасть в разряд "кулаков" ему пришлось одну лошадь из трёх продать, а другую, повредившую ногу, прирезать на мясо. 
     В конце ноября 1934 года  отец простудился, ночуя в тайге у костра. Через две недели скончался от воспаления лёгких До самой смерти рядом с ним был Пушок, стараясь облегчить его страдания. Через день после похорон он исчез. На девятый день кончины отца с Красноярска приехала сестра  Тося с мужем ( между прочим, крупным чекистом в РККА) и двумя детьми. Когда они с мамой пришли на кладбище, то на могиле под крестом обнаружили разрытую ямку, а в ней околевшего Пушка. Его остекленевшие глаза были раскрыты, а лапы разодраны и лишены когтей. Так закончился десятилетний жизненный путь  сибирского кота, бесконечно преданного своим хозяевам. А его породистые потомки и по сей день живут  по всему Енисейскому краю. И не только  там.
                Конец.