Мы были весёлые, употребившие. Сидели за столом в деревенской избе, и придумывали названия разным состояниям снега.
Снег – это радость сердца моего! И метель!
Почему у чукчей есть слова эти, а у нас?...
- Снег – субстанция стратегическая, - говорил я. - Недооцененная. Он – в каком-то роде спасение. Дороги заметены, можно никуда не дергаться, сиди и жди. И от этого ожидания, вернее, от ничего неделания, рождалась куча всего. Дикого, болезненного, метафизического. Ни у кого нет такой тоски, потому что зима такая мало у кого есть. Из этой-то тоски-болезни, говорил немецкий дядька Рильке, рождаются на русских просторах чудотворцы и богатыри.
- Да ладно, пи..деть, - сказал Баляс, который работает в Москве электриком. Своим коронным фофаном Баляс может самую твердолобую бошку на две ровные части раскроить, если надо – на шесть. Как яблоко.
- Чудотворцы, епт. Навыдумывают. Все проще и грязней. И никого не жалко.
Зашел Дима и сказал:
- А я щас поеду на источник. Правда, пока не знаю, зачем. Но я туда поеду.
И все собрались.
Пять километров лесом по зиме. Хоть и джип, но не вездеход же. Натолкались, накопались.
У магазина я вышел. Остальные курили.
За прилавком стояла девушка.
- Кефир есть? – спросил.
Она показала на полку.
- А вы откуда такие, ребят? - бросила взгляд в окно, где кривлялись другие.
- Из Грачиных Выселок, - говорю.
- Охотники, что ли? А правда, что там зимой только один человек живет?
- Правда. Только он сейчас спит.
- Как это?
- Ну впал в анабиоз, как медведь. При длительных тренировках человек может обретать черты почти любого зверя.
- Это я видела, - сказала она через паузу.
Полтора литра я выпил сразу.
- Обычно оттуда за другой жидкостью приезжают, - поправила челку девушка.
- Так второй день пока. Запасы.
- Как вас зовут?
- Меня? Леха, - зачем-то соврал я. Кинул пустой пластик в мусорное ведро у двери. И попал.
- Леш, а вы могли бы со мной переспать?
- Чего? – споткнулся я о порог.
- Нет, - опустила она глаза, - ничего, - и ладонью будто отогнала от губ сказанное, губы разъехались в ироничной улыбке, будто и меня, и себя проверяла, вроде понарошку вымолвила, услышать хотела, как прозвучит.
Оттепель маленькими ручьями стекала по березам и стволы светились от далекого фонаря.
На источник мы не попали. Доехали только до пилорамы, что стояла на выезде из села, дальше дороги не было.
Радушный пилорамщик Вася выкатил нам почнутую трехлитровую банку местного зелья, да и у нас с собой было.
В его каморке пахло то ли гробами, то ли вечным сосновым утром.
На столе лежала книга... «Планета людей». Больше половины листов в книжке не было. Кто-то взял ее, потом бросил. Пространство, где она лежала до нас, было без опилочной пыли. Черный прямоугольник.
Минут через тридцать я вышел. Откуда-то явился Баляс и сказал:
- Я вообще-то только пулями стреляю.
- Хорошо тебе, - говорю.
- Там, за пилорамой, ну под навесом, старый телевизор валяется. Давай, ты его подкинешь, а я постараюсь попасть, - сделал Баляс предложение.
Из темного-темного неба повалил снег. Большими пушистыми ошметками.
В полукилометре от места, где мы курили, заметенное, стояло кладбище. Я не видел его. Чувствовал. Ощущал. И никого было не жалко.
- Так че, – не отставал Баляс, - про телевизор-то? Ты согласен?
Я кинул бычок в снег, повел непроизвольно плечом и говорю:
- Тащи.