Шинель – это моя давняя любовь. Её мы получили ближе к концу карантина вместе с парадным обмундированием. Шинель, вершина военного портняжного искусства верхней одежды, приспособленной для солдатской жизни, дедушка её со стародавних времен – русский кафтан. Сшита она из солдатского сукна серого цвета. Всё в ней целесообразно и функционально. Сукно замечательный материал, хорошо защищало от мороза благодаря своему шерстяному ворсу. Уникальный покрой шинели. Воротник её широкий, если его поднять, и втянуть голову, и она будет скрыта от ветра. Спереди к воротнику пришивают петлицы с эмблемами. Воротник у горла застёгивался на крючок. Борт шинели спереди с запахом и тоже на скрытых крючках. Строго по середине на груди пришиты пять пуговиц с равными промежутками, но это уже дань красивости, ранее она была без пуговиц и это было правильно и функционально целеобразно. Шинель приталена за счёт глубокой задней складки от лопаток и до самого низа. Складку удерживает отстёгивающийся хлястик на двух пуговицах.
Таким образом, эта верхняя одежда двухслойная спереди, благодаря запаху, а сзади за счёт складки. Поясной ремень занимал уровень между четвертой и пятой пуговицами и удерживается с боков на крючках, а сзади на хлястике. Шинель длинная, полы её доходят до половины голенищ сапог. Если у неё отстегнуть хлястик, она становится очень широкой и может быть использована в полевых условиях как одеяло или спальник, в особенности в сочетании с солдатской плащ-палаткой. Благодаря своей универсальности, хорошо отглаженная шинель очень эффектно смотрелась на военнослужащих, и использовалась, как парадная зимняя одежда. Хорошо подогнанная в военной швейной мастерской офицерская шинель выглядела вообще великолепно.
В зимнее время к ней нам выдавали солдатские суконные двухслойные рукавицы, но с указательным пальцем, чтоб можно было стрелять. С давних времен для удобства переноски шинели, её скатывали в скатку. Я научился аккуратно это делать ещё в карантине. Раньше скатку носили через плечо. Кажется, есть такая фотография, на которой отец курсант военного училища со скаткой через плечо. В моё время скатку шинели приторачивали к вещевому мешку в виде дуги, для чего по бокам мешка были соответствующие ремешки.
Шинели развешивали в спальном помещении казармы в строгом однообразном порядке, вплотную друг к другу, так, что был виден только погон и рукав с шевроном. Шинель хорошо чистилась, сукно до некоторой степени водоотталкивающий материал, но при сильном дожде, и она не выдерживала и намокала. Однако в сочетании её с плащ-палаткой этого недостатка можно было избежать.
***
Солдатская плащ-палатка представляла собой прямоугольный, подшитый по краям кусок брезента, который, по желанию, с помощью вшитой в ткань тесьмы, затягивая её, можно было преобразовать в нечто среднее между пончо и плащом и даже с капюшоном. Не в стянутом виде этот презент мог быть палаткой и тентом, защищающим от дождя. Дождь, сырость, слякоть – враги солдата, так как в полевых условиях не всегда возможно обсушиться. Кроме того, она предохраняет от сырой земли, если её расстелить и лежать на ней. Значение её трудно переоценить, недаром же мой дед Леонид во время войны мечтал о плащ-палатке, если почитать его письма, как о самом ценном подарке.
На парадном обмундировании подробно останавливаться не буду. Оно в моё время состояло из открытого с галстуком однобортного мундира, зелёной рубашки, брюк на выпуск и черных хромовых ботинок на шнурках. Брюки были со скрытыми штрипками, так как в строю одевались с сапогами. Парадными головными уборами были зимой повседневная шапка, летом фуражка.
Будь моя воля, я бы парадное обмундирование вообще упразднил или оставил бы его для подразделений, предназначенных для парадных церемоний. Лучше было за счёт парадного обмундирования улучшить качество повседневного. Думаю, стоимость парадного обмундирования была в полтора, а то и в два раза выше повседневного. Изготавливалось оно из полушерстяного материала, было сложнее в покрое. Лучше бы солдат получил ещё одно полушерстяное повседневное обмундирование.
***
Экипировка для полевых условий предполагала полевое обмундирование и снаряжение. Остановлюсь на последнем. Вместо поясного ремня надевался полевой ремень из плотного кожзаменителя, с наплечными лямками справа и слева по одной и сзади переходящими в одну. Такой ремень выдерживал солдатское снаряжение и не сползал вниз под его тяжестью. На ремне справа висели штык-нож и подсумок со снаряжёнными магазинами для автомата, сзади сапёрная лопатка в чехле и фляга с водой.
За плечами прямоугольной формы вещевой мешок из брезентовой ткани сверху затягивался тесьмой и завязывался с помощью плечевых лямок. На внешней стороне у вещмешка был пришит карман с пуговицей. По бокам с каждой стороны по два ремешка по типу брючного ремня, предназначенные для фиксации скаток шинели и плащ-палатки. Сверху после того, как вещмешок был надет, крепился ОЗК. На голову надевалась каска.
Противогаз, который находился в матерчатой сумке, вешался слева. Сумка закрывалась на кожаный ремешок, но благодаря мягкости материала, закрывающийся матерчатый клапан было легко отодвинуть и, не расстегивая сумки, вытащить противогаз. Это было очень важно для экономии время. После команды: «Газы!», через 5 секунд я обычно уже был в противогазе. О тренировках я расскажу позже. ОЗК состоял из плаща, перчаток и чулок из импрегнированной прорезиненной ткани и предназначался для защиты от ОВ (отравляющих веществ) и радиационной пыли и части спектра радиационного облучения.
***
Ещё одна особенность военной службы: распорядок дня. Даже на физподготовку мы выдвигались строем. Выбегали на двор без бушлатов и ремней. Строились. И по команде: «Бегом! Марш!», после слова «бегом» все обязаны были принять положение с согнутыми в локтях руками, а далее все одновременно «в ногу» начинали бег. Затем утренняя физическая зарядка заканчивалась комплексом упражнений и упражнениями на спортивных снарядах. Так начиналась каждое утро без скидок на погоду.
Впрочем, оно начиналось, конечно же, с команды: «Подъём!», затем: «Выходи строиться на физзарядку!» Набегавшись, мы возвращались в казарму и спешили в умывальник, чтобы умыться по пояс, при этом полотенце обворачивалось вокруг талии и частично запихивалось в брюки, получалось некоторое подобие фартука, а когда плескали на себя холодную воду, она не попадала в брюки. Чистили зубы, брились. Затем спешили занять своё место в строю в две шеренги в проходе между рядами двухъярусных коек.
Во время утреннего осмотра наш командир отделения ефрейтор «Извилина» подходил к первому в первой шеренге и осматривал его с ног до головы. Проверял подшивку подворотничка, чистоту бляхи и сапог, и закончив со всеми, делал объявления. После команды дневального: «Рота, выходи строиться на завтрак!» – рота выскакивала во двор, строилась в ротную колонну и строевым шагом направлялась в солдатскую столовую.
В столовую и из неё в казарму в любое время года мы ходили без верхней одежды. В столовой рассаживались за длинный стол на 10-12 человек по лавкам с обеих сторон стола. У каждого отделения был свой стол. Начиналось всё с того, что каждый занимал своё место у стола, стоял и ждал команды и только после слов старшины: «Рота, садииись!» Часто это команда дополнялась громким: «Отставить!» и разъяснялось: «Не умеем делать это одновременно» и затем следовало повторение первой команды с добавлением, если старшину всё устраивало: «Приступить к приёму пищи!» Наконец все садились на лавки и разводящий накладывал всем по мискам пищу, но уже до этого хлеб был, как правило, разобран, и каждый, в том числе и я, с хлебом в одной руке и ложкой в другой, ждал своей миски с кашей. Ели без задержек и разговоров, быстро. Затем следовала команда: «Рота, закончить приём пищи. Встать. Выходи строиться!» Никого не интересовало, поел я или нет, и я выскакивал из столовой.
После обеда около 20-30 минут перерыв, а затем начинались занятия. О строевой подготовке я уже рассказывал. О физподготовке расскажу подробнее позже, прочем каждое занятие будь то политподготовка, химзащита, огневая и вооружение, полевая и медицинская подготовка достойна отдельного описания. Занятия продолжались до вечера с перерывом на обед. После ужина было личное время, которое младшие командиры старались заполнить хозяйственными работами. И вот, наконец, вечерняя поверка и долгожданный отбой.
Не могу не удержаться, чтоб ещё раз не вспомнить о тренировках перед отбоем, которые можно назвать по команде, которая выкрикивалась одним из младших командиров: «30 секунд подъём!» Тренировался навык молодого солдата, вскакивать с постели, стремительно одеваться и бегом становиться в строй в две шеренги в центре казармы. Тренировка отделения, взвода, роты продолжалась, как правило, до тех пор, пока менее, чем за 30 секунд подразделение не выстраивалось перед командиром. Все мои однополчане очень возмущали при этих тренировках, злились. Я же старался найти оптимальные способы быстрого одевания. Время можно было сократить, если одевать нижнее белье вместе с гимнастёркой через голову одновременно, на аккуратное застегивание обмундирования и навертывание портянок не стоило обращать внимание и стремительно в строй и там уже можно было кое-что поправить.
Я относился к этому, как говорили мои однополчане «издевательству», как тренировке, как к упражнениям по совершенствованию солдатских навыков и никогда не возмущался, тем самым, сберегая внутреннюю энергию и сохраняя внутреннее спокойствие. Впрочем, моё отношение и к другим, так называемым, «упражнениям»: «походим строем», «побегаем», «отработаем команду «газы», – было универсальным. «Что ж, – думал я обычно, – где меня ещё так натренируют, как не в карантине?» Мне хотелось в армии окрепнуть физически, и я понимал, что это единственное, кроме ещё, пожалуй, воспитания воли, что может мне дать армия. Оставалось только не сопротивляться и брать всё, что она давала. Утром следующего дня снова подъем, и день повторялся снова.
***
Ещё одна особенность военной службы: постоянное поддержание у военнослужащего хорошей физической формы. Физподготовка включала в себя упражнения на снарядах: на перекладине, брусьях, коне и, конечно же, бег на время, отдельно также кросс, полоса препятствий и марш бросок.
Начиналось всё с перекладины, перед которой выстраивалось отделение в обмундировании, но без ремня и головного убора в спортивной стойке, т.е. с расставленными ногами, руки за спиной сведены вместе. Такое положение американские солдаты принимают по команде «вольно». Обучение начиналось с подхода и отхода от наряда. Следовала команда: «Рядовой Десимон», на что я отвечал: «Я», – и принимал уже строевую стойку, затем следовало: «К снаряду!». «Есть», – отвечал я и строевым шагом подходил под перекладину. Затем я сгибал колени и отводил руки с выпрямленными ладонями в стороны и назад, и после этого подпрыгивая, совершал хват перекладины и зависал на ней несколько секунд.
Первое упражнение, основа для остальных, было подтягивание. Вися на перекладине с выпрямленными руками, я начинал сгибать руки в локтевых суставах, напрягая бицепсы, при этом упражнение считалось выполненным, если мой подбородок приподнимался выше уровня перекладины. Затем с помощью трицепсов я с такой же скоростью плавно опускал свой вес вниз. Подтягивание я сразу начал выполнять на хорошо и отлично, т.е. больше 10-15 раз, в зависимости от настроения.
Затем следовал соскок, плавное приземление на согнутые ноги, а руки вперед и в стороны, ладонями внутрь, с обязательной фиксацией. Тогда говорили и это был армейский юмор: «Отход, подход, фиксация и получи свои три балла, даже если ты болтался на перекладине, как сосиска». Следующие упражнение называлось «подъём силой». Оно являлось продолжением подтягивания, только в верхнем положении подтягивания надо было правую руку поднять локтём вверх, а затем сделать также с левой рукой, и я оказывался на вытянутых руках над перекладиной, затем плавное опускание поэтапно до положения вис и снова подъём силой на количество раз.
Ещё одно подготовительное упражнение: подъём прямых ног к перекладине. Это упражнение тренировало мышцы брюшного пресса и являлось подготовкой к подъёму переворотом. Выполнение его производилось следующим образом, в положении вис надо было поднять прямые ноги к перекладине, затем подтянуться с помощью напряжения мышц пресса и бицепсов до тех пор, пока ноги не обогнут перекладину, и ты не окажешься на ней на вытянутых руках.
На перекладине я был одним из первых. Секрет был в том, что до армии я почти регулярно ходил в спортгородок части, где служил отец и там постоянно тренировался, наблюдая как это делают солдаты, увлечённые упражнениями на снарядах и испытывающие удовольствие от «мышечной радости». Занятия на перекладине доставляли и мне ни с чем несравнимое удовольствие и развили мою грудную клетку и руки, причём занимался я, как мне помнится, до твердых мозолей на руках. А кисти рук, принимая на себя вес тела окрепли и приобрели вид ладоней человека, постоянно занимающегося физическим трудом. Однажды мой сосед по койке в учебке после моего крепкого рукопожатия сказал запомнившуюся мне своим парадоксом фразу: «Десимон, а ты пролетарий».
Прыжки через коня – одно веселье. Я перепрыгивал его не касаясь руками, это был, конечно, выпендрёж, но некоторые мои однополчане не способны были перепрыгнуть коня с толчком руками – прыгучести не хватало. С другой стороны, первоначальной трудностью для меня был бег на длинные дистанции, так как я всегда был по натуре спринтер, но не стайер, т.е. прелесть от бега на выносливость и преодоления себя, я стал постигать только в армии. Каким-либо упражнениям на брусьях в карантине нас не учили, самое элементарное наскок с концов и перемещение по брусьям на вытянутых руках. Каких «вершин» я достиг в учебной роте и на втором годе службы на этом снаряде, об этом я расскажу позже.
***
В какой-то степени укреплению мышц и тренировке дыхания служила химподготовка, которая начиналась с норматива «надевание противогаза». Как правило, отделение выстраивалось в одну шеренгу, и следовала команда командира отделения: «Газы!». Я, как меня учили, задерживал дыхание, зажмуривал глаза, правой рукой срывал с головы шапку и зажимал её между согнутых колен, – это раз; правой рукой вытаскивал маску из сумки до уровня груди, – это два; затем, продев ладонные поверхности кистей рук внутрь маски, резко натягивал её на лицо и сильно и коротко выдыхал воздух, – это было три. По звуку выдоха командир засекал время.
Многократными тренировками, доведёнными до автоматизма, я достиг замечательных результатов, когда я надевал противогаз за 3 секунды, так как мне удавалось совместить раз-два в одно движение. Тренировали нас, разумеется, на время.
Следующий норматив был «надевание ОЗКа». Наш ефрейтор «Извилина», когда у него было хорошее настроение, командовал: «Общевойсковой защитный комплект надеть! Газы!» Была и другая команда: «Газы! ОЗКа надеть!», выполнение её было значительно труднее, но мне хотелось всегда овладеть этими двумя способами одинаково совершенно. Самым легким нормативом был «Плащ в рукава, чулки перчатки надеть! Газы!».
Главное в этом нормативе, ОЗК должен был подготовлен, заранее сложен как парашют, он должен был, как только его срываешь с загривка и расстегиваешь почти на лету, раскрываться так, чтоб всё легло удобно для его надевания. Почти одновременно сняты противогаз и амуниция. Раз, два, три и надет один чулок, затем – второй. Раз, два – одна перчатка, затем – вторая. Немного приходиться повозиться с плащом. Впрочем, он надет быстро и застёгнут на все лямки. Последняя лямка, как хвост протянута через промежность, и закреплена спереди. Надет противогаз, накинут капюшон, зафиксирована лямка на шеи и застегнута амуниция, и я отбегаю от группы отделения в сторону, и имею возможность вместе с немногочисленными однополчанами-первогодками, через противогазные очки, посмотреть, как одеваются остальные.
Иногда приходилось в ОЗК пробежать пару кружков, это когда пот ручьем и заливает глаза, так и хотелось потянуть противогаз за гофрированную трубку вниз, глотнуть воздуха и вылить пот, скопившийся под маской. Ну разве это не тренировка на выносливость, не воспитание воли? Тренированный человек потому тренирован, что он имеет благодаря повторяемым воздействиям на организм, резервы, способность на более эффективную и экономичную дополнительную работу, в том числе в особых условиях. Отец часто повторял слова Суворова: «Тренированный солдат имеет в запасе вторую жизнь», и у меня не было оснований ему не верить.
Снятие ОЗК производилось без учёта времени, но основное требование предъявлялось к правильности снятия защитной одежды. Меня учили становиться спиной к ветру и начинать с плаща, который сбрасывался перед собой, так как считался заражённым. Затем надо было отступить на шаг назад, снять чулки и в последнюю очередь перчатки и снова отступить назад. Наконец продев палец внутрь маски противогаза сбросить и его, отступив снова назад. После этого личный состав подвергался санобработке, а защитные костюмы – деактивации или дегазации силами химслужбы.
***
Особенностью жизни в армии является жизнь по уставу, то есть по правилам военной службы. Никакая другая жизнь, пожалуй, так не регламентирована, как военная. Основы уставов изучались нами именно в карантине. Именно там я познакомился с «Уставом внутренней службы», «Дисциплинарным уставов», «Уставом караульной службы», «Наставлением по стрелковому делу» и другие. Должен признаться, в отличие от моих однополчан, мне нравились уставы, и, вероятно поэтому, я их быстро запоминал.
К тому же знания, которые получал из них, я успешно применял в свой солдатской жизни, закрепляя на практике их положения. Мне казалось, что из меня мог бы получился бы хороший строевой командир. Во всяком случае, в карантине я взял себе за правило, никогда не возмущаться ни по какому поводу, и знания, которые мне предлагались к изучению, я старался, по возможности, усвоить.
Спросите любого военнослужащего: возможно ли военная жизнь без уставов? И вместо ответа он, в лучшем случае, улыбнётся, так как нет вопроса более абсурдного. В моё время ещё развешивали лозунги, типа «Живи по уставу, завоюешь честь и славу» и повторяли: «Учите уставы, они написаны кровью», в смысле каждое положение устава выверено и проверено солдатской жизнью.
Не буду останавливаться на марксистско-ленинской идеологии и занятиях по политической подготовке или сделаю это позже, потому что поколению моих внуков моё время, с полит подготовкой, уже будет казаться непонятным и странным.
***
Ещё одна специфика военной службы, можно сказать, её венец – это стрельбы. Обычно карантин ими и заканчивался, если не считать последнюю точку – принятие присяги. Всё начиналось с матчасти, изучения личного оружия – автомата АКМ. После того, как я в общих чертах постиг его устройство, начались тренировки по неполной разборки и сборке автомата. Такая разборка позволяет производить его чистку и смазку, достаточную для продолжительной его эксплуатации.
При том разбирается автомат в определённом порядке, начиная от отсоединения магазина и проверки, нет ли патрона в патроннике, затем отсоединяем шомпол. Снимается крышка ствольной коробки, вытаскивается возвратная пружина с направляющим стержнем. Потянув рукоятку взведения назад, вынимаем раму с затвором, повернув затворную раму, извлекаем затвор. Подняв флажок замыкателя газовой трубки, отсоединяем крышку ствольной коробки. После этого следовал доклад: «Разборка закончена». Сборку производилась в обратном порядке. Собирали части автомата уже слева направо.
Очень важно правильно и последовательно раскладывать разобранные части на столе, так как потом, в учебном подразделении, я учился уже разбирать и собирать автомат с завязанными глазами на время. О стрельбах по мишеням я расскажу позже.
***
Каждая вещь в армии от портянок до шкафа имела свой срок годности, поэтому и сохранилась в армии с незапамятных времен присказка: «Служить тебе, как медному котелку». Возьму на себя смелость предположить, что срок службы медного котелка был в старой армии не менее 25 лет. В каждой роте за имущество роты отвечал старшина, ну и разумеется командир роты. В инвентарных книгах роты вёлся учёт имущества под соответствующими инвентарными номерами, там же отмечался начальный срок эксплуатации каждого имущества, и по этим книгам можно было списывать имущество после инвентаризации и уточнения сроков службы имущества у начальника вещевой службы части.
В каждом помещении роты на определённом уровне от пола на стене вешали «опись» имущества, закреплённого за помещением и определёнными ответственными лицами. На противогазе, химзащите, чехле фляги пришивались деревянные бирки с указанием фамилий их владельцев, матерчатые бирки подшивались к обмундированию, таким образом вся амуниция персонифицировалась и считалось, что каждый военнослужащий несет ответственность за её сохранность.
Каждого солдата в армии тоже берут на учёт, для чего на него заводится учётная карточка установленного образца. В ней в моё время записывали паспортные данные, каким военкоматом призван и когда, образование, членство в комсомоле (ВЛКСМ), наличие родственников и их адреса, чтобы можно было с ними оперативно связаться при необходимости, прохождение службы, должность, звание, номер приказа об их присвоении, особые отметки. Кажется всё.
Я видел эти учетные карточки, но содержание их восстанавливаю по памяти. Надо ещё добавить, что формат их был небольшой приблизительно 6 на 9 см, по-моему, три листка с обеих сторон, складывающихся гармошкой. Эта форма учёта имела свой номер, но он вылетел у меня из головы, кажется, Ф.9. Эти карточки хранились в строевой части. В ротной канцелярии заводились на каждого солдата личные дела, куда кроме выше указанных данных складывали, карточку поощрений и взысканий, характеристики, а их могло быть несколько, обычно в карантине писали характеристики и далее по необходимости. Причем в моё время характеристик писалось, по крайней мере, две: одна служебная, а другая комсомольская.
Характеристики – это отдельная песня. Служебная характеристика, как правило, была очень формальная, и её содержание было примерно такое: рядовой имярек, проходит или проходил службу в такой-то роте, такой-то части с такого-то времени по такое-то. За период службы зарекомендовал себя дисциплинированным или недисциплинированным, исполнительным или, совершенно напротив, неисполнительным военнослужащим, в зависимости от мнения командира взвода, роты. Приказы командиров выполняет своевременно и точно.
Обычно командир для формулировки этих качеств солдата пользовался карточкой поощрений и взысканий. Для этого в характеристике вписывался такого рода пассаж, например, имеет 10 поощрений от командиров разных степеней. Это значило от командира отделения до командира батальона и выше. Далее следовали какие-либо индивидуальные особенности военнослужащего, этой частью характеристики командиры, как правило, не злоупотребляли, так как солдатская масса, так и оставалась для многих командиров массой, и учитывать всякие там душевные и психологические особенности солдата, значит, было обрекать командира на лишние раздумывания, что, как известно, командира в моё время не украшало. По этому поводу армейские остряки говорили: «Не делайте умное лицо, вы же офицер», «голова нужна для ношения фуражки», «как надену портупею, всё тупею и тупею». При написании характеристик командир лоб, как правило, не морщил и, взяв, так называемую, «болванку», сиречь образец, переписывал из него, язык не поворачивается, сказать, основные мысли, не засоряя свою голову, понимая – это всё формализм, особенно, если характеристика положительная.
Безусловно, командирам вменялось в обязанность проводить, так называемые, личные беседы, содержание которых должно было записываться, но делалось это тоже крайне формально, по принципу: «вы делаете вид, что нам платите, мы делаем вид, что работам», и этот принцип при «развитом» социализме имел широкое распространение и в том числе и в армии. Заканчивалась характеристика стандартными фразами: к военному имуществу и технике относится бережно, Коммунистической партии, Советской Родине и Правительству предан, военную тайну хранить умеет.
Говорить об информативности таких формальных характеристик не приходилось и уж, конечно, никакой научной или серьёзной практической ценности они не представляли. Поэтому солдат с хорошей характеристикой нередко к технике и имуществу относился наплевательски, был предан собственному желудку, а не партии, а, выпив в отпуске, взахлёб рассказывал о секретности своей части, только для придания важности своей бесполезной службы.
Комсомольская мало отличалась от служебной характеристики, она писалась с той только разницей, что в ней отмечались, так называемые комсомольские нагрузки и поручения, что, в общем-то, соответствовало действительности, а также описывалась сознательность и понимание политического момента, и всё заканчивалось словами о преданности. Самое интересное, что за всю свою службу я не встретил ни одной характеристики, в которой было бы написано, что военнослужащий не предан и не умеет хранить. Думаю, что подобного рода характеристики, которые писались всеми командирами по многу раз имели значение закрепления понятий: преданности, умении и бережного отношения, прежде всего в сознании самих командиров, ибо ещё древними было сказано: повторение мать учения. Личным документом солдата был военный билет.
***
Ещё несколько слов о личных беседах, которые должны были быть организованы во время сборов молодого пополнения. Это целая система получения информации, которая, впрочем, использовалась не эффективно. Личные беседы должны были проводиться: командиром отделения, командиром взвода, замполитом роты и выборочно особистом части, последний выборочность своих бесед строил на получении предварительной информации из разного рода источников. Причём, кто был на них, рассказывали, что беседы носили «задушевный» характер в тиши кабинета особиста, вопросы носили общий, неопределенный характер. Особисты умели так «замутить воду» беседы, а, как известно, «в мутной воде легче рыбку ловить», что простодушные могли легко попасть под подозрение. И самое лучшее лекарство от этих подозрений было немногословность интервьюируемого. Это было правилом, которое, ещё со сталинских времен закрепилось в сознании военнослужащих, которые называли особистов – «молчи-молчи» – такое название я впервые услышал от отца.
Итак, о солдате собиралась самая разнообразная информация, но каждая категория «собирателей» была заинтересована в своей информации. Особисты искали «шпионов» в самом широком смысле этого слова от банальных болтунов и сомнительных, с точки зрения особого отдела, личностей, в том числе имеющих контакты с заграницей.
Командиры подразделений собирали информацию о дисциплинированности и послушании солдат, об их физических данных, способности метко стрелять, усваивать уставы и осваивать военную технику, иначе говоря, командиры были заинтересованы в будущих отличниках боевой и политической подготовки в своих подразделениях.
Медслужба собирала информацию о состоянии здоровья каждого солдата, так как в слабых и больных никто заинтересован не был. До момента принятия присяги солдата с хроническим заболеванием можно было, пусть меня извинят за такое сравнение, но оно напрашивается само собой, как скотину, выбраковать и отправить назад в военкомат.
Вместе с больными выбраковывались солдаты по морально-деловым качествам, например, имевшие судимости, которые скрыли это от военкомата или при наличии другого компромата, который делал невозможным прохождение службы в Ракетных войсках стратегического назначения. Для таких солдат существовали в Советской Армии строительные батальоны.
Замполиты собирали информацию и искали будущий комсомольский актив, всяких там агитаторов, комсоргов, оформителей всякой агитации и боевых листков. Не гнушались замполиты и просто информаторами, которых в солдатской среде называли «стукачами». Под категорию, в которой были заинтересованы замполиты, подходили свихнувшиеся на комсомольской работе субъекты, многие из которых мечтали о карьере в этой специфической среде. Кроме активистов к замполитам попадали также всякие там «художники» и «артисты», так как они должны были заниматься оформлением, так называемой, наглядной агитации и художественной самодеятельностью.
Сам этого не ожидая, я попал в эту когорту в карантине, так как имел склонности к рисованию, самодеятельности и умел правильно говорить. Чем не агитатор? Почему бы ни обязать его выпускать боевой листок и наглядную агитацию? Нам ведущий для концертов нужен, пусть осваивает комсомольский конферанс и ура-патриотические темы. Да и информировать нас о том, что в подразделении, когда нас нет, происходит, ведь может?
Даже «стукача» из меня хотели сделать, да так, что по своей наивности – не было соответствующего опыта – я даже не заметил этого желания замполита. Пытались, не получилось, думали, вероятно, что я буду активным и талантливым во всём, а я не стучал, и от меня отстали. Неправильно меня воспитывали, не на тех примерах, не на тех книгах. Для «стука» особые наклонности нужны: слух почти музыкальный и чувство ритма, чтобы понять по голосовым интонациям, что от тебя хотят, и ритмично, настойчиво барабанить до тех пор, пока не заберут в «центральный оркестр», а самое главное понимать и слушаться дирижера.
Впрочем, в доносительстве КПСС не видела ничего безнравственного. И если исходить из постулатов большевицкой идеологии: всё нравственно, что служит интересам рабочего класса и его передовому отряду коммунистической партии. «Партия сказала: надо, комсомол ответил: есть!» И уже из комсомольцев, разумеется – «настоящих» – партия рекрутировала стукачей. Это «музыкальная» система в после-сталинское время перестала, по моему мнению, по-настоящему совершенствоваться, хотя, как «оружие пролетариата», забыта не была и использовалась отдельными знатоками и не только в партийной среде.