Крупов тяжело опустился на седло, которое подложил под себя на заклеенном диване и поставил пузатый чайник на подогрев. Водица вскипела уже в седьмой раз, мужчина машинально заполнил кружку-мухомор и обжег воспаленный язык. Жарища не собиралась проваливать, да и Крупов особенно никуда не торопился.
- Я никуда и не тороплюсь, - повторил он за мной и звонко рассмеялся, что, собственно, показалось пугающим, поскольку в фигурной беседке никого не находилось. Только одни слепые амуры целились в друг друга у входа. Или — выхода.
- Аверьян Тимофеевич, у вас — экзамен, - услужливо вмешалась давняя дама — женщина как женщина, с длинным безвкусным газовым шарфом на индюшачьей шее. Амуры среагировали на голос и угрожающе натянули тетиву.
- Вздор… Всё… вздор… Пустое… Реникса… - рассеянно бормотал мужчина и вдруг захохотал.
Классная дама сокрушенно вздохнула и прикрыла глаза, которые ей уже не суждено было раскрыть. Она вскричала, расцарапала веки и ничего не увидела.
- А давай мы ее в пруд столкнем, - прошипел голос, отчего-то знакомый Аверьяну Тимофеевичу. Крупов перестал смеяться и строго спросил, зачем?
- Ну как — чтобы не мучилась, сударь ты мой, - выдохнул голос, и от порыва ветра личики амуров потрескались и начали шелушиться.
- Это — убийство, - поежился Крупов , жалостливо разглядывая классную даму, ползающую на мокрой острой траве. Она запуталась в грязных складках атласного платья и выла. Аверьян Тимофеевич тоже заплакал.
- Ну как? Прекрати ее страдания, голубчик, - ласково произнес голос. Почти у самого уха. Крупов подлетел и собирался выбежать из крошащейся беседки, но амуры со скрипом повернули гипсовые головки и невидящим взглядом уставились на Аверьяна Тимофеевича. Крупов всё понял, Крупов попятился, Крупов сел мимо седла и сложил занемевшие кисти на чахоточной груди.
- Полдень, - равнодушно заметил голос и лениво зевнул. Завеса дождя сменилась неизбывным пеклом, женщина на траве перестала выть и забылась в известном состоянии. Гимназисты с утренней смены переходили трухлявый мост и cалютовали кепками Крупову.
- Давай позовем их. Скучно ведь, Аверьян Тимофеевич, - оживился голос.
- Не смей... Трогать... Детей..., - зарычал мужчина и начал боксировать воздух иссохшими ручонками.
Мальчики недоуменно переглянулись и пошли прочь.
- Ты похож на таксу, Аверьян Тимофеевич, а это, стало быть, пошло, плоско и безвкусно. Ты — вторичен и ничего нет в тебе изящного. И слова твои — глухие и постылые, как дно бочки.
Крупов живо представил дно бочки — обледеневшее и тусклое — и захихикал.
- Аверьян Тимофеевич, Аверьян Тимофеевич, - к беседке подбежал пунцовый Рудольф Герасимович и схватился за окрашенную перекладину, - футы-нуты, вляпался… у вас уже экзамен начался… все вас ждут.
- Ну так и нечего меня ждать, - буркнул Крупов и развязал багровый галстук, - Уходите, Рудольф Герасимович, мне следует собраться с мыслями.
- Он ведь только пришел, а ты его прогоняешь, - огорчился голос и добавил, - Если гость пришел, следует его накормить… , и усмехнулся, - Да спать уложить.
- У-у-у! Уйди, треклятый! - показал Крупов кулак противоположному краю беседки, и Рудольф Герасимович в ужасе сделал шаг назад, да так неудачно, что поскользнулся на предательски влажном газоне и ударился виском о колчан амура.
- Наверняка, будет парализован до конца дней своих. Несчастный, - всхлипнул голос и зарыдал.
- Мерзавец, - взревел Крупов и сделал стойку.
- Это я — мерзавец? Не по тому ли они мучаются, что ты заставляешь их идти за собой? Почему бы тебе не отправиться на экзамен? Путь открыт.
- Знаешь ведь, отчего не иду, - мрачно заключил Аверьян Тимофеевич и прилег на вспененный диван.
- Нет, душа моя, не знаю, - вкрадчиво произнес голос.
- Всё… я всё забыл, понимаешь? Баста. Кончена моя карьера, - заплакал Крупов и подогнул опухшие ножки под себя.
- А разве она у тебя была? - меланхолически заметил голос и начал напевать арию.
- Что это за ария? - насторожился Крупов и растер кулаком горячие слезы на грязном лице.
- Ария Ленского, Аверьян Тимофеевич, - устало выдохнул Дибиков и присел на соседнюю скамейку. - Мы вас все ищем, а вы здесь прохлаждаетесь.
- А вы кто будете? - испуганно уставился Крупов на Дибикова и попятился к рассыпающейся кладке.
- Ну знаете… - возмущенно начал мужчина и втянул щеки, - Ну знаете…
- Действительно, кто он? - обеспокоился голос и прокусил червивый бок у яблока.
- У тебя что — зубы? - встревожился Аверьян Тимофеевич и схватился за щеку, под которой образовался неоперабельный флюс.
- Допустим, - прожевав мякоть, вяло пробормотал голос и скептически добавил, - Вон у тебя тоже — плоть, и что с того? Ни ума — ни фантазии.
- С кем вы там разговариваете, Аверьян Тимофеевич? - Дибиков пристально вглядывался в затравленные глаза Крупова, но безуспешно, поскольку он его не узнавал.
- Нет, Аверьян Тимофеевич, я его решительно не узнаю, - обиженным тоном начал голос, - Предлагаю сломать этому индюку шею. На День Благодарения, так сказать. Всё равно мы не узнаем мужичка. Мир мужичка — недоступен нам. От этого нам, брат, ни пользы, ни приятности.
- Мы собрали комиссию, а вы изволите в ребячество впадать, - повысил тон Дибиков и уже собрался перелезать через шаткую ограду беседки, как тут на него обрушилась шиферная кладка, придавив лицом в густой непроглядный мох, в котором сразу же заелозили блестящие рельефные гадюки.
- Перестань трогать людей! - заорал Аверьян Тимофеевич, и от неожиданности амуры отпустили тетиву из гипсовых пальцев и пронзили друг друга.
- Никого-то я не трогаю, и вообще — разве это люди? Функции, просто — функции, - смущенно загундосил голос и ехидно добавил, - Ты сам, это ты, дружок. Не хочешь принимать экзамен…. И идет народ к тебе на поклон. А это есть гордыня. Да, брат, гордыня. А вот я обрету плоть, и сам пойду принимать экзамен у гимназистов. У мальчиков и у девочек. Они весьма аппетитны в этом нежном возрасте. Смотри, у меня уже щечки появились — розовые ,намыленные, с легким пушком. Не то что у тебя, ты всегда гладко выбрит и — лоснишься…. А мои щечки — девственны. Так что я и сам — отрок. Потрогай их. Ну же. Открой глаза. Посмотри на меня…
Но Крупов изо всех сил зажмурился, и голос внезапно пропал. Через некоторое время мужчина решил оглядеться и не обнаружив признаки голоса, поспешил на помощь к несчастным визитерам. Он уже приблизился к человеку, назвавшегося Дибиковым, наклонился к нему и получил увесистый подзатыльник. Крупов подскочил, обернулся и застыл от сожаления — в воздухе парила кисть в засаленной лайковой перчатке и держала надкушенное багряное яблоко.
- Попробуй, соблазнительный вкус, мне даже сравнить не с чем. Хотя есть с чем… - кисть неожиданно распрямилась и подлетела к грушевидному носу Крупова. Но Аверьян Тимофеевич ударил по перчатке, и яблоко отскочило в тинистый пруд.
- Неприемлемо! - запищала перчатка и отвесила Крупову оплеуху.
Крупов знал, что делать. Вернее, он уже давно осознал, в чем суть, только решался и наконец-то решился. Аверьян Тимофеевич три раза перекрестился и произнес: «Прости мне, Господи». Внезапно подскочил к правому амуру и проколол себе глаза кропленными стрелами.
Классная дама, Рудольф Герасимович и Дибиков очнулись от глубокого чудного сна и, увидев рядом с амуром Крупова, подбежали к Аверьяну Тимофеевичу — он дышал, он улыбался.
Теперь у Крупова больше учеников. Дети его любят. Господин Губернатор даже пожаловал звезду за вклад в образование. Иногда, когда гимназисты скрепят стилосами по планшету, он вслушивается в звуки за окном. Но — это только звуки Природы. И больше ничего. Крупов — умиротворен, Крупов ощущает вкус Благости на устах. Аверьян Тимофеевич улыбается и продолжает урок, - Сначала был Труд, и Труд был у Бога и был порождением Его...
21.21.14.06.2018.