I Ретроспектива
Они сидели на берегу Невы, босые и беззаботные. Казалось, весь мир плещется у их ног. Подумаешь, пары прогуляли. Всё ещё успеется и выучится.
– Ты только представь себе: огромный кабинет, дубовый стол и я. Весь такой солидный и скучный, отчитываю молоденькую практикантку, а у самого зад зудит от геморроя, – Ваня расхохотался, повалившись на песок.
– Ты накурился, – Наташа тоже рассмеялась и, подскочив, побежала по воде, разбрызгивая её во все стороны.
Ваня бросился её догонять, а, поймав, повалил на землю и поцеловал.
– Чокнутый! Отвали, – она игриво сопротивлялась, зная, что уступит.
Вечером они бродили по центру, он читал ей свои сатирические стишки и шутил анекдоты, она беспечно смеялась и позволяла себя целовать. Какой-то уличный фотограф сделал их снимок с красными от солнца лицами и придурковатыми улыбками.
Наталья потёрла фотографию морщинистой рукой и, смахнув слезу, перелистнула страницу альбома.
В тот вечер они пошли на новую постановку в «Мюзик-Холл», Ваня подарил ей букет розовых тюльпанов, а после критиковал Рахлина за отсутствие мысли и глубины. Наташа пыталась ему объяснить, что такова специфика подобных спектаклей, но Ваня был непримирим: «Если в этом нет ничего, над чем стоит подумать, если нет ни крупицы окружающей нас действительности, это не имеет никакого смысла. Песенки и танцульки… Кому это нужно?»
Наталья хмыкнула, предаваясь сладостным воспоминаниям. В какой-то момент её жизнь понеслась вперёд с оглушительной скоростью. Пожалуй, так бывает со всеми, но от этого почему-то не становится легче.
«Ох, «Щелкунчик»!» У неё тогда отлично вышла Маша. Ваня был в восторге и потом всё время называл её Мари, когда хотел подразнить. «Моя милая девочка! Мари! Почему ты ещё не одета?» Она бросила в него туфлей, обмоталась шарфом и упала на кровать…
Наталья вздохнула, вспоминая запах того утра: мокрый снег, мандарины и мёрзлый чугун.
Кто знает, как сложилась бы её жизнь, не уйди она из балета. Такой яркий карьерный старт, а потом… Потом замужество, материнство, благотворительный фонд. Пуанты давно забыты, остались только нереализованные амбиции и отголоски глупых детских мечтаний.
И всё же, как красива она была в молодости! Никакие уколы не способны вернуть этой свежести. Да и пылкости той давно уже нет. «Утраченное очарование».
II Доктор
– Я никуда не пойду, – она устроилась в кресле поудобнее и твёрдо посмотрела на врача.
– Мам… – Таня протянула к ней руку, чтобы мягко погладить по плечу, но мать больше не обращала на неё внимания, полностью сосредоточившись на «вестнике смерти». Именно так Наталья, горько шутя, назвала лучшего в стране специалиста онколога, когда пару недель назад в её желудке обнаружили «новообразование», и муж настоял на «качественной диагностике».
– Это касается меня, доктор, меня, – она сложила руки на коленях и выдохнула, стараясь выглядеть максимально спокойной. – И Вы должны сказать мне всю правду. Я не хочу притянутых за уши надежд и прочей ерунды. Уже ясно, что это рак. Каковы мои перспективы? Не томите. Судя по всему, времени у меня может быть не так много, поэтому опустим предисловия.
Доктор ещё раз посмотрел на дочь пациентки, стоящую за её спиной с широко раскрытыми глазами, на которые вот-вот навернутся слёзы, потом перевёл взгляд на Наталью и выдал так, будто утверждал заказ на «Амазоне»:
– У Вас терминальная стадия – есть метастазы. Тем не менее, исходя из Ваших анализов, мы можем попробовать следующую схему лечения…
«Бум!» Наталья уже знала перспективы всех стадий в числовом эквиваленте (спасибо интернету). Эта была смертью со стопроцентной вероятностью. Нет надежды даже на пресловутую пятилетку. В такие моменты жалеешь, что не способен поверить в перерождение души или хотя бы в рай. Словно перед твоим лицом поставили огромный билборд со знаком «Стоп!», и, как только машина докатится до него, всё закончится. Мир перестанет существовать. А машина катится, и она уже слишком близка к повороту в никуда. Сложно описать смешавшиеся в ней тогда чувства, но сильнее всего, пожалуй, было разочарование.
– Это попытка замучить меня до смерти или подарить максимум боли напоследок?
– Зачем Вы так говорите? Если химия даст положительный результат…
Наталья снова его перебила:
– У меня уже метастазы, как Вы смели заметить. Это бессмысленная агония.
– Если опухоль уменьшится, мы проведём операцию, – доктор вздохнул, терпеливо борясь с возражениями, к которым давно привык. – Поймите, Вы можете продлить свою жизнь, – он посмотрел на дочь Натальи, которая отчаянно пыталась совладать с эмоциями. – Ради своих близких. Вы должны верить.
– Пфф... – Наталья подумала, что кому-кому, а им она давно уже не нужна. Дочь живёт своей жизнью, муж своими увлечениями. Она хотела жить. А кто не хочет? Но ради себя. Вот только не сложилось.
– Я понимаю, это трудно…
Наталья хмыкнула:
– Ни черта Вы не понимаете. То, что Вы видели это сотни, может быть, тысячи раз, ничего не значит.
– Вы правы, но…
– Сколько, доктор? Сколько я протяну в здравом уме, если ничего не буду делать?
– Это не вариант…
– Мам, мам… – Таня взывала к матери, не зная, что ещё сказать.
– За те деньги, что мы Вам заплатили, Вы не можете дать ответ на простой вопрос? – Наталья встала, намереваясь уйти.
– Дни, может, месяц, – доктор понял, что сегодня беседа дальше не продвинется. – Подумайте хорошо. Но лечение лучше всего начинать сейчас. Чем больше мы будем медлить, тем меньше у Вас шансов.
– Их итак уже нет, – Наталья повернулась к дочери:
– Пойдём.
III Чаепитие
Её тошнило от еды и ещё больше от их реплик. Она смирилась с тем бестолковым адом, который они вынудили её проходить. Но теперь ей приходилось мириться ещё и с их никчёмной всенощной заботой. Наталья почесала лысый затылок, поправляя платок, купленный дочерью за баснословные деньги в крутом бутике, но всё равно сидящий хуже, чем волосы, которые были там до первой химии. Да, теперь в гробу она будет лежать в парике. «Хотя не плевать ли?»
– Исключительно вкусная паста получилась, – Виктор деланно улыбнулся, погладив руку жены. – Не правда ли, мама?
Наталью передёрнуло, когда зять повернул к ней своё холёное личико со слащавой улыбкой. Этот позёр раздражал её и до рака.
– Да, конечно, – она тоже натянула улыбку и даже попыталась проглотить вилку безвкусных макарон. Нет, её дочь, на самом деле, хорошо готовила, но гадость, вливаемая ей ещё пять дней назад, забрала не только волосы. Головные боли, бессонница и, не к столу будет сказано, понос с рвотой попеременно стали верными спутниками Натальи. А если какая-то сила в ней и начинала просыпаться, то это чаепитие, неожиданно обратившееся званным ужином, точно её доконает. – У нас прямо пир во время чумы, – она не сдержалась и хихикнула.
– Мам, – Таня нахмурилась неудавшейся шутке. Виктор сложил свои тонкие губки и опустил глаза, осуждающе приподняв левую бровь.
– Ладно, давайте поставим чайник, – Павел Петрович попытался сменить тему. – Дорогая, тебе с бергамотом?
Наталья сурово посмотрела на мужа. И дело было не в нём, но, если умирающий не имеет право говорить, что думает, тогда какого хрена мы живём? Все эти условности во взаимоотношениях с окружающими, все эти поступки, которые мы совершаем, только чтобы оправдать чьи-то ожидания... Наталье казалось, что никогда ещё она не смотрела на мир так здраво. И знаете, что? Она определённо просрала свою жизнь задолго до рака, а вы, вполне возможно, делаете это прямо сейчас.
– Нет, спасибо. На сегодня с меня хватит, – она встала, облокотившись о стол. – Милая, прости. Паста, наверное, вкусная, но я сейчас с таким же успехом могу жевать туалетную бумагу. Однако мужа, на твоём месте, я бы поменяла. Он – отвратительное чмо в костюме от «Армани». Даже не знаю, как ты с ним спишь, потому что, если бы мужчина, лёжа на мне, хотя бы раз скорчил подобную мину, – и здесь она ткнула пальцем в лицо Виктора, которое начинало то ли багроветь, то ли зеленеть, – я бы ему двинула. Спасибо всем, – на этот раз Наталья искренне им улыбнулась и медленно удалилась в свою спальню.
IV Выбор
– Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, – Павел Петрович сидел на краю их большой кровати, в которой уже второй месяц не спал. Наталья попросила его переехать в гостевую на первом этаже, но он предпочёл бывшую комнату дочери, поскольку хотел быть ближе к жене. На всякий случай. А случаев было уже несколько.
Наталья слишком рано покидала больницу после обоих этапов химиотерапии, и вызывать скорую приходилось пять раз. Идею с сиделкой она тоже категорически отвергла, заявив, что «сама пока способна доползти до унитаза за стеной, а потому катитесь к чёрту со своими утками и их подносящими».
– Но я прошу тебя об этом, – Наталья собралась с последними силами. – Если мне понадобится помощь, есть телефон. Твоё присутствие не так уж и необходимо, – она протянула к нему худощавую, чуть более морщинистую, чем ещё месяц назад, руку и слегка пожала его по-прежнему крепкую ладонь. – Большую часть своей жизни я посвятила тебе. Все эти годы я делала всё необходимое для твоих многочисленных избирательных компаний. Надевала маску и была той, кем должна. Дай мне хотя бы один вечер посвятить самой себе.
Он вздохнул и, нежно поцеловав её руку, грустно улыбнулся:
– И я безмерно благодарен тебе. Прошу только: будь благоразумна. Я вернусь к десяти вечера.
Павел Петрович вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, а Наталья с облегчением вновь откинулась на подушки.
Слабость была неимоверная. После второй химии она неделю пролежала в больнице под капельницей и до сих пор ела через силу: по две ложки пресного супа каждые четыре часа. Рвота, как и понос, теперь были с кровью. И боль, конечно. Непроходящая боль во вздувающемся жидкостью желудке. Ожидание смерти с каждым днём становилось всё мучительнее. Наталья задавалась вопросом, как скоро её мозг окончательно затянет пеленой. «Как скоро сорвёт мою кукушку, и я начну гадить под себя в бреду?»
Она открыла нижний ящик прикроватной тумбочки и, достав зажигалку с не слишком умело свёрнутой самокруткой, улыбнулась: прямо сейчас её мозг и потечёт, но это будет приятно. Должно быть так, насколько она помнила. А свои опиумные таблетки Наталья примет позже. Вот уж от чего нет практически никакого толка. Только скрипучая сухость во рту и чесотка.
Последний раз она курила травку ещё в университете. С Ванькой, большим балагуром и остряком, ставшим талантливым журналистом. Наталья украдкой следила за его карьерой, потому что… Наверное, потому что до сих пор питала по отношению к нему трепетные чувства, так до конца и не задушенные временем. Но замуж она вышла за Павла. Помнится, все ей тогда твердили, что у него большое будущее, и оказались правы. Только, как выяснилось с годами, большое не значит счастливое. В молодости Наташа думала, что благоразумие – её лучшая черта, но сейчас вдруг осознала, что именно благоразумием продиктованы худшие решения её жизни.
Тяжело вздохнув, она подкурила косяк и зашлась кашлем. Со второй затяжки стало проще. С наслаждением Наташа чувствовала, как её мысли замедляются, а боль уходит. Ей показалось, что она курила целую вечность, когда бычок затух в стакане с водой. Ещё вечность она смотрела, как он отказывается тонуть, всплывая каждый раз после того, как она пальцем погружала его на дно. Хихикнув, Наталья вдруг ощутила давно забытое чувство голода.
Спуск по лестнице оказался для неё невероятно сложным испытанием – ноги заплетались, с трудом перешагивая ступени. Она двигалась, обхватив перила двумя руками, и несколько раз останавливалась, почти задыхаясь. Но не садилась, боясь, что встать уже не сможет.
Добравшись до заветной кухни, Наталья была горда собой, словно одержала победу в многокилометровом кроссе. В холодильнике нашёлся пирог. Налив себе горячего сладкого чая, она, не задумываясь, вгрызлась в сыпучую песочную основу, покрытую ягодами и взбитыми сливками. Наталья давно не ела ничего подобного – строгая диета запрещала сахар и прочие быстрые углеводы. «Но как же восхитительно вкусно! Ради такого можно и умереть!»
Вдоволь насытившись, она улеглась прямо на полу и какое-то время смотрела в потолок, размышляя, чем ещё хочет занять себя перед смертью. А потом вспомнила про фотоальбом, который хранила в коробке из-под туфель в дальнем углу гардеробной, и заставила себя встать. «Ну что ж, ещё один забег, дорогая. Ты готова? Подбери сопли и двигайся вперёд! Ты сама врежешься в этот долбанный знак «Стоп!», и это будет почти единственным верным выбором в твоей жизни».
V После
После того, как мать попыталась совершить самоубийство (отец нашёл её, лежащей в луже собственной рвоты, в бессознательном состоянии), Таня взяла на работе бессрочный отпуск.
Это был месяц бесконечной апатии. Наталья отказывалась говорить с ними, даже когда ещё могла. Смотрела всегда в сторону, а потом и вовсе большую часть времени спала под сильными обезболивающими, вливаемыми ей внутривенно. Чтобы не расстраивать мать, Таня убирала за ней сама. Сначала она пыталась как-то её разговорить, но в конце концов отчаялась. Тишина тяготила Таню даже больше, чем необходимость выносить утку или менять бельё, перекатывая мать с одной стороны кровати на другую, параллельно обтирая её невесомое тело влажной губкой. Но ушла Наташа тихо, во сне.
Когда утром Таня подошла к матери, чтобы поправить одеяло и проверить работу систем, она увидела, что та больше не дышит. Таня угрюмо села рядом, смотря на пожелтевшую кожу ввалившихся щёк и навсегда закрытые глаза. Она молча заплакала, прижавшись лицом к прохладной ладони матери, чувствуя одновременно неизбывную тоску потери, облегчение и стыд.
Через три дня Наталью похоронили. Выйдя покурить из ресторана, в котором проходили поминки, Таня позвонила мужу, чтобы заявить ему о разводе. Виктор начал говорить что-то о том, как это всё неудобно и на чём отразится, но она повесила трубку, не став слушать.