Есть такие удивительные люди, которых с полным правом ещё при жизни можно назвать ангелами. К числу таких людей, несомненно, относится моя бабушка. Сейчас её давно уже нет, но память о ней так же светла, как образ её при жизни. В обозримом мною прошлом бабушка была основой, началом, корнем нашего рода, который продолжился для меня ещё двумя замечательными людьми – мамой и отцом, теми, кто подарил не только жизнь, но счастливое детство и свет моей душе…
Бабушка, полное имя её Раиса Фёдоровна Рославцева, после замужества – Лебединская, родилась на рубеже веков, в 1900 году. Сейчас мне жаль, что ребёнком я очень мало запомнила из того, что рассказывала мне бабушка о своём детстве. Рассказывала она великолепно, но, память моя удержала немногое, наверное, я была слишком мала для восприятия событий времени, где меня ещё не было… Чтобы не допустить исторических ошибок, скажу только, что семья, где бабушка была старшей дочерью, жила на Дону, в имении князя Щербатова. Какую должность при усадьбе князя занимал бабушкин отец, я не помню. У бабушки было три сестры, Александра, Антонина и Лидия, и самый младший в семье - брат Леонид. Помню из бабушкиных рассказов, что княжеский дом был окружён огромным садом, в котором детям Рославцевым разрешали играть.
Бабушке довелось учиться в гимназии. Окончив её, она начала работать сельской учительницей. Из названий населённых пунктов, которые она упоминала, в памяти осталось немного: Ольховатка, Россошь, Шелякино, Валуйки, Лиски, Павловск. В этих краях жили мои родные. Бабушка вышла замуж, тоже за сельского учителя Павла Михайловича Лебединского, и у неё родились две дочери: моя мама Валерия и её младшая сестра Ангелина. Не во всех хуторах ещё успели построить свои школы, и бабушке приходилось ходить через степь из одного хутора в другой. Время было очень страшное, шла гражданская война, через хутора проходили то красные, то белые, то анархисты-махновцы. Красных ждали, белых боялись, но больше всего боялись анархистов, скорых на расправу с неугодными, в том числе и с учителями. Приходилось прятаться, убегать в соседние хутора.
Врачей не хватало, начались болезни. Бабушка переболела сыпным тифом, но чудом выжила. С приходом мира жизнь начала налаживаться, бабушка работала учительницей в детском доме. Учителей не хватало, и ей приходилось вести несколько предметов. И, поскольку она прекрасно рисовала, оформлять наглядные пособия, рисовать копии с картин мастеров, которыми украшали классы и коридоры детского дома. В рисовании ей часто помогал воспитанник Федя Прохоренко, впоследствии ставший моим отцом.
А дома ждали детишки, мама и тётя Лина, и бабушка разрывалась между работой и семьёй. Потом пришла беда. Старшая дочь, моя мама, начала прихрамывать, жаловаться на боль в ноге. И врачи вынесли приговор: костный туберкулёз.
Родители делали всё возможное, чтобы помочь ребенку, но вскоре девочка уже не могла ходить, вдобавок, дикие боли не давали ни минуты покоя. И на помощь пришло Советское государство. Несмотря на то, что в стране была послевоенная разруха, государство заботилось о людях и в первую очередь - о детях. Девочка из простой сельской семьи была направлена на лечение в специализированную больницу-санаторий на море. В течение двух лет продолжалось лечение, связанное с полной неподвижностью и особым корсетом на теле. Но болезнь была побеждена, если не считать того, что больная нога отстала в росте на 11 см и хромота осталась на всю жизнь.
И тут на плечи бабушки легла новая забота. Маму надо было забирать из санатория, но получилась накладка, и вызов был направлен не по тому адресу. Когда оплошность была устранена и бабушка приехала за ребёнком, оказалось, что маму забрала к себе какая-то сердобольная семья вместе со своей дочерью, тоже находившейся на излечении. Адрес не был известен. Трудно себе представить, что пережила бабушка и как она металась по Новороссийску из одной семьи в другую, отыскивая ту, что приютила маму. И сколько было счастья, когда она её нашла! И опять на руках ещё более тяжёлый ребёнок, ведь учиться ходить предстояло заново. И пересадки, пересадки, пересадки… Только в Павловске, на пристани, жену и дочь встретил отец… Теперь предстояло учиться. Казалось, два года учёбы потеряны из-за болезни. Но мама моя была наделена сильным характером. Будучи лежачей больной, она прошла самостоятельно программу двух классов и потом экстерном сдала по ней экзамены.
Ходить она училась трудно. Сначала держась за руки родителей, потом – опираясь на табуретку, потом – понемножку без табуретки, держась за стену. Через несколько лет она бегала с подругами (и никто не знал, через какую боль она при этом переступала), играла в подвижные игры, переплывала Дон туда и обратно в широком судоходном месте, ничем не уступая сверстникам. Только у них не было хромоты…
Я не зря сказала, что у мамы был сильный характер. Дети, увы, бывают жестоки, и брошенное вдогонку: «Хромая!» - ранило сильней, чем физическая рана. Но когда мама научилась плавать быстрее мальчишек, бегать наравне со здоровыми, а в учёбе давать им сто очков вперёд, злые языки попритихли. Училась мама отлично. Уже со школьных лет она начала мечтать о профессии металлурга, которая в то время считалась такой же героической, как позднее профессия лётчика, а ещё позднее – космонавта. Ведь страна выходила из разрухи и создавала тяжелую индустрию. Окончив школу, мама поехала поступать в Москву, в институт стали имени Сталина – так назывался тогда нынешний институт стали и сплавов. И тут её ждало новое испытание. В приемной комиссии, уже выдав экзаменационный лист, женщина-секретарь посмотрела на больную ногу: «Что, ломала?». «Нет, - мама никогда не умела лгать, - туберкулёз». «А-а, туберкулёз…» - и на экзаменационном листе появилась надпись : «Не годна». Но до экзаменов её всё же допустили, и, когда девушка из глубинки сдала все семь вступительных экзаменов на отлично, на эту грозную надпись никто не посмотрел. Так мама стала студенткой. Студенческий городок назывался в то время Коммуной, там было всё для удобного и здорового быта студентов: двухместные комнаты, спортивные площадки для волейбола и баскетбола, теннисный корт, столовые, библиотека, залы для занятий. Учиться было интересно, и она все годы училась на отлично, являлась одной из троих на весь институт Сталинских стипендиатов. Когда началась война, мама вместе с другими студентами подала заявление с просьбой отправить её на фронт добровольцем, но из-за больной ноги просьба была отклонена. Не взятые на фронт студенты всё же не остались в стороне от общей беды народа. После занятий они дежурили на крышах домов, сбрасывая с них зажигалки, которые во множестве разбрасывали фашистские самолёты.
А бабушка с младшей дочерью не успела покинуть село, где тогда они жили на квартире, и оказалась в оккупации. И трудно представить, сколько ей пришлось пережить, ведь через те места прошли и немецкие, и итальянские, и мадьярские фашисты. Жители прятались в подвалах, особенно старательно прятали молодёжь от угона в Германию. И бабушке удалось уберечь тётю Лину. А голод косил людей. От мёрзлой картошки, выкапываемой из закоченевшей земли, кровоточили пальцы, болели животы. А фашистские лётчики в плане развлечения постреливали по копающим картошку людям, летая на бреющем полёте… И никаких сведений не было у бабушки о старшей дочери, находившейся в Москве. Только то, что враг близок к Столице…
Когда враг подошел близко к Москве, ВУЗы начали эвакуировать. Институт стали был вывезен в Новокузнецк, где ребята днем учились, а вечером работали. Девушки работали в госпитале, помогали медперсоналу.
Институт мама закончила в самом конце 1944 года. В числе лучших студентов она получила право выбора места работы. Профессора советовали ей поступить в аспирантуру и продолжить обучение, но мама мечтала о трудовом пути и выбрала Ленинград, сталепроволочный завод имени Молотова. В начале января 1945 года она была зачислена в цех № 4 на должность инженера. И уже через месяц была назначена мастером отделения отжига. Когда закончилась война, за отличные трудовые достижения мама была награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». В те годы не считали месяцы, отработанные на трудовом фронте во время войны, а награждали человека за труд, за самоотдачу, за верность делу и вклад в общую Победу над врагом.
В 1946-м году, демобилизовавшись из армии, к маме в Ленинград приехал Фёдор Прохоренко. Мирная жизнь была для него в диковинку: после учёбы - сразу служба в армии, с 1941 года перешедшая в войну. А после Победы – служба в войсках МВД по уничтожению оставшихся в Прибалтике во множестве фашистских шпионов и диверсантов. В Ленинграде Фёдор устроился работать на цементный завод, в 1947 году они с мамой поженились, а в мае 1948 года родилась я.
Конечно же, ухаживать за мной приехала бабушка. Именно она и приняла меня, завёрнутую в зелёное одеяло, из рук врача родильного дома Московского района Ленинграда. Маме завод предоставил комнату в коммунальной квартире, где мы и жили вчетвером. Говорят, что ребёнок не помнит своих самых ранних месяцев. Наверное, это правда. Но я почему-то отлично помню большую алюминиевую кастрюлю, бывшую для меня погремушкой – мне давали в руки ложку, и я с огромным воодушевлением лупила ею по кастрюле и очень радовалась издаваемому звуку. Этой ситуацией умело воспользовалась бабушка. Когда нужно было получать продукты по карточкам, а я уже достигла такого веса, что нести меня на руках на далёкие расстояния бабушке стало не под силу, она сажала меня на стул в центре комнаты, плотно привязывала к спинке стула полотенцем и давала в руки кастрюлю и ложки. Я с упоением барабанила по кастрюле, звук отпугивал крыс, которых развелось великое множество, а бабушка бегом бежала в магазин. Мама говорила потом, что я не могла этого помнить, что это просто воображение воплотило рассказ в зрительный образ. Может быть…
А вскоре пришла новая беда – у отца признали открытую форму туберкулёза лёгких. Мама говорила потом, что у него была плохая наследственность – от чахотки вымерла вся его семья, потому он и воспитывался в детском доме. И военная окопная жизнь наложила свой отпечаток на усиление болезни, возможно, дремавшей в нём… Отца госпитализировали, добиться этого маме стоило больших усилий – все больницы были забиты больными туберкулёзом. Но для фронтовика место всё-таки нашлось, хоть и в коридоре.
Не буду описывать тяжелых подробностей болезни отца. В то время от этой болезни вылечивались единицы. Лечащий врач сказал маме: «Хотите спасти мужа и ребёнка – уезжайте из Ленинграда». А куда уезжать, когда нет ни одного уголка, куда можно было бы приехать с больным мужем и грудным ребёнком? Опять помог завод. Маме оформили перевод на родственное предприятие на Урал, в город Белорецк. Врачи посоветовали ехать первыми, оставив пока отца в больнице, чтобы позднее перевезти его на уже обустроенное место. В начале августа 1949 года мы тронулись в путь. А 28 августа маме пришла в Белорецк телеграмма, что муж умер в больнице… На этом печальном событии заканчивается история, написанная мною со слов моих родных – и начинается уже моя…
И всё-таки я что-то помню из своего самого раннего детства. Ведь не могла же я с чужих слов представить качающееся, почему-то кажущееся тёмным и постоянно движущееся узкое помещение. Это качание мне очень не нравилось, и я выражала своё недовольство нытьём и периодическими воплями. Бедные мама и бабушка, бедные соседи по вагону! Не думаю, что такое путешествие доставило им удовольствие...
В Белорецк мы приехали ранним утром. Завод проявил заботу – прислал подводу. Тогда это был в городке основной вид транспорта. Мама говорила, что я очень испугалась лошадиного хвоста и всю дорогу цеплялась за бабушку и ревела: «Баба! Баба!», прося у неё помощи и защиты. Нас привезли к частному домику, где для нас завод снял комнатку. Всего этого я не помню. Но очень скоро мы получили однокомнатную квартиру в четырёхэтажном доме со странным названием ВОХР. Как оказалось, там квартировала вооруженная охрана. Ведь, когда началась война, в Белорецк были эвакуированы Московский завод имени Будённого, Московский завод «Серп и Молот», Одесский и Харцызский заводы. Белорецк был превращён в центр метизной промышленности СССР по производству изделий для танковых, авиационных, артиллерийских заводов. Решением Совнаркома СССР в 1942 году Белорецкий сталепроволочно-канатный завод был объявлен военным заводом № 706 с позывным «Жемчужина». Всё это, конечно, я узнала значительно позднее…
… Из времени переезда в новую квартиру на четвёртом этаже мне запомнился показавшийся очень ярким эпизод – как бабушка выгоняла тараканов из-за батареи. Она кипятила на плите воду в чайниках и плескала её за батарею, а оттуда мчались тараканы всех форм и расцветок. Особенно запомнился мне один – большой и белый. Наверное, он поседел от времени, но мне он показался жутким страшилищем, и память сохранила этот эпизод…
Так началась наша жизнь в Белорецке. Маму часто спрашивали, почему мы не вернулись в Ленинград после смерти отца. И она всегда отвечала, что её тронула до глубины души забота, проявленная руководством завода к приехавшей в незнакомое место семье. Маму пригласил директор, обо всём расспросил и предложил работу инженера в цехе легированной проволоки № 4, потом, очень скоро, был открыт новый, 12-й, цех, и маму перевели туда начальником отделения… Но о Ленинграде она, конечно, скучала, не зря же часто очень грустно напевала: «Над Россиею небо синее, небо синее над Невой. В целом мире нет, нет красивее Ленинграда моего…»
Сначала в своём рассказе я не хотела упоминать деда, ведь я пишу о своих воспоминаниях, а его я совсем не знала. Но подумалось, что выглядеть это будет очень странно: был человек – и ни слова о нём. Дед, как я уже говорила, был сельским учителем, а по совместительству самодеятельным актёром сельского драмтеатра, им же и созданного. В самом начале войны какой-то злопыхатель оклеветал его. Было военное время, разбираться с гражданскими было некогда, и деда отправили в ГУЛАГ. Там он сидел с несколькими профессиональными актёрами, и его мастерство возросло. Когда срок заключения истёк, деду сообщили, где живёт семья, и он приехал в Белорецк. Город ему, привыкшему к южному теплу, не понравился своим суровым климатом, и он стал уговаривать бабушку и маму переехать в Харцизск. Мама уезжать из Белорецка отказалась, а бабушка не бросила нас. Не нравилось деду и то, что в Белорецке ему предлагали любую работу, кроме школы и сцены. Всё же он сидел по 58-й статье, хоть и был реабилитирован - маме пришло два письма с оправдательными документами. В итоге дед уехал в Харцизск один, сказав, что всё-таки будет искать там работу для мамы. Сначала он активно переписывался с семьёй, а потом посылаемые ему фотографии стали возвращаться, изрезанные ножницами. Новая его супруга очень негативно отнеслась к нашему существованию. На многие годы связь с дедом была оборвана, и только когда я была уже студенткой, его третья жена, похоже, женщина добрая, попыталась наладить с нами переписку. Ни бабушка, ни мама не простили его, а тем более я, ведь я обожала бабушку и не понимала, как можно было её предать. От третьей жены деда мы узнали, что в Харцизске он стал известным профессиональным актёром и играл в театре до последнего дня жизни – умер во время спектакля. По её словам, деда похоронили с большими почестями. Вот и всё, что я могу сказать о нём.
Завод помогал всем семьям, имеющим маленьких детей: им привозили молоко, картошку, дрова для топки печей – тогда ещё не было газа. Наши окна выходили во двор, и я любила наблюдать за его жизнью, сидя на подоконнике. Когда машина привозила дрова – остатки от распиловки досок, дети высыпали во двор и выбирали себе из этой кучи палки и дранки – делать мечи. От дров исходил такой замечательный запах! Я очень любила гулять с бабушкой возле этой кучи, надеясь выбрать что-то и для себя, пока её не растащили жители. Но это уже в бытность мою постарше.
А пока, учитывая мою с двух сторон туберкулёзную наследственность, бабушка старалась как можно больше времени проводить со мной на воздухе. Мама работала, она была единственным кормильцем семьи, потому что бабушка не получала пенсию – все её документы сгорели в подожженной фашистами школе. Только намного позднее кто-то подсказал маме, что документы можно восстановить, ведь люди, знающие бабушку, живы. И ей была назначена пенсия.
Мы с бабушкой каждый день гуляли в окрестностях дома, где было много вывесок и плакатов. По этим вывескам бабушка незаметно выучила меня читать. А привезённые мамой из Москвы красочные кубики с буквами ускорили этот процесс.
Когда я стала постарше, нашим излюбленным местом прогулок стал парк. Какой это был чудесный парк, зимою запорошенный белоснежным, чистейшим снегом, а летом… О летнем парке я расскажу позднее, о нём нельзя говорить вкратце…
Зимой, как ни старайся, долго не погуляешь, и бабушка приводила меня домой и читала мне вслух. Как много я узнала благодаря этим чудесным чтениям, как научилась увлекаться, фантазировать, мечтать! Бабушка, мой добрый ангел! Она всегда была рядом, с нею было интересно, спокойно и надёжно… И сейчас, стоит закрыть глаза, и вспоминается то далёкое прошлое, когда они ещё были: мама и бабушка…
… Жар. Тьма. Разноцветные круги перед глазами – закрытыми или открытыми? Не понять. Дышится тяжело и с болью. Но на лоб опускается прохладная рука – и болезнь сразу, одним прыжком, отскакивает в сторону. Бабушка моя… Светлый ангел… Когда она спит? Когда горячечный бред отпускает меня, я вижу её рядом. Всю ночь. А потом – весь день… Мама на работе, она – кормилец. А бабушка – хранительница очага. Весь дом на ней. И я – не очень лёгкое приложение…
Когда болезнь сдаёт позиции, бабушка всё равно со мной. Взобьёт постель, поправит одеяло, сядет рядом и раскроет книжку. И нет уже ни кровати, ни болезни, ни комнаты – мы с нею в фантастическом мире, мы поделили героев и идём по тропкам этого таинственного мира. И я – капитан корабля, плывущего сквозь льды к Северному полюсу. А она – добрый доктор Клоубонни – верный и незаменимый товарищ. И болезнь забыта, только шквальный ветер и ледяные волны вокруг…
Бабушка… Сколько моих неумных детских шалостей скрыто ею от мамы… Разбитая синяя лампа-пампа. Кисточки, отрезанные от нарядной скатерти и рядком разложенные на полу… Как старалась бабушка успеть пришить их обратно до маминого прихода на перерыв – и уберечь меня от заслуженного наказания!
Что двигало мною в такие моменты? Помню только одну объяснимую пакость, от этого не переставшую быть пакостью. Мама принесла ведро подмёрзшей картошки. Бабушка разложила её на пол в кладовке для просушки. И я, из самых лучших побуждений, нашла дуст и посыпала им картошку. С благой целью – чтобы её не съели тараканы. Картошку пришлось выбросить…
Мама… Как она старалась заменить для меня умершего отца! Вырезала мне кораблики из бересты с отличными парусами, чтобы я могла вместе с другими детьми запускать их в глубокие, бурные весенние ручьи, текущие с гор. Выстругала из досок для меня лыжи, сделала палки. А когда убедилась, что я не могу сдвинуться на этих лыжах с места, через какое-то время привезла мне из московской командировки настоящие лыжи с бамбуковыми палками. А позднее и велосипед. Как это было невыносимо тяжело для невысокой хрупкой женщины фактически с одной ногой! Вторая, худенькая и короткая, всего лишь обеспечивала маме возможность ходить, опираясь на пальцы…
Когда я достигла трёх лет, мною овладело неистребимое желание кататься на коньках. Во-первых, мы часто ходили с бабушкой в Верхнее селение на базар и видели, как дети расчищали квадратики льда и носились по нему на коньках. А, во-вторых, рядом с парком был отличный каток, на котором играла в русский хоккей местная команда «Металлург». В свободное от игр время каток поступал в полное распоряжение детей и взрослых. Из-за коньков мама и бабушка спорили. Бабушка была категорически против, как-то я услышала, как она сказала маме: «Хватит с нас и твоей ноги!..» И через какое-то время я поняла, что коньков у меня не будет…
А меж тем приближался Новый год. И однажды мы с мамой поехали к знакомым за ёлкой. Мне легко было говорить "поехали", потому что я лежала на санках на животе и радостно наблюдала, как утоптанный снег исчезает под полозьями. А каково было маме, учитывая её больную ногу, тащить санки с развалившимся на них трёхлетним, вдобавок тепло укутанным, ребёнком? С детским эгоизмом я этого не понимала… Обратно мы возвращались с ёлкой, и уже ёлка ехала на санках, мама эти санки везла, а я шла рядом и придерживала ёлку. Как мы потом затащили её на четвёртый этаж, я не помню. Наверное, в этом деле помогла бабушка. И было бы совсем хорошо, если бы свои санки я несла сама. Но не уверена, что это было так…
Ёлку установили посреди комнаты, и мама с бабушкой долго её украшали, а я носилась рядом, хватала игрушки, дёргала за хвостики хлопушки с конфетти – в общем, мешала им всеми доступными способами. А ёлка получилась такая красивая, с большими разноцветными шарами, множеством фигурок из прессованной ваты, золотыми «солнышками» и «дождиком» из медной проволоки! И как эта чудесная ёлка пахла! Комната сразу превратилась в какой-то сказочный дворец. А на ночь ёлку передвинули так близко к моей кровати, что я от восторга долго не могла заснуть. Встречать Новый год мне ещё не разрешали, но утром, проснувшись, я первым делом полезла под ёлку искать подарок от Деда Мороза. И нашла! Это был непонятный свёрток, обёрнутый шуршащей бумагой. Я схватила его и помчалась в кухню, где тихо разговаривали мама и бабушка. В раскупоривании подарка они приняли активное участие, выдвигая многочисленные гипотезы, что бы это могло быть. Когда мы добрались до промасленной бумаги, бабушка в шутку высказала предположение, что это большая селёдка. Но это были коньки! Настоящие «снегурочки», новенькие, блестящие, смазанные маслом от ржавления и снабжённые комплектом ремешков для крепления на валенки. Моему восторгу не было предела! И в тот же день мама повела меня на каток. По её словам, я почти сразу осторожно заскользила по льду. Но это было не так. Сначала я стояла на месте, не в силах сдвинуться. Потом более взрослые детишки ухватили меня за руки и покатили по льду, подсказывая, как надо толкаться ногами. В итоге, к концу первой тренировки я могла кое-как ползать по льду, но счастью всё равно не было предела!
И потянулись дни, посвящённые катку! В рабочее время на каток меня водила бабушка и стоически мёрзла, пока я носилась по льду, который каждое утро расчищали специальными приспособлениями работники стадиона. Надо признать, что кататься я научилась довольно быстро – валеночки прочно держали щиколотки, а лезвия коньков были отлично заточены. В выходные на каток меня водила мама. И того, что я сломаю ногу, уже никто не боялся. А старшим ребятишкам нравилось брать за руки такого маленького конькобежца – и мчаться на максимальной скорости. Мне оставалось только крепко держаться за их руки – и мчаться вместе с ними, не прилагая для этого ни малейшего труда…
Но зима подошла к концу, повеяли весенние ветра, солнечные лучи стали ярче и теплее. И постепенно каток растаял. Зато появилось новое развлечение – полноводные ручьи, с радостным весенним шумом сбегавшие с гор. И, конечно, как можно было не запускать в эти ручьи кораблики? Каких только корабликов не мастерила мне мама! И простенькие, с треугольным парусом, и двухтрубные пароходы. Но я мечтала о настоящем корабле, увиденном как-то у больших мальчишек. И мама сделала мне корабль. Несколько дней она выстругивала его корпус из деревяшки, потом отшлифовала палубу, сделала борта из вбитых гвоздиков, обтянутых проволокой. У корабля было три мачты с отличными белыми парусами. Пускать корабль в плавание мы пошли с бабушкой. Но для ручья он оказался слишком тяжёл и сразу лёг набок, отказавшись плыть. Тогда мы пошли к глубокой водосточной канаве и запустили корабль в бурлящий поток. Он проплыл несколько метров, перевернулся и, увлекаемый водоворотом под мост, навсегда скрылся в пучине. Мы с бабушкой очень расстроились и договорились сказать маме, что корабль отлично плавал в канаве, но мы не успели спасти его от водоворота…
Именно этой весной я ощутила и на всю жизнь запомнила её непередаваемый запах: талого снега, мокрой коры деревьев, сырых досок, привезённых во двор дома и сгруженных посреди него, оттаивающих огородов. И ни с чем не сравнимого весеннего ветра, ласкающего лицо. А ещё – весенние звёзды. Наверное, именно с той поры я увидела их над головой и влюбилась в звёздное небо сразу – и навсегда…
А бабушка тем временем давала всё новую пищу моей фантазии, читая Жюля Верна по мере того, как выписанные книги прибывали к нам. Мы проплыли с нею вдоль 37-й параллели в поисках капитана Гранта, побывали на Таинственном острове, пережили вместе с капитаном Немо боль его порабощённой Родины и скитания «Наутилуса» в подводном мире. Неправда, что ребёнок не может понять глубины и серьёзности книг для более старшего возраста. Он не только понимает всё, но и воспринимает ярче, глубже, искреннее…
Я уже говорила, что мама старалась сделать всё возможное, чтобы я не чувствовала, что расту без отца. В один прекрасный день она сделала мне качели в дверном проёме между кухней и комнатой. Кто-то из соседей по её просьбе ввернул крепкие крюки в косяк, и мама повесила на них качели из толстых канатов, восхитительно пахнувших дёгтем! В то время всем народом собирали книги для целинников, мы тоже приняли в этом участие, героика освоения целины меня увлекла и, раскачиваясь на своих сразу полюбившихся качелях, я представляла, что еду на целину.
В те годы телевидения в Белорецке ещё не было, зато в каждой квартире был радиоприёмник. Он работал с утра до вечера, и по утрам мы с бабушкой делали передаваемую по радио зарядку. До сих пор помню, как по окончании зарядки объявлялось: «… Музыкальное сопровождение – пианист Родионов», либо: «… пианист Костин». Я это слышала как «пианист Костя» и недоумевала, почему одного пианиста называют по фамилии, а другого – по имени? Потом мы слушали «Угадайку», «Пионерскую зорьку» и множество чудесных песен. У меня даже появилось две любимых: «Едут новосёлы» и «На катке».
Несмотря на множество интересных занятий дома, бабушка регулярно водила меня на прогулку. Когда снег окончательно сошёл, земля подсохла и начала пробиваться первая травка, бабушка начала выводить меня в парк. Это был чудесный парк с танцплощадкой, эстрадой, летним кинотеатром, оранжереей, в которой для парка выращивали восхитительные цветы. Рядом был стадион, тот самый, что зимой становился катком. В парке было два действующих фонтана, позднее при входе в парк построили прекрасную яркую карусель с каретами, зебрами, слонами и жирафами. Рядом продавалось мороженое, вкуснее которого больше я никогда не пробовала…
В этом парке я росла, набиралась сил и, кроме регулярных проверок в тубдиспансере, ничто не напоминало о моей двухсторонней туберкулёзной наследственности.
Летом мы часто запасались продовольствием и уходили по выходным дням в лес. Дорога к лесу круто шла в гору, а с двух сторон стояли аккуратные домики с палисадниками. Летом и осенью эти палисадники пестрели чудесными цветами…
Наверное, если рассказывать всё подряд из того, что я помню, получится очень-очень много. Лучше ограничиться эпизодами, наиболее ярко запечатлевшимися в памяти.
… Летний тёплый и солнечный день. Река, тихо покачивающая лодку. В воде отражается небо с белоснежными облаками. Мы плывём с мамой на лодке, она гребёт, я сижу на корме, свесив ноги в воду, и разглядываю широкие листья лилий и кувшинок, на некотором расстоянии с двух сторон окружающие лодку. То здесь, то там виднеются жёлтые и белые цветы – предмет моей острой зависти. А мама поёт:
«Шуми, золотая, звени, золотая,
Моя золотая тайга…»
Сосновый лес, обступивший реку, вовсе не кажется мне тайгой – он такой светлый, нарядный, красивый… И вдруг из-за дальней горы появляется синий край тучи и раздаётся сердитое: «Гр-р-р!». Как незаметно подкралась гроза! Мама быстрым движением разворачивает лодку – ещё бы, она выросла на Дону – и мы плывём назад. Сдаём лодку на лодочной станции и бежим через мост на другую сторону реки – в Нижнее селение, где наш дом. А туча всё гремит и гремит, да ещё бросается молниями. Но первые тяжёлые капли дождя падают на землю уже у нас за спиной – мы успели вскочить в прохладу подъезда. Поднимаемся на четвёртый этаж, и нас встречает бабушка. К нашему возвращению она приготовила чудесный зелёный борщ – очень любимое мною лакомство. Так вкусно заканчивается наше с мамой путешествие. И гроза за окнами вовсе не страшна…
… Город окружён горами, покрытыми лесом, со всех сторон, а сам он как будто расположился на дне огромной тарелки. По выходным в хорошие дни мы ходим в лес. Втроём поднимаемся в гору, располагаемся на какой-нибудь солнечной полянке, наслаждаемся природой. Когда подходит время обеда, расстилаем скатерть и выкладываем на неё бутерброды, яйца всмятку, капроновый графинчик с водой и три стаканчика из его комплекта. С тех пор я обожаю есть на природе, даже кафе на открытом воздухе милее душе.
А потом мы бродим по лесу и ищем грибы. Грибы находит только мама: у бабушки сильная близорукость с детства, а я крайне нетерпелива и мечусь с одного места на другое. Неумение найти гриб меня сильно огорчает, и мама, жалея меня, подсказывает: «Зайди вон в тот соснячок, там могут быть грибы!» Я мчусь туда и, конечно, нахожу гриб, перед этим замеченный мамой. Как любили они меня, как много для меня делали! И как жаль, что поняла я это значительно позже…
… Мы сидим с бабушкой на диване. Она читает мне Некрасова. Я ещё мала, но стих о пахаре, не убравшем полосу, ранит моё детское сердце очень глубоко. Так ясно представляются эти тяжёлые колосья, склоняющиеся до самой земли, ломающиеся под порывами ветра, стаи птиц над ними. И несчастный пахарь – жив ли он? Или просто болен, и, когда настанет весна, поднимется и выйдет на свежий воздух к своей полосе? Эти строчки я и сейчас не могу читать без боли в душе. Может быть, уже тогда в судьбе этого пахаря я видела то злое и неизбежное, чего ещё не могла понять до конца…
… Но ребёнок не способен надолго сохранять в душе печальные мысли. Мы сходили всей семьёй в кино на «Повесть о настоящем человеке» - и я загорелась невероятным, непередаваемым увлечением! Конечно, я буду только лётчиком! Таким, как Алексей Мересьев! И вот уже в комнате перевёрнуты стулья, из них сделано подобие самолёта, и я в кабине - иду на таран фашистского «Юнкерса»! Кто разделял мои безудержные фантазии? Конечно, бабушка! Извечная подруга всех моих выдумок и проказ. И как незаметно она умела, разделяя эти фантазии, направить их в правильное русло!
Алексей Маресьев стал первым настоящим моим героем, и образ этот не потускнел на протяжении всей жизни, хоть к нему и добавились другие, не менее увлекавшие меня герои – и жизненные, и книжные…
… А тем временем незаметно пришла мне пора идти в школу. Бабушка сшила коричневое платье с чёрным и белым фартучками, мама купила портфель. К первому классу мои вихры уже изрядно отрасли и позволяли заплести две средней длины косички.
К сожалению, я плохо запомнила первое сентября своего первого класса. Помню только, что мама вела меня за руку к школе, а вокруг этого уютного деревянного двухэтажного здания бушевало море цветов. Но зато остальные два года, проведённые в школе №4, находившейся в Нижнем селении, оставили в моей душе неизгладимый отпечаток радости, справедливости и интересных дел. Я очень любила и уважала свою первую учительницу Татьяну Геннадиевну Камаллетдинову. Молодая, строгая, очень справедливая (никаких любимчиков!), способная на шутку в нужный момент (« У кого это там так громко букварь разговаривает?»), она сделала учёбу ярким и радостным занятием. Несмотря на то, что к первому классу я умела и читать, и писать, и считать, на уроках мне было интересно. А мои ранние умения сначала сыграли со мной злую шутку. Зная и умея то, что требовала учительница, я спешила это выполнить, не заботясь об аккуратности написания. И первыми моими оценками были четыре по арифметике и три по письму. Как стыдила меня мама! И поняв, что слов не хватит, самолично взялась за контроль моих домашних заданий. А на улице, как специально, стояла долгая тёплая осень, и во дворе уже носились, играя, мои подруги. Открыв тетрадь по письму, мама строго сказала: «Перепиши!» Предложение было простое: «У Захара куры. Хорь напал на кур». Но мы ещё только начали привыкать к чернилам, поэтому, аккуратно выведя требуемое, я неожиданно поставила вместо точки жирную кляксу. Мама молча вырвала испорченный лист и вставила новый из чистой тетради: «Переписывай!» Я, конечно, очень старалась, но перед глазами стоял двор, где так весело резвились девчонки. И когда я с довольным видом осторожно отложила ручку в сторону, мама возмущённо воскликнула: «Это что ещё за хАрь? Что-то я не слышала о таком животном!» Когда чистый лист заново был вставлен в тетрадь, и к хорю вернулось его исконное название, на улице уже начало темнеть и девчонки разошлись по домам. Зато с той поры по письму у меня были одни пятёрки…
… Очень раннее зимнее утро. За окнами темнота. Но бабушка по моей просьбе, а точнее, долгому и упорному упрашиванию, согласилась разбудить меня в шесть часов утра. Спать хочется жутко, но я радостно и очень быстро вскакиваю с постели и одеваюсь. Мы ждём маму из командировки. А попутно учим заданное на дом «Бородино». Стихотворение само по себе очень нравится мне, но когда учить помогает бабушка, занятие делается восхитительно увлекательным, ведь бабушка ещё и рассказывает мне о том времени. Мне кажется, бабушка знает всё. Она так много читает: книг, журналов, газет – и всё ей интересно. Забегая вперёд, могу сказать, что в старших классах, когда нам по географии зарубежных стран задавали на дом обзор международного положения, а мне было не интересно рыться в газетах, бабушка, пока я обедала перед уроками, подробно информировала меня о том, что творится в мире. Конечно же, я делилась полученными знаниями с одноклассниками, и наш класс был у учителя на хорошем счету.
Итак, изучение «Бородина» идёт полным ходом, но мы с бабушкой ещё и чутко прислушиваемся к звукам открывающейся двери подъезда, к шагам на лестнице. Мы ждём. И когда, наконец, раздаётся долгожданный стук в дверь, мы срываемся с места и мчимся открывать. Мама, румяная с мороза, запорошенная снегом, обнимает нас. И начинается чудесный разговор за чашкой утреннего чая, а потом мама открывает чемодан и достаёт оттуда множество замечательных вещей: снизку невероятно вкусных маленьких московских сушек с маком, ещё одну снизку – сушеные белые грибы для супа, подарки для бабушки, подарки для меня. И я с восторгом смотрю на маленькие круглые часики на чёрном лакированном ремешке. Пусть они пока игрушечные, но так похожи на настоящие! И стрелочки их можно переводить!
Так хочется ещё хоть немного поговорить с мамой, но за окнами уже светлеет и пора собираться в школу…
К сожалению, в этой чудесной школе, где мне нравилось абсолютно всё, мне довелось учиться всего два года. Нам пришлось переехать в Верхнее селение, потому что маму направили на работу в промышленный отдел Горкома партии. В партию мама вступила ещё в институте по рекомендации трёх профессоров. Я была ещё очень мала, чтобы понять, что маму коммунисты завода очень уважали и оказали ей такое доверие. Мне уезжать из полюбившегося Нижнего селения, от привычной и любимой школы, от подруг очень не хотелось. Не хотелось и маме покидать полюбившийся завод. Но решение партии – закон. Нам дали квартиру недалеко от маминого нового места работы, и первого сентября я пошла в третий класс городской школы №1. Здесь всё было иначе. Школа была десятилеткой, размещалась в огромном здании, а все ученики класса, куда меня приняли, уже были пионерами. В моей прежней школе второклассников в пионеры ещё не принимали, и в новом классе я оказалась без алого галстука единственной. Ко мне немедленно стали подбегать ребята с вопросом: «Почему ты ещё не пионерка? Ты на двойки учишься? Или хулиганка?» Не могла же я ответить, что в моём табеле одни пятёрки. Это показалось мне нескромным. К тому же, принимая мои документы у мамы, новая учительница сказала: «Готовьтесь к тому, что здесь у неё таких оценок не будет. Всё-таки, это лучшая школа города!» А, на мой неискушённый взгляд, лучшей она совсем не была. В прежней школе на уроках царила дисциплина, мы сидели, сложив руки на парте одна над другой, как положено. И, если нужно было ответить, правая рука поднималась, не отрывая локтя от парты. Здесь же, желая ответить, ребята скакали от нетерпения, тянули руку к потолку, да ещё кричали: «Юльсан! Юльсан!» Сначала я даже не поняла, что это слово – производное от имени учительницы: Юлия Александровна. В общем, всё было иначе. Но ребята в классе были хорошие, дружные, и ко мне, испуганной новенькой, отнеслись приветливо. Правда, перевоспитаться я так и не сумела, и до пятого класса, когда учителей стало много - по разным предметам разные – чувствовала себя чужой. Правда, очень быстро у меня появилась подруга, с которой мы неразлучны по сей день. Но это уже история обо мне – совсем другая история. Скажу только, что в пионеры меня приняли прямо в классе, а не на торжественной линейке, как это было в прежней школе и как об этом мечталось. Но, всё равно, навсегда осталось чувство счастья и гордости, которое я испытывала, идя по улице в пионерском галстуке. Его концы, развеваемые встречным ветром, ласково касались моего лица, и весь мир казался мне прекрасным!..
… На этом, наверное, пора закончить, ведь иначе всё больше слов будет обо мне, а я хотела рассказать о моих любимых людях. Мама очень быстро стала заведующей промышленным отделом, затем – вторым секретарём, ответственным за работу промышленности. Бабушка продолжала вести хозяйство дома, создавая непередаваемую атмосферу тепла, доброты и уюта…
Ушла бабушка рано, не дожив нескольких дней до семидесяти четырёх лет. Ей бы ещё жить и жить… Ушла стоически, без стона и вздоха, чему очень удивлялись лечившие её врачи. Прошли годы. Старый цементный памятник дал трещины, и я заменила его новым, мраморным. Мастер-гравёр забраковал принесённую мною увеличенную фотографию, и выбрал маленькую, отклеенную с паспорта. И когда мы с мужем увидели результат, то долго молчали. Потом муж сказал: «У неё лицо святой…» Не знаю, как художнику-гравёру удалось понять суть незнакомого человека, но он сумел в гравюре передать бабушкину сущность: великую доброту, бесконечное терпение и любовь к людям…
Мама прожила долгую и плодотворную жизнь, не приняв инвалидности, никогда не позволяя делать себе поблажки. Всегда была с людьми и на субботниках, и на объектах, и на стройках – там, где была нужна. Уйдя на пенсию, посвятила себя воспитанию нашей дочери, при этом состояла в комиссии по делам трудных подростков при школе, возглавляла первичную партийную организацию пенсионеров. После разрушения Советского Союза она первой дала объявление в газету о восстановлении в городе коммунистической партии – КПРФ. И вдвоём с коллегой провела перерегистрацию коммунистов, не пожелавших выйти из партии. То, что она никогда не щадила себя, сказалось. Отказали ноги. Итог – инвалидность первой группы и жизнь в стенах однокомнатной квартиры. Это было очень непросто для активного человека. Но мама боролась с недугом до последнего, снова, как в детстве, передвигалась по квартире, опираясь на табуретку, всё старалась делать сама, чтобы никого не обременять… Она была человеком сильным, гордым, чистым, бессребреником в полном смысле этого слова.
Ушла из жизни она, не дожив пяти месяцев до 90 лет.
Общепринято, что на звание Почётного гражданина города человека выдвигает коллектив, в котором он работал. И вдруг случилось неожиданное: жильцы маминого дома создали инициативную группу и собрали по городу огромное количество подписей с просьбой присудить ей это звание посмертно и установить на доме, где она жила, мемориальную доску. С таким заявлением они обратились к городским властям. И власти не решились отказать простым людям. Маме, родившейся на Дону, учившейся в Москве, приехавшей в Белорецк из Ленинграда, было присуждено звание Почётного Гражданина города Белорецка – посмертно. Я на всю жизнь благодарна этим людям. То, что они сделали, всегда отзывается в сердце теплом. И, пока я жива, живы в нём три человека, подарившие мне жизнь и счастье: бабушка, мама и отец…