Место у нас стало тихое, опустелое. Когда-то деревня была, народ землю пахал, рожь растил, скотину разводил, в храм ходил, свадьбы играл, веселился по праздникам…. Нынче все стихло. Уныние поселилось в наших краях. Мне-то, конечно, что с того, я привыкла быть сама по себе, живу одна, особняком. Только все же веселее, когда люди вокруг копошатся, дела делают. Детвора шумит, скотина пасется. Жизнь, в общем, идет, и всюду кипит работа. Края наши довольно суровые, хотя, если привыкнуть, то вполне даже благоприятные и обильные. С голоду помереть невозможно, если не лениться. Ягоды, грибы, рыба, дичь – все в изобилии. Зима, конечно, не даст отдохнуть, присесть. Морозы, снег, холод, вода, дрова, еда - все требует работы. На печку прилечь некогда. Но, если шевелиться изо дня в день – все идет как по маслу и можно даже на красоту взглянуть нашу сказочную. Белое безмолвие, лунный свет, синие тени, запах хвои и искрящиеся перекаты сугробов за оградой.
Я живу одна, и так было всегда после ухода Бабушки. Вся деревня стоит на Малом Леликовском, а мы с Бабушкой – на Большом. Нам так удобнее, и, как говаривала Бабуля, от людей лучше жить поодаль, чтоб не пугались и не догадывались о том, кто мы, да что мы. Так и сложилось, что мы одни живем напротив деревни через протоку, которая сделана с бродом для людей и скота, чтобы легко можно было переправлять в случае необходимости коров или другую скотину с малого острова на большой. На Малом то вся земля возделана, а на Большом – леса, луга пастбища, на полянах – грибы и ягоды, сколько хочешь. Ну а наш дом как раз у этой пережабины рукотворной и стоит.
Как я уже говорила, мы сильно не светились, не задавались никогда, да и чем задаваться-то? Наше предназначение, как говорила Бабуля, – любить всех вокруг и помогать по мере необходимости. Только делать это незаметно для них, чтоб не напугать. Они ведь как дети, если почуют что мы другие, - ничего кроме беды с испугу не наделают. А иногда всякое случается, и спасти кого надо и вызволить из западни какой-то, да так, чтобы не заподозрили о наших умениях и возможностях.
Откуда так повелось, я толком не знаю. Бабуля много об этом говорила, да я мала была еще. Мало что запомнила. А история-то наша очень древняя. Тысячелетия, – говаривала Бабуля и плакала почему-то всегда. Меня это смешило, но из уважения к любимой я виду не подавала и делала внимательное лицо, мол, слушаю. А она рассказывала такие истории – не придумаешь. По нашим краям ходили такие слоны лохматые, как медведи. Нынешних слонов-то я знала, по картинкам, но чтоб лохматых, да привычных к нашим зимам не представляла. Она все сокрушалась, что век ее на исходе, а я не все могу понять, запомнить, воспринять.
Я серьезно кивала, делала вид, что слушаю про теплые земли на севере, гору Меру и людей нашего роду-племени. Летающих по воздуху, знающих язык зверей и умеющих двигать горы. Рассказы бабушки были загадочны, нереальны и напоминали сказки, которые люди рассказывали, развлекая детвору. Я слушала, прекрасно понимая, что так не бывает, но, может быть, все-таки было когда-то, ведь когда-то все могло быть?
Однажды я залезла на черемуху поесть спелых ягод и сорвалась с ветки. Она подломилась, но не сломалась, у черемухи гибкие ветки. Я хоть и полетела вниз, но успела сгруппироваться так, чтобы приземлиться на ноги. Вдруг вижу, что падаю прямо на ежика. Я успела только испугаться, что этого делать никак нельзя, и вдруг, чувствую, что зависла в полуаршине над ним. Какая-то сила во мне, как во сне, заставила остановиться и затем плавно опуститься рядом на землю. Чувство невесомости поразило и озадачило. Захотелось испытать его еще раз и я начала прыгать с небольшой высоты, но ничего не выходило. Наконец мне удалось вообразить себя невесомой, внутренне как-то собраться. Я зависла над травой на какое-то время, пока не рухнула как мешок. Так случайно я делала открытия, о которых никто не должен знать….
Однажды провалилась с берега в воду. Глубоко ушла и вдруг почувствовала, что могу сколь угодно находиться под водой, и даже рассмотрела, как щука с меня ростом охотится на плотву, вылетая из своей засады под корягой и молниеносно хватая зазевавшуюся рыбешку. Я так увлеклась, что проторчала под водой долго, пока не замерзла. Я могла «вылупить» глаза, и они, как яблоки плавали на ниточках рядом с лицом, смешно таращась на подводный мир.
Бабуля ушла к предкам в мир иной. Одиночество обрушилось на меня как сугроб и придавило. Я так и не успела толком уяснить, что я такое, зачем и почему здесь. Страх одиночества, любовь и паника сжимали мое сердце. Она говорила, что мы должны гармонизировать природу, иначе край начнет приходить в упадок. Что значит, «гармонизировать»? Как, зачем, каким образом, - я не понимала. Она переходила на такой язык, который был сложен и непонятен. Ясно, что людям и природе мы должны помогать. Мы смотрители, наблюдатели. По мелочам все должны делать сами. Например, она рассказала мне историю, которая запомнилась особо потому только, что я гадов с детства не люблю.
Вся наша округа полна змей самых разнообразных. Когда люди обживали наш остров, то земледельцы, дети и домочадцы частенько от змей страдали. Бабуля придумала, как от них избавиться, чтоб никто не догадался. Она изменила свою внешность и явилась на остров в виде седого монаха-странника. Он пожил лето на острове, помогал людям советами, молитвами, лечением травами, наложением рук. Однажды он сказал, что за радушие и благочестие местного народа он проведет обряд изгнания с острова ядовитых змей и прочей нечисти.
Это предание передается из поколения в поколение до сих пор. И правда, с тех пор на острове ядовитых змей не встречалось. Как бабушка это сделала, не знаю, только ее хитрый прищур говорил о том, как много она могла так вот незаметно изменить. Я спрашивала: «Ну а что же ты не удалила змей с нашего-то острова?» А она отвечает: «Нам это ни к чему, а избранность Малого Леликовского острова тем только ценнее». И правда, нас ведь змеи и так не трогают, зато Малый Леликовский слывет уже сто лет как остров особый.
По серьезным проблемам призывать Борейцев. Кто они такие, не знаю. Ясно, что они более сильные и могущественные. Даже плиты каменные могут двигать. Их можно вызвать, раньше как-то это все работало, теперь не знаю. Бабуля говорила, что их можно призвать, не открывая рта, через портал, но как, я не поняла. Пробовала, но ничего не вышло. Может что-то напутала в манипуляциях. Она сказала, что с взрослением еще многое придет и откроется. И еще наказала строго-настрого жить тихо, как все, и ждать откровения.
Какое такое «откровение»? Не знаю. Жду уже лет пятьдесят. Для нас это не так много, а вот людишки-то за это время поменялись, их век намного короче. Деревня опустела, дети стали взрослыми, а старики ушли к предкам. Остров зарос буйными травами, и я частенько стала оставаться одна-одинешенька на всю округу. Мне-то ничего, то мишка придет, я с ним могу поговорить, и волков поставить на место, чтобы не безобразничали. Мое хозяйство никто, конечно и тронуть не смеет. Могу невзначай зашибить – взглядом. Суд среди лесных жителей могу чинить, да они мне и так не перечат. В наших краях, благодаря Бабуле, все обитатели смирные. Да и в водах порядок поддержать, если надо. Но чувствую, все это не то. Откровение не приходит, хоть ты тресни. А может все пришло в упадок, там, в Метрополии на горе Меру? Было предание, говорила бабуля о гибели вселенской, от чего все волосатые слоны погибли и множество других тварей, только отдельные люди уцелели. И то, только те, которые были вне метрополии. Наблюдатели, смотрители, глядетели и прочий народ, живущий по окраинам. Было что-то страшное, то ли землетрясение, то ли космическое столкновение. Выгорели леса. Суша погрузилась под воду, а где-то вспучилась из воды. Изменился климат, наступили ледники. Но это со слов бабушки… Я наблюдаю этот мир как нечто неизменное и родное, и не верится, что что-то страшное когда-то было.
Последнее время в наши края повадились два брата. И на вертолете прилетали, и остров весь облазили и острова по соседству. Искали место под дом. Поскольку наш край совсем опустел, я исподволь наблюдала за ними. Место они нашли на северном, противоположном от нас, берегу. Этот берег отличался своей нетронутой красотой и уединенностью. Построили дом и баню и поставили еще несколько избушек попроще вдоль берега. Две пристани. Корабль целый год подвозил, то материалы, то рабочих, то дрова. Поскольку народу на острове и летом-то бывает не более пяти человек, а зимой и вообще никого, я наблюдала за ними, не обнаруживая себя, как обычно. Они меня заинтересовали своим упорством и удивили, что свой выбор сделали именно у нас. Значит, не зря Бабуля «гармонизировала» эти места лет 300, а то и больше….
******
ГЕНЯ
С возрастом стали приходить какие-то новые состояния, да еще почему-то по ночам. Нереальность привычного мира белой ночью, где все выглядит как параллельная реальность, такая же, только без людей. Одна половина сознания как бы понимает, что это просто ночь, когда люди спят. Другую половину одолевает ощущение одиночества, когда весь свет и ты один на один. Мистика какая-то. Может, старею? Может, здесь по-иному чувствую время и реальность, - не знаю, только эти минуты одиночества высекают какие-то «бредовые» мысли и ощущения. Эти мысли накатывают после невольного пробуждения, когда хочется в туалет, освободить мочевой пузырь. В туалете есть небольшое окно и, каждый раз, заглядывая в него, вдруг с какой-то особой ясностью видишь одушевленность мира, которого, конечно, раньше не замечал. Он смотрит на тебя, молча и отстраненно, как на вошь. Мир мне всегда казался неодушевленной декорацией вокруг себя любимого. А тут ощущаешь себя этаким зловредным комаром среди деревьев, глядящих, сквозь утренний туман, молча и брезгливо. Для суетливого комара, каким представляюсь я, эти деревья - знаки вековой незыблемости. Остро понимаешь, что когда тебя не станет, они так же будут стоять и смотреть. В разнотравье угадываются гряды валунов, заботливо убранные когда-то землепашцами с полей, матерые, вековые, покрытые мхами и лишайниками. Они, в свою очередь, снисходительно смотрят на столетние можжевельники, которые даже среди деревьев считаются долгожителями, а людишек вообще не замечают. Эти камни помнят ледник, который их перекатывал, тащил сотни лет откуда-то с самого севера, пока не иссяк, оставив здесь, на острове, как материальное послание другого мира. Представилось Время как матрешка, в которой для каждой твари предусмотрен свой временной масштаб. Камень, дерево, человек, насекомое, инфузория. Все проживают свою жизнь, полную невзгод и коллизий: рождение, отрочество, взросление, размножение, старость, смерть. В то время, как человек проживет год, какой-нибудь паук проживет свой век.
Мне совсем не хочется об этом думать, да и не так уж все это оригинально, но я невольно впадаю в философское состояние почему-то именно здесь, на острове, и именно белыми ночами, когда проклятый простатит гонит среди ночи в туалет, освободить мочевой пузырь. Стоя у окна и блаженно его освобождая, невольно наблюдаю этот одушевленный пейзаж за окном. Силуэты можжевельников, огромные, как деревья, травы по грудь, редкие пушистые ели и березы, растворяющиеся в утренней мгле и слоях тумана, мощные гряды валунов, с зарослями иван-чая, малины, буйным разнотравьем, вольготно разросшимся на некогда возделанных землях.
Пронзает мысль: «Тебя не будет, а они все так же будут стоять, и смотреться в эти закаты и восходы, всегда разные, как в калейдоскопе». Опять мысль не оригинальная, но горькая оттого, что ты никакой не царь природы, и роль твоя в этом мире не больше комариной. Во всяком случае, вреда от тебя гораздо больше. После тебя еще кто-то должен очищать воду, воздух насытить кислородом, залечивать раны на земле травами и мхами.
Не смотря на такие минуты грусти на острове всегда хорошо. Он меняет состояние ума и души. Вдруг приходят в голову незваные размышления о времени и жизни. В других местах и состояниях ты просто суетен и озабочен насущными делами. На небо некогда взглянуть, зато здесь оно тебя буквально «терроризирует» россыпями звезд и всполохами северных сияний.
Может сентиментальность возрастная настигает? Не знаю, только мироощущение жизни здесь какое-то особенное.
Я здесь родился и полюбил этот край, не желая того, и без всякого пафоса. Предки, наш род, все как-то связалось с Карелией. Я много где побывал, от Америки до Австралии, много повидал и в России. Но, может быть, в силу консервативности так и остался приверженцем этого края, малолюдного, дикого, сурового и очень чистого. Поэтому во второй половине жизненного цикла захотелось создать некое место, куда можно возвращаться вновь и вновь, когда ностальгия становится нестерпимой.
Климат, природа, много воды, камня, низкая рельефная облачность, яркие краски неба и воды. Все, хоть и сурово, но пронзительно контрастно, красиво и задушевно. Без южной роскоши и слащавости. Наш пудожский дом, на котором, собственно, и сосредоточены были все воспоминания о детстве, роде, бабушке, большой семье, к тому времени исчез, и Пудож сразу опустел для нас всех, осиротевших отпрысков рода Смирновых. Поэтому мы с двоюродным братом Федором, сдружившись еще в детстве, долго искали место, которое воплощало бы в себе все лучшее, что мы любили и любим. В качестве географической и архитектурной привязки были выбраны Кижи. Точнее, соседние с ним острова. Малый Леликовский остров изначально не рассматривался. На нем сохранились остатки деревни, и потомки коренных жителей летом приезжали сюда как на дачу. Они ютились в крохотных дощатых лачужках, притулившихся к огромным покосившимся двухэтажным домам предков, почерневшим, с заколоченными глазницами окон. Пигмеи, греющиеся в тени великих пращуров. Так это выглядит сегодня. Зрелище было удручающим! Поэтому мы с Федором возможность построиться здесь даже не рассматривали.
Однако попытки найти иное место на других островах почему-то не получались. Когда же, один из отпрысков рода Клееровых, живших еще до революции на малом Леликовском, рассказал нам историю своих предков, краски стали оживать. Показал остатки каменного дома, единственного на всю округу и церковь, построенную его дедом, знаменитым купцом, рядом с которой был и похоронен. Рассказал особенности острова, хорошо проветриваемого, с оставленными крестьянами можжевеловыми деревьями, отпугивающими комаров, аномальном микроклимате, поскольку Большой Леликовский прикрывал его от ветров Большого Онего, и удивительном для этого региона отсутствием змей, начала формироваться уверенность, что строиться надо здесь. После этого осознания уже легко пришло решение расположиться на другом, безлюдном конце острова, где никаких следов человеческой деятельности не было и нет. Скала, уходящая в воду, и прекрасный вид на закаты, шхеры, окружающие острова. Прибрежная треста, смягчающая переход от водной глади к скале. Все носило вид живой картины, просящейся на полотно. Я как архитектор, ставящий везде и всегда чувство прекрасного на первое место, сразу оценил законченность этого пейзажа, где небо, земля и остров создавали классическую картину русского Севера.
Не прошло и трех лет, как на этом сказочном месте гармонично вписался двухэтажный дом, с видом на удивительной красоты лагуну среди кижских шхер. Закаты и восходы никогда не повторялись и, если бы их можно было заснять на ленту, получился бы совсем нескучный фильм с бесконечной сменой картин на фоне одного пейзажа. Мы с Федей и потом много раз возвращались к вопросу, «где надо было строиться?», но всегда убеждались, что выбор был единственно верным, хотя и неожиданным. С этого момента влюбленность в эти места только начинала усиливаться.
Кижские шхеры, прекрасная рыбалка, оглушительные пейзажи, тишина и покой. К этому добавилось, постоянное необъяснимо радостное состояние, почти эйфория во время пребывания на острове. Приподнятое состояние охватывало всех, кто сюда попадал. Потом, в качестве послевкусия, это очарование обязательно возвращалось ностальгией. Сюда хотелось снова и снова. Так я утвердился в уникальности этого места. Теперь говорят, что здесь «особая аура». Эту банальную фразу повторяют буквально все, кто здесь побывал.
Экологи, приглашенные Федором, сказали, что на острове имеются растения, которые давно занесены в Красную книгу Карелии. Можжевельники, оставленные землепашцами в прошлом веке для улучшения местной экологии, разрослись до размеров, не встречающихся ни на юге, ни на севере. Это уже были не кусты, а небольшие кипарисы. Диаметр ствола достигал 20-30 см. Отсутствие змей на острове вообще не поддавалось разумному объяснению, а легенда выглядела наивно. Змей действительно не было, хотя во всей округе они водились во множестве и, умея прекрасно плавать, могли здесь оказаться без труда. Наличие месторождений шунгита или какой-нибудь магнитной аномалии могло бы лучше объяснить этот феномен, но не было специалистов, которые могли бы это установить.
Сюда надо добавить эйфорическое состояние, которое Вас не покидает все время пребывания на острове. Алкоголь здесь не действует, во всяком случае, его влияние так ослаблено, что опьянение не наступает никогда.
Все эти факты как бы свидетельствуют, что остров, как и возможно некоторые другие в Кижских шхерах, являются осколками некой системы, отмеченной избранностью, точнее эта избранность создана, возможно, давным-давно для каких-то неведомых целей.
Вот такие бредовые мысли не дают уснуть нормальным людям белыми ночами в мертвой тишине и безмолвии….
******
АРИНА
Хорошо когда ветерок пробегает по воде этакой мелкой рябью. Как будто перышком воздух кто-то взмахнул. Вся живность радуется, потому что всякая живность в природе и есть жизнь. Отсутствие движения означает мертвечину…. Даже камни прячут за своей неподвижностью жгучее любопытство. Благодаря этому любопытству за тысячи лет они накапливают немало удивительных картин. Я эти картины люблю просматривать, когда есть время. Каждый камень – это концентрат любопытства, накапливающий впечатления по капле в год, а то и в сто лет. Эти эстеты готовы пролежать сто лет без движения только ради одного красивого кадра – в этом смысл их существования, любопытство – их главный инстинкт. Вообще красота, эстетика, - это самая высшая ценность в мире и ее кто-то должен оценить, запечатлеть, а иначе, зачем все это? Красота является главной целью всего на свете. Все понимают красоту по-своему, соразмерно своему развитию и интеллекту. На одной из самых низких ступеней этого понимания находится человек. Вместо того, чтобы прислушиваться к себе, развивать чутье, интуицию, внутреннее зрение, - человек изобретал лук, копье, соху, и в тяжких трудах добывал себе пропитание и жалкий комфорт жизни. Между тем всевозможные блага разлиты кругом в виде тонких субстанций. Для человека, как высшей формы животного мира, устремления должны быть направлены на информационные поля, где разлито самое главное, о том, что и как устроено, что будет, что может быть, и что уже было…. Человеку изначально было назначено сыграть ключевую роль в битве за гармонию и красоту. Он единственный, кто, обладая творческим потенциалом, мог поднять красоту на новые уровни, не привязывая ее к функции, как это происходит в природе, где красота является продолжением целесообразности.
Они всегда идут по пути создания облегчающих жизнь орудий и приспособлений. Вместо того чтобы совершенствовать себя, они делают костыли и подпорки, которые в конечном итоге делают их более слабыми и беспомощными.
Эта мода уже приобрела формы целой цивилизации, системы выживания и процветания. Делая примитивные машины, орудия и приспособления, которыми они себя окружают, люди окончательно забивают зачатки естественных механизмов адаптации. Чего проще не пахать землю, мучая себя и лошадь, а получать питание от солнца в виде чистой энергии через хлорофилл или другие источники? Они похожи на слепых, умирающих с голоду, перебиваясь какой-нибудь редькой или репой, когда еда разлита всюду вокруг. Ее нужно только уметь взять, как это делают деревья, например. Нет, они выбрали для себя самый тяжелый и примитивный способ добычи. Выращивать, перерабатывать, обрабатывать и, наконец, потреблять. Еще хуже – убивать себе подобных, более слабых. А энергия жизни, она разлита всюду. Ее - море, океан, надо только уметь взять. Нет, они будут бегать с палками и железками, и все делать в поте лица. Конечно, это все просто, когда знаешь, - а они слепы. Теперь все зашло так далеко, что люди без «гаджетов» вообще не могут. Материализм принял тотальные окостенелые формы и стал необратим. Экстрасенсы, медиумы, колдуны, маги и прочие провидцы стали клоунами на фоне махрового материализма. А они, между прочим, могли бы стать мостиком в иной мир, свободный от всей этой грубятины, превращающей человека из венца природы в непрерывно деградирующего пользователя «гаджетов» и оскверняющего все вокруг себя.
******
МЯЛЬ
Да надоело все! Ходят, ходят, топчут, шумят, а на самом деле в своей наивности не поднимаются выше собственного несовершенства. В поте лица зарабатывают хлеб свой, рожают в муках, жрут и жрут бесконечно, смотреть тошно. Я тоже до поры таким вот был. Только еще беспутней, тупей и ленивей. На природе, правда, всегда становилось жалко всех и вся, заодно и себя непутевого и бестолкового. Однажды с тяжкого похмелья сказал себе: «Все, я так больше не могу и не хочу». Сказал и ушел в лес, да так, что дороги назад не стало. Уж не знаю, или ее просто не стало или ее кто-то закрыл. Только когда уже совсем умирать собрался, вдруг услышал голос: «Посиди, подумай». Что за черт? Я понял, что это не галлюцинация. Да-да, в тайге и как будто внутренний голос. Похмелье, отравление, белая горячка, бзик? – да нет, голос внутренний и какой-то уверенный, не терпящий возражений. «Сядь и подумай» - тихо, но твердо прозвучал голос опять. Я оцепенел как в обмороке и поплыл в пространство. Откуда ни возьмись, светящиеся шары и точки облепили меня как коконом, отрезая от внешнего мира. Не успев испугаться, принимая неизбежное, я расслабился и покорился, решив, что это тот самый конец, который я так призывал, отчаявшись обрести себя. Ослепительный кокон закрутился вокруг меня все быстрее, пока не поглотил целиком. Я перестал себя ощущать как суверенную особь, зато как будто растворился в этом лесу, с трудом ощущая границы самого себя. Солнечные лучи пронизывали мое естество, давая ощущение довольства и силы, отдаленно напоминая сытость. Я стал островом Мяль, и каждой клеточкой ощущал его целиком и в частностях. Хвоинки, листва, гнезда куропаток, накатывающие на берега мелкие волны, грибы, разросшиеся по всему телу. Сейчас это были лисички, но я знал, что потом за ними пойдут подосиновики и подберезовики, а потом уже белые и грузди. В конце сезона пойдут опята. Это знание наполнило меня ощущением довольства и полноты жизни. Жизнь – что это такое? Это сложный процесс от молекул до глобального мира, со всеми его структурами, излучениями и метаморфозами. Ух, здорово. Я ощутил себя чем-то полезным и значительным, вплетенным в важную цепь причинно-следственных связей. Я наслаждался солнечным дождем, пронизывающим мою нынешнюю сущность вплоть до материковых пород. Внутренним зрением я легко фокусировал внимание то на клеточную структуру листвы, то на живые нити микромицетов, то наблюдал восход в том еще привычном виде былой человеческой сущности, которая стала теперь лишь малой частицей того многослойного восприятия, каким я теперь обладал. Диапазон этого восприятия мог перемещаться от планетарного до молекулярного масштабов, и это не так умозрительно как у людей, а воочию, предметно, выпукло и объемно. В этом упоительном состоянии был только один, омрачающий человеческую мою сущность момент – одиночество. Однако и это оказалось не так фатально – я был не один. На соседних островах обитали подобные мне сущности. Лесовики, кикиморы, фавны, паны, - их было много, и только с людским прошлым совсем единицы. Эта, с позволения сказать, община активно коммуницировала между собой. Я это понял, когда меня начали поздравлять с перерождением. В местной иерархии я, конечно, находился на нижней ступени, но, щадя самолюбие, мне об этом никто не говорил. Подразумевалось, что путь к совершенству хоть и бесконечен, но открыт. В данном регионе заонежских шхер всем нашим пестрым сообществом заправляла Гиперборейка Арина с Большого Леликовского. Не смотря на то, что она была малолетка и полукровка, потерявшая связь с центром, ее главенство никто даже и не пытался оспаривать – она была в абсолютном авторитете, т.к. могла и умела гораздо больше, чем кто-либо из нас. О многих своих уменьях она только догадывалась, не умея их открыть, зато мы все чувствовали ее потенциал, и понимали, на каком высоком уровне он находится.
Именно Арина транслировала мне свое пожелание особо приветить группу людишек с Малого Леликовского, которые, изредка наезжая сюда, активно занимались рыбалкой по всей нашей округе. Это были забавные люди, не такие как местные аборигены, равнодушные к красоте, задавленные каждодневным трудом ради выживания. Это были люди успешные, приехавшие сюда для наслаждения…. Иногда они привозили с собой целый корабль родственников от детей до старших поколений только для того, чтобы насладиться местными красотами. Она присматривала, чтобы у них в достатке было рыбы, ягод и грибов. По воле Бабули, еще с давних времен остров Мяль отвечал за грибы, а значит, теперь и я должен был обеспечивать их урожайность и ассортимент. Желая получше выполнить поручение, я завалил их лисичками, и они, сидя за самодельным столиком, еще Бабулиной работы, долго поднимали тосты в мою честь. Потом еще два дня чистили, жарили и парили собранный урожай, прославляя наш край и, в конечном итоге, мой подарок.
Мне были симпатичны эти веселые люди, как я, безотчетно любящие лес, рыбалку и все, что с этим связано. Их отличал особый уровень эстетства во всех занятиях, и это было ново. Их эстетство, видимо и сыскало благосклонность Арины. Они много ловили, не уставая прославлять наш край. Видно, что для них был важнее сам процесс, а не результат. Этим они были близки мне той частицей сущности, которая когда-то была человеком. Со снисходительностью уже нынешнего положения я наблюдал, с каким трудом им приходится добывать себе трофеи. За этим несовершенством угадывалась слабость и уязвимость людей. Но что интетерсно, в этом занятии они забывали все вокруг. Они были счастливы самим процессом, а не добычей, как таковой. В процессе добывания для них тоже присутствовала эстетика и красота. Здесь явно проступила новизна изменившегося у людей отношения к природе и это, видимо, заинтересовало Арину. Их эстетство воспринималось ею как награда за проводимую невидимую работу. Конечно, никакие награды никому не нужны, но поскольку красота – наше предназначение, а всякой красоте нужны ценители, то деятельность Арины обретала смысл и обратную связь. Эти чудаки действительно наслаждались и получали заряд энергии.
******
АРИНА
Меня всегда озадачивало, что люди, в поте лица, добывая хлеб свой, мало интересовались красотой как таковой. Состояние красоты воспринималось как должное. Никто не подозревал, что красота не возникает сама собой. Находясь в условиях выживания, красота для них была вещью бесполезной. Как говориться, из нее шубу не сошьешь. Не прошло и полвека как что-то стало меняться. Может быть, они так заездили все вокруг себя, что поездки для особо чутких в наши глухие края стали чем-то вроде награды? Они вдруг оценили красоту первозданной природы, отточенную веками естественного развития под нашим чутким присмотром, не позволяющим сползти всему и вся в серую слизь. Какой-то человек написал фразу «Красота спасет мир» - не подозревая, насколько он прав. Он, конечно, не знал, какая тонкая работа ведется за границами координат человеческой среды обитания. Красота - это та самая «шуба», без которой мир неудержимо сползет в серость и безнадегу.
Эти люди были в чем-то другими. Конечно, это были всего лишь люди, заложники своей глупой цивилизации. До наиболее чутких ее индивидов видимо стало доходить противоречие между жизнью в социуме и жизнью на Воле. Воля – это слово, подслушанное у них же, очень точно выражало их внутреннее состояние. Воля, как противоположность занормированности цивилизованной жизни. Добившись определенной независимости в своей суетливой бытности, они вдруг открывали для себя сладость Воли, как возможности отдохновения, подпитки красотой. То, что было доступно всем людям изначально, стало носить форму награды за определенные достижения в социуме. Ну не парадокс ли? Когда-то это все доступно было всем в неограниченном количестве! Теперь это - награда за успех. Правда, эта привилегия востребована далеко не всеми, а лишь особями чуткими, интеллектуальными и романтичными. Большинство людей так и воспринимает природу как нечто чуждое, враждебное и опасное, и без какой-либо красоты. Многих просто отталкивает в ней отсутствие «удобств» и непредсказуемость.
Заинтересовала пестрая компания, образовавшаяся вокруг братьев, построивших дом. Люди совершенно разные: бизнесмен, священник, врач-стоматолог, архитектор, антиквар, философ, филолог. Их объединяло одно – способность оценить красоту этого места, уловить эмоциональный заряд, за которым открывался особый душевный комфорт и та самая Воля. За этим прозрением открылась ненапрасность усилий моих и предков, выполняющих свою работу без какой либо обратной связи. Когда красота обретает ценителей, появляется чувство удовлетворения у ее охранителей. Может быть, когда-нибудь это станет общественной нормой?
******
КЕЧКЕНЕ КУЯШ
(маленькое солнышко)
Я совершенство! Я прекрасен! Я на вершине лестницы, восхождение по которой может длиться сотни лет. Теперь мои возможности не ограничены ничем. Потребностей тоже практически нет никаких. Даже красота, будучи прикладной формой существования для ее высшей формы жизни, перестает существовать. Совершенство перестает быть чем-то поддающимся описанию.
Есть только одно маленькое «но». Совершенство, то есть мы, не в силах влиять на гармонизацию мира. Между тем, мир должен существовать как среда, в которой мы обитаем, и поэтому он остается объектом наших постоянных трудов и забот.
Люди, как известно, существа довольно примитивные, наивно считают нас лишь явлением природы, чем-то вроде атмосферного электричества. Это конечно пустяки, но немного раздражает. Для них мы шаровые молнии, сгустки плазмы. Что делать, мы так совершенны, что они не в силах это осознать, наделить нас разумностью.
Для преодоления хаоса этот далекий от совершенства мир кто-то должен постоянно гармонизировать. Поэтому мы тщательно подбираем подходящие особи, сублимируем их в рыцарей воинства мировой гармонии. Для этой цели подходит любой материал от человеческого до всяких околочеловеческих сущностей типа гномов, фавнов, троллей, кикимор, домовых и прочих гиперборейцев. Мир требует постоянного ухода, заботы и врачевания. Красота, как высшая форма существования материи, главная опора и фундамент этого мира. На его вершине существуем мы – самые совершенные существа – чистые сгустки света, энергии и мысли. Пирамида жизни вмещает в себя все живое на земле. Если не будет осуществляться постоянный мониторинг по гармонизации всего и вся, случится Великая Серость. Случится непоправимое. Серость поглотит мир, и он превратится в покрытое плесенью и грибами безжизненное пространство.
Что делать? Даже такие совершенства как мы не могут отрываться от своей среды обитания, как бы им этого не хотелось. Вот и приходится опускаться до таких прозаических действий, как подбор всяческих сущностей для Великого дела. Вербовка и рекрутинг – тоже часть общего процесса гармонизации. Людям невдомек, куда подевались из их жизни домовые, лесовики, кикиморы и прочая «нечисть». Все они теперь стражи великого воинства. Процесс этого перехода, хоть и не быстрый, но почти неизбежный. Никто не сможет сидеть в болоте или бегать по дремучим лесам вечно. В конечном итоге именно мы находим каждому достойную роль и предназначение….
Появление у людей все большего числа ценителей, знатоков и воспевателей красоты существенно изменило казавшуюся незыблемой сложившуюся стройную картину мироустройства. Появился новый жанр и новый потребитель красоты. Она стала чем-то вроде интеллектуальной пищи. Не очень понятно, зачем это и для чего, - ясно, что неспроста и ясно, что последствия могут быть непредсказуемы. Человеческая общность с его ублюдочной формой устройства, вдруг начала обретать очертания суперобщности, и с низов пирамиды претендовать на второе место после нас.
Эта новость, попав на информационные поля, сразу всколыхнула весь наш душноватый и изрядно окостеневший мирок. Перспективы открылись огромные. Наше шаровое энергетическое сообщество залихорадило, чего не случалось уже давным-давно. Шутка ли, а перестройка всей пирамиды отношений не входила ни в чьи планы. Но что-то уже поплыло, сдвинулось с привычных мест. Одной из первых это почувствовала Арина. Именно ей открылись первые сигналы Великого передела, что неудивительно, ведь цивилизация Гипербореи когда-то к этому подходила очень близко. Однако ее индивидуализм порождал бесплодную разобщенность, и это не дало открыть процесс еще в древности.
Люди, единственные существа на Земле, способные к чистому творчеству и продуцированию иной реальности. Эта реальность создается по законам красоты. Впервые красота расходится с целесообразностью и обретает свободу средств и правил. В это трудно поверить, но, давно сложившаяся связка «красота-функция» перестает существовать жестко, как это наблюдается в природе, где красота появляется только как продолжение целесообразности. Эта новость легко может перевернуть привычный уклад и разрушить незыблемость устоявшихся законов. Это окно возможностей может сделать человека центральной фигурой всей пирамиды….
******
ГЕОГРАФ
Я, как и большинство, иногда задумываюсь о том, что я такое, зачем и чего хочу. Приходит время и такие вопросы непременно возникают, когда ты уже чего-то добился и хочешь понять, к чему стремиться. Мир так устроен, что ты, как правило, любишь одно, а в целях достижения успеха занимаешься чем-то другим. Наверное, есть люди, у которых эти две вещи совпадают, но это большая редкость. Как правило, все мы бьемся за успех, признание, деньги на одном поприще, а наши истинные пристрастия, идущие от души или сердца, остаются где-то в тайниках души. Многие беды, я полагаю, от того что люди бьются за свое благополучие на одном поле, а мечтают оказаться на другом.
Движения души, интуитивные привязанности и пристрастия остаются где-то на донышке нашей сущности в виде сухого осадка. Занимаясь банковским и инвестиционным бизнесом, я преуспел настолько, что могу позволить себе удовлетворение главной и тайной своей страсти. Эта страсть в юности направила меня на Геофак МГУ, где мне было чрезвычайно интересно. Я научился «чувствовать» землю, как цельный биообъект, где вдох в одном полушарии может вызвать выдох в другом. Это было мое, и мне судьбой назначено было подняться в этом чувстве до небывалых высот. Но не сложилось. В мире людей так бывает часто. Наши отцы тоже хотели реализоваться великими учеными или артистами, а пришлось лучшие годы отдать для фронта и для Победы, и ничего с этим не поделать. Вот и мне выпало прилагать свой ум и талант там, где он лучше всего продается.
География, земля, природа, люди, этот кипучий, очень сложный и взаимосвязанный мир природы, людей и животных остались на задворках моей личности в ранге юношеских увлечений.
Конечно, эта страсть утоляется в какой-то степени возможностью побольше увидеть, посмотреть, попробовать, ощутить; своим особым и глубоким пониманием проникнуть в скрытую суть вещей и явлений на Земле.
Соляные озера, ровные как стол и ослепительно сверкающие на солнце, с потрясающе нежными кактусами на редких клочках земли, неведомо как здесь среди соли произрастающих. Выщипанные до велюра стадами лам равнины Эквадора. Бушующий живностью мир Галапагосских островов, где воздух, вода и земля буквально кишат живностью. Неубиваемые ярчайшие цветы на безжизненных плато пустыни Гоби и прозрачные как слеза высокогорные озера. Красивейшие пейзажи Алтая, сменяющие ровные как стол степи Монголии. Граница двух ландшафтов совершенно четко разграничивает и два народа – детей степи монголов и лесных братьев славян. Русские всегда селятся по берегам рек – украинцы в междуречье. Это как книга, в которой нет места случайностям. Дилетанты скользят по поверхности, не задаваясь подобными вопросами. Когда ты географ по призванию, ты улавливаешь эту органическую взаимосвязь вещей. На земле все сплетено в некое великолепное кружево, где нити взаимосвязей напоминают сеть нейронов. Мне нравится в этом хитросплетении отыскивать новые закономерности и делать открытия.
Ла-Пас – город, напоминающий кипящий котел. Перепады высот, от высокогорья до привычного уровня, комфортная кипящая жизнь в самом низу и окраины, выплескивающиеся за пределы гигантской котловины, где уже чувствуется высокогорье. Он напоминает наполненный людьми вместо лавы кратер вулкана.
Плавучие острова Титикака, пирамиды Юкатана, атоллы Австралии. Я ощущал себя человеком мира, и это чувство непривязанности, не стесненное никакими границами, стало моим главным завоеванием и компенсацией тех издержек, которые мне, как и каждому из нас, были назначены судьбой.
Люди – еще одно, что трогало до глубины души. Интеллект, юмор, подколы, озорство, задушевные разговоры, - общение оживляло душу, наполняло жизнь смыслом, ни с чем несравнимой сладостью. Умные люди легко откликались на чуткое и внимательное к себе отношение. Эгоисты не понимают, что такие отношения создают коммулятивный эффект, называемый дружбой. Ее сладость может согревать вас долгие годы.
Любовь к Русскому Северу пришла нежданно как вишенка на торте. Казалось, что уже все видел и все понял, и как географ и как человек. Но нет. Геннадий, мой давний друг, архитектор и человек чуткий, немного меня смешил своей приверженностью к Русскому Северу. Мне, как географу-глобалисту, интересно было везде. Но вовлекаясь с ним в различные затеи и путешествия на Русском Севере, я постепенно проникался особой мистикой этих мест.
В каждом человеке есть тайные струнки, которые отзываются на что либо или молчат. Свой – чужой. Мое – не мое. На острове меня пробило, что Соловки, Кузова на Белом море, Малый Леликовский, Кижи – это мое, и более чем где-либо, я отдыхаю именно здесь. Когда Генка построил с братом Федей дом, я принял в этом живейшее участие, потому что он верно угадал эту географическую точку на карте, где ты себя чувствуешь просто дома. Есть ли на острове нечто, не знаю, я прагматик и склонен всему находить вполне логическое объяснение. То, что я здесь отдыхаю душой и телом, наверное, объясняется той самой созвучностью и задушевностью, а островное положение создает чувство личного суверенитета.
******
СТОМАТОЛОГ
Стоматология это хлеб, дело, профессия. Когда он на работе в мире людей, то, как будто играет чью-то роль. Доктор, кандидат наук, собранный, четкий, прекрасно знающий свое дело индивид. За белым халатом, стоматологическим креслом, напоминающим дилетантам кресло пыток, стерильностью операционной он как в камуфляже растворяется и исчезает. Его личности не разглядеть за замкнутой холодностью профессионала, застегнутого на все пуговицы. Совершенно не видно, что под белым халатом бьется горячее сердце романтика и авантюриста. Чтобы приоткрыть эту завесу и заглянуть под маску надо его переместить туда, где он становится самим собой. Надо поехать с ним на рыбалку. Этот замкнутый, отточенный в движениях человек, застегнутый на все пуговицы, открывается совершенно с другой стороны. На природе он как бы обретает крылья. Он шутлив, щедр, добр, игрив, азартен, оживлен. Да самое точное – он оживает на природе, и мы видим человека, умеющего наслаждаться каждой минутой, проведенной на рыбалке. Красота, азарт, трудолюбие, способность удивляться и любоваться. Все это скрыто за стерильной сдержанностью стоматолога, педанта, доктора.
Я бы рискнул его считать профи на природе и любителем в городе.
В рыбалке он талантлив, чуток и профессионален. Его снаряжение необъятно. Все навыки и все новинки рыболовного дела им освоены. Его профессионализм заключен в главном – он всегда ловит и собирает больше всех. Энергия и энтузиазм выдают в нем истинное призвание.
Я испытываю ни с чем не сравнимое удовольствие, наблюдая за ним. Наверное, из него в иные времена мог бы получиться великий охотник - собиратель, какой-нибудь Чингачгук – охотник на мамонтов.
Так люди научаются совмещать приятное для себя с полезным, и мало кому удается это совместить полностью. Может быть, когда-нибудь это слияние и состоится, а блага будут создавать роботы и автоматы. Пока же происходит противоречивый процесс единства и борьбы противоположностей. Работая в столице, он как наркоман, испытывающий ломку, ностальгирует о той самой Воле и вольнице, которую мы все ощущаем на острове и которую постоянно носим в сердце.
******
ДЖАПАР
Я туркмен и этим все сказано. Как я оказался здесь, на Малом Леликовском острове? Уму непостижимо. Моя стихия – пески, жара, хлопок и верблюды. А вот надо же! Карелия, моросящий мелкий дождик, травы по пояс, бескрайние дали зеркальной воды, прозрачной как слеза…. Душа отдыхает, перелистывая неброские детали знакомого до боли пейзажа.
Моя семья погибла в Ашхабадском землетрясении. Я уцелел один, и было мне не больше года. Не запомнил никого.
Дальнейшая жизнь протекала, хоть и на родине, но уже в координатах русской культуры. Детдом, школа, художественное училище. По квоте республики и по своему горячему желанию я был направлен в Москву на учебу в архитектурный институт. С тех пор мое взросление проходило исключительно на русской почве.
Мое детдомовское юное сердце жаждало родственных отношений, и, слава богу, я их обрел со своими сверстниками в комнате нашего общежития Жорой, Юрием, Геной. Когда Вы молоды, Вы открыты для дружбы на всю жизнь. Мне повезло, судьба свела с такими ребятами, которые стали мне родными на всю жизнь. С одним из них, Генычем, мы наладились летом ездить в Карелию, совершая пешие путешествия по русскому северу, не считая редких перелетов на гидросамолете, дрезин и других попутных видов транспорта.
Карелия, бескрайние леса, бесчисленные озера, вошли в мою жизнь и заполнили вторую половину моего туркменского сердца. С тех самых пор я и живу как сиамские близнецы. Туркмения, пустыня, жара, плов, дыни – с одной стороны - моросящие дожди, буйная зелень, синее небо с кучевыми облаками, перевернутое в чистейшие зеркала озер, черника, ночи у костра, комары, рыба и грибы – с другой. В этой раздвоенности прошла жизнь. Слава богу, Геныч как прежде рад возможности свозить друга юности на остров, где мы можем окунуться в состояния, полюбившиеся с юности. Этот маятник, может самый сладкий из всех возможных, от жаркого лета в крепкий карельский мороз или ласковое северное лето. Так и живу с расколотым надвое сознанием, ностальгируя то об одном, то о другом. Дом на Леликовском стал сладким пристанищем тогда, когда уже не достает сил на пешие походы с тридцатикилограммовым рюкзаком. Геныч поступил очень мудро, построив на острове теплый дом, где может собраться в любое время теплая компания друзей, многих из которых я помню с юности и для которых я всегда с удовольствием приготовлю туркменский плов как кулинарный привет с моей этнической родины.
******
БАТЮШКА
Я священник, которого из тишины храма часто тянет в леса так, что сил нет. Я географ и первую половину жизни провел в этой профессии, объехав всю Россию. Познакомившись с Сергеем, оказался вовлечен в круг его друзей. Дружба с ним началась как общение двух географов, чувствующих свою общность и избранность. Нас объединяло ощущение тайного знания и особого чувства земли. Не смотря на то, что он атеист, мы, споря обо всем, тем не менее, крепко дружили. Мой жизненный опыт и геологические путешествия в той, еще мирской жизни, ему были интересны. Он общался со мной на равных, хотя на «негеографов» посматривал с некоторой снисходительностью. Так мы шумной компанией оказывались на Малом Леликовском острове. Мистика места, дружеская компания симпатизирующих друг другу людей. Умопомрачительный пейзаж, черная баня, комфортный теплый дом, - все вместе создавало неповторимую атмосферу душевного комфорта, когда люди общаются без единой фальшивой ноты…. Когда мысленно возвращаешься в это состояние и через год и через два, невольно испытываешь ноющую тоску о сладких минутах этого общения на острове.
Доброго слова заслуживает сам дом. Огромный и теплый, как «у Христа за пазухой», для местного региона вещь решающая. Погода может поменяться до трех раз на дню и наличие теплого, ладно скроенного убежища, дающая чувство тыла, – вещь в этих краях первейшая. Я думаю, мистика этого места кроется в сочетании хорошего дома, построенного в нужном месте. Человеческая душа здесь воспаряет ввысь, купаясь в красоте и защищенности. Наверное, Геннадий все это как-то угадал своим шестым чувством профессионала и сделал больше чем просто дом. Это Ноев ковчег, в котором ты себя чувствуешь пассажиром, спасенным от всех угроз мира.
Мне понятно, что строительство на острове, а не на материке, гораздо труднее. Но как географу еще более понятна красота замысла и магия автономного клочка суши, окруженного водами, чувства человека, находящегося на нем. Свой клочок – как свое государство, здесь ты ни от кого не зависим и ни к чему не привязан, в этом заключена особая свобода и благодать.
******
ФЕДОР
Я лучше других понимал, что остров – самый трудный вариант для строительства, но увлеченность брата этой идеей захватила и меня. За этим решением стоял образ Люси, которая тоже горячо во всем участвовала вплоть до безвременной кончины. Мне оставалось только помогать брату в поиске нужной информации и людей, способных пролить свет на историю здешних мест. Таким оказался Клееров, дальний потомок знаменитого на всю округу купца и промышленника, уехавшего в Санкт-Петербург, но не забывшего своей малой родины на этом острове. Им был построен первый в округе каменный дом и церковь в деревне. Здесь он и упокоился рядом с храмом в 1904 году.
Когда решение было принято, на мои плечи легла вся работа по стройке, и это было непросто. Наша «Пелагея» сделала, наверное, не одну сотню рейсов от Петрозаводска до острова, ведь каждый гвоздь можно доставить на объект только водой. Люди, материалы, инструмент, провиант – все буквально надо было везти с материка и на это ушли годы. Когда мы, наконец, закончили дом, баню, причал, то испытали огромное облегчение и удовлетворение.
Все сделанное оказалось дороже золота в этих диких местах. Многие люди, попадая сюда, не сговариваясь, ощущали и скрытую магию места, пейзажа и людей. Случайных людей здесь не могло быть, а те, что оказывались, был «штучный товар», отобранный с чуткостью и ревностью к этому заветному месту. И Генка, и я, потом Сергей случайной публики сюда не допускали. В этой избранности магия места заиграла еще больше. Даже мне, единственному проживающему в Карелии постоянно, здесь очень понравилось, а вопросы: «Здесь или не здесь?» - отпали сами собой, так здесь было всегда хорошо.
******
ГЕНЯ
Архитектор – это самая привязанная к цивилизации профессия. Когда люди начали строить сложные урбанистические комплексы, спрос на архитекторов стал максимален. Они олицетворяют собой специалистов в борьбе человека с природой. Вот и я, с юных лет был с головой погружен в эту область, требующую изобретательности, различных знаний, хорошего вкуса и многих других навыков. Может быть поэтому, из перенасыщения, периодически хотелось убежать от всей этой урбанистики на природу, воздух, рыбалку. Студенческие походы в Карелию навсегда привили особый вкус к воле, природной чистоте и первозданности. Тепло костра, простая здоровая пища, физическая усталость от тягот похода, красоты северной природы на всю жизнь сделали приверженцем «походной романтики».
Любимая профессия, прекрасная гимнастика для ума и изобретательности. Привычка каждый день решать головоломные, эстетические и интеллектуальные задачи делала профессию любимой и интересной. Однако приходит время и со всей очевидностью хочется соединить несоединимое. Так возникла вполне творческая идея соединить несоединимые вещи: хороший проект в хорошем месте и композицию из людей, способных все это оценить. В сущности такого рода задачи ставит перед собой всякий хороший архитектор, но не всякому доводится возможность сделать все от и до. Все это надо было сделать в условиях сурового климата на практически необитаемом острове. Идея может и не нова, но не каждому может выпасть. Неповторим окружающий пейзаж, в который нужно вписать дом, да еще наполнить этот дом достойными людьми.
Результат превзошел ожидания: эйфория, место, комфорт, душевное тепло, роскошь человеческого общения, интеллигентная дружеская компания – все это, будучи помещено в пронзительной красоты северный пейзаж, где человек чувствует себя центром вселенной, затерянной в просторах Кижских шхер, - о чем можно мечтать? Не знаю, что из всего замысла получилось лучше всего: архитектура, место, география или хорошая компания?
Наверное, роскошь человеческого общения это, пожалуй, вершина всей пирамиды. Но роскошь человеческого общения всегда нуждается в комфортной среде и подборе индивидов, с которыми это общение может доставить удовольствие, и которые, между прочим, в состоянии оценить достоинства данного места. Именно это, похоже, и получилось в суровых условиях русского севера.
С островом теперь много связано, и он уже стал частью моей жизни. Здесь все способно согреть душу и наполнить ее эмоциями. Несравнимое чувство автора, хорошо продумавшего свой проект. Правильно и грамотно его поставившего и обустроившего. Этот остров стал домом, лоном, местом отдохновения. Художник пишет свой холст, а архитектор ставит в точку пространства объект, который становится частью пейзажа на добрую сотню лет. Архитектура становится чем-то особенным, когда у ее порога цветут ландыши, а можжевельники растут сквозь проемы, оставленные на террасе.
Мшистая скала, полого уходящая от порога в воду, периодически покрывается то синими, то желтыми цветами как ковром. Между баней и домом иногда вырастают белые грибы. У причала плавают утята, которые, хоть и дикие, но не боятся людей. Для городского человека это все совершенно нереально, волшебно, трогательно. Приподнятое состояние тебя не покидает. Магия места еще в том, что оно надежно прикрыто от ветров большого Онего Большим Леликовским островом и здесь почти никогда не бушуют шторма, какое бы волнение не было на большой воде. Здесь всегда царит покой и умиротворение. Только покачивающиеся верхушки деревьев говорят, что где-то рядом бушует шторм. Черная баня такова, что все периодически бегают окунуться в Онегу независимо от времени года, а после ощущают небывалый приступ оптимизма и волчий аппетит.
******
КИКИМОРА ГРУНЯ
Моя стихия, как известно, болота. Тысячу лет я поддерживаю дренажную систему русского севера. Болота густой сетью капилляров как паутина пронизывают леса, питая и увлажняя их. Уникальность болот в их постоянно фильтрующих воду через живые капилляры мхах. Кондиционируя грунтовые воды, напитывая их микроэлементами, болота питают ели сосны и осины, давая им силу и красоту. Собирая в себя всю грязь, падаль и органику, они превращают их в чистейший раствор, питающий корни деревьев.
Людишки меня не жалуют, боятся тем животным страхом, парализующим волю и рассудок, какой каждый испытал хоть раз. Поэтому симпатии между нами не получилось. Кикимора болотная – звучит обидно и бескомпромиссно. Я появляюсь всегда рука об руку с диким ужасом. От постоянного пребывания в болотной воде я действительно не отличаюсь пригожестью с человеческой точки зрения. Бородавки, пятна и ржавые разводы делают меня, наверное, ужасной на вид, а то, что я многих дураков спасла, многим помогла – в зачет не идет никак. Людишки подвержены стереотипам: «Если ужасная на вид, то такая же и внутри». Это, конечно, ранит мою нежную по-прежнему душу кикиморы болотной. За тысячу лет можно привыкнуть ко всему, но обиду забыть не получается. Поэтому, когда за безупречную работу по очистке болот и самоотверженную борьбу с мелиораторами всех мастей тридцатых – пятидесятых годов меня наши старейшины предложили перевести в русалки, я вздохнула с облегчением. Мое женское начало вдруг всколыхнулось забытым трепетом юношеской страстности. Как не согласиться? Кто откажется сменить бородавчатую лягушачью кожу на гладкую девичью плоть? Прощайте, болота мои гнилые, но такие любимые!
Солнечные сгустки облепили меня, обернули в светящийся кокон, все закружилось, - и нате Вам!
Роскошная дебелая красавица с рыжей гривой волос, красиво изогнувшись в пояснице, без единого всплеска улькнула в хрусталь северных вод. Чувствовать себя юной красавицей, когда еще вчера ты была наводящей ужас кикиморой, очень сладко и совершенно нереально. Красота и грация в каждом движении от ресниц до хвоста, грива волос, как облако обрамляющая голову и юные груди…. Наверное, я неплохо поработала тысячу лет, если получила такую награду! Эта мысль только мимолетно промелькнула в девичьей головке, в которой отныне не могут задерживаться грустные мысли, - ведь жизнь это праздник, не правда ли? «Правда, правда», – промелькнуло там, где еще оставалась жива прежняя кикимора.
Так Груня поселилась между Малым Леликовским островом и островом Мяль. Мяль невольно, по-человечески залюбовался новой соседкой, глядя на которую невозможно было представить кикимору болотную. «А жизнь-то налаживается!» - вспомнил глупый анекдот Мяль, любуясь грацией и органичностью обнаженной русалки, как будто она здесь плавала тысячу лет….
******
ЛЕШИЙ ПАХОМ
Устал я по лесу шататься, дело нехитрое, но дремучее и пустое. После того, как пришлось покрутиться в роли Домового лет этак сто. Бегать по лесам пустая безделица. Да и годы уже не те, ревматизм проклятый, кости ноют от старости. Все-таки с домашним теплом человеческого жилья ничто не может сравниться. К сожалению, дом захирел и опустел после смерти хозяина. Да и революция довершила угасание рода. Я осиротел. Думал перебраться в город в многоэтажные избы. Не тут-то было. Когда кругом столько народу, и сверху и снизу, невозможно сосредоточиться на чем-либо, а самое главное – не своих делах. Да и жизнь в этих клетушках – совсем не то!
Хороший дом без домового – нонсенс! Дом – это почти живой организм из людей, детей, животных. Дом городской не в состоянии даже приблизиться к дому деревенскому по сложности и глубине «домового мира». В старом доме, как правило, сосуществовало несколько поколений. К сожалению, эта традиция сошла на нет и мало где сохранилась. Городской дом – как машина – влез да вылез, а дом деревенский – это мир, в котором сплетено многое. Люди, домашние животные и мелкие иждивенцы, - все переплетено. Здесь домовому есть чем заняться. Патриархальный дом – это космос, в котором живет семья, клан, род. Этот мир, если пустить на самотек, может развалиться. Над этим и надо работать. К сожалению, я потерял огромный дом Яблоковых. Так я опустился до лешего. Но тоже не смог. Душа тосковала по живому человеческому теплу.
- С этим я и пришел к тебе, глубокочтимая Арина! Когда-то мы с тобой прекрасно сосуществовали по две стороны рукотворной протоки. Была возможность перекинуться парой слов. Я так озверел от одиночества, что просто нет сил. Помоги старому соседу, тем более, что на твоей территории кое-кто завелся. Я имею в виду тот двухэтажный дом на северном берегу Малого нашего острова.
Помоги, лучше меня на этом острове никто со своим делом не справится.
- Да уж ладно, не задавайся так. Кто допустил в дом Клеерова дурную болезнь невестки? Отчего случился сердечный приступ у отца, и отчего слегла мать? Чей это прокол, мой что ли?
- Ну ладно, ладно, не жми на больное. Я сам скорблю об этом каждый день. Я даже по дыму из трубы вижу, лад там или война, и где какие гнилые точки. Пусти, многочтимая, на службу. Не в силах я по лесам мыкаться.
- Ладно, Пахом, не скули, я, в общем-то, не против. Только люди там не простые, да и бывают наездами. С твоим деревенским подходом можно и опростоволоситься.
- Да знаю, именно поэтому и хочу оправдать доверие. Недаром говориться: за одного битого – двух небитых дают.
- Ладно, разрешу с испытательным сроком, и, малейшая оплошность – откажу от должности. На этом объекте нужна сила и здоровье и реакция моментальная. Опозоришься – от должности отрешу, переведу в кикиморы, благо, есть вакансия! Я тут бьюсь, шлифую, налаживаю, чищу, красоту навожу и разгильдяев на своем острове не потерплю, даже если они, как ты сказал, свои в доску. Мне нужны помощники, а не прихлебатели в теплых местечках.
******
ПАХОМ НА ИСПЫТАТЕЛЬНОМ СРОКЕ
До заезда хозяев я возник в доме, чтобы оглядеться и пообвыкнуться в новой обстановке. Прежде всего, поразился чистоте и порядку. Конечно, это дом для побывок на одну-две недели и каждый раз во время генеральной уборки все расставляется по своим местам. Пустячок, но приятно – отметил я. Втянув воздух, ощутил композицию эмоций, настоянных в доме за последние два-три года. Композиция оказалась благоуханной как амброзия. Женских эмоций, частенько нарушающих гармоничность, практически не ощущалось. Либо их здесь не бывает, либо они здесь доброжелательны. Основная доминирующая нота это мужское здоровое состояние, доброжелательность и юмор. Интерьеры мне понравились простотой, удобством без излишеств и использованием природных материалов. Во всем чувствовалось не стремление сделать все «как в городе», а наоборот, поближе к природе-матушке.
Все это было совсем не похоже на наше крестьянское жилье, где стремление быть похожим на город частенько входило в противоречие с органикой деревенского быта….
Я задумался, размечтался, даже задремал, плавая в запахах рыбы и грибов, которые еще витали в доме, бревна сруба эти запахи впитали навечно. Для домового они читались как открытая книга.
Вдруг чувствую, Арина вызывает срочно к себе, незамедлительно.
- Слушай, Пахом, я чувствовала, что не надо тебя в дом пускать, прямо корежило всю, скребло внутри. Так и есть, хоть ты и неплохой домовой, не могу тебя в этот дом пустить.
- Да помилуй, матушка, что такое? Я что, не угодил тебе чем?
- Да не во мне дело.
- Да как не в тебе, когда без тебя на острове и комар не пролетит?
- Да нет, не скажи, оказывается, есть силы и поболее моих. Я была вызвана на связь с преподобной Пелагеей!
- Да кто же это? – спросил, струхнув и втянув голову в плечи Пахом.
- Да я толком не знаю, ясно, что не нашего это уровня персона, вот и все. Пелагея эта так мне внушила, что ей нужно, что я думала, облысею вмиг или растекусь лужей. В общем, дала понять, что в доме поселится домовой Феофил, который курировал ее род в прошлом где-то в далеком Пудоже.
Пахом вздохнул.
- Да где ж этот Пудож то?
- Да не знаю, но чувствую этот Пудож и эта Пелагея не ровня нам, чтобы спорить или обсуждать. Будешь вякать, - мол, мы тут сами с усами, глазом не успеешь моргнуть, как размажут, с землей смешают….
Пахом как-то сразу съежился и сдулся, понял, что ничего теперь не поделать.
- Ну, может, хоть в банники переведешь, матушка.
- Может и переведу, погоди пока, дай пообвыкнуться с новостями.
******
ДОМОВОЙ ФЕОФИЛ
Как хорошо, что Пелагеюшка не забыла своего верного помощника Филю. Пудожский дом давно сгинул и разлетелся смирновский род в разные концы России. Я уже не чаял окунуться в то золотое времечко, когда мы сообща поднимали смирновский род.
Каждый уважающий себя домовой знает, как нелегко склеить домашнее счастье из такого ненадежного материала как дом-жило, человеческие существа и, собственно, домового. Факторов, влияющих на это самое счастье великое множество.
Мне повезло. Я был молод, полон домовитых сил и иллюзий относительно своих возможностей. Главное, что в жизненной лотерее мне выпало обрести - удачную молодую пару. Федора и Пелагею. Они приехали из Питера и купили недостроенный дом в Пудоже. Мне, как совсем еще зеленому домовишке-приготовишке, ничего кроме Пудожа и недостроя светить не могло. А местечко это в конце девятнадцатого века представляло собой довольно дремучее поселение полурусских полукарелов, живущих обособленно от прочих очагов цивилизации. Вокруг одни дремучие леса. Федор был мужчина богатырского телосложения из ржевских крестьян, человек рукастый и умный. Ему светила жизнь в Питере, где карьера складывалась вполне благополучно, и достаток и работа – все было. Однако случилась страшная вещь - почечная колика, от которой лекарства не существовало, а доктор сказал: «Единственное, что можно посоветовать - это жить в деревне и без дурных привычек, иначе почечная колика сведет в могилу». Солнце, воздух, вода, и здоровая пища. Это прозвучало как приговор. Но, делать нечего, одного приступа хватило, чтобы сомнений не было, надо было уезжать. Сестра Пелагеюшки была замужем за пудожским парнем, она то и соблазнила поехать на поселение туда. Благо, не очень далеко, дешевая жизнь, благодатный край. Не Ницца, конечно, все тот же русский север. Но край весьма богатый лесом, дичью и рыбой. Крестьянский образ жизни, солнце, воздух и вода - в придачу.
Туда и двинулись всей семьей с сыном Алешей. Хозяйка недостроя, где они поселились по первости, вскоре пропала, может, погибла, и, как оказалось, судьбой им был уготован этот дом, домовой Филя, юнец и сопляк, не нюхавший настоящей жизни и не претендующий на что-то большее, чем жить в «дыре» с темным контингентом.
Федор, как человек обстоятельный, достроил второй этаж дома, обустроил жизнь и быт семьи с расчетом на долгую жизнь и определенную перспективу в стандартах того времени. Пелагеюшка не уступала мужу в домовитости, энергии и хозяйственности. К этому можно добавить самое главное – она беззаветно любила красавца-мужа, и ее любви хватило бы, наверное, не на одну жизнь.
Что оставалось делать мне, когда на голову свалился такой фарт? Только помогать. На фоне Пудожской сонной полурастительной жизни эти «питерцы» были как луч света в темном царстве.
Каждые полтора года Пелагеюшка рожала по сыночку, пока их не стало шестеро. Как ей удавалось при этом справляться с домом, русской печью, готовкой, уборкой, дойкой коров, воспитанием мальчишек, - знаю только я, домовой Филя. Это был обыкновенный женский подвиг во имя любви, своей семьи и любимца Федора. Я с энтузиазмом начинающего домового изо всех сил отводил скверну, сглаз, порчу от этих людей, которых успел полюбить всей душой. Их праведность, трудолюбие, терпение и доброта не сразу дошли до моего дремлющего сознания, хотя примеров всякого ничтожества, жадности и завистливости в нашем пудожском человеческом болоте было сколько угодно.
Это были светлые люди и детки у них росли такие же умные и светлые, а свинцовые мерзости «пудожского мракобесия» их как бы не коснулись. Последней, седьмой родилась дочка Юля, и приумножение рода на этом закончилось.
Пока росли дети, Пелагея с Федором не покладая рук трудились и это лучше всех знаю только я. Когда они подросли, чтобы вырваться из нужды, Федор, списавшись с братом, затеял колбасное дело. Станки и литература, все было выписано самое-самое. Достаточно сказать, что оборудование все было из Англии.
Для Пудожа колбасное дело было, можно сказать, как космическая программа для России. С тех пор на всю округу он стал известен как Колбасник. Что говорить, этот период был самым благополучным для их дома. Наконец они почувствовали достаток.
Но грянула революция и в Пудож пришла советская власть. Местному населению было довольно безразлично, какая власть пришла, он жил своим трудом при любом режиме.
Но большевикам надо было утвердиться в городе. Способ один – репрессии. Искать особенно было некого, поэтому Федора взяли как единственного на всю округу мироеда. Но случился конфуз. Он никогда не имел наемных работников, да и худого слова о нем никто не сказал. Это был типичный семейный подряд. Деда отпустили, но колбасное дело на этом закончилось.
Я уже начал понимать, как мне повезло с этой семьей, и старался изо всех сил. Могу сказать без ложной скромности, что со своей ролью я справился без единой помарки.
Когда случилась война, все парни ушли на фронт. Я подумал: «Если бы не такие большие семьи, как моя смирновская, кто бы Родину защитил, когда столько народу полегло?» В святость Пелагеюшки я уверовал, когда все сыновья с фронта вернулись живыми и невредимыми. Умер только один, самый младший, Николай от воспаления легких, не призванный на фронт из-за брони на электростанции. Муж Юли погиб в первые дни войны. Все равно это было чудом и для меня и для окружающих. Федор преставился в зиму сорок второго года от простуды, да и по возрасту. После войны все разлетелись, кто куда, и Пелагеюшка осталась одна. Чуть позже к ней поселился Евгений, сын Константина, второго сына Пелагеи. Теперь дом оживал только летом, когда сюда слетались дети, внуки, всякая родня. Как обычно, взрослые жили в доме, а детвора на сарае, сеновале. Я и Пелагеюшка были счастливы от детских криков, шума и галдежа, не умолкающих все лето. Зимой было тяжко, и только Женя с семьей помогали спасаться от тоски. В шестидесятые годы Пелагеюшки не стало, а я, наконец, понял и осознал великую судьбу этой женщины, прожившей такую трудную, такую счастливую и такую праведную жизнь.
Ничего удивительного в том, что она и теперь пребывает в святости и фаворе. В этом, кстати, никто не сомневался из ее близких. Поэтому, когда она прислала мне вызов поселиться в доме ее внуков, на каком-то там Леликовском острове, я просиял и воспарил душой, что не забыт, что востребован и что мой безупречный труд по достоинству оценен.
Так я поселился в этом новом доме, с другой обстановкой и другими людьми. Согревающим чувством было постоянно ощущать тепло все той же смирновской породы, которая разрослась во множестве, но частицы этой породы легко мною считывались и согревали. Оставалось только беречь мир и покой в доме. Хорошую погоду к приезду Федора с Геннадием Пелагеюшка обеспечивала сама….
******
ЛЕШИЙ КУЗЬМА
Леший – это великолепно, это звучит гордо! – подумал Кузьма, все еще находясь под впечатлением высокого доверия, оказанного ему Пелагеей пудожской. Она попросила его проинспектировать содержание местного хозяйства в Кижских шхерах, неподалеку от Кижей.
Спрашивать, по какому поводу, не полагалось, но высокая оценка его компетентности говорила, что он не последний авторитет в своей области.
Лешие – это элита элит, без их работы дышать будет нечем и, соответственно, некому. Они - соль земли и ее основа, думал Кузьма, перемещаясь бреющим полетом над Онегой, сбивая мантией пенные верхушки волн.
Не смотря на то, что многое сделано, кислорода, слава Богу, вдоволь, работать становится только труднее. Эти зловредные люди научились изводить леса в огромных количествах, таких, что это уже становится опасным для баланса в атмосфере.
Подумав, что в районе Кижей, куда был послан, что-то неблагополучно с лесосодержанием, он материализовался на Ерницком острове. Осмотрелся. Безлюдный, обыкновенный, такой же, как и тысячи в Кижских шхерах. Просканировал окрестности на предмет принадлежности и наличия ответственных наблюдателей. Почувствовал, что район ухожен и подконтролен довольно неплохо. Придраться не к чему. Все окрестности от глубины до макушек деревьев выглядят здоровыми и присмотренными. Дикие животные не балуют, чувствуют твердую руку и догляд.
Он почувствовал наконец, что его появление обнаружено и пора объясняться.
- В чем дело, и по какому праву здесь? – услышал он твердый, не привыкший к возражению голос.
- Я – Кузьма пудожский, прибыл с инспекционной целью и дознанием; какие тут дела, и нужна ли какая помощь?
- Это мой участок, и должна сказать, что последние лет 300-500 я как-то справлялась. До меня у Бабули здесь был такой порядок, что жуки-древоточцы в обморок падали, перейдя черту, а чудаки, вроде тебя, могли и ума лишиться.
Кузьма поспешно промолвил, что просит прощения за вторжение, но воля не его, он просто выполняет высшее указание и уберется, как только его выполнит. Для убедительности он указал скрюченным пальцем в небо.
- Да что стряслось-то? Инспекторов в наших краях не было отродясь, а тут зачастили, как с цепи сорвались.
- Не знаю, уважаемая, только мне велено сообщить данные по своей части. Лес, как ты понимаешь, истребляется всеми, кому не лень , и в основном ради наживы, а мы отвечаем за кислород и вообще за здоровье биомассы в подконтрольных пределах. Лесные твари, растения, почва, болота, и все в пределах леса, включая ягоды и грибы в нашем ведении. Так что, уж не обессудь, я сделаю экспресс-анализ и уйду восвояси. Твой догляд здесь виден сразу и поэтому думаю, долго не задержусь.
« Ладно, изволь, Только подтверди мне, что ты не самозванец и не злоумышленник, а то не замай, отучу соваться сюда навсегда. От этих ваших инспекций как бы чего не пропало», – проворчала Арина.
Пахом почувствовал озноб в коленках и понял, что шутить с ним больше не будут. Он мысленно передал просьбу о предоставлении полномочий куда следует и получил ответ – ждать знамения.
«Жди знамения, уважаемая», - передал он хозяйке и начал осматриваться вокруг. Действительно, лес был ухожен и выглядел вполне здоровым. Кабаны, медведи, волки вели себя прилично, не досаждая реденькому населению региона. Лес незагажен, признаков эрозии не наблюдается, бурелом выглядит естественно….
Арина не унимаясь: «Помощь, видите ли, не нужна ли? Не стянули бы чего или не нагадили, а в остальном и сами справимся». Она чувствовала себя уязвленной свалившимися проверками, как вдруг рябина перед ее окном осыпалась вся до единого листочка, небо померкло, грянул гром среди ясного неба и, глядь, листва снова вернулась на место. Не успев удивиться, поняла: «Вот оно, знамение». Тут же послала Кузьме запрос: «Что нужно? Местного лешего Сидора прислать?»
Кузьма только ухмыльнулся такой перемене в отношении к нему хозяйки острова.
Как из-под земли появился Сидор. Смешно шмыгая носом, отрекомендовался местным лешим. Кузьма, будучи лешим опытным, сразу почувствовал расположение к коллеге, представился и, пытаясь унять его заметное волнение, завел разговор на отвлеченную тему, о Кижах.
- Красотища тут у Вас имеется. Людишки, известное дело, – народ зловредный и до дерева охочий. Переводят лес на дрова нещадно, да и мусорят как никто, но иногда могут и чудо сотворить. Я посмотрел, просто подивился – красота! Весь лес на острове конечно изведен и только эта постройка стоит. Красиво очень, хотя лешему смотреть на это больно. Праздник со слезами на глазах.
Сидор согласно кивал головой, завороженно поглядывая на гостя.
Посетовав на людишек, перемыв последние новости, они прошлись по родственным линиям и, найдя общую родню в пятом поколении, почувствовали себя совсем по-дружески. Изголодавшись по общению, расчувствовавшись и на правах хозяина, Сидор, хитровато подмигнув, предложил Кузьме отведать свою авторскую настойку. Закатив глаза, он уверил гостя, что в его краях такой не попробовать – полный авторский эксклюзив. Кузьма, промямлив для приличия, что он вроде как при делах, тем не менее, не без готовности дал себя уговорить.
Они в обнимку перетекли в дремучую еловую рощу на северной оконечности острова в личную обитель Сидора, где он угостил гостя гремучей смесью настоянной на мухоморах и змеиной печени. Пахом выпил, крякнул, покрутил глазами и выдохнув смрадное облачко перегара, восхищенно похвалил хозяина. Через минуту они наперебой рассказывали друг другу свою жизнь, жестикулируя так, что в роще вздрагивали верхушки елей и валился сухостой. Сидор, уже называя гостя Кузей, рассказывал, плакал, сетовал на свои трудности и недооценку героических усилий на вверенном участке территории.
« Ходят, ходят, сорят, гадят, шумят. Эти люди у меня уже вот где!»– вытаращив очи, он полоснул по горлу ладонью, - «А тут еще на Леликовском появилась компания, противные, сил нет, превратили наш край, извини за выражение, в курорт какой-то. Ходят нарядные, в эмблемах импортных загорают, любуются природой, купаются. Смех меня душит, глядя на это. Какого рожна они нашли в наших краях? Так нет же, видно совсем уже спятили или с жиру бесятся. Здесь север, край суровый, а они приезжают кайф ловить и купаться. В Онеге отродясь никто никогда не купался».
Кузьма слушал с интересом, хмыкал, вникал, поддакивал. Не из-за этих ли чудаков и понадобилась моя инспекция?
Расстались затемно. Не без труда отцепившись от захмелевшего Сидора, он, попрощавшись, отчалил восвояси.
Сидор, растроганный, захмелевший, теперь плакался о своей дремучей жизни русалке Груне, которая, как всякая кикимора, обладала отзывчивой женской душой и ранимым сердцем.
Мяль ревниво наблюдал за этим душеизлиянием, но вмешаться не решался, хотя симпатизировал Груне и хотел бы утешиться рядом с ней вместо захмелевшего сиволапого лесовика.
Стемнело, высыпали звезды. Остров погрузился в чернильную темноту и тишину.
******
ЭПИЛОГ
Арине взгрустнулось, накатило детство, Бабушка, ушедшее беззаботное счастье. Небо, густое от звезд, как черничный кисель с манкой. Легко воспарила вверх, наслаждаясь редким штилем, любуясь зеркалом водных просторов с разбросанными по ним островами, лесистыми, как мохнатые макушки динозавров, сидящих в воде. Во всей округе ни одного огонька, черничный кисель. Только избушка этих чудаков сияет огнями одна одинешенька. Шум голосов и взрывы смеха. Арина невольно залюбовалась этим праздником в черной августовской ночи. Звон посуды, музыка, разговоры, запахи рыбы и грибов. На пирсе у бани два чудака похожие на циклопов с налобными фонарями чистят рыбу, смешно выхватывая из тьмы то рыбьи головы, то хвосты и выбрасывая потроха в черноту вод.
Постепенно смех сменяется задушевными разговорами, и дом погружается в сон….
Завтра снова на рыбалку....
Конец первой части