Ноль Овна. Астрологический роман. Гл. 16

Ирина Ринц
– Не ной, стажёр, – раздражённо шипел Розен, за руку волоча за собой Георгия по тёмному проходу между стеллажами. – Считай, что ты мой резидент. Разве ты никогда не хотел поиграть в шпионов?

– Это было лет пятнадцать назад. Я был маленьким и глупым, – упрямо огрызался тот.

– А сейчас, типа, поумнел? – насмешливо фыркнул Розен, останавливаясь. – Да не трясись ты так! – пристыдил он стажёра и попытался отряхнуть пыль, которую тот собрал по дороге рукавом своей красной толстовки. Получилось, правда, только размазать её по мягкой хлопковой ткани, но Розен всё равно бодро улыбнулся. – Тебе при любом исходе ничего не грозит. Пойми, я и так могу получить эти сведения, но только после выполнения десятка жутких бюрократических процедур. А ты скопируешь вводные данные тех карт, которые отправляют в утиль, безо всяких разрешений и допусков. Если кто-нибудь спросит, что ты делаешь, скажешь, мол, что велели, то и делаю. Всё! Разбираться со всеми буду я, кто бы на тебя ни наехал. Единственное, что нам грозит, это выволочка от Гранина. Так что молись, чтобы он ничего не узнал.

– Да вам-то он ничего не сделает! – обиженно буркнул Георгий.

– Это ещё почему? – искренне удивился Розен.

– Вы же у него любимчик! – дерзко ответил Георгий.

От страха осмелел, не иначе.

– Это в каком это смысле? – подбоченился Розен.

– Во всех! – густо покраснел стажёр.

Розен возмущённо распахнул глаза, но видно было, что он больше играл, чем негодовал на самом деле. И что он очень старается, чтобы не рассмеяться.

– Вот вернёмся, уши тебе надеру! – пригрозил он беззлобно, развернулся и снова ухватил стажёра за рукав. – Совсем распустился! – бормотал он, затаскивая Георгия в тесную пыльную каморку, которая примыкала к помещению архива. – Ну, ничего – будет тебе когнитивный диссонанс! – загадочно пообещал он напоследок, оглядываясь в поисках хозяина кабинета.

Высокое узкое окно с облупившимся переплётом старой деревянной рамы было почти до середины заложено криво слоящимися стопками разнокалиберных бумаг и старых картонных папок. Торцом к нему стоял также до крайности захламлённый письменный стол. Из-за всех этих завалов поверх узких лекторских очков на них глянули усталые светлые глаза.

– Чем обязан?

– Присягой, наверное, – как-то сомнительно, но бодро и весело пошутил в ответ Розен. – Или какой там у вас регламент вступления в должность?

– А, Розен, – бесцветно откликнулся архивист. Он и сам был весь какой-то бесцветный, блёклый – словно запылённый. Возможно, из-за безэмоциональности своей, а может, из-за странной своей масти (не то седина, не то невнятный такой оттенок блонда), или из-за неопределённого своего возраста (типичный «вечный мальчик»), он подсознательно беспокоил инстинкты самосохранения и одновременно как-то размагничивал, гасил всякое любопытство. – Теперь понятно, чего у меня с утра проводка коротнула, – без улыбки произнёс он. – К твоему визиту, не иначе.

Розен разулыбался на эту реплику так, будто его обласкали.

– Не паникуй, Тёма! – подбодрил он архивиста. – Я вот тебе помощника привёл. – И он подтолкнул мрачного стажёра вперёд.

– То есть привёл дополнительный дестабилизирующий фактор, – смиренно констатировал хозяин кабинета.

– Брось, Артемий! – хохотнул Розен. – Жорик парень уважительный, с понятием. Ничего он тебе тут не разрушит. Познакомьтесь, кстати: Артемий Иванович – заведующий архивом и главный аналитик. Жорик – наш стажёр.

Георгий и Артемий Иванович обменялись вежливыми кивками.

– Хорошо, Герман, я найду твоему стажёру занятие. Работы у меня, в самом деле, невпроворот. Только пусть наденет халат, перчатки и маску – пыли здесь много.

– Где?.. – Розен беспомощно покрутился на месте.

– В кладовке, – терпеливо вздохнул архивист.

Пока Георгий облачался в выданную Артемием Ивановичем униформу, тот, стоя рядом с Розеном и упорно не глядя на него, вполголоса спросил:

– Тебе-то что от меня надо?

– Поговорить. В приватной обстановке, –  фонтанируя позитивом, шепнул в ответ Розен. И попытался заглянуть собеседнику в глаза.

– То есть – полноценную консультацию и переночевать?

– Кто ж виноват, что ты живёшь у чёрта на куличках? – весело отозвался Розен.

– Стажёра я здесь без присмотра не оставлю, – всё так же ровно предупредил Артемий Иванович. – Тебе срочно – «поговорить»?

– Да! – горячо заверил Розен.

– Тогда идём. Сдам твоего стажёра на поруки и как раз на электричку успеем.

Артемий Иванович вернулся к столу, взял свои вещи, снял с вешалки пальто и кивком головы велел гостям следовать за ним.

Розен притормозил в дверях, окинул Георгия сияющим от непонятного счастья взглядом и заботливо поправил слишком низко нависший над его бровями капюшон толстовки, которую стажёр не стал снимать, справедливо рассудив, что волосы защитить от пыли тоже как-то надо.

– Гопота гопотой! – умилённо оценил Розен новый жориков образ. – Баллончик с краской в руки и – гаражи разрисовывать!

Жорик на это только мрачно сверкнул глазами – в марлевой медицинской маске огрызаться было неудобно.


***
Толстый слой побуревших слежавшихся листьев упруго проседал под ногами, пока они шли от станции через редкий лесок. За спиной всё ещё ныли стальным отголоском рельсы, хотя электричка отгромыхала уже и укатила в пасмурный горизонт – вслед за дождём. Здесь от дождя остался только запах и впитавшаяся всюду влага, которая темнила камни и древесную кору. Розен на ходу трогал замшелые стволы, чувствуя, как из мха, словно из губки, сочится из-под пальцев вода.

Впереди виднелся аккуратный жёлтенький особнячок с белыми балконами. Дальше по улице стояли невысокие кирпичные дома с фигурными карнизами и лепниной по фасаду – никаких унылых серых панелей вокруг. Стриженые кусты, чугунные скамейки, выбеленные бордюры.

– Симпатичный городок, – искренне улыбнулся Розен.

Артемий Иванович только кивнул в ответ. Но Розену слова были и не нужны. Он кинул на собеседника внимательный взгляд, прислушиваясь к его вежливому приглашению во внутренность сердца, и без колебаний нырнул в сонную заводь его памяти.

Всё, начиная с раннего детства, Артемий Иванович видел, как сквозь глубокую воду. В его жизни было очень много тишины. И созерцания. И весь этот застойный, захолустный быт полнился для него особой поэзией. Потому что настоящая жизнь творилась для Артемия Ивановича в глубинах его духа. Потому и звучали вдохновенными аккордами для него и скромный пейзаж со ржавой и покорёженной детской площадкой в тесной раме окна, и самый обыденный натюрморт из простой глиняной кружки, кубиков рафинада и пачки любимого печенья. Всё, буквально всё вокруг делилось с ним своей внутренней радостью, сверкало, пузырилось такой интенсивностью жизни, что внешние события на фоне этих сердечных переживаний, действительно, казалось скучными и бледными. Так, судя по всему, и было задумано – чтобы внешнее не отвлекало бы от внутреннего, не перекрывало его.

Розен пропал, увлёкся этой грандиозной феерией сердечного познания жизни, завораживающей, словно северное сияние. Потому и вздрогнул, когда Артемий Иванович скупо поделился вслух:

– Это моя лучшая жизнь, Герман.

– Верю. – Розену пришлось прокашляться, потому что он охрип от ошеломительных впечатлений, которых наглотался сейчас так поспешно. – А что же папа? Он, разве, не хотел от тебя большего?

Папой Артемия Ивановича был Главный. Этого в Конторе не знал только ленивый. И Розену, в самом деле, было любопытно, как коллега сумел отстоять перед ним своё право быть ничем.

– Он умеет ждать, – блёкло улыбнулся на это Артемий Иванович и отвернулся, давая понять, что разговор закончен.

Скудный на краски осенний вечер рядом с этим удивительным человеком оборачивался сказкой. Розен дисциплинированно отписался Гранину о своей поездке и сразу же выключил телефон, чтобы не поймать в ответ его гневных или встревоженных сообщений. Всякую суету и волнения явно следовало оставлять за порогом того дома, куда он сейчас попал.

Говорить сразу о деле Артемий Иванович не захотел – сгрузил дубликаты привезённых Розеном карт на письменный стол в приспособленной под кабинет комнате и повёл гостя на кухню. Артемий Иванович вообще говорил мало, но Розен уже поймал его сердечную вибрацию и без слов знал, что тишина грохочет сейчас торжественным хором, а серые сумерки это чехол для бриллиантов, которые вот-вот посыплются из прорехи, что в чайной чашке спрятался лес – ягоды, травы, орехи. Скрип половиц оказался частотой эфирной волны, которая вещала тонкому слуху о вечном, простом, человечном, о бренном, но прочном, земном, непорочном, потому что на земле нет греха, а грязь – чепуха, потому что грязь это тоже земля, и это всё закругляет, и так не бывает, чтобы что-то само по себе, а только в любви и в борьбе – друг с другом, как почва с плугом, как песок с водой – своей чередой являются, или вместе, если поместятся, в твоей голове и твоём сердце – такие настоящие и неуместные, такие путанные и ясные, сладкие, огнеопасные – они взрывают твой мозг, плавят сердце, как воск, и осколки правил кружатся слева направо в твоей чашке с чаем, и мы не знаем, как сказать об этом словами, потому что увидели сами, что слова не вмещают, хотя обещают простоту и ясность, но это всё сказки – простота нема, а слова от ума – давайте заменим их красками или, может быть, звуками – пусть говорят руки, лепят из слов науки, где каждая буква – космос, в котором всё сложно и просто, где из ответов состоят вопросы – их можно разобрать на атомы и потом сложить обратно, чтобы другим тоже было, чем играться, тем, кто сможет сюда добраться…