Красная Жемчужина. Мистическая повесть

          Красная Жемчужина. Мистическая повесть.


          Глава I. Чеховский сквер.


                – 1 –

Повесив трубку стационарного телефона, Виктор Новодомов опрометью кинулся в спальню, схватил тетрадь своей девушки и сделал несколько лихорадочных записей на картонном форзаце.

Пока правая рука Новодомова ломано фиксировала на светло-сером картоне экстракт нежданного звонка, его левая машинально схватила с прикроватной тумбы купленную в прошлом месяце «Нокию» и так же лихорадочно стала пролистывать списки контактов.

Последовавшие за этим три кратких разговора закончились звонком начальнику отдела таможенного досмотра Южно-Сахалинского аэропорта: Новодомов вырвал у шефа отгул на ближайшие два дня. 


                – 2 –

Рита наслаждалась запахами октября, гуляя по Чеховскому скверу. Вороха палой листвы, не успевшей пожухнуть, прошедший час назад дождь и лёгкий ветерок со стороны залива Анива наполняли её естество вечным и уникальным сочетанием осеннего умиротворения с предощущениями перемен, которым предстоит случиться в будущем, ещё нерождённом году.

Вместе с тем обострившаяся интуиция вселяла в Риту тревогу за Михаила – человека, с которым они были вместе почти четыре года. И почва для такого беспокойства была.

Подслушанный в городском парке вороний грай и беседы уличных котов, которые в эту осень были особенно нервны, наложились на видения странных фигур, которые принимали облака над Южно-Сахалинском. Не далее как три дня назад Рита отчётливо видела в небе силуэт существа, не похожего ни на одно из земных созданий. Лишь однажды подобное привиделось ей в одном из тревожных снов.

Сейчас же её внимание привлёк собеседник Михаила, появившийся в сквере несколько минут назад. Выписывая круги и зигзаги по ароматному ковру из палой листвы и всё ещё зелёной травы газона, Рита всё чаще бросала взгляд на высокого плотного человека, с которым говорил Михаил.

Но причиной Ритиного беспокойства была не внешность незнакомца – самая заурядная, – а исходившая от него аура. Из головы одетого в чёрное, ещё довольно молодого мужчины вырастала серая змея, которую Михаил не видел.

Мужчины говорили о чём-то хорошо им знакомом. Упоминался некий «каменный лес». И чем дальше они говорили, тем мрачнее становилось лицо Михаила.

Наконец собеседники попрощались, и странный незнакомец ушёл на восток, унося с собой призрачную змею, колыхавшуюся в такт его шагов на своём дымчатом кольчатом теле.

– Пошли домой, Рита! – нервно позвал подругу Михаил.

Сука добермана тотчас метнулась к хозяину.


                – 3 –

– Виктор, послушай, что пишет Сельницкому его коллега: «На днях ко мне в кабинет явился один из тех, кто был с нашей группой в прошлогоднюю поездку в Долинский район, Степан Ситников из Управления. С виду поинтересовался, как продвигаются дела с обработкой коллекции. Но затем, как бы невзначай, обронил, что вряд ли на предстоящей конференции будет что-то новое о головных уборах. Ты понимаешь? Лучше пока ни с кем не говорить про Лес Камней…».

– А дальше?

– Дальше ничего особенного. Адресант меняет тему: пишет об очередном завозе с материка и всё такое.

– Дай сюда…

Виктор внимательно прочитал письмо некоего С.О.Клубкова Роману Борисовичу Сельницкому. Оно датировалось февралём 1976 года.

– Думаешь, это про обручь, Паш?

– Вить, мы всю личную переписку прорыли, какая есть в деле.

– Ладно. Сфотай, а то сейчас придёт дежурный – скоро шесть.

Всю вторую половину дня Виктор Новодомов и его приятель Павел Восьмилетов провели в Сахалинском историческом архиве, исследуя личный фонд археолога Романа Сельницкого, умершего девять лет назад. Оба друга – таможенник и гостиничный администратор – впервые в жизни читали документы старше их самих.

Сельницкий был дедом их бывшего сокурсника Николая, который бесследно пропал этим утром.


          Глава II. Зеркало в крутящейся оправе.


                – 1 –

С Николаем Сельницким и Павлом Восьмилетовым Виктор познакомился в 2001 году. По прихоти судьбы поводом к их первому разговору послужили теракты 11 сентября в США. Тогда семнадцатилетние парни, поступившие на первый курс Юридического института СахГУ и не успевшие ещё толком познакомиться, наперебой высказывали свои дилетантские умозаключения о событии, открывшим новую эру мировой истории.

Разговоры продолжились и на переменах, скачками переходя на другие темы, так что конец учебного дня застал троих новоиспечённых приятелей в кафе. Там Виктор, отчасти под воздействием второй бутылки «Хольстена» и расслабляющего инструментала, отчасти от радостного осознания начинающейся дружбы, стал более откровенным и поведал Коле с Пашей о сне, виденном им в предрассветный час того эпохального дня.

– Мне снилось, будто бы началась война. В городе была суета, все были возбуждены. Кто-то торопился завершить свои личные дела, а кто-то вставал в очередь в военкомат. На перекрёстке стоял какой-то дед, по виду ветеран Второй мировой в советской гимнастёрке тех лет и, пьяный, горланил, словно уличный проповедник…

– Что говорил? – спросил Павел.

– Что-то насчёт исхода начинающейся войны, уже не помню, что именно.

– А что делал ты?

– Собирался на фронт. И почему-то был очень озабочен тем, что там, на фронте, мне будет позарез нужна бутылка водки.

Николай внимательно посмотрел на Виктора.

– Хм… Тебе бы моему деду свой сон рассказать. Когда-то он такими вещами увлекался.

Однако знакомства Виктора с Романом Сельницким в тот день не состоялось. Первая встреча новых друзей Ника со Стариком произошла лишь полтора года спустя.


                – 2 –

Николай исчез за сутки до звонка Елены, его жены, Виктору. Убитым голосом женщина сообщила, что предыдущим воскресным утром её муж отправился в ближайший магазин – купить свежий батон для гренок. Прошло больше часа и начавшая нервничать Елена набрала мобильный Николая. Тогда он ей ещё ответил, сказав, что на весь день уезжает в Долинск по какому-то срочному делу. Когда стемнело, его телефон уже молчал.

Вечер понедельника друзья провели у Елены, стараясь утешить измученную женщину. Тогда же все трое были опрошены полицейским инспектором: правоохранительная система начала поиски по заявлению подавленной и выбитой из колеи Сельницкой.

На вопрос следователя, что бы могло послужить причиной внезапного отъезда Николая в Долинск, друзья сообщили, что полгода назад Николай привёз оттуда один предмет: по виду, золотой обруч, надеваемый на голову. По периметру он был украшен красными камнями, со слов Николая, – рубинами.

– Что Сельницкий говорил о происхождении этого «обруча»?

Только то, ответил Виктор, что данная вещь когда-то принадлежала деду Николая, который скончался в 2005 году. И что в Долинске Ник получил его от некоего третьего лица.

– Получается, душеприказчик какой-то?

– Получается, что да.

Дальнейший опрос дал следователю немного: ни жена, ни оба друга пропавшего совладельца туристической фирмы «Альянс-Трэвел» Николая Денисовича Сельницкого больше ничего не сообщили. Полицейский и его помощник провели досмотр жилища четы Сельницких и, изъяв кое-что из документов, а также Ников ноутбук, удалились.


                – 3 –

Тяжёлые настольные часы в форме бронзового слона с башенкой мерно отсчитывали секунды в со вкусом меблированной гостиной. Окно комнаты выходило на Комсомольскую – одну из трёх магистральных артерий, пересекающих Южно-Сахалинск с севера на юг.

Владелец квартиры использовал гостиную под кабинет, одну из стен которого занимал огромный шкаф-библиотека с пятью рядами книжных полок. В правом от окна углу стояло большое зеркало в старинной крутящейся оправе. Но главной достопримечательностью комнаты был солидный ореховый стол, за которым идеально мог бы расположиться, если не губернатор, то уж точно директор какой-нибудь фирмы.

Левый край стола занимали тикающий слон и лампа с зелёным абажуром, а по центру, примыкая к пластиковому подоконнику, стояли в ряд четыре книги: истрёпанный англо-русский словарь, зелёный томик Лермонтова, «Капитанская дочка» и новенький роман Норфолка.

Стоял день, так что настольную лампу включать было незачем: плотные кремовые шторы создавали лишь приятный глазу полумрак и сидящий за столом человек без труда различал слова, которыми он покрыл две трети стандартного листа. 

Когда дело было кончено, руки в белых перчатках сложили лист пополам и вложили его в англо-русский словарь.

Посидев ещё с минуту, будто размышляя о чём-то, писавший встал, посмотрел в зеркало и направился к выходу.

Когда дверь квартиры закрылась, старое зеркало ещё хранило воспоминание и лике, заглянувшем в него. Впервые, более чем за сто лет, в него смотрелось лицо, скрытое маской.


          Глава III. Лестница.


                – 1 –

В один из февральских дней 2003 года второкурсники-юристы Новодомов и Восьмилетов сидели в квартире отца Ника и решали задачи по уголовному праву. Знакомство с дедом Николая, Романом, навсегда врезалось в память Виктора.

То был среднего роста поджарый мужчина, в свои шестьдесят девять лет не выказывавший особых признаков дряхлости, если не считать небольшой одышки от подъёма на пятый этаж, где жила семья его сына Дениса – отца Дениса – священника прихода Святого Якова в Южно-Сахалинске. Католического иерарха. Русского иезуита…

Несмотря на заметную грубость, черты лица Романа Борисовича были правильными, как и его речь – лектора с тридцативосьмилетним стажем. Череп его был совершенно лыс, а увеличившиеся с возрастом нос и уши делали его похожим на Клауса Кински из Херцоговского «Носферату». Но самой примечательной чертой Старика были глаза: средних размеров, серо-стального цвета, обжигающе-ледяные, поразительно ясные и, в то же время, абсолютно непроницаемые – глаза жреца, судьи, воина, фокусника…

Роман много рассказывал об истории, особенно о древней и новейшей. Он виртуозно проводил параллели между событиями и процессами, разделёнными двадцатью или тридцатью веками. Не раз, бывало, он увязывал события Пелопоннесской войны с перипетиями войны Холодной. Или начинал вдруг рассуждать о причинах падения Великой Хатти времён египетских Рамзесов, сравнивая их с кризисом Евросоюза в наши дни.

Будучи опытным археологом, почти полвека копавшим древности не только на просторах бывшего «великого и могучего», но и заграницей, Сельницкий-старший до двух часов кряду мог рассуждать об артефактах, найденных в захоронениях Великой Степи, Кольского полуострова или древней Эгеиды. И, более того, он всегда находил общее между этими артефактами и атрибутикой современного масонства, гражданской и воинской символикой стран бывшего соцлагеря и предметами, использовавшимися в различных сектах, что так бурно расплодились на всём постсоветском пространстве в 90-е годы.

Имена таких аристократов археологии, как Эванс, Картер и Артамонов, слетали с его языка так, словно бы речь шла о сокурсниках или коллегах по кафедре его родной альма-матер. С профессором Окладниковым Романа, со слов последнего, связывала многолетняя дружба.

Однако, из всех коньков, на которых Старик в присутствии юных студентов любил погарцевать, были сны.

Виктор так и не поинтересовался, что бы мог означать сон, увиденный им в день начала его дружбы с Романовым внуком. Забыл. Старик первым заговорил о столь загадочном явлении человеческой природы. Это произошло третьего октября 2003 года. Виктор вспомнил эту дату ровно два года спустя, когда в этот же день Роман Борисович умер. Вспомнил тогда он и слова, сказанные Стариком за 730 дней до его ухода на «другую сторону»: истинен лишь тот сон, путешествие по которому оставляет материальное свидетельство в руках сновидца.

Сновидец и археолог суть одно и то же, заключил Старик.


                – 2 –

Синяя «Гранд-Витара» ехала по трассе на север в сторону Долинска.

Время не располагало к поездкам в другой район области: начинало темнеть. Но состоявшийся три часа назад в Чеховском сквере разговор не оставил Михаилу иного выбора – времени на раздумья практически не осталось.

Лес камней. Имя, словно сошедшее со страниц романов Муркока, этим днём было услышано Михаилом второй раз в жизни. В первый раз это случилось в конце девяностых, когда об этом месте обмолвилась его мать, предавшись воспоминаниям о её муже, отце Михаила, который погиб в морской катастрофе в середине 70-х.

– Друзья и коллеги твоего отца говорили, что целью его последней командировки был некий «лес камней».

– Неужели, для того, чтобы попасть в лес, было необходимо садиться на тысячетонный ТБС?

– Не знаю, – отвечала мать. – В приказе на командировку значился только Долинск. Зачем ему понадобилось подниматься на судно и выходить в море, я ума не приложу.

Михаил никогда не видел следственных документов о гибели транспортно-буксировочного судна «Артур», непостижимым образом перевернувшегося в четырёх милях от Долинского порта в один из декабрьских дней 1976 года. Катастрофа унесла жизни восьми человек, находившихся на борту в момент отплытия. Семеро из них были матросами. Их тела были выловлены и доставлены на берег. Тело восьмого погибшего, отца Михаила, найдено не было.

Топоним с названием «Лес камней» на сахалинских картах также отсутствовал.


                – 3 –

На широкой лестнице, что связывает Посьетскую и Алеутскую улицы, спускаясь в сторону бухты Золотой Рог, неподвижно стоит молодая женщина. Она стоит спиной к мерцающей в лунном свете глади бухты и потому бесшумно поднимающаяся по лестнице фигура не видит её лица. Когда призрачные шаги вплотную приближают незнакомца к стоящей на ступенях женщине, она разворачивается и оба существа смотрят друг на друга.

На незнакомце сплошная белая маска, закрывающая всю голову от макушки до горла. Глаза женщины затянуты, подобно пене на молоке, белёсой полупрозрачной пеленой.

Дама улыбается, обнажая в хищном оскале ряд острых, словно иглы, зубов. Её рука тянется к маске незнакомца и срывает её…


                ***

Рита лязгнула зубами, угрожающе рыкнула и негромко заскулила. Её закрытые веки подрагивали.

– Рита, девочка, успокойся, – хозяин потрепал суку добермана по загривку.

Рита открыла глаза, окончательно просыпаясь.

– Опять кошмар приснился? – сказал Михаил, поглаживая правой рукой лежавшую на переднем пассажирском сиденье собаку. – Скоро будем в Долинске, Рита.

Рита потянулась и села. Оглянулась. Вокруг была тьма. 


          Глава IV. Под медвежьей шкурой.


                – 1 –

 – Лен, ну ты, если что, звони в любое время мне или Вите. Будем на связи, – Павел Восьмилетов завершил телефонный разговор с Еленой Сельницкой.

– Что говорит? – спросил Виктор.

– Ничего нового. Измучена очень.

Был девятый час. Стемнело. Друзья сидели во втором, внутреннем, зале кафе «Кулибин».

– А может, партнёр Ника по бизнесу что-то знает? – подумал вслух Виктор.

– Имеешь в виду совладельца «Альянс-Трэвел»? Думаешь, Ник его во что-то посвящал?

– Мало ли…

– Вить, полиция по-любому пробивает и этот канал. Да и что мы знаем про Колиного партнёра?

Новодомов расстегнул один из отсеков поясного портмоне, поперебирал всякую всячину и достал бледно-голубую визитную карточку.

– Год назад побывал у них – воспользовался их услугами для поездки в Хорватию, – сказал Виктор, протягивая другу визитку. – Как юрист, Ник заведует всей документальной текучкой и бегает по инстанциям, а связь с перевозчиками, отелями и трансферными организациями лежит на этом перце.

На карточке значилось: «Алёхин Геннадий Иванович. Гендиректор».

– Знаком?

– Нет, – Павел вернул визитку. – А ты сам его в офисе тогда не видел?

– Нет. Знаешь что, Паш, свяжемся завтра утром с Еленой и через неё, как супругу партнёра, выйдем на этого Алёхина.

На том и порешили.


                – 2 –

То был среднего размера частный дом, облицованный камнем особняк, с довольно высоким первым этажом, мансардой в качестве второго и полуподвалом. Последний более чем на метр вырастал из земли.

Отсчитав восемь ступеней, Михаил поднялся на крыльцо с двускатным козырьком и позвонил. Дверь открыл немолодой мужчина в чёрном костюме-тройке.

– Михаил Степанович, я ждал вас, – сказал он и тут же представился: – Сельницкий Денис Романович.

Они прошли в гостиную, обставленную декоративными столиками и резными тумбочками. В одном из углов помещался старый комод с современной плазменной панелью, а рядом – шкаф-горка, вместо сервизов заполненный книгами. Над журнальным столом расстилалась громадная медвежья шкура, покрывавшая практически всю стену. Со стены напротив на неё смотрела голова дикого козла, приделанная к толстой лакированной плахе из дуба, срез которой насчитывал не одну сотню годовых колец.

Пахло кожей, деревом и средством от моли.

Человек, назвавшийся Денисом Сельницким, предложил гостю чай и бутерброды. Михаил поборол искушение тут же начать расспрашивать нового знакомого о судьбе своего отца, решил запастись терпением и предоставить говорить хозяину. Михаил внутренне превратился в слух и надел вежливо-нейтральную маску, надеясь, что это скроет его волнение. Да и подкрепиться между делом после дороги было нелишним.

Господин Сельницкий начал с того, что не был близко знаком с отцом Михаила, ведь на момент той загадочной морской аварии ему, Денису, получившему в том году диплом историка, было лишь двадцать два года.

– Наше знакомство можно назвать мимолётным. За год с небольшим до той катастрофы мы неделю провели вместе в лагере археологической экспедиции. Ваш отец – Степан Ситников – был прикомандирован к группе археологов, которой руководил мой отец.

– В Управлении так опасались за сохранность выкопанных артефактов?

– И за это в том числе. Что поделаешь: такие были времена.

Иногда кивая, а когда и поддакивая, Михаил поощрял Сельницкого говорить, в то же время, изучая внешность собеседника.

На вид Денису Сельницкому было около шестидесяти. Лысая макушка в обрамлении полукруга мягких, с обильной проседью, серо-каштановых волос. Лоб высокий и немного выпуклый. Большие умные глаза и негрубые черты лица. Безупречные манеры и негромкий слабый баритон. В целом, такой человек мог бы произвести самое благоприятное впечатление. Но что-то Михаила в нём настораживало. Может быть, ощущение некоего умения, исходившее от этого аккуратного господина в чёрной тройке – умения в совершенстве владеть собой: своим телом, мимикой, голосом. Была в Сельницком какая-то железная собранность и… напряжённая стальная пружина внутри. Точно кобра, готовая к броску, подумал Михаил и внутренне похолодел.

– Нашли что-то интересное? – спросил Михаил, стараясь подавить нотки напряжения в своём голосе.

– Нашли. Вернее, напали на след. Видите ли, мой отец – Роман Борисович – много лет охотился за одним артефактом, о котором он в своё время вычитал в бичуринских переводах, а затем более подробно узнал лично у Окладникова. Это был наголовный золотой обруч, вроде монаршего венца. Китайские легенды утверждают, что обладать им – всё равно что носить с собой нескончаемый запас пилюль бессмертия.

– И мой отец отправился в следующем году в Долинск, чтобы помешать вам присвоить этот обруч, который вы, якобы, откопали в Лесу Камней?

– Место, куда был помещён обруч, мы нашли, но не сказали об этом вашему отцу, офицеру КГБ. Взамен этого мы принялись за новый раскоп. Вернулись туда мы в январе 76-го, в декаду отпусков, расчистили снег и отдолбили мёрзлую землю ломами и кирками. А вот насчёт Леса Камней вы, Михаил Степанович, неправы. К сахалинской географии, равно как к географии вообще, эти слова ни малейшего отношения не имеют.

До Михаила вдруг дошло, что ему надо сию же секунду вскочить, бежать из этого дома к машине и рвать когти из Долинска.

– Ну куда вы так заторопились на ночь-то глядя? – будто угадывая мысли, сказал Денис Сельницкий. – Такой путь проделали и столько лет ждали, так неужели и на Лес Камней даже не взглянете?!


                – 3 –

– Алёхин-курёхин… – пробормотал Новодомов, отрешённо смотря вслед удаляющемуся Восьмилетову, который покидал кафе. Синий ковролин глушил шаги Викторова приятеля.

В зал вошёл тщедушный, с причёской а-ля Дима Билан, гарсон в красной ковбойке навыпуск, достал спички и принялся возжигать толстые короткие свечи на столиках. Виктор попросил ещё чаю и кусок шарлотки без мороженого.

За столиком у окошка сидела женщина неопределённого возраста и читала какую-то растрёпанную книгу. Напротив неё мальчик лет семи играл разноцветными камушками из цветочного горшка на подоконнике. Португальская галька, вдруг подумал Виктор.

На столик поставили новый чайник и тарелку с шарлоткой.

– Я же просил без мороженого, – проворчал Виктор, но официант уже удалился в первый зал.

На тарелке рядом с куском пирога лежал белый шарик. Виктор машинально ткнул его вилкой.

Женщина за столиком у окошка вдруг что-то крикнула мальчику, сложила книгу и поставила её вертикально на столик.

Англо-русский словарь? Что за чёрт?! – озадачился Виктор.

Мальчика за столиком больше не было. Как не было и женщины, сидевшей напротив него. Только горстка разноцветных камушков на столе напоминала об этой паре.

Периферийное зрение Новодомова привлекло какое-то шевеление на его тарелке. На фарфоровой поверхности, извиваясь, что-то ползало. То, что Виктор принял за шарик мороженого, полагавшегося к пирогу, оказалось яйцом, из которого вылупилась крохотная серая змейка, которая вдруг приподнялась на своём хвосте и начала быстро расти, буравя Виктора своими красными, блестящими, словно рубины, глазками.

Хотелось закричать, но не получалось.

В этот момент за окном прозвучал резкий лай и в стекло ткнулась острая собачья морда. Доберман, сообразил Новодомов, почувствовав, как две иглы молниеносно пронзили кожу и плоть его левой скулы, наполнив его голову тупой пульсирующей болью и ледяной глыбой размером с Гренландию.

Как куча мороженого, мелькнуло у него в голове, и он отключился.


          Глава V. Звонки и СМС-ки.


                – 1 –

Чёрный доберман стоял с высунутым языком посреди пустой детской площадки во дворе, на который выходили подъезды двух трёхэтажных домов. В сотне метрах справа, за сквериком с большими тополями и чахлыми берёзами, виднелся обшарпанный фасад брежневской пятиэтажки. Все три здания были щедро иллюминированы льющими свет окнами: до момента, когда долинские обыватели, насмотревшись сериалов и новостей, начнут укладываться, оставался, по меньшей мере, час. Где-то позади ревели двигатели грузовиков и ночных гонщиков.
 
Собака устала. Двухкилометровый безостановочный кросс через скверы, улицы, дворы и овраги Долинска не прошёл для Риты даром. Подкашивались дрожащие лапы, в голове ощущалась страшная пульсация от часто-часто бьющегося сердца. И бешено хотелось пить.

Погони не ощущалось. Первобытный ужас, тугой пластиной хлестнувший её во дворе той зловещей каменной полутораэтажки, когда спустившийся с её высокого крыльца страшный человек открыл дверь Мишиного автомобиля, не ожидая, видимо, что тёмное нутро машины скрывает молодого добермана, почти прошёл. Теперь перед мысленным взором измождённой собаки стояла, заслоняя все следы недавних впечатлений, большая миска с водой.

С моря потянуло холодком, ласково прошедшимся по взмокшему и разгорячённому телу собаки. Короткая шерсть холки улеглась.

В ста метрах справа громыхнула железная дверь подъезда. Из пятиэтажки вышел человек, прошёл к пустующей у сквера лавке, сел и закурил. Почти одновременно из трёхэтажного дома вышла толстая женщина с белой лохматой собачонкой на руках, которая, как только очутилась на земле, сразу же залилась противным, склочно-визгливым тявканьем – почуяла Риту на своей территории.

Ничтожество, даже лаять не может по-нормальному. Губы добермана чуть приподнялись, а морда сморщилась то ли от зарождающегося охотничьего азарта, то ли от презрения к этому непотребному представителю собачьего племени. Секунды три Рита размышляла, затем фыркнула и, всё ещё тяжело дыша, потрусила направо, на огонёк сигареты человека из обшарпанной пятиэтажки.


                – 2 –

Звонок в дверь. Ещё звонок, более долгий, и настойчивый стук. Наконец дверь открылась и перед Павлом Восьмилетовым предстал заспанный Новодомов.

– Хоть из пушки стреляй – тебя не добудишься. Одиннадцатый час уже… А что у тебя с лицом, Вить?

Ещё не совсем проснувшись, Виктор включил в прихожей свет и посмотрел в зеркало.

Всю левую половину лица, от нижнего века до подбородка, покрывала бледная припухлость с пятном нездорового румянца на скуле.

Потрогал пальцами. Не синяк, не гематома, а болит. Или инфекцию какую подцепил, или перенервничал, подумал Виктор.

– Может, зубы, Вить?

– Может и зубы, – процедил Новодомов, пытаясь вспомнить, когда в последний раз был у дантиста. – Ладно, терпимо пока. Лене звонил?

– Да, она в машине сидит. Думали тебя моментально забрать, а ты заспался.

– Дай мне пятнадцать минут.


                – 3 –

По дороге в офис Николаевой турфирмы Павел сказал, что трижды звонил утром Виктору: дважды на мобильный и один раз на домашний номер.

– Если б Елена не настояла подъехать к твоему дому, поехали бы в «Альянс» без тебя, Вить. И хорошо, что окна у тебя были приоткрыты, а то бы не догадались постучать в дверь.

– Вижу, – сказал Новодомов, пролистывая на своей «Нокии» входящие вызовы. – А это что за чёрт?

В списке входящих звонков значился ещё какой-то МТС-овский номер, не известный Виктору. В пользу того, что это не спам и не жулики, а кому-то действительно понадобился именно он, Виктор Новодомов, говорило число вызовов, шедших с этого контакта: один вчера в 22:47 и два сегодня в 08:00 и в 09:32. Хотя, ошибки тоже исключать было нельзя.

У Виктора болело лицо, ныла голова и он не завтракал. Пусть подождут, решил он, позвоню после встречи с Колиным партнёром.

Офис «Альянс-Трэвел» располагался в здании на углу двух проспектов – Мира и Комсомольского. Турфирма, которая уже восемь лет рассылала обеспеченных островитян во все концы света (главным образом, в ближайшее зарубежье – Корею, Японию, Таиланд и Китай), делила эту четырёхэтажку с филиалом «Альфа-Банка», «Тройкой-Трэвел» – заклятым другом-конкурентом, «Ноут-сервисом» – крохотной фирмочкой из трёх человек, чинивших цифровую технику, двумя юридическими конторами, магазином канцтоваров и с дюжиной ещё каких-то ноунеймовых юрлиц.

Когда все трое поднимались на второй этаж, на Викторов мобильник пришло сообщение, при виде которого его глаза сделались круглыми, а рот с припухшей левой половиной приоткрылся в немом изумлении. В СМС было: «После встречи с Алёхиным надо переговорить с глазу на глаз».

Сообщение, адресованное Виктору, исходило с мобильного номера идущей в полушаге от него Елены Сельницкой. Жена пропавшего Николая незаметно от Павла сделала Новодомову знак молчать.


           Глава VI. Гендиректор.


                – 1 –

Михаил открыл глаза. Темно и пусто, словно в космосе, в котором кто-то огромный и могущественный разом потушил все звёзды, дунув на них необъятным вихрем из запредельных пространственных бездн.

«Что я? Где я?..» – стали первыми вопросами сознания Михаила, обращёнными не столько к самому себе, сколько к окутывавшему его чёрно-пустому Ничто.

Постепенно и очень медленно стало возвращаться ощущение собственного тела, его тяжести. Тихий же вздох, произведённый его лёгкими, шепнул сознанию, что он жив, дышит и лежит навзничь на жёсткой поверхности.

Вздохнув глубже, Михаил приподнял туловище на локтях. Вторым усилием он выпрямил торс и просидел так какое-то время на полу, приходя в себя и озираясь по сторонам.

Глаза привыкали к темноте медленно, но пространственная ориентация, всё же, возвращалась.

Несколько быстрее, проблесками и отрывками, возвращалась и память, сшивая лоскуты прошедших событий в целостное, а главное, последовательное полотно.

Они заманили его в тот, с мансардой, дом и чем-то опоили, сообразил Михаил. И теперь он здесь, в этом помещении без окон, наверное, в подвале…

А Рита?! Святые небеса!! Собака, его верная Рита, сопровождавшая его в той поездке в Долинск, осталась в «Эскудике». Что они с ней сделали?!!

В горячем порыве Михаил резко вскочил на ноги и бросился в темноту, но через мгновение рухнул на пол, ткнувшись коленями и ударившись о что-то головой.

Встал снова, вытянул руки и сделал осторожный шаг. Пальцы нащупали что-то гладкое и твёрдое. Дактильное исследование привело Михаила к выводу, что он заключён в цилиндрическую, метра три, или чуть больше, в диаметре, камеру со стеклянными (возможно) стенками без всякого намёка на какую-либо дверцу или окошко.

Как майринковский человек в бутылке, невесело усмехнулся Михаил. Хорошо хоть, что не связали.

В этот момент сквозь толщу кромешной тьмы вокруг Михаилова узилища начали пробиваться какие-то огоньки. Десятки огоньков.


                – 2 –

Разговор с гендиректором Алёхиным не занял много времени.

Геннадий Иванович, высокий костистый мужчина лет шестидесяти пяти, с крупным, тонким орлиным носом и хищными чертами лица, спокойно и уверенно отвечал на вопросы троих. Выражая сочувствие жене пропавшего Николая, Алёхин сказал, что те общие показания, которые он уже дал полицейскому следователю, возможно, помогут в этом странном деле. Его твёрдый, с лёгкой хрипотцой, металлический голос, казалось, придал Елене бодрости и уверенности в счастливом исходе поисков.

 – А Николай не звонил вам из Долинска в воскресенье? – спросил Павел.

– Нет, – ответила за Алёхина Елена, – в тот день я первым делом позвонила как раз Геннадию Ивановичу.

– Если вас так интересует или… скорее, если это может дать вам какую-то путеводную нить, – сказал гендиректор, обращаясь прежде всего к Восьмилетову и Новодомову, – могу дать вам сводку по нашей клиентской базе из Долинска за этот год.

Виктор с Павлом переглянулись. Последний смотрел с сомнением и легко пожал плечами. Виктор колебался.

– А полиция… – начала было Елена.

– У полиции со вчерашнего дня вся информация по всем контактам фирмы, какая только у нас есть на электронных носителях. Ну так как, господа? – Алёхин уставил свой ястребиный взор в Виктора. – Хоть это и против правил, но под честное слово Елены Александровны…

Теперь Виктор переглянулся с Еленой.

– Мы только посмотрим в вашем присутствии, – сказала Сельницкая. – Спасибо, Геннадий Иванович.

Пока старший партнёр Николая делал на компьютере выборку, внимание Новодомова привлекла фотография в рамке на гендиректорском столе.

Фото было цветным и старым. Мысленно сравнив его со снимками из собственного фотоальбома, Виктор приблизительно определил по степени потери яркости, что такой фотоснимок мог быть сделан в 80-е годы.

Но главное было не в этом. Изображённые на фотоснимке женщина и ребёнок – мальчик лет семи или восьми – пробудили в сознании Виктора смутное воспоминание, проблеск памяти, шепнувший ему, что он не только уже где-то видел этих людей, но также хорошо их знал. Когда-то.

Ощущение, вызванное этой фотографией, можно было бы назвать памятью об утраченном уюте, осевшей на самом дне подсознания тридцатилетнего мужчины.

Новодомов почти был готов поклясться, что не просто знал в лицо этого синеглазого мальчика с большой круглой головой и прямыми светлорусыми волосами, а также эту немного полную молодую женщину в фиолетовой кофте, но и в том, что вся его жизнь в какой-то очень ранний период была теснейшим образом с ними связана. Виктор жил с ними в одном доме, ел с ними за одним столом, играл с этим пацаном во дворе…

Но было и другое ощущение, исходившее уже не от фото, но из какого-то психологического опыта взрослого Виктора Новодомова.

Заработал принтер и вернул таможенника из внутреннего путешествия в офис гендиректора турфирмы.

– Лишь четверо, – голос Елены Сельницкой выразил явное разочарование.

– Долинск небогатый город, – заметил Алёхин. – Да и конкуренты кого-то подрезают.

– Негусто, Вить, а?  – хмыкнул Павел и передал лист Новодомову.

Имена и фамилии четырёх человек, трое из которых были семьёй, ничего не сказали ни Елене, ни Павлу, ни Виктору.

Они уже выходили из офисного здания, а синие глаза мальчика с фотографии всё смотрели в глаза Виктора, словно поверяя ему самую сокровенную тайну. Или вопрошая о чём-то невозможном.


                – 3 –

Елена Сельницкая отказалась от предложения Павла довезти её до дома, сказав, что прогулка по городу пойдёт ей на пользу. Виктор же сослался на то, что должен через пятнадцать минут зайти на таможенный пост, благо идти до него пятьсот шагов.

– Ну, как знаете, – сказал Павел. – Созвонимся позже. Если что, я на связи в отеле.

Виктор и Елена прошли в ближайший сквер, где никого не было, если не считать старика в пальто, шляпе и тёмных очках, сидевшего на единственной скамейке и безучастно уставившегося в пространство перед собой. Женщина принялась рассказывать.

Их соседка сверху, говорила Елена, неделю назад уехала на материк, попросив Сельницких присмотреть за её квартирой. Сегодня, во вторник утром, Елена поднялась в оставленную её попечению квартиру, чтобы полить цветы. В гостиной на письменном столе её зрение зацепил сложенный пополам лист бумаги, до середины вложенный в стоявшую там же книгу, кажется, словарь. Отчётливо помня, что в прошлое посещение квартиры этого листа не было, обескураженная Сельницкая взяла его и раскрыла. Это оказалась записка.

Но самым непостижимым для неё стало то, что записка эта оказалась адресована не кому нибудь, а её визави, Виктору Новодомову!

Внутренне похолодев, Виктор взял в руки сложенный пополам белый лист. Записка представляла собой сплошной абзац, занявший более половины страницы. Ошибки быть не могло: послание начиналось словами: «Виктору Новодомову, таможеннику…». Вникая в содержание, Виктор не мог не обратить внимания на одну особенность письма: почерк, которым оно было выполнено, был настолько корявым и безобразным, что выдавал в писавшем человека, который мог пользоваться бумагой и ручкой не чаще, чем раз в несколько лет.

Никогда в жизни Виктор не сталкивался ни с чем подобным. А Елена? Глаза молодой женщины излучали не меньшую озадаченность вперемешку со страхом перед умонепостижимым оборотом, который приняли события последних трёх дней.

Не в силах поменять обескураженного выражения, окончательно сбитый с толку Новодомов сказал первое, что пришло на ум:

– Почему не позвонили в полицию?

Денег и драгоценностей соседка дома не держит, сказала Елена. А если не считать этой записки, то вся квартира была в абсолютно нетронутом виде, даже пыль оказалась потревоженной лишь на письменном столе в гостиной или, скорее, в кабинете. А что до Виктора, то его Сельницкая ни в чём не подозревает.

Глубоко вздохнув, Виктор взъерошил свои рыжеватые волосы и огляделся. Старик, занимавший единственную в сквере скамейку, поднялся и неспешно зашагал прочь, постукивая по асфальту алюминиевой палкой. Елена и Виктор прошли к скамье.

Новодомов попросил рассказать о соседке Сельницких.

Её звали Тамарой Петровченко. Не замужем, то ли вдова, то ли разведённая. В своей квартире проживает задолго до того, как Сельницкие несколько лет назад приобрели в том доме жильё.

– И ещё,  – Елена напрягла память, – как-то Тамара упомянула, что получила квартиру по наследству от старшей сестры.

Это было всё, что Елена смогла пояснить.

Они так и не договорились, что им делать с этой загадочной запиской, ибо с исчезновением Ника её содержание никак не соотносилось. По крайней мере, на первый взгляд. Но, всё же, решили, что записка пока останется у Виктора. Вместе с тем Сельницкая умолчала, что уже отсканировала её.

Когда Елена вышла из сквера, Виктор достал мобильный, чтобы узнать который час. Вспомнив о звонках с неизвестного номера, приходивших прошлым вечером и этим утром, он нажал на вызов. Ответ последовал незамедлительно. Бодрый мужской голос на другом конце невидимого провода сказал: «Виктор, нашлась ваша собака! Доберман. Она в Долинске.».


          Глава VII. Елена.


                – 1 –

Свет десятков огоньков быстро разливался, и спустя мгновения стало очень светло от множества свечей, которые были в руках у толпы, обступившей прозрачную цилиндрическую камеру с бледным, растерянно озиравшимся по сторонам человеком внутри.

Михаил, не считая, прикинул, что собравшихся было человек сорок или больше. Плотного кольца они не составили: кто-то стоял ближе к прозрачному цилиндру, кто-то дальше.

Публика была в основном мужской, но взгляд узника выхватил с десяток женских особей. Люди были всех возрастов, кроме детского и совсем зеленоюношеского. Стояли мужчины в солидных костюмах-двойках, на ком-то был и жилет. На иных красовались модные джемпера и блейзеры различных, но не кричащих цветов. Большинство женщин было в деловых костюмах; на всех были драгоценности. Пламя десятков свечей играло на самоцветных серьгах, золотых кулонах, кольцах, запонках и часах, на надраенных ботинках и дорогих туфлях.

Среди этой, европейской по своему облику, толпы скромно стояла группка из четырёх азиатов в чёрных костюмах и отутюженных белоснежных рубашках. Её лидер, пожилой сухощавый господин, бесстрастно смотрел сквозь мерцавшие в тонкой оправе круглые линзы на Михаила.

Стенки прозрачного цилиндра, уходившие в высокий потолок, были, по оценке Михаила, достаточно толстыми и крепкими. И всё же, они не были препятствием для звуков негромких, но оживлённых диалогов, доносившихся до него со всех сторон. Речь, по преимуществу, была русской, но среди приглушённого низкого гудения прорывались обрывки английских и ещё каких-то, то ли немецких то ли скандинавских, реплик. Четыре бесстрастных азиата хранили молчание, и только раз молодой высокий азиат склонил голову к уху пожилого господина  в очках, чтобы что-то ему шепнуть. «Чёртов консильери!» – выругался про себя Михаил.

Две дамы, – строго вида брюнетка лет тридцати, в сером костюме, с убранными в тугой пучок волосами, и немного пухленькая, но стройная златовласка с распущенной шевелюрой и озорными ямочками на щеках, одетая в бледно-розовый пушистый джемпер и длинную зелёную юбку с чёрным орнаментом, – стояли под руку и вполголоса говорили по-русски, не сводя глаз с зацилиндрованного узника. То и дело обмениваясь с подругой лукавой улыбкой весёлых прищуренных глаз, блондинка, когда не теребила свой кулон из зелёного янтаря, тыкала своим лакированным ноготком в сторону двуногого обитателя этого странного террариума. Присмотревшись, Михаил распознал контуры чёрного паука внутри янтарного кулона. Невольно ему подумалось, сколько же тысячелетий зелёная окаменелость сохраняла в себе восьмилапого монстра…

Обернувшись, Михаил увидел, как широкий приземистый мужчина в коричневой паре из толстой шерсти прикурил от своей свечи сигару, бросив стоявшему рядом с ним высокому, спортивного сложения блондину в замшевой ветровке:

– Ну вот, Стёпкин щенок и отнюхал своё…

– Ага, – сказал спортивный блондин, сверкнув золотым клыком, – стоила вся эта канитель с «Артуром» только того, чтобы пацан стал джином в бутылке.

Курильщик, не донеся сигары до рта, хохотнул, заставив плясать пламя своей свечи.

– А вот, кстати, и настоящий джин, – сказал он, указав вперёд сигарой.

Человеческий улей стал быстро смолкать. Толпа вокруг цилиндра немного расступилась, и Михаил увидел две идущие к нему фигуры.

Одного он вспомнил. Им оказался тот немолодой вежливый мужчина с баритоном, угощавший Михаила бутербродами в гостиной под медвежьей шкурой, – Денис Романович Сельницкий. Всё та же чёрная тройка идеально на нём сидела. Но что-то в наружности этого господина изменилось с той беседы под немигающим взглядом мёртвого козла. Возможно, всё дело в красном галстуке, узел которого теперь украшал блестящий чёрный камушек, которого Михаил раньше не заметил.

Следующее мгновение, когда взгляд пленника вперился в спутника Дениса Романовича, стотысячевольтным разрядом выбило из сознания Михаила всякие мысли о каких бы то ни было камушках и всех галстуках мира. Ибо фигура, вставшая в трёх шагах от стенки камеры, оказалась поистине не от мира сего.

По виду это была высокая, – на полголовы выше Сельницкого, – женщина. Абсолютно голая, с массивной фигурой и очень бледной кожей, сквозь которую в мерцании полусотни свечей чёрными нитями просвечивали все кровеносные сосуды: от шейных и бедренных артерий до мелких венул и мельчайших капилляров. Словно мраморная статуя, оплетённая чёрной паутиной, с ужасом и отвращением подумал Михаил, вопреки собственной воли заворожённый всей этой инфернальной эстетикой.

Было также отлично видно, как сквозь грудную клетку с молочно-белыми упругими долями, прочерченную сотнями чёрных веточек, просвечивая тёмным плодом, сокращается крупное, размером с два мужских кулака, сердце.

Но самым умонепостижимым было то, что передняя часть безволосой головы этой «женщины» была совершенно безликой. Лишь плоская и слегка выпуклая бледная кожаная стенка, прорезанная сеткой чёрных капилляров, занимала всё пространство от условного лба до такого же условного подбородка.

Чувствуя, как кровь уходит из его деревенеющих членов, собираясь в центр туловища, а тестикулы сжимаются  до размера горошин, Михаил не заметил, как в руках Дениса Романовича сверкнул небольшой золотистый обруч.

Сельницкий обеими руками вознёс золотистое изделие над безликой головой чёрно-паутинной женщины и, неожиданным для Михаила громовым басом произнеся слово «Перл!», водрузил обруч на это создание.

В то же мгновение вся толпа глухо и торжественно произнесла:

– И провёл Он Её сквозь седьмые врата и вернул Ей сияющую корону!

Эхо дружного унисона ещё не затихло в безразмерном зале, как вдруг голова женщины стала медленно поворачиваться. Когда ставосьмидесятиградусный оборот был завершён, взгляду Михаила предстало мужское лицо, которое молодой человек, без сомнения, уже где-то видел. Ибо на него смотрел мужчина из Чеховского сквера, разговор с которым сподвиг его на эту фатальную поездку в Долинск. Ещё ему отчётливо вспомнилось, как Рита, его верный доберман, всё не желала уходить из сквера, когда, сев на газон у ног подозвавшего её хозяина, долго и настороженно всматривалась в спину удалявшейся на восток фигуры, в беззвучном оскале ощеряя свои острые, как иглы, клыки…

Между тем создание с телом женщины и лицом мужчины пристально смотрело на Михаила, словно пыталось просветить взглядом широко распахнутых глаз все – видимые и невидимые – оболочки узника прозрачного цилиндра.

Существо разомкнуло чёрные уста и сказало:

– Кто ты?

Собрав до последнего остатки своего духа, Михаил собрался было ответить существу и всем присутствующим, отчётливо понимая, что в этом диалоге поставлено на кон всё его бытиё, прошлое и будущее, ныне и присно… Но вдруг осознал, что совершенно не помнит, кто он. Не в силах издать и звука, злополучный пленник, не отрываясь, смотрел в ужасные колодцы бесцветных глаз, лучившихся всесжигающим золотом древнекитайских, средиземноморских, персидских и ещё, бог знает каких, магов.

– Младенец, заспиртованный в банке, вот кто ты! – сказало существо и издевающимся скрежещущим голосом добавило: – Кунсткамера!

– Кунсткамера! – громыхнула повтором толпа и все засмеялись, наполняя смехом все телесные и бестелесные субстанции Михаила, стремительно рассеивая их.

Когда последние крохи разума, уже переставшего осознавать себя существа, некогда называвшегося Михаилом Степановичем Ситниковым, готовы были окончательно покинуть распростёртое навзничь в прозрачном цилиндре тело, его глаз с каким-то надбытийным удивлением отметил, что в золотом наголовье этого гермафродита, украшенного по периметру шестью красными ромбовидными камнями, недостаёт ещё одного – седьмого, чьё круглое гнездо пустой дырой зияло точно в центре лба сущности, которую Денис Сельницкий назвал словом «Перл».

Но самый последний проблеск сознания Михаила унёсся к чёрному доберману по кличке Рита. В нём и растворился.


                – 2 –

Расставшись с Виктором, Елена Сельницкая пересекла проспект Мира и пошла на юго-запад, в сторону торгового комплекса «Славянский». Там она владела секцией в отделе мужской одежды. Личное личным, но бизнес требует присмотра. Да и развеяться беседой с молодыми подчинёнными – как раз то, в чём она сейчас особенно нуждалась.

Сунув руку в карман шотландского кашемирового пальто, Елена ощутила сложенный пополам листок с фотокопией записки, обнаруженной ею в квартире соседки Тамары. Что же Новодомов будет с ней делать, подумала Сельницкая. И какой странный оборот приняли события в последние дни!

Странным, например, было то, что Елена не смогла связаться со свёкром, о. Денисом, который неделю назад уехал в командировку, оставив приход св. Якова другому патеру. О том, где он сейчас может находиться, Елена не имела ни малейшего представления: может, во Владивостоке, может, в Польше или в Риме. Они с мужем давно привыкли, что уезжая, Денис Романович почти никогда не говорит, куда его направляет генерал ордена. А теперь и его мобильный не отвечает. А ведь раньше со связью проблем не было, хоть и созванивались они не часто.

Но была ещё одна странность, о которой Елена не рассказала ни друзьям мужа, ни его бизнес-партнёру.

Нам крайне редко снятся те, кого мы любим, думала Елена. Но этой ночью ей снился именно такой сон. Сон, в котором был Николай.

Елена стояла на пустынном и широком морском пляже, уходившем на много километров в обе стороны. Солнца не было, но было светло как днём, а в глубоком сине-фиолетовом небе были видны миллионы звёзд. Одна из этих звёзд, подобно зрачку лазерного прицела, слала свой одинокий кроваво-рубиновый луч прямо в душу стоявшей на песке женщины. Альфа Змееносца, сказала Елена самой себе.

Слева и позади от неё возвышалась группа поросших травой скал, а впереди и чуть справа, в нескольких метрах от кромки спокойного, мерцавшего в свете звёзд, тёмно-синего моря, были разбросаны крупные, размером с бычью голову, серые камни. Их было пятьдесят. Сельницкая не считала их, а просто знала, что их столько. И посреди этого каменного сада стоял Николай и смотрел на море.

Морской воздух звенел пронзительной тишиной, поэтому уши женщины испытали что-то вроде слуховой тошноты, когда камни начали, один за другим, трещать и раскалываться. Из умирающих камней стали выползать серые, чёрные и зелёные змеи, которых Николай не замечал, а продолжал неподвижно стоять и смотреть в морскую даль.

Между тем кишевшие вокруг Николая гады превратились в пятидесятиголовую гидру, а затем в исполинскую змею, чья кожа переливалась миллионами оттенков всевозможных цветов, но в то же время, как знала Елена, оставалась абсолютно серой.

Когда монстр, сделав три витка вокруг фигуры одинокого мужчины, навис над ним и раскрыл пасть, Елена отчётливо осознала, что змея вытекает из неё самой, из её половых органов, тогда как кончик хвоста змея-гиганта является её, Елены, собственным языком, превратившимся в струю серого дыма…

 – Ваш пропуск, Елена Александровна, – прозвучал твёрдый голос охранника.

– Ах, что?! Григорий! – очнувшаяся от воспоминаний Елена не заметила, как ноги сами принесли её к торговому центру. – Какой пропуск?

– Распоряжение министра внутренних дел, Елена Александровна. Или Вы забыли: на этой неделе саммит. Во всех крупных общественных местах приняты повышенные меры безопасности.

И правда, из-за свалившегося на неё в воскресенье исчезновения, Елена напрочь забыла, что в пятницу в Южно-Сахалинске стартует ежегодный Саммит АТР, который на этот раз решили перенести из Владивостока по причине терактов, прогремевших на острове Русский две недели назад. Ещё в прошлый четверг начальник охраны «Славянского» предупредил, что в понедельник всем сотрудникам и предпринимателям торгового центра будут выданы временные пропуска.

– Извини, Григорий, вчера я не смогла прийти.

– Не беда, Елена Александровна, – ободряюще улыбнулся Григорий. – Пройдёмте к начальнику охраны ТЦ, вмиг выправим. Надеюсь, паспорт при Вас?

– Конечно, – Сельницкая достала из внутреннего кармана пальто документ в обложке из коричневой тиснёной кожи.

Оформление пропуска заняло несколько минут. Когда Елена вышла из офиса начальника охраны, её нагнал один их молодых крепышей с АК-74 на боку вневедомственной чёрной спецовки. Такими сейчас кишело всё здание торгового центра.

– Елена Александровна, у Вас из паспорта выпало! Вот,  – вежливый охранник протянул Сельницкой небольшую карточку.

Та оказалась чёрно-белой фотографией Старика, Николаева деда, – Романа Борисовича Сельницкого.


                –3 –

Виктор созвонился с Павлом Восьмилетовым и в начале третьего друзья встретились в вестибюле «Мега-Паласа» – самого роскошного отеля Сахалинской области.

Когда Новодомов вошёл, его друг разговаривал с двумя высокими, немолодыми, но крепкими мужчинами. Их сухие обветренные лица с острыми носами, жёсткими складками в углах тонких бесцветных губ и пронзительные глаза с цепким взглядом опытных хищников навеяли Виктору воспоминания о гербертовской Дюне. Должно быть, так выглядели сардаукары императора Шаддама, не ведавшие страха дети Салузы-Секундус, когда выходили на бой с ещё более страшным врагом – фрименами Арракиса…

Ещё их лица напомнили Виктору человека, с которым он уже встречался то ли пару часов, то ли… пару столетий назад. Алёхина, Колиного партнёра. И… кого-то ещё…

Между тем английский Восьмилетова, которым тот владел с виртуозностью оксфордского профессора, перестал литься и «сардаукары» ушли, незаметно растворившись среди гостей и персонала большого отеля. Павел двинулся к Виктору.

Сильное благодаря природе и спорту, но уже начавшее полнеть, тело Павла было одето в дорогой тёмно-синий костюм с бордовой бабочкой и алой розой в петлице. Грозно прикрикнув на щуплого коридорного, среднеазиата с измождённым лицом, Восьмилетов с хозяйским видом похлопал Виктора по плечу и с улыбкой сказал:

– Чурок, Вить, надо напинывать постоянно.

Всем своим видом молодой управляющий излучал силу, уверенность и самодовольство.

Они прошли в кабинет Павла.

– Отличный у тебя английский, Паша, – сказал Виктор.

Восьмилетов понимающе и с искоркой превосходства посмотрел на таможенника, который за восемь лет работы с иностранцами так и не выучился свободно говорить по-английски.

– Нашёл чему завидовать, Вить. Язык – дело наживное. Да и работа на дядю вещь ненадёжная. Зато с тобой Марго… Кстати, давно её не видно. Куда её дел?

– Во Владивостоке на практике. Слушай, Паш, тут такое дело…

Виктор рассказал Павлу о листе бумаги, который жена Николая обнаружила в соседкиной квартире. Павел внимательно выслушал и прочитал записку.

– И что ты об этом думаешь, Витя?

– То же, что и ты, наверное. Один только почерк чего стоит: если бы не грамотность изложения, то я бы подумал, что писал кто-то, кто ручку взял впервые в жизни! Или… – Виктор запнулся, подбирая слово.

– Или ребёнок, Вить, – подсказал Павел.

– Вот-вот! Ребёнок, едва выучившийся писать!

– В полицию отнесёшь?

– Не знаю, Паш. А надо бы. Вот только это сразу надо было сделать. Причём, самой же Елене или нам обоим. А так, нас, чего доброго, ещё и подозревать начнут.

– В чём же? – хмыкнул Восьмилетов. – В записке ничего нет про Ника. Даже близко. Кстати, как твоё лицо?

Виктор дотронулся до левой скулы и поморщился: всё ещё ноет, паскуда.

– Льда дать? – Павел снял трубку служебного телефона. – Акмалжон, пакет льда ко мне в кабинет! – И Виктору: – А врачу покажешься?

– Даже не знаю, Паш. Всё это займёт время. Завтра у меня двойная смена начнётся, а сегодня я собираюсь в Долинск.

И, прижимая к опухшему лицу принесённый пакет со льдом, Виктор рассказал приятелю историю с некой собакой, у которой в адресной капсулке на ошейнике оказался листок с его, Виктора Новодомова, данными.

Восьмилетов, не перебивая, выслушал Виктора и сказал:

– А ты уверен, что тебе надо туда ехать, Витя? Учитывая всё, что произошло в эти дни, ты не боишься?

– Всё это действительно странно, но привидения я, надеюсь, не встречу.

– Привидения, – повторил Павел и как-то странно посмотрел на Виктора. – Витя, а я тебе не рассказывал, откуда у меня седая прядь в волосах?

Виктор впервые посмотрел на шевелюру лучшего друга новым взглядом. Центр чёлки Павла действительно был седым – верхнюю часть лба закрывала белая полоса волос около пяти сантиметров шириной. Когда они, студенты-юристы, только познакомились, Павел сказал, что седая прядь у него с рождения. С тех пор данная примета никогда не была предметом их разговоров. К тому же, Павел часто коротко стригся, и дефект менее бросался в глаза.

Восьмилетов достал из выдвижного ящика две кружки и, отъехав в кресле на метр от рабочего стола, поставил их на полочку кофе-машины. Когда те наполнились и Новодомов стал помешивать ароматный американо, Павел начал свой рассказ.

Как Виктор уже знал, его друг родился во Владивостоке, в двухлетнем возрасте переехал на Сахалин, но почти каждое лето ездил в город моряков к родителям матери. На пятом этаже кирпичного дома, где жили его дед с бабкой, была квартира и некой Нины, ровесницы и подруги его бабушки. Нина любила Павлика и тот часто бывал у неё в гостях. В начале 90-х Нина умерла. Как рассказывала бабушка (дело было зимой, Павел был на Сахалине), почувствовав приступ, Нина смогла доползти до двери квартиры и открыть её. Оттуда, с порога, её и забрали приехавшие на вызов врачи скорой помощи.

Встреча же десятилетнего Павла с потусторонним произошла летом, когда он в очередной раз приехал в гости к маминым родителям. Как-то раз, поднимаясь на пятый этаж и собираясь преодолеть последний лестничный пролёт, Павел увидел, что дверь соседней квартиры настежь открыта, а в светлом проёме стоит одетая в халат тётя Нина и приветливо зовёт его, Павла, по имени: «Паша, Павлик…».

В ту же секунду Павлика охватил какой-то безотчётный страх, граничивший с животным ужасом, и ребёнок, стремительно спустившись по лестнице, выбежал из подъезда. Не помня себя, он несколько сотен метров бежал прочь от своего родного дома. В ушах у него звучал голос Нины, а её образ в светлом дверном проёме долго стоял перед ним.

Вечером того дня бабушка вспомнила и рассказала Павлу, что за несколько месяцев до его приезда Нина, её соседка и близкая подруга, умерла на пороге своего жилища, успев ей позвонить.

Виктор залпом допил всё ещё горячий кофе. Посмотрел на друга. По лицу Павла прошла тень страдания.

– А ты её потом…

– Видел, – закончил за Виктора Павел. – И очень часто. В течение семи лет.

– А потом?

– Потом появился Старик.

– Дед Ника?

– Да. Он мне помог, и Нина больше не приходила ко мне.

– Зашибись, – прошептал Виктор.

С минуту друзья молчали. Незамысловатый и сухой рассказ Павла странно подействовал на Виктора, словно затронул какой-то потаённый нерв его собственной души. Почему-то вдруг Виктору вспомнилась фотография в кабинете Никова партнёра Алёхина. Вновь светлый мальчик заглянул своими синими глазами в душу тридцатилетнего таможенника.

Наконец, Виктор сказал:

– Не хочешь со мной поехать в Долинск?

– Не могу, Вить. Работы полно. Завтра полсотни человек с трёх буровых заезжает: готовим отель. Конец навигации, сам знаешь.

Знаю, сказал Виктор, которому не раз уже доводилось защищать интересы Федерации на буровых платформах в экономзоне.

– Значит, увидимся только в воскресенье, – сказал, вставая Виктор. – Звони Елене.

– Да, Вить, – Павел пожал Новодомову руку. – Сам не пропадай. Звони.

И, неожиданно для Виктора, обнял его.


          Глава VIII. Бутылка. 


                – 1 –

Два человека неспешно шли по дорожке Чеховского сквера в предвечерних сумерках. Оба были высокими и казались крепкими, так что пальто, которые были на них, только подчёркивали ширину их плеч и статность фигур. Один был значительно моложе, и ему необычайно шло тёмно-серое модное пальто в сочетании с тёмно-синими брюками дорогого, по всей видимости, костюма.

То и дело останавливаясь, молодой господин поворачивался к своему пожилому спутнику, пытаясь, видимо, в чём-то его убедить. Старший держал руки в карманах, говорил меньше и больше покачивал головой в чёрной шляпе. Сторонний наблюдатель не смог бы определить, соглашается ли тот или мягко отвергает чужие доводы.

Когда спутники поравнялись с пустым рекламным щитом, на фанерной поверхности в свете уличного фонаря отчётливо обозначился профиль старшего. Его орлиный нос, повёрнутый в сторону жестикулировавшего молодца, выражал спокойное, но напряжённое внимание опытного хищника.

Кажется, молодому удалось, наконец, в чём-то убедить своего визави, ибо последний сделал серию более определённых кивков и молодой с видимым облегчением оправил белое кашне, из-под которого сверкнул багрянец шёлкового галстука-бабочки.

Договорившись о чём-то и, с виду довольные друг другом, собеседники распрощались.   

Один из них был не в курсе, что в нескольких десятках шагов за ним и его спутником внимательно следили из тёмного салона иномарки две пары цепких глаз и два таких же хищных профиля, как и у старшего собеседника.


                – 2 –

Получив пятитысячную банкноту, – заранее обусловленное вознаграждение, – молодой мужчина, назвавшийся Алексеем, передал Новодомову таинственного добермана.

Как бывший собаковод, Виктор определил, что сучка довольно молодая – года три или четыре. Шерсть собаки имела здоровый вид, кожа была без опухолей, а оливковые глаза четвероногого выжидательно и преданно смотрели на Виктора.

– И что же мы с тобой будем делать? – Виктор, ещё раз пробежал глазами адресный листок из капсулы на ошейнике.

В листке были фамилия и имя Виктора Новодомова, его южно-сахалинский адрес и номер сотового. Странным было то, что отсутствовала кличка собаки.

Новодомов не любил ошейники, потому что знал, что собаки их не любят. Когда Виктор был подростком, у них дома жила собака – американский стаффорд палевого окраса. Приняв решение ехать в Долинск, Виктор прихватил с собой старую кожаную шлейку и длинный брезентовый поводок – то, что осталось от Бакса, знаменитого в своё время бойца, принёсшего не одну тысячу долларов его семье в чумовые девяностые.

Открыв дверь своего авто, Виктор снял с собаки чёрный ошейник с ромбовидными шипастыми бляхами и убрал его в бардачок. Когда он взял шлейку с пристёгнутым поводком, доберман, проявивший до того полное доверие к новообретённому хозяину, вдруг отскочил и отбежал на несколько шагов от Викторовой машины.

– Ну что же ты, одеваться не хочешь? – ласково сказал Виктор, держа в руках собачью амуницию. – А домой поедем? Темно уже.

Доберман стоял в стороне и смотрел на Виктора, словно выжидая чего-то.

Новодомов кинул амуницию обратно на сиденье и подозвал собаку. Та подошла, ткнулась мордой в ладони человека, облизала их и снова отбежала от автомобиля. Виктор захлопнул дверцу и подошёл ко псу.

Ситуация несколько раз повторилась. Не проявляя ни страха, ни настороженности, собака подбегала к Виктору, тыкалась носом в его бёдра, лизала протянутые ладони и отбегала в сторону. Всё дальше и дальше. Это напомнило Новодомову его игры с Баксом, когда они, много лет назад, гуляли в лесу за городским парком.

Но ещё Виктор понял, что собака желает что-то ему показать, быть может, отвести куда-то.

– Ну что ж, девочка, веди меня, – сказал Виктор и пошёл по разбитому тротуару за доберманом.

Минут через двадцать они вышли на небольшую улицу, состоявшую из одного ряда одно- и двухэтажных домов. Их фасады смотрели на широкую лесопарковую полосу, за которой едва были видны огни остальной части Долинска – полузаброшенного приморского городишки южной части Сахалина.

Несмотря на то, что уже стемнело, в окнах приземистых домов почти не было света. Вероятно, многие были просто необитаемы, подумал Виктор. Лишь в одном из них все окна лицевой части были освещены. Высокое крыльцо этого дома имело небольшой висячий фонарь, приглушённый свет которого болотистой зеленью окрашивал входную дверь и восемь спускавшихся к земле ступеней.

Собака подбежала к зеленеющему крыльцу, посмотрела на Виктора и повернула морду к двери.

– И что тут у нас? – Виктор осмотрел крыльцо полутораэтажного особняка с черепичной мансардой и полуподвалом. На каменном фасаде дома не было таблички с указанием улицы и номера здания.

Дверь открылась и в светлом проёме перед Новодомовым предстала фигура в чёрном костюме, которую Виктор, к немалому для себя удивлению, тут же узнал.

– Добрый вечер, Виктор, – сказал Денис Романович Сельницкий. – Уже темно и холодно. Заходи.

С секунду поколебавшись и поискав глазами собаку, Новодомов поднялся по зелёным ступеням.


                – 3 –

– Денис Романович, ваш сын…

– Я знаю, Виктор. Возможно, всё не так безнадёжно, как тебе кажется.

Они прошли в уютную, пахнувшую кожей гостиную. Одну из стен покрывала, висевшая чуть наискосок огромная медвежья шкура, а на полу был толстый синий ковёр.

Мужчины сели в глубокие мягкие кресла как раз под шкурой. Сельницкий-отец разлил душистый красный чай в китайские фарфоровые чашки.

– Ты, наверное, проголодался, – сказал иезуит и сам сделал большой глоток. – Поешь? У меня и шарлотка есть – с пылу, с жару! 

– Даже не знаю, Денис Романович, – накопившиеся вопросы, словно выводок змей, шипя и переплетаясь, поднимались из груди в мозг сбитого с толку Новодомова. Растерянный, он просто не знал, с какого вопроса зайти.

– Елена нервничает, – сказал Виктор невпопад.

– О, больше нет, – о. Денис сделал успокаивающий жест. – Я уже позвонил ей.

– Так с Николаем всё в порядке?!

– Скорее да, чем нет. Хотя… – Сельницкий тут же осёкся. – Я знаю, у тебя много вопросов, Виктор, но всему своё время. Давай лучше немного поговорим о тебе, если не возражаешь.

Новодомов не мог возразить о. Денису и, подавив нетерпение, принялся отвечать на вопросы священника, стараясь выглядеть приветливым и не давать односложных ответов.

Ненавязчиво и тактично расспросив Виктора о личной жизни и поинтересовавшись, как идут дела на границе, Сельницкий выразил удовлетворение, что у того всё хорошо и поблагодарил Новодомова за выпрошенный тем двухдневный отгул, сказав, что в подобных мелочах и проявляется истинная дружба.

– Значит, в выходные ты пашешь, сынок, – как бы между прочим констатировал Сельницкий.

– Ну, в воскресенье я свободен, – возразил Виктор. – Мне две смены придётся отстоять, начиная с завтрашнего дня.

– Ах. Ну да, – Денис Романович словно что-то подсчитал в уме.

На мгновенье Виктору показалось, что по лицу о. Дениса прошла мимолётная тень какого-то сожаления. Но уже в следующую секунду священник вновь был на позитиве.

– А что ты сейчас читаешь, сынок? – спросил Новодомова Сельницкий.

Тот вспомнил, что полгода назад Денис Романович дал ему «Историю» Геродота, а также потрёпанную коричневую плиту «Мельмота Скитальца» советского издания. «Тебе будет полезно, – сказал тогда Ников отец, – если ты повнимательней прочтёшь у Геродота места, где он пишет о выведении греками колоний и о решениях об объявлении войны. Кажется, у вас, таможенников, есть такое понятие, как управление рисками, не так ли? Вы анализируете чего и сколько тот или иной субъект перемещает через границу. Выводите закономерности, подмечаете нестандартные моменты и делаете выводы.»

Виктор хотел тогда возразить, что риски разрабатываются в особых отделах, куда он не вхож, но воздержался, инстинктивно опасаясь, что это может расстроить старого историка. Вместо этого он взвесил на руке плиту Метьюрина: «Тяжёлая книга, Денис Романович». «Не настолько, чтобы тридцатилетний мужик, претендующий на звёзды советника, не одолел её, – хохотнул иезуит и, прищурив свои большие умные глаза, добавил: – Кроме того, этот том – твой ровесник.» И, правда, издание было 83-го года.

Теперь, сидя в уютной гостиной напротив старинной горки, из-за остеклённых дверц которой проглядывали корешки ветхих томов, Новодомов почувствовал запоздалый укол совести, напомнивший ему, что дальше «Клио» он так и не продвинулся, а «Мельмота» и вовсе не раскрывал.

Подняв глаза выше, Новодомов почему-то подумал, что даже искусственные глаза мёртвого козла, чья рогатая голова красовалась над шкафом, смотрят на него, Виктора, с презрением.

– «Мельмота Скитальца», – сказал Виктор и немедленно сделал большой глоток чаю.

Священник, вроде, не заметил краски на лице таможенника; кивнул и продолжил тепло и участливо на него смотреть. Вообще, холодно-сдержанный с посторонними, этот интеллектуал и потомок белорусских шляхтичей, всегда был приветлив и держался запросто с друзьями своего сына, Павлом Восьмилетовым и, особенно, с Виктором Новодомовым.

Из иезуитской груди послышались звуки бравурного марша.

– Извини, Виктор, – Денис Романович достал мобильный и вышел из гостиной.

Оставшись в комнате один, Виктор ещё раз прошёлся взглядом по её интерьеру. То ли благодаря профессиональной привычке, то ли вследствие врождённой нелюбви к бардаку, его взгляд остановился на пустой закупоренной бутылке из-под водки «Новый русский». С её этикетки бессмысленно таращилась двуногая грушевидная свинья с толстой золотой цепью на жирной шее и в тоненьких плавках, почти скрытых нависшим брюхом, – не столь уж карикатурное изображение российского нувориша.

Интуитивно Виктор почувствовал вопиющую неуместность подобного предмета в гостиной такого человека, как отец Денис Сельницкий.

А может, этот дом принадлежит кому-то другому, подумал Виктор, но тут же разбил столь наивный довод. Как бы то ни было, Денис Романович чувствует себя здесь вполне хозяином, а значит, никогда бы не позволил, чтобы вещь, подобная этой, оскорбила эстетику комнаты, в которой он принимает гостя. Даже если этот гость он, Виктор Новодомов, которого со священником связывают не одни лишь отношения, какие могут быть между людьми, один из которых приходится близким приятелем сыну другого.

Виктор встал и подошёл к тумбочке, на которой стояла бутылка.

Так и есть, пустая. Но только в обычном смысле: на сухом донышке лежал маленький, сложенный квадратом, листок бумаги.

Новодомов поднял бутылку и посмотрел на бумажку со стороны дна. С обеих сторон двухслойный квадратик был чист, но сомнений не было:  внутренность сложенного листка содержала какую-то запись. Возможно, лишь одно слово.

Новодомов не отважился открыть бутылку и извлечь листок – приглушённый стенами голос о. Дениса смолк, и иезуит мог в любой момент вернуться.

Виктор плюхнулся в кресло, закурил и попытался предугадать, о чём дальше у них с Сельницким пойдёт речь.

Когда весь табак его сигареты стал пеплом, а священника всё ещё не было, Виктор вышел из гостиной. Во всём доме царила тишина, напомнившая ему таможенный пост в аэропорту во время редких ночных дежурств. Когда прибытие иностранного борта задерживается до глубокой ночи и весь терминал погружается в зыбкий полумрак, напившиеся чаю с коньяком и наговорившиеся вволю таможенники, клюя носами и зябко поёживаясь, в полудрёме ожидают, когда неверную тишину аэровокзала нарушит резкий голос диспетчера по громкой связи. Виктор не любил такие часы – отдыха не приносят, только мотают нервы.

Новодомов обошёл первый этаж, во всех комнатах которого горел неяркий электрический свет. Никого.

Прошёл в кухню. На разделочной доске у плиты стояло накрытое полотенцем блюдо. Запах белкового теста и яблок пробивался сквозь расшитый хлопок. Виктор занёс было руку над полотенцем, но передумал и вышел из кухни.

В прихожей остановился перед большим, в полный рост, зеркалом, в котором увидел усталое осунувшееся лицо. Лицо вымученно улыбнулось ему и беззвучно прошептало: «Ну, где же ты, сукин сын?».

В этот момент из глубины полутёмного коридора, который освещался лишь светом из смежных с ним помещений, в зеркале отразилось ещё одно лицо и тут же пропало. Новодомов резко обернулся.

– Ник! Ты здесь, брат?!

Ответом стал скрип ступеней в конце коридора.

Быстро пройдя, Новодомов очутился перед двумя лестничными маршами, ведущими в зияющую чернотой мансарду и в слабо светящийся полуподвал.

Позвав друга ещё раз, Виктор спустился вниз.


          Глава IX. Лес камней.


                – 1 –

Высокий человек в чёрном пальто и шляпе стоял среди елей и полуоблетевших клёнов на заросшем газоне лесопарковой полосы. Стоял и наблюдал за полутораэтажным домом, чьё высокое крыльцо зеленело в свете висячего фонаря.

В левой руке человека был кленовый лист, черенок которого тот нервно покусывал, ибо не смел зажечь огонь, как бы сильно ему ни хотелось курить. Правую руку мужчина держал в кармане пальто.

Те последние тридцать или сорок минут, что он там простоял, дали небогатую пищу его зрению, зато с избытком загрузили мозг, вызвав к жизни яркие картины глубинной памяти этого крепкого, но уже старого человека.

Человек бросил кленовый лист и посмотрел на часы. 20:15. Значит, действительно минуло сорок минут с того момента, как тот парень в кожаной куртке вошёл в дом с черепичной мансардой.

Ещё старик знал, что у парня рыжеватые волнистые волосы, оттенка которых он, конечно, не мог разглядеть в свете зелёного фонаря с расстояния в полсотни метров. Но, несомненно, то был один из тех троих, что приходили сегодня днём в его офис.

Двух других он знал уже не один год.

Мужчина хмыкнул, выразив неподдельное удовлетворение ходом событий. Если б  эта смазливая бабёнка из «Славянского», что корчит из себя бизнес-леди, да тот самодовольный любитель дорогих костюмов с седой прядью только представили себе, какое досье у него на них имеется! Досье, копившееся последние восемь лет, – с того дня, когда один из этих сопляков выпустился из СахГУ с дипломом юриста. Однако, куда больше сведений у человека в чёрном было на третьего – не того, который недавно поднялся по зеленеющему крыльцу, но на того, чьим отцом был господин, впустивший рыжеватого парня в дом.

Знал он и самого хозяина, знакомство с которым стоило ему неимоверных страданий, потери близких и самого себя. А также поиска; едва ли не сорокалетнего фанатичного и терпеливого выжидания…

Одно за другим, в доме напротив погасли все окна. Притаившийся человек достал из левого кармана пальто маленький бинокль и минуты две наблюдал за окнами. Несколько раз занавески то одного, то другого окна подёргивались, и кто-то осторожно выглядывал сквозь щель между ними, желая, видимо, удостовериться, что за домом не следят.

Погас и зелёный фонарь на крыльце.

Выждав достаточно времени, мужчина, известный в деловых кругах Южного, как Геннадий Алёхин, гендиректор небольшой турфирмы, прошёл под деревьями несколько десятков шагов влево, вышел из сени парковых насаждений и быстро пересёк улицу. Зайдя за ближайшее к наблюдаемому им дому строение, Алёхин начал осторожно подбираться к чёрному ходу погружённого во тьму дома с мансардой.

Левая рука гендиректора снова нырнула в карман и на этот раз извлекла небольшой ключ и маленькую пластмассовую маслёнку. Правая же давно сжимала обрезиненную рукоять короткоствольного револьвера.

Дверь, ведущая в полуподвал особняка, открылась без шума. Алёхин обернулся, посмотрел по сторонам и вошёл в тёмный проём. Но не успел он затворить дверь, как вслед за ним в полуподвал прошмыгнула тёмная поджарая собака и скрылась во мраке неизведанных помещений.

В этот момент к заднему двору полутораэтажки тихо подъехала машина с погашенными фарами. Гендиректору ничего не осталось, как осторожно закрыть чёрный ход изнутри.


                – 2 –

Двое мужчин – низкорослый и массивный субъект в толстом коричневом пиджаке и высокий блондин в замшевой ветровке – крепко держали Новодомова, мёртвой хваткой сжимая его плечи и локти. Но осознание того, что из подвала ему уже не выбраться, пришло до того, как эти двое, чьи лица скрывали большие белые маски, схватили его.

Очутившись в подвале, оказавшимся огромным, размером с футбольное поле, залом с редкими, но массивными колоннами, Виктор был окружён толпой людей в масках. И лишь на одном из полусотни собравшихся маски не было – на Павле Восьмилетове. Павел подошёл к таможеннику и, сказав «Всё-таки ты здесь», приказал тем двоим взять Виктора.

– Так… так это и есть те пятьдесят бу-буровиков, которых ты… размещал в Мега… Паласе… с-сука! 

В прерывистом крике Новодомова смешались растерянность и отчаяние.

Восьмилетов ничего не ответил Виктору.

– Графит, Яхонт, – сказал он, обращаясь к мужчинам, державшим таможенника, – не выпускайте его. – И нырнул в обступившую Виктора толпу.

У каждого из собравшихся в зале была в руке зажжённая свеча. Виктор не видел их лиц, но по кистям рук и причёскам определил, что здесь собрались люди разных возрастов, между которыми, то здесь, то там, поодиночке и парами, присутствовали и женщины.

– Кто вы такие? Зачем я вам нужен?!

Никто не ответил, только те двое, которых Павел назвал Графитом и Яхонтом, ещё болезненней стиснули руки пленника.

– Поставьте его между колонн, – сказал кто-то, и вся толпа вместе со схваченным Виктором прошла на середину зала к двум колоннам высотой в пять или шесть человеческих ростов. Столпы эти – единственные из всех остальных опор гигантского помещения – были парными, отстоя один от другого лишь на несколько метров.

Виктору стала лучше видна стена, противоположная той, от которой шла лестница, приведшая его в подземелье. На сером фоне стены в пляшущем свете десятков свечей зияло несколько больших чёрных пятен, казавшихся входами в некие туннели или боковые помещения. Возможно, и в других стенах есть нечто подобное, подумал Виктор, вертя по сторонам головой.

Одна из таких чернот выплюнула двух людей, оказавшихся иезуитом Сельницким и Павлом Восьмилетовым, вид которых немало удивил Виктора.

На Павле больше не было дорогого тёмно-синего костюма. Взамен с его широких плеч свободно спускалась до пола чёрная мантия, из-под которой мелькали пальцы босых ног. Но самым удивительным был его головной убор, в котором Новодомов сразу узнал золотой обруч, который полгода назад показывал ему Ник Сельницкий.

В центре обруча, как раз пришедшемся на седую прядку Павла, чернела крупная точка, возможно, гнездо, из которого выпал драгоценный камень. Остальные шесть тёмно-красных рубинов загадочно и приглушённо мерцали, словно таили в себе что-то живое.

Виктор попытался вспомнить, что было на месте гнезда, но не смог.

Державшийся по правую руку от  Павла Денис Романович был в своей чёрной тройке. Его красный галстук украшал чёрный блестящий камень, от которого в живом пламени свечей сыпались десятки серебряных и голубых искр.

Виктор не замечал раньше за серьёзным священником таких пижонских наклонностей. Но самым странным в облике о. Дениса была бутылка на подносе в его руках. Бутылка из-под водки, которую  таможенник видел давеча в гостиной этого странного дома. На её донышке по-прежнему лежал бумажный квадратик.

Негромкие перешёптывания, которыми обменивались маски, смолкли, и над всем собранием повисла торжественная тишина, ледяным страхом отозвавшаяся во всём теле Виктора Новодомова.

– Янтарь, – произнёс о. Сельницкий, – помоги мне.

От толпы отделилась женщина с длинными золотистыми волосами, одетая в розовый джемпер и зелёную юбку. Она отвинтила крышку бутылки.

Несколько мгновений в зале стояла гробовая тишина, а затем маски, не исключая и удерживавших Виктора, затянули протяжную песню на неизвестном Новодомову языке. Виктор почувствовал, как в нём самом начинает что-то происходить.

Его сознание стало раздваиваться. Одновременно он смотрел на открытую бутылку, которую держал на подносе священник, и в то же время видел себя со стороны, как бы изнутри той бутылки, сквозь её толстое стекло.

Павел Восьмилетов подошёл к нему и положил обе руки на плечи Виктора, пристально глядя тому в глаза и что-то бормоча. Графит и Яхонт больше таможенника не держали.

Своим первым зрением заворожённый, словно парализованный, Виктор видел, как из тёмного гнезда обруча на голове Павла выходит тонкая струйка серого дыма. Всё время удлиняясь, она охватывает его, Виктора, шею и начинает мягко и безболезненно его удушать. При этом кончик этой загадочной струи всё время стоит у него перед глазами, принимая облик маленькой змеиной головы, глазами которой стали два рубина из золотого обруча Павла.

Вторым зрением, сквозь бутылочное стекло, Новодомов в страхе наблюдал, как кошмарное существо с телом женщины и лицом его бывшего друга Павла Восьмилетова, покрытое сетью чёрных кровеносных сосудов, отчётливо контрастирующих на бледной коже чудовищного обнажённого гермафродита, сжимает его, Виктора, плечи, и под этим давлением его тело уменьшается, как бы растёт в обратном порядке.

Ещё секунды назад Виктор Новодомов был тридцатилетним мужчиной, госслужащим. Но сейчас ему двадцать лет и он студент Сахалинского госуниверситета, юноша с мягкими густыми волосами и нежной кожей. Ещё через мгновения…

Внезапно пение толпы прекратилось или Новодомову отказал слух. Со стороны проёмов в стене, откуда несколько минут назад вышли о. Денис и Павел, маски расступились, и взгляду Виктора предстала ещё одна фигура, исторгнутая мраком таинственного хода.

Шаркая о бетонный пол алюминиевой палкой, к собранию медленно приближался старик в пальто, шляпе и тёмных очках. Когда расстояние между ним и Новодомовым сократилось до нескольких метров, оцепеневшего Виктора прошиб холодный пот леденящего душу узнавания. Ибо к нему приблизился не кто иной, как Старик, Роман Борисович Сельницкий!

Девять лет, минувших с их последней встречи, не прошли для Старика даром. Виктор навсегда запомнил рубленые черты лица бледной лысой головы на подушке гроба в тот октябрьский день 2005 года. Несмотря на бледность, которую не смог скрыть последний макияж, лицо Старика тогда почему-то не показалось Виктору менее живым, чем в дни их редких встреч в бытность его студентом. Новодомову казалось тогда, что Старик просто закрыл глаза, чтобы перевести дух и возобновить один из своих рассказов о загадках истории, о снах, о тайных обществах…

Но сейчас в лице Романа Борисовича было что-то неуловимо иное.

Словно сквозь знакомые черты старого археолога просвечивал другой, истинный образ, которого Виктор раньше не замечал. Было что-то такое, что раньше только дремало под этой бледной тонкой кожей и даже под этим крупным костистым черепом с ещё более выросшими ушами и носом, что, пробудившись, обрело свою истинную жизнь лишь сейчас, в кругу странного собрания в подземелье, немыслимом для такого убогого городка, как Долинск.

Старик снял очки, и теперь на Виктора смотрели затянутые мёртвенной плёнкой глаза, в зрачках которых живыми искрами отражались рубиновые ромбы с золотого обруча Павла Восьмилетова. И этот взор уже не имел ничего общего с проницательным и холодным взглядом учёного по имени Роман Сельницкий, которого Виктор когда-то знал. Даже в нечеловеческом взгляде дымчатой змеи из лба Павла было больше чего-то отдалённо-привычного для Новодомова, нежели в потустороннем взоре глаз Старика.

Между тем дымчатая змея из золотого обруча завершила своё удушающее действие и, на секунду отпрянув от лица Виктора Новодомова, стремительным броском ударила в центр его лба и проникла в черепную коробку. В то же мгновение первое, обыденное, зрение Виктора совсем погасло, чтобы дать окончательное рождение иному видению – изнутри стеклянного сосуда на подносе в руках священника.

Блондинка в маске сняла с шеи зелёный прозрачный кулон на цепочке, поднесла его к горлышку бутылки и начала медленно опускать его внутрь.

Замурованный в стекле взгляд Виктора в паническом параличе наблюдал, как сверху на него спускается гигантский чёрный паук…

В это мгновение литургическую тишину зала оглушительным громом прорвал резкий звук. Стекло разлетелось мириадами осколков, и на секунду сознание покинуло Виктора.

Новодомов обнаружил себя в полулежачем положении на бетонном полу среди стеклянных осколков. Его локоть упирался в плоский металлический круг, оказавшийся подносом. Рядом, не подавая признаков жизни, лежало мужское тело в чёрном костюме. Вокруг толпились люди в белых масках со свечами в руках. Все громко и возбуждённо переговаривались.

– Беги, парень! Чего ты ждёшь!

Сомнений не было, что хриплый металлический голос, выкрикнувший эти слова, обращается к Виктору.

Прозвучало ещё два выстрела. Новодомов вскочил, и тут же чьи-то сильные руки схватили его за шею и правое плечо.

– Куда собрался, Витецкий?! – Новодомов узнал голос Павла Восьмилетова.

– Отпусти его! – приказал Павлу хриплый голос.

Виктор увидел, как к ним приблизился высокий старик с мужественным хищным лицом. В нём Новодомов узнал гендиректора Николаевой турфирмы – Алёхина, к которому они с Павлом и Еленой Сельницкой заходили сегодня в надежде что-то разузнать о пропавшем Нике.

В левой руке Алёхина был фонарь, а в правой – револьвер.

– Не стоит, Геннадий Иванович! – в голосе Павла, прозвучавшего над самым ухом Виктора, слышались насмешка и торжество.

Из полумрака за спиной гендиректора выросли две фигуры – «сардаукары», виденные Новодомовым в «Мега-Паласе». Алёхин был схвачен мгновенно.

– Ты знаешь, Виктор…  – начал было Павел, но тотчас разжал свои стальные руки и хрипло и страшно закричал: откуда-то сбоку, из-под ног беспокойной толпы на Восьмилетова бросилась тёмная собака, как успел заметить Виктор, – доберман, – и вцепилась Павлу в горло.

Ошеломлённый и не веря в свою неожиданную удачу, Виктор Новодомов не раздумывая кинулся к одному из зияющих чернотой в стене зала проёмов.


                – 3 –

С минуту Виктор бежал по туннелю. Была кромешная тьма, поэтому раз пять или шесть его локти задевали стены и несколько раз он спотыкался. Звуков погони не было, и Виктор решил посветить фонариком своего мобильного.

Выложенный кирпичом туннель имел метра три ширины, довольно высокий сводчатый потолок и ровный бетонный пол. Затхлости не чувствовалось. Скорее, наоборот, – со стороны, куда бежал Виктор, тянуло прохладной свежестью и гниющими водорослями. Стало быть, сообразил, он, ход ведёт к морю.

Через несколько сотен шагов туннель закончился открытым выходом, и Новодомов оказался на широком песчаном пляже.

Счастливый беглец не сразу заметил необычность этого места.

Прежде всего, несмотря на поздний час осеннего вечера, на пляже было светло как днём. Или почти как днём. Солнца не было, но и луна не лила свой серебристо-жёлтый свет с абсолютно чистого и очень высокого сине-фиолетового небосвода. И этот небосвод поразил Виктора невообразимым обилием звёзд. Они были разных размеров: от едва различимых пылинок-искорок до солидных монеток и даже блюдец. А их цветовой диапазон вмещал все вообразимые оттенки радужного спектра.

Неужели это царство россыпей самоцветов небесных способно так осветить и этот широкий пляж, почти теряющийся за горизонтом, и это спокойное тёмно-синее море, которое само переливается всевозможными оттенками цветов, отражая самоцветное изобилие этих странных небес?! Так рассуждал про себя Виктор, забыв о том, что ещё несколько минут назад с ним происходило в подземном зале дома с мансардой. Возможная погоня его тоже не волновала.

Испытывая необыкновенную лёгкость в теле и умиротворение в душе, Новодомов, ни о чём не думая, пошёл вдоль берега, имея море по левую руку.

Воздух был свеж и прохладен, но холодно Виктору не было. Напротив, каким-то пробудившимся инстинктом он угадывал, что это тёмно-синее море, напоённое запредельным и живым светом миллиардов таинственных звёзд, хранит в себе тепло, невидимыми и приятными токами вливающееся сквозь поры в его тело. А ласкающий обоняние нежный бриз наполнял силой все его члены и органы чувств.

Виктору казалось, что он может так пройти сотни километров, и страстно возжелал, чтобы этот пляж никогда не кончался.

Через какое-то время (если в этом месте время вообще имело свой ход) монотонность чистого пляжа была нарушена группой разбросанных на мягком песке крупных камней. Присмотревшись, Виктор обнаружил, что все камни были расколоты. Их вид заставил Виктора задуматься о возможной причине их появления в этом месте. Посмотрел в сторону берега, но не нашёл ничего примечательного – только зелёные всхолмия, да группы невысоких, поросших травою, скал. Посмотрел опять на камни и увидел стоящего среди них человека.

Хотя человек стоял спиной к Виктору и смотрел на море, последний сразу же узнал в этой фигуре своего близкого и, по всей видимости, единственного друга, оставшегося у него на земле. Это был, пропавший два дня назад, Николай Сельницкий.

– Коля! – позвал Виктор.

Тот не шелохнулся.

Новодомов вплотную подошёл к нему и попытался заглянуть ему в лицо. Но, странное дело! – анфас молодого Сельницкого ускользнул от взгляда Виктора, и Новодомов увидел перед собой лишь затылок Николая.

Виктор несколько раз повторил попытку увидеть лицо Ника, но результат был тот же. Лицо Николая оставалось неуловимым для взора Виктора. При этом не было заметно, чтобы Сельницкий уворачивался от друга или вообще каким-либо образом менял своё местоположение. Ник, не сходя с места и оставаясь абсолютно недвижим, продолжал смотреть в морскую даль и никак не реагировал на присутствие друга.

Обескураженный, Новодомов бросил попытки и решил сесть на песок, но вдруг передумал и, подойдя к Нику справа, встал рядом и принялся смотреть в переливающийся самоцветами морской простор. Слева, сквозь прозрачную тишину странного места, до него доносилось слабое дыхание Николая…

Виктор теперь знал, что скосив глаза вбок, он не увидит даже Колиного профиля. Когда он это подумал, то почувствовал, что Николай поднял голову и посмотрел в небо. Виктор сделал то же.

Из самых дальних космических глубин на молодого таможенника смотрела ярко-алая звезда. Её свет мягким и нежным огнём наполнил кровь Новодомова, и Виктор почувствовал, как его сердце тоже стало превращаться в звезду – единственное светило, способное излить настоящий солнечный свет на этот странный мир. Всеми своими чувствами и помыслами Виктор Новодомов устремился к алой точке.

Николай Сельницкий протянул правую руку к алой звезде и та погасла. Не глядя на Виктора, он протянул руку в его сторону. В ответ, Виктор, также не глядя, протянул свою и почувствовал, как пальцы друга что-то вложили в его ладонь.

Тут Виктор заметил, что за манжетом правого рукава его рубашки что-то белеет. Это оказался маленький листок бумаги, сложенный пополам в квадрат. Достав его и попутно стряхнув с рукава несколько мелких осколков стекла, Виктор развернул листик и прочитал одно-единственное слово, которое было на нём написано: «Михаил».

Новодомов передал бумажку Николаю. Тот взял её и протянул к бесчисленным звёздам. Когда он это сделал, то в точке небес, где до этого неисчислимые эпохи алел красный самоцвет, привлёкший взоры двух друзей, снежным пламенем вспыхнуло новое светило и осталось белой жемчужиной в хороводе своих небесных подруг.

Когда вспышка белой звезды приутихла и её весёлый свет стал ровным, Виктор разжал свою правую кисть. На ладони его заалел идеально круглый шар великолепной красной жемчужины!

Николай Сельницкий радостно рассмеялся и хлопнул друга по плечу. 


          Глава Х. Красная Жемчужина.


                – 1 –

Средних размеров судно, то ли ТБС, то ли небольшой паром, медленно входит в изящную бухту. Её береговая линия составляет почти идеальный полукруг. На самом судне не видно людей, если не считать молодого человека, стоящего у фальшборта на одной из крытых палуб. Поблизости суетливо бегает тёмная поджарая собака. Обегая различные закутки и помещения палубы, собака время от времени взбегает и спускается по двум трапам, один из которых ведёт в капитанскую рубку, а другой – в судовой трюм. Однако всякий раз она возвращается на палубу, где в шаге от фальшборта стоит молодой мужчина: видимо, не желает оставлять того одного надолго.

Мужчина не обращает внимания на собаку. Равно он остаётся безучастным и к голосам, которые доносятся из трюма. Порт, в который входит судно, – вот что занимает все его мысли в настоящий момент.

Полукруг бухты занимают прямоугольные строения из стекла и бетона. Такой она и должна быть, отмечает про себя мужчина, – застройка 80-х годов этого древнего и вечно молодого порта, жемчужины Японии, города, который родился вместе с ним и всегда неизречённо пребывал в его естестве. Имя этому городу – Осака. Человек знает, что его последнее плавание в этой жизни закончено и теперь он там, где и должен быть – в себе самом.

Мужчина смотрит на серо-голубой прямоугольник морского вокзала. Он ещё не знает, что когда он войдёт в него, то обретёт новую жизнь, новый род занятий, новое окружение и новое имя. Сейчас же его зовут Михаил.

Вот он на пирсе. Его окружают люди, о существовании которых минуту назад он ещё ничего не знал. Но теперь он знает, что они – друзья его детства, которых ему недоставало всю его жизнь. Они ведут его в здание вокзала; ему интересно и радостно.

В тесной комнате с длинным диваном его приветствует высокий усатый человек в зелёной форме с погонами:

 – Здравствуй, Виктор.

Мужчину, поприветствовавшего человека, обретшего новое имя, зовут Сергей. У него доброе лицо. Продолжая ласково улыбаться в щётку полуседых усов, Сергей указывает рукой на диван, приглашая Виктора сесть. Но диван уже весь занят. Народу в комнате много, кто-то даже стоит.

Виктор без церемоний забирается на спинку дивана и свешивает ноги на плечи сидящих людей. В этом ему помогает широкозадая девушка по имени Ольга, которую Виктор хорошо знает.

Он обнаруживает, что на нём такая же зелёная форма с погонами, как и на Сергее. Он не удивлён, ведь он старший инспектор этого таможенного поста, его место здесь, на работе среди коллег в комнате отдыха.

В комнату забегает собака…


                ***

Перед его взором ещё стояла комната с людьми в форме и без, когда его глазам сквозь щель в подрагивающих веках предстала другая картина.

Большое сплошное окно в раме из лакированного дерева. В нём на перламутрово-соломенном фоне контуром коричневого сердца на латунном распятии висит фатимский розарий. Ниже и чуть левее в окно смотрит странная голова. Пышные вьющиеся волосы цвета ночи обрамляют серебряный овал лица без глаз, носа и рта. Тонкая проворная рука, пальцы которой что-то держат, пляшет справа от серебряного лика, то исчезая в нём, то снова из него выныривая…

– Проснулся, герой?

Мягкая пуховка легко прошла по носу Виктора. Нежный аромат пудры был неповторим…

– Дотронься ещё, Марго, – попросил Виктор и сладко потянулся.

Серебряный лик спал, и взору лежащего предстало тонкое бледноватое лицо молодой женщины. Оно тут же склонилось вправо, и окно-зеркало исчезло из поля зрения Виктора.

– Иди умываться, Витя, – минуту спустя сказала Марго и встала с кровати. – Я сварю кофе и сделаю гренки.

Новодомов ещё раз потянулся и пошёл в ванную – смывать с лица помаду.


                – 2 –

Марго рассказала Виктору, как она нашла его. В Южно-Сахалинск она вернулась во вторник вечером, позвонила Виктору, но он не ответил. Его домашний телефон – тоже. Пометки, оставленные рукой возлюбленного на форзаце её тетради, убедили её поехать в Долинск.

Там с помощью полиции она нашла автомобиль Виктора, а час спустя и его самого. Был второй час ночи. Новодомов без верхней одежды точно пьяный бродил в одном из скверов и не слышал, как Маргарита звала его по имени. Девушка вызвала такси и эвакуировала Викторову машину в Южный. Весь следующий день Виктор пролежал в горячечном бреду, и лишь глубокой ночью на смену лихорадке пришёл целительный сон.

– Четверг, – произнёс Новодомов, обращаясь скорее к себе, чем к сидевшей рядом за кухонным столом женщине. И вслух подумал:

– Второй день, как мне надо быть на работе…

– Не раньше воскресенья, Витя.

– Что?

– Врач запретил тебе выходить из дому, пока ты совсем не поправишься, – сказала Маргарита. И добавила: – У тебя переохлаждение.

Марго успокоила Виктора насчёт работы. Его начальнику она позвонила ещё вчера, а все формальности уладят больничный лист и полицейский протокол.

Протокол, подумал Виктор, – естественно, ведь там была стрельба. В памяти начали всплывать события позапрошлого вечера. Поездка в Долинск, дом с зелёным фонарём, странное собрание в огромном зале… Зачем он поехал в Долинск, спросил себя Виктор. Искать Ника Сельницкого? Наверное, ведь там был его отец – Денис, священник. Он и вызвал Виктора. Но что там произошло? Кто и в кого там стрелял? Виктор пока не мог вспомнить всего.

Немного смогла рассказать и Марго. Когда она в сопровождении полицейского искала Виктора, обегая улицы и подворотни района, где была обнаружена его машина, кто-то сообщил в дежурную часть, что в одном особняке замечена странная активность. Десятки людей в спешке покидали небольшой полутораэтажный дом. На многих были большие белые маски, люди срывали их на ходу, когда бежали к припаркованным в разных частях района машинам. Несколько раз прозвучали слова: «стрелял», «убил», «мёртв».

– Говорят, в доме нашли три тела, – сказала Маргарита. – Один был застрелен, у другого сломана шея, а у третьего… – она запнулась, её карие глаза странно блеснули, – у третьего разорвано горло.

– Откуда ты знаешь?

– Об этом весь ваш Сахком пишет. И на Ютубе уже что-то есть.

Виктор спросил, не потерял ли он свой сотовый. Оказалось, что нет.

Пролистывая список контактов, Новодомов то и дело возвращался к трём: Николая, о. Дениса и Павла Восьмилетова. Так и не решившись нажать на вызов номера кого-то из этой троицы, Виктор позвонил Елене Сельницкой. Та не ответила. Виктор оставил сообщение на автоответчике.

– Кстати, эта женщина, Елена, заходила вчера, но ты был без сознания.

– Она просила что-то передать?

– Да, что-то насчёт её соседки, некой Тамары, – Маргарита задумалась. – Елена сказала, что у сестры Тамары был сын.

– Сын?

– Ага. Вот только умер он ещё ребёнком и очень давно – в 83-м году, когда ему было семь лет. Но… что ты так странно смотришь, Витя?

Несколько секунд Новодомов оцепенело молчал. Наконец вскочил и, пробормотав слово «куртка», бросился в прихожую.

– Ты ищешь куртку, Виктор? Но ты был без неё, когда я тебя нашла, – крикнула Маргарита. – В ней что-то было? Деньги?

– Нет, – крикнул в ответ Виктор, – письмо. Записка.

Похоже, он оставил её в Долинске, в чёртовом доме с зелёным фонарём! Отголосок памяти подсказал, что он повесил свою куртку в прихожей того особняка. В кармане её и была странная записка, которую Никова супруга нашла в квартире соседки. У кого она теперь? – вопрос этот серой тревогой повис в душе Виктора Новодомова. Ведь завладеть ею мог кто угодно: о. Денис или кто-то из того странного подземного маскарада. А может, и полицейский следователь…

Виктор вернулся на кухню, сел и попросил у Марго сигарету. Куря, он пытался вспомнить, что было в записке.

– Там было что-то важное, Витя? – участливо спросила Марго.

– Н-нет… не знаю… Странное то было письмо.

Марго тоже закурила и сказала:

– Виктор, раз уж ты будешь отдыхать ещё три дня, нам будет над чем подумать. Например… о нас. – Помолчав, добавила: – Во Владивостоке мне предложили работу, Витя. Витя?..

Новодомов посмотрел на алый халат подруги, и его мысли потекли по другому руслу. Похоже, сменив тему, Марго дала понять, что им двоим пора наконец ответить на вопрос, решение которого повисло над ними ещё с первого дня их знакомства…

Маргарита не была местной. На Сахалин она приехала из Владивостока. Когда полгода назад в одном из клубов Южно-Сахалинска Павел Восьмилетов представил Виктору свою знакомую землячку, та уже несколько месяцев стажировалась в филиале одной иностранной компании, обслуживающей нефтегазовые проекты на сахалинском шельфе. Через неделю они впервые поцеловались. А ещё через три Маргарита переехала жить к Виктору.

И Маргарита и Виктор знали, что в будущем кому-то из них придётся сделать выбор: или ей остаться на Сахалине или ему уехать в Приморье. Ведь перспективы карьерного роста каждого из них были в их родных регионах. Если, конечно, они желали сохранить их отношения. А они этого желали.

И всё же, выбор был не из лёгких. Особенно для Виктора, ведь таможенных вакансий во Владивостоке пока не было. А если бы и были, то неизвестно по какому профилю.

Был, правда, ещё вариант – уволиться из таможни с концами и переехать к любимой во Владивосток. А квартиру в Южно-Сахалинске сдавать. Конечно, рискованно, ведь неизвестно, как всё обернётся на новом месте, какую работу он там найдёт, начиная практически с нуля…

Предложить же Маргарите поддерживать их отношения на расстоянии с туманной перспективой его перевода во Владивосток Виктор попросту тушевался. Он сильно сомневался в том, даёт ли ему их шестимесячный роман право требовать такое от любимой женщины. Ибо как ни крути, чужая душа – это всегда потёмки. Любит ли Марго его? Вроде любит. Но… насколько сильно?..

Но был ещё один камень преткновения, о котором Маргарита не знала.

Задолго до их знакомства Виктор выиграл конкурс на вышестоящую должность в своём отделе, которую он должен был занять сразу, как только откроется вакансия. И такая вакансия открылась. Во время двухнедельной владивостокской практики Марго Сергей – один из главных инспекторов отдела досмотра – получил на материке значительное наследство и написал заявление об уходе. Перевод Виктора на новую должность был назначен на следующую неделю.

Виктор боялся рассказать подруге об этом, ибо стеснялся предложить ей остаться на Сахалине, где у неё была только временная работа без гарантий дальнейшего трудоустройства на острове.

Новость о том, что Маргарите предложили работу в её родном городе, опустошила Новодомова.

– И когда ты планируешь вернуться во Владивосток? – словно в трансе спросил он.

– Я пока ничего не планирую, – возразила Марго.  – Мне важно твоё мнение.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Хватит юлить, Виктор. Чего хочешь ты?

– Хочу быть с тобой.

– Какое совпадение! Тогда почему у тебя пелена на глазах?

– Что?

– Не спи, Виктор!

– Сколько денег тебе предложили?

– Разве о них сейчас речь? Ты уедешь со мной во Владивосток или хочешь, чтобы я осталась здесь?

– И всё же, сколько?

Виктор догадывался, что даже его новая неплохая (отнюдь!) зарплата главного инспектора отдела таможенного досмотра и рядом не будет стоять с заработком Маргариты на новом месте.

– Вот бы не подумала, что числа обладают такой властью над твоей волей, Витя! Ну хорошо, – Маргарита едва заметно улыбнулась, – семьдесят штук.

– Врёшь! – вырвалось у Новодомова. Он был уверен, что предложенный Марго оклад должен быть гораздо больше.

Та вспыхнула:

– Даже ты не имеешь права говорит со мной в таком тоне! А чего ты прячешь глаза? У тебя, что, есть кто-то кроме меня?

– Нет…

– Ты что-то скрываешь от меня, Виктор, – сказала Марго и вздохнула. – Сними, наконец, эту маску!

На мгновение Виктору страстно захотелось откровенно рассказать любимой о своей моральной дилемме, вся нелепость и надуманность которой отчётливо осознавалась какой-то глубинной и, возможно, лучшей частью его души. В то же время против этого порыва шумно восстал чудовищный конструкт, который тридцать один год жил странной жизнью, постоянно усложняясь и деформируясь.

«Как рассказать?! – запротестовал конструкт. – У тебя и смелости-то для этого нет!». И издевательски захохотал.

«Как рассказать? – подсказала глубинная часть. – Словами!». И тихо улыбнулась.

На секунду Виктор закрыл глаза, и внутреннему взору его явилось лицо гендиректора Алёхина, взгляд которого искрился азартным весельем и добротой, которые так не шли его суровому хищному облику.

Через долю мгновения на месте гендиректора возникло лицо голубоглазого мальчика с фотографии из алёхинского офиса. Сбоку, чуть позади него стоял облачённый в сутану отец Денис Сельницкий. Священник прижимал палец к изогнутым в лукавой усмешке губам, словно напоминая Виктору знаменитую поговорку иезуитов: молчание – золото! Но глаза патера были холодными и выражали одно лишь напряжённое внимание да бесстрастное любопытство учёного.

– Мне надо подумать, Марго, – сказал Виктор устало.

– Тебе?!  – с обидой в голосе воскликнула Маргарита и всплеснула руками. – Ты за полгода так ничего и не надумал! Когда же ты перестанешь от меня прятаться и вместо того, чтобы думать в одиночку, начнёшь думать вместе со мной!

Виктор пробормотал какое-то извинение и подлил себе в кружку кофе.

Марго встала и сказала, что идёт в аптеку за лекарствами для Виктора.

– А ты пока думай, – сказала она. – И не будь слепым: всё, что нам надо, у нас есть и так, Михаил!

«Михаил! – с горькой усмешкой повторил про себя Виктор имя, данное ему при конфирмации о. Денисом – его крестителем и духовником. – Что же ты будешь делать, Михаил?!»


                – 3 –

В странной местности, где спокойная морская гладь играла миллионами искрящихся бликов от миллионов разноцветных звёзд, плотно усеявших высокий сине-фиолетовый небосвод, на широком песчаном пляже, среди десятков расколотых серых камней стояли двое – мужчина и женщина. В руках у женщины был обычный лист бумаги с фотоизображением составленной от руки записки. Женщина читала записку вслух. Её спутник слушал и задумчиво смотрел в бескрайний морской простор.

«Виктору Новодомову, таможеннику», – так начиналось письмо. Далее шло:

«Возможно, ты ещё долго не поймёшь того, что я хочу до тебя донести, когда пишу эти строки. Тем более это выглядит странно, когда пишешь самому себе. Но, как бы то ни было, добро пожаловать в этот мир, Виктор! Где бы ты ни был и кем бы ты ни стал, знай: есть способ выбраться из Леса, созданного сатанинским умением заплутавшей отчаявшейся души. Даже если Лес этот населён омертвелыми хищными порождениями нашего Врага, с которым мы никогда не прекращали войны. Но ни одна суббота не длится вечно! Когда ты окажешься между двух колонн, что поддерживают шаткий свод твоего рассудка, и не будешь знать, к которой из них прислониться, вспомни, что над этим сводом есть и другой, а выбор городов, которые готовы тебя принять, никогда не ограничен одним. Особенно, если Красная Жемчужина уже в руке твоей!»

В качестве подписи стояла большая буква «М».

– У меня есть оригинал, – мужчина достал сложенный вчетверо лист. – Он оставил его в доме с курткой.

– Думаешь, он помнит о нём? – с сомнением сказала женщина.

– Не важно, ведь гнездо короны уже было пустым, когда я её показал ему тогда, полгода назад.

Помолчав, мужчина повторил строку из только что прочитанного письма:

– Ни одна суббота не длится вечно. 


          Глава XI. Воскресенье.

Раздвижные стеклянные двери, отделявшие зал оформления вылетов от тесного холла с маленьким залом ожидания, дребезжали от гудения десятков людей. Сотрудники международного сектора Южно-Сахалинского аэропорта, а также двух таможенных отделов – специальных процедур и досмотра – заканчивали приготовления к началу оформления рейса на Амстердам.

Собственно вылет должен был состояться ещё вчера, в субботу. И большой чёрно-голубой бизнес-джет, принадлежавший не абы кому, а королевскому дому Нидерландов, уже разогрел все четыре турбины, как из погрануправления ФСБ поступило распоряжение – отложить вылет на завтра.

Формальным поводом к такой проволочке послужили неточности в пассажирской ведомости, которую предварительно подали погранцам. Но немногие в межсекторе усматривали за этим оплошность невнимательного агента. Ибо те полсотни пассажиров, которым предстояло совершить десятичасовой беспосадочный перелёт с Дальнего Востока в самое сердце Западной Европы, были участниками Саммита АТР от Евросоюза.

Неладно обстояло и с самим Саммитом, который, едва начавшись в четверг, уже на следующий день был резко завершён. И мало у кого оставались сомнения, что истинной причиной столь скоропалительному свёртыванию этого международного политического и бизнес-форума послужило крупное сражение на востоке Украины, бушевавшее почти всю неделю: с понедельника по пятницу.

Исход этой боевой операции, уже окрещённой бойкими СМИ «октябрьским побоищем», второй день не сходил с уст всех пограничников и таможенников в Южно-Сахалинском аэропорту.

Виктор Новодомов узнал обо всём этом только сейчас, в воскресенье, в первый день своего выхода на работу после недомогания, вызванного той странной долинской эскападой. Пока он поправлялся и восстанавливал силы, Маргарита не позволяла ему смотреть телевизор и лазить в Интернете.

Но пресловутая гибридная война мало волновала Новодомова. Он смотрел на Сергея, главного инспектора его отдела, «майорские» погоны которого с завтрашнего дня должны перейти к нему, Виктору. И Виктора это отнюдь не радовало.

Игорь Аркадьевич, начальник отдела досмотра, дружески потрепал Новодомова по плечу.

– Сегодня твой последний день как старшего инспектора, Виктор. Поработай же как следует с этой ****обратией. – И кивнул в сторону толпы пассажиров за стеклом.

– Что будем искать? – вяло спросил Виктор.

– Валюту, – лаконично ответил начальник.

Валюта… шестнадцать-четыре, подумал Виктор тускло. Всегда валюта… За годы работы в аэропорту Новодомов выявил десятки случаев недекларирования валюты. Когда-то он этим гордился и испытывал детское удовлетворение от осознания того, что в этом месяце или году он больше других написал протоколов или собрал таможенных платежей. Когда-то, но не сейчас.

Ты стал коллекционером, сказал себе Виктор. Коллекционируешь протоколы, штрафы, досмотры, командировки, платежи… И носишься перед другими и самим собой со всем этим как с писаной торбой. А на что всё это? Мысленно он перенёсся к Маргарите. Она разбудила его от этой восьмилетней таможенной спячки, в которую он впал после окончания института. Научила жить по-настоящему. А теперь, похоже, злится на Виктора, что он всё не может сделать выбор… Чёртова служба, чёртов конкурс! Господи, помоги разорвать этот проклятый круг, выбраться из трясины!..

– Ну что, начинаем, – начальник дал отмашку. – Кирилл, запускай!

Молодой инспектор Кирилл с противным лязгом раздвинул стеклянные двери. Монотонно запела лента рентгенаппарата. Пассажиры хлынули в зал досмотра…

Они все прошли мимо него: по-деловому и со вкусом одетые европейцы и европейки, рослые раскормленные германцы и группка сухощавых азиатов. Виктор мало кого опросил на предмет вывоза валюты, превышающей 10000 долларов, но почему-то ему казалось, что многие улетавшие в Амстердам как-то странно на него смотрели.

В числе последних были две молодые женщины. На груди одной из них, весёлой блондинки, висел кулон из зелёного янтаря. Внутри прозрачной окаменелости был чёрный паук. Так и я, сказал себе Новодомов, – замурован в этом…

– Опроси её, – шепнул Виктору начальник и добавил: – Работай, Виктор!

Новодомов принялся задавать вопросы блондинке. Дежурные английские фразы давались с большим трудом.

– Да нечего нам декларировать, молодой человек! – вдруг задорно сказала блондинка на чистом русском языке.

– А может Виктора привлёк паучок моей подруги? – так же игриво подхватила её темноволосая спутница в строгом деловом костюме.

Откуда им известно его имя?! – подумал Виктор, но тут же сообразил: его бэйджик! – и машинально дотронулся до  левого нагрудного кармана своего кителя. Но там его кисть нащупала лишь латунную пуговицу да досмотровый жетон.

В этот момент раздался лёгкий постукивающий звук. В зал вылета, опираясь на палку, медленно вошёл пожилой господин в пальто, шляпе и тёмных очках. Старик сразу же приковал к себе взор Виктора Новодомова.

Виктору хватило нескольких мгновений, чтобы окончательно вспомнить всё, что с ним произошло в начале этой странной недели. А главное, он узнал, кто является этим стариком.

Новодомов вышел из-за стойки и вплотную приблизился к Роману Сельницкому. Внутренний голос подсказал ему, что если он, Виктор, не разберётся со Стариком сейчас, то никогда не разберётся и с самим собой и мысли об этом будут терзать его до конца жизни.

Виктор по-русски потребовал у Старика паспорт. Тот молча протянул таможеннику документ. Паспорт был российским, но не на имя Романа Борисовича Сельницкого. Виктор попросил того снять очки. Старик не отреагировал.

– Вообще-то, Владимир Петрович незрячий, – вмешалась в процесс таможенного контроля блондинка с кулоном.

– Но дар речи, полагаю, всё ещё при нём, – возразил Виктор, – и если вы не являетесь его официальным представителем, то попрошу не мешать мне делать мою работу!

Сзади к Новодомову неслышно подошёл его начальник.

– Что ты делаешь?! – со злостью и испугом шикнул Игорь Аркадьевич. – Человек слепой. Или дождись его официального сопровождающего или оставь в покое! Чего тебе вообще от него надо?

В зоне таможенного контроля стремительно сгущалась атмосфера скандала. Спиной и затылком Виктор ощутил прикованные к нему взоры других таможенников. С внутренним сарказмом он живо представил себе выпученные зенки всех этих государственных, старших, главных инспекторов, начальников смен отделов и самого замначальника таможенного поста, полнотелой и барственной полковницы Истратовой.

– Слепой, Витя, – с тревогой в голосе сказал один из инспекторов. – Отпусти его!

Виктор не шелохнулся. В упор глядя на Старика, он повторил своё требование.

– Слепой, Виктор! – слабо крикнула его коллега Ольга, черноволосая крупная еврейка.

– Слепой, Виктор! – уже громче вторила ей другая Ольга – белобрысая рослая поморка.

Кто-то выключил рентгенаппарат. В зале вылета повисла нехорошая тишина. Смолкла и разноязыкая полифония пассажиров у стоек регистрации. Все, затаив дыхание, смотрели на странный поединок между стариком в чёрном и рыжеволосым таможенником.

Вдруг из комнаты отдыха таможенников раздалась бодрая музыка. Видимо, уходя на оформление, забыли выключить телевизор. Пел Игорь Николаев.

Этот наш, почему-то подумал Виктор, – сахалинский! – и вслух сказал Старику:

– И долго мне ждать? Снимайте очки!

– Хорошо, молодой человек, – произнёс Старик наконец, – но вряд ли вам понравится то, что вы увидите.

Собравшись с духом, Новодомов готовился узреть затянутые плёнкой зловещие зраки Романа Борисовича, виденные им в подвале долинского особняка.

Человек, которого Виктор принял за Сельницкого-деда, медленно снял тёмные очки, и новая картина отчасти ошеломила, а отчасти и изумила Виктора.

– Ну теперь вы довольны? – устало сказал старый господин. – Фотографировать будете?

Вопреки страшному ожиданию Виктор увидел два абсолютно чистых, ничем не замутнённых глаза. Отсутствовали даже веточки глазных капилляров. Взгляда как такового тоже не было. Вместо него синие глаза Старика интенсивно лучились отражённым в них искусственным светом потолочных люстр.

Стеклянные, сообразил Виктор, и на память ему пришла голова козла на стене в гостиной злополучной полутораэтажки. У того чучела глаза тоже были из стекла.

– Козёл, – непроизвольно вырвалось у Виктора.

Сказал он негромко и без явной оскорбительной интонации, но это слово слышали все, кто был в зале. За спиной Виктора шёпотом выматерился его начальник.

– Новодомов! – резко и истерично громыхнуло в воздухе. – Ко мне в кабинет!

Голос принадлежал полковнице Истратовой.

Входя в кабинет грозной полковницы, Виктор Новодомов не испытывал страха. Вовсе нет! Единственные мысли, которые занимали его в тот судьбоносный момент, касались цен, по которым в Южно-Сахалинске сдаётся жилая недвижимость, а также трудоустройства во Владивостоке.


                ***

Когда, полчаса спустя, Новодомов лёгким шагом удалялся от здания аэропорта, в котором он прослужил последние пять лет своей жизни, на его мобильный со скрытого номера пришло СМС без подписи. Сообщение гласило: «Можешь не благодарить».


Май 2018 – февраль 2019.