Бытует мнение, будто русские — самая сквернословная нация в мире. На самом деле это далеко не так: количество и крепость резких ругательств в языке издавна находится в прямой зависимости от религиозности народа и наличия в этой религиозности крепких языческих корней. У такого очень религиозного народа, как древние евреи, матерные ругательства во времена язычества получили столь широкое распространение и воспринимались так ярко, что после перехода евреев от язычества к монотеизму специальными законами за них была установлена смертная казнь. И проходило это под знаком борьбы с язычеством!
На Руси борьба с язычеством началась в 988 году после принятия акта Крещения и тоже сопровождалась табуированием различных языческих нравов и обычаев, одним из которых был запрет на употребление народной сексуальной лексики. На то, что русская сексуальная лексика имеет языческие корни прямо указывают авторы церковной литературы, которые «срамные слова» иногда называют «елинскими», поясня при этом, что в христианстве «елинами» принято называть людей, «совершенно не верующих, поклоняющихся идолам», то есть, язычников.
Это позволяет нам предположить, что христианские богословы всегда были хорошо осведомлены о происхождении русского сексуального лексикона и прекрасно понимали сакральное значение матерных слов. Будучи сами верующими, они не сомневались в том, что сексуальная лексика действительно обладает «дьявольской силой». Видимо, христианам нередко приходилось испытывать на себе разящую силу мата, когда они слышали его в свой адрес в ответ на приставания к язычникам с нравоучениями, или в ответ на предложение принять крещение. Особенно обидными для христиан были матерные ругательства в адрес их святынь. Сохранились тексты, где священнослужители прямо отождествляют матерщину с «собачьей лаею», имеющей устрашающее значение.
Удивительно, но церковь уже тогда различала разные случаи употребления «срамных слов» и запрещала употреблять их не только в ругательном, но и не в ругательном смысле: «как приложение на игру», поскольку это наводило верующих на сексуальные мысли, пробуждало в них сексуальное желание и мешало им соблюдать христианское целомудрие.
Народ не взирая ни на какие запреты оказывал активное сопротивление процессу «христианского окультуривания», благодаря чему на Руси ещё в 16-ом веке сохранялись селения и реки с очень интересными названиями:
-П***елка — деревня в Тверском уезде;
-П***елово — пустошь в Угличском уезде;
-П***лёво —деревня и ****лёво — селище, а также ****лёво Долгое, и
-П***рино в том же Тверском уезде;
-П***ино — пустошь в Ярославском уезде;
-П***оклеин — починок в Дмитровском уезде;
-П***юрка — речка во Владимирском уезде;
-На**уха — речка в Звенигородском уезде;
-Е*отёнка — в Коломенском уезде;
-Х**ково — деревня в Тверском уезде;
-Х**нков — пустошь-починок, Угличский уезд;
-Х**нков — починок, Переяславль -Залесский;
-По**лица — деревня, Тверской уезд и так далее.
Понятно, что просто так «хулиганства ради» названия деревням, речкам и селищам не давались. Значит, произошли эти названия от корней слов с особым, приличным когда-то смыслом. Со временем все «похабные» по христианским меркам названия речек и поселений повсеместно были переиначены или просто упразднены.
В исторических документах есть указания на то, что раньше родители в процессе воспитания детей сознательно обучали их матерщине. С ее помощью они учили детей защищаться от пугающей их нечистой силы ибо хорошо знали, что мат обладает мощной губительной силой, способной подавлять страх и укреплять боевой дух не только детей, но и взрослых. Они утверждали даже, что всякая нечисть боится матерщины «пуще, чем чёрт ладана».
Иностранцев, посещавших Россию в те времена, удивляла откровенность и «циничный» (по их понятиям! ) натурализм русского мата и народной культуры в целом. В 17 веке иностранный путешественник Адам Олеарий с удивлением отмечал, что русские «.. часто говорят о сладострастии, постыдных пороках, разврате и любодеянии их самих или других лиц, рассказывают всякого рода «срамные» сказки и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает «срамные» шутки, сопровождая их «непристойными» телодвижениями, тот и считается у них лучшим и приятнейшим в обществе».
Ничего удивительного в этом не было. Просто в Западной Европе процесс христианского «окультуривания» начался на 600 лет раньше. Отсюда и разное представление о правилах приличия у европейцев и у россиян в один и тот же отрезок времени.
В противостоянии язычества и христианства сила государственной власти всегда была на стороне церкви и уже к 17-му веку она успела добиться многого. Однако борьба со «срамными словами» продвигалась не очень: языческие храмы и идолы в большинстве своём были деревянные и горели хорошо, а вот слова выжечь одними церковными проповедями не получалось.
И тогда в эту борьбу церковь постепенно начинает втягивать государство.
В царских указах 1647-1648г.г. уже прямо говорилось: «Чтобы на свадьбах песней бесовских не пели и никаких срамных слов не говорили». Тем же, кто ослушается, «..тем людям, за супротивные (т.е. противные) христианскому закону неистовства, быти от нас в великой опале и в жестоком наказании».
По Соборному уложению 1649 года «за воспрепятствование проведению литургии в храме» полагалась смертная казнь «безо всякой пощады». За матерные богохульства в адрес «бога и его матери», на «честный крест» или на «святых его угодников», полагалась смертная казнь путём сожжения. А если кто-то во время литургии войдя в церковь начнёт говорить «непристойные речи» патриарху, митрополиту, игумену и священническому чину, тому полагалась «торговая казнь» - битьё кнутом на торговых площадях, что тоже было замаскированным видом смертной казни.
Один мемуарист, бывший свидетелем торговой казни в 1832г. так описывает это событие:
"Приговоренных клали на "кобылу" по очереди. Так что в то время, как одного наказывали, все остальные стояли тут же и ждали своей очереди. Первого положили из тех, которым было назначено 101 удар. Палач отошел шагов на пятнадцать от "кобылы", потом медленным шагом стал приближаться к наказываемому; кнут тащился между ног палача по снегу; когда палач подходил на близкое расстояние от кобылы, то высоко взмахивал правой рукой кнут, раздавался в воздухе свист и затем удар. Первые удары делались крест-накрест, с правого плеча по ребрам, под левый бок, и слева направо, а потом начинали бить вдоль и поперек спины. Мне казалось, что палач с первого же раза глубоко прорубил кожу, потому что после каждого удара он левой рукой смахивал с кнута полную горсть крови. При первых ударах обыкновенно слышен был у казненных глухой стон, который умолкал скоро; затем уже их рубили, как мясо.
Во время самого дела, отсчитавши, например, ударов двадцать или тридцать, палач подходил к стоявшему на снегу полуштофу, наливал стакан водки, выпивал и опять принимался за работу. Все это делалось очень, очень медленно. При казни присутствовали священник и доктор. Когда наказываемый не издавал стона, никакого звука, не замечалось даже признаков жизни, тогда ему развязывали руки, и доктор давал ему нюхать спирт. Когда при этом находили, что человек еще жив, его опять привязывали к "кобыле" и продолжали наказывать. Под кнутом, сколько помню, ни один не умер. Помирали на второй или третий день после казни..." (продолжение следует).