В момент утренних, столь мучительных и нежеланных (особенно по понедельникам) сборов на работу Ш. в силу своей особенной психической природы вынужден был совершать действия, находившиеся, мягко говоря, в противоречии с обыденным человеческим мировосприятием. Это была последовательность манипуляций, строгая и упорядоченная, как казалось самому Ш. (желавшему найти себе оправдание за свои ненормальные склонности), не исполнив которой он просто не смог бы выйти из квартиры, словно нечто удерживало его за рукава и брючины. Например, к утреннему кофе он доставал из кухонного шкафа-пенала (непременно левой рукой и из-за спины, как если бы подобного рода слепота могла означать изначальную случайность выбора) стопочку печенья «Сливочное», кстати, обожаемого им с детства, и она должна была состоять непременно из пяти штук. Часто так оно и случалось, но иногда чутьё чувствительных пальцев подводило Ш., и тогда в них оказывалось либо четыре, либо шесть бисквитиков. Если четыре — ещё ничего, но вот если шесть … Шесть в его личной каббалической системе означало то же самое, что у нормальных людей называется встать с левой ноги — день с самого начала обещал пойти насмарку. Кроме того, в список враждебных значений входили комбинации простых чисел, выводившие при исчислении на шестёрку, причём их магия усиливалась, если этот результат достигался двумя или более способами. У Ш. это называлось провалиться в круг — замкнутый, порочный, если угодно, выбраться из которого весьма непросто. Иногда спрашивая себя о происхождении нелюбви к некоторым числам, звукам, запахам и т.д., Ш. приходил к смутному образу ночи, простиравшейся сквозь его раннее детство, увы, подёрнутое коростой амнезии и не способное дать внятного ответа на поставленный вопрос. Всё, что он мог разглядеть сквозь мглу забвения, были сиреневые обои, казавшиеся в свете уличного фонаря фиолетовыми, скрип родительской кровати, душный шёпот двух взрослых людей, из которого ничего нельзя было разобрать, неосознанная детская ревность Ш. к происходившему, следствием которой являлась бессонная ночь, завершавшаяся в шесть утра шестью отвратительными сигналами точного времени из репродуктора радио. Ему было тогда лет 9-10, и они жили в однокомнатной квартирке с совмещённым санузлом. Бывало Ш. подолгу выжидал момент, когда атмосфера этого клаустрофобического отсека освободится от приторных признаков чьего-то последнего присутствия. Ему было стыдно стать свидетелем столь приземлённого несовершенства человека, тем более — родителей, и особенно — матери, как существа обожествляемого и непорочного. Как давно это было!
По вечерам, когда все условности игры можно было на время как бы отменить (поскольку ритуал этот являлся исключительно утренним), Ш. тренировался, вперевшись в телевизор или искоса читая газету. На это у него уходило не менее 2/3 того печенья, что он покупал в расчёте на неделю. Но игра, что называется, стоила свеч — утренняя душа, спросонья слабая и беззащитная, могла положиться на своих натренированных лейбгвардейцев.
Итак, если всё проходило нормально, то ровно в 6 час. 59 мин. Ш. выходил на работу. Он не мог позволить себе промедлить именно эту злополучную последнюю минуту, ибо если он её пропустит, то вдогонку из репродуктора радио его настигнут шесть сигналов точного времени, словно шесть ядовитых стрел каких-нибудь злополучных индейцев под предводительством Карла Мея. Причём последний, шестой, пропищит особенно протяжно, с издёвкой, достойной искушённого в своём ремесле садиста. Казалось бы, чего проще: выключить радио — и делу конец. Ан, нет. На самом деле всё было не так просто, ибо само радио тоже входило в сложный ритуал жизни Ш., а именно, сознательное отключение радио в 6 час. 59 мин. автоматически означало бы обрыв цепи его ужимок, что было равносильно разрыву времени, или насильственному обману судьбы. С другой стороны, Ш. не мог выйти из дома раньше, чем наступит 59-я минута восьмого — это являлось грубейшим нарушением правил, изобретённых и принятых к исполнению им самим. То есть, каждый раз это был поворотный момент в жизни Ш. — куда он сделает свой первый утренний шаг, туда она и пойдёт со всеми вытекающими последствиями или, лучше сказать, последовательностями.
С вечера на журнальном столике так и осталась лежать книга, дочитанная пока лишь до 235 страницы из 451. Ш. точно знал общее количество страниц, поскольку всегда начинал просмотр новой книги с самых задворок, где приводятся типографские реквизиты, которые он скрупулёзно вычитывал: имена редакторов, корректоров, даты подписания и сдачи в печать, количество страниц, вид гарнитуры и т.д. Без такой прелюдии любое авторское содержание, каким бы виртуозным в литературном смысле оно ни было, походило, например, на купюры без водяных знаков или на секс без оргазма. Манера чтения Ш. являлась в некотором смысле арифметической, т.е. тоже была привязана к его навязчивой мании исчисления всего и вся. Так вот, он никогда не заканчивал чтение на чётной странице, а заходя на нечётную, прочитывал лишь три строчки, перед тем как остановиться и положить закладку. Более того, Ш. никогда за один присест не читал меньше 21 страницы и больше 33. Если текст был интересным и заслуживал дальнейшего внимания, Ш., прочитав один блок, откладывал его в сторону и затем не рашьше, чем через 21 минуту и не позже, чем через 33 вновь усаживался в кресло с книжкой в руках. Такой приём позволял ему считать первый цикл выполненным, что давало право приступать ко второму. Бывало, что книжка оказывалась совершенно скучной для подробного прочтения 21 страницы. В таком случае Ш. просто перелистывал это количество страниц, как если бы он их добросовестно прочитал.
Безусловно, Ш. существовал не в замкнутом пространстве. В некотором смысле он был даже женат, если браком можно считать непостоянное проживание двух разнополых существ, регламентируемое исключительно волей Ш. Следует отметить, что он категорически не терпел присутствия в его жизненном пространстве чьей-либо воли ещё, и если бы его подруга попыталась посягнуть на святая святых, то ей возле него долго не продержаться — Ш. при всей своей внешней флегматичности был весьма жёстким человеком и мог молча указать на дверь, в полоску сжав при этом обычно мясистые губы и закинув назад голову, покрытую тонкой белесой шевелюрой поверх угловатого черепа. Но, как ни странно, она, видимо, любила Ш. Может быть, некоей книжной, романтической любовью, на почве которой так часто произрастают разные психологические несуразности и отклонения. Встречи происходили то у одного, то у другого в соответствии с графиком встреч, который Ш. составлял за 3 месяца вперёд. Их союз был оговорён следующим: никогда ни при каких обстоятельствах не повышать голоса, особенно, когда по телевизору показывают новости; не надевать вещей фиолетового цвета; не звонить в дверь более трёх раз; не ставить грязную уличную обувь в шкаф; при перемещении по квартире использовать правила правостороннего движения; не включать торшер, если играет любимая музыка Ш.; не шелестеть туалетной бумагой; не ... Прочее было разрешено. То есть, Ш. был почти либералом. Но его подруге (её звали С.) этого было, безусловно, мало. Она страдала и маялась недостатком его внимания, особенно, если Ш. сидел рядом и читал финансовые новости в его любимой газете «КоммерсантЪ». С. считала такое поведение Ш. бессердечным. Она обижалась и едва не плакала, оттого что Ш. опять не заметил на ней новой блузки или не похвалил модной причёски, из-за которой она специально ради него полдня просидела в парикмахерской.
Итак, Ш. собирался на работу. Наступал понедельник новой рабочей недели. Ш. ненавидел утра по понедельникам, ибо был совой и за выходные напрочь сбивал весь недельный ритм ранних подъёмов и отбоев. Здесь он применял казарменную терминологию ; она наиболее точно отражала то насилие, которое общество своим устройством отягощает жизнь человека, не склонного к инстинкту стадности. Ему предстоял весьма напряжённый день. Ещё в пятницу сложился перечень неотменимых и неизбежных действий, между которыми не просматривались отдушины на перекур (хотя Ш. не курил) или расслабляющую партию в бильярд, стоявший в отдалённом от маршрутов начальства вестибюле. Ш. обожал этот степенный и гигиеничный с точки зрения общей санитарии вид соревнований, где он мог целиком погрузиться в стихию цифр, расчётов, комбинаций и проч., приносившую ему душевную благость. На самом деле, бильярд — материальное воплощение абстрактной геометрии, живопись математики, почитавшейся со стороны Ш. наукой наук. Перед глазами смазанно пронеслась развёртка прошлого поединка с Л.Д., начальником отдела исследований общественного мнения. Проигрыш Л.Д. был предначертан ему с самого начала, когда в левом от него углу поля сгруппировались шары с номерами 9,11 и 16. В сумме они давали 36, а корень из этого числа равнялся 6. Абсолютно проигрышный вариант. Впрочем, соперник Ш. этого не знал, да и не мог знать, ибо был бесконечно далёк от подобного таинства чисел. Затем в процессе игры ещё несколько раз выпадали фатальные для Л.Д. знаки — к нему подходил и здоровался за руку В.Ю. из департамента учёта неликвидных фондов, обладавший безнадёжно негативной кармой и при случае передававший её избыток любому и каждому, оказывавшемуся в пределах его физической досягаемости. Ш. нутром чуял в В.Ю. (впрочем, и в некоторых других) тяжёлую как изотопы из нижней части таблицы Менделеева энергию и шарахался от него, всякий раз вызывая недоумение окружающих и злобное негодование В.Ю.: «Да что он себе позволяет!» Вчера Ш. также ненавязчиво переместился на противоположный край стола. А ещё по ходу игры Л.Д. постоянно обходил бильярдный стол против часовой стрелки. В умопостроениях Ш. передвижение против часовой стрелки означало противодействие естественному течению событий, что, безусловно, возмущало миропорядок и вело к потерям в том или ином виде. В данном случае — к проигрышу Л.Д. И в самом деле, Л.Д. хотя и играл вполне прилично, выигрывал крайне редко, и то лишь тогда, если в азарте игры вдруг изменял правилам своего порочного подсознания и увлекался потоком чужой положительной энергии, например, от зевак-болельщиков, собиравшихся здесь из курилки, что была этажом ниже.
С. оставалась в постели — у неё сегодня был свободный день — и это в некотором смысле слегка раздражало Ш.: он не принимал чужой праздности, да ещё в его собственных пенатах, в то время как сам был вынужден напрягаться. Ш. шершаво брился затупившейся бритвой, и взгляд его ревниво упал на видневшийся через зеркало край постели, где из-под сбитого в кучу одеяла выглядывала оголённая лодыжка С. «Опять простыня на полу!» – в сердцах бросил Ш. Он считал С. неряхой. Нет, она была вполне чистоплотной девушкой: её причёска, макияж, кожа отражали общее здоровье духа и тела; кроме того, С. всегда подмывалась до и после их не очень бурных соитий, если здесь уместно такое подтверждение её общей гигиеничности. Во всяком случае, ему не было с ней противно, и он никогда не опасался столкнуться с неожиданно неприятным запахом, порождённым напряжением прошедшего дня, или же лицевой припухлостью дня наступавшего, если они просыпались в общей постели, и все их природные изъяны были налицо. Более того, С. при всей своей стандартности была хорошенькая. Мужчины на улице провожали её похотливым взглядом, что одновременно и раздражало и умиляло Ш.
Но кое-что в С., тем не менее, стойко его раздражало. Например, манера разбрасывать одежду по комнате и собирать её потом отовсюду, где та смогла приютиться. Безусловно, на то были причины: либо отблеск жизни беспутной мамаши (всё, ведь, идёт от родителей), либо — порочное влияние западных фильмов, героини которых в приступах кинематографического сексуального удушья непременно разбросают своё барахло по сценической площадке в уверенности, что ассистенты после съёмки подберут. А тут подбирать было некому. Бывало, Ш. помогал С. в её утренних беспомощных поисках блузки, колготок, бюстгалтера и мог найти их за креслом, в прихожей или даже на кухне. Просто С., жуя яблоко (апельсин, морковку, огурчик и т.д.) перед сном и мыслями уже пребывая в постели, бездумно сбрасывала с себя чешую там, где в этот момент находилась. Кстати, о кухне. Ш. просто ненавидел манеру С. готовить. Характерной чертой её готовки была гора овощных очисток в луже воды на кухонном столе. При том, что мусорное ведро стояло под ногами. Ш. молча собирал весь этот бардак в пакет и демонстративно нёс в мусоропровод. С. виновато лупала своими большими наивными глазками, но поделать с собой ничего не могла — оба знали, что это фатально, и в следующий раз непременно повторится всё то же самое. Ш. безнадёжно погружался в чтение «Коммерсанта».
«Неряха. Ох, неряха!» — ещё раз чертыхнулся Ш., смывая со щёк мыльную пену. Ему было видно, что одеяло вслед за простынёй на две трети тоже сползло на пол и вот-вот свалится совсем, но поднимать не поспешил в злорадном предвкушении того момента, когда С. совсем оголится, замёрзнет и посреди своего полусна начнёт с закрытыми глазами шарить вялыми пальцами по полу совершенно не там, где надо. Ей станет совсем холодно, и придётся встать. Это было наказание за неорганизованность. Ш. понимал, что таким способом он никогда не исправит её, но любое бездействие в этом вопросе оставляло у него ощущение неудовлетворённости. Иногда он предпринимал более решительные меры: засовывал беспризорные вещи за диван, в самый зад книжного шкафа, под ковёр в спальне, откуда их было весьма трудно извлечь, бросал в корзину для грязного белья или нарочно слегка портил, например, срезал пуговицу или застёжку. С. сокрушалась от досады, но с её безалаберной наивностью ни разу не заподозрила в подлоге Ш. Это его ещё больше раздражало, поскольку в таком случае урок бывал не впрок.
Проиграл свои позывные «Маяк». Было 6.30. До выхода Ш. оставалось 29 минут. Он не успевал и начал суетиться. Как назло с утра обозначились некоторые нездоровые знаки: колпачок у нового тюбика с зубной пастой заворачивался, оказывается, на шесть с третью оборотов. Ш. не мог этого допустить и насильственно довернул его до семи, отчего красная в рубчиках головка мучительно хрустнула. Конечно, это вовсе не обязательно должно было предвещать неприятности, поскольку новые вещи, характер которых был ещё неизвестен Ш., с ходу в его игру не принимались. Им давалось некоторое время обжиться и усвоить существующие правила. Тем не менее, когда новобранец с самого начала проявлял капризный нрав, Ш. настораживался. Чтобы снять с вещицы возможную порчу, оставленную кем-то в её прежней короткой жизни, у Ш. имелась в запасе совершенно глупая при взгляде со стороны процедура: следовало семь раз коснуться её таким образом, чтобы эти касания оказались лёгкими толчками в направлении географически противоположном от него самого или места средоточия дорогих ему людей. Тем самым он отводил возможные неприятности. Ш. замер на секунду в сомнении как ему обозначить для себя статус С. и быстро совершил фрикции указательным пальцем правой руки (именно правой, т.к. левая, это зеркальное отражение правой, могла иметь противоположное, отрицательное воздействие) в сторону как от себя, так и от С. В чём-то она была ему, безусловно, дорога. Но Ш. не стал задерживать на этом своего внимания. Утро стремительно продвигалось вперёд, и ни в коем случае нельзя было пропустить расставленных им на пути указательных знаков.
Вытираясь, Ш. заметил, что полотенца опять развешаны С. не в той последовательности формы и цвета, каковая была принята в его ванной. Вот, сиреневое с красными прожилками, например, должно висеть на крайнем левом крючке, а белое в зелёную клетку — за ним; следом было место для голубого с крупной, жёсткой фактурой, которое сегодня вообще валялось на стиральной машине в стыдливо-беспомощной позе, видимо, брошенное С. после подмывания. И вообще, для гениталий были предназначены совершенно другие полотенца, висевшие на двух крючочках, приклеенных прямо к кафелю над ванной. Но С. поленилась слегка привстать и вытерлась тем, что лежало ближе и предназначалось для лица. Нельзя сказать, чтобы Ш. брезговал С.; вовсе нет, в процессе их сексуальных игр он с готовностью, а иногда и с явным наслаждением предавался куннилингусу, облизывая пушистый лобок С. и глубоко забираясь языком в её горячий влажный канал, обнаруживая в нём слегка кисловатый привкус её возбуждения. Но вне этих утех он предпочитал умеренность и порядок. Сейчас же всё было перепутано.
Вспомнив вчерашнее, Ш. улыбнулся и с готовностью вновь простил С. её мелкие прегрешения. На его пальцах ещё было свежо осязание её вспотевшей от возбуждения кожи. Ему словно слышалось, как в момент пика она что-то шептала, но в сознании Ш. её слова смутно перемешались с текстом боевика из невыключенного телевизора: «… Я люблю тебя… Стреляй, нам нельзя упустить его… Поцелуй… Глубже… Ушёл, гад!.. Ты прелесть, я тебя обожаю… Ещё слово, и ты покойник, мразь!..» Особенно удовлетворял Ш. тот факт, что были соблюдены его неписаные условности. Здесь было важно всё, вплоть до позиции члена, вводимого во влагалище С. Она об этом, естественно, не знала, но для Ш. лучше всего было начинать секс сзади лёжа на боку. Своим пахом он чувствовал мягкие облака её ягодиц, в то время как свободная рука захватывала в пригоршню небольшую, аккуратную грудь. Тогда и эрекция была лучше и снисходило откуда-то благословение высших сил. В точности как произошло накануне. С., правда, сперва пыталась увернуться под предлогом полнолуния и сухости вульвы. Но Ш. её отговорки не убедили, тем более, что намедни, предчувствуя возможное симулирование С., он купил в аптеке прекрасный английский лубрикатор, кроме всего прочего, якобы, защищавший и от различных генитальных неприятностей типа трихомониаза или герпеса. Впрочем, герпес у них уже поселился из их прежней разрозненной жизни и периодически высыпал на слизистой своими болезненными букетами. Капризы С. улетучились уже после двух-трёх его увертюрных поцелуев и, тем более, — фрикций. Она вообще-то была легко возбудима, но иногда просто ленилась и бывала потом благодарна Ш. за его настойчивость и испытанную радость бытия.
Сглотнув набежавшую слюну, он быстро развесил полотенца по положенному им ранжиру, рассредоточил на умывальной полочке свои бритвенные принадлежности с таким подсознательным расчётом, чтобы визуально общая масса предметов уравновешивала себя как слева, так и справа. Это также входило короткой строкой в длинный перечень причуд Ш.
Из кухни донёсся терпкий аромат кофе, родившийся в кофеварке марки Philips. И этот запах невольно отправил Ш. к одному из проходных событий пятницы. По Ш. гусиной кожей скользнула тревога. Каждый день он производил рутинную процедуру варки кофе, но никогда прежде она не отзывалась в нём столь взволнованной зыбью подсознания. Ш. повёл плечами (ещё одна из его ужимок), словно сбрасывая с себя паутину страха. По пазлам памяти он восстановил те мгновения, которые сейчас совместились с происходящим. Он вспомнил, что в конце дня пятницы он зашёл по вызову к директору управления инвестициями г-ну Скоробогатову, и тот, обложенный крепостным валом бумаг, хлебал только что принесённый секретаршей кофе. Запах был свежим и заполнял всё пространство просторного кабинета. Слепым движением руки (глаза неотрывно скользили по документам) тот указал Ш. на кресло для посетителей и так же незряче протянул ему тонкую папку фиолетового цвета. Ш. с неохотой взял. С неохотой, потому что всячески избегал фиолетового цвета и его оттенков, который в системе отсчёта Ш. в чистом виде приравнивался к числу 6, а оттенки давали отклонения на десятые доли в зависимости от величины отклонений. Но отказать начальнику было невозможно. Хуже всего, если в папке содержались руководящие формуляры, с которыми придётся непосредственно соприкасаться несколько дней, а то и недель.
Худшие из его ожиданий начали сбываться, когда Ш. в ожидании готовности Скоробогатова к беседе с ним осторожно приоткрыл обложку. Под ней показалась полупустая страница с аншлагом «Приказ № 123 от …» на фирменной голубоватой бумаге с водяными знаками. Ш. мгновенно вычислил, что и сумма и произведение этих цифр равнялись 6. В каком-либо другом сочетании, например, с промежуточной литерой Ш. через некие ухищрения счёта, вероятно, смог бы увернуться от дурного знака, но в данном случае как ни считай… Перелистнув на слудующую, Ш. из нескольких наугад выхваченных строчек убедился, что работать ему с этой бумагой придётся долго, по крайней мере до конца отчётного месяца. Такой исход не предвещал ничего хорошего.
Ш. загадал, что если он выйдет от Скоробогатова ровно в 16 час. 59 мин., то надвигавшееся наваждение утратит своё коварство. Как говорится, клин – клином. Но на циферблате его недорогого сингапурского Rolex’a было только 16:37. Под каким предлогом остаться ещё на целых 22 минуты Ш. не знал. Отвратительно! Ко всему прочему Ш. органически не переносил чётных чисел, а 22 было идеальным представителем именно этой арифметической группы. Ладони покрылись липкой испариной.
Поведение Ш. в последующие 22 минуты вызвало у Скоробогатова недоумение или даже лёгкий шок. Он отложил в сторону свои бумаги, только что намертво приковывавшие к себе всё его внимание, и молча уставился на Ш. А тот, пустившись во все тяжкие, принялся сбивчиво рассказывать то о футбольном матче между «Спартаком» и «Динамо» пятилетней давности, на который Ш. довелось попасть будучи в командировке в Москве; то о плохих видах на урожай картошки, по поводу чего горько сокрушаются его знакомые дачники; то о затяжной болезни тётки, такой, бывало, хохотуньи и затейницы; то о предстоящей в следующем месяце предвыборной кампании в городскую думу и т.д. и т.п. При этом заворожённый Скоробогатов не проронил ни слова.
Ш. замолчал столь же внезапно, как и начал свою необычную речь, когда стрелка циферблата вышла на финишную 59-ю минуту. Он энергично развернулся и, исполненный вот-вот обещавшего состояться счастья, шагнул к двери. Её бронзовая ручка уже налила ладонь приятным металлическим холодком, когда Скоробогатов окликнул Ш. Тот замер в стоп-кадре внезапно затормозившего видео.
— А ведь вы мне так ничего и не сказали по поводу предстоящей комплексной проверки наших аффилированных активов, — как-то излишне сосредоточенно, с трудом переваривая монолог Ш., сказал Скоробогатов, чем совершенно сбил с толку уже самого Ш. – Кажется, по приказу 33-ф от 15 марта текущего года именно вы ответственны за этот вопрос.
— Да я как раз … Вот только осталось … — жалко промямлил Ш. что-то нечленораздельное. Скоробогатов откровенно поморщился.
Время стремительно иссякало, а Ш. никак не мог выйти из столь чудовищно нелепой ситуации, а вместе с ней и из кабинета высокого начальника. По его спине от копчика до шейных позвонков отвратительно прополз холодок страха, заставивший его передёрнуться всем обмеревшим нутром. Слава богу, в только что названном Скоробогатовым приказе не содержалось опасных каббалических намёков, хотя сумма двух троек…
— Напоминаю, что слушания по вопросу фондовложений намечены на пятницу, а сегодня уже вторник. Ваша тема – одна из основных. Надеюсь, вы понимаете, чем может обернуться для вас срыв данного мероприятия. И ещё … — Скоробогатов на минуту задумался, выложив на лбу все свои складки, — и ещё … — Ш. неотрывно глядел на секундную стрелку часов, бесстрастно перешагнувшую отметку 45 секунд из последней минуты пятого. До рокового рубежа оставалось 9 её шажков. Скоробогатов всё медлил, рожая свою пустую, никчёмную мысль, до сути которой Ш. сейчас не было никакого дела. В какое-то мгновение он для себя решил, что рванёт сейчас дверь, невзирая на очевидность уже группировавшихся вокруг него мрачных обстоятельств.
— И ещё, передайте, пожалуйста, вот эти документы в 48 кабинет, — наконец прорезался Скоробогатов, протягивая Ш. пачку бумаг. В момент передачи одна из них капризно прыснула на пол, и Ш. в панике кинулся её поднимать, в то время как из радио в кабинете Скоробогатова уже раздался первый зловещий позывной из шести. Как назло бумажка никак не хотела подчиняться, и на её усмирение ушло ещё два сигнала. Но вот Ш. изловчился, и она, слегка изнасилованная его нервными пальцами, вернулась к своим подругам. Взведённой пружиной Ш. распрямился и с диким выражением лица и сбившейся на глаза чёлкой рванул на себя дверь…
Но было уже поздно – на последнем из сигналов Ш. успел лишь занести ногу за порог кабинета Скоробогатова.
Итак, наступил понедельник. С улицы сквозь приоткрытое окно время от времени доносился перестук трамвайных колёс в аранжировке истошных доисторических звонков, какими были до сих пор оснащены эти ископаемые электрической цивилизации, когда катился вагон 17-го или 25-го маршрутов, проходивших прямо под окнами конторы Ш. В пространство между звуками мог вклиниться и нервный клаксон какого-нибудь авто, пытавшегося припарковаться или, напротив, выскользнуть из тесных парковочных уз. Ш. всегда невольно считал количество таких звуков. Как правило, они бывали парными, как если бы первый являлся собственно сигналом, а второй ; его подтверждением. Но иногда темперамент водителей ограничивался одним, либо раздражался до трёх. Ни в тех, ни в других Ш. не видел для себя опасности по причине их изначальной арифметической ничтожности, тем не менее, чётные бросали этакую лёгкую тень страха на его всегда насторожённое подсознание. Сейчас же за окном верховодил сумбурный шелест листвы, подхватываемой предгрозовым ветром. И в самом деле, собиралась гроза, нормальная летняя гроза с потоками грязной воды вдоль тротуарных бордюров и пьянящим привкусом озона. Даже в городе Ш. любил это природное явление; оно как бы омывало его от скверны суетливого человеческого общения, каковым была целиком наполнена профессиональная деятельность Ш.
На рабочем столе Ш. возле зловещего формуляра, перекочевавшего сюда со стола Скоробогатова, среди прочего валялась бульварная газетёнка «На трёх углах», которую Ш. купил утром по дороге на работу исключительно из-за наличия в ней недельного прогноза погоды. Та неряшливо распахнула полы своих слегка затеревшихся верхних одежд, под которыми оголилось нижнее бельё с зазывными кружевами реклам. Ш. никогда даже не добирался до этих владений пошлости, но тут его взгляд привлекли несколько вывалившихся наружу слов в гарнитуре «таймс»: «Перенос порчи по указанному адресу. 100%-я надёжность». Ш. поразила сама формулировка проблемы: перенос. Непроизвольно промелькнула чёрная мысль, от которой он сам отшатнулся. С другой стороны, в его ситуации трудно было отказаться от любой подсказки судьбы. А почему-бы, собственно, и нет? Да, почему? Впрочем, у него ещё было время всё обдумать. Естественно, и речи не было об обращении к записному шаману, но идея представлялась Ш. блестящей, для того, чтобы воплотить её самостоятельно.
Словно в подтверждение услышанной просьбы где-то рядом сверкнула молния и раздался истошный треск накатившейся наконец-то грозы. От испуга с грохотом распахнулось окно, порывом ветра сорвало со стола Ш. несколько малозначимых бумаг, а вместе с ними и газету. Не утруждая себя размышлениями о возможной полезности непослушных беглецов Ш. поднял всё это с пола и бросил в урну.
На мониторе компьютера всплыла фишка пришедшего электронного письма. Ш. кликнул на ней, чтобы узнать от кого, без намерения читать, если текст будет слишком большим. Но оказалось всего чуть-чуть. Некто Н. из отдела смежных коммуникаций в последнее время активно набивавшийся к Ш. в приятели, приглашал на party ; так теперь в изысканных кругах называлась банальная пьянка. Приглашал вместе с С., видимо полагая, что их пара вполне уже сформировалась для публичных мероприятий. «Вы прекрасно смотритесь вместе», ; как-то в лёгком подхалимаже бросил он, когда они с С. повстречались ему в дверях небольшого кафе ; забегаловки, где обедали многие сотрудники их конторы. Самой С. ; по её наивному признанию ; Н. показался приятным в обхождении молодым человеком, что заставило Ш. брезгливо поморщиться. Вообще, Ш. немножко презирал С. за её неразборчивость в людях и излишнюю доверчивость к ним, таким, порой, проходимцам по жизни.
Тем не менее, желая доставить С. удовольствие, Ш. отписал в ответном мейле своё согласие. Тем более, что на субботу прогноз погоды обещал великолепный антициклон из степей Казахстана, а пикник намечалось организовать на берегу лесной речушки. С особенной интонацией в таких случаях делался акцент на только что вошедшее в оборот словцо «барбекю» взамен приевшегося, разящего аджикой и луком шашлыка. В письмеце Н. оно, безусловно, фигурировало.
Машинально Ш. посчитал количество слов в послании Н. Оно равнялось 16, то есть содержало в себе некоторую опасность счёта, однако незатейливые манипуляции с единицей ; суммирование или вычетание из второй цифры ; запросто выравнивали положение. Хуже обстояло дело с собственным ответом Ш.: в нём было пять слов и точка ; шестой знак ; которая сперва коварно ускользнула от внимания Ш., но когда он её осознал, было уже поздно ; письмо безвозвратно ушло по хитросплетению всемирной паутины прогресса.
Ш. выглянул на улицу. Косая гребёнка ливня со всего маху причёсывала окрестности, до блеска вылизывая их затрапезный вид. Было видно, как над крышей его машины, оставленной на платной стоянке через дорогу, повисло белесое одеяло водяной пыли. На прошлой неделе точно такой же неистовый дождь застал их с С. в пути (они возвращались из дачной деревеньки Сосновка). Дворники не справлялись со своей работой, и машину пришлось остановить, зарулив в перелесок, тянувшийся вдоль оврага к безымянному посёлку. Ш., как если бы воспользовавшись долгожданным моментом, сделал тогда несколько звонков по мобильнику и иссяк, не зная чем заняться дальше. С. загрустила, сказав, что боится такой безудержной стихии, не разбавленной какими-нибудь знаками цивилизации. Ш. запустил мотор. Его тихий рокот сразу успокоил С. Для усиления эффекта Ш. поставил диск только что триумфально прошагавшего по Европе мюзикла «Эсмеральда», этакую слащавую кальку по Виктору Гюго. С. разомлела, чувственно унесясь к страстям старинного Парижа. Она питала необъяснимую любовь к этому городу, в котором никогда не бывала, и который существовал в её воображениии некоей виртуальной сказкой, напечатанной большими буквами на огромных картонных разворотах, складывающихся гармошкой и заполненных красочными картинками. В какой-то момент её явно потянуло на романтику платонической любви, и она робко попросила Ш. сказать ей хотя бы несколько пусть даже самых заурядных слов о том, что он любит её и что она ему нужна. Ш. ничего не стоило произнести практически продиктованное С. признание, которое в его душе не оставило долгого следа и спустя мгновение улетучилось. Однако, (Ш. это прекрасно знал) если теперь сделать несколоко грамотных шагов в нужном направлении, то чувственную мечтательность С. без труда можно будет перевести в русло добротной плотской утехи. Будучи человеком эмоционально толстокожим, именно это он больше всего и ценил в их отношениях. Секс, живой здоровый секс, делал его представления о жизни и её ценностях простыми и понятными. И если С. пыталась внести в их физическое общение сумятицу женских чувственных причуд, обставленных разными условностями звуков, взглядов, прикосновений и т.д., то Ш. это дико раздражало. Во всём он любил точность и простоту, диктуемые ему свыше строгой магией цифр.
Ш. улучил подходящий момент и, изловчившись, забрался С. под блузку. Подготовленная музыкой и потерявшая всякую бдительность, она с благоговением отдалась рукоблудству Ш., с деловитостью скульптора пустившегося промерять пропорции своей модели. Всё обещало через несколько мгновений разрешиться набором излюбленных у Ш. поз из Кама Сутры на заднем сиденье, если бы не грибники, внезапно выросшие из перелеска в своих серых промокших одеждах. Всё, кайф был сломан, отчего в паху Ш. вдруг налилась глухая давящая боль, долго ещё потом не отпускавшая.
И вот эта же боль вдруг накатилась опять, когда Ш. встал, чтобы закрыть окно. Неужели простатит? В двадцать шесть? Такое возможно? Да нет, чушь, конечно. Скорее всего ; болезненная память о полузабытом, так и не реализованном либидо.
Вернувшись в рабочее кресло, всегда так услужливо приседавшее под его семьюдесятью двумя килограммами, Ш. принялся бездумно раскладывать на столе инструменты своей повседневной деятельности: авторучки с разными цветами пасты, цанговый карандаш японского производства, откликавшийся на малейший позыв мысли тонким штрихом по бумаге, ластик, несколько сочных маркёров, степлер, небольшой треугольник, с помощью которого он разрывал на страницы длинные свитки факсовых сообщений, затупленные ножницы, каковыми его пожилой коллега за соседним столом иногда шумно стриг свои крепкие заскорузлые ногти, нисколько не отягощаясь тем, что отстриженные заусенцы разлетались по всему кабинету. Ш. всегда предавался процессу раскладывания предметов в минуты умственной апатии, когда мысль отказывалась хоть сколько-нибудь сосредоточиться на самой простой из задач, что ставила перед ним текущая действительность. Он медленно тасовал вещицы, выстраивая из них аккуратные стопочки, горки, штабельки. Выстроив, разрушал и вновь принимался за сомнительное строительство. Поразительным образом так к нему часто приходили решения неразрешимых проблем ; простые и естественные, что невольно вызывало изумление у него же самого: и как же я мог не догадаться раньше?
На сей раз задача была мучительно сложной. Он уже не один час бился над её разрешением. Ш. никак не приходило в голову, при каких обстоятельствах он мог бы реализовать задуманное и поэтому решил отдаться воле случая. Совесть Ш. зябко поёживалась от самой возможности существования такого намерения, но поделать с хозяином ничего не могла; он давно научился её не замечать, особенно когда дело приобретало такой серьёзный оборот и всякие посторонние советчики могли его запросто испортить. Одно было очевидно ; всё должно совершиться в самое ближайшее время, тянуть было нельзя.
Поздний вечер несколько дней спустя.
За окнами стемнело. Они с С. долго молча смотрели телевизор, вещавший ни о чём. Этот бездумный процесс два или три раза прерывали телефонные звонки немногочисленных подружек С., которая, чтобы не мешать Ш., с трубкой удалялась на кухню и предавалась искушению сплетничества. Оттуда Ш. слышал то шуршащий её шёпоток с обилием пронзительно-нежных шипящих, на которые были способны только её уста, то тонкий волнистый смех, прозрачной вуалью тянувшийся вместе со сквозняком в приоткрытую дверь, то просто долгое молчание, когда поток встречной информации через эфир пропитывал С.
Закончив свою болтовню, С. кликнула его к чаю. Мол, всё равно всё не пересмотришь. Ш. нехотя поднялся с дивана, с сожалением оставляя нагретое местечко в пользу холодной и скользкой кухонной табуретки. С. мило шаркала по линолеуму пестрыми войлочными шлёпками, в очередной раз заставляя Ш. по достоинству оценить её аккуратные пяточки, плавными дугами сухожилий переходившие в щиколотки, под бугорками остреньких косточек которых так притягательно расположились синеватые тени. Ш. мог часами умиляться этой картиной, не боясь пресытиться. Иногда он нежно касался пальцами её кожи на икрах и следовал кончиками нервных окончаний по едва заметным руслам вен и артерий, вызывая вначале удивлённый взгляд С., а потом наслаждение, сопровождённое полуприкрытими веками осоловелых глаз. Здесь, видимо, располагались её эрогенные зоны. Однако, на сей раз у Ш. не было позывов заигрывать с С., ибо его дурное настроение всё равно не позволило бы ему устроить себе маленький чувственный спектакль.
С. неловко гремела чайной посудой, расставляя её на столе. Походя уронила крышку заварника, а вслед рассыпала сахар. И вообще, Ш. заметил, как в этот вечер С. самым роковым образом набирает опасные очки: её действия по крайней мере наполовину лежали в пространстве дурных чётных чисел. Например, вот она четырьмя сумбурными движениями попыталась расправить складку на скатерти, вот поставила пустую кастрюлю на вторую комфорку электроплиты, вот подхватила чайник с левого разворота, что равнялось восьмерке под знаком корня, вот... И так далее.
Ш. подумал: если сегодня вечером произойдёт то, что он загадал, то его заклинание состоится. В любом другом ряду событий это осталось бы рядовым, но только не теперь. Теперь оно было помечено особенным знаком рока, теперь оно стало всесильным и могущественным, теперь оно было реально как никогда прежде. Произойти всё по плану Ш. должно было в постели, где С. была абсолютна беззащитна в своей ангельской наготе.
Ночной ветер упруго тёрся сквозь приоткрытую форточку о тюль спальни, цеплялся за тяжелые набивные портьеры, принуждая их издавать испуганные звуки. Погода переменилась в ожидании холодного северного дождя. Тот действительно пошёл спустя полчаса, раскинувшись над городом промозглым покрывалом. Ш. вышел было на лоджию покурить, но непогода быстро загнала его обратно. Внизу шипели шинами по сырому асфальту одинокие автомобили, увозя куда-то во мглу своих пассажиров и размытое воспоминание таявших вслед габаритных огней. Ш. почему-то сделалось не по себе. Он чувствовал, что находится на пороге важного жизненного события, повергавшего в трепет его тайные, ранее неведомые ему самому, струны.
; У меня был сегодня чертовски трудный день, устал, как собака. Может ляжем пораньше, солнышко, уже всё равно поздно, да и погода такая мерзкая, ; вкрадчиво предложил Ш., желая тем самым ускорить тягостную для него процедуру сговора с дьяволом. Впрочем, приговор С. был практически уже вынесен, лишь не оглашен. Ш. хотелось как можно скорее пройти через это, чтобы тут же забыть, списав последующие события якобы на судьбу, от которой никому не удавалось увернуться.
; Да, пожалуй, почему бы и нет, я сама хотела тебе предложить, ; нежно прожурчала С. и улыбнулась. От её улыбки у Ш. комок подкатил к горлу. Он погладил её руку своей почему-то сделавшейся стылой и влажной ладонью. Кожа С. казалась дуновением горячего летнего ветра, нечаянно соскользнувшего с яблоневой листвы в дачном саду.
; Ты где-то далеко сегодня, милый, ; вдруг промолвила С, ; тебя что-то тревожит, ты не приболел?
; С чего ты взяла, я в порядке, ; нервно выпалил Ш., ; я же тебе сказал, что устал на работе!
; Да нет, просто мне показалось, прости, ; опять ласково отозвалась С.
Она разобрала постель, выбралась из своего домашнего халатика и скользнула под одеяло.
; Ну, иди же, я тебя согрею, ; позвала она Ш. Тот безропотно повиновался.
Он поймал себя на том, что учащенно и с трудом дышит, что пульс сильно бьёт в виски, отражаясь яркими вспышками под алым полотнищем закрытых век. А С. была несвойственно для неё активна. Она трепетно коснулась губами его уже ощетинившейся за день щеки и запустила пальчики в заросли его волос на груди. Это её возбуждало, в то время как Ш. лежал неподвижно, как холодный манекен, в ожидании последующих событий, которые обязательно должны были произойти.
С. положила на него свою левую ногу, зазывающе скользнув по гениталиям. Однако, вместо предполагавшегося возбуждения Ш. испытал немощь. Он насторожённо зациклился на левизне её движений и тут только заметил, что постельная дислокация С. вообще носила левый характер, поскольку располагалась от Ш. по левую руку. То есть, любые движения С. по отношению к нему изначально были левыми. Раньше Ш. этого никогда не замечал, ибо в их взаимоотношениях всегда он бывал зачинщиком близости (С. инициатива подобного рода была несвойственна вообще, либо размыта до бледности трижды заваренного чая) и, соответственно, с поползновениями любви он поворачивался к ней исключительно с правых позиций. Ш. словно бы услышал, как кто-то шепнул: «Начинается, начинается!..» Это был сигнал. Ш. принялся судорожно бормотать про себя беспорядочную вереницу из четных чисел ; 14, 28, 4, 62, 46 ; обращая их к С.
Для чистоты эксперимента требовалось, чтобы С. набрала четное число чёрных меток за определённое время, например, за сеанс их смутной любви. Впрочем, иногда их физические отношения и впрямь представлялось Ш. любовью. Как бы там ни было, вскоре ей удалось привести Ш. в почти рабочее состояние. Точно наездница дерби она взгромоздилась на Ш. верхом (что стало весьма модно в фильмах), при этом он ощутил себя в её руках заезженным жеребцом. Цифры электронных часов на тумбочке выстроились в многозначительный ряд: 22:22. Ш. не мог приписать это событие непосредственно С., поскольку оно было вызвано лишь случайным акцентом его собственного внимания, однако и оно становилось закулисным участником разыгрывавшегося спектакля.
Тем нем менее, через пару минут он смог полноценно войти в её распахнутые гостеприимные врата. Готовая к наслаждению, С. отрывисто задышала. Отчуждённо где-то далеко-далеко впереди себя Ш. чувствовал горячую работу её чрева, плотно охватившего собой его рыхлую сущность. С каждым движением С. все сильнее и сильнее распалялась. При этом Ш. словно соглядатай продолжал наблюдать за дальнейшим развитием событий как бы со стороны.
Вот если сейчас она уронит на пол одеяло (которое уже едва держалось на ее левой ягодице), то... ; вдруг пронзило мозг Ш. Словно вдогонку его чудовищной мысли С. неловко повернулась, одело скользнуло прочь. Звон ледяных колокольчиков прокатился по спальне. Ш. в ужасе замер...
В ту же секунду С. стала задыхаться. Она закашлялась, схватилась за горло, словно пытаясь оторвать от него чьи-то невидимые душащие щупальца. Ш. здорово струхнул, ощутив возле висков холодный шелест дьявольских крыльев. А вслед в уши протянулся вкрадчивый хохоток ; «Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!» ; бесконечным эхом раскатываясь в ошеломленной душе и разрастаясь до жуткого беззвучного хохота, от которого на куски готова была расколоться голова. Ш. потянулся к прикроватной тумбочке за таблетками спазмалгина, единственно ему помогавшие при головных болях. Они всегда лежали слева на дне выдвижного ящичка (у Ш. всё имело своё место). Найдя, Ш. облегчённо вздохнул. Обычно у этих фармацевтических молодцов уходило минут пятнадцать на битву с демонами боли. Нащупав пластину, хрустнувшую своими алюмиевыми одеждами, Ш. вдруг обнаружил, что в ней осталось ровно шесть штук из десяти. Абсолютно дурной знак. Абсолютно! Для Ш., не для С. Он разжевал горькую с приторной сладостью таблетку и проглотил не запивая.
Тем временем С. стало легче. Она отдышалась и как-то виновато взглянула в глаза Ш. Он увидел её слегка испуганные глаза в бледном мареве уличных фонарей, что пробивалось в спальню сквозь кисею прозрачного тюля.
; Я испугала тебя, милый. Прости, наверное злоупотребила новой бескалорийной диетой. Увлеклась по настоятельному совету подруг, мол, очищает кровь и поддерживает моложавость кожи. Брошу сегодня же!
Ш. промолчал. Он был удручен последним развитием событий вокруг него самого. Чтобы не выдать себя перед С. он нарочито спокойно повернулся к ней и нежно коснулся её щеки своей уже ощетинившейся за прошедший день. В благодарность С. вспыхнула новой страстью, увлекая его в свои объятия. Ш. безучастно поддался.
Тем не менее, он все-таки ожидал продолжения своего сценария. Напрасно. С. совершенно оправилась от шока и была полна оптимизма от их продолжившегося-таки коитуса. Её кожа сделалась горячей и скользкой от проступившего пота. Руки Ш. скользили по ней, не встречая препятствий. Сейчас ему были неприяны эти прикосновения.
Редкие ночные трамваи светом своих сонных фар растягивали по стенам комнаты выкройку окна ; справа налево и наоборот. Ш. бессознательно включился в их игру, загадав, что если третий по счёту трамвай пройдёт со стороны улицы Возрождения, то он спасён, если же от цементного завода, то ... Увы, случилось второе.
Почти физически Ш. почувствовал перелив заклятия С. в него через запруду, которую он так старательно сооружал вокруг неё последние несколько дней. Оно было болезненно-вязким, и парализующим, как укус ядовитой змеи. Ш. становилось всё хуже. Не в силах продолжать праздник любви, он тяжело откинулся на спину. Его сердце ухало глухим далёким колоколом, жгуче ломило под ложечкой, очертания комнаты вдруг стали расползаться, словно акварельный рисунок, впопыхах оставленный художником под внезапным дождем. Потом его настигло почти абсолютное облегчение, символом чего явилась свобода даже от земного притяжения, Ш. стремително возносился ввысь, летя сквозь муть белесых облаков к яркому солнцу.
Ему было так хорошо, так легко, так спокойно... Однако некая грубая сила насильственно вторглась в его хрустальные грёзы. Ш. с трудом сосредоточил свое внимание на источнике неприятностей ; это была С., почему-то вся в рыданиях ; и ощутил почти взрыв боли под грудиной.
; Господи, да что же это такое, о, господи! ; причитала С., держа на руках голову Ш. и кропя его лицо своими слезами. ; Ты жив, жив, милый. У меня сердце чуть не оборвалось. Прямо на руках обмяк, побелел. Я сейчас, сейчас, ты полежи, одну секундочку... ; бормотала С. и судорожно нащупав телефонную трубку, набрала скорую. «... Да, острый сердечный приступ, квартира 42, шестой этаж...».
В очередной раз в затуманенном мозгу Ш. промелькнули образы произнесенных С. дурных цифр. В этот момент он твердо и окончательно решил съехать из этой квартиры. К С.