Ожидания мои пока не оправдывались, но от тех мест, где они не оправдывались и где всё происходило не так, как надо, (по моему тогдашнему уразумению), через некоторое время я снова была далеко, и, обживаясь на новом месте, постепенно начинала привыкать к новым людям и новым условиям.
Я чувствовала, что эти люди меня не ждали и принять к себе вовсе не собирались. И как тогда, в детстве, да и юности тоже, когда моя философия почти не пересекалась с философией моего отца, я будто бы слышала, как они говорили:
- У тебя свои правила – у нас свои, и твои никак не вписываются в наши.
И чтобы понять их философию, а также и свою применительно к ним, я ещё больше пристрастилась к чтению книг, потому что знала – в них сосредоточены судьбы людей всего мира, знакомясь с которыми можно получить ответы на многие вопросы. А чтобы избавиться от комплексов, потихоньку училась работать над собой, осваивая добытые где-то психологические тренинги. Это давало возможность понять не только себя и своё окружение, но также уловить и ту причинно-следственную связь, которая существует между событиями и людьми, а также между людьми и природой. Но я поняла и другую философию: жить среди волков, значит, по-волчьи выть. Однако эта формула для меня так и осталась всего лишь формулой, ибо моя душа не приняла её. И всё-таки ожидание прекрасного продолжало согревало моё сердце, вселяя в него веру и надежду.
И вот однажды, когда мне тогда только что исполнилось двадцать пять лет, случай свёл меня с человеком, блестящим умом и неординарностью которого я была очарована и в то же время напугана. Несмотря на моё хорошее образование и приличный запас литературных знаний, уровень моего развития не шёл ни в какое сравнение с эрудицией и познаниями Станислава. В нём чувствовалась порода, и это не мудрено: его предки – дворяне по происхождению, жившие некогда в Киевской губернии, – знали языки, увлекались музыкой и много путешествовали.
Станислав был красив и обаятелен. Высокий, стройный, элегантный – он производил впечатление человека, шагнувшего в двадцатый век из девятнадцатого. Не сказать, чтобы он был старомоден, вовсе нет, наоборот, но в его характере, как мне показалось, иногда можно было рассмотреть повадки поэтов-«серебряников», и имя его – Станислав – было позаимствовано наверное оттуда. Он хорошо знал историю, разбирался в искусстве, обладал прекрасным баритональным тенором, любил живопись, музыку, писал стихи и превосходно разбирался в юриспруденции (по профессии он был юристом). Чем могла покорить его я, заурядная провинциалка, – его, тридцатипятилетнего мужчину, столичного оригинала и умницу? Разве что романтической внешностью да утончёнными манерами, доставшимися мне в наследство от моих далёких и тоже непростых прародителей? Может, это и привлекло его больше всего?
Познакомилась я с ним в Большом театре в Москве – наши места в партере оказалась рядом. Давали тогда «Фауста», партию Мефистофеля пел блистательный Александр Ведерников. После первого действия в антракте Станислав пригласил меня в буфет, где мы и успели поговорить об опере, её авторе и об артистах. Во время второго антракта он немного рассказал о себе, кое о чём спросил и меня, например, не замужем ли я. После спектакля, поймав такси, проводил домой, – в то время я гостила в Москве у двоюродной сестры. Мы обменялись адресами и договорились созвониться, когда я вернусь домой.
Ко мне Станислав приехал через неделю.
Был май, и цвела сирень. Всё пело и сияло, и всё было объято такой красотой и нежностью, что казалось, этот праздник не кончится никогда. Да, это был праздник, – праздник весны и солнца, синего неба и облаков, наших сердец и любви. Праздник сбывшихся, наконец, моих ожиданий, как тогда – в памятном детстве, когда я разговаривала с деревьями и в своих мечтах улетала далеко-далеко к белокипенным облакам.
Что нас объединяло? Думаю, родство характеров и мыслей, любовь к искусству и музыке, хотя свою робость перед его энциклопедическими познаниями я преодолеть так и не смогла.
Праздник продолжался ровно год, а в начале второго Станислав вдруг объявил, что с курсом лекций по международному праву в горнодобывающей промышленности он должен улететь в Гавану на три года. Расставание приближалось, и оно было таким же непредсказуемым элементом в непонятной гармонии человеческого бытия, как и непонятно само мироздание, и запланировал его, как и нашу встречу, сам Господь Бог наверное. Только для чего? Чтобы разлучить нас и чтобы не сбылись мои надежды, которые стали почти реальностью? Или, – чтобы «подарив» очередные испытания, посмотреть, как я буду выпутываться из них? И что же в таком случае могли преподнести новые ожидания? – снова надежду, или же диссонанс, питающий душу не благостью, а лишь печалью?..
http://www.proza.ru/2019/03/10/467