Наша советская молодость - гл. 6
СКРИПКА ПАГАНИНИ
ТРАНСЦЕНДЕТНАЯ ГЛАВА
«О чем пела скрипка»
То, чего не было тогда,
И не могло быть потом.
На одной шестой части Земли семьдесят лет существовала многонациональная страна, которой уже нет на карте Мира. В её бесклассовом обществе процветала великая советская еврейская культура. В тех условиях она устраивала всех. Центробежные и центростремительные культурные связи взаимно обогащали друг друга. Эта страна называлась Союз Советских Социалистических Республик.
***
Неожиданно Татьяне Павловне предложили выехать с концертом в столицу одной из среднеазиатских республик, город её детства, в котором она давно уже хотела побывать, потому согласие дала сразу.
Играть предстояло в рабочем поселке домостроительного комбината, в клубе с полутемным неотапливаемым залом, на плохо освещенной сцене, под поднятым киноэкраном и, Бог знает как, наспех настроенным роялем.
В городе она не увидела ни одной афиши своего выступления. Зато перед клубом стоял фанерный щит, покоробленный и совсем синий от многократного смывания названий фильмов.
На нем, при желании, можно было разобрать, но не далее чем с трёх метров:
В воскресение состоится концерт классической музыки. В программе произведения советских и зарубежных композиторов. Начало в девятнадцать часов. Вход свободный.
Всё остальное поле щита занимал тоже синий большой скрипичный ключ в зеркальном изображении.
Перед щитом стояли вдвоём с директором клуба. Она подвела Татьяну Павловну к этой «афише». С заискивающей улыбкой всё время старалась заглянуть москвичке в глаза.
– Да вы не волнуйтесь, завком уже перечислил деньги за ваш концерт, многие у нас даже и не выступают, – намекнула она с надеждой в голосе. – Давайте я вам отмечу путёвку…
– Сколько же будет завтра человек? –Невесело спросила Татьяна Павловна
– Мало… – в тон ей подхватила директриса, угадывая её настроение, – зимой хоть школьники с солдатами выручают.
– Для солдат мы отдельно выступаем…
– Я вам завтра в гостиницу пришлю своего сына, – всё так же улыбаясь, гнула свою линию директриса, – он с вами пойдёт на базар за фруктами, а потом проводит в аэропорт.
Тоже мне очаг культуры: кинотеатр повторного фильма, а не Дом Культуры. Фильмы по третьему кольцу. Пока дойдут до них – никто и смотреть не придет. А ведь у них наверняка есть план, - вяло размышляла Татьяна - Сколько же я училась? Школа, консерватория, аспирантура – вот, а она меня сейчас выгоняет, вежливо предлагает убраться восвояси. У меня второе место в конкурсе
имени Чайковского, две международные премии… А как радовались мои родители, когда собрали деньги на первую мою скрипку. И вот финал: я привезу домой дары юга, буду угощать соседей,друзей, потому что одной всё это есть не интересно. Отец бы сказал с иронией: «Добытчица!»
– У вас есть телефон секретаря партийной организации?
– Малика Абдуразаковича? Конечно! И служебный и домашний…
– Государство затратило на моё обучение большие деньги. И вы, и ваш Малик, как его там по батюшке, тоже учились. Мы, каждый на своём месте, должны добросовестно выполнять свои обязанности перед государством.
Передайте секретарю парторганизации, что если завтра сорвётся концерт, я пойду в горком партии. Я буду рада, если он сам с семьей придет на концерт, и придут все цеховые парторги с семьями – вот уже ползала. Ради этого, я даже согласна перенести концерт на день позже. Звоните мне в гостиницу, – подмигнула директрисе.
– Бум работать!
– Бум… – механически повторила та, но тут же спохватилась и официально заверила
– Я сейчас же буду звонить Малику Абдуразаковичу.
Пока возвращалась автобусом до центра города, потом неспешно шла три квартала до своей гостиницы, всё время общалась с отцом:
– Тебя нет, но ты – со мной, отсутствуя – присутствуешь. Доволен, как я заставила их работать? По-суворовски,их же оружием. А что я буду делать, если концерт все же не состоится? Неужели идти в горком? Посоветуй!
Присутствие отца она стала ощущать почти физически с того момента, как представила себе его ироническую усмешку со словом «добытчица!».
Это был город её рождения, здесь она прожила до десяти лет. И это был город студенческих лет её родителей, город их языческой, как они говорили, любви, которая помогла им сохраниться, словно законсервировались на долгие годы.
Как бы в последние годы центр города ни перестраивался, он не мог нарушить его основную планировку, заложенную еще в прошлом веке: парк, сквер и радиально расходящиеся улицы. Вот почему она сейчас так медленно бредёт к своей гостинице, новой
одиннадцатиэтажной серой свечке, совсем не украшающей, когда-то очень зелёную, уютную Пушкинскую улицу.
У себя в номере извлекла из дорожной сумки старую синюю папку, полную записок отца. «Евангелие от отца», – мысленно звала она его дневники. Оттого что отец, хоть и незримо, но все время был рядом, и
она только что шла по улицам его молодости, а сейчас в её руках бумаги, хранящие его душевную теплоту, к ней пришло внутреннее видение молодого отца. Мать и отец вошли в нее, и она почувствовала их молодость.
-Единение наших сердец, - поправила
она себя. - Вернуть отцам сердца детей. Разрыва нет, мы на одной спирали. Ничего в моей жизни не будет упущено. Творчество заложено в наших генах. Я могу лететь с обновленным триединым сердцем. Остановка за малым: куда лететь?
Перекладывая уже прочитанные листы, увидела, что взяла с собой не все, очень расстроилась.
Вдруг стали слипаться глаза, голова падает на грудь. Выключила свет, перешла на кровать, успела улыбнуться себе: я как зек, наверное, это моя последняя командировка. Они мне не простят.
И проснулась уже на другой день поздно, когда в её номере загудел пылесос. Полная узбечка средних лет в синем халате, ни разу не взглянула на ту, что лежала на кровати, сменила воду в графине, провела не очень чистой тряпкой по столу, и пятясь к двери по ковровой дорожке, вытянула за собой ревущий пылесос.
Если бы сказочной принцессе, в первый и последний раз в жизни, вдруг пришла в голову блажь поработать шваброй, у неё получилось бы куда лучше. С таким же успехом, милая моя, ты могла бы обойтись и без пылесоса, сердито подумала, наблюдавшая за ней Татьяна Павловна, которую так немилосердно вытряхнули из её затянувшегося сна. Откинула одеяло, и пошла принять душ.
Оставшееся время дня у неё ушло на то чтобы поесть, позаниматься, привести себя в порядок и доехать до клуба.
***
Вот так дела! Закрытые двери клуба с криком осаждали человек двадцать, громко требуя пропустить их в зал. При виде её со скрипкой, они расступились, потом еще энергичнее забарабанили в дверь.
Наконец, дверь открылась и билетерша со сторожем, крича в толпу на русском и узбекском языках, что мест нет, впустили её и скорее закрыли дверь на большой крючок.
Зал был полон. Нет, он был переполнен. Сидели на приставных стульях, стояли вдоль стен. Но это был не её зритель, не на неё он пришел. Это она поняла сразу. Здесь собралась вся махаля.
В полутемном зале от громкой разноголосицы, беготни детей, хлопанья деревянных сидений, стоял сплошной гул.
Она вошла в зал через боковую дверь возле сцены, но так и стояла не в силах повернуться, чтобы уйти. Её видели, но на неё не обращали внимания.
– Ты будешь играть на скрипка Паганини? – Вдруг спросил у неё молодой дурашливый голос с акцентом. Этот странный вопрос вывел её из оцепенения.
– Паганини! Маэстро! Помоги! – Крикнула сердцем, не разжимая губ. Поднялась по лесенке, вышла на середину авансцены, извлекла скрипку без смычка, положив у ног открытый футляр,как для подаяний. Высоко подняла скрипку над головой и во весь голос прокричала со слезами в голосе.
– Вот скрипка Паганини!
В зале стало тихо. Бывают ли женщины-дервиши? Они видели перед собой женщину- джина. Если бы она захотела, она могла
бы сделать сейчас такое, что они в панике убежали бы из зала, все – и старики и молодёжь. Её силе не было предела! Могла обрушить эти стены! Они это чувствовали.
– Я вам расскажу про последний концерт Паганини! У каждого художника под конец жизни есть своя лебединая песнь. Маэстро умирал от рака горла и все считали концерт на одной струне его лебединой песней. Но это не так. Настоящей лебединой песни у него еще не было.
И вот, когда он уже не мог произнести ни одного слова и слабел так, что почти не вставал с постели, а в горячечном бреду шли разные галлюцинации, вдруг перед ним
появляется черный человек и говорит.
– Пришел час твоей лебединой песни! Бери скрипку! Не пропусти!- Сказал и исчез, словно мираж… Это и был мираж-иллюзия.
На другой день в дом Паганини приходит его хороший товарищ и говорит
– На вилле нашего общего друга, в большом зале собрались все твои друзья. Они не верят, что ты болен и хотят ещё раз послушать твою скрипку.
– Вот как вы, мои друзья, собрались в этом зале, - тепло добавила она. И зал ответил ей единым вздохом.
– Все? – Удивленным взглядом спросил Николо Паганини.
– Да! - Подтвердил друг. – Они съехались со всего света!
В это утро около маэстро был только его горячо любимый сын. Мальчик понимал отца по одним движениям губ. Он подошел и склонился над отцом, потом сказал.
– Николо велел вызвать карету!
Сам же помог подняться отцу. Подал ему скрипку и накинул на его плечи плащ.
Ехали через весь город. Дважды останавливалась карета – так плохо было маэстро. Дважды сын предлагал повернуть назад. Он боялся, что отец умрёт в карете от сильного горлового кровотечения. Но оба раза, не открывая глаз, великий Паганини отрицательно качал головой. И они, наконец, доехали.
Она услыхала чуть облегченный вздох зала. Понимают! Всё понимают, – радостно отметила про себя и подарила залу благодарную улыбку.
– Маэстро с трудом раскрыл глаза. Карета стояла перед белокаменной виллой, окруженной забором такого же камня, сплошь увитым разросшимся зеленым плющом. Он узнал это место.
Судьбе было угодно под конец его жизни привести его туда, где в молодости он был любим и счастлив. Целый год он пробыл в этом
райском уголке пленником нежной любви молодой графини. Она швырнула к его ногам себя и все свое состояние. Но ему нужен
был весь мир, вся вселенная. Графиня знала, что ей не одолеть свою соперницу – его скрипку. Спрятала её подальше от его глаз ,звала дьяволицею.
Когда он вот по этой аллее убегал из её сладкого плена, безутешная женщина кричала ему вослед с крыльца.
– Убийца! Ты убил меня! У тебя нет сердца! Ты – дьявол! Убирайся к своей дьяволице!
И вот теперь он здесь. За былое счастье надо платить, как бы поздно не было. Хотя бы воспоминаниями, которые обходятся нам очень дорого. Так они безжалостно казнят нас. Он вернулся сюда как друг, как прежний Николо, пусть уже умирающий, но все тот же самый, а не всемирно известный победитель в золотой карете.
Поэтому расстояние от ворот до крыльца он пройдет сам, пешком, чего бы ему не стоило.
И он прошел это расстояние. И предстал перед ней. И одержал ещё одну победу. Может быть, самую важную победу над самим собой. Ему опорой было только слабое плечо сына.
Перед ним стояла всё так же прекрасная графиня. Перед ней стоял её прежний Николо. Она видела, как он шел. Понимала, что это для него значит. И ждала, а сердце летело ему навстречу.
Она поднесла к его лицу свою руку с платком и вытерла с его лба тот пот, с которым из человека уходит жизнь. Смеясь и плача сказала.
– Ты напрасно не заехал во двор в карете. У ворот с утра дежурят шпионы Ватикана. Они имели достаточно времени тебя рассмотреть…
Подошла к двери, ведущей в большой светлый зал с огромными стрельчатыми окнами, где, он знал, была прекрасная акустика. Слегка отогнула портьеру.
Он увидел собравшихся в ней людей, ради которых он проделал этот путь. Брови маэстро сердито нахмурились. Мальчик был его голосом.
– Здесь только два моих друга – Чезаре и Пеппо, карбонарии. Остальных я не знаю!
– Зато они знают тебя! Вон те двое – это масоны из Англии, а те – представители братства Розенкрейцеров из Германии. Тот, с генеральской лентой – представитель мальтийского ордена. Вон тот с черной бородкой на бледном лице и горящими глазами, который стоит задумчиво у стены, скрестив на груди руки, из России. За его поимку обещана крупная награда.
Карбонарии Чезаре и Пеппо случайно уцелели после жестокой расправы правительственных войск с восставшими. Они больше всех будут рады встрече с тобой. И все остальные там такие же верные наши друзья. Иди к ним. Они ждут тебя.
Это проговорил тот самый друг маэстро, который был у него дома.
– Иди! – Повторил он. – Где твоя скрипка?
И широко распахнул в разные стороны тяжелые портьеры.
Мальчик подал отцу футляр со скрипкой,который до этого все
время держал в руках.
И Паганини шагнул в зал.
При его появлении в дверях, все, сидевшие в зале, встали. Словно бойцы перед полководцем.
Он так медленно шел к ним в ореоле возгорающегося в нем экстаза предстоящей игры, прижимая скрипичный футляр к своей груди, что казался им провозвестником новой грядущей жизни, которая сейчас доверчиво приникла к его груди.
Разве этот человек только что умирал в карете, а потом, едва живой, стоял за этой дверью?
Сейчас его глаза горели неземным огнём. Каждого из находившихся в зале, он прожег своим взглядом, влил в него силу необычайную. Может за этим они к нему и ехали?
И вот он достиг их. Уже стоит в их окружении. Теперь они вливают в него свои
силы. Он ощущает их каждого и всех вместе. Здесь нет сцены,есть общая арена жизни.
Задвигали стульями и креслами, отодвигая их дальше к стене. Образовалось свободное полукольцо вокруг стоящего в центре маэстро. Прошла и грациозно села в своё кресло хозяйка виллы.
Привычным движением, словно боевое оружие, извлек маэстро и вскинул к плечу скрипку со смычком, а пустой футляр остался в руках мальчика.
Но что это? Все струны на скрипке оборваны. В правой руке музыканта обломок трости смычка. Другой обломок болтается в дьявольской пляске на одном волоске.
В зале ахнули. Татьяна Павловна молчит, качает головой.
– Они тоже ахнули, повскакали со своих мест и окружили маэстро. Он был белый. Он мог сыграть на одной струне, но здесь не было ни одной целой струны. Не было подставки. Что-то болезненно перекатывалось в недрах инструмента. И не было
смычка.
Кто? Когда? Как это могло произойти?
Маэстро увидел состояние своего сына. Вот кому надо было срочно оказывать помощь.
-Успокойся, мой мальчик, - неслышно произнесли губы отца. - Они умеют это делать. Ты должен быть сильным!
Широко открытыми глазами, как в точку, смотрела Татьяна Павловна в зал, который был полностью в её власти. Она ждала прихода следующих слов. Она тоже была скрипачка и в ней тоже жил Паганини.
Пришло её время помочь маэстро. Вот она, её скрипка, в её руках. Она все время держала её перед собой. Она опять поднимает
скрипку над головой и, склоняясь до земли, кладет её в футляр.
– Паганини положил свою мертвую скрипку в футляр, – распрямившись, сказала она. – О, недаром с утра дежурили у ворот иезуиты Ватикана. Наконец, они расправились со строптивым маэстро. Теперь он им не опасен. Теперь он – мертв.
Паганини молча смотрит на свои опустевшие руки. И его друзья не сводят глаз с этих удивительных рук.
Но что это? Пальцы левой ладони привычно уперлись в шейку скрипки, а правой сжали колодку смычка. Наверное, это произошло помимо воли музыканта. Руки и тело маэстро сами собой приняли играющее положение.
Взлетел невидимый глазу смычок. И опустился на невидимые струны невидимой скрипки. Мощным движением смычка маэстро послал в зал вступительный аккорд. Из его сердца в сердце каждого сидящего в зале полилась неслышная музыка.
– Я – здесь! Я – с вами! Мы – вместе, друзья! – Говорили эти аккорды.
Потом полились нежные тихие легато. Это маэстро обращался к графине, просил у неё прощения:
«Я был воином! Я не мог спрятаться в любящее сердце женщины, чтобы отсидеться там, когда в мире идет сражение с силами тьмы. Я – воин и мой удел сражаться до конца. Пойми и прости! –
Графиня сидела, вся подавшись к нему. Из-под опущенных прекрасных ресниц выкатывались одна за другой слёзы. Сердце её отвечало:
«Давно поняла… давно простила…»
Татьяна Павловна забыла, что стоит перед залом. Он для неё уже не существовал. Теперь она рассказывала для себя и для того, кто незримо был эти дни с ней рядом, как бы спрашивая его, я правильно поняла?
– А скрипка теперь уже кричала:
– Друзья мои! Я – не дьявол! И никогда не был в сговоре с дьяволом! Никто чаще меня и яростнее меня не возносит свои молитвы Богу.
Мои молитвы – моя музыка. И только у человека открывается горловой центр – вот почему пропал мой голос. Пока я играл – я был не доступен темным силам, потому что, во время игры, меня охраняет Гармония. Где есть гармония, там нет места дьяволу! Попробуйте осенить себя скрипичным ключом – у вас получится тот же самый крест.
В зале кое-где замелькали руки, прошелестел удивлённый шепоток. Она сделала паузу, словно сравнивая тех, о которых она
говорила, и этих, сидящих сейчас перед ней в зале, пояснила.
– Они все любили и хорошо понимали музыку. Многие у себя на родине были известными музыкантами. По расположению и движению его длинных пальцев на невидимом грифе, по скорости и протянутости тоже невидимого смычка, еще что-то, что известно только музыкантам, безошибочно понимали форму исполняемого произведения. А содержание он вливал в их сердца. Сколько каждый мог принять. Познать эту тайну - и не надо придумывать Слово. Оно – уже ложь. Если знание в сердце – надо только молчать…
. . . . . . . . . . . . . .
– Своей музыкой он говорил: «Я верил и верю, что угольщики Италии, каменщики Франции, рудокопы Сибири могут жить единым Братством. И чтобы крепло святое Братство, я передавал большие суммы денег моим друзьям карбонариям. Духовно возрожденных людей становится все больше и больше. Встретясь случайно, не зная до этого друг друга, даже в толпе, мы безошибочно узнаем своих духовных братьев по их глазам. Сердце нам говорит, что мы не ошибаемся, какой бы национальности и цвета кожи друг не стоял перед нами.
С помощью музыки я принадлежал сразу двум ипостасям: миру горнему и миру дольнему. Служил Небу и Земле. Одного человека в себе можно предать, двух – никогда! Живущий в двух ипостасях – неуязвим!
А музыка продолжалась, она была столь же ясная, сколь и грустная.
– Мой земной путь завершен!.. Он не был длинным, и не был гладким. В нем были печаль и скорбь, радость и ликование. Господь дал мне талант музыканта, поэтому радости в моей жизни было больше. Я нес людям радость и радовался вместе с ними.
Возносясь на блестящих крыльях славы, я порой забывал, что талант во мне – от Бога, а сам я лишь прилежный исполнитель воли Всевышнего. Гордыня сбрасывала меня с высот Духа и ввергала мою душу в ад страданий. Это был постоянный, не заметный для других, но очень изнурительный бой с самим собой… Кто победил? Возможно ли вообще победа?
Тот за кем она повторяла, остановился, замолчал.
– Дальше была бездна, полная обратного утверждения, - донёсся до неё изменившийся голос.
Она почувствовала, он что-то видит, очень испуган. Следующее слово было сказано кем-то и не ей. Оно донеслось до неё, словно эхо.
– Молчи…
Двойным отражением и только на долю секунды пришел к ней чужой Страх.
– Играй!..
Она не помнила, чтобы нагибалась, но скрипка и смычок были уже в руках. Играла не она, а её многолетнее умение играть… Это была игра во спасение… Но ведь об этом никто ни-
когда не узнает…
Когда ей захлопали, её уже не было на сцене.
Женщина-билетёрша приняла её, как эстафету и довела до двери с табличкой «Директор».
Стоя около этой двери, она почувствовала, что чары отпускают её. Резко повернулась, устремилась назад.
Почти вбежала на сцену. Дорогу преградил медленно опускающийся длинный белый экран. Она поднырнула под него и снова оказалась перед тёмным залом.
– Я забыла вам сказать… Скрипки Паганини – нет! Когда маэстро умер, осторожные иезуиты разрубили её на мелкие кусочки и, предав анафеме, разбросали их на все четыре стороны света, словно они вновь могли соединиться в единое целое. Теперь скрипка Паганини живёт в сердце каждого скрипача, потому что она – не инструмент, а состояние души музыканта…
– А разве так бывает? – раздался знакомый дурашливый голос с акцентом.
***
Она вошла в кабинет директора, чтобы навсегда оставить за его порогом воспитанное с детства чувство дисциплинированного
винтика большого механизма. Можно было уехать без печати и отзыва в путёвке о проведённом концерте. Но, сделав только что одну ошибку своего возвращения на
сцену, она осознанно совершила вторую, решив клин вышибать клином.
В кабинете за письменным столом сидел высокий, очень полный узбек. Старше
средних лет, начальственного вида с хорошо выбритыми щеками-подушками. Не спеша пил чай.
«Меня ждёт» – догадалась Татьяна Павловна.
– Здравствуйте, Малик Абдуразакович! – Сказала она.
– Здравствуйте, Татьяна Павловна, – с улыбкой, как хорошо знакомой, чуть нараспев ответил он. – Садитесь вот сюда, - указал на стул около приставного столика. На нем ярким пятном стояли пустая пиала и большой фарфоровый чайник яркой фазаньей расцветки. Электрический свет играл на его боках.
И тут она увидела, что за окном уже темно.
– Ничего, – поняв её беспокойство, сказал он с той же доброжелательной улыбкой. – Мы вас отвезём в гостиницу.
В кабинете неслышно появилась директриса.
Сейчас на ней было национальное платье, из ханатласа, на низкой кокетке. Не произнося ни слова, приветливо улыбнулась, разлила по пиалам чай. Молча, не поднимая глаз, вышла из кабинета. Здесь и не пахло показушным европейским равноправием.
Парторг, всё также приветливо улыбаясь, стал расспрашивать Татьяну Павловну о родителях. Сочувственно покачал головой. Узнав, что у неё всего один ребёнок, пожурил
– Ай-ай-ай! Мало! Один ребёнок – это не ребёнок…
– У вас, наверное, очень много?
– Не очень, – засмеялся он. Всего семь. И все – девочки.
Загибая толстые пальцы, стал неторопливо называть имена своих дочерей.
– Вот пойдём с женой на пенсию, будем каждый день ездить в гости. В понедельник – к Саодат. Во вторник – к Гульчахре. В среду – к Латофке. Смеясь, он опять загибал пальцы и по дням недели перечислил всех своих дочерей. – Дома совсем жить не будем, – шутливо сокрушался он.
– Скажите, как вам удалось собрать в зал столько людей?
– Мы обещали им бесплатно показать после вашего концерта двухсерийный индийский фильм.
Так вот почему они не расходились… Они сейчас все смотрят фильм.
Теперь он уже сам заботливо подливал ей чай. Глядя на его руки, через которые прошло столько детей, почему-то подумала: «А ведь он мог бы быть моим отцом». Что-то чуть ощутимо нежно коснулось её лба, словно лёгкое дыхание.
«Знаю, это ты, отец. Значит, мы опять вместе». Вслух сказала
– Простите, отец, я вчера была не права, погорячилась…
Сидящий перед ней человек совсем не мужскими большими, влажными, чуть на выкате глазами нежно смотрел на неё.
– Ничего, дочка… скажем так: мы все в одних обстоятельствах…
…ВЕРНУТЬ ОТЦАМ СВОИ СЕРДЦА!...
На следующий день вечером она уже сидела за письменным столом в своей московской квартире и просматривала последние страницы дневника отца. Ощущение было такое, словно состоялось прочтение её собственной жизни – это она вынесла на всеобщее обозрение частицу себя.
Теперь по-иному зазвучали слова отца, приглашающие её в соавторы. Он знал, что их сотворчество состоится. Оно уже началось вчера. Теперь уже в далёком южном
городе его молодости и её детства. Ведь это с его подачи говорила она в том зале.
А началось всё ещё раньше, в гостинице, когда слились их сердца в одно большое сердце. Тогда она ощутила чувство большого полёта, но как и куда лететь ещё не знала.
Вечером следующего дня, в переполненном зале, полёт состоялся!
Полёт в свою иную ипостась. Когда крылья за плечами требуют полета, задерживаться нельзя!
Безумство храбрых – быстрый переход из одной ипостаси в другую. Человек гибнет, застревая между своими ипостасями.
Уметь управлять собой в таком полёте – вот мудрость жизни! Спасибо Ведущему!
Ей уже не казалось, что слова об их похожести мать произносила с неодобрением. Как по-иному воспринимала она сейчас эти слова…
Теперь все лежащие на столе бумаги были поделены ею на две не равные части: меньшую – уже прочитанную и большую – ещё не прочитанную.
– Сколько же надо пережить всего этого если даже в случайно взятых эпизодах вырисовывается такая чёткая картина, – произнесла она вслух.
Голос отца зазвучал в её ушах.
– Да, это всё было не так просто. Не с астральных таблиц списывал я эти сцены, и не чей-то вкрадчивый голос нашептывал их мне. Я сам прожил всё это от начала до конца… Это жизнь, дочь. Целая жизнь одного человека.
– Неужели и у меня всё получится также? Чем это всё кончается?
Она торопливо перелистывала, перекладывала отдельные листы и целые скрепленные пачки исписанной бумаги. Как живая плоть они корчились, жгли ей руки, протестуя против её невнимания, требовали, чтобы всё это было немедленно прочитано ею сейчас, немедленно.
– Да, да, – шептала она, – я прочту, обязательно прочту, но чуть позже. Сейчас я хочу знать конец! Конец… Где конец?.. Будет ли этому конец?! – Вот он – последний листок! Что написано на нем?
В ней проснулся злой азарт. Словно предчувствовала себе приговор. – Хочу ударную концовку! – Хрипло выкрикнула в пустоту.
Она схватила этот последний листок. Это был черновик письма её отца своему отцу, её деду. Прочитала заголовок: «Письмо отцу». Набрала воздуха, словно захотела нырнуть куда-то очень глубоко. И одним духом прочитала письмо.
ПИСЬМО ОТЦУ
...Помоги мне! Пожалуйста, помоги! Кроме тебя это сделать некому. Возьми листок чистой бумаги и постарайся вспомнить себя. И запиши всё что вспомнишь. Сколько успеешь, не важно.
Начни с детства. Что вспомнишь сам, что по рассказам взрослых.
Напиши об отце своём, матери – всё что помнишь – откуда они, когда поженились, сколько вас было - детей. Что помнишь о дядьях, дедах, о деревне, о своём детстве.
Вспомни себя настоящего, истинного. Прикоснись к своей душе, доскребись до неё хоть на секунду. Исписанные листочки запечатай в конверт и пошли мне или не посылай, а спрячь подальше, я приеду и заберу. Самое главное – чтобы ты писал: в это время ко мне идут от тебя очень хорошие импульсы. И я смогу снять с себя последнюю заслонку к Нему. Эта заслонка – в голове. Мне одному с ней не справиться, а другого Ведущего у меня сейчас нет.
Мама мне очень помогла своими записками. Она разбудила моё сердце, сняла первую заслонку. А руки потом я уже сам освободил – снял с них путы. Но на этом женское начало во мне кончилось. Это было – сердце. А теперь надо работать менталом, высшим его этажом.
Очень трудно это делать одному, без помощников. Вдвоём мы откроем эту калитку. Жизнь настоящая у нас с тобой только начинается. До этого была суета, от которой для будущего ничего не останется. Ты находил в себе силы много лет работать, ради хлеба насущного, для семьи. Теперь найди в себе силы потрудиться в душе ради самого себя и своих близких.
Старости нет. Есть молодость и созревание души. Что скажет твой дух, пробудившись и узнав, что своего предназначения он не выполнил? Не бойся спускаться в самые для тебя тяжкие воспоминания. Нащупав их и высветив фонарём сегодняшнего понимания, ты победишь в себе и снимешь эти путы с кого-то из детей, внуков. Поверь мне – это так. Всё едино и взаимосвязано.
Недаром говорят, что за грехи родителей расплачиваются дети.
Вспомни себя и запиши хотя бы страничку – это будет невидимое, но сильное подспорье твоим внукам. Еще раз прошу тебя: найди в себе силы, закройся в комнате и поезжай пером по бумаге в любой прожитый год. Если есть обида на меня, говори об этом тоже.
Что не сказано тогда – говори сейчас. Если бы молодость знала,а старость могла… Но лучше без обид. Приеду – попрошу прощения у тебя и у мамы. Мы уже в таком возрасте, можем отделять зерна от плевел. Подари мне хоть пять минут твоих записок...
– Но ведь это же опять всё сначала! – Вырвалось с ужасом у неё. – А кто будет теперь это делать?
Когда же немного успокоилась, ещё раз перечитала письмо. И поняла: образ отца, которого она так быстро и легко только что вычитала из себя и его записных книжек, оказался не то, что бы не полным, а скорее не единственным. Ей ещё придётся переживать его заново
Она смотрела на все эти записные книжки, пачки бумаг – всё, чем завален письменный стол – с нежностью. Словно это были живые существа. Как хорошо, что это всё уцелело, перешло к ней по праву духовного наследия.
Кончилось её одиночество.
Вот здесь она. Вот их с отцом письменный стол. А там за стеной – Вселенная…
Если ты – Сын Солнца, то и я – Дочь Солнца! Свой ближайший концерт я объявлю со сцены:
– Моему Отцу, всем Сынам Солнца – посвящаю!
---------
PS У внимательного читателя, вследствие значительного сокращения
предложенного текста, могут возникнуть вопросы, ответы на них он найдёт в полной
версии НАША СОВЕТСКАЯ МОЛОДОСТЬ.