«Риск одного приключения, дороже тысячи дней благополучия и комфорта» — Пауло Коэльо.
1.
— Ёшкина башка... — твою мать!.. Та-ак влететь!?.. — продолжал матерно стенать Николай, резко меся воду вёслами, вглядываясь в растерянный вид своего напарника.
— Это сущий ад! Может, на берегу переждём? — стирая ладонью бегущую по лицу воду, — крикнул в ответ Серёга. Он сидел в лодке впереди, и шахтёркой освещал надувающуюся по всем берегам расползающуюся газированной водой, горную реку. Было ясно: в верховье вовсю шпарил ливень.
Какой-то час назад, дальневосточное небо закрасилось угрожающе тёмными красками. Табун бесформенных чёрно-синих туч, принёсся откуда-то со стороны горбатого Баджальского хребта, и над мужиками словно живые, одухотворённые, закружили, сгрудились. Как будто имея обиды на несчастных, стали слипаться в одну цельную, водянистую, чёрную тучу на всё небо, чтобы поиграться над маленькими человечками, вгоняя в их души: испуг, смятение, страх.
Осенняя холодная ночь, недружелюбно встретила лесных любителей приключений. Сначала, ураганно с неистовым жутким ветром набросилась на двух любителей помышковать. Полетели с деревьев в воду, на головы мужикам, в резиновую лодку: сухие сучки, кривые большие ветки, мёртвая липкая листва. После этого бушующего танца с небесного потолка, ливанул на всю мощь, холодный, крупнокалиберный, кручёный дождь. Кручёный: он шибко безжалостный! У него сердца нет, он беспроглядно густ, затяжно долог!
Хлёстко стал сечь водяными прутьями по рукам, по лицам, по баллонам плавательного средства вообще, с диким грохотом, — выбивая неприятную, пугающую дробь. Живыми, серо-стеклянными фонтанчиками зашипела водная гладь, подобно шипучей минералке, показывая гостям свою адски-дьявольскую силу. Мгновенно намокли: шапочки, тёплые свитера, камуфляжи, нательное бельё. Спины, ноги и руки ощутили противную, ледяную сырость такой омерзительно-неприятной, недружелюбной, субботней ночи.
Лупило так: что костёр не разжечь, не покурить, не спрятаться в лесу, не передохнуть! Друзьям было уже не до мышкования! В такую круговерть, какого-то необычного чёртова шабаша, не рыбачат на мыша, а дома сидят нормальные мужики! Ну, если уже случился такой пассаж, по иронии их бродяжьей судьбы, то надо скорей убегать опрометью: чтобы укрыться, спастись в сухом месте: не заболеть, не пораниться, целёхонькими домой вернуться, к деткам своим, к любимым жёнушкам.
— Серёг!.. Нам выбора нет!.. Нам надо на волнах этой поднимающейся, взбесившейся речки к избушке успеть, пока вообще она не скурвилась. Только там наше спасение… — фыркая мокрыми губами, пускал намокшие слова хозяин Омеги, — Николай, — без остановки изгибаясь спиной, локтями.
2.
Вдруг, луч света сбился с курса: засветил по берегам, и справа и слева выхватывая испуганную землю. Сергей, вжавшийся в плечи, мокрый как бездомный дворняга, развернув свои глаза к другу, в надежде перекричать шум воды, леса, этой злой ночи — рявкнул, тыча фонариком и его лучом в одну точку.
— Коль! — да ты глянь, с чем мы рядом несёмся!?.. Вода как лихо берега подмывает, что деревья начнут падать на нас, — понимаешь!? И нервно, холодно, высморкался за борт, и совсем удручённый видом, опять стих, съёжился, стал совсем смирным, покорным судьбе.
Рядом с лодкой, в неистово шумной и мутной воде, уродливым попутчиком, как бы усмехаясь над отчаянными людишками, то разворачиваясь, то покачиваясь, плыл кривой большой корень, растопырив по сторонам острые ломаные свои корни-пики.
— Это ж самоубийство с такими корявыми айсбергами рядом нестись, — продолжает, точно ёжиковыми иголками колоть душу рулевому — напарник.
Мельком взглянув в сторону опасного попутчика, Николай громко запустил в него матерным словом, а потом ещё на добавку:
— Старик!.. Он нам по боку не опасен, — слышишь?.. Нам главное, — носом, на такой не налететь! — и гулко, чахоточно закашлялся. В его голове лихорадочно толпились не весёлые думки, они и подвигли опять громко проворчать:
— Если налетим, то уж точно пойдём ко дну, это как два пальца обоссать! Вот тогда точно будет полный крандец! Поэтому старайся по курсу прямо светить.
Сказал, и ещё яростней стал гнуться телом, скрипеть уключинами, сопеть раскрасневшимися ноздрями. Лодка, имея кличку Омега, — напивалась водой! Жидкость, живым холодным зверем колыхалась на дне посудины, безудержно холодя резиновые сапоги, противно морозя и так закоченевшие ступни.
В шальном природном танце, испуганно неслись в неизвестное, надувные тонкие бока дешёвой уфимской канонерки. Рывками скользила, маневрировала, с одной только задачей: тупо не пропороться, по-глупому воздухом не изойти, на опасной коряге — беспомощной, сдутой, рваной ладьёй не зависнуть!
Намокший, дрожащий Сергей стал крутиться на носу двухместного корыта, пытаясь высвободить отёкшие ноги, сменить неудобную позу. На душе его скребли чёрные кошки, противно выли чужие собаки, — предчувствуя беду. Лицо его имело окаменелый взгляд первобытного человека, мезозойской эры, крайне удручённого вида.
Уже больше двух часов, в языческо-чёрной ночи неслись два безумца, два рыбака. Действующие работники железной дороги, любители экстремального отдыха на природе, Колодин Николай (среди своих просто «Колода») и Стариков Сергей (он же «Старик») продолжали стремительно нестись, по бушующей полноводной речке, вместе с ветками, брёвнами, корнями; пока везуче и искусно обходя все препятствия.
3.
Сразу, как сошли ночью с поезда, выйдя к спокойной ещё реке, перегорела лампочка у фонаря Колодина. Теперь, на беспрерывном опасном водном марафоне умирал светом и фонарь Сергея.
— Моли господа, чтобы фонарь не сдох! — кричит намокшее лицо того, кто на вёслах, кому всё хуже и хуже проглядывается, пугающее впереди чёртово пространство.
— Кто-то из нас, видно нагрешил хорошо перед дорогой, а? — выдавливает из себя трясущейся челюстью, страдалец с фонарём, поглядывая на неутомимого гребца.
— Ну-у, это ты только Серый! У нас с Танькой недельный уже разлад, — играя нервно губами, отвечает гребец, уже какой час спасая себя движением.
— А что так? — искренне удивляется словами и выражением лица, — его верный товарищ.
— Да, ладно! — пытается отбрехаться дружок. Но он знает Старика. Тот, если уцепится, — не отпустит!
— Да говори-и… — все ж свои! И демонстративно осмотрел пространство в лодке, за бортом, на предмет наличия посторонних.
Попытался выдавить мокрую улыбку, — получилось не очень! Зубы предательски постукивали, челюсть в трёмор впала от холодины такой.
— Приревновала к Катьке Севериной, когда в ресторане на юбилее у Северина были.
— Ну! Ну! — сквозь ливень, через грязно-матовую темноту торопили развитие истории с носа ботика.
— Что, ну-у?.. Саданула Севериниха через край крепкого, ну... а когда я спустился в раздевалку за одёжкой... она меня там и перехватила... Сразу руки на плечи мне повесила, и давай языком бредить!
Николай замолк, перестал грести. Снял шапочку, выжал, вытер ею лицо, потом опять крепко выкрутил. Да что толку? Вода как хлестала, безжалостно холодная, дикая, всёмогущая, так и продолжала резвиться, явно в мечтах имея желание забацать здесь небольшой океан.
Колодин брезгливо съёжился, втянул шею в плечи, и глубоко натянул головной убор на голову, полностью закрыв уши. Хватаясь опять за вёсла, слизал с губ её мокрую, обильно стекающую, и, угрюмо сканируя даль, с досадой в голосе, крикнул:
— Что, ну! ну!.. — В эту секунду моя и залетела под хмелем!.. Ну, пошло и поехало!.. В общем, всем там досталось!.. Плащи и куртки летали как воробьи от рогатки!.. Как говорят: тыр-пыр и сразу восемь дыр!
Разрывая рассказ товарища, сквозь шум леса и ревущие звуки реки, кричит Стариков, мгновенно осветив берег:
— Ёнь матрёнь! Коль, ты глянь! — Пипец!.. Что творится, а?.. Под самый обрыв подобралась стерва… — сотри!..
Небольшие деревца, от стремительного течения пугающе бились ветками. Одни, стволами, суками упорно сопротивлялись, с шипением разрезая воду. Другие, мелкие, кустистые — полностью уйдя в её коварную пучину, лихорадочно трепыхались кончиками торчащими из воды, смирившись со свихнувшейся силой, такого необычного природного бешенства.
— А-а! Вот знакомый поворот впереди! — замёрзшим языком крикнул Николай, — разглядев на фоне грязного неба знакомый силуэт коротыша-дерева. Когда-то реактивная молния, точечно ударила, прямо в середину лиственницы-красавицы разломав как спичку, точно пополам, и страшным ожогом обуглив крону.
— Свети Серёга-а... — чую, там заторило хорошо! Как бы сдуру, больно себе не сделать, — притормаживая судно, растерянно рассуждает тот, кто без устали играет вёслами, монотонно скрипя тугими уключинами.
Серёга не двигается. Ему трудней. Не шевелясь, под холодным беспощадным дождём ему сугреву нет ни в чём. Он почувствовал, что его начало трусить. Чует мужик, что температура — сучка, в такой неудобный момент в тело зверем впрыгнула. Он полностью водой холодной пронизанный, как ниткой суровой прошитый, понял: — занемог, даже очень, как не к месту… как не в срок…
Голова стала раскалываться грецким орехом. Впереди речка туманом в глазах заколыхалась. Сквозь трясучку тела ему не понять, и не осознать всю опасность его положения, что ждёт его впереди. Он вжимается в нос пироги, боясь вывалиться на резком боковом манёвре, зрачками за колючую ветку зацепиться.
4.
В эту гоночную пытку, больше всего боится подвести друга. А больше ему хочется к печке в избушке: чая испить с мятой, ногами и спиной отогреться, курнуть — хотя бы затяжки две. Но это всего лишь мечты!.. А пока он качается на носу, спрятавшись головой в трясущееся тело, пытаясь по курсу рассмотреть так не во время разгневанную речку, и дьявольски-дикое небо впереди.
Поворот. Влетает в него резиновая посудина, которой по всем правилам судоходства, запрещено по таким раздобревшим на опасность речкам, дном юзать. Луч мгновенно выхватил тень склонившегося огромного дерева над водой. Подмыло корень! Вот оно, с жизнью прощаясь, изо всех сил кореньями за землицу хватается. Но земля — сыпучий песок! А под ним, чуть ниже, безжизненная вечная мерзлота притаилась монолитом. Тяжко им бороться с тоннами, живой древесной плоти наклонённой над водой. С треском, как стальные стропы — корни лопаются! Всё ниже и ниже опускается сосна к воде. С диким напором, бьётся в бок крепкому, ещё здоровому стволу. Его ветки, как пленным недругам руки, — стихийно закручивает, заламывает, до полного отрыва — запросто ломает. Жуткий ужас мгновенно застыл в глазах безбашенных мужиков.
Первый, на слово очухался тот, которого температура уже давно бьёт. И криком, рывками, каждое слово высекая:
— Коля-я!.. Бля-я!.. Леве-е бери!.. — Ветки! — Глаза-а! — Голову накл…!.. Секунды лёта по воде: один пригнулся, тут же другой вёслами маневр пытается спасительный влево сделать, — но не успевает! Лодка торпедой в сосновые ветки влетает; бортами, телами и головами своих пассажиров, через себя больно продирает. Вылетели обезумевшие адреналинщики из-под дерева, с другой её стороны, — целёхонькие!
— А-а-х ты чёрт! Шапочку-вязанку содрала ветка, — шаря по больной голове, — растерянно, испуганно лепечет впереди сидящий. Она на ветках осталась висеть, в темноте дождевой качаться, стариться, гнить.
— Как ты так?.. — орёт ему загребной!
— Всегда надо обхватывать руками голову, и наклоняться к коленям. Ты ж сплавщик, знаешь же правила при экстриме, — продолжает громко поучать друга Николай.
Старик в ответ, молотит слова, и радуется, что всё обошлось: лодку не пропороли, глаза на ветках не оставили, кожу в кровь не порвали — только шапочкой расплатились: за неудачный манёвр, за собственную дурь в голове, за лишку адреналина в крови.
— Нам повезло, что мягкая гибкая сосна попалась, а не ёлка сухая, остро сучкастая, — вот тогда бы нам явно купаться! — громко, протыкая словами, хлёсткую очень густую дождевую завесу, — горлопанит Колода.
5.
Лупит беспощадное, разгневанное беспроглядное небо водой по тайге, по сопкам, по мари, по реке. Всё больше и больше беременеет лодка холодной водой.
— А ну, посвети на дно лодки! — кричит Николай. — Воду уже надо давно вычерпывать!
Внутри лодки, давно плюхает глубокая вода, то и дело противно захлёстываясь под самый Серегин зад, и выше, и даже «между», и как противно от этого мужику. Эму эти холодные, мокрые «поцелуи» парализуют волю. Ну хоть вой на луну, которой нет, и не предвидится!
Внутри его закоченевшего, жутко-стылого тела, горемычно страдала душа. В душе же, крохой ещё теплится несмелый огонёк надежды. У каждого человека она умирает последней, и так по-разному! Не останавливаясь плыло и летело время, в хвосте которого, в диком испуге мчались и эти двое. По тёмному курсу: только холодное свистящее дыхание неминуемой опасности, уродливо-пугающей беды.
Сергей нехотя разворачивается, кряхтит. Тяжело сидеть боком, с повёрнутой больной головой. Шея задеревенела, тело ломит, ноги мёрзнут, затекают, совсем не слушаются. Переводит луч, светит на дно, освещая отражённым светом своё измученное лицо и воду, в которой плавают вещи рулевого.
— Слышь, Серёга!?.. — а ты чаем не заболел?.. — у тебя мордяха красная, весь трясёшься!
— Да есть малеха… — в ответ страдает напарник. Николай бросает вёсла, снимает с головы свою шапочку, выкручивает её и отдаёт другу.
— Вот надо же! Столько лет с тобой по тайге лазим, никогда ещё осенью не попадали под такой дикий ливень; да ещё в ночь, да ещё в таком месте без плащ-накидок; что не сойти с трассы, а главное, в такой дали от родного посёлка…
— А может сойдё-ом, сделаем шалаш, чайку сварганим, покурим, водочки хлебнём — ею и согреемся, чтобы совсем не заболеть, — умоляюще страдающим голосом, говорит захворавший, — освещая путь помирающим фонариком.
— Старик! Да ты пойми дружище!.. Да я бы рад... Но ведь мы тогда не успеем на паровоз обратный. Что-о, опять потом сутки, сидеть ждать его?.. Ты забыл что ли, что нам с тобой на роботу в понедельник. А за водку… — на такой воде — забудь!
Дождь продолжал хлестать и вкривь и вкось, подобно мелкой свинцовой дробью стуча, обильно затекая за шиворот, противно сливаясь по замёрзшим хребтам, по впалым голодным животам, до самых пяток. Вольно, красиво, по чёртовски-дикому сценарию, уже который час глумится природа над мужиками, которых беспросветно пробует на зуб, на крепость духа, на тонкость нервишек, на закалённость тела, психики.
Николаю жалко напарника. Ему бы за весла сесть. Хоть как, — но за работой терпимо, — можно думать, надеяться, жить. Движение — оно, всегда отвлекает! Но Колодин был сильней физически, хорошо знал нрав своего сноровистого, юркого ботика. Он знает все повадки накаченной двухместной резины. Ему и на вёслах быть!
В небо было страшно смотреть. Оно водянистое, холодное, тёмной лавиной психологически давило мужиков, совсем не давая надежды на успокоение, на варианты.
— Серёг! — слышь?.. — Николай, вдруг застыв вёслами, сделав жест рукой, показывая в направлении щербатых макушек угрюмого леса.
— Что это за шум? — слышишь, впереди?
В надоевшей уже темноте, Омега неумолимо неслась к знакомому повороту. Всё громче и громче, до чёртиков, пугающе нарастал грозный рёв неизвестного зверя.
— Так ревут пороги мощные! — кричит человек с фонарём в руках.
— Какого хера — здесь пороги?.. Сколько мы с тобой по реке ходили, их здесь никогда не было.
— Послушай меня, Ко-о-ль... давай выйдем, а-а?.. Зачем нам рисковать, а?.. — опять зазвучал знакомыми нудными голосовыми нотами, Стариков.
— Ты же видишь какая речка стала неузнаваемая, до бешенства — ворчливая! Давай по земле пойдём к избе, а?.. Ты ж пойми, этот риск может плачевно закончится...
— Да ты охренел Серый, ты же видел по карте как она виляет, — как проститутка! К избе, по берегу с умирающим фонарём, в такую жуть?.. Хочешь глаза на ветках оставить. Здесь ещё минут тридцать, и мы к избушке вынесемся! Смотри как фигачит течуха нас, — как на моторе несёмся!
Слизнув воду с холодных, посиневших губ, ввернул еще:
— Но то, что остановиться надо и посмотреть, что это за рёв, согласен! А ну, посвети на берег. Где ж лучше выйти?..
Луч, рывками, еле освещая местность, открывает страшную картинку. Река буйная, с неба воды напившая, сытая на всякие посторонние предметы, дьяволицей распирала берега своим неудержимым течением, не оставив сухого подхода. Бывалым таёжникам было ясно, что они лишились последнего спасительного шанса выйти на берег.
6.
Пока мотали головами, плясали затёкшими задницами по сидушкам, вслух, и про себя гоняя мысли, — не успевая перерабатывать визуальную информацию, Омега вылетела из-за поворота прямо в пасть, этому, до жути пугающему водному рыку.
Быстро опомнился приболевший. Стал лихорадочно собирать телескопический спиннинг, ножом отсёк опасного крючкастого мыша, нехитрые вещи пихать в мокрое горло рюкзаку, при этом умудряясь ещё светить по курсу. Скоренько за плечи бросил поклажу, крепко связав на груди лямки рюкзака, готовясь отдаться воле случая.
— Моего мыша отрежь, и спрячь тоже в рюкзак! — кричит Николай, бешено сканируя глазами приближающуюся пугающую неизвестность. Николаю, на миг словившему неприятный душок паники, мыслями и действиями — было уже не до своих вещей. Они лежат на дне лодке, плавая в воде. Он в голове лихорадочно решал математические задачки: что издаёт такой звериный рёв?
Старик сжавшись в носу лодки, как гадалка, — тасовал в голове варианты спасения! Впереди, еле мерцающие фотоны света выцепили, и, уставились на огромную поперечную тень! Она перегораживала не широкую речку, с одного берега до другого.
— А-ф-фи-ге-ть! — закричал, разрывая это слово на отдельные звуки, — перепуганный и ошеломлённый увиденным, Колодин.
— Ёпт! — это ж, ё-ё-ёлка! — завопил в страхе, вжимаясь в водное дно, напарник. И не пряча мысли, что давно трепали нутро, страдая — хлестанул:
— Бля-я-дь!.. Я ж говорил тебе... кричал... что надо было выйти раньше!.. Пипец! — доплавались... домышковались!..
Но Николай не слышал слов, он всеми силами отпихивался от стресса! У которого, задача, — прикончить волю гребца, чтобы он косяки начал творить, приближая ситуацию к критической, неисправимой! Держал себя в руках, и лихорадочно рыскал глазами, ища в пространстве, где метался пучок тусклого света, хоть какую-то безопасную лазейку, чтобы туда кинуть свою жидкую на прочность Омегу.
Ёлка: большая, пушистая, дородно-чёрная, — поперёк лежащая, угрожающе тряслась, под безумным напором воды, в некоторых местах ощетинилась острыми сломленными ветками. Над ней, тёмно-синим пятном висело низкое, гневное небо, злобно усмехаясь над перепуганными мужичками.
Через сети дождевых ниток было хорошо видно, что дерево, подобно мощному фильтру — пропуская через себя воду, насыщалась всяким лесным мусором, ветками, корягами, корнями. Ствол подёнки, сдерживая такую массу, гудел, ревел, пугая мужиков жутким страхом!
— Ес-с-сли что!.. — перекрикивает стихию человеческий голос впереди сидящего, — семью мою не бросай!.. Помогай по возможности!.. — Слышишь!?.. Лихорадочно суетясь в лодке, сопя красным носом, мобилизуя последние силы к схватке, — криком кричит, простуженный голос Старика.
— Не с-сы, Серега!.. Прорвёмся!.. Где наша не пропадала!.. — пытается ответом духариться Николая голос. А у самого шёрстка давно дыбом — от неизвестности, от разных предположений и жутких раскладок! Все они неутешительны! Все они с душком! Все попахивают, ой как, не хорошим!..
На секунду прилетела мысль в голову Колодину, непонятным явлением затормозилась:
«Неужели ёлка такой рёв издаёт? — Первый раз в жизни такое слышу…». На его лице застыла, тяжёлая мучительная неразрешённая задача. «Кажись смертушка, такими звонкими водяными бубенцами любит позванивать» — в промокшем его теле, кипели страшные вопросы, догадки. Не найдя своих ответов, они замерзшим вискам делали больно, в горле студя, страха ком.
— Ну-у, …здец! — Моли-и-ись Серё-ёг! — в отчаянии кричит в ночь рулевой, пытаясь направить лодку ближе к макушке.
Когда остались метры, перекрикивая ёлку, опять панически басит Колодин, обращаясь к другу:
— На неё влетим, сразу выпрыгивай! — слышь? — за ветки хватайся, и глаза береги!!.. Попробуй сразу на ствол ногами стать! Разворачивайся, и ход лодки гаси... чтобы не пропороть её! Если бля-а... уже не поздно бу…!
7.
Съелось окончание последнего слова, страшным звуком налетающей резины на ещё живую ёлку. Быстро, про температуру и озноб, забыв, чтобы глаза не пропороть, выскочил Стариков из ладьи. Путаясь в упругих ветках, протолкал одну ногу, другую, так удачно ими, словив спасительное тело огромного дерева! Стал на него, гася ход лодки, чувствуя мощь холодной стремнины.
Сзади и Колодин, стокилограммовой своей массой на падёнку валится, пытаясь болотником спасение своё почувствовать! Да ударила жидкая громада в корму лодки, сдавив её, безжалостно сбросив мужика на течение, под дёргающее, кудрявое дерево.
Закричал Николай, с ходу, за суки трескучие успевая ухватиться:
— Серёг! Перетаскивай лодку через ёлку, пока она лёгкая, — кричит из воды рулевой, страхом гонимый. Обезумевший от такого нырка, молниеносно стал спасаться мужик, с бешеной поспешностью работая конечностями. Пауком-плавуном лихорадочно возился у огромной ёлки, в ужасе боясь намертво зацепиться одеждой за цепкий сук. Не помнил, как страх под волосатой кожей проснулся: внутренний, глубокий, дикарский, первобытный!
Ох! Как хотелось Николаю жить!.. Ох! Как именно в эти отчаянные минуты, когда «пан или пропал» так остро человек чувствует ценность и дороговизну своей жизни... Как чутко, кроликом билось Колодинское сердце в эти безумные секунды, бешено качая кипящую кровь, чтобы скорей выскочить, высвободить своё тело из такой неадекватной мокрой воды, пенистой течухи: на воздух, любимый свет! Готов был мужик зубами за бесценный дар божий, — жизнь, — ухватиться!
А напарник, уже за ветки держась, дёргает лодчонку, перетаскивая на другую сторону.
— Прыгай на нос! — горлопанит под ливнем Колода, удачно выкарабкавшись из беды. Сам корму приподымая, толкает её к спасительной воде. Опять в его голове пролетела мысль, напоминая о диком шуме! Он где-то тут, где-то совсем рядышком играет свои аккорды. Неприятно низкими нотами «форте» гудит мощное, свирепое течение, от чего у рыбаков на душе, полное высокое, — «пиано».
Некогда мужикам, по сторонам глазами шарить, им туточки, сейчас, жизнь свою надо спасать! Прыгает один, — за ним, другой в ладью! Резко вёслами крутит её, носом направляя вперёд. Опять на весь лес, уже крик носового — Старика!
— Кол-я-я!.. — Смотри-и-и!!.. — впереди зало-о-м!
И тут понял Николай, кто, прячась на фоне высокого обрывистого берега, за ёлкой заманивал водных странников своим завораживающим, страшным рёвом. Это, дотоле неизвестный, завал-залом, уродцем на пути угрожающе растопырился. Видно после проливных, ранешних ливней сгрудился, собрался лесом новоиспечённый деревянный гигант.
8.
Монстр, обросший жердями, корягами, пнями, ощетинился как огромный динозавр-анкилозавр, готовый под себя подмять любого, проглотить в хитрой подводной трубе. В каждом заломе есть такая, коварная, невидимая глазу со стороны. В которую, с силой несётся основное течение. Своей массой, заталкивая всё живое, не живое — движущиеся: затирая, заламывая, с треском гулко в себя запихивая, зажёвывая. Здесь обычно вход — в один конец! Здесь для живых тел выхода — как правило, не бывает!
С шипением бурунит вода, захлёбывается! Залом точно голодный зверь, мычит, заманивая в своё древесное щетинистое брюхо беззащитных, рисковых друзей. Сколько местные реки: смелых и отчаянных, трусоватых и осторожных рубаков, под свои заломы, коварные коряги-ямы запихали, МЧСовцам работы прибавляя. «Неужели это всё!?..» — только трусливо успел подумать Николай.
Не успевают мужики отойти от ветвистого, лежащего в воде елочного ужаса, — нервами успокоиться, глазное давление ослабив, перекреститься за спасение, — как на кипучих бурунах брошенным камнем, — налетают на уродливого, древесного монстра.
Ах-х, подлюка!.. как коварно прятался за ёлкой… и так обманчиво вводил в заблуждение рыбаков. Тёмными кричащими точками влетают люди прямо в его пасть, — в трубу завала. В беспроглядной дьявольской темени, не понятна схема расстановки коряг, толстых брёвен, расщепленных жердей, опасных ежей из мелко тонких сучьев.
— Прыга-а-а-й! — кричат Старикову сзади. Прыгает рыбак! Закрывая глаза, страшно бьётся лбом в бревно. Теряя сознание, спасаясь от смерти, руки машинально сомкнув на стволе. Ухватившись, уже теряя разум, стал назад отваливаться спиной в быстрый водоворот мощного течения, на свою глупую погибель. Только лямка рюкзака, — спасительница, крепко зацепилась за деревянный шип, чуть ли не вертикально торчащего из воды балана. Так и повис на суку: низом болтаясь в воде, а сердцем и горлом вися над ней, дерзко-усмехающейся, стремительной.
А Николай, вместе со своей Омегой, тоже глаза интуитивно закрывая, в центральную пасть основного течения, в опасные нагромождения — таранится. Сложилась лодка, — сплющилась, заскрежетала холодная резина, застонала её склеенная душа. Не по горлу оказался Колькин надувастик этому дикому природному явлению. Застряла лодка в трубе, холодцом затряслась. Физический закон природы бросил рулевого вперёд. Ударился грудью об корягу, не выпуская из руки верёвку от лодки. Жуткая боль застыла в груди. Не вздохнуть, даже слова не крикнуть!
Но главная мысль разламывает мозг, бьётся мячиком в сознании: «Друга спасай!..». А лодка: израненная, продырявленная одним отсеком, всунула своё рыло вовнутрь завала, корму накаченной оставив. От боли кривясь, трясущими руками за скользкое хватаясь, вылез Колодин наверх древесных тёмных нагромождений. Привыкая глазами к новой обстановке, на ощупь, в сторону товарища себя мгновенно кинул. А друг без чувств, с рассечённым лбом, обливаясь кровью, висел на лесине, скрюченный, обмываемый холодной водой с упавшей на грудь головой. Дождь бил его в оголившуюся тонкую шею. Руки плетями висели, не подавая признаков жизни. Но спасителю в темноте, не видно пока всей кровавой сечки!
Ему самое страшное уже в голове чудится! «Ты чё Старик!?..» — отбивался Колодин от назойливых страшных мыслей-пауков. Перемахивая кривые мокрые брёвна, коряги, суетливо кидал своё натренированное тело в направлении такого страшного случая.
Красная жидкость окрасила лицо друга. Тонким ручейком с подбородка стекала на бревно, сразу смывалась дождём, брызгами от волн. «Серёг! Голос подай — дружище!?» — заносились в сознании и сердце страшные мысли у хозяина плавательного средства.
Он, судорожно ища правильный путь к товарищу, то и дело срывался со скользких брёвен, бился больно коленями, невыносимо больно, — боками, локтями, по-всякому спасая глаза, бесценное зрение. Мокро падая на острые суки, пытался правильно подойти к товарищу, чтобы отцепить его, и вытащить наверх затора.
9.
«Слава богу, что всю жизнь занимался спортом!.. Господи! Мне в очередной раз помогает сила!» – радовался про себя Николай, со стоном вытягивая друга наверх. Лоб его был рассечен раной, развалив кровавые края. Но, Николаю и сейчас не видно в судорожной суматохе, вся трагедия случившегося. Герметичная шахтёрка на дне реки горит, таинственно освещая днище древнего завала, завораживая чужой рыбий мир, жёлтым, чудным, искажённым светом.
Одуревший, до нитки мокрый, не веривший самым страшным мыслям, тряс друга не понимая ещё как надо приводить человека в чувства, в таком аду!? Лежа на широком бревне, высеченный холодным дождём в открытое лицо, с температурой в теле, с распоротой головой, застонал, — очнулся друг! В горячке ещё не понимая, что происходит с ним, ухватился за руку спасителю, тисками пальцы сжав, испугано заговорил:
— Коль!.. — Это ты-ы?.. — Коль!.. — Что со мной?.. — Я жив?.. У меня голова сильно болит…
Успокоил словами и действиями друга, Николай.
— Выходит... и на этот раз наша взяла?! — страдальчески радостно кряхтит раненный, оглядывая жизнь вокруг спасённой собственной персоны. Он пришёл в себя, в сознание полностью вернув себе драгоценную жизнь.
Пока радовались своему счастью рыбаки, перестал бить ливень, постепенно стихая, закончился редким, уставшим измученным дождиком. По всему было видно, что замаялась природа измываться над крепкими, таёжными странниками, над всякой живностью лесной. Сдалась стихия, уступая место и время хорошему нарождающемуся утру. Из-за угрюмого сырого леса, из-за высоких его макушек стал бледнеть первый предрассветный полусвет.
Разорвав и прополоскав в воде майку, Николай перевязал голову Сергею. Потом уже при божьем свете, глазами увидели мужики своё поле битвы. Везде взмыленная белая пена, трясущими взбитыми облаками билась в глухих местах залома. Он, как свирепый ненасытный ящер-гигант, медленно остывал после такой яростной ночной схватки. Задом, трясясь от мощного течения, наполовину торчала из его пасти Омега.
Николаю пришлось осторожно потрудиться, чтобы вытащить рваную лодку наверх. Его вещей в лодке не было! Всё ушло на дно, как и бутылочка «беленькой», которая после пережитого стресса, имела особую ценность. После такого дикого купания, лечебным бальзамом бы, во все спасённые жизни полилась, живую плоть ободряюще смазала.
«Ничего… не впервой плачу за страсть свою дикую… — главное живы, остались!» — сладко-солёные мысли пенились в Николаевой душе. Первый носовой отсек был пробит. Кормовой цел, — воздух надёжно держал. По реке неслась чёрно-зелёно-синяя, грязная вода.
10.
До спасительного берега было метров десять.
— Нам тебя спасать Старик надо… рана опасная… наш пробитый боливар не выдержит двоих! Поэтому я налегке, босиком, и раздетый переправлюсь скосом на ту сторону, во-о-н до той заводи, — показал рукой Колодин.
— Потом ты уже отчалишь. Вещи все сложим сейчас назад. Спущенный отсек набросим ближе к уключинам. Ты лёгкий. Думаю удачно, как на одноместке срежешь прямо в мои руки. Я там буду ждать тебя, — по деловому, спокойно, со знанием дела говорил Николай, в голове уже всё рассчитав, разложив; скрепив печатью интуитивной уверенности, опираясь на многолетний опыт жизни на воде.
У Сергея ужасно болела голова, тело горело от температуры, бил озноб. Но жить-то очень хот-т-ца! Поэтому спорам места здесь нет. Он с замиранием сердца следил, как охая и ахая в размашку, преодолевал себя и холодную воду товарищ, лихорадочно работая крепкими руками, по диагонали сплавляя свою жизнь в намеченную точку. Как и планировал Колодин, через десять минут уже все были на противоположном берегу.
Утро вокруг расточало пурпур. Везде ещё стоял густой дым тумана: больше его было в низинах, заросших ивняком болотистых ложбинах, и конечно там, за лесом, между сопками, на бескрайних просторах горбатой мари. Восход был на редкость красив, медленен, с фиолетовыми разводами по краям огромного золотого диска. Солнце, улыбаясь жизни на земле, медленно, с заботой и любовью пробуждало всё живое, робко возбуждая страсть у лесных жителей к продолжению жизни. Запели, закьякали, защебетали, засвистели в несмолкающем перезвоне, проснувшиеся птицы.
Все радовались новому дню. Радовались ему и мужики, трудно, не быстро разводя, маленький совсем ещё не жаркий костёр. Дрова отсырели, совсем не желали гореть! Но опыт не пропьёшь! Он в крови давно, в жилах крепких течёт!
— Всегда говорю всем ребятам на работе! Имейте, идя в лес, спички НЗ в непромокаемой обвёртке, чтобы лежали всегда при себе в потайном кармане, — болезненно тихо, радовался своим опытом Сергей, не сводя глаз с такого желанного, спасительного, всегда любимого костерка. Он маленький ещё, стеснительно набирал мощь, требуя сухих дров, внимательного к себе отношения.
Надо было грамотно достигнуть критической температуры огня, чтобы костёр начинал пожирать любой валёжник. У костра уже было приятно и тепло, но отнюдь не жарко. Николай поодаль, аккуратно соскрёбал кончиком ножа тягучие полоски смолы, с большой, толстой ёлки, на макушке которой гирляндами свисали янтарно-коньячного цвета продолговатые шишки. Набрав достаточную кучку липкой массы, подошел к другу.
Аккуратно разорвал пачку сигарет. Достал фольгу. На неё равномерно, кончиком лезвия разложил смолу.
— Замри... и не шевели головой! Будем лечить тебя народным методом. И на рану наклеил этот липкий смолистый пластырь.
— Ну, теперь страшное позади!.. Всё заживёт, и Светка твоя даже не увидит. Даже к врачам идти не надо будет, я так думаю.
Успокоенные, достали Серёгин тормозок. Сильно голодные, слегка перекусили, не открывая стеклянную бутылочку.
— Как себя чувствуешь... — идти сможешь?
— А что выбор есть? — вытянул из себя страдальческую улыбку напарник, страдающий от общей боли в теле, от жара в голове.
— Потерпи дружище! В избушке на славу передохнём, до самого «паровоза», — затягивая веревку на рюкзаке, подмигнув, по-дружески сказал Колодин.
Осмотрев залом на реке, он, чтобы как-то юмором разрядить обстановку, с самым серьёзным выражением лица, выпалил:
— Старик! — Ты видишь-то бревно на заломе... справа... на половину разломленное?
— Ну-у... а что? — со стоном, поднимая голову — отвечает Сергей.
— Так это же ты, его своим лобешником со всего маха в щепки разнёс, на моих глазах! — безудержно загоготал Колода, продолжая с наслаждением избавляться от внутреннего напряжения. Ему, пережив такое, хотелось вдоволь насмеяться, чтобы всем стало как-то легче, теплее в душе, чтобы опять обрести душевный покой, хватить лишку хорошего настроения.
— Чудило! Скалишься, — да?.. А я ведь, был одной ногой уже там!..
— Да все мы были там!.. — неторопливо собираясь в путь, нахмурившись вздохнул Николай.
11.
Осень просыпалась очередным, добрым, ясным утром; как будто и не было ночного, свирепого, такого отчаянного экстрима. Только река, ещё дулась и раздувалась водой, неся мусор, и муть с собой. Могучая, грязная, своенравная подпирала, подмывала обрывистые берега. С грохотом иногда обрушивались фрагменты вниз, унося с собой отдельные деревья, заваливая их на стремнину, шумно брызгаясь водой.
Глядя на эту дикую стихию, последний раз с содроганием, опять подумал загребной: «Блин!.. И как смогли такую психованную речку пройти... по такому беспределу, тонкими баллонами «острое» не словить... в дырищу не продырявиться?..». Как раненный друг с утра говорил: «На всё воля божья!». Соглашаясь с ним, Колода глубоко потянул ноздрями ароматную свежесть просыпающегося утра. Выдыхая ароматный воздух, духмяного загадочного леса, с улыбкой подумал: «Воистину... так оно, наверное и есть!».
Над водой, с характерным шумом, низко пролетела стайка перелётных крякв; ушла стремительная за поворот, туда, где ещё несколько часов назад, в полном ужасе неслись эти двое. Утки… грустные предвестники ушедшего тёплого лета, золотой прохладной осени, наступающих морозов…
— Ну что, надо топать к избушке, — сухими, налегке, будет терпимо по берегу ногами двигать, — уже досушивая свою одежду и товарища, щурясь от назойливого дыма, от приятного, такого душевного тепла потухающего уже костра, — спокойно поделился мыслями Николай.
Рядом, греясь одним боком у лесной огненно-дымной грелки, лежал полураздетый, с закрытыми глазами на лапнике человек. Рассеянно слушая товарища, греясь одним боком, другим замерзая, он анализировал, прошедшую страшную ночь. Неторопливо шевелил мысли в больной голове, делая выводы, тихо радовался про себя: «Спасибо тебе Всевышний, что подарил мне по жизни такого друга!».
Вдруг, полосатый бурундук пугливо замер в стойке, рядом с вещами. Стоит, лапки на груди сложил, смотрит куда-то мимо людей, вроде в небо, вроде в сторону большого улыбающегося солнца. А золотому диску сегодня тучки не мешают. Они исчезли, совсем пропали, улетучились, кому-то другим, далеко-далеко, мокрой водой на нервах теперь играют. Звезда светит обширно, улыбчиво, мягко, с любовью ко всем без исключения на крохотной нашей земле. Поэтому всем хорошо у костра: и бурундучку, который переборов в себе страх, победив себя, пристыл на расстоянии вытянутой руки, и тем... кто несколько часов назад, тоже победили, спасая свои жизни, род.
В сумрачных низинах, ещё пахуче чувствовался сырой запах земли, гниющего дерева, прошлогодней листвы. Где-то впереди в матово-тёмном пихтаче, одиноко и жалобно посвистывал рябчик. По краю берега, по бурелому, по валёжнику, по цепким кустам пробирались двое. Шли навстречу солнцу, радуясь жизни, своему спасению, дружбе. Двигались туда, куда, так долго смотрела смелая, полосатая зверюшка. Трудная дорога вела их домой.
Май 2019 г.