На фотографии – Алберт Нейджма, второй помощник капитана. Снимал Петрович.
Глава 7. Вышли
«Ты глянь, какой типаж… – сказал мне Вова. – Американский Бармалей».
Вокруг Бармалея собирался народ – был отдан приказ слушать, что сейчас расскажут. Пять минут на сбор на палубе. Волков стоял на штурвале, и мы только что вышли из Галерного фарватера в Морской канал.
Московская Катя, держась за ванты, готовилась переводить. Ветер натянул её одежду на животе, и Петрович ахнул тихонько: «Да она беременная…»
– Нет, вы посмотрите! Беременная, надо же! – задохнулась Ирка. – Я уши всем прожужжала за неделю, что она беременная! Тебе, Петрович, минимум три раза говорила. Никто не слушает…
– Меня зовут Алберт Нейджма, лучше просто Эл, – сказал Бармалей.
«Алберт Нейджма, ребята… – снова тихонько охнул Петрович. – Человек, который всё это придумал… Вернее, один из них…»
– На лодке три помощника капитана – Сергей Волков из Ленинграда, я и Олег Малафеев из Москвы. Мы будем отвечать за вахты – вахт, понятно, тоже будет три. Сейчас мы под двигателем дойдём до Большого Кронштадтского рейда и на ночь встанем на якорь. На рейде мы потренируемся изображать активность в океане – это будет завтра с утра. Лодка не оснащена никакими современными устройствами, всё здесь делаем вручную. Когда научимся, снимемся с якоря. И всё у нас начнётся по-настоящему.
Сейчас осваивайтесь на лодке, устраивайтесь в своих каютах – списки по размещению, как вы уже знаете, вывешены в кают-компании, как и списки по вахтам.
По вахтам: с семи вечера до семи утра будет три вахты по четыре часа. Дневные вахты – их две – будут по шесть часов. График скользящий, сделанный так, чтобы можно было полноценно отдыхать. Начальники вахт всё расскажут подробно, когда до дела дойдёт…
Поскольку этой ночью будем отдыхать на рейде, работа у сегодняшних ночных вахт нетрудная: просто не спать. И не обязательно в полном составе.
Дальше. У нас по два человека механиков, боцманов и коков – у них своя работа, к нашим вахтам не привязанная. Две русские переводчицы – Люда и Катя – тоже освобождены. Ну, а Эмили и Алису мы к работе не допустим, пока они не вырастут, – и Алберт засмеялся и сразу перестал выглядеть серьёзным. – На этом пока всё! Ужинать будем, когда встанем на якорь! Я очень надеюсь на хороший ужин! Перекусы по пути тоже будут.
– Хороший Бармалей, не очень страшный, – сказал Вова.
– Если кто-нибудь соскучился по Крету, вот вам Крет! – крикнула Ирка через несколько минут. – Витька! Мы тебя любим!
Крет стоял рядом со своей «Буханкой» на Путиловской набережной, на берегу Морского канала, – обскакал нас, тихоходных! – махал рукой…
Американский мальчик испанской внешности снимал камерой каждую минуту на лодке.
– Сними Крета! – попросила Ирка по-русски, показав рукой на объект.
– Окэй, – обрадовался мальчик и представился: – Майк. Майк Герцевитц.
– Давай быстрее, Майк, – торопила Ирка. – Там наш друг, Витька Крет. Фрэнд.
– Я с Ростом поговорил, – сказал мне Вова. – Очень приличный человек, очень… Сказал, коньячок у него есть. Сказал, можно по маленькой за отход. Ты как, в принципе, насчёт коньячку?
– Я и без коньячку как дурак в тумане… Я одна ничего не запомнила про вахты?..
– Лен, мы с тобой в одной каюте! Учли всё-таки наши пожелания… И Луис с нами вместе, – Ирка уже сгоняла в кают-компанию и изучила список. – Только я каюту эту что-то не нашла. Пойдём, поищем?
Волков стоял на руле, довольно улыбаясь. Жена капитана Эмма сидела на палубе со своими девочками, что-то объясняя старшей четырёхлетней Алисе. Юрий Рост выбирал ракурс, Мила Кудинова подсматривала за ним – мэтр! Симпатичная рыжая Мэри, окружённая народом, с энтузиазмом переводила вопросы и ответы. «Полная идиллия, – сказал Вова. – Приятно посмотреть. Местный лоцман, думаю, сильно удивлён – в океан народ идёт…»
– Ребята! Опять Крет! – крикнул Волков.
«Буханка» проехала Канонерский остров и встала – дорога кончилась! – снова обогнав нас на полчаса. Витя поднял руки… «Всё, – сказали его руки, – дальше ехать не могу, друзья… Дальше – море…»
***
– Вот схема, и вот наша каюта обозначена, смотри… По правому борту, – сказала озадаченная Ирка. – Открываем дверь, и что видим? Видим кладовку тёмную, забитую постиранным бельём. А где каюта-то наша?
Включили свет – нет, не кладовка. Каюта и есть. Наша. Очень маленькая, без иллюминатора. По одной стороне – два яруса спальных мест, по другой – три.
– Грустно нам без иллюминатора-то будет… – вздыхала Ирка, перетаскивая бельё в кают-компанию. – Народ, постельное разбирайте! Переведите кто-нибудь, пожалуйста, чтоб разбирали!
Проверили вахты: Вову определили в первую, меня – во вторую. А Ирка расстроилась окончательно – и иллюминатора нет, и вахта её – третья. Я тоже расстроилась было, но Вова погрозил нам обеим пальцем: – Не самое страшное, – сказал.
По проходу шёл батюшка – уже другой, не тот, что служил молебен, но тоже в рясе и с бородой, как и положено.
– Идрит-ангидрит, – удивился Вова. – Сколько неожиданностей. Чудны дела твои, Господи. Вы с нами, святой отец?
– Вы мне не подскажете, где форпик? – улыбнулся батюшка. – Я правильно иду?
– Правильно идёте. Соседями будем, я тоже там живу, – сказал Вова. – Как вас звать-величать?
– Дмитрий. Отец Дмитрий. Я кок. – Батюшка был юный и худой до прозрачности, и очень симпатичный. – Можно просто Митя.
– А я – Суханкин Владимир Константинович, но можно просто док. Увы, атеист.
– Ничего страшного, – сказал Митя. – Каждый проходит свой путь. Вы что, врачом у нас будете, Владимир Константинович, раз вы док?
– Я, Митя, хоть и док, но буду у вас матросом. Врачом будет ваш московский хирург, Сафронов его фамилия. Но, поскольку я клятву Гиппократа самым серьёзным образом давал, идрит-ангидрит, можешь на меня, Митя, всегда рассчитывать, ежели что... А вот у меня вопросик к тебе как к коку – нам тут намекали насчёт перекусов, можешь проконсультировать?.. – Митя проконсультировал, и Вова, обнадёженный, повеселел.
Доктор Сафронов, пожилой, но очень забавный с виду – правда, забавный! – стоял в кают-компании в окружении капитана Грэга, Алберта и Мэри. Мэри переводила.
– Вы берёте на себя ответственность за беременную женщину на борту? – дипломатично спросил Грэг. – Может случиться всякое. Вы сможете оказать ей помощь? Она сама понимает, что нам предстоит? – Грэг и Алберт выглядели растерянно-тревожными.
Забегая вперёд: беременная московская Катя, скорее всего, не понимала, что нам предстоит. У неё был какой-то влиятельный муж, он и повлиял, чтобы её взяли. «Я хотела свой английский подтянуть, – объясняла Катя потом. – Это редкая возможность, чтоб так долго с носителями языка общаться…»
– Конечно, беру ответственность! – бодро сказал доктор. – Это ж не болезнь – беременность. Плохо ли беременной женщине на свежем воздухе? Ей же не надо канаты дёргать.
– Доктор, – сказал Вова, когда все, всё такие же тревожные, разошлись, – хоть моё дело и маленькое, но я подслушал, поскольку тоже эскулап. Ты мне ответь, почему в народе понятия нет, идрит-ангидрит?.. Деваться тебе от этой Кати теперь некуда, так ты уж её, дурынду, проинструктируй хотя бы как следует. Что здесь можно, а чего нельзя...
– Да меня бы самого кто проинструктировал! – легко засмеялся доктор. Как мы потом поняли, он вообще был очень лёгким человеком, не по возрасту и не по званию... – Так ты тоже врач? Меня Эдик зовут, очень приятно. Это ты, что ли, аптечку пополнил?!
– Я тебя вчера ждал, Эдик… а что толку? Уж прости засранца, что пополнил. Хоть и не люблю бежать впереди паровоза, но пришлось…
Из дневника Юрия Роста, с его разрешения:
«19 июля. Мы шли по каналу мимо печально известного «Михаила Сомова», закрытого несколько лет назад во льдах Антарктиды, мимо спутниковых кораблей имени космонавтов Добровольского и Волкова, шли по пути, ведущему в Атлантический океан, который предстояло пересечь под парусами…
…Кронштадт висел в золотом мираже восточным городом со сказочными минаретами и силуэтом нездешнего аромата… Контражур! Он даёт городу больше, что тот имеет в своём распоряжении...
Ссадив лоцмана, мы встали на якорь. Брашпиль слегка заело, но по тормозной ленте постучали разводным ключом, и якорь лёг на дно. Рядом с нами – лоцманский корабль, дальше – военный гидрограф.
Ночные вахты стояли лениво, работы особенно не было.
20 июля. Бородатый Алберт, второй помощник капитана, проводил занятия по безопасности – основательно и без юмора. Какой юмор, если человек вывалится за борт…
…Судно выглядит надёжным, хотя вовсе не велико. Капитан – симпатичный человек, сдержанный и невозмутимый. Во время учения по спасению старшая девочка, надев жилет со свистком, ходила по палубе. Я подумал, что вероятнее всего он весело, но строго отправит её в каюту. Грэг, однако, посмотрел на ребёнка, улыбнулся и сказал: «She must be ready» (она должна быть подготовлена).
У нас две мачты: грот ближе к корме, фок – к носу. Ещё есть стаксель и кливер, и два топселя над основными парусами. Все паруса, кроме топселей, ставятся с палубы. Чтобы поставить кливер, надо лезть на бушприт. В свежую погоду, когда шхуна ныряет в волну, это, наверное, занятие не очень приятное…
…На палубе сплошные собрания и учения. К вечеру поменялся ветер. Самые нетерпеливые хотели бы выйти, но капитан Грэг сказал, что выйдем утром…»
– Путь проложен следующий, – сказал Грэг на общем собрании. – Проходим Балтику, потом Зундом выходим в Северное море и направляемся в Исландию. Идти туда будем недели две. Там, в Рейкьявике, будет первая остановка. Вторая остановка – в Канаде, на острове Ньюфаундленд. Переход тоже займёт примерно две недели. Третий этап – от Ньюфаундленда до Нью-Йорка, он короче по времени, чем первые два. Завтра утром ставим парусину и отправляемся.
– Ты веришь во всё происходящее? – спросила Ирка.
Грот поднимали минут пятнадцать, выстроившись в две шеренги человек по восемь и дёргая верёвки под русское «раз-два взяли! ещё взяли!» и американское «heave away, haul away»… – Алберт оказался потрясающим исполнителем шанти. Великим!
– Ну что, Ленка, бросаем курить? – Вова, откашлявшись, подошёл ко мне, а я лежала на палубе, словно выловленная рыба, и только и могла что кивнуть. Поднять вручную тяжеленный гафель, к которому крепится верхняя шкаторина паруса, курящие люди не могут.
Передохнув, взялись за второй парус – уже пошло легче, слаженней, и все курящие очень обрадовались: может, и не надо бросать курить...
В десять утра запустили двигатель и подняли якорь, потом поставили два передних паруса – стаксель и кливер.
Пошли в Балтику.
***
Балтика радовала нас красотой и покоем… Море стало очень зелёным, и это было откровением для меня – северные воды, а такая южная яркость! Шли ровно, наслаждаясь хорошей погодой.
Нашим вахтенным до Исландии был Алберт Нейджма, – я буду называть его Эл. Во-первых, он так сам хотел, а во-вторых, на лодке был ещё один Алберт, второй кок.
Несколько уже знакомых людей оказалось в моей вахте: наша ленинградская, пока непонятная для меня Мила Кудинова, скромная Сьюзи Эббот, с которой мы вместе стирали бельё, Артём Соловейчик – очень яхтенный человек, и вообще – Человек, умудрившийся мгновенно влюбить в себя всех, кто с ним перекинулся хотя бы несколькими словами…
Остальные стали родными за время первой же вахты.
Огромный темнокожий Кевин Джонс, очень весёлый и громкий, покоривший своей позитивностью всех нас ещё на берегу… Артём быстро придумал ему кличку – Дикий Кабан, и Кевин выучил и произносил своё новое имя вообще без акцента.
Московский Аркадий Денисьев, казавшийся мне тогда мужчиной в возрасте, но, если забежать вперёд, так и оставшийся в этом возрасте на десятилетия, – он совершенно не менялся. Аркадий был яхтсменом, интеллигентом и галантным кавалером одновременно. Всю жизнь, сколько помню.
Олег Панков, один из донецких ребят-спонсоров – классный парень, романтик в душе, хоть он и пытался это скрыть. Однажды, когда мы уже по-настоящему вышли в море, Олег, стоя с сигаретой на корме и глядя на кильватерный след, негромко, но от души запел: «И окурки я за борт бросал в океан, проклинал красоту островов и морей…» – и вдруг решил сделать песню зримой, красивым щелчком отправив окурок за борт. Уже через несколько секунд ему принесли баночку для окурков и объяснили, что мы тут все – за экологию! И что фильтр сделан из пластика, а это для живой природы – смерть. Олегу было и стыдно, и досадно за испорченную песню.
Патрис Кили… – красавица! По-моему, первая красавица на лодке… – это она и принесла Олегу баночку для окурков. Патрис была очень близка моей душе, во всяком случае, она тоже понимала, что Солнце – апельсин, а Луна – зелёное яблоко… И что каждый из нас – Океан с течениями...
Ворон Бёрн – плэйбой с глянцевой обложки, а в то же время серьёзный эколог, в отличие от московской девушки Гали, узнавшей, что она тоже эколог лишь на лодке… Правильно было говорить Уоррен, но для меня он был Вороном. Я нравилась ему всю дорогу, а Вова, наоборот, совершенно ему не нравился.
Деннис Питтс… «Я влюблён в Россию, – помню, сказал Деннис. – Я хочу её лучше понять. Люди, с которыми я встретился, каждую минуту в моём сердце…»
Я тогда точно поняла, что он не врёт.
***
– Не знаешь, с какой стороны выстрелит, – сказал Петрович. – Лаг не работает ни черта…
Мы шли второй день в зелёном Балтийском море, счастливые и расслабленные, но порядок плавания требовал учёта – с какой скоростью идём? Сколько прошли? И это правильно, когда порядок. А какой порядок, если лаг не работает?
Петрович вздыхал и ворчал дольше, чем чинил, – вот она, старая ленинградская парусная школа. «И ручки золотые», – сказала Ирка.
Юра Рост один из немногих присутствовал при испытании починенного прибора, чувствуя искреннюю симпатию к боцману, – они жили уже три дня в одной каюте в корме, совершенно не мешая друг другу. Даже наоборот.
– Давай, Андрей, – сказал Рост. – Не опозорься.
– Есть контакт, – через пару минут сказал Петрович. – Показывает. Аплодируй, уже можно.
Рост на мгновенье закрыл глаза… «Держи», – сказал.
«Готовы, Петрович, измерить моря
Тобою сработанным лагом…
Свистать всех наверх!
Поднимай якоря!
Вперёд под Андреевским флагом!..»
– Пойду-ка я запишу, пока не забыла, – сказала Ирка. – Всё-таки стих про Петровича. Всё-таки Рост…
***
– Я её чувствую, Лена, – сказал мне Артём, стоя на штурвале. – Какая же она умница. Такая большая, а такая послушная. Трепетная лодка. Умница…
«Я тоже! Я тоже чувствую!» – хотелось вклиниться мне, но я соблюдала субординацию – Артём казался мне настоящим яхтенным небожителем.
А я её и правда чувствовала. Лодка слушалась. Но пусть это будет при мне… – поменьше эмоций, за умную сойдёшь...
На палубу вышли Луис с Петровичем – уже маленькой командой, с полным доверием друг к другу. Перед отходом прошли крещение – хоть и стояли тогда на рейде, но эмоций получили сполна.
«Надо бы добить», – сказал тогда, перед отходом, Петрович, подёргав ванты, и Луис кивнула, поняла без переводчика. Петрович, пристегнувшись страховкой, вылез на фальшборт с ломиком. Луис стояла на палубе, ловя его взгляд. Майк Герцевитц – тут как тут, с камерой своей. Петрович втянул живот, сделав вид, что камеры никакой не замечает… – и началось действо! Как это было красиво, Петрович, поверь мне! Я видела. Под серьёзным углом к борту, практически зависнув над морем, ты крутил и крутил, набивая, подтягивая… Что-то сказал Луис, договариваясь про своё боцманское, и она кивнула, перехватила...
И вдруг оба, не рассчитав, неожиданно друг для друга одномоментно отпустили, не законтрив…
Ломик вылетел, и оба – и Петрович, и Луис – заорали истошно! Ломик улетел далеко в море, метров на пятнадцать, а они оба испугались, что не в море он, этот ломик, улетел ... – не видели! не поняли! – так всё было мгновенно! Петрович перепрыгнул на палубу, Луис рванула к нему: – Жива?! – кричал Петрович. – Alive?! – кричала Луис… Каждый думал, что ломик влетел в голову другому... Ощупывали друг друга, чуть не плача…
«Ты знаешь, Елена, – много позже говорил Петрович, – именно этот момент всё и решил, и определил. Участие и обыкновенная человеческая любовь... Обыкновенная человеческая любовь...»
Продолжение http://www.proza.ru/2019/03/15/761