От КПП к памятнику Пирогову шли, точнее, плыли по воздуху старшины рот: высокий, сутуловатый, со сросшимися у переносицы бровями Николай Ермилов и всеобщий любимец Константин Артарчук, с трудом удерживающий на лице суровое выражение. Ермилов поднял руку и крикнул:
– Все, дробь! Отпускную расслабленность отставить. Всем следовать в Рузовскую казарму. Вопросы?
– Строем пехать или можно индивидуально? – спросил Филипцев.
– Индивидуально, причем осторожно переходя проезжую часть улицы.
Филипцев – московский хулиган с Якиманки. Только тройка по поведению помешала ему получить золотую медаль в престижной школе, где учились сынки дипломатов, крупных партийных работников и министров. За шесть лет учебы я ни разу не видел Славку с учебником в руке, зато лекции он слушал внимательно, перед экзаменами ему достаточно было полистать чужой конспект. Поступки его чаще всего были неординарны, а уж шуточки всегда на грани «фола».
Казарменный гальюн с унитазами типа «генуя» – священное для курсантов место (пусть не морщатся чистоплюи, никогда не служившие в армии), здесь можно укрыться от старшинского гнева, обсудить последние новости, перекурить. Одним словом, клуб по интересам.
И вот сидим мы в позиции «орла», беседуем, и тут приоткрывается дверь и кто-то командует:
– Встать, смирно!
И этот «кто-то», несомненно, старшина роты. Голос не спутаешь.
Мы вскакиваем как есть. У дневального Руслана Годинова срывается с ремня штык от карабина и исчезает в глубинах фановой системы.
– Вольно, ребятки, проверка боеготовности, – в проеме сияет улыбающаяся рожа Филипцева.
– Сволочь ты, Славка, – горестно говорит Володя Тюленев. – Я же только чехол выстирал.
Его белая бескозырка лежит посреди лужи. Недавно была приборка.
– Заметь, Вова, бескозырка всегда падает белым чехлом вниз. Закон термодинамики.
– Да пошел ты….
Руслан чуть не плачет:
– Идиот, как же я теперь достану штык? За утрату оружия знаешь, что бывает?
– Минимум – штрафбат, максимум – вышка. Ничего, прорвемся.
Славка начинает раздеваться. Оставшись в одних трусах, ухмыляется:
– Слабонервных прошу покинуть служебное помещение.
Филипцев бесстрашно засовывает длинную обезьянью руку в зев унитаза и через минуту извлекает оружие.
– А теперь, братцы, мыться. Тащите воду из титана.
Намыливают Филипцева вчетвером. Голова, грудь, живот. Серые хлопья пены шлепаются на кафель. Неожиданно Славка вырывается, выскакивает в коридор. Перепуганный дежурный офицер спрашивает:
– Что такое? Что с вами?
– Не знаю, товарищ капитан, – мычит Филипцев, – с утра знобило, а потом пена пошла… Видно, холера.
Славка увлекался странноватыми статистическими исследованиями. Во время морской практики, когда мы стояли на рейде Таллина и никто не знал, будет ли увольнение на берег, Славка проделал такой эксперимент: на корме он запускал слух, что увольнение будет, но только для отличников боевой и политической подготовки, бежал с секундомером в нос учебного корабля и засекал время. Таким образом он узнавал, с какой скоростью на «Комсомольце» распространяются слухи. Как-то во время большой приборки он высыпал в носовом гальюне целый барабан хлорки. Его интересовало, кто и как выругается, оказавшись в отравленной атмосфере. Я храню мятый пожелтевший листок со статистическими изысканиями Филипцева. Приведу его полностью.
«За три курсантских года было получено 671 письмо, написано 329, изношено 6 пар ботинок, в нарядах и караулах потеряно 2704 часа, от Рузовской казармы до камбуза пройдено 1314 километров, по лестницам в аудитории мы поднялись на высоту 27 километров, исписано 4 литра чернил, выкурено 13140 сигарет, трехгодовой диурез равен 1643 литрам, 2200 раз сказано слово «есть», один раз – «больше не буду», на вечерних поверках потеряно 130 часов, спето 60 строевых песен, получено 108 кусков мыла.
За три года женилось 14 человек, сдано 20 экзаменов, съедено 6570 килограммов хлеба, на каждого курсанта приходится 0,3 лампочки, 0,12 портретов вождей. На курсе 2 пианиста, 1 скрипач, 4 поэта, 2 прозаика, 1 фокусник…»
Отец у Славки погиб в сорок первом, тянула его мать, швея. После второго курса, возвращаясь из отпуска, я побывал в коммунальной квартире на Якиманке, где родился и вырос Славка. Коммуналка запомнилась смутно, сквозь пелену тяжелого похмелья: коридоры, коридорчики, огромная закопченная кухня, на которой вперемежку стояли газовые плиты и кухонные столы. На одной из плит матушка Филипцева добрейшая Александра Петровна варила в чайнике кофе.
– Сынок, что же вы так вчера ухайдакались? Праздник что ль какой?
Меня мутило.
– Встреча друзей. А туалет типа гальюн имеется?
– Иди, вон дверь. Скорее, пока никто не занял.
Надо же так: встретиться в огромной Москве на станции метро «Парк культуры». Я взял билет на ленинградский поезд и ехал к родственнице, живущей у Киевского вокзала. И вдруг в переходе на кольцевую линию меня окликнул строгий голос:
– Товарищ курсант!
Все, попух, патруль сейчас привяжется. Я оглянулся: из-за колонны выглядывала загорелая физиономия Филипцева. Рядом с ним корчились от смеха Толя Соловьев и Борис Межевич.
– Ну ты и паразит, Славка, напугал.
– А ты, девочка, не пугайся. Страшно только первый раз. Откуда и куда?
– Взял билет, еду к родственнице за вещами, потом на поезд.
– Юрец, у меня другое предложение. Давай продадим твой билет – свои мы уже загнали и отправимся в кабак. В Парке культуры есть уютненький шалманчик.
– Ты что, спятил? Нам же завтра в академию.
– Салага, кто же нынче ездит по билетам? Отстегнем проводнице лавэ и вперед на третьей полке. Короче, давай билет, сам езжай за вещами, встречаемся здесь. Ты курсант или где?
Через час мы сидели в небольшом ресторане. Столики под зонтами на воздухе. Милая официантка с гигантским бюстом принесла запотевший графинчик. Пахло шашлыками и опасностью. Остальное смутно. Помню только, что купались в пруду, а потом разбудили сторожа, сунули ему деньги, и он открыл аттракцион «колесо обозрения». Москва то вверху, то внизу, мириады огней, вытягивающиеся в разноцветные полосы. В конце концов нашу гоп-компанию забрали в милицию. Положение спас Филипцев. Он сказал дежурному милиционеру, что мы праздновали рождение двойни: оба пацаны. Славка указал на меня пальцем – вот счастливый папаша. Говорил он так убедительно, что я заплакал от радости. Это и решило дело. Как добрались до Якиманки – не помню. Помню только, что на последние деньги купили у уличной торговки сказочный букет и преподнесли его Александре Петровне.
В академию мы опоздали. Но и здесь пронесло. Филипцев доложил командиру роты, что нас привлекли к задержанию опасного преступника на станции Бологое. Ехать пришлось следующим поездом. Начальник уголовного розыска обещал направить письмо начальнику академии о наших героических действиях. И командир роты поверил.
Продолжение следует.