Это был первый раз, когда мы собрались все вместе. Дружно и кропотливо выполняли ритуал. Тихо выходили, сжимая кулаки. Надоев друг другу за четыре года, никто впервые не высказал ни слова недовольства. И с тех пор прошло уже столько лет, что я готов открыть эту тайну, которую все двадцать пять человек обязались хранить как государственную.
Шестью годами ранее за три месяца до армии я решил поступить в училище. Но не поступил, подумав «Что толку, что поступлю - все равно заберут». После армии однажды я с друзьями поехал в областной центр, где мы аккуратно отдыхали: они провожали последние деньки перед началом учебы в универе, я - в который раз обмывал свой дембель. Проходя по проспекту, кто-то в шутку бросил, что мол, вот училище, в которое я хотел поступать, иди, мол, поступай, а мы покурим пока. Я пожал плечами и ради интереса пошел в приемную комиссию, но поскольку первый экзамен я уже пропустил, меня сразу отправили на второй этаж к директору:
- Скажет - примем.
Директором оказался почти лысый неопределенного возраста и национальности человек, задавший мне только один вопрос:
- Что можешь делать?
Прикинув, что это все-таки училище культуры, то сколько раз я отжимаюсь от пола здесь вряд ли кому-то интересно, ответил:
- Петь. Я до армии в доме культуры пел. «Дорогу в облака» Сюткина могу и…
- Пой. - Директор сел за стоявший неподалеку рояль. - Начинай, я подыграю.
Не привыкший петь без аккомпанемента, я со скрипом выдал первый куплет песни. Директор пару раз взял аккорд, видимо, проверяя, держу ли я тональность.
- Давай лирическую. Любую. Как не знаешь? «Во поле береза стояла»-то знаешь хоть? Пой.
На вторых «люли-люли» он остановил меня.
- Ладно. Слух у тебя есть. Голос поставим. Есть место на хоровом отделении. Если в пятницу напишешь изложение выше, чем на три, ты принят.
- В пятницу у меня изложение,- кинул я небрежно заждавшимся друзьям, выходя на улицу.- Так что первого сентября считайте меня студентом.
Учился я отчаянно. С вдохновенным рвением. Наверно, это потому, что вся родня была против моего поступления в училище культуры. А еще потому, что сессии были два раза в год, и у меня было масса времени подготовиться. В конце каждой сессии нам давали задания по предметам: выдавали листок с тридцатью темами и каждый выбирал для себя одну. Я же забирал этот листок, и первые два года обучения писал контрольные по всем тридцати темам. В итоге приезжал на следующую сессию и сдавал в деканат целую копну тетрадей, исписанных мелким почерком.
На втором курсе у нас началась История культуры, которую вел сам директор, оказавшийся крайне умным мужиком, способным по пять минут наизусть цитировать Пушкина или Блока и знавший авторов каждой картины в Третьяковке. Но на второй сессии, зайдя в кабинет, вместо привычных «Снова здравствуйте» он выкрикнул мою фамилию:
- Ты что?! Думаешь, мне в жизни заняться больше нечем, как читать твои тридцать контрольных по средневековой живописи? Меня из дома выгонят, если я еще раз принесу столько макулатуры! В скольких библиотеках ты записан? Почему только в трех? А.. у вас их всего три. Если ты еще раз вздумаешь написать столько же, я упрощу тебе задачу и переведу тебя на библиотечное отделение!
Больше я не писал так много. Но был у нас еще один профильный предмет НХТ - народное художественное творчество, охватывающее все закоулки, детали и нюансы народного устного, письменного и ремесленного творчества. За три курса я исписал четыре толстенные тетради, поэтому выучить хоть что-нибудь из этого было непосильно. Это был единственный предмет, по которому все всегда получали тройки. И именно по НХТ у нас должен быть первый госэкзамен. Все, кто не бросил учебу по разным причинам, прибывали в нервном шоке.
За день до госов староста срочно собрала весь наш курс в училище. Мы толпились в дальнем конце коридора, когда к нам подошла молодая женщина. Позже окажется, что она приходится двоюродной сестрой кому-то из наших. Молча открыв свободную аудиторию, она собрала нас вокруг стола и тихим голосом сказала:
- Ребята, я секретарь комиссии. Госэкзамен все хотите сдать?.. Тогда смотрите внимательно. У вас будет сорок билетов. Я выложу их на столе вот так…- Она взяла лист бумаги, разорвала его несколько раз пополам и, подписывая каждый клочок бумаги, стала медленно выкладывать их рядами перед нами. - То есть, когда вы подойдете к столу, билеты перед вами будут лежать в определенном порядке. Вам останется заранее выбрать, какой билет вы будете отвечать, и запомнить, где на столе он будет лежать. Это ясно? Обязательно потренируйтесь. Если хоть кто-нибудь ошибется и возьмет чужой билет, то, как я понимаю, половине из вас придется пересдавать. А это крайне нежелательно и для вас и для нас. Есть вопросы? И никому ни звука об этом, иначе будете сдавать по-честному.
Как завороженные, мы вышли на улицу. Задачка была не из легких - слишком велика была вероятность, что кто-нибудь, перенервничав, возьмет не тот билет. Решили ехать в общагу и там тренироваться, и на сей раз отговорки «у меня дела» или «я не пью» не принимались. Общежитие находилось на другом конце города. Заочникам был отведен весь второй этаж, потому мы не переживали, что наше собрание заинтересует кого-нибудь. Нарисовав на листе схему, сдвинув кровати и разложив на столе бумажки с номерами билетов, мы по одному заходили из коридора в комнату и брали свой билет. Казалось бы, ничего сложного, но и тут нашлись те, кто не сразу запомнил, где лежит нужная бумажка.
Моя бумажка лежала в третьем ряду предпоследняя справа. Не очень запоминающаяся позиция, но из десяти попыток я ошибся только один раз. Менее чем через час все двадцать пять человек уже делали все точно и уверенно. Огромная тяжесть спала с наших плеч, поэтому мы по привычке скинулись по тридцать рублей, сбегали в ближайший магазин за вином и отметили наш успех. Оставалось выучить один единственный билет - и считай, госэкзамен сдан.
Перед самим экзаменом мы сгрудились около двери в аудиторию. Все в сотый раз читали свои конспекты. Написать шпору и воспользоваться ею никто и не мечтал. На экзамен заходили по списку, в котором я был десятым. Когда представление началось и зашли первые пятеро, я с недоумением обнаружил, что не могу вспомнить, где лежит мой билет. Помню коричневый стол, кучу белых бумажек, но какая из них моя и где - не помню и все тут. Нервное напряжение блокировало память и мне никак не удавалось вытащить из нее нужную информацию. Я сходил покурил. Сходил попил воды. Вернулся и все равно не мог вспомнить. Время шло. Нужно было уже признаваться:
- Ребят, кто помнит, где лежит мой билет?
Два десятка голов повернулись в мою сторону.
- Нашел время для шуточек!
- Я серьезно. Не могу вспомнить…
Оказалось, что листок с рисунком расположения билетов от греха подальше оставили в общаге. И тут среди возгласов недоумения нашелся один здравомыслящий:
- Ты каким сдаешь?
- Десятым, кажется.
- Нет, десятым ты уже не сдаешь. Спрячься где-нибудь, мы скажем, что тебе в туалет приспичило. Пойдешь последним. Иначе завалишь всю группу.
Решение было оптимальным для группы, но не для меня. Я почти два часа просидел в туалете, выкурил пол-пачки, трижды попил сока в столовой, но так ничего и не вспомнил. Было неприятно, что я, выучивший свой билет, чуть не подвел всю группу и не завалил свою сдачу. Такое со мной впервые.
Под конец я рассудил просто: есть билеты, которые я знаю, есть такие, которые я не знаю. Если в нужный момент я не вспомню, где лежит мой билет, то наступит время для проверки: не зря ли я написал полторы сотни контрольных за все эти годы. Вот тогда и посмотрим, кто я и из чего сделан.
Заходил на экзамен я в последней пятерке. Пока первые четверо уверенно брали билеты со стола, я силился вспомнить, где лежит мой. В последний момент зажмурился, протянул руку и… взял наугад. Посмотрел: нет, не угадал, тема мне не знакома - что-то по деревенским ремеслам 19 века. Потому долго сидел за первым столом, щурясь на солнечные лучи, проникавшие между приспущенных тяжелых штор на окнах. Стало так спокойно. Будто вокруг никого не было. Будто я сидел на рыбалке и у меня не клевало. Будто было жаркое лето, как то, когда лет семь назад я с мамой в последний раз ездил на ее родину в деревню, когда за две недели не было ни одного дождя и стоял удушающий зной. Как раз тогда в покосившемся хлеву старого дома я нашел странную плоскую деревянную лопату и долго слушал, как мама рассказывала для чего она и как она ею работала в детстве. А еще мама умела прясть на самой настоящей прялке. Давненько отец сделал прялку из двух досок, к вертикальной мама привязывала кудель и, смотря свой телесериал, по вечерам тянула шерстяные нити, из которых потом вязала мне носки. Еще вспомнил, как мой дед рассказывал мне про войну, как он носил шерсть к соседу, который валял из неё валенки, как однажды увидел огромную щуку и упустил ее, пока бегал в деревню за ружьем. И несметное множество настойчивых комаров, которые в то лето преследовали меня везде и не давали выйти из дома…
Обо всем этом я и рассказал комиссии. О лопате и валенках, о деревянном коромысле в сенях и прялке, о мельнице на реке и комарах. Ко всему вспомнил пару имен известных художников родом из крепостных, которые писали картины при царском дворе. После пары дополнительных вопросов, меня отпустили. Последнее, что я помню, когда выходил, кто-то из комиссии тихо подытожил «Молодец».
Из всего нашего курса четверки за экзамен получило только трое. Один из них я. И когда я узнал об этом, то, усмехнувшись, подумал, что еще ни разу до этого дня мне не удавалось списать на экзаменах или воспользоваться чьей-то подсказкой. Что даже теперь, когда наш курс явно «вытягивали за уши», я так и не смог воспользоваться этой помощью и сдавал госэкзамен самостоятельно. По-честному.