Фрагмент романа "Галилейская поэма", где описывается отчаянная борьба Агриппы I за сохранение еврейских законов. Какими неимоверными усилиями добивается дружеских отношений с юным Калигулой и впоследствии получает титул царя Иудеи. Рискуя обрушить башню, которую по кирпичику терпеливо и долго возводит, внук Ирода добивается отмены предписания цезаря, намеревающегося установить в иерусалимском храме собственную статую.
От автора: Этим отрывком из романа желаю ещё раз донести, что человеческая история Неизменна. И не имеет значения свершались ли подобные преступления до н. э., в средние века или сегодня. Реальность многие тысячелетия остаётся таковой и не приведи Господь, если придёт завтра к нашим с вами детям и внукам! Потому чуда не стоит ждать, а может всего лишь прислушаться с словам пророка Исайи: "но помогла Мне мышца Моя, и ярость Моя – она поддержала Меня"?
"Александрийское избиение" новелла. По работам Филона Александрийского, еврейско-эллинистического философа, одного из потомков династии Ирода.
Рим 3798 год по еврейскому летоисчислению. (37 год н.э.)
Ещё не пропели первые петухи, когда под окнами дома послышалась людская речь. Вскочив с постели, Марсий выглянул из окна, напряжённо вглядываясь в сизую темень, в неясные человеческие фигурки, копошащиеся у повозки. Шаул! Он бросился в соседнюю комнату, разбудил Агриппу и сбежал вниз.
Гретое хевронское вино быстро разгорячило прибывшему кровь и разойдясь по жилам, теплом отозвалась в отвердевших мышцах:
— Не смотрите так на меня, — пробурчал Шаул, продолжая мелкими частыми глотками отхлёбывать из чаши, — Ещё на корабле кормчий лишил украшение лица моего, подобно египтянину стал для всех. Позволил сбрить бороду, но не ради страха обрёк себя на позор, а в предчувствии великой скорби, да и не дали бы мне там моряки сойти на берег. Между прочим, в который раз рискую жизнью быть утонувшим в осенних волнах и это вместо того, чтобы вернуться в Кесарию. Вот, рука даже ранена, — кивнул он на ладонь, перемотанную грубой тканью.
— О чём ты?! — вскипел Марсий, — С какой стати покинул Александрию? Ты же должен был встретиться с человеком от Антиоха Коммагенского! Загодя обсудить место схода! Или запамятовал где там Ворота Солнца?!
— Оставь его, видишь, сам затрудняется с чего начать. Пей Шаул, не спеши. Знаю, с хорошими вестями не бросился бы сюда, — Агриппа с тревогой смотрел на своего военачальника.
— Останься я там, подверг бы свою жизнь ещё большей опасности, — лицо и взгляд Шаула выражали смятение.
— Что ты имеешь в виду?! — неведомая сила заставила царя вскочить со своего места, — Что стряслось в городе? Неужто…?! О, Милосердный!
Мрачные предчувствия Александрийского мыслителя, уверявшего, что человеческое существо со дня сотворения разрывается между алчностью и отвращением, начали сбываться с угрожающей последовательностью. Впервые Агриппа услышал их много лет назад. Был месяц сиван, когда он по просьбе сестры супруги прибыл в Эрец-Исраэль для участия в празднике Шавуот. Многочисленные дела в Риме задержали его и не позволили им с Кипрой вовремя прибыть шестого числа к началу "праздничного собрания". В тот год паломниками переполнился святой Иерусалим, потому как многие евреи из дальней диаспоры не покинули город и после Песах, рассчитывая принять участие в празднике ацерет. Впереди всех ожидали ещё шесть дней торжественных жертвоприношений. Принесли в Храм плоды деревьев и два хлеба первого урожая и Агриппа с женой.
Праздничная трапеза состоялась во второй половине дня в иерусалимском дворце Ирода Антипы. Среди многочисленных приглашённых привлёк внимание пожилой худощавый человек, с особым проникновением толкующий строчки из книги Руфь. Судя по характеру произношения, было заметно, что и арамейский, на котором он читал, и иврит, с кем только что общался за столом, давались ему с заметным напряжением. Тем не менее речь его завораживала своим необычным ходом умозаключений, здравомыслием и глубокими знаниями еврейских традиций, а строение фраз выдавало в нём человека образованного и сведущего.
Неуверенного в собственных знаниях, на Агриппу способность важного гостя доступно выражать свои мысли произвели сильное впечатление. Чуть позднее он спросил о нём свою племянницу. Рассмеявшись, Саломея ответила, что это Филон Александрийский, происхождением из той же династии Ирода и хорошо известен среди Законоучителей Талмуда, а прибыл этнарх во главе большой группы александрийских паломников.
В течении оставшегося дня Агриппа изыскивал возможность поговорить с гостем, но осуществить задуманное представилось лишь на следующий день к вечеру. Изобретательная родственница, похоже, заранее поделилась с Филоном, отчего в прохладной свежести дворцового сада тот сам отыскал внука Ирода и подошёл к нему.
Памятуя о своеобразных затруднениях Филона, Агриппа предупредительно заговорил с ним на греческом. Подобная забота в значительной мере расположила этнарха к своему молодому собеседнику и завязался разговор, жадный и многогранный. Агриппе так многого хотелось узнать о "рассеянии" по миру значительной части евреев, точно предчувствовал своё будущее восхождение на царский престол и хотел лишний раз убедиться, что обитая в Антиохии и Дамаске, Пантикапее и бесчисленных городах Междуречья, евреи не теряют связь с Эрец-Исраэль.
Многое рассказал ему Филон о еврейской "диаспоре", в том числе и о её глубокой преданности иудейской вере. Но омрачена была беседа, когда коснулся рассказ о непростой жизни в Александрии. О препонах и кознях, чинимые римскими префектами и наместниками, о крайней завистливости греков, о порочности этого семени, смешавшими в душах своих нрав крокодила и змеи. Поведал в какое печальное раздумье погрузился каждый еврейский дом в ожидании грядущих бедствий, где общая печаль равнялась весом недавней радости…
— Не знаю о чём ты, — ускользающий взор Шаула был неотрывен от винного кувшина, — но все мои несчастья начались, как взошёл я на корабль, идущий к Фаросу, а на месте кормчего вновь повстречал Стратона. Признал меня, но мешкотный стал какой-то, новостями поделиться не спешил, единственно поведал, как неистовствовал Капитон о нашем давнем побеге, а затем и вовсе примолк, едва начал я расспрашивать о теперешних делах в Александрии. Да ты не хуже меня знаешь, как иногда удобней побеждать вином, от сикеры не то что краснословы, и пророки спотыкаются в суждениях своих. Но уж лучше бы он не вразумлял меня своей хмельной проповедью, нехорошо мне стало от неё. Припомнились тогда слова из книги, что прочла мне Кипра однажды:
— Ужас и яма и петля для тебя, житель земли! …побежавший от крика ужаса упадёт в яму и кто выйдет из ямы, попадёт в петлю…
Дрогнувшей рукой Шаул решительно дополнил свою чашу, криво усмехнулся:
— Приклоните ухо, и послушайте моего голоса…
То, что рассказывал дальше царский слуга без боли невозможно было внимать, горящий уголь событий обрушился на слушателей. Жестоко изгонялись александрийские евреи со своих кварталов, лишаясь в одночасье и крова, и имущества. Одни гонители свершали набеги на их дома, грабили и распределяли добро, точно воинскую добычу, другие же гнали их через весь город. А у Кивотской гавани теснили евреев по свалкам да кладбищам.
— Так поступает лишь неприятель на войне! Сгонять в geth безвинных людей?! [от халдейского - изоляция, отчего и произошло современное название "Гетто"] — не удержался, вскричал Марсий, — Что же префект?!
— Потворствует твой префект александрийской черни. Перво-наперво все дружно требовали пожертвовать евреями, убеждая, что лучшего подарка дому Августов и не найти. Уж чем удивить Стратона, лазящего по ближним и дальним водам, но и его поразила невиданная жестокость. И гнусность следом не замедлила явиться, лишились евреи своих доходов законных - землепашцы и моряки, торговцы и мастеровые, всем запретили кормиться от трудов своих и умирают они теперь от голода среди цветущих полей. Но Флакку и этого мало. Еврейских старейшин он приказал гнать следом по Канопской дороге, затем на stadium, что против храма Серапеум; кого в оковах, кого в ремнях и бить кнутами по голым телам, словно презренных преступников.
Протянул руку Агриппа, схватил тот же кувшин и лихорадочно допил остатки, неряшливо обливая пунцовой влагой ночную тунику. Поперхнулся, с отвращением сплюнул на пол:
— Что за гадость, ничего подобного прежде не пробовал! — прохрипел он внезапно осипшим голосом. Не поднимая глаз, спросил тихо — Так ты говоришь, всех тридцать восемь человек так забивали, вместе с кохеном?
— Откуда знаешь?! Да, стольких старейшин Капитон и набрал. Одних, кто постарше, посреди орхестра увечили, других на крестах… рассвета… заставляли мучиться, — проглатывая слова, Шаул с трудом договаривал фразы, после чего жалостливо взглянул на отпущенника.
Тот кивнул, торопливо вышел из комнаты, вскоре вернулся с толстобрюхим сосудом. Оба едва дождались, пока Марсий распечатает и разольёт по глубоким чашам пахучую сикеру. Сердобольный набатей заведомо решил поскорее избавить близких ему людей, да и себя от перечисления горьких подробностей, однако просчитался. Утёр губы упрямый Шаул и трезвым взглядом вновь уставился на Агриппу:
— Ты вершитель наш справедливого суда и потому выслушай слугу своего до горького дна. Дальнейшее меркнет с тем, что прежде видел я, как и к мёртвым сохраняется ненависть. Надругательство судьбы привело наш ковчег в иную гавань, в "Счастливое возвращение" вошли мы, а не в Большую и не в Малую. Спасибо Стратону, ещё в море предупредил своих товарищей, будто я один из них, они же и в одежды их облачили. К столбам подошли, вижу, с небольшого судна, что с моря явилось пораньше нас, хватают еврейских купцов вместе с их товарами и на берег тащат. Решил, ограбят и бросят. Так нет же, огонь разожгли из рулей да палубных досок, связали им руки за спины и в этом огоне сжигали их… — попридержал здесь коснеющий язык Шаул, приумолк.
— О Ха-Шем! Не истощилось ли милосердие Твоё?! Превращаешь моё Ты сердце в груду камней, словно крепость в развалины! Так продолжай же, не безмолвствуй, рыдай дальше о народе моём!
Страшные, разрушительные для души и слуха вещи говорил им Шаул. Согнанные, точно в тесном стойле, из-за скученности и духоты, голода и жажды умирали александрийские евреи и некому было над ними щита обнажить. Тех же, отважившихся бежать, ждали их близкие соседи, сноровистее стражников хватали. Насмерть камнями забрасывали, кольями и дубинками добивали, других же горящим хворостом забрасывали и погибали в чудовищных муках исраэли; скорее от дыма, чем от огня.
Не отворачиваясь, вперял свой взор, удерживал виденное в памяти бывший рыночный вор, как целыми семьями предавали огню. Никого не щадили, ни стариков, ни детей. Но и этого нелюдям было мало. Выжившим чудом, к лодыжкам верёвки привязывали и тащили так по городским улицам, и топтали одновременно. Над теми же, кто умер дикой смертью, глумились с не меньшей яростью, двигали трупы волоком, покуда кожа, мясо и сухожилия не истирались о мелкие камни, а все части, когда-то составлявшие единство, не отрывались друг от друга и тела не превращались в ничто, так что и предать земле стало бы нечего.
Вспомнил тут Шаул о царском поручении, бросился уговаривать Стратона, что желает быть всему удостоверителем и пройти с ним Канопской дорогой. Остальные же к кораблю с проклятиями убежали. Дошли до Ворот Солнца, осмотрелся, да людей немерено, не углядеть нужного знака. Тронулись было в сторону Дельты, где жило все александрийское иудейство, да Стратон к hippodromes тянет, что-то там затевалось. Разглядеть вблизи, что твориться у срединного преграждения мешало скопление народа. Протолкнулись кое-как, но лучше бы не делали этого. Еврейских девушек и женщин на грубо сколоченный помост в очередь затаскивали и, ровно в театре Диониса, страшным образом глумились над ними. Затем и остальные зрители превращались в палачей, к оставшимся жертвам требовали принести свинину и кормили ею несчастных.
Впервые за день не сдержался омертвевший от увиденного Шаул, насквозь свою ладонь прокусил, перешиб плотской болью душевную. В Восточную гавань возвращались через Еврейский квартал, Шаул настоял, до конца желавший увидеть всё своими глазами, да вышло не лучше. Распалившаяся чернь железом крушила еврейские молельни, срывала до последнего камня, поджигала в бешенстве, не думая о соседних постройках. Некоторые же синагоги безумствующие обходили стороной, но заглядывая внутрь, понимал Шаул причину подобной щедрости - в каждой водружён был знакомый обличьем идол. В самую же большую затаскивали бронзовую фигуру цезаря в виде возницы, правящего квадригой…
Вконец изнемог Шаул, поместил свою голову средь опустевших сосудов и заснул мгновенно, словно сам опорожнился до смерти.
— Ответь мне, Марсий, Предвечный судит народы и обличает племена, зачем же глухи они? — выдохнул жалобно, — Зачем поднимает народ на народ свои мечи?! Не куют на серпы свои копья?
Но отразились от стен лишь стенания Агриппы, да затерялись в многосплетениях галерей...
* * *
2000 - 2012 гг. Израиль - Канада