Тоннель был, а вот света в его конце я не заметил. Зато четко запомнил притяжение. Его можно было бы сравнить с пылесосом, только в отличие от него тянуло меня куда-то медленно и абсолютно бесшумно. Я, невесомый, парил по этому тоннелю в направлении невидимого пылесоса и противиться ему нечего было и пытаться.
О чем я думал? Да ни о чем, – я был в полной прострации и совершенно не представлял, что ждет меня впереди и куда в конце концов вынесет.
И вот уж чего никак не мог представить, притяжение закончилось возле Дианы. Она внезапно возникла в какой-то комнате в сиянии своей законченной красоты. Пожалуй, она была даже еще прекрасней, чем там, на земле. Матовая гладкая кожа без малейшей морщинки, точеные губы и нос, будто выполненные идеальным скульптором, никогда не совершающим ошибок, из самого совершенного материала. Черные волосы и ярко-карие, словно из драгоценных камней, глаза. А как она была одета! С каким тонким вкусом, как безупречно аккуратно, ни пылинки, ни складочки! Хотя… вспомнил: так она была одета в гробу.
В широко открытых глазах Дианы читалось разочарование.
- Что с тобой? – наконец, спросила она.
- А что? - не понял я.
– Посмотри в зеркало, – она слегка кивнула головой.
Только сейчас я заметил большое зеркало, расположенное справа от нее.
И, боже, что я в нем увидел! На меня смотрел то ли зомби, то ли голем из фильмов ужаса: землистое лицо с темными пятнами и синяками, откусанный нос, дырявые щеки, сквозь которые виднелись почерневшие еще при жизни редкие зубы, левый глаз, похоже, выклевали вороны, порванная в клочья рубаха, вся в крови, не скрывала полностью выеденного живота с обнажившимся позвоночником, ниже – практически голый скелет, который не могли прикрыть лохмотья от бывшего трико. Завершали портрет грязные разбитые ботинки с торчащими из щелей рваными носками, из которых в свою очередь выглядывали пальцы с давно нестрижеными черными ногтями.
Я не сразу нашел, что сказать в свое оправдание.
– Извини… совершенно не предполагал, что встречусь здесь с тобой, – начал я что-то лепетать. – Я распорядился, чтобы меня не хоронили. Зачем отнимать землю под могилу, ее и так не осталось? Я же эколог, зеленый, ты ведь знаешь... В смысле был им. А труп попросил вывезти в лес на корм животным. Чтобы польза была и от трупа. Ну, вот меня и обглодали.
– Как же ты не подумал о встрече со мной? – спросила Диана и в ее голосе мне послышалась знакомая по прежней жизни ирония.
– Ты всегда так ко мне относилась, что я не мог об этом подумать.
– Да, – Диана опустила глаза, – тогда я тебе не верила. А тут изменила свой взгляд. У тебя были серьезные намерения, теперь я в этом не сомневаюсь.
– Я не знал…
– Понимаю. Откуда ты мог знать.
– И потом, знаешь что еще? Нет, я все-таки мечтал о встрече с тобой, не мог не мечтать, ты во сне снилась. Но я попытался представить, возможно ли такое, и решил что нет, невозможно. Ведь ты можешь оказаться только в Раю. А в отношении себя такой уверенности не было.
– Ну, зачем же так! – не согласилась Диана.
– Да, да, себя-то я получше знаю. Во мне всякое намешано.
– Напраслину на себя возводишь. Но вообще-то это не Рай.
– Как не Рай? А что же? – удивился я.
– Сама не знаю, просто я здесь живу.
– Живешь? А с кем?
- Одна. Чего ты удивляешься? Я и на земле одна была. С матерью никакого взаимопонимания, одни упреки, сын последние годы совсем отдалился.
- И с такими поклонниками, как я, ничего общего, - добавил я.
- Да, это ты правильно подметил. Люди вообще одиноки, и умираем мы в одиночестве, и удары судьбы в одиночестве принимаем.
- Вот только когда удача откуда-то сваливается, а еще лучше — деньги, тут же находится столько друзей, что запомнить невозможно, - съязвил я.
Диана развела руками в знак согласия.
– И тебе не скучно здесь одной?
- Здесь не бывает скучно.
Слегка оправившись от неожиданной встречи, я осмотрелся. Комната Дианы была небольшой, с очень скромным убранством — ни обоев, ни люстр, ни малейшего намека на роскошь, минимум предметов. Стол, две скамейки и еще что-то из числа самого необходимого. Все было будто обыденным, но словно из другого вещества, не имеющего ни веса, ни запаха, ни других обычных свойств. У меня возникло странное ощущение, что подвергни сейчас этот стол или скамейку анализу, в них не обнаружат даже атомов и молекул.
- А вообще-то, - вспомнил я, - Ольга Яковлевна, твоя мама, очень сильно переживала из-за твоей смерти. Себя корила, что несправедлива была к тебе. У нее по-моему и рак из-за этого развился, от переживаний. Мне ее очень жалко. Несчастная она женщина. Ее, мне кажется, и не любил никто — ни дочь, ни внук, ни родственники, ни бывшие сослуживцы. Я понимаю, характер у нее был не подарок и педантизм раздражал русских разгильдяев. Но почему только об этом думали, а ее достоинств не замечали? Ведь у нее такие достоинства были, что поискать надо в других-то людях. Она на меня иногда тоже голос повышала, но я это переносил потому, что она была права — нашу генетическую расхлябанность с ее позиций терпеть очень сложно.
Диана слушала и молчала.
- Знаешь, о чем я страшно жалею? О том, что мне так ни разу и не удалось поговорить с ней по душам. Разговоры всегда были натянутыми. Такой я недушевный человек. Ей со мной тоже было как-то неловко, потому что кто я для вашей семьи? Никто. Единственное в чем пригодился — за вашими могилами ухаживал. Теперь они, поди, в упадок придут.
Диана вздохнула.
- И на ее могилу, представь себе, никто, кроме меня, не ходил. Это за девять-то лет. А твоя — вся в цветах. Все же Ольга Яковлевна такого не заслужила и я думал, тут вы живете вместе.
- Нет, как видишь. Но иногда встречаемся.
- Значит, тут как на земле — недопонимание, обида, раздражение и непрощение.
- Нет, тут не совсем так. Просто здесь лучше понимаешь свое одиночество. И, похоже, наши души не нуждаются в том, чтобы жить вместе. На земле от одиночества страдают, спиваются, руки на себя накладывают. А здесь это нормальное состояние.
- Я это еще на земле понял. И всю жизнь был одинок. Так что легко приспособлюсь к здешней жизни.
- А ты оказался умней, чем я думала, - неожиданно сказала Диана. - Не пойму только, зачем столько глупостей наделал?
- Крышу снесло. Временное помутнение рассудка.
- Ничего себе временное, целых восемь лет! А если б не умерла, поди, еще дольше продлилось.
- Прости, пожалуйста. Веришь, нет, сам в ужасе от своих поступков, как вспомню.
- Ладно, все прошло, что толку вспоминать. Все осталось там, здесь совсем другая жизнь.
- Но мне трудно себя простить. У меня не было никакого права претендовать на тебя. Это даже мои друзья говорили, которые были в курсе. Целях восемь лет тебя преследовал, нервы трепал. А какими письмами заваливал! Как-то перечитал, волосы дыбом встали. Как ты все это вытерпела?
- Перестань. Не надо себя унижать.
- Я и не унижаю. Всего лишь называю вещи своими именами.
- Мне неприятно это слышать. Смени пластинку.
- Как скажешь. Между прочим, Ольга Яковлевна тоже считала, что с женской точки зрения я, как мужчина, совершенно неинтересен. Хотя вслух ничего такого не говорила, на лице было написано.
- На этот счет можешь больше не переживать. Здесь нет ни мужчин, ни женщин, только одинокие души.
В этот момент я вновь ощутил притяжение невидимого пылесоса, он тянул меня в правую сторону. Диана каким-то образом догадалась об этом.
- Тебя кто-то зовет, – сказала она.
- Мы будем видеться?
- Будем. Иногда.
Я стал удаляться от нее и скоро предстал перед матерью. Она стояла в том видавшем виды сером халате, в котором я, не мудрствуя лукаво, ее похоронил, и казалась моложе. У нее была такая же аскетичная обстановка, только интерьерное решение отличалось.
– Сережа, что с тобой случилось? Ты попал в аварию?
– Да, нет, – попытался я ее успокоить. – Зверюшки обглодали, голодные
были.
– Как это могло случиться? Могилу что ли раскопали?
Я объяснил свои взгляды на использование трупа умершего человека.
– Все у тебя не как у людей, – повторила мать свое мнение, неоднократно
высказанное при жизни. - Ты в жизни был непутевым, и сюда непутевым пришел. Ну на кого ты похож, посмотри на себя! Ты много глупостей понаделал, но самую большую я сейчас вижу. Это кто ж тебя надоумил вот так себя похоронить?
- Забота о природе, мама. Ты представляешь, сколько места у нее отнимает кладбище, сколько животных лишает крова и жизни? Так вот я не хочу отнимать место ни у кого. А мяса сколько в земле почем зря гниет? Почему бы не накормить своим трупом несчастных зверушек?
- Но ведь по-христиански каждый должен быть предан земле. Ты же против Бога пошел!
- Знаешь, мама, я не могу жить по-написанному. Я сам думаю, что правильно, что нет.
- Ой, кто бы говорил! Это ты-то думаешь!
- Я о последних годах. Когда вас не стало, стал думать.
- Ну да, одному жить без головы не получится.
- Знаешь, последние годы я часто каялся, каким же все-таки негодным сыном был. С отцом не общался, к тебе относился пренебрежительно, как к низшему существу. Хотя в чем ты ниже? То что высшее образование в свое время не получила? Зато ты за всю жизнь никому плохого ничего не сделала. А что дало мне мое высшее образование?
Мать тяжело вздохнула.
- А вообще перед отцом ты гораздо больше виноват. Он тебе столько хорошего сделал, а ты даже ни разу в жизни с ним по человечески не поговорил. Ты и университет без него не смог бы закончить, поступить даже не смог. И работал бы всю жизнь дворником или сторожем. Отец был заслуженным деятелем, имел государственные награды, таким почетом пользовался, а ты к нему как к врагу относился. Ему даже домой идти не хотелось. Вот за что, спрашивается? Завидовал что ли?
- Не без этого, мама. Но не в одной зависти дело.
- Чему завидовал-то, таланту или известности?
- И тому, и другому. Но больше всего тому, как у него с людьми получалось общаться. И женщинам он нравился, извини, конечно. А я никогда, разве что каким-нибудь невзрачным простушкам. Да на кой черт они мне?
- Эх, как он из-за тебя расстраивался! Когда ты родился, он от счастья сиял, думал: сын, наследник, продолжатель рода. И вот какой наследник и продолжатель получился!
- Вышло, как в поговорке: «В семье не без урода».
- Поздно ты это понял, сынок, слишком поздно.
- Когда один остался. Да Диана еще помогла. А до того ничего такого в себе не замечал, порядочным себя считал.
- Но что об этом говорить, когда жизнь прожита. А кто это — Диана?
- Знакомая. Она меня отвергла и этим побудила задуматься о самом себе, что из себя представляю. Тут и ты вспомнилась, и отец. Диву себе давался — какой же я сволочь.
- Что-то я ее не припомню.
- А ты и не могла ее видеть. У нас и отношений никаких не было. Только познакомились, как вскоре она во мне разочаровалась и от ворот поворот.
- Ладно, не вини себя. Теперь уж ничего не исправишь.
- И это ужасно. Я же по-свински к тебе относился, мамой даже не называл. Все бабка, да старуха. Когда ты умерла, преспокойно поехал на барахолку торговать. Да ничего в тот день не продал – Бог-то все видит. А в тот день, когда тебя похоронили, бабу на ночь пригласил.
– Не терзайся, привыкай к новой жизни.
Я словно не услышал ее слов и продолжил:
- Особенно тяжело от сознания, что ты все мне простила. Я бы такое простить не смог. Ты ведь мне помогала отсюда, я это давно понял. Как-то очень уж легко у меня проблемы стали решаться. Тороплюсь - и тут же подъезжает нужный автобус. Деньги кончились и взять негде, а до пенсии целая неделя. Ни с того, ни с сего решил старые джинсы надеть, которые год не носил. Сунул руку в карман, - а там тысяча завалялась. И такие случаи чуть ли не каждый день происходили. Это ведь твоя работа, да, чья же еще?
- Кто ж о тебе еще позаботится? Ты ведь один-одинешенек жил и тяжело тебе приходилось. Я думать не думала, что ты на старости лет совсем один останешься.
Откуда-то появилась серая кошка и принялась тереться о кости моих ног.
- А это наша Мурка, – сказала мать. – Ты помнишь Мурку? Она теперь со мной живет.
– Помню. А почему ты с отцом не живешь?
- Разные мы слишком с ним люди. Нас и на земле, кроме долга перед семьей, ничто не объединяло.
- Но теперь-то осознали, что каждый был неправ?
- Осознали. Но живем по отдельности.
- Видитесь хотя бы?
- Видимся. Редко.
- Мне рассказывали, что тут люди друг в друге вообще не нуждаются.
- Да это правильно.
- Как же Мурка с тобой живет?
- Мурка — совсем другое дело. У животных душа отличается. Они лучше нас.
- Слушай, мама, – сказал я, вспомнив про Диану, – у тебя нет какой-нибудь одежды?
– Нет, конечно, откуда ей здесь быть!
– А может, ты мне что-нибудь сошьешь или свяжешь? Неудобно же так ходить.
– Сережа, о чем ты говоришь? Тут ничего такого не бывает. Ни тканей, ни ниток, ни иголок – ничего.
Тут я вновь ощутил притяжение.
- Мама, кажется меня кто-то зовет.
- Отец, наверное. Сходи, сходи, он за тебя переживал.
На этот раз притяжение принесло меня к какому-то колодцу.
- Привет! Заворачивай сюда! - махнул мне рукой из люка Анатолий Моисеев, знакомый писатель, умерший лет пятнадцать назад.
- Здорово! А чего это ты забрался в колодец?
Мы с трудом пожали друг другу руки. Для этого мне потребовалось встать на корячки и просунуть голову в люк.
- Пойдем куда-нибудь в другое место, - предложил я.
- Куда мы пойдем? Тут тебе нет ни ресторанов, ни саун, ни борделей. Я здесь живу.
- В колодце?! Но как-то тут неудобно и сыростью тянет.
- Что делать, брат? Я же самоубийца, таких здесь не жалуют. И потом, какие рестораны? Тут ерундой не занимаются. Здесь живут сутью.
- Кажется, я начинаю понимать здешнюю жизнь. Это как в монастыре, все сидят по кельям, все стали монахами.
- Типа того. И ты тоже теперь монах.
- Так мы так и будем беседовать?
- Спускайся лучше сюда. Ты делай как я: руками держись за край люка, потом спустись немного сюда и спиной упрись в одну стенку, ногами в противоположную.
Пришлось последовать его примеру. Так мы и разговаривали — Анатолий внизу, я над ним.
- Ты знаешь, я как очутился на этом свете, свой вес перестал ощущать. А в твоем колодце опять почувствовал.
- Это провинившимся так полагается. Тут у меня не Рай.
- А что это — Ад?
- Вряд ли. Это такой номер без удобств. Как в гостинице — бывают номера люкс, а бывают так себе. Раз я живу один, как все нормальные люди, значит тут не Ад. Ад — это место, где живут толпы, которые и на земле ничего не поняли, прожив жизнь, и здесь пребывают в полном душевном мраке. Если вдруг увидишь толпу мерзких рож, которые ворчат, ругаются, обвиняют друг дружку — ну в точности, как на земле, - можешь не сомневаться — это Ад и есть.
- Между прочим, один твой родственник меня твоим убийцей считает. Я же, получилось, орудие самоубийства тебе доставил.
- Он не прав.
- Как сказать. Водку-то, которой ты отправил себя на тот свет, ну, то есть сюда, я приволок. От этого никуда не денешься. И мать твоя предупреждала, чтоб не приносил водку.
- А-а, ты ведь не мог знать, что я задумал, не так ли?
- Ну.
- Ну, так и не бери в голову.
- А вот мне кажется, что своим необдуманным поступком я навеки с тобой связан. И никаким топором эту связь не разрубить.
- Так это и неплохо. Я писатель, ты писатель, делали одно дело.
- Извини, однако. Кто ты и кто я?
- А не скромничай, брат. Я ведь слежу за литературным процессом. И должен признать, что многое из написанного тобой за последние годы очень даже ничего. А с учетом возраста, так и вообще здорово. Таких великовозрастных писателей, что прибавили после шестидесяти, сразу и не припомнишь.
- Послушай, а как тебе удается следить за литературным процессом, сидя здесь, в колодце?
- Очень просто. Сюда все доходит. Все, что из себя что-то представляет. Эзотерики называют это эгрегором. Мы же с тобой в одном эгрегоре, вот я всю почту и получаю. У композиторов своя почта, у художников — своя. И главные читатели, между прочим, живут здесь, а не на земле.
- Да на земле читателей-то почти не осталось, писателей больше.
- И это мне знакомо. Напрасно вы там сокрушаетесь. Главные читатели и ценители живут здесь и все, что заслуживает внимания, пребудет в вечности.
- Ты меня успокоил.
- Ты тоже здесь не затеряешься. Свой кирпичик в общее здание ты внес и это главное. Говорю, как профессионал.
- Но я не сделал и десятой части задуманного.
- А ты думаешь я сделал?
- Н-да, никогда не предполагал, что услышу столь лестную оценку в грязном колодце.
Анатолий вдруг поперхнулся и стал отплевываться.
- Тьфу, что за дрянь с тебя сыпется? Похоже на собачье дерьмо.
- Это зверушки позабавились. Я же решил похоронить себя по зороастрийскому обычаю. Труп на земле лежал, в лесу, в открытом доступе. Ну, а там собаки, вороны, грызуны... Есть-то всем хочется.
- То-то, я смотрю, ты выглядишь, как-будто в мясорубке побывал. Решил, стало быть, бросить вызов Богу? Это я в тебе всегда ценил.
- Представляешь, я в таком виде перед Дианой, первой красавицей всей моей жизни, предстал. Вот стыдоба-то!
- Прими мои соболезнования.
- Мне и в голову не могло прийти, что она меня позовет. Между нами ведь ничего не было, на концерт только один раз сходили в самом начале знакомства. Да и то в компании, а не вдвоем.
- Женщины, брат, самые непредсказуемые существа во Вселенной. Поэтому, когда будешь умирать после следующего земного воплощения (если, конечно, это случится), облачись в смокинг и белые лайковые перчатки.
В этот момент снизу колодца поднялся густой пар с резким запахом канализации.
- Фу-у, как ты это терпишь?
- Привык. Я, между прочим, сомневаюсь что тебе достанется лучшее жилье. Ты же бросил вызов Богу, так что ничего хорошего не жди.
- Всего лишь о зверушках думал, о Боге и не вспомнил.
- А это неважно. Русские, как тонко подметили западные аналитики, все делают не подумав. За это всю жизнь и страдают. Горбатого могила исправит.
- Слушай, меня кто-то зовет. Ты почаще меня приглашай.
- Увидимся, не боись. Эх, обняться бы надо, да боюсь, на дно свалимся.
Отца я увидел издали. Он стоял широко улыбаясь, с распростертыми для объятий руками.
- Сын, ты вернулся! - крикнул он и из под его очков потекли слезы радости.
Это было так неожиданно, учитывая что прожив в одной квартире всю жизнь, мы почти не разговаривали, что я, не сознавая что делаю, бухнулся перед ним на колени.
- Вернулся, дорогой! - отец обнимал меня и гладил по голове. - А я-то думал: нет у меня сына. Оказалось, все-таки есть.
Он принялся целовать мои дырявые щеки.
- Папа, ты что, я же урод? - взмолился я.
- А, ерунда все! Главное, что ты вернулся.
- О чем ты? Как же я вернулся, если я умер?
- Ко мне ты вернулся, к нам, в семью, в жизнь! Ты же раньше чужой всем был. Семья сама по себе, ты сам по себе. Даже никогда не интересовался, кто чем живет. Для всех был чужой и для жизни тоже. Тебя как бы и не было вовсе.
- Это правда.
- Я знаешь как плакал, когда узнал, что Юрка, наш сосед, директором школы стал. Посредственный был мальчишка, родители простые рабочие, учился так себе. А мой собственный сын кое-как университет одолел, и ни с работой ничего не вышло, ни семьи не создал.
- Да, раздолбай я порядочный был.
- Во-от, главное что был. Но как ты жил после нашей смерти!.. Я очень за тебя рад. Ты как будто наверстать упущенное стремился.
- Так и есть.
- Эх, что б тебе раньше так! Ну да ничего, семью ты не опозорил. А ошибки... Ты думаешь, я их не совершал?
- Мне, папа, очень стыдно за свое поведение. Я твоих надежд не оправдал и род твой засушил.
- Я тебе все давно простил. Не переживай.
- А почему ты не делаешь замечание моему внешнему виду?
- А-а, я сразу и внимания не обратил. Неважно выглядишь, да. Но это не главное. Главное, что ты состоялся. Это здесь очень ценят. На земле не всегда, там больше о собственной шкуре принято думать, да о материальном благосостоянии. А здесь главное значение имеет, как ты прожил и что после себя оставил. Я тебя читаю, даже бывает перечитываю и скажу как профессионал: есть в твоем наследии кое-что, определенно есть.
- Спасибо, папа, твои слова дорогого стоят.
- А ты где поселился, сынок?
- Нигде. Я похоронный обряд нарушил. Может мне жилье и не полагается, бомжевать буду. Я и похож на бомжа.
- Так живи у меня! Мы же с тобой, можно сказать, одно дело делали, сынок, мой дорогой!