1.
В доме Самойловых ругались. Кричала Евдокия на дочь Катерину громким шёпотом, закрыв и зашторив все окна. Городок небольшой, и в нём, как в деревне – выйди ночью, покажи фигу, а утром соседи спросят: кому и за что. Вот и шептала она криком, раздирающим грудь от злости и душевной боли. Узнала, что Катерина, единственная дочь, нагуляла ребёночка и наотрез отказывается от аборта.
Евдокия, меньше думая о судьбе дочери, более всего боялась стыда перед соседями и их осуждения.
– Ой, не зря ведь Варька вчера так ехидно улыбалась, ой, не зря лыбилась, гадюка, когда я Катьку невестой назвала. Ой–ё–ё–ой, срам-то какой! Опозорила, паршивка! Кто ещё знает? Говори!
Она замахивалась на дочь, обзывая её самыми непотребными словами, и, причитая, заливалась слезами.
Катерина – здоровая деваха, сидела на родительской кровати и, глядя на икону Николая Угодника, молилась, как умела, не зная о чём. Ребёночка она совсем не хотела, но и согласиться на аборт, что предлагала мать тайком сделать в областном центре, не могла: «Живая ведь плоть из неё самой, разве можно её убить?» И плакала от безысходности вместе с матерью.
– От кого? – надрывалась, выспрашивая, мать.
Кавалеров у Кати было много, но от кого понесла – знала. Да какой толк было говорить, ежели у него самого трое по лавкам и жена – не приведи, Господи, ещё и прибить может.
Отец молчал и нервно курил в приоткрытую форточку. Настороженно озираясь, выбросил окурок: «Значит, слово моё такое: аборт делать запрещаю, нечего смертный грех на душу брать, но и позорить себя не позволю. Делай что хочешь, но замуж пойдёшь за Алёшку. Он по тебе с малолетства сохнет».
Катерина завыла по-бабьи, с надрывом: «Не люб он мне вовсе, некрасив, как дьячок блаженный. Не пойду!» Её даже стошнило, как сегодня утром, отчего мать и узнала о её беременности.
Евдокия согласно притихла, думая, как это ей самой такая умная мысль не пришла в голову.
– А ну как узнает, что обманом? – с испугом посмотрела на мужа.
– А вы, бабы, народ ушлый, придумаете чего-нибудь. Уж вам-то не знать, – Павел Ильич стукнул по столу кулаком, – и хватить орать. Катька давно из платья выпрыгивала, раньше надо было думать. А теперь спать, на работу завтра.
Грубо прогнал дочь из родительской спальни, что отделялась от общей комнаты занавеской, и, широко перекрестившись, лёг. Громко ворочался, вздыхая и приговаривая: «Ох, грехи наши тяжкие», и вскоре захрапел.
Любимая, единственная, да забалованная Катя с малолетства была своенравная, ленивая, к учёбе неспособная. Зато рукодельничать умела – равных не было. Но, повзрослев, остыла ко всем делам и, кроме кино, танцев да нарядов, интересов не имела. После школы отец устроил её диспетчером в автопарк, да всё переживал: «Ой, козу в огород пустили». А мать обрадовалась, надеясь, что дочка быстрее замуж выйдет.
Краше Катерины в округе невесты не было: яркая, рослая, дородная. Бёдра крутые, грудь высокая, упругая. Но в её ранней перезрелости было какое-то бесстыдство, что возбуждало греховные помыслы у мужчин всех возрастов и мастей. Каждый оглянется, встретив, да мечтательно облизнётся. А если вспыхнет взгляд её цыганских горящих глаз да покроются румянцем нежные щёчки, засмеётся, откинув голову, обнажая ровные белоснежные зубки, чудным, что колокольный перезвон, смехом – так и приворожит, лукавая. Остановится мужик, и делай с ним, что хочешь. Но на поверку было наоборот – это они делали с Катериной, что хотели, а ей по нраву была порочная блудливая любовь. Закипала кровь, и побеждали инстинкты.
И вот, краснея, под покровом ночи поучала теперь мать дочку женским хитростям, что слышала за свой век, как обмануть Алёшку – хотелось быстрее спровадить непутёвую под венец.
– А как узнает? – тревожилась Катерина и начинала плакать. – Не нравится он мне, хиленький, дохленький…
Мать, хоть и злилась, но, жалея, обняла и утешила:
– Ты замуж выйди, а дальше делай что хочешь. Пусть дитятко не будет нагулянным.
Погладила нежно живот дочери, и у самой на сердце потеплело.
– Алёшка хоть и неказист, да из рода крепкого, работящего и непьющий. А что телом худ, так были бы кости, зато жилистый… Поживёте, может и слюбитесь, в жизни по-всякому бывает…
Катя недовольно фыркнула.
2.
Каждую субботу в клубе показывали индийские фильмы, а затем до ночи молодёжь испытывала на прочность пол в танцевальном зале да вершила под музыку свои судьбы. Плясали азартно, влюблялись горячо, и страсти кипели не хуже, чем в кино.
Катерина в кинозале села за Алёшкой, и в тишине, обдавая горячим дыханием, шепнула ему на ушко, слегка прикусив: «Лёшенька, потанцуешь со мной сегодня». Лёшку, как кипятком облили, и спроси его, о чём был фильм, и не вспомнил бы. Не веря своему счастью, кружил в танце девушку, прижимал её горячее и слишком податливое тело и, судорожно сглатывая, шептал: «Пойдёшь ко мне?» Катя смеялась, зазывно глядя ему в глаза, и ещё крепче прижималась к худенькой, но крепкой груди парня.
Алексей с шестнадцати лет жил в родительском доме один. Как-то родители его поехали в область, а возвращаясь, попали в метель и решили сократить путь дорогой через замёрзшую реку. Что случилось с лошадью, что её напугало – неизвестно. Но она вдруг понесла поперёк реки, и все ушли под лёд вместе с санями, провалившись в полынью. Мальчишка остался один под присмотром старой глухой бабки. Не баловал.
Учился неплохо, дом содержал, ни одной птицы во дворе не погубил. Всё, что было в хозяйстве у родителей, сохранил. Везде успевал. После армии устроился в пожарную охрану и между дежурствами занимался чисткой выгребных ям в частных дворах. Битый ГАЗ-53, что не успел довести до дела отец, отремонтировал и переоборудовал под ассенизаторскую машину. Городок районного масштаба невелик, почти весь из частных дворов состоит. Канализация только на центральной улице. Посему услуга золотаря всегда востребованная, хорошо оплачиваемая, но уж больно непрестижная.
Катерина морщила носик, принюхиваясь, и заставляла себя изображать влюблённость и страсть. Алексей на подкашивающихся ногах, изнывая от желания, еле довёл Катю до своего дома. Прячась от соседей, девушка бойко прошмыгнула в избу. Не веря своему счастью, парень, любя, взлетал в трепетной страсти на небеса, и принял за истину её невинность.
– Как же так, Катенька, я и подумать не мог, – лепетал, шалея от блаженства.
– Вот так вот, Лёшенька, для тебя берегла.
– Завтра в загс пойдём.
– Конечно, пойдём, – щебетала хитрая девушка и шарила глазами по избе, присматриваясь, где ей теперь предстоит жить.
А в избе небедно, чисто. Да никаких свёкров и другой мужниной родни, и Катерина поняла, что отец нашёл для неё даже очень хороший выход. Здесь, в доме Алексея, она будет полноправной хозяйкой, и никто не запретит ей жить так, как она пожелает.
Было давно за полночь, когда засобиралась домой. От провожаний отказалась. Алексей уже успел надоесть. На улице тихо, темно и загадочно. Даже дворовые собаки попрятались и лишь кое-где перекликаются незлобным лаем. Изредка у какого-нибудь дома горит тусклый фонарь, в свете которого нелепые длинные тени слегка шевелятся под лёгким ветерком. Свежо и прохладно. Добежала быстро и, стараясь не шуметь, тихо проскользнула в дом. Мать с отцом не спали.
– Готовьтесь к свадьбе, – Катя, улыбаясь и зевая, на ходу снимала платье.
– Бесстыжая! – отец плюнул вслед.
Евдокия гордо покупала новый тюль и ткань на портьеры в дом Алексея. У них в районе было положено молодой жене войти в дом мужа, сменив все шторы на окнах. Скупала наборы посуды, постельного белья и другого приданого. Свадьбу единственной дочери решили сыграть пышно – не уронить честь семьи. Гостей пригласили много. Соседи удивлялись, недоумевая: какая причина и в чём же секрет столь неожиданного брака. Молодые вовсе и не встречались. То, что Алёшка тенью ходил за Катей ещё со школы, знали все, но никто даже не мог предположить, что
первая красавица в городе вдруг согласится выйти замуж за худосочного, невзрачного, тихого Алёшку, что действительно напоминал дьячка гладким безволосым лицом и жидкими пушистыми светлыми волосами на голове.
Свадьбу сыграли богатую, широкую, разудалую, соблюдая все традиции, и торжественно перевезли молодую жену в дом Алексея.
3.
Катерина вошла в дом настоящей хозяйкой. Мыла, красила, белила, переставляла мебель, и навела удивительную красоту и уют. Через некоторое время, спокойно слушая телевизор или радио, вязала и шила красивое приданое для ребёночка.
Лёшка, на фоне красавицы жены, беременность которой сделала её ещё краше, приодетый и ухоженный, уже не казался жалким плохеньким пареньком.
А через семь месяцев после свадьбы в семье появилась малышка весом в три с половиной килограмма. Рожать Катерина зачем-то поехала в областной роддом, и действительно привезла справку, что девочка родилась недоношенной. Соседи радостно выдохнули, разобравшись, наконец-то, в причине столь непонятного брака. И дружно подкалывали Алексея «недоношенной» замечательной девочкой с нормальным весом, намекая, что неожиданной свадьбой Катя прикрыла только свой грех.
– Вы, что Катерину мою не видели? Если бы доносила – килограммов пять родила, не меньше, – доказывал счастливый отец, и резко пресекал подобные разговоры. Он искренне верил, что девочка, которую назвали Ириной, была действительно недоношенной и была от него. Она и внешне походила на Лёшку – светленькая, ротик маленький, носик остренький. И своей непоколебимой уверенностью всё-таки сумел убедить всех. Девочка росла спокойно, без проблем. Катерина долго не кормила. Удивительным казалось, что в такой пышной груди молока-то и не было. Алексей в дочке души не чаял. Вставал ночами, варил каши, кормил и стирал поутру пелёнки.
А Катерина заскучала. Вновь завертелась у зеркала, опять стала где-то пропадать, забросила дом, ребёнка и как-то не вернулась вовсе… Рассказали, что сбежала с водителем-дальнобойщиком. Одному, работая, с ребёнком Алексею невмоготу было справляться. Выручала тёща. Прятала глаза, утирая слёзы, и помогала зятю во всём.
С первых дней Алексей понял, что совсем не люб молодой жене. Догадался, что похотливая и норовистая Катерина просто сбежала из-под родительского присмотра. Но любил её до остановки дыхания и всё прощал, чувствовал, что совсем ей не пара. Старался быть хорошим мужем и ещё лучшим отцом трепетно любимой дочурке. В городке посмеивались, злословили и крыли всякими словами его непутёвую гулящую жену.
Через год Катерина вернулась. Поздно ночью проскочила незаметно во двор, и Пират, дворовый пёс, радостным лаем известил о её возвращении. Лёшка глянул и обомлел: жена была на сносях. Живот огромный, уже опущенный. Лицо некрасивое, отёкшее, всё в пигментных пятнах. Виновато взглянула на мужа, Иринку и завыла, прося прощение.
Алексей сжалился и ни словом, ни взглядом не укорил. Через неделю родила двойню.
Мальчишки здоровые, крепкие, чернявые. И потекла жизнь в хлопотах и заботе. Катерина после родов ещё ярче расцвела. Опять переставляла мебель, красила, белила, клеила обои. Снова обшивала и обвязывала детвору да Алексея новой одеждой и очень красивыми тёплыми свитерами. Встречала мужа с работы горячими щами, котлетами и прочими яствами. Хозяйкой она была отменной, и готовила прекрасно. Была весела, разговорчива и подолгу вертелась у зеркала. Через год вышла на работу, и снова стала задерживаться. Вскоре все узнали об очередной её беременности.
Алёшка, честная душа, обрадовался и надеялся, что следующий малец будет его. Но от кого он был, и сама Катерина не смогла бы ответить. Родился мальчонка худенький, слабенький, плаксивый. Самым трудным оказался. Не понос, так золотуха, и покоя с ним не было. Но выходили. К годику как-то выровнялся, вытянулся и рос на удивление смешливым и говорливым. Алексею, чтобы прокормить такую ораву, приходилось много выкладываться. Но для него работа не была трудом. Везде поспевал.
Родительский дом становился тесным, так за лето успел новый поднять. Высокий с широкими окнами и мансардой. Сам он загорел, возмужал, даже стал казаться выше ростом. Катерина же, напротив, подурнела, раздобрела и лицом, и телом, но по-прежнему наводила красоту у зеркала, и задерживалась с работы. И в очередной раз снова не вернулась домой…
4.
Постаревшая тёща, как могла, помогала с детьми. Всячески ругала и осуждала дочь, но всё-таки, как-то укорила и зятя: «Что же ты за муж такой негодный, что от тебя жена бегает?», а тесть, как даст ей по спине: «Ты, дура старая, должна зятю в ножки кланяться, что растит он твоих приблудных внуков и заботится, как о родных».
И поклонился Лёшке: «Ты прости, Алексей Михайлович, что такую гадину вырастили, да тебе подсунули. Век за тебя молиться буду и на этом, и на том свете». Заплакал старик, долго говорил про старость, что стоит у них на пороге, и немощи, что не дают силы быть добрым помощником многодетному семейству, но обещал пособничать до конца своих дней.
– Не гадина она, отец, горячая да дурная, что кобыла необъезженная. Побегает и вернётся, – Алексей обнял старика. Что он мог сказать? Что любит Катерину до замирания сердца? И дети её такие же родные и ему? Как он мог сказать о своей любви, если слов ещё таких не придумали, если любовь его к Кате была его жизнью. Не умел он говорить, да и некогда было.
С тех пор стали величать Катины родители зятя только по имени и отчеству. И в городе народ подхватил, перестали посмеиваться. Больше не звали «Лёшка-золотарь».
Только – Алексей Михайлович. Но Алексею не до слухов и разговоров. Четверо детей, да Катины старики на руках. Как ему одному удавалось со всем справляться, никто не понимал. Но и дом достроил, и дети росли хорошие, ухоженные. Накормлены и одеты не хуже других. В чужих семьях жёны стали Алексея в пример своим мужьям ставить.
Катя, конечно же, вернулась, и вновь с животом. Четвёртый пацан вскоре родился. В большой семье, чем больше детей, тем легче справляться с ними. Как говорят, старшие «хороводят» младших. Хороводила всех Ирочка. Не по годам взрослая, рассудительная, помогала отцу по дому, да присматривала за братьями. А мальчишки, только научившись ходить, уже стояли рядом с отцом и подавали гвозди, молотки и прочее во всех мужских делах. В больших семьях тунеядцем вырасти трудно.
Алексей ни одним плохим словом не обмолвился детям про мать. Ни одной ссоры они не услышали. Но с женой поговорил серьёзно.
– Ты, уж, определись, Катерина, как жить собираешься. Дети подрастают, и негоже им слушать грязные разговоры про тебя. Ты – или в дом, или – из дома, но назад больше не пущу, – взял подушку, одеяло и перешёл спать на диван.
Катерина притихла. Видела, что Лёшка уже давно не наивный влюблённый юноша. Льстило её сердцу, что мужа в городе уважают, нравился достаток в семье. Вместо любви к мужу, росло уважение. Чувствовала себя с ним надёжно, уверенно и защищённой. Старалась быть хорошей матерью. Жарила, парила, пекла, стирала, убирала, копалась в огороде. Но блудливая плоть не давала покоя, и, покачивая пышными бёдрами и зазывно играя глазами, отдавалась чужим мужьям без любви и других чувств, только удовлетворяя обоюдное животное желание. И опять она ждала ребёнка.
– Лёшенька, что делать? Прости меня, дуру, прости потаскуху! Как скажешь, так и будет! – она валялась у него в ногах, обливалась слезами, в очередной раз искренне раскаиваясь. Она грешила и винилась всегда от всей души, признавала свою порочность, осуждала саму себя, но пагубная страсть была сильнее её: «Не могу я быть другой, такая уж я, проклятая. И ребёночка убить не могу, живой ведь».
Алексей долго молчал, и больше для вида. Его любовь к гулящей жене тоже была ему неподвластна.
– Где пять, там и шесть, он ни в чём не виноват, – кивнул на живот.
И на радость детям, перешёл ночевать в спальню к жене. Чтобы перед ними прикрыть её грех. Это мы предполагаем, что они несмышлёные и ничего не замечают, а дети видят больше и чувствуют значительно глубже, чем мы думаем. В воскресный день, не дав родителям проснуться, прибежали, счастливые, в спальню, и устроили в постели «кучу-мала». Тут же все обнимались и целовались, и счастье улыбнулось в доме.
Евдокия к старости набожной стала, и, видя, что в семье дочки хоть мало-мальски что-то стало налаживаться, приставала к ним: «Обвенчайтесь». Верила, что поможет, да всему своё время.
Алексей, как-то разговорился с местным приходским священником, и поведал ему свои переживания и сомнения.
– Вера и верность от одного корня, а семья – создание Божье, вот и обязаны мы хранить семью, как храним веру Господу. Молись и верь, и Господь поможет вам. Претерпевший же до конца, спасётся, – ответил батюшка и ещё долго много полезного говорил. Вот и стал Алексей тайно про себя молиться.
5.
Носила последнего ребёночка Катя тяжело. Несколько раз в больницу клали на сохранение. Поднималось давление, вспухли вены на ногах. Ждали и боялись. Даже мальчишки притихли. Понимали, что маме плохо. И роды протекали сложно. Сделали кесарево сечение, достали маленькую, как Дюймовочку, девочку, и наказали завязывать с беременностями – проблем слишком много.
Вернулась домой притихшая. Всё время чувствовала усталость и недомогание. Благо, Иринка на подхвате была, и малышка, её Настенькой назвали, спокойная, улыбчивая.
А тут беда новая приключилась. У Кати в груди обнаружили опухоль. Разволновался Алексей, испугался! Повёз жену в область. И как гром средь ясного неба: рак. Положили в онкологию. Удалили некогда красивую и пышную грудь Катерины, грудь, которой она так гордилась. Алексей ночевать оставался в больнице. Всем помогал, лежали ведь тяжелобольные: кому чай приготовит, кому в магазин сбегает, постель поправит, посуду помоет.
«И где только таких мужей находят?» – завидовали соседки по палате. Катя улыбалась, а горячая волна стыда заливала краской не только лицо, но и тело.
У всех больных на тумбочке стоит иконка Божией Матери «Всецарица», и каждая молит Пресвятую о помощи.
Мы, как правило, не ценим жизнь, а случается подойти к краю, начинаем судорожно за неё цепляться. Вот и приходят в беде все как один, к Богу. И Катерина слёзно молилась, раскаиваясь в своих грехах. Она не искала себе оправдания. Всю жизнь, не думая, делала, что хотела. И только здесь, в больнице, где витала смерть – смерть мучительная, долгая – терзали её тяжёлые осмысления прошлой жизни.
Просыпалась в слезах, иногда с криком. И выздоравливать не получалось. Приглашённый мужем священник говорил об исповеди, но Катя смущалась. Краснея, отворачивалась и боялась, что услышат соседки по палате.
– А ты тихо, на ушко, не передо мной исповедь держишь, перед Богом. Ему подробности не нужны, Он и так твою жизнь до каждого вздоха знает, главное, чтобы ты от чистоты сердца, осознанно раскаивалась, – наставлял её батюшка, добрейшая душа. И вдруг Катерина залилась слезами, обняла священника за плечи и торопливо, всхлипывая, что-то зашептала, зашептала… Затем откинулась на подушку и замерла.
Причастили больную, и она впервые крепко и надолго уснула.
Алексей, пока вёз священника домой, со слезами благодарил его, помощь всякую предлагал, да и не заметил, как разоткровенничался и рассказал всю свою жизнь: как родителей потерял, бабку старую схоронил, как детей один поднимал, как жену гулящую любит, и всё ей прощает…
Батюшка только вздыхал да головой кивал.
– Терпением вашим спасайте души ваши, – выходя из машины, сказал, – теперь назад не повернёшь, надобно потерпеть. Терпи, и получишь милость Божью.
А что тут ещё скажешь? Алексей и терпел. Думать времени не было. Спал максимум четыре часа в сутки. Катя домой пришла похудевшая, платочком прикрывала лысую голову после химиотерапии. Постепенно она включалась в домашние дела. Помощница Иринка была на подхвате, да и мальчишки от неё не отставали. Разрабатывая руку, села вышивать. Врач не особо одобрил, а Катя упоение находила в работе. Вышивала она теперь иконы и носила в церковь освящать, а ещё птичек да церковные пейзажи.
– Повенчайтесь, – умоляла Евдокия. И уговорила-таки.
Пришли в храм нарядные, торжественные.
Алексей возмужал. Он был из породы тех мужчин, что расцветают к зрелости и становятся к старости благообразными стариками. Катя похудевшая, с короткой стрижкой отросших, рано поседевших, жёстких волос, прикрытых ажурной белоснежной накидкой, была особенно хороша. Глаза глубокие, тёмные, бледность лица оттеняла яркие губы. Высокая, стройная.
– Ишь, Мария Египетская объявилась! Из распутства в святство, – судачили недобрые соседи, с завистью посматривая на большое дружное семейство. Ещё бы, кто мог похвастаться такой всепрощающей любовью мужа к себе. Болтали, осуждая, забывая: «Кто из вас без греха, первый брось на неё камень…»
6.
Жизнь бежала, как скорый поезд по рельсам, минуя годы и события, как станции. Похороны родителей. Первый выпускной, второй…
Дети подрастали. Все как один, трудолюбивые, послушные. И все разномастные.
«Близнецы – в мать, старшая Иринка – вся в отца, а остальные, как говорится, в заезжего молодца», – судачили в городе.
Катерина из болезни выкарабкалась. Работала, хлопотала по дому, в огороде. На зимние заготовки закатывала банки с соленьями и вареньями. И ничем уже их семья не отличалась от других. Разве что многодетной была, и венчанной.
Стала невеститься старшая, да и мальчишки от неё не отставали. Уходили в армию, и у каждого невеста была.
Да только вот как-то не складывалась судьба у Ирочки. Парням нравилась скромная светленькая девушка, а замуж не звали. Уж всех парней женили, Настеньку замуж отдали. Внуки один за другим появляются, а Иринка всё дома сидит. Мать с отцом переживают! А Алексей втихаря от жены Богу молится, чтобы не прекращался род его, вымаливает дочке жениха. Ведь верит, что она его дочь, она одна из всех его кровь и плоть. Любил-то он всех одинаково, но, когда смотрел на нежную, изящную, большеглазую, с пышными кудрями дочку, особое тепло разливалось в его сердце. «Моя», – думал и гордость переполняла…
Приближалась зима. Подмораживало. В доме тихо гудел котёл. Под ногами кошка играла с котятами. Под светлым абажуром Катя через толстые увеличительные очки вышивала очередную икону. Алексей чинил туфли, сидя в углу комнаты на низкой скамеечке. Работал телевизор, и доносилась музыка из радио на кухне. Уютно, спокойно.
Иринка закрылась в комнате. Думали, что сидит с книгой, которые читала взахлёб, а Катерина вдруг услышала плач.
Тихо вошла, плотно закрыв за собой дверь. Тронула осторожно за плечо: «Что с тобой? Что случилось?» Дочка резко повернулась, обняла мать и ещё сильнее заплакала: «Беременная я».
– Эка невидаль, – Катерина прижала дочь к себе, пряча слёзы, – не ты первая, не ты последняя.
А у самой сердце, испугавшись, подпрыгнуло: «Вот ведь, как больно судьба-то бьёт», – и заревела пуще дочери, вспомнив свою первую беременность, расчётливый лживый брак с нелюбимым, но удивительно чистым душой Алёшкой. «Вырастим, доченька, ты, главное, не реви…», – а сама завывала от страха и стыда, что расплачивается Иринка за её грехи.
Отец стоял в дверях и, вытирая счастливые слёзы, благодарил Господа, что тот услышал его молитвы, и продлится теперь род Алексея Михайловича. Глупо улыбаясь, всё приговаривал: «Ну, хватит, хватит ручьями заливаться. Дело-то радостное – человек родится!» Он был счастлив в своём неведении, ибо верно сказано: «Кто умножает познания, умножает скорбь».
Он смотрел на своих самых любимых женщин на свете, и сердце его наполнялось теплом, миром и любовью.
Любовью, которая «долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит…» Любовью, которую называют венцом всех добродетелей.
На Троицу Иринка родила сына. Здоровый богатырь на свет появился, светленький и с лицом чисто в деда Алексея. Огромная толпа родственников прыгала под окнами роддома, что-то радостно кричала, размахивая руками, а молодая мать смотрела вдаль, где в сторонке за деревьями стоял, переминаясь с ноги на ногу, с виноватым видом парень. Она несмело помахала ему рукой …
* Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла, гл. 13.
https://www.litres.ru/ludmila-kolbasova/pamyat-serdca/
https://ridero.ru/books/pamyat_serdca_3/
31.01.2019