1.
За окном мело и завывало. Столбик термометра настойчиво опускался всё ниже и ниже.
В доме слегка гудел газовый котёл, снежные вихры с силой ударяли в окно и, кружась, улетали дальше, да скрипел фонарь у дома, отбрасывая причудливые игры света на стены. В комнате тепло, тихо, уютно. В такую погоду спать и радоваться обволакивающему комфорту. Но сон не шёл. Воспоминания, калейдоскопом вырывая из тайников памяти не лучшие моменты её жизни, беспокоили и не давали возможности уснуть.
– Опять «весёлые картинки» начались, – усмехаясь, вслух проговорила Мария и, накинув на плечи тёплый халат, встала.
Заварив чай, удобно устроилась в большом мягком кресле и взяла в руки вязание.
Почему вдруг к старости, из самых потаённых глубин памяти, неожиданно всплывают ясными видениями события прошлой жизни и, терзая, мучая, причиняют душевную боль? Почему именно тогда, когда, как кажется, можно умиротворённо доживать свой век, нынешнее благополучие приносит противоречивые унылые сомнения и беспокойства?
Может, старение, воздействуя на душу, ещё не открыло ей тайны внутренней жизни, и земное материальное крепко держит?
Ведь ей до боли не хочется отдавать этот дом. Даже единственной дочери и внукам.
Чувства стыда, раскаяния, и жажда обладания боролись в ней, причиняя мучительные душевные страдания.
– Не жила хорошо, и не надо было начинать, – горько вздохнула.
***
Мария родилась в многодетной семье через несколько лет после окончания войны. В доме и так было «семеро по лавкам», когда мать нечаянно зачала. Узнав, расстроилась, скрыла от мужа, и пыталась «скинуть по-народному» – не получилось. К врачу постеснялась идти: на пятом десятке, отдав замуж дочь, забеременела! И страстно не хотела этого ребёнка. Но девочка родилась в срок, легко и без всяких осложнений.
Отец, почёсывая затылок, одной, оставшейся после страшной войны, рукой, глядя на дочку, горестно вздыхал: «Хоть бы напоследок сына родила – опорой был бы в старости. Одних девок настреляла, что с этой-то делать будем?»
– Ничего, Господь всё устроит, – безразлично прикладывая ребёнка к полной груди, мать пыталась вспомнить, как же могла случиться эта никому не нужная беременность и, не вспомнив, добавляла, – Раз Господь дал, значит, тому и быть.
– И в кого такая дылда уродилась? – недовольно качал головой отец, – ещё вымахает, как верста коломенская, и замуж не отдашь.
– Была бы шея, хомут найдётся, – матери тоже не очень нравилась длинная нескладная малышка.
Девочка и вправду родилась ростом пятьдесят восемь сантиметров. И привязалось к ней «Дылда» с первых дней. Назвали «Дылду» Марией.
Девочка росла спокойная, послушная, исполнительная, хлопот матери особых не доставляла. Как бы понимала, что не вовремя на свет появилась, не ко двору пришлась, и ходила, оглядываясь. А ростом всегда была выше всех соседских девчонок. Стеснялась, сутулилась, смотрела как-то исподлобья. Не скажешь, что некрасивая, да и красавицей уж никак не назовёшь. Самая обычная, если бы не высокий рост. Парни сторонились. В селе все женихи, как на подбор, ниже Марии. Уехала бы куда глаза глядят, да мать не на кого оставить.
Всех старших девок в семье замуж разобрали, ушёл отец в мир иной, и осталась Мария с матерью вдвоём в большом осиротевшем доме.
Мать уже редко вставала. Всё больше лежала на печи да скрипучим громким голосом отдавала команды. Почти оглохла к старости, вот и кричала. До сих пор, бывает,
Мария иногда просыпается ранним-ранним утром от громкого крика матери: «Машка, Дылда, вставай, корову доить пора». Мария в такие дни поутру сразу в церковь бежит мать с отцом поминать. А тогда вставала, доила, загоняла в стадо и крутилась целый день, безрадостно проживая свои молодые годы.
Как-то из района приехала старшая сестра. Посмотрела на безотрадную жизнь младшей, охала да жалела, и пообещала замуж пристроить. Мария повеселела, стала на себя в зеркало засматриваться. Сельские ребята внимания на неё не обращали, да и ей никто не глянулся. Все какие-то низкорослые, несерьёзные, и пьющих среди них много. Кто поумнее, те на учёбу в город подались, а потом ещё далече: на стройки, фабрики, заводы. Съездила она в город, к парикмахеру сходила. Обстригла косу длинную толстую. Густые жёсткие волосы кудряшками сами улеглись в весёлую озорную причёску и сделали Марию моложе, да и как будто, роста поубавили.
Спинку распрямила, повеселела. Платье новое купила. Ждала, волновалась. Приехали неожиданно. Мария дверь открыла и обомлела. Мать с печи выглянула и, заплакав, перекрестилась. Так стало жалко ей «последыша».
Жених роста низкого, в теле широкий какой-то, да нерусский. Глаза чёрные цепкие, обрамлённые длинными, как у девицы, ресницами. А главное – старый. Смотрел оценивающе на высокую статную Марию: кость широкая, крепкая, грудь высокая, бёдра крутые, руки крупные работящие. Довольно цыкнул, заулыбался. Подарки достал.
– Ты не смотри, что стар. Не такой уж он и старик, всего-то сорок, с небольшим, годков. Мужик не бедный, хваткий да работящий, – уговаривала сестра.
– Так он до подмышек мне только, люди смеяться будут.
– Посмеются да забудут. Не за наших же пьющих сосунков выходить и таскать их всю жизнь на своей шее. Спасибо ещё скажешь. Но сестра условие поставила: как только
Мария выходит замуж, то сразу от родительского дома отказывается в её пользу.
Семья у сестры большая, муж непутёвый, нормального жилья нет. Свой интерес имела.
Мафуз, привезённый жених для Марии, был вдовцом. Умерла его Айгуль при родах вместе с ребёночком. Двое взрослых сыновей его насторожено встретили новую русскую жену отца, но при строгом воспитании, ослушаться не осмелились и приняли молча. Послушная, работящая Мария полюбилась горячему мусульманину. Нравились ему высокие русские женщины. Обнимал и смотрел восхищённо на неё снизу вверх своими чёрными жгучими глазами.
– МашАллах, хорошо, – и ещё крепче прижимал.
Хорошо было и Марии. Постепенно привыкла она к Мафузу, а когда понесла от него, то и вовсе, показалось, полюбила. Девочку родила. Красивую! Статью в мать, чертами лица в отца, только жгучая нервная южная красота разбавилась покоем и светом матери. После родов и Мария расцвела. И Мафуза как подменили. Ревностью, до кулаков, стал изводить стареющий муж молодую жену. В безумстве решил увезти семью к себе на родину. Неласково приняли русскую женщину, и нелюбовь окружила её со всех сторон. Работала по дому с рассвета до темна. Чужая речь и нравы, чужая вера и традиции.
Годы пролетали незаметно. Отметила свои сорок лет. Дочка Амина, как цветок, красива! Самая завидная невеста во всей округе. Отец жениха нашёл. Выгодного, на его взгляд, одного из лучших, но Амине выбор отца не по нраву был.
И закружились беды вихрем, сворачиваясь в ком неразрешимых проблем. Амина сбежала с русским парнем в столицу республики. Мафуз весь свой гнев излил на Марию. Недоглядела, не уберегла! Позор на семью навлекла! Бил, пока его удар не хватил. А время нехорошее пришло, стояли в календаре девяностые годы. Русских притесняли, выгоняли из квартир, бесчинствовала толпа.
Отдала Мария все ценности и сбережения беременной дочери: «Беги в Россию, пока не убили. Родня позор не простит».
– Мама, поехали с нами, – слёзно умоляла Амина.
– Не могу, дочка, отец ведь болен.
– Сколько горя он тебе принёс, сколько ты сил положила на родню его! Слова доброго не услышала!
– Была и счастлива. Муж он мой. Не могу, – благословила ненаглядную свою единственную кровиночку, и осталась одна вдали от родных мест – с парализованным мужем в чужой неприветливой семье в смутное жестокое время. Не роптала, не гневалась. Она вообще, как-то спокойно, без надрыва и лишних эмоций всегда жила, по совести.
Дом у Мафуза большой, с зимними и летними комнатами. С лицевой стороны богатая, с резной колонной, айван-галерея. Закрытый зелёный двор. Хороший дом, дорогой, ещё родители его строили.
Держала Мария за руку безумного, с разрушенным мозгом мужа и, грешным делом, ждала его смерти. А он смотрел на неё детским взглядом глубоких чёрных глаз, и из них текли слёзы.
– Может, и понимает, что? – думала жалея.
Ждали его кончины и многочисленные сёстры, племянники: делили меж собой родительский дом. Долго ждали – Мария хорошо смотрела за мужем. А дождавшись, обмыли, завернули в саван и отнесли на кладбище до заката солнца. Марию не пустили, она ислам не приняла. И сразу после смерти Мафуза отношение к ней резко изменилось. Не будет ей здесь жизни, она это сразу поняла. И, пока многочисленная родня читала поминальные молитвы да смиренно принимала тазият , собрала вдова свои вещи и незаметно вышла из дома. Вышла навсегда.
2.
В тесной двухкомнатной квартирке, полученной по программе переселения, Амина с мужем Олегом гостеприимно встретили Марию. Поселили в крошечной комнатке с двумя внучатами. На ночь раскладушку ставила, а днём и прилечь не на что было.
Оформилась в миграционной службе, поставили её на очередь получения жилья. Радовалась бы любой комнатке, лишь бы отдельно. Пошла подъезды мыть. Убирала чаще по вечерам, чтоб не мешать своим присутствием семье дочери. А днём готовила и убирала дома, присматривала за внуками.
Как-то встала ночью по нужде и, тихо проходя мимо комнаты Амины с Олегом, услышала раздражённый голос зятя: «Я понимаю, но мне надоело. В своём доме я в трусах не могу пройти. Она ещё эту квартиру может лет десять ждать».
Амина возражала, защищая мать. Когда с лаской, когда с гневным напором, но Олег своё недовольство всё громче и громче высказывал. Мария не осуждала, понимала, что загостилась. Ещё ей всегда казалось, что она со своим высоким ростом уж слишком много места в квартире занимает. Всплакнула, и занялась поиском работы с проживанием.
Переселенцы дружной стайкой держались, помогали, поддерживали друг друга, как могли. Хоть и на родную землю они вернулись, но за годы долгого отсутствия стали чужими. Тем более, в такие лихие годы. Потеряв страну, люди не жили – выживали, и мало кому было дело до каких-то… понаехавших…
Устроилась в круглосуточное кафе посудомойкой и уборщицей одновременно, с разрешением проживать в маленькой подсобной комнатке без окон. Хозяин кафе, бывший земляк Мафуза, проникся сочувствием к Марии, и не только привёл комнату в порядок, но и обставил её всем необходимым. Даже коврик на стену повесил. Кормил бесплатно и сытно, тем более что Мария работала на совесть.
Жизнь тихонько стала налаживаться. Полюбился городок на Волге, появились знакомые. В редкие выходные в гости к дочке ходила. Внучатам подарки дарила. Зять встречал вежливо и приветливо. А ещё Мария познакомилась с Иваном. Он работал экспедитором, привозил продукты в кафе. Высокий, крепкий, белокурый, прямо под стать Марии. Добродушный, улыбчивый, пошутить любил. Тоже из переселенцев. Семью и родных потерял в войне. Одинокий, как перст. Жалела его Мария, видела и сердцем чуяла, что за весёлой бравадой он скрывает раненую больную душу. Много они про жизнь говорили, попивая чай в коморке Марии. Как полюбила – и не заметила. Нечаянно как-то любовь пришла, неслышными шагами вошла в сердце и заполнила собой всю жизнь Марии. Легко ей вдруг стало, всё вокруг яркими красками радости заиграло.
Засыпала как девчонка, с улыбкой, с нею и просыпалась. Доставлять ему радость, заботиться о нём, видеть его, было для неё наивысшим счастьем. Счастьем, что подарило Марии смысл жизни и веру. Веру в счастливое будущее. Она похорошела, помолодела. При встрече с Иваном краснела, опускала глаза, и только пышная высокая грудь трепетно вздымалась.
Она стеснялась своего чувства – как-никак сорок шестой годок идёт, но ничего с собой поделать не могла.
– Иван-да-Марья, – шутили повара и официантки, – когда же честным пирком, да за свадебку?
Сошлись без свадьбы и пира. И в свои сорок шесть лет Мария наконец-то узнала, каким бывает настоящее женское счастье. Его не опишешь словами. Оно в дыхании, во взгляде, в прикосновении. Оно в ощущениях, свободе и в покое. Оно во всём, начиная от самых мелочей, лишь только утром ты открываешь глаза.
Через несколько лет, получив по однокомнатной квартире, решили узаконить свои отношения. В день своего пятидесятилетия расписались с Иваном и обвенчались.
Удачно сумели обменять свои квартиры на одну трёхкомнатную, и тут же совершили ещё один обмен: свою большую квартиру отдали дочке. Мальчишки подросли, и тесной стала для них маленькая двушка, а Марии с Иваном она была в самый раз. С какой радостью, с каким энтузиазмом все они занимались переселением, ремонтами, обустройством! Были несказанно счастливы и веселы. Мария создала такое уютное гнёздышко в бывшей квартире дочери, что выходить из неё не хотелось. Во всём они видели радость, и обыденность каждого дня была для них счастьем. Вечерами, удобно устроившись в новых мягких креслах, не играли – сражались в нарды. Азартно, серьёзно! Марии равных не было. Научили сёстры Мафуза. Иван проигрывать не любил, сердился. А после, под мягким светом алого абажура, пили чай и вспоминали, смеясь, свои сражения. Иногда в кино ходили. Два раза на море с внуками съездили. Каждый день в радость, каждый день неповторимый. Какое же это было счастливое время! Да только вот счастье имеет свойство заканчиваться. Такое вот оно непостоянное.
Беда подкралась незаметно, вероломно, вмиг разрушив всё, и наполнилась душа миллионами осколков разбитого счастья. Страх не парализовал её, нет – он, напротив, побуждал к действию, но резал по живому, в ужасе, надежду. Кровь стыла в жилых, отказывалась верить и металась Мария в поисках спасения.
Операция на почках Ивана не давала гарантии жизни, а без операции его дни, как сказал врач, сочтены. Она бегала от одного врача к другому, показывая анамнез, и вопросительно вглядывалась в глаза докторов, но все были единогласны: шансов почти нет.
Когда назвали сумму операции, сердце ёкнуло в груди и, казалось, остановилось. Нет и не было у них таких денег никогда, и взять их было неоткуда.
– Понимаете, – врач смотрел ей в глаза, прямо и честно обрисовывая ситуацию, – операция даёт совсем небольшой шанс на благополучный исход. Вам надо смириться.
– Нет! – кричала душа Марии, – Нет. Он должен жить!
– Нет, будем делать всё, что положено, я найду деньги, – твёрдо ответила доктору.
Побежала в отделение социальной помощи. Плакала, рассказывая. Ей сочувствовали. Помощь, которая могла быть оказана исчислялась суммой в… полторы тысячи рублей. «Таков порядок, - ответили ей, - будете писать заявление?»
В ответ махнула рукой. Затаилась в страхе душа, сердце затихло, лишь мысль билась в голове: «Где взять деньги?» Пока добиралась домой, решение продать квартиру созрело в ней окончательно.
– Главное, чтобы он выжил, – говорила Амине.
– А если не выживет? Ты же на улице останешься!
– А смогу ли я жить, если буду знать, что не всё сделала?
Амина и Олег с ней не спорили, но глаза отводили в сторону. Не согласны были, жалели квартиру, но Амина уже знала характер своей матери. Знала, что не бросит в беде и дойдёт до последней черты.
Покупателей Мария нашла быстро, операцию оплатила. Иван её не перенёс, умер на операционном столе…
Наученная прошлым опытом, жить к дочке не пошла, да и, если честно, не позвали бы. Чувствовала это Мария, и не поставила Амину в неудобное положение, самостоятельно и быстро решив вопрос своего проживания. Работники социальной службы дали ей рекомендации на работу санитаркой в психоневрологический интернат. Работникам там полагалась комната.
Туда и поехала. В душе пустота, сердце, казалось, высохло...
3.
Поехала, да непосильной оказалась работа для стареющей Марии. Вроде и привыкла она к тяжёлому физическому труду, да, видно силы тоже имеют предел. Едва справлялась, но, как всегда, крепилась, старалась и не жаловалась. Интернат располагался на окраине небольшого районного городка в живописном сосновом бору. Собрали в него больных и немощных, стариков и малых детей. Все страдающие хроническими психическими заболеваниями, с выраженными проявлениями умственной отсталости. Марии досталось самое трудное, самое неприятное отделение лежачих больных. Желающих выполнять эту работу было мало. Как ни старалась Мария добросовестно ухаживать за своими подопечными, запах мочи въедался в их тела, постели, мебель, стены. Марии казалось, что и сама она пропахла мочой, пролежнями, лекарствами. Этот запах не оставлял её ни днём, ни ночью. Даже прогуливаясь в хвойном лесу, она ощущала, что запах человеческих испражнений не оставлял её, и не давал насладиться насыщенным горько-смолянистым прохладным воздухом.
Было тяжело и ворочать больных. Болезни суставов искривили пальцы её рук и вызывали, особенно ночами, нестерпимые страдания. Болели и ноги, ныла поясница. Она даже стала чуть ниже ростом, но, как-то, одна больная, не в своём уме старуха, увидев её, закричала: «Дылда! Дылда!»
И следующей ночью, в своей комнатке, больше напоминающей больничную палату, в промежутках беспокойного сна, увидела в коротком сновидении мать.
– Дылда, Машка, яблоки собери, – вдруг отчётливо услышала её голос и проснулась.
И до утра проворочалась, не смогла уснуть, всё думала, о чём это мать хотела ей сказать? Следующий день был выходным для Марии, и она поехала в город. Первым делом зашла в церковь, помянуть усопших. Сняла в сберкассе пенсию, которую копила на всякий случай. В интернате кормили, койка была. На что ей ещё было тратиться? Две пенсии по конвертам разложила для внуков. Взрослые уже. Старший вообще жениться надумал. Увидела себя в отражении витрин и застеснялась: нескладная, неухоженная. Сходила в парикмахерскую – покрасила и подстригла волосы. Купила новое платье и тут же надела его. И, прикупив гостинцы, поехала к дочке.
Амина, старея, не теряла своей былой красоты, и Мария, видя её, радовалась, гордилась, что такую красавицу родила. С благодарностью и Мафуза вспоминала.
– Устаю, дочка, – неожиданно для себя стала жаловаться, – с трудом по утрам встаю. Всё тело болит, словно битое.
– А я тебя, мама, предупреждала, не стоило квартиру продавать.
– Так, как же это не стоило? А что бы ты на моём месте сделала?
– Я бы в первую очередь, о детях подумала. Жизнь с каждым годом всё тяжелее и тяжелее, внук вот-вот появится, а тут ещё ты – без жилья… Твой альтруизм, по жизни, граничит с психическим расстройством.
Дочь разгорячилась, высказывая, как видно, давно наболевшее в ней:
– Я вообще тебя не понимаю, мама, как можно было выйти замуж за отца? Ни образование не получила, никакой специальности, ничего не умея, разве, что корову доить, мыть, убирать да стирать. В чём и погрязла на всю жизнь. Непутёво ты свою жизнь построила. Непутёво.
Мария молчала, а в голове кружились воспоминания: «Машка, дылда, вставай, корову пора доить». Что она видела в девичестве? Глубокую бедность, тяжёлый деревенский труд, нищий колхоз в захудалой деревне, отца инвалида, да старость родителей… Она их молодыми-то и не знала.
– Поговорили, – с грустью вспоминала встречу с дочкой Мария, подъезжая к интернату…
– Ну вот, и дома, – глубоко вдохнула сосновый воздух и присела на лавочку у проходной.
Вышел пожилой охранник.
– Что, Мария, идти дальше не хочется? Не представляю, как ты тут сутками можешь находиться?
– А мне некуда больше идти. Это, получается, мой дом и есть. Альтруистка я, а, значит, тоже психически больная, – горько усмехнулась и, совсем неожиданно, расплакалась.
С немолодым охранником она дружила давно. Как увидел её, измученную и одинокую, в этом убогом учреждении на столь нелёгкой неблагодарной работе, от всей души пожалел. Не по годам ноша ей была. Не по силам. «Вот как судьбинушка закрутила», – подумал он. Жена его передавала для Марии гостинцы разные. Приятно, не чувствовала себя совсем уж брошенной, но так было горько, что Амина ни разу не приехала. Не посмотрела, как мать живёт. Видно, крепко она обиделась, что ушла из семьи квартира.
– Ну да ладно, – старалась не роптать Мария, – жизнь всех рассудит, никого не пожалеет.
На дочку старалась не обижаться, больше на себя, что где-то упустила, что-то недодала ей, но боль в сердце имела. Неизбывную, тягучую… Текло время, сменялись зимы вёснами…
Как-то охранник пригласил её в гости. «Дело, – сказал, – есть».
С радостью согласилась и поехала. За угощениями, жена его Наталья, полненькая, говорливая женщина, рассказывала историю, что случилась нынче с соседом – старым уже человеком, ветераном войны, орденоносцем, который доживал свой век в полном одиночестве.
– Сам себя обслуживает, но уже с трудом, вот и навязываются к нему ловкие да хитрые. Начальница социальной службы собственной персоной в гости заявилась, видать на усадьбу глаз положила. Хваткая тётка, наглая. Никто ей в округе не доверяет. Вот и порешили мы старика женить, чтобы закончил он свои денёчки в родном доме, а женщине, что будет ухаживать за ним – его дом останется. Обоюдный интерес. Мы ему кандидатуру в жёны долго подбирали и лучше тебя не нашли. Соглашайся, Мария. Дед весёлый, честное слово, скучно не будет. Ну а к труду ты привыкшая. Ежели, что, то одного ворочать или десяток, как ты сейчас? Что легче?
Мария долго не раздумывала, более удачного выхода для себя и представить не могла. Стесняясь, но с интересом поехала на смотрины к ветерану войны Ивану Трофимовичу.
4.
Чем ближе подъезжали, тем сильнее билось сердце и ярче от стыда горели щёки.
– Что ж это я по жизни такая непутёвая? – думала Мария с горечью, – Что в молодости, что в старости сватают меня, как корову. Что Амина скажет?
Подъехали. Вышла, оглянулась. Усадьба ветерана скрывалась за высоким забором, утопая в зелени старого яблоневого сада. Земля была усыпана крепкими растрескавшимися от удара плодами сочных яблок, аромат которых, смешиваясь с запахом тления гниющей падалицы, наполнял сад пряным сладким благоуханием.
Воробьиная стая пряталась в листве и, суматошно весело чирикая, устроила невероятный шум-гам. Марии показалось, что всё это она уже где-то видела. Может быть во сне, а может в прошлой жизни, но сердце, оттаивая, возрадовалось, и жизнь вновь заиграла яркими радостными красками.
Из дома на крыльцо вышел статный старик и пошутил:
– Дожил до удивительного, стал товаром. У вас, значит, купец, а я, значит, товар, – и засмеялся. Внимательно посмотрел на Марию, – заходите, гости дорогие, будем чай пить, да разговоры вести.
На большой светлой застеклённой веранде пили вкусный чай со смородиновым листом, и вели спокойную беседу обо всём, что приходило в голову. Главный разговор ожидал своей очереди.
– Ну, что ж, – вставая, серьёзно сказал Иван Трофимович, – ты, Мария, вижу, женщина порядочная. Простая и бесхитростная. Взгляд у тебя честный, открытый. Вижу, что нелёгкую жизнь прожила, руки то какие натруженные. Дом у меня хороший, добротный, просторный. Будешь хозяйкой, да и мне поможешь дожить. А там, как Господь управит. Теперь слово за тобой.
Мария только кивнула в знак согласия, и, как не старалась скрыть слёзы, всё-таки расплакалась.
Решение остаться в доме хозяйкой возникло сразу, как только увидела яблоневый сад. Красота его, аромат пленили, и как знак, вспомнился сон, где мать просила собрать яблоки.
Переехала быстро, с радостью рассчитавшись с тяжёлой неприятной работой. Жизнь на пенсии, в большом доме совместно с весёлым балагуром-стариком, приняла за большое незаслуженное счастье. И от души старалась облегчить Ивану Трофимовичу немощные годы глубокой старости.
– Ловкая, вы, однако, дамочка, – съязвила работница загса, когда выдавала паспорта с отметкой о браке.
– Ой, и взаправду, ловкая, – засмеялась, ничуть не обидевшись, Мария.
Хороша она была в тот день. Иван Трофимович денег дал и попросил Амину нарядить мать.
– Красивая ты, Мария, женщина, – восхищался он, глядя на неё, – статью прямо королева. Жаль, раньше тебя не встретил.
– Дылда, – смущаясь и смеясь, возразила Мария.
– Какой же глупец тебе это сказал?
Амина, разглядывая усадьбу, шепнула матери: «Как же тебе всё-таки, по жизни везёт! Из любой ситуации выкручиваешься».
– Так я не выкручиваюсь, дочка, напротив, всегда безропотно иду за судьбой.
Амина от души постаралась сделать мать красивой на последней её свадьбе. Провела по салонам, костюм купила дорогущий, ладный. За большим столом в доме собрались гости.
– Ну, – поднял бокал Иван Трофимович, – похоже, что последнюю свою мину я успешно обезвредил, – намекнул на директрису социальной службы, – да ещё и награду получил.
С теплом и благодарностью посмотрел на Марию.
Не согласись она выйти за него замуж, кто знает, где бы мог он сейчас оказаться. Настойчивой была директриса. Праздновали не свадьбу, за столом собрались близкие и родные, и радовались успешному разрешению неприятной ситуации. А Мария отмечала для себя начало новой жизни и верила, что последний её отрезок будет для неё самым счастливым.
Долго сидели гости, наслаждаясь добрым общением, весёлыми и грустными воспоминаниями.
Началась новая жизнь у Марии. Сразу занялась она благоустройством усадьбы. Первым делом воду в дом провела. Решила вопрос с канализацией. Приводила в порядок сад. Сажала огород. Откуда только силы брались, и сама не понимала.
Ивана Трофимовича по больницам водила. Капельницы научилась ставить. Строгую диету соблюдала, одним словом, берегла его, как могла. А летние вечера коротали они в долгих разговорах за самоваром в плетёной беседке, обвитой виноградом.
– Слышу, часто говорят, что жизнь свою надо строить, а я просто жила. Вот непутёво всё и сложилось, – отхлёбывая чай, рассуждала Мария.
– Судьба такая. А что просто жила, так это хорошо, – отвечал Иван Трофимович, – где просто, там ангелов со сто, где нет простоты, там одна пустота, говорят. А какую бы ты жизнь себе хотела?
– Не знаю, но уж точно не мечтала я всю жизнь полы мыть да чужие горшки выносить. Каюсь, просила у Господа другой доли.
– Так Господь нам даёт не то, что мы хотим и просим, а то, что нам полезно. Может ты своей жизнью кого-то направляешь, кому-то помогаешь, кого-то спасаешь. Мы ведь все друг с дружкой связаны. Ты со мной, я с тобой. С нами Амина, Олег, внуки, правнуки. И сколько ещё людей вокруг. А что полы мыла? Так их тоже кому-то мыть надо.
Старик надолго замолчал. Вечер тихий, тёплый. Любила Мария такие посиделки в саду. Безмятежно отдыхала она душой и телом.
– Судьба у всех разная, – продолжил свою мысль старик, – разве можно сосчитать все тропинки на земле, всю истоптанную обувь? Так и судеб людских не счесть. У каждого своя. Ты, Мария, шла своим путём, в своих туфлях, и свой крест несла. Несла безропотно и спокойно, – старик заулыбался, приосанился и добавил, – вот и привалило тебе счастье в моём лице.
И он весело расхохотался. Любой разговор смехом заканчивал. Весёлый был, балагуром слыл и, несмотря на немощь, им и остался.
– Ты, как всегда, прав, Иван Трофимович, да только Амина всю жизнь меня стесняется. Не говорит об этом, но я чувствую.
– Строптивая она, нетерпеливая. Переживаю, что умру – выживет она тебя из этого дома. Пообещай мне, что не уйдёшь, доживёшь здесь свой век.
Мария грустно вздохнула: прав был Иван Трофимович. Сама часто замечала во взгляде дочки завистливый взгляд на дом, и в речах её слышала досаду и роптание.
– И сюда не зови, не стоит жить вместе. Не получится у вас, – старик задумался, затем махнул рукой, – я тебе наказ дал, а поступай, как знаешь.
Ночью долго ворочалась, уснуть не могла. Частое раздражение Амины при общении с ней беспокоило. Мария пыталась понять её, старалась меньше поучать, советы давать. Никогда не просила помощи и жалела вечно занятую внуками дочь. Но сердцем чувствовала какую-то недоговорённость, недовольство. Вроде, как и любит, но постоянно раздражается, обижается, словно упрекает мать в чём-то, и Мария винилась, переживала и всегда старалась угодить.
За занавеской на своей постели вздыхал Иван Трофимович. Ему тоже не спалось.
– Что не спишь? – заволновалась.
– Думы спать не дают, может, чайку?
И вновь они пили чай с вареньем из яблок, и журчала ручейком добрая беседа. Марии уже за семьдесят, Трофимовичу слегка за девяносто. Хорошо она смотрела за ветераном. Долго прожили вместе. Стал он ей другом, братом, отцом. Мария каждый вечер Бога благодарила. А то, что в хлопотах по уходу за старым человеком, так она всегда счастье находила в труде и заботе. По-другому не умела. Жить ради кого-то, для близких и нуждающихся вошло в привычку.
Осенью, в ненастный дождливый день, ушёл из жизни Иван Трофимович. Мария сидела рядом и, как когда-то у Мафуза, держала в своих крупных сильных ладонях сухую сморщенную руку старика и чувствовала холод, которым смерть окутывала его.
5.
Одиночество в опустевшем доме, который стал ей родным, переживала тяжело. Днём в хлопотах некогда было думать, а вот вечерних разговоров с Трофимовичем не хватало.
Не давали спать и постоянные жалобы Амины на ставшую тесной для них квартиру. И заботу о матери, которой, как считала дочь, трудно и страшно одной в большом доме, считала неискренней.
– Я люблю этот дом и чувствую его своим. Мне нигде не было так спокойно и надёжно, – оправдывалась Мария.
Но покой и сон она потеряла и, успокаивая себя, вязала никому не нужные свитера для внуков и правнуков своими скрюченными от вечного труда пальцами. Амина недовольно ворчала: «Мама, такое сейчас никто не носит!»
Обиделась, бросила и долго плела себе замысловатым узором огромную тёплую шаль…
***
Кукушка из старинных часов-ходиков прокуковала шесть раз.
– Ну, пора и вставать, – Мария отложила вязание и, кряхтя да охая, с трудом разогнула затёкшее, от длительного сидения в кресле, тело. Вышла на крыльцо.
Ночная вьюга стихла. В чистых белоснежных сугробах стояли яблони в высоких снежных шапках и бахроме на ветках. Изредка в лунном свете, переливаясь серебром, медленно осыпалась снежная пыльца. На чистом высоком небе ещё перемигиваются, в напряжённом от мороза воздухе, звёзды. Сказка наяву. Мороз крепкий, жёсткий, пощипывает лицо, и ноздри слипаются при дыхании. Мария вдохнула полной грудью, набираясь сил и энергии, и с удовольствием начала разбрасывать снег, прочищая тропинки к калитке, сараю. В доме напротив скрипнула дверь.
– Доброе утро, Мария, не спится? – тоже уже давно немолодая соседка с лопатой в руках спускалась по ступенькам крыльца.
Поговорили о погоде, ценах, здоровье, и день полностью вступил в свои права. Где-то слышался лай собак, рычали, разогреваясь, моторы автомобилей. Под ногами ранних прохожих сильно и упруго скрипел снег. Бежала, бросаясь снежками, в школу детвора.
Мария, в тёплой кухне, с удовольствием пила чай и смотрела, как медленно и величаво приходит рассвет зимнего утра. Снег искрился и переливался холодным золотистым блеском под лучами восходящего зимнего солнца. Морозный воздух чист и прозрачен. В доме уютно гудит котёл. Кошка, лениво помахивая хвостом, греет на нём свои косточки и внимательно следит за хозяйкой. Мерно тикают ходики. В кастрюле под белым льняным полотенцем, поднимается тесто. Сегодня почтальон принесёт пенсию. Как всегда, задержится поболтать и полакомиться пирогами с чайком. Затем, после школы, забегут погодки правнуки. День получения пенсии они не пропускают.
А пока надо прибрать в доме, сварить обед, чтобы вкусно накормить мальчишек. После ужина, как обычно, зайдёт поиграть в нарды Петровна с соседней улицы. И будут они коротать длинные зимние вечера, бросая кости и двигая шашки по доске, спокойно вспоминать прожитые годы.
Жизнь продолжается... А вопрос с домом, что не даёт покоя дочке Амине, разрешит время, разрешит судьба, от которой, как известно, не уйдёшь и не спрячешься.
https://ridero.ru/books/pamyat_serdca_3/
https://www.litres.ru/ludmila-kolbasova/pamyat-serdca/
_____________________________________________
* Та’зи;я, в исламе, соболезнование семье и близким умершего человека.
26.11.2018