Ген неверности

               

                Не с ненавистью судите, а с любовью.

                Ф. Н. Плевако


Глава 1. Борис и Вера. Молодость

Cемья Лернеров жила в большой квартире в доходном доме Лихутина, что на углу Зубовского бульвара и Пречистенки.  Тогда (шёл 1912 год) москвичи ещё могли наслаждаться прогулками по зелёным бульварам: Зубовскому и Смоленскому. Эти бульвары были уничтожены позже, в тридцатые годы, чтобы дать место потоку машин по Садовому кольцу. Шестилетний  Боря любил смотреть в окно, выходящее на Пречистенку.  Со стула он залезал на широкий подоконник и наблюдал за конками, слушал шум трамваев, к которому с трудом привыкала их семья. Но прилипал лбом к окну и по другой причине: в новом и красивом доме напротив (дом Кунина) тоже на третьем этаже жила девочка-ровесница, с которой они часто встречались взглядами и надолго застывали, неотрывно смотря друг на друга. Это было их секретом от взрослых, который, конечно же, раскрылся.  Боря нередко заходил с няней в кондитерскую  на углу дома, где жила девочка, надеясь встретить там свою «визави». Так когда-то, шутя, окрестила соседку его мама и напомнила ему, что по-французски слово значит «напротив, лицом к лицу». Французский в семье учили все дети. Позже он узнал, что девочка – Ирина Уварова, дочь профессора Московского университета. Оказалось, что Лернеры и Уваровы были знакомы. Уже повзрослевшие Ира и Боря стали приятелями. Заходили друг к другу в гости, слушали музыку, обменивались книгами.  Ире понравилось имя Визави – оригинальное, на французский лад. Она позволила Боре так её называть. Взрослели, но продолжали  как заворожённые смотреть друг на друга в окно через Пречистенку. Игра такая, а может, зарождавшееся, ещё не ведомое им обоим чувство. Визави какое-то время училась на Высших литературных курсах, а Боря – на медицинском в университете. Ирина вышла замуж за философа Игоря Шварца. В страшные тридцатые годы их с мужем арестовали и сослали, кажется. Но подробностей в семье Лернеров не знали. С тех пор окончательно потерялся след Визави – девочки напротив. Детский взгляд на Пречистенку с третьего этажа углового дома, словно кино, навсегда зафиксировал в памяти спешащих пешеходов, конки, прицепившихся сзади вагона мальчишек и городской шум первой четверти двадцатого века. Почему именно это vis-;-vis так ярко запечатлелось и осталось в памяти навек? Пристально вглядываться в жизнь за окном, чтобы потом прокручивать эти кадры пречистенского (или чистого-пречистого?) истока жизни, оживлять магию не проявленных, затаившихся чувств?  И узнавать себя в таком же, смотрящем в окно, человеке. Как в зеркале.

В университете Борис особо увлёкся изучением нервных болезней, был на хорошем счету у своих именитых учителей: Г.И.Россолимо и Е.К.Сеппа.  Позже Борис Григорьевич часто рассказывал о наставниках-корифеях отечественной невропатологии, цитировал их. Он гордился своим образованием, очень любил университет и желал от всей души, чтобы его родной факультет, затем преобразованный в Московский медицинский институт,  имел такие же традиции. Его же самого влекла по-настоящему только практическая работа врача, никак не преподавательская. К науке он имел склонность, но на предложение защитить диссертацию ответил отказом, рвался к практике. И правильно. В тридцатые годы врачу с такой фамилией вряд ли суждено было сделать успешную карьеру. Пожалуй,  его выбор быть земским врачом (Боре нравилось так себя называть) оказался разумным и принёс ему настоящую радость. Он хотел работать в провинции, не стремился к благополучной и лёгкой жизни.

По распределению Борис был направлен врачом в больницу под Курском. Как и многие в те годы, жил в крайне стеснённых условиях, но не роптал.  Да и вообще никогда не обращал внимания на бытовую и материальную сторону жизни, довольствовался самым необходимым, даже малым. Это тот самый редкий тип учёного, который настолько погружён в профессию, что всё остальное не представляет для него интереса.  В отечественных фильмах любили снимать такие типажи. Хоть образы были колоритными, но не всегда верилось, что они пришли из реальной жизни. Борис Григорьевич слыл именно таким редким типом. К тому же, разносторонне образованным. В музыку влюблён страстно. Единственно, чего ему по-настоящему не хватало в далёкой от столицы жизни, – консерватории и филармонии. Филармонию в Курске открыли уже после его отъезда в Москву.

К работе в провинции относился с энтузиазмом, ему было всё интересно, он накапливал опыт и не стремился попасть обратно в родную Москву. Это отличало его от коллег, делавших всё возможное и невозможное для успешной карьеры и желательно в столице. Перед Борисом всегда были достойные примеры знаменитых, по-настоящему  благородных врачей и врачей-писателей: Пирогов, Павлов, Чехов, Вересаев, Булгаков... Приятели подшучивали над ним: «Никакой ты не еврей, Борька! Так евреи не живут. Надо уметь устраивать свою жизнь. Ты просто чудаковатый типаж из литературы, фантазёр, хотя и сидит в тебе гениальный доктор».

Он был артистичным, его любили приглашать  на дружеские посиделки. Наивный, с милыми причудами,  всегда  выделялся на фоне серости. Славился добрым юмором  и при этом оставался застенчивым. Все друзья-приятели знали, что Борька бесконечно добр, бескорыстен и доверчив – это особенности его натуры, они с ним навсегда. Медицина – любовь и смысл его жизни, лечение людей – святое, потому негоже брать с пациентов деньги.  Даже после того, как окончил курс акупунктуры (это была первая группа наших специалистов, учившихся у врачей-китайцев в конце тридцатых) и впоследствии применял успешно метод иглоукалывания, он всегда категорически отказывался получать какое бы то ни было вознаграждение от пациентов. Кстати, другие врачи хорошо на этом зарабатывали. И  ещё он был рассеянным, что нередко давало повод для шуток. Слыл оригиналом:  знал множество цитат на латыни и мог петь арии из опер. Вёл себя нередко странно: на улице был настолько погружён в себя, что при встрече не узнавал своих коллег, иногда в гардеробе надевал по ошибке чужое пальто. При всём при этом был внимателен и точен в работе и помнил всех своих пациентов и их анамнезы. Настоящая  врачебная интуиция помогала ему ставить безошибочные диагнозы, что приносило ему славу там, где он работал. За ним в быту нужен был присмотр: он не обращал внимания на одежду, внешнему виду не придавал значения, мыслями находился в решении профессиональных проблем, писал статьи, а несколько открытых им новых способов лечения неврологических болезней сделали его известным в кругу узких специалистов.  Жениться не собирался вообще. Но в Курске встретил работавшую в том же районе по распределению после Тимирязевской академии Веру Ивановну Богоявленскую, неожиданно для себя влюбился, женился и боготворил её всю жизнь. Нашёл в Верочке сочетание редких черт, которые не найти в других: одарённую, глубокую личность, порядочную и невероятно добрую. Друзья совсем не ожидали от него женитьбы, даже подшучивали, сомневались, что тот отважится хотя бы на поцелуй. Одной из его странностей была излишняя стеснительность с женщинами.  Вера была интересной, мимо не пройдёшь, заметишь: яркие зелёные глаза, светлые волосы, высокая с красивой фигурой. К тому же обаятельна. Что она-то нашла в этом странноватом, совсем не практичном докторе? А она знала, что: светлую душу, умного и честного человека, на которого можно положиться и с которым никогда не будет скучно. Веру и Борю объединяло их происхождение. Оба выросли в интеллигентных семьях и уже поэтому были изгоями в сталинские годы. Он – еврей, она – судя по фамилии, «поповского» происхождения, к тому же, «из бывших». И то и другое было по тем временам плохо. У них были общие интересы, они могли и без слов понимать друг друга. Старались окружать себя такими же, коих, конечно, было не много.

Молодые специалисты, Вера и Боря, проработали три года в Курской области, жили бедно, неудобно, но вспоминали потом об этом периоде весело: много трудностей бывало, но и забавного происходило немало.  Они всегда делились друг с другом делами по работе, нуждались в обоюдной поддержке, понимании.  Почти год они жили раздельно, работая в разных местах, и только последние полгода Борису удалось перевестись в больницу ближе к Вере, тогда и сняли крошечную комнату. Из Курска ездили к родным в Москву, но по столице не скучали, работа каждому из них нравилась. А когда уже вернулись в Москву, то поселились в старом трёхэтажном доме по соседству с новой церковью на площади у Белорусского вокзала. Там в коммуналке жила Верина тётушка, сумевшая прописать у себя молодых, а  кто-то из жильцов потом сдал им комнату. Родительская квартира Богоявленских в Малом Гнездниковском была очень уж маленькой.  Там жила овдовевшая мама и сестра Веры – Людмила, недавно вышедшая замуж. Вера и Боря приняли радушное приглашение Анны Леонтьевны. Тётушка в молодости была артисткой. Приобщала  племянниц к театру с ранних лет. Сёстры посмотрели все спектакли театра Корша, Малого. Мила пошла по стопам Анны Леонтьевны. Училась в Театральных мастерских при Малом театре (Театральное училище им. М.С. Щепкина). Потом так и осталась служить в Малом. 

В Москве Вера и Борис  устроились на работу и могли оплачивать своё жильё. В роскошную квартиру  Лернеров на Зубовском – углу Пречистенки Боря и Вера никогда не ходили с тех пор, как в один из приездов из Курска сын представил родителям свою невесту перед тем, как с ней расписаться. И дело было вот в чём.

Отец Бориса Григорий Вениаминович Лернер был крупным промышленником. Богатейшим.  Будучи дальновидным, он вовремя отдал свой капитал новой власти, умело проявив к ней лояльность, и был спасён от верной гибели. Даже квартиру оставили семье надолго, их не уплотнили. Брат отца, Илья Вениаминович, был из той же породы: быстро сдружился с новой властью, получал от неё привилегии  и позже сумел проникнуть в высокие сферы. Взбалмошный и резкий по характеру Григорий Вениаминович  недолюбливал младшего сына Борю и проявлял свои чувства открыто, при этом специально демонстрировал любовь к Розе и Володе, всячески балуя их.  Мать, Белла Иосифовна, добрая, душевная, обожала всех своих детей. Но всегда защищала и старалась больше нежности проявлять к младшему Бореньке из-за нелюбви к нему отца. Впоследствии отец лишил Бориса наследства, поделив всё богатство: деньги, драгоценности, мебель, машину, дачу в Ильинском – между двумя старшими. Причина была в том, что младший сын был, якобы, рождён не от него (по домыслам, конечно). В общем, была какая-то семейная тайна или некая интрига, история тёмная. А в результате Борис Григорьевич, бывший бессребреником по натуре, остался нищим по воле богача-отца. При этом Веру, избранницу нелюбимого сына, представленную родителям перед свадьбой, отец при первом же знакомстве высоко оценил, хотя она и была русской, не его кровей. На обеде, устроенном в честь молодых, он поднял тост за будущую невестку и превознёс её достоинства до небес.  Сыну же сказал: «Кажется, ты такого дара судьбы не заслуживаешь!». В коридоре, прижав Веру к стене, глава семьи прошептал: «Красивая, интеллигентная, ну скажите, зачем Вы выходите замуж за этого недотёпу? Бросьте его. Я для Вас лучший вариант во всех отношениях! Решайтесь. В золоте жить станете. Обещаю: всё, что пожелаете, исполню. Возносить и поклоняться, как богине, буду!». После этого выпада папаши ноги Веры в доме Лернеров не было. Они с Борисом больше к его родителям не ездили. Свою маму Боря очень любил, встречался с ней на нейтральной территории и приглашал к себе. Кстати, из той шикарной квартиры Лернеры съехали, вовремя прослышав о грозящем выселении, и поселились в скромной квартире в районе Саратовского вокзала (позже – Павелецкого).

После смерти Вериной тётушки супруги сильно горевали, но настоящая тяжёлая утрата была впереди:  умер их новорождённый, прожив всего один день. По заключению врачей, больше у них не могло быть детей, что Верочкой воспринималось трагедией. А Боря сильно переживал только в самый острый период, когда так неожиданно всё произошло. По-настоящему глубоко страдал из-за Верочки. Старался облегчить её душевные муки, лечил, как мог, успокаивал, пытался (часто успешно) её смешить, чтобы отвлечь от уныния. Насчёт того, что жена не сможет родить, был спокоен, он особо и не хотел детей. Но вот Вера горевала. Для него  главное  – работа и Вера. Всё остальное – второстепенно. Ему не нужен ни отдых на море, ни дача, ни иные поездки, ни развлечения. Он готов проводить всё время или на работе, или дома за письменным столом, погружаясь в научные исследования, читая медицинские новости. Уже значительно позже, когда оба стали серьёзными специалистами и позволяли себе ездить в отпуск, Боря всегда томился, скучал, хотя проводили время очень приятно. Обычно с друзьями-биологами Золотовыми ездили в Ялту, иногда под Ригу. Концерты, вкусная еда, красивая природа, море, милые люди.  И всё равно его тянуло к рабочему месту – и так всегда. Вера, чтобы заглушить боль потери ребёнка, должна была быть всегда в гуще дел. Она преподавала в Тимирязевской академии.  Часто ездила на практику со студентами в разные края и очень любила эти полевые вылазки.  Свободного времени было мало, а работы у каждого из супругов много. Это делало их жизнь насыщенной, полной.

Как водится в дружной семье, супруги по прочтении какого-то романа или повести обсуждали прочитанное. Часто касались вопросов любви. Она считала эту тему настолько сложной, что сравнивала её с космосом, где среди бесчисленного множества планет вряд ли можно найти одинаковые. Так и любовь у каждого своя, особенная, не похожая ни на какую иную. Ведь никто не может знать в точности тех чувств, что переживает человек, не придуман инструмент, сканирующий их. Иногда кажется, что и сами люди не знают до конца своих чувств. Тонкая материя. Судьба подкидывает людям испытания, и тогда удаётся ощутить разные оттенки душевных переживаний.  Борис говорил, что для него есть одна единственная планета-любовь и это Вера, никакой другой для него не существует, разве что в романах и в кино. В основных вопросах взгляды мужа и жены совпадали. Они всегда находили понимание и не спорили отчаянно, как их друзья Золотовы. Тех приходилось утихомиривать, призывать к спокойствию. Жизнь Лернеров казалась их друзьям идиллией.

Глава 2. Японка Мико

Настал 1941 год. Объявлена война. Борис Григорьевич ушёл на фронт военным врачом. Вера отказалась ехать с Академией в эвакуацию в Самарканд из-за серьёзной болезни мамы. Сёстры обожали её и знали точно: всё, что есть в них достойного, идёт от матери. Отец их погиб давно, когда девочки были маленькими. К несчастью, перед самым окончанием войны и мама скончалась. Обе: и Вера, и Мила – в войну самоотверженно работали. В 1945 году – великая Победа! Возвращались домой победители. Вера ожидала скоро увидеть мужа дома. Но для Бориса Григорьевича Лернера война не закончилась. В августе 1945 года войска, где он служил, перебросили на Дальний Восток. Эта операция проводилась втайне, так что никто заранее не знал, куда их направляли. Он продолжил служить военврачом, но уже на Дальнем Востоке. Война СССР с Японией оказалась недолгой, но результативной. К этой войне обе стороны были готовы давно. Недаром ещё в 1940 году был создан Дальневосточный фронт. Японцы сотни раз нарушали нашу границу. Медиков предупреждали и о возможной бактериологической войне, было известно о существовании этого опаснейшего подразделения в Квантунской армии. Медперсонал готовился и к такому повороту военной кампании. Разведданные говорили о том, что особенно осторожными следовало быть с водой. Обстановка была напряжённой. Госпиталь, где теперь служил Борис Григорьевич, располагался в Тоёхаре (впоследствии Южно-Сахалинск). Местное население состояло преимущественно из японцев, встречались корейцы и китайцы, русских было немного, в основном  те, кто покинул Россию сразу после победы большевиков. Японцы, напуганные пропагандистскими слухами о жестоких советских солдатах, скрылись в лесах. Предполагалось, что они будут партизанить, для них даже подготовили запасы провианта, но этого не произошло, люди просто дожидались окончания войны.  В домах почти никого не осталось.

Сорокалетний военный врач Лернер совершал обычный обход – осмотр раненых. Проходя по госпиталю, он приметил быстро и уверенно работавшую медсестру. Она привлекла его внимание сначала проворной и точной работой, а затем он рассмотрел, что она была красивой японкой, похожей на экзотический цветок. Врача поразила ловкость и профессионализм в обхождении с ранеными. Подходя ближе к тем, кому помогала медсестра (меняла повязки, делала уколы, переворачивала в более удобное положение), врач  заметил, что никто даже не стонал при её манипуляциях, она действовала с удивительной сноровкой, с осторожностью, не причиняя боли, проявляла сочувствие к пострадавшим, по-матерински тепло утешала их. Непривычно было видеть какое-то особое изящество во всём, что бы она ни делала. Такая работа не рассчитана на посторонних наблюдателей. Как ей удавалось так искусно, умело выполнять тяжёлые и совсем не эстетичные манипуляции, уму непостижимо.  И это учитывая факт нехватки санитарок. Многое она делала вместо них. Мико смутилась, заметив, что за ней наблюдает доктор. Вышла. Врач продолжил осмотр. Потом, в конце дня, когда напряжение несколько спало и удалось передохнуть, он решил поговорить с девушкой. Она рассказала очень коротко о себе, выпила предложенный им чай и, поклонившись, как заведено у японцев, быстро ушла. А доктор остался под впечатлением от женственности и скромности Мико. Потом он понял, что она любила и своих пациентов, и своё призвание – оттого и работа её выглядела так красиво. С той встречи они стали чаще разговаривать. Мико интересовалась многими медицинскими вопросами, особенно теми, что касались ранений, было заметно, что она давно копила их, хотела спросить, но стеснялась доктора. Борис готов был часами объяснять, обучать Мико, вот только времени не хватало. Скоро оба почувствовали, что влюбляются, свободные часы проводили вместе. Будучи по натуре не влюбчивым и, как ему казалось, навсегда преданным одной женщине, он терпел муки совести и не решался на серьёзные отношения. Но так нежна, тактична и полна любви была Мико, что он скоро сдался и отпустил свои чувства.

Мико жила в маленьком типично японском домике, разделённом на две части, в соседней жила семья из четверых человек. Перегородки были фанерными, и всё, что было внутри и снаружи, казалось невесомым, готовым в любую минуту быть сложенным и перенесённым в лучшую жизнь.  Снаружи под белой штукатуркой домик выглядел каменным, на самом деле был тёсовым, каркасным и потому продуваемым ветрами и холодным. Интерьер не просто скромный, а минимальный. Территория Мико – это крошечная кухня и маленькая комнатка – создавали впечатление, что здесь должны жить сказочные гномы. Украшением были раздвижные белые двери из бумаги и дерева, сквозь которые проникал свет. Чистота идеальная. Всё настолько изящное, лёгкое,  что не привычный к японской традиции русский доктор чувствовал себя слоном в посудной лавке. Поэтому, сняв на веранде обувь и войдя в комнату, сразу размещался на татами, откуда и не вставал. Рядом в углублении комнаты была чугунная печурка, которая немного согревала жильё.  В этом игрушечном жилище была создана на редкость приятная атмосфера покоя, тишины – там можно отдыхать. Единственной вещицей-безделушкой в доме была маленькая фигурка воина, кажется из белой кости, – игрушка её погибшего младшего брата. О прошлой жизни девушке напоминал ещё и деревянный гребень её мамы, покрытый лаком, чудом сохранившийся после страшного тайфуна – катастрофы, погубившей всю её семью и разрушившей их дом. Оба предмета случайно оказались в почти не пострадавшем доме их соседей. Мико свято берегла реликвии,  потому что больше у неё ничего не осталось, не считая памяти, конечно.  Русскому языку Мико научилась у старого доктора, бежавшего когда-то из России, как и многие его соотечественники. Старик-врач, бывший белогвардеец, из немногих русских живших на Сахалине, принял участие в судьбе сироты. Благодаря Михаилу Спиридоновичу и его жене, она неплохо выучила русский язык и по их совету, освоила всегда востребованную профессию медсестры. Мико обожала русскую семью. Оставшиеся без своих близких по разным причинам, эти трое скрашивали жизнь друг другу.

Борис изумлялся, нет, скорее умилялся японскому женскому характеру. Мико была типичной японкой: когда они вместе с доктором шли по улице, то она шествовала чуть сбоку на шаг позади него, никогда не обгоняя и не равняясь.  По традиции, японки в те времена всё ещё признавали полное главенство мужчины.  Мико искренне и с радостью исполняла роль мягкой и чуткой жены, всегда внимательной к мужу.  Доктор Лернер, наконец, почувствовал себя настоящим  сильным мужчиной-воином, которого женщина уважает, ценит и служит ему не по принуждению, а из радости служения. Мико и впрямь была необыкновенной. Борис просто утонул в новом чувстве и был почти счастлив. Почти – потому, что эта связь была большим душевным испытанием для него, он тяжело переносил своё раздвоение, измену.

Верочка всегда жила в его сердце, и он не переставал её любить и скучать по ней, но что-то новое зародилось в его эмоциональной, чувственной натуре. Пожалуй, он был покорён мудростью и уважительным к нему отношением японской возлюбленной. Мико всегда называла доктора Борис-сан. Он иногда (вне работы, конечно) звал её Мико-тян, используя этот уменьшительно-ласкательный суффикс. Борису  трудно представить сейчас, к какому решительному шагу он был готов в те дни своей пылкой увлечённости. Он всерьёз подумывал не возвращаться домой, остаться с японкой и работать на Сахалине врачом. Он сочинял покаянные письма Вере, строил планы, как они станут жить с Мико, но, к его чести, никогда не обнадёживал Мико, ничего не обещал, а она, зная о его жене, не ждала ничего, кроме краткого мига счастья.

Закончилась война. Подписан акт о капитуляции Японии. Советские войска всюду развесили объявления для скрывавшихся японцев, что наступил мир, можно ничего не опасаться и возвращаться на работу. Из лесов потянулись шеренги японцев. Люди восстанавливали привычную жизнь. Со временем на Сахалине введут советское законодательство, что защитит права японцев и предоставит им множество преимуществ по сравнению с прежней жизнью. Тем не менее, большинство из них уедут в Японию, испугаются советских. Наши войска покидали острова не сразу, демобилизация шла поэтапно. И оставшееся время Борис и Мико ощущали как особый дар.
Подошёл срок демобилизации и последних военных частей на Сахалине. Когда прощались, Мико хотела что-то сказать, пожелать на прощание, но от волнения не смогла, молчала, сдерживая слёзы. Только подарила своё фото, специально сделанное для Бориса в фотоателье. Он тоже оставил ей маленький любительский снимок и свой адрес, пообещал помочь, если будет в том нужда, пожелал счастья.  Так  они расстались навсегда. Никогда не переписывались. В сердцах обоих осталась нежная, красивая любовь. Что это была настоящая любовь, оба знали с первого дня их встречи.
По возвращении в Москву Борис даже лучшему другу Семёну не открыл сердца. Но совесть мучила, молчать долго не смог, всего лишь через месяц рассказал жене о своей японке. Вера была мудрой и всё приняла. Только на время замкнулась, была задумчива, печальна. Видно, ей требовалось время, чтобы прийти в себя и больше об этом не тревожиться: что было, то было, не изменить. Вера старалась жить разумом,  сдерживала себя, хотя не лишена была сильных чувств. Их жизнь довольно быстро вошла в привычную колею, оба были снова погружены в работу. О Японии супругам напоминали дивной красоты гравюры. Борис купил у местных японцев комплект оригинальных открыток довольно большого размера, примерно с тетрадный лист.  Изысканные цвета, изящество фигур, экзотические сюжеты, выполненные большим мастером, поразили воображение Веры, любившей искусство. Особенно привлек Веру рисунок, где была дама в кимоно, с улыбкой смотрящая в небо на летящую к ней птицу. Лёгкие облака, похожие на горы, нарисованы схематично – всё в сероватых тонах. Национальное одеяние японки было сложным, состоявшим из замысловатых деталей. Необычно и сочетание цветов: чёрный и терракотовый, глубокий синий с оттенками до нежно-голубого. Всё прорисовано очень скрупулёзно, чётко. Гравюру приятно рассматривать, погружаться в совсем не привычный мир. Было в этом сюжете что-то весеннее и веяло надеждой. Вера полюбила эту картину. И всё же подсознательно со всем японским у неё был связан некий осадок – то ли обиды, то ли ревности, то ли грусти. Сложное чувство. После покаянного рассказа мужа о японском романе Вера не устраивала сцен ревности, просто всё поняла. Никогда потом его не упрекала, смирившись с происшедшим. А он был благодарен и высоко оценил благородство её души.

Вера Ивановна  защитила диссертацию. Она писала статьи и вела несколько аспирантов, по-прежнему выезжала со студентами на практику. Оба супруга были при деле, оба востребованы, каждого  увлекала его специальность. Они жили счастливо,  дружно. С годами им удалось поменять комнату у Белорусского вокзала на небольшую квартирку в четырёхэтажном доме на 2-й Мещанской, что было большой удачей. Они полюбили этот район, их даже многие в округе знали (к доктору обращались за помощью), уважали. Жизнь вполне обоих устраивала и была для них интересной.

У каждого было и своё увлечение помимо работы. Вера ещё с юности была поглощена театром – сказалось влияние тётушки-актрисы. Она ходила на все значительные премьеры, читала критику, следила за режиссёрскими работами. Довольно серьёзно разбиралась в театральном искусстве. Все приятели с ней консультировались и получали исчерпывающую информацию.  Их интересовала её личная, всегда оригинальная трактовка пьес. Иногда и Борис присоединялся к выходам на спектакли, хотя театр не был его страстью.

Лернера тянуло на судебные заседания. Он знал,какие дела будут рассматриваться в суде. Посещал наиболее любопытные, жадно слушал, вникал в суть. Жена думала, что он мог бы  стать прекрасным судьёй или адвокатом. Говорить он умел. Друзья обожали слушать и его рассказы в подражание актёру Игорю Ильинскому, и яркие отрывки (читал по памяти) из выступлений великого адвоката Фёдора Плевако, известного «московского златоуста». Доктор видел в Плевако гения судебного красноречия и любил цитировать его мудрые изречения. Эмоциональные выступления Бориса запоминались надолго. Друзья даже аплодировали, а затем, с его лёгкой руки увлёкшись, пускались в рассуждения о каком-нибудь судебном деле. Борис умел вовлекать в круг своих интересов. Вера Ивановна была совсем равнодушна к судебным разбирательствам и немало удивлялась проявлению любопытства супруга к чужим историям. Он убеждал её, что его внимание к судебным процессам ничего общего не имеет с любопытством простого обывателя. Во-первых, это вызвано тягой к установлению справедливости, во-вторых – интересом к логике. После судебных заседаний он прокручивал в уме процесс, находил допущенные логические ошибки. То есть решал задачи. Восхищался логически точным мышлением некоторых юристов. Его раздражали внешне наукообразные, туманные речи. Да, они придавали видимость значимости тому, кто их произносил, но на самом деле лишь маскировали его пустоту, бессодержательность. Речь красивая, возвышенная, но ни о чём. Пустышками называл их Боря. Очень страдал, когда суд выносил обвинительный приговор невиновному. Любил повторять известную фразу Плевако: «Не с ненавистью судите, а с любовью».

Борис Григорьевич часто в мыслях возвращался к военным годам, конечно, вспоминал не только запавшие в душу тяжёлые эпизоды врачебной практики, но и нежную любовь к Мико. Переживал сильно, хотя время сгладило остроту восприятия.  Он не был спокоен за судьбу одинокой Мико, искренне желал ей быть счастливой. Ему даже казалось, что среди многих русских, приезжавших в Южно-Сахалинск, она найдёт себе достойного супруга, если останется там. В один из таких моментов он стоял дома у окна и смотрел на небольшую чёрно-белую студийную фотографию когда-то им горячо любимой женщины. На фоне горного пейзажа изящная японка в кимоно. Она не смотрит в объектив, чуть повернула голову, в её руке раскрытый веер. Блестящие чёрные волосы собраны и красиво уложены сзади, конечно, с японскими палочками. Открытый высокий лоб, дугообразные брови, скромная, немного детская улыбка. За этой медитацией (а как иначе, если он так ушел в созерцание, что не слышал голоса и шагов жены?) Вера и застала мужа. Она подошла сзади и осторожно обняла его за плечи. Борис вздрогнул и обернулся в слезах.

– Ты часто так тоскуешь? Я хочу тебе помочь, утешить. Расскажи, открой душу, я всё пойму.
– Я не знаю ничего о ней. Возможно, что она приспособилась к новой жизни. Она была отличной медсестрой, наверное, продолжает работать.  Когда я вспоминаю мучающие меня военные эпизоды и тех, кого не получилось спасти, мне удаётся заглушать память взглядом на Мико, тогда страшные видения тускнеют и не терзают меня, становится спокойно. А было много невыносимо тяжёлых. Ты же знаешь, я и во сне страдаю из-за них. А сейчас вспомнил, что Мико совсем одинока. Она сирота с тяжёлой судьбой и очень замкнутая. До меня у неё не было мужчины, возможно, и не будет. Но я желаю ей обрести хорошую семью. Ты прости меня, это минутная слабость волной накатила. Я понимаю ту горечь, что причинил тебе.

Вера грустно улыбнулась, живо представив себе вчерашнюю бурную ссору её соседей по даче – супругов Холодовых. Она возилась с цветами и стала свидетельницей той некрасивой сцены.

На войну Иван Холодов отправился женатым, любящим свою Катю. Перед концом войны его ранило,  он попал в госпиталь, где его выхаживала медсестра Дарья. Он долго оставался в госпитале, продолжительное лечение завершилось вполне благополучно, но жизнь осложнилась прочной связью с Дарьей. Стало ясно, что безмятежной жизни с Катей уже им не видать. Пришлось разводиться и жениться на беременной. Но фотографии первой жены он хранил в тайнике. Когда он был один на даче, неожиданно пожаловала Дарья и застала мужа за просмотром фото бывшей жены и той жизни, к которой она ревновала. Разразился громкий до неприличия скандал. Что-то разбивалось, летело в открытые окна, он вышел из дома, хотел уйти, она злобно кричала, ругалась и бежала за ним к калитке. Словом, дикий ужас. Вера поспешила скрыться в дом. Ей стало неловко и жаль Ивана Фёдоровича. Через месяц-другой они ехали с ним в электричке, и он излил ей душу. Он до сих пор любил первую жену. Если бы не тот нелепый случай в госпитале, к тому же отягощённый  беременностью Дарьи, он никогда бы не оставил горячо любимую Катю. Как бес попутал: выздоравливающий мужик, а тут заботливая, симпатичная, такая тёплая, соблазнительная Дарья, готовая на всё. Вы понимаете, как это?
Вот такие разные истории мужской неверности. И ведь не обвинишь этих мужчин, их можно понять. Но не все женщины умеют прощать.

Глава 3. Сын Артём

        Однажды в выходной день утром в дверь позвонили. Вера Ивановна открыла и увидела женщину с мальчиком лет трёх-четырёх.
– Проходите. Вы к Борису Григорьевичу?
– Извините. Мы с Тёмой не будем долго занимать Ваше внимание, просто ситуация у нас такая не простая…
– Ну что Вы! Раздевайтесь, проходите. И ребёнку угощение готово: пироги и с повидлом и с капустой. Чай поставлю, пока вами муж занимается.
Нередко к ним вот так заходили совсем не знакомые люди, нуждавшиеся в скорой и всегда безвозмездной (это всем известно!) помощи врача. Женщина не стала раздеваться, ребёнок разговаривал с игрушечным медвежонком, что-то ему объяснял. Стояли в коридоре.
– Да я, в общем-то, к Вам, Вера Ивановна, пришла. Это у нас такая ситуация, знаете, сложилась. Как-то  мне неловко… Но я уж сразу всё скажу. Меня Женей зовут, я работала у Бориса Григорьевича  медсестрой несколько лет назад, потом ушла из больницы в садик. Вот это наш сын. Но Григорич-то не видел его. Мне и не надо ничего, мне только ребёночка родить хотелось от такого интеллигентного, образованного доктора. Обещала ему, что тайну сохраню, а вот как выходит… Простите меня, если сможете. Я сейчас уехать должна к умирающей матери на Север, я одна тут, некому Тёму оставить. Не можете взять на неделю? Он в садике целый день, только вечером забирать надо.

Вот так в мирное время неожиданный выстрел пронзает тишину. Бах! То ли убит кто, то ли ранен, или это в вас стреляли? Наверное, сейчас стреляли в Веру и попали прямо в сердце. Она ещё жива? Да, кажется, жива. Только в глазах потемнело, во рту пересохло, едва смогла произнести несколько слов.

– Знаете, Женя, Вам лучше раздеться и пройти в комнату.

Встреча с мирно читавшим за столом доктором напомнила сцену превращения жены Лота в соляной столб. Борис, обернувшись, так и застыл, не мог двинуться. Руками оперевшись о стол, повернул голову, не успев встать, так и замер. Окаменел.

Разрядил обстановку Тёма. Ему понравилось пианино, он спросил, можно ли потрогать. Вера кивком разрешила, и он осторожно потыкал в клавиши. Этот звук вывел доктора и других из оцепенения. Все задвигались. Кто встал, кто сел. Разбилась в кухне чашка, упала и зазвенела ложка. Был накрыт стол и предложен чай с пирогами.  Ребёнок ел с видимым удовольствием, вёл себя довольно свободно, но тихо, вполне прилично. И вообще был милым, показалось, что и воспитанным.  Доктор молчал, как-то сильно таращил глаза, словно хотел напугать пришедшую, барабанил пальцами по столу. Женя плакала, утирала слёзы носовым платком и всё шептала и шептала: «Простите меня, простите»… Вера повторила для супруга просьбу Жени. Тот молчал. Овладев собой, самостоятельно приняла решение и ответила согласием. Мужественный шаг.

–Только вещи мальчика принесите.  Мне ещё надо будет обдумать и согласовать действия с коллегами, утрясти вопрос с расписанием занятий. Я же преподаю. Вы, должно быть, знаете.
Так Тёма (Артём Борисович Суховой) вошёл в дом Лернеров. И опять семейного  скандала не было. Вера не задала мужу ни одного вопроса, когда он ей всё рассказывал, сбивался, нервничал, просил простить его, проклинал себя, что проявил слабость и не смог отказать «этой бабе». Уверил жену, что это было всего лишь один раз, даже поклялся. В то время он работал с  медсестрой Женей. То ли влюбилась она в доктора, то ли наметила себе в качестве донора, но всячески обхаживала, приносила любимые им сладости из дома, угощала и приглашала зайти в гости. Борис Григорьевич сначала думал, что она просто любезна, но когда каждый раз после дежурства Женя начинала настойчиво умолять прийти к ней, он стал догадываться, что она либо тронулась, либо втюрилась.  Она, действительно, не знала меры в навязчивости, рыдала, пыталась обнимать его. Дальше – больше: со слезами говорила, что у неё никогда не будет семьи, а она всю жизнь мечтает иметь ребёнка. Понимает, что нет и не будет на её пути лучше человека, чем доктор Лернер, от которого можно ожидать хорошего ребёночка.
– Вы же интеллигентный, добрый, умный. Дайте, умоляю, мне шанс стать счастливой. Это останется навсегда нашей тайной, никто не узнает. Слово даю. Ну пожалуйста, Вы и сами не будете никогда видеть ребёнка, не узнаете даже о его существовании. Я уйду сразу же из больницы, с глаз долой. Уже договорилась с детским садом, там медсестра нужна. Я просто умоляю Вас.

И правда ведь, ушла, и больше он о ней не слышал и не знал о рождении мальчика. Она, казалось, сдержала слово. И вот сегодня все испытали шок.

– Нет мне прощения, Вера. Я знаю, как ужасно всё, как нечисто, со всех сторон эгоистично, даже подло. Всё понимаю. Приставала она постоянно, ходила за мной и твердила свою нелепую просьбу. Ну не смог отказать, проявил такую слабость и сам был не рад, противно всё это вспоминать, уже давно и забыл. Гнусно и по отношению к ребёнку, сейчас вижу это. Ну что я теперь в твоих глазах? Мне уйти? Я готов. Как загладить вину перед тобой?



– А никак передо мной не загладишь. Ты сына должен поддерживать теперь, помогать ему стать человеком. Хороший мальчик, скромный, глаза умные. Ты ему нужен. Если хочешь, уходи к Жене, создавайте семью, они оба в тебе нуждаются, нельзя их оставлять, раз совершил такое.
– Нет, я не любил эту женщину и никогда не смогу даже приблизиться к ней, она совсем чужой для меня была, а теперь ещё и ненавистной стала. Прости и поверь мне, я люблю только тебя. Этот грех зачатия ребёнка без любви на мне будет всегда, и поведение моё достойно презрения, понимаю. И расплачиваться буду я сам, ты здесь ни при чём. Только постарайся простить  меня. Дай время, чтобы я смог вновь наладить с тобой отношения. Прошу.

  Что же Вера Ивановна? Ей пришлось тяжело. Она поделилась своим состоянием с сестрой Милой, много плакала, ругала за глаза мужа. Подумать только, такой тихоня, в жизни никогда глаз не скосил в сторону симпатичной женщины, не ухаживал ни за кем, даже лёгкого флирта не позволял себе. И вот: японка и медсестра с рождённым от него сыном. Мила и Вера подумали-подумали и пришли к такому решению: семейную жизнь с Борисом Григорьевичем продолжить, несмотря ни на что. С Женей больше не встречаться. Помогать мальчику, иногда забирать его к себе на выходной день, стараться вложить в него то, на что Женя не способна. А Борис Григорьевич? Пусть включается в роль отца, общается с сыном вдали от его матери.  По мере возможности, участвует в его воспитании и помнит об ответственности перед ним. Афишировать не надо, да и скрывать не получится, всё равно тайное станет явным. Уж теперь будь что будет.

Всё пошло по установленному плану. Вера пересилила себя. Приняла Тёму на неделю, всё организовала лучшим образом так, что и работа не пострадала, и ребёнок был под присмотром. По возвращении Жени мальчик не хотел уходить домой к матери, расплакался, назвал Веру Ваей, вцепился в неё, еле ручки разжали.

Потом так и повелось: по звонку Жени Борис  забирал Тёму, и они с Верой и Тёмой вместе проводили воскресенье. Давали ребёнку то, чему не могла научить его родная мать.  Помогали. Лечили, если надо было. Когда в школу пошёл, купили портфель, форму. Борис как-то невзначай сказал Верочке:

– Кажется, я понял, в чем смысл жизни.
–  В чём же?
– Становиться лучше.
– Ты становишься?
– Если ты этого не замечаешь, значит, пока нет.
– И что это значит: становиться лучше?
– Об этом и стоит думать всю жизнь.

Нагадал бы кто-нибудь Вере Ивановне, что она будет всерьез заниматься  судьбой  незаконнорождённого сына своего мужа, она бы на смех того подняла.  Но именно так и вышло. Может быть, её поведение  объяснялось  давней душевной травмой – потерей  её первого и, увы, последнего младенца. Та рана не заживала и часто напоминала о себе. Муж забыл, она – нет. Не дал Бог ей детей. К детям Вера относилась с любовью, нежностью.  Чувствовала и чужую боль, щедра была на помощь даже не знакомым людям. Она буквально пригрела Тёму, что ребёнок почувствовал уже в первое посещение дома Лернеров. Но что значительно более удивляет, так это отношение Бориса Григорьевича к мальчику. Он так никогда и не назвал его сыном, хотя проявлял вполне отеческую о нём заботу. Почему?  Об этом он и сам думал нередко.

Водил Тёму в зоопарк, на Красную площадь. Сходили на «Синюю птицу», поразившую  воображение ребёнка и оставившую в его душе след надолго (или навсегда). Рассказывал выдуманные истории, читал стихи по памяти. Задумывался о том, что позже надо ходить вместе с Тёмой в консерваторию. Относился к мальчику хорошо, но спокойно, без лишних эмоций – думал, что так искупал свой грех. Или дело не только в этом?

Порой Лернер просыпался ночью от тревожных мыслей. Он стареет, уже за пятьдесят. Зачем ему эти лишние заботы? Неизвестно, какие далее возникнут проблемы с ребёнком, каким он будет расти, что унаследовал с лернеровской  стороны, что – от Суховых? И кто они, эти вовсе уж чужие ему люди? Оба супруга, люди профессиональные, генетику не могли игнорировать. Основания к тому были чисто научные, профессиональный и жизненный опыт подтверждал. Ну, да, конечно, Верочка поступила благородно, редко кто из женщин способен на такой поступок. Среди ночи доктор ворочался без сна, мысли не давали покоя: зачем ему всё это и как можно остановить раскручивающееся колесо? Днём же, в покое, в хорошем настроении, он фантазировал, допускал вполне добрые и светлые мысли. Вот живут они с женой вдвоём, вполне счастливы в семье, оба реализовались как личности – пожалуй, так.  Оба накопили завидный багаж знаний, богатую практику, что кажется нелепым держать всё это при себе, ни с кем не делиться. Да, пишут статьи, работают с людьми, но это же малая часть жизненного опыта, осмысленного и разнообразного. Оба думающие, анализирующие. Если бы своими знаниями, умудрённостью они могли одарить кого-то… Но они одни. Друзья прекрасные, это не в счёт, ни своих детей, ни племянников. Господи, а может, и вправду не зря судьба им послала такой дар-испытание? Ну, да, сложно, конечно, смириться с тем, что есть эта Женя. Хотя, вроде договорённость соблюдается жёсткая: она в их дом не вхожа, а ребёнка доверяет и благодарна супругам. Борис признавался себе, что трусит, не смело он принимает новые обстоятельства.

Как же ему повезло с женой! Эдакая возвышенная натура! Наследует лучшее в своём роду. Её бабушка по отцовской линии и мать оставили кое-какие семейные истории в записях для Милы и Веры. Понятно, откуда корни этого достоинства, самоотверженности. Вот оно: опять генетика! И Тёма сразу почувствовал её тепло и великодушие. Недаром ангелом окрестил. Бориса это тронуло. Верочка смолоду ему напоминала тургеневских девушек. И сейчас на неё смотреть можно сквозь слёзы умиления:  как на пианино учит мальчика играть, ноты разбирают, подбирают вместе песенки по слуху – идиллия. Борис стал замечать за собой, что окунается в воспоминания детства (возрастное, нет сомнения!). То вспомнит Визави, то уроки французского с Мадам Жанной, то мамину игру на белом рояле… Тёма ничего этого не узнает. А может, и есть смысл попробовать воспитать хорошего человека, поделиться с ребёнком знаниями,  душевным богатством.
 
И опять беспокойные ночные думы. Они куда мрачнее дневных. Бориса одолевали сомнения в правильности такого «приручения» ребёнка к их семье. Они же не знают, какой растёт мальчик, какие сюрпризы преподнесёт.  Может, у него нутро дурное, проявятся низкие свойства натуры – что тогда?  Это сейчас он школьник начальных классов, слушается, ласковый, а когда подростком будет? Может, и грубым стать, дерзким, Верочку обижать. Нет, нельзя так приучать мальчишку к дому, отвадить надо. Вере завтра скажет, что ему некогда, работы много, месяц-другой парень пусть без них обойдётся. Дальше видно будет. Отвадят. Хватит рассусоливать. Чужой он им. Трудно как-то всё, нервно. Было хорошо им вдвоём, а теперь сложности.

Вера со временем привыкла к этой двусмысленной ситуации и теперь, признаться, рада была, что Тёма вошёл в их семью и оказался таким симпатичным и умным пареньком. А он её любил даже больше, чем свою мать, ходил за ней хвостом, слушался беспрекословно. Маме уши прожужжал о необыкновенной Вае: и какая добрая, никогда не повышает голоса, и как всё вкусно и уютно, а главное – уж очень интересно.  Просил чаще звонить Доктору, чтобы взял его на денёк. Бориса Григорьевича называл Доктором – как представили ему отца впервые, так он к нему всегда и обращался.  Был к отцу, пожалуй, привязан, но особых чувств не проявлял, дышал ровно, не так, как к Вае. Одноклассникам сказал, что у него есть ангел по имени Вая. Они поверили. Кажется, он и сам в это верил. Она не чувствовала мальчика родным, но относилась к нему с нежностью,  он был ей интересен. И привнёс живость в их быт, хотя и осложнил во многом привычное существование. Оба супруга ощутили серьёзную ответственность. Совсем уж не игрушку приобрели.  Они с Борисом последнее время вошли в монотонный  распорядок череды работы и домашних разговоров. Да и друзья, их ровесники, которым лет по пятьдесят с хвостиком, так же жили. Не скучно, но уже размеренно и однообразно, со своими интересами в профессии, с хобби. Все бури, видимо, уже позади. Думали больше о здоровье, о покое, приятных встречах с близкими, о летних поездках. И вдруг такое событие – ребёнок в их семье, и не совсем уж чужой.

Тёма сразу напомнил ей Борю в молодости. Красивые серые глаза, раскосые, как у Бориса. Он так же улыбался, наклоняя голову влево. Сделав короткую артистическую паузу, шутил, наслаждаясь реакцией зрителей. Он был любопытным, как Буратино, и не унимался, пока не добьётся исчерпывающего объяснения от взрослых, пока всё не поймёт – тоже черта Бори. Недавно он нашёл у Лернеров шахматы и сразу попросил рассказать, что это. Начал играть с Борисом, да как быстро схватывал! После его ухода доктор мерил шагами комнату, всё не мог остановиться (Вера из кухни увидела). Волновался, значит. Она тоже нервничала, знала, что с детьми малыми хорошо, приятно, а потом, когда вырастают, разное бывает. Но уже успела привязаться, взять под крыло Тёму. Она твёрдо знала одно: уже решение принято и надо быть последовательными. Борькины шатания-метания ей не впервой вводить в разумное русло, успокаивать его придётся не раз, слишком он эмоциональный, впечатлительный.

Вера нередко размышляла об их союзе с Борисом Григорьевичем, о странностях супруга и о его нелепых изменах. Как-то инфантильно всё было с его стороны, не по-мужицки, незрело, понарошку, что ли... Видимо, поэтому она его прощала и не винила.  Теперь вот она очень живо представила себе, что можно усыновить/удочерить и японского ребёнка.  А что, они такие симпатичные, японские дети! И кто знает, какие сюрпризы поджидают её на поворотах судьбы? Она, пожалуй, ко всему готова.   

Артём взрослел под присмотром Доктора и Веры. Женя скромно оставалась в тени и была счастлива, что сын так привязался к семье отца. Позже, когда он был в шестом классе, к воспитанию присоединилась и Верина сестра Людмила Ивановна, которую раньше мальчик редко видел и путал с Ваей.  К тому времени ярко проявились артистические способности Тёмы. Мила сама убедилась в этом и решила внести свою лепту в становление подростка. Тем более, что и её муж Герман Викторович Керн, тоже театральный актёр, с радостью поддержал в этом супругу. Так Тёма стал проявлять всё больший интерес к театру, заодно и перекочёвывал в сторону семейства в Малом Гнездниковском: ведь теперь он  стал посещать театральный кружок, и Мила внимательно наблюдала за ним, направляла. Борис и Вера были рады, что у Тёмы нашлась такая опытная и любящая покровительница.
 
И у Лернеров, и у Богоявленских-Керн он был обласкан и направлен на путь истинный. Лет в пятнадцать, правда,  бунтовал против чрезмерной, как ему виделось, опеки. Возникали сложности в отношениях со старшими.  Мудрая Вера Ивановна умело обходила все острые углы и смягчала резкости подростка, ставила его умным и спокойным поведением в тупик. Да и юмор обоих супругов помогал. Со стороны Милы, привыкшей в работе с молодыми артистами к их полному послушанию, эти подростковые нелепые выпады и грубости в поведении Тёмы были встречены слишком яростно. Она протестовала, навязчиво воспитывала. В Малом Гнездниковском случались бурные громкие сцены.  Школьник и артистка пенсионного возраста вели себя порой как равные, то есть как школьники. Они кричали, плакали, поочерёдно выбегали и запирались в комнатах. Однажды в порыве раздражения Артём допустил слишком вольные выражения и оскорбил Милу. Ссора приняла серьёзный оборот. Он не попросил прощения. Герман был свидетелем и резко выразил своё негодование, даже  дал мальчику пощёчину.  Мила выгнала парня из дома, сказав напоследок, что видеть его больше не желает.  Долгое время, больше полугода, Артём и Мила были в ссоре и не общались. Но потом Артём раскаялся, осознал и искренне попросил у Милы и Германа прощения. С истинно актёрской страстью и слезами бросились Мила и Тёма в объятия друг друга и уже не расставались.

Когда же он поступил в Театральное училище имени Щепкина, то помощь Людмилы и Германа оказалась особенно ценной. Артём гордился таким покровительством родственников (так и называл их!) и рассказывал о них друзьям. Не всем его сокурсникам выпадало подобное счастье.  Мила открывала разнообразные актёрские профессиональные  хитрости, репетировала с ним.  Герман всегда настаивал на чтении, на осмыслении, буквально оснащал юношу знанием. Считал, что в этом возрасте надо столько читать, сколько, кажется, не может даже уместиться в голове. Говорил, что потом и времени не будет. Всё успеть сейчас! Артисты заметили сразу, как некстати передались Артёму намеренно утрированные театральные жесты его отца. Тот употреблял их к месту, в домашних шутливых представлениях для друзей. Возможно, мальчишка насмотрелся Бориных выступлений, а возможно, он с детства и сам тяготел к эпатажной внешней игре. Выбить из него это нелепое «немое кино», казалось, было нереально. Пришлось объяснять, что такое чрезмерное увлечение жестами и мимикой с современным искусством не совместимо, надо от них избавляться. Он же не пантомиму выбрал своим делом! Доказывали ему, что не жесты и мимика вообще, а именно подобные штампы под запретом в театре. Вот над выразительностью лица и над лаконизмом нужных для роли жестов работать необходимо. Важен психологический жест, когда взглядом артист выражает то, что хочет сказать.  Мила  рассказывала, что сам Станиславский им давал упражнения на безжестие (его термин), делал упор на  интонационную характеристику роли. Пришлось уделить внимание сценической речи. Она зачитывала выдержки из Станиславского, своего учителя. Герман показывал сам некоторые сцены. Тёма умирал от смеха, видя себя со стороны в его исполнении. Кажется, так и был найден единственно действенный способ.  У Артёма хватало и внутренней энергии, и ярких чувств, чтобы стать неплохим  артистом, но знаний было пока маловато.  Герман рассказывал ему о сценическом мастерстве, делился кое-какими хитростями о гриме. Главное – всегда давал или советовал нужные книги. В общем, помогали оба актёра, а студент учился с воодушевлением.

Только вот страстная влюблённость вдруг овладела им и охладила прежний пыл к домашним занятиям. Ну что ж, вполне ожидаемо.  Молодые должны быть влюблёнными, любить что есть сил, совершать безумства… Обе семьи уже знали, что основы заложены, парень понимает главное, а дальше всё от него зависит. Он стал взрослым.

Возможно, бездетной еврейско-русской семье был дан шанс продлить хотя бы одну кровную линию – Лернеров. Богоявленские же имели иную задачу: поставить точку в своём роду. Нелегко почувствовать на плечах тяжесть такого завершения, особенно когда знаешь о благородных предках, о достойнейших представителях рода. Должно быть, род лучшим образом выполнил своё предназначение и добавить больше нечего.  Вере досталась роль замыкающего. Обычно в походах её выполняет самый опытный и сильный из отряда. А тут…  Придётся постараться напоследок, не подвести. Как в завершении спектакля: низкий поклон, аплодисменты и – занавес.
***
Часть 2. Азарт

Рано выходить на поклон, Вера Ивановна, рано! Вам, возможно, ещё внуков нянчить предстоит – вот, где работа. И муж ваш будет ещё не раз жестом актёра немого кино закрывать рукой глаза и откидывать корпус назад: «Ох, невозможная жизнь началась!». Вечерами, напоказ, сядет за письменный стол и ладонь положит на лоб: жар от неимоверной суеты в доме. Но не болел он ни разу за свою жизнь, здоров доктор, просто волнуется за семью.

Влюбился Артём в однокурсницу Софью Артемьеву.  Иногда смеялся: «Ты уже моя с рождения – Артемьева!». Внешность Софьи была не яркой, но запоминающейся. Не высокая коротко стриженая шатенка с карими глазами. Занималась художественной гимнастикой, что было заметно: отличная осанка и фигура ладная. Девушка подвижная, энергичная. В ней сочеталась серьёзность и смешливость. Умела вмиг перевоплощаться, как могут только хорошие артисты.  И, кажется, всегда была в хорошем расположении духа. 

С середины второго курса Артём и Софья были неразлучны, им казалось, что эта любовь навсегда. Соня из Ярославля, там её родители работали в драматическом театре. Она не особо хотела быть артисткой, но была способной и с лёгкостью поступила в театральное. Снимала комнату с однокурсницей. На Артёма обратила внимание ещё при поступлении: парень выделялся внешностью, непосредственностью, открытостью. Необычный, – подумала Соня. Совсем не красавец: очень высокий, крупные черты лица, яркие серые глаза. Мимика и жесты чрезвычайно выразительны. На первом курсе присматривалась к этому типу, показался интересным. А потом и он обратил на неё внимание и сразу влюбился. Звал её Ярославной. Они даже не успевали рассказывать друг другу о своих семьях. Так, в общих чертах, для знакомства. Их увлекали поцелуи и бесконечные обсуждения учёбы, книг и спектаклей.

Летом после второго курса компанией студентов собрались в байдарочный поход в район Новгорода.  Хватит с них театра в течение года! Больше двух недель ходили по рекам, озёрам. Для старших в этой группе маршрут был не новым, они были готовы к великолепным пейзажам, крутым изгибам рек, к ледяной воде озёр и печальным покинутым деревенькам. Днём шли по воде, потом располагались на берегу, отдыхали, гуляли, готовили еду.  Компания была дружной, весёлой. Артём многому научился у опытных байдарочников. Соня же с детства ходила в такие походы с родителями, привыкла.

У Сони был фотоаппарат, она делала снимки для задуманного ею альбома. Её интересовали  в основном исторические артефакты. Она снимала разрушенные ограды, архитектурные элементы заброшенных церквей и усадеб, мостики, старые деревенские дома. Артём больше любил природу. Брал Сонин фотоаппарат и наслаждался бесконечными находками. Ему нравилось фотографировать заповедные лесные чащи, обожал истоки рек, только видел их всего дважды. Его могли радовать деревья и ветки причудливых форм, живописные пни, покрытые густым мхом, живописные лишайники, грибы … Но особенно – небо.  В основном тогда снимали на чёрно-белую плёнку, цветная стоила дороговато, но он умудрялся делать и такие фото, ловил необычные облака. Оба мечтали о киноаппарате.

Однажды Артём решил искупаться, хотя вечер был холодным и ветреным, а вода в озере ледяной. Софья стояла на большом плоском камне у кромки воды, куталась в кофту. Она почувствовала ногами то ли небывалую мощь земли, то ли особую вибрацию через камень. Это указывало на необычность места. Почудилось? Вышел из воды Артём.

– Пожалуйста, Тёма, встань на камень и скажи, чувствуешь ли что-то.
– Да! Это же мощная вибрация идёт прямо через камень из земли! Конечно, чувствую. Давай здесь всё так проверять. Найдём особые места силы. Здесь энергия так и прёт из земли! А мы с тобой ею заряжаемся.

На днях Софья и Артём гуляли в лесу и смотрели на закат над рекой. Солнце зашло, всё замерло. На другом берегу виднелась деревня и церковь с высокой колокольней. Они встали у воды и любовались. Вдруг произошло чудо, и солнце ещё раз выглянуло из-за горизонта и, осветив церковь, будто с ними попрощалось. Как такое возможно? Они переглянулись. Ребятам показалось, что все знаки свидетельствовали о том, что им рады. 

Как-то набрели на заброшенный каменный храм без купола. Проход для всех любопытных был закрыт, висела табличка «Вход воспрещён. Опасно для жизни». Ребята, конечно, взявшись за руки, вошли. Оба смотрели вверх, запрокинув головы. На высоких стенах по всему периметру были когда-то написаны святые в полный рост, преимущественно женские образы. Некоторые фрески ещё оставались в своей золотой красе, но в основном  изображения угадывались по абрису, по серым следам на побелке. День был пасмурный и ветреный, небо просматривалось в дыру, что зияла на месте купола, и золото лёгким дождём, кружилось в воздухе и осыпалось с одеяний святых на стоящую внизу пару. Неожиданно лучик солнца проник в отверстие и, быстро осветив храм, снова скрылся за серыми облаками. Оба были потрясены этой атмосферой.  Молча вышли, повернулись лицом к храму и замерли.

– Давай поженимся! Делаю тебе настоящее серьёзное предложение.
И, сорвав первый попавшийся цветок, встал  по-рыцарски на правое колено.
– Я согласна. После этого золотого дождя и мелькнувшего луча солнца мне тоже показалось, что храм нас крепко-накрепко связал.
Взяла протянутый ей тоненький колокольчик, сорванный вместе с обычной травой, и рассмеялась, скрывая так сильное волнение. Трогательный момент. Только Артём на такое способен!
– Я устроюсь на работу. После занятий остаётся время, буду зарабатывать. Снимем комнату. А потом родим детей. Хочу, чтобы у наших детей были хорошие родители. Ты за?
– Я пока так далеко не заглядывала, но быть против этого кажется глупым. Может, повременим с детьми? Работа у нас какая-то не надёжная. Я, пожалуй, должна решиться на давно задуманное. Всегда хотела стать врачом. Да вот моя актёрская семья с толку сбила. Знаешь, если уж создавать нормальную семью, то обоим быть артистами невозможно. А если хоть один из нас будет иметь постоянный заработок, уже хорошо. Ты заметил, что я не романтик? Поэтому мне нужна очень серьёзная и стабильная работа.
– Ну как ты всё умеешь правильно расположить в пространстве, будто натюрморт ставишь с интересным освещением и сложной драпировкой. Что ж, согласен. Врач – это серьёзно. Тебе наверняка поможет Доктор Лернер! Идея великолепная. Знаешь, мне иногда кажется, что Доктор гениален. Но он такой скромный, никогда не стремился к карьере, денег не берёт с пациентов. Он, что называется, врач от Бога. Цены ему нет. Учись у Доктора, Соня! Наверное, он мечтал мне передать свои знания, книги, но не удалось. А тут такое счастье – ты.
– Вот и славно. Ты по сути своей художник, артист, не то, что я. С тобой мне интересно, так много читаешь, анализируешь, как-то по-своему всё оцениваешь. Да и юмор тебя спасёт в любой ситуации! Потому в тебя все влюбляются, а я ревную. Надо уходить, чтобы не видеть этого.
– Кажется, у нас в этом храме наступил  судьбоносный момент, мы решаем круто изменить наши жизни. Рискнём, моя Ярославна! Я готов.

Поздно вечером под звёздами он поведал Соне историю своей странной семьи. С одной стороны, это была типично «не полная семья»: мама-одиночка и сын. С другой – даже утроенная: он с мамой, Доктор, Вая, Мила и Герман. И все принимали в нём участие.  С Ваей не сравнится никто, даже её близнец Мила – такие они были разные, похожи только внешне. Вая так и осталась ангелом. Ни разу он на неё не обиделся и не разозлился. Кажется, она чувствовала и понимала его лучше, чем он сам. Они могли, как кошки, общаться телепатически. И это несмотря на то, что возрастная разница в полвека! Доктор был интересен, не поучал, казалось, что он просто не умел этого. Душой, что ли, он был дальше от сына, чем Вера, хотя упорно и даже умело вкладывал в мальчика знания, очень старался. Повзрослев, Тёма понял, что Доктор  интересовался собой и жаждал себя сохранить в сыне, оставить свой накопленный за жизнь багаж в наследство, как другие оставляют библиотеку, дачу и машину. Мальчик впитывал предлагаемое. Когда пришёл подходящий момент, мама Женя поведала сыну, что Доктор его родной отец. Наверняка они с Лернерами договорились,  в каких словах выразить эту непростую историю. Тёма не удивился, ему казалось, он это всегда знал. В садике и в классе было много ребят, чьи родители жили отдельно. Ну и что из того? Он одного опасался: как бы Вая не исчезла, не улетела. Иногда ночью просыпался в слезах, что Ваи больше нет. Любил всем сердцем, как-то божественно, так обожал только её. Даже когда, бывало, злился на весь белый свет, её считал возвышенной, вне критики. Шестилетним, научившись писать, оставлял свои заклинания на бумажках: «Вая, не улетай» – раскладывал их в укромные места. Вера находила и чувствовала, как нужна маленькому Тёме, и каким необходимым становится он для неё.

– Знаешь, Ярославна, я никому этого ещё не рассказывал. У меня в детстве как будто бы видение было. Я потом, конечно, понял, что так поиграло со мной воображение и солнечное освещение, но взволновал меня этот эпизод сильно. Это случилось, когда мать на неделю уехала и оставила меня у Доктора. Каждый день тётя Вера утром водила меня в детский сад и забирала вечером. Это было в мае. Ранним вечером ещё светило солнце, я ждал, когда меня заберут и смотрел на дорогу. Увидел в ярком золотом свечении летящего ангела, почти такого, как мама показывала в церкви. Одновременно понимал, что это тётя Вера не идёт, а парит над землёй и улыбается мне. Ангел – подумал я, бросился к ней и почему-то позвал: Вая! С тех пор она для меня Ангел Вая. Мне было всего четыре года, а я до сих пор вижу ту картину перед глазами. Какое-то оптическое чудо.

Осенью начались занятия. И Софья, и Артём не забывали летних признаний и планов на будущее. Пока каждый сам по себе всё обдумывал. Артём стал критически относиться к своим актёрским способностям, задумывался про обучение режиссуре. Он написал пьесу, поделился с Германом, рассказал ему о новых литературных идеях. Герман его поддержал, серьёзно разобрал написанное Артёмом, в то же время удачно сбавил пыл мечтающего о режиссуре. Не советовал что-то менять, необходимо спокойно доучиться, получить базовое образование. Тем более, что студент начал явно раскрываться как актёр, уже делал успехи, хотя сам не замечал этого и не признавал за собой никакого таланта.

Сейчас Артём несколько нервничал, его озадачивал вопрос женитьбы: на какую работу устроиться и где им с Соней жить. Он же мужчина, должен стать опорой. Для начала подыскал место ночного сторожа в музее Васнецова неподалёку от дома. В Теремке (так называли Дом-музей местные) он бывал в детские годы с мамой, а теперь там можно подработать. Ему самому смешно было, что и работу себе выбирал по характеру: лёгкую, в смешном милом Теремке. Нет чтобы разгружать что-то, или трубы прокладывать, или на мясокомбинате работать.  Хотя первая его попытка была устроиться на работу санитаром в больнице Склифосовского, но места не оказалось. Жаль, там больше платят. «Склиф» тоже неподалёку, удобно, потом ещё попробует. Вере и Доктору ни о чём пока не говорил, хотел сначала начать работу. Чувствовал, что в нём старики сомневаются. А вот мама была уверена и за всё хвалила.

Соня одобрила его решение подрабатывать, тем более, что это не казалось сложным. Потом что-нибудь придумают, их же двое! А пока попросила Тёму узнать у Доктора, захочет ли он с ней встретиться, чтобы обсудить её замысел стать врачом, дать нужные советы. Ей не терпелось ближе познакомиться и быть принятой в эту семью. О, Доктор был на седьмом небе, услышав, что его опыт может пригодиться. Да кому! Такой милейшей девочке.

Вера Ивановна позвала ребят на традиционный воскресный обед с пирогами – так повелось с того времени, когда к ним стал приходить маленький Тёма. Обсудили вопрос  возможной  смены профессии Сони. Правда, она ещё не окончательно решила, а лишь задумывалась об этом шаге. Предварительно хотела услышать мнение опытных и уважаемых людей. Доктор полностью поддержал её смелое намерение. Вера Ивановна пока воздержалась от высказывания.  Борис Григорьевич заметил, что к экзаменам вряд ли сможет подготовить, потому что не знает современных институтских требований. Да и стар уже, пенсионер, хотя продолжает работать. Но в профессиональных медицинских вопросах всегда готов оказать помощь, проконсультировать. Ему и самому будет любопытно посмотреть экзаменационные вопросы, узнать, как теперь обучают в медицинском ВУЗе. Софья произвела самое благоприятное впечатление на Веру Ивановну и Бориса Григорьевича, и сама была в восторге от знакомства с этими интеллигентными и участливыми людьми. Думала: уйдёт из театрального (ну, может, не сразу, а позже) и будет интенсивно готовиться к экзаменам в медицинский, а летом сдаст вступительные. Только опасалась, что родители не поймут, испугаются таких перемен, волноваться за неё будут. Она  раньше чувствовала, а теперь, к третьему курсу, убедилась, что жизнь артиста не слишком её привлекает. Так и сказала:
– Не играть, а исцелять хочу!
А в ответ услышала:
– Браво!

Борис и Вера после ухода ребят тоже задумались о них. Вмешиваться нельзя, а вот помочь придётся. Всегда помнили, как им помогла в своё время Анна Леонтьевна. Им хотелось сначала удостовериться, сможет ли Артём проявить себя мужчиной, способным заботиться, брать на себя ответственность. Уж слишком он был эмоциональным и не особенно практичным. В облаках витал, романтик. И в кого? Если  эта пара состоится, то союз будет вполне уравновешенным и даже интересным. Ребята, похоже, любят друг друга. Пусть выдержат проверку трудностями сами,  благо подстраховать есть кому.

В семье Богоявленских было принято при возникновении проблем созывать семейный совет.  Традиция продолжилась. Теперь собрались на воскресный обед у Лернеров. Мила, Герман, Артём и Софья – все явились. Постановили главное: со свадьбой подождать. Проверка временем не лишняя, да и все вопросы надо спокойно и последовательно решать, а не скопом в одночасье. Тёма от этого приуныл. В то же время порадовался, что всеми одобрено в целом их решение пожениться, и Соня принята в семью. Софья озвучила твёрдое намерение оставить театральное образование и поступать в Первый медицинский. Это было поддержано.  Борис Григорьевич даже принялся вышагивать по квартире широкими шагами в волнении: это же его университет, славный традициями аж с восемнадцатого века. А какие имена! Восклицал: Primus inter pares – первый среди равных! Ах, какая Соня смелая, что решается на такой шаг.  Похоже, в этой компании Доктор был самым эмоциональным.  Мила немало удивилась такой дерзновенности девчонки и процитировала маму: «Жизнь – это движение, только кто-то шевелит мозгами, а кто-то хлопает ушами». Это  прозвучало явной похвалой девушке.  У Сони есть все условия готовиться к экзамену (возможно, только одному!) без помех, благо соседка по комнате съехала. Артём пусть работает в Теремке, деньги копит, пригодятся. Мила и Герман по-прежнему готовы с радостью содействовать Артёму, если он проявит к тому интерес. Если родители из Ярославля захотят приехать, то милости просим, пусть остановятся у Лернеров, примем. В общем, определились, расставили все точки над ё, как говорил Герман. Артём предварительно, ещё до общего сбора, заручился и маминой поддержкой по всем вопросам, познакомив её с Софьей.

Как и ожидалось, Соня с лёгким сердцем оставила театральное училище и с энтузиазмом взялась за подготовку к экзаменам. Стала выборочно посещать подготовительные занятия (как-то проникла туда) при ВУЗе. Учёба всегда давалась ей легко: она же золотая медалистка, способная, с отличной памятью. Дома занималась усердно, потому, что прошло уже два года после школы, даже свидания с Артёмом стали не так часты, хотя страсть ещё сильнее. Устроилась на подработку, кажется, неофициально, по рекомендации новой подружки: убирала лабораторию и мыла пробирки всего три дня в неделю. Ещё и в бассейн «Чайка» успевала, чтобы поддерживать спортивную форму. Она всё удачно и умело организовывала, всегда так, как ей было удобно. При этом была трудягой, не ленивой. Съездила в Ярославль, повинилась, объяснила, родители смиренно ожидали результатов сдачи её вступительного. Они знали способности дочери. Верили в неё: упорная, цельная, умная. Ей всё давалось легко, даже экзаменов не боялась и была уверена, что сдаст любые, причём, в любой ВУЗ. Родители только радовались за своё чадо, сами-то тряслись перед всеми спектаклями, перед прогонами. Артемьевы видели артистические способности в дочке, поэтому нацеливали её на театральное, мягко отговаривая от медицинского.  Им обоим казалось, что в медицинском и учиться очень не просто, и профессия слишком ответственная. В общем, они были не смелыми и оба с комплексом неполноценности. Вот она и поддалась, сама проверила и поняла: не хочет быть артисткой.

Не может всё идти так счастливо и гладко – думалось Артёму. Он то и дело ожидал какого-то подвоха от судьбы. Как в детстве – исчезновения Ангела Ваи. Вот ведь как отравляет нам жизнь постоянное ожидание тучи, когда светит солнце на голубом и безоблачном небе! Мы омрачаем себе жизнь при отсутствии всяких на то оснований. Артём по натуре артист и фантазёр, он придумывал себе и разнообразные варианты будущего, и умел окрасить прошлое в самые мрачные или в самые весёлые тона в зависимости от настроения. У него теперь большие успехи в театре. Природные способности постепенно проявлялись, интенсивные занятия с «артистами-родственниками» начали сказываться на его игре. В учебном театре при Щепкинском играл с огромным удовольствием и вообще театром был увлечён несказанно. Но всегда ждал провала. Очень неуверенный в себе парень. В отличие от Софьи: та радовалась моменту, ценила то, что уже есть и была уверена, что всегда сможет устроить будущее по своему желанию – счастливая натура! Может, и хорошо, что сходятся так не похожие друг на друга. Можно всегда позаимствовать у своего спутника недостающее. Да, если бы так было…

Юность Софьи и Артёма проходила в центре Москвы, в основном, на Неглинной, где училище и театр, и на улице Горького (тогда ещё не Тверской). Там встречались в дни стипендий с сокурсниками, сидели в кафе «Космос» и «Московское», заказывая фирменное мороженое (и в том и другом по названию кафе). Тянули из трубочки коктейль, на добавку не рассчитывая. Много ходили пешком по центру, иногда всей компанией забегали в Малый Гнездниковский, предварительно испросив разрешения у хозяев Богоявленских-Керн. Любили бывать на Патриарших по следам героев «Мастера и Маргариты». На студентов нападал то общий смех, то страсть покрасоваться: спеть или разыграть сценку где-то в сквере или на бульваре – так и делали, не стеснялись. Им аплодировали прохожие. Бывало, и немного денег в шапку собирали. Всякое придумывали. Весело было и всегда интересно. Много читали, обменивались журналами, самиздатовскими книгами (тайком, чтобы не засекли), бегали на все фильмы, включая любимые Артёмом старые – в «Иллюзионе». Смотрели спектакли, причём, все подряд и во всех театрах, куда удавалось достать контрамарки или самые дешёвые билеты. Набирались опыта и информации. Когда ребята рассказывали о досуге Вере Ивановне и Борису Григорьевичу, те искренне радовались за них, вспоминая и невольно сравнивая с теперешней вольницей свою голодную и зажатую в тиски запретов юность. Слава Богу, что дети могут дышать полной грудью, не бояться быть арестованными ни за что, не голодают. Время другое. Хотя признавали, что молодость в любые времена прекрасна.

Артёмом всё более овладевала тяга к писательству. Он вообще быстро загорался, увлекался новыми идеями, был азартным. Свои критические заметки о спектаклях  он отдавал в журналы, газеты. Пока не публиковали, но он не терял надежды и нисколько не отчаивался. Иногда удостаивался похвалы журналистов, что уже радовало. В нём кипели желания: серьёзно заниматься фотографией (не просто было найти подходящие курсы), писать критические статьи, рецензии, а также пьесы. Всему этому надо бы учиться. Хорошо, что Герман читал написанное о театральных постановках и тактично разбирал, оценивал его тексты, внушал, что для такой серьёзной работы требовалось образование и опыт. Старался не отпугнуть менторским тоном и как бы невзначай подбрасывал Тёме статьи ведущих критиков. Не позволял отдавать в редакцию сырые наивные работы, чтобы не портить о себе впечатления. Кажется, убедил отнестись к вопросу серьёзнее. И Артём продолжал писать, но уже для себя, в стол, как говорили. И всё же, по их уговору с Германом, предъявлял ему на просмотр. А вдруг, шутил он, всё пригодится в старости для мемуаров? Окажется, что обладаю историческим материалом. Мастерству фотографии Артём стал учиться у приятеля Людмилы Ивановны, профессионального фотографа из ТАССа. Погрузился в это с головой. Пока пользовался фотоаппаратом, временно одолженным своим учителем. Уже воображал, что станет профессиональным фоторепортёром. Фотографировал спектакли (на генеральных репетициях позволяли), и это получалось хорошо, некоторые работы принимали в газету. Часто он улетал в мечтах куда-то далеко и высоко. В нём бурлило и кипело творчество и, как не зрелое, совсем молодое вино,  рвалось наружу.  Нужно было время немного успокоиться, чтобы всё осмыслить и сосредоточиться на выбранном пути. Вера Ивановна думала: Господи, ну кто же его заземлит?!  Она возлагала надежды на здравый смысл и практицизм Софьи. Та стояла крепко на ногах, трезво оценивала ситуацию, любила Тёму. И он был влюблён в неё по уши и потому прислушивался.

1975-й год ознаменован поступлением Софьи в Первый медицинский и долгожданной свадьбой. Одним из запомнившихся ценных подарков был дорогой фотоаппарат (именно этим фотоаппаратом Артём потом делал прекрасные снимки для газет и журналов). Молодожёны были счастливы. Первую сессию Соня сдала на отлично – ни замужество, ни беременность не помешали. Ребята остались после свадьбы  жить в комнате, которую снимала Соня в доме на Октябрьской улице. Их  вполне устраивал район Марьиной Рощи. Комната была светлой, тёплой и довольно большой, а соседи мирными и даже приветливыми. К тому же, неподалёку от Мещанской, где жили их близкие. Соня вполне нормально перенесла беременность, подготовилась к экзаменам и родила мальчика в конце июня, еле дотянула беременность до конца сессии. Пришлось оформить академический отпуск по уходу за ребёнком на год. Иначе маленького не с кем оставить,  да и надо грудью кормить, а совмещать с напряжённой учёбой это было невозможно. Летом приехала  мама Сони Татьяна Васильевна и увезла дочь и младенца в Ярославль.  Их город чище и спокойнее Москвы, и дача есть, где ягоды и яблоки. И молоко берут в деревне. Родители Софьи на лето свободны от спектаклей, помогут. Среди их знакомых, очень кстати, были детские и прочие врачи. Тёма остался дома – так оба решили. Не до отпуска ему, работать надо, нашёл в редакции «Советская Россия» место внештатника на всё лето. Как он скучал без Софьи и без своего сыночка! Звонил им с почты, когда в обед выбегал из редакции. Дозванивался в основном до кого-то из родителей, и только редко до своих любимых, приехавших с дачи. Ему надо было поддерживать постоянную связь, знать, что происходит в семье, как чувствуют себя оба, что нового проявилось у Славы. В общем, сходил с ума, особенно первый месяц. Потом совсем закрутился в работе, выбегал на обед уже не каждый день. Писал им весёлые письма, просил прислать их фотографии, очень ждал. Тем временем в редакции прослышали о новом внештатнике – весёлом  и компанейском артисте, стали звать его на встречи. Пригласили и на празднование двадцатилетия газеты. Отмечали всей редакцией с размахом  на теплоходе по Москве-реке. Там выпивали, ели, танцевали. И началось… Артёму хотелось кричать: «Отстаньте от меня, прекрасные женщины! Не подходите даже близко ко мне!». Одно слово – артист! Он именно это и кричал, но ему не верили, а только смеялись и ещё больше тем самым раззадоривали себя. Сразу сказал, что танцевать не станет, а вот декламировать или петь – пожалуйста. Так и сделал, иначе точно пропал бы, уж очень активны редакционные дамы, когда их выпускают на свободу и дают выпить. Бежать! Да некуда: кругом вода. В общем, дома оказался поздно и зарёкся с коллективом куда-то ещё выезжать. Как же тоскливо без Соньки, как она нужна ему! Позвонит и попросит её приехать. Невозможно выдержать расставание на три месяца. Она-то в академическом, свободна, это он привязан к Москве, не уехать… Хотя, почему нет? Бросить эту блажь в газете, да умчаться к своим любимым!

Оказывается, не знал ещё себя Тёма. Жил внутри него неведомый враг, и звали его Азарт. До сих пор Азарту не было возможности проявиться. К тому же, он был бы подавлен хорошим воспитанием, привычкой учиться и быть на виду у близких.  Азарт коварный, он ждал случая, когда можно будет выйти на первый план и подчинить Артёма. И вот дождался. В редакции были увлекающиеся бегами мужики. На том самом речном праздновании их «Совраски» (да все эту газету так тогда называли) зашёл разговор о лошадях. Тёма присутствовал, заинтересовался новой темой. Сослуживцы и пригласили молодого коллегу сходить с ними в воскресенье на ипподром. Он, конечно же, пошёл. Сделали ставки. Новичкам, как известно, везёт, и Артём выиграл. Для восторженного парня это было фейерверком. Выигрыш невелик, и то немного осталось после скромного празднования, чтобы Соне отправить. Так и повелось. По воскресеньям с коллегами –Виктором и Игорем – ходили играть на ипподром. Витя с Игорем были давними игроками, опытными, у них сложился свой круг, куда ввели и юного Артёма. Это лето оказалось полным впечатлений, Артём уже не так скучал, да и в милой ему «Совраске» вполне освоился. Правда, дамы были расстроены его недоступностью, вечно он умело отшучивался и никак не поддавался даже самым красивым и искушённым. Верен обожаемой Софье – это точно любовь.

Сначала маленькие выигрыши и проигрыши вносили разнообразие в его жизнь. Азарт был буквально  на коне! Артём даже прочитал кое-что о бегах, о лошадях, стал лучше разбираться в теме. Наивный! Все знания о реальном положении вещей можно было почерпнуть только от «своих», давно погружённых в суть дела. Причём, подскажут не сразу, утаят основное, выдадут сведения очень дозированно. Делиться ценной информацией никто не торопился. Но постепенно этот мир открывался парню и другой, тёмной, стороной, явно жульнической. Все эти жучки, шушуканье, жесты, намёки. Он разочаровывался.  Как и многие, стал проигрывать – дело обычное. Дошло до того, что пришёл к Вере Ивановне и попросил денег. Та, конечно, дала. Затем с такой же просьбой обратился к Миле, которая стала расспрашивать, на что пойдут деньги, и Тёма соврал. Мила деньги дала, но рассказала Вере о своих сомнениях в честности Артёма. Стали наблюдать. Прижали и заставили выложить всё начистоту.

Азарт – в семье такого не знали. Этот порок был новым, никто не готов к встрече с ним, но все взволнованы, возбуждены. И только Борис Григорьевич задумался, как-то замкнулся в себе. Он вообще последний год стал часто уединяться, плохо себя чувствовал.  Сам себя лечил и временами паниковал, накручивал себя и родных.  Верочка его утешала и приводила разумные аргументы: мол, болезни в порядке вещей для людей нашего возраста, ты сам доктор, видишь это ежедневно. У всех бывает то одно, то другое.  Но Борис был мнительным, ему казалось, что уже умирает от любого незначительного недомогания. Хандрил.  Ведь всю жизнь был совершенно здоров. И зубы все целы в его-то семьдесят, без пломб как-то обошёлся! Никто и не обратил внимания на его особую отстранённость и задумчивость, когда обсуждали «беговые» вопросы.

Неожиданно Доктор позвонил Артёму и пригласил его, выбрав время, когда Веры не было дома. Артём заподозрил неладное: мол, очередная разборка его нового увлечения бегами, опять старик начнёт песню об известных случаях растрат, о самоубийствах – в общем, перескажет ему русскую и зарубежную классику. Пришёл. Сел. Ждал монолога. Доктор в таких случаях использовал свой природный артистизм, любил особенно устрашающе таращить глаза и выразительно жестикулировать. Но Борис Григорьевич не спешил.  Вышагивал молча довольно долго. Потом решился и заговорил.
– Я, знаешь, тут подумал, что пора открыть тебе мой секрет. Потому, что меня расстроило твоё поведение и проявившийся азарт. Я неподвластен этому греху, точнее, избавился от него в юности. Хотя, как тебе известно, другие грехи меня не обошли стороной. Я вырос в очень богатой и уважаемой семье. Кстати, когда-нибудь ты прочитаешь мои сумбурные записки. Там  кое-что о Лернерах (отцовская линия) и Кричевских (материнская). Но была ещё и семейная тайна. И табу лежало на этой теме до сегодняшнего дня.

Артём понял, наконец, что это не обычная взбучка за шалости, а некое откровение отца сыну.

– Мальчик мой, кровное родство оказывается важным для понимания всего комплекса личности человека. Физические и психические особенности наследуются, с этим не поспоришь.  С наследственными признаками бывает трудно сладить. Не стану читать лекцию о генетике, ты сам, возможно,  поинтересуешься и почитаешь. Долго говорить вообще не стану, хотя хорошо бы, кажется, пора пришла. Но Верочка может прийти, при ней уже не получится мужского разговора, точнее, мужской исповеди. Скажу сразу: моя мама была несчастна со своим мужем, он ей изменял, как говорится, направо и налево, а ей это становилось известно. Она ещё в юности любила молодого человека, с которым не виделась со дня своего замужества. И как-то они случайно повстречались на курорте в Ялте, где Белла без семьи отдыхала в санатории. Им вспомнилась давняя влюблённость, ожили прежние чувства. Кстати, Борис Иванович Громов любил Беллу с юности и поэтому не хотел жениться ни на ком другом, никак не мог забыть свою единственную возлюбленную. Оказался однолюбом. Так завязался в Ялте их  роман. Нешуточный, серьёзный. Но в Москве они уже не могли встречаться. В результате этой любовной связи родился я, младший в семье  – твой отец. Мне мама рассказала об этом только перед смертью. Она же передала фотографию моего родного отца, которую храню всю жизнь. Борис Иванович Громов – врач педиатр, прекрасный специалист по детским болезням, между прочим. По рассказу мамы (всего-то один раз она говорила на эту тему), доктор был добрейшим человеком. Весельчак, щедрый и очень внимательный к людям. Помогал даже незнакомым, всем, кто нуждался. Но был у него порок – увлечение азартными играми.  Белла Иосифовна, может быть, и решилась бы уйти от мужа к доктору Громову, но не смогла этого сделать именно из-за владевшего им страшного порока. Финал этой истории: Борис Иванович проиграл много и застрелился. Шум на всю Москву: Громова знали и любили.  Мама же от горя на три дня полностью лишилась возможности двигаться, её парализовало на нервной почве. Когда я родился, именно мама меня назвала Борисом, имена детей  – это всегда её выбор. Уже позже Григорий Вениаминович Лернер что-то заподозрил. То ли по чьей-то подсказке, то ли сам сопоставил факты.  Мать не рассказывала ему ни о чём, но отец всегда чувствовал, что я ему не родной и не любил меня. Я рос настоящим изгоем, ведь отцовское отношение передавалось моим сестре и брату. Только мама души во мне не чаяла, и до её кончины мы были друзьями. Лернер особенно злился из-за того, что Громов был русским, а такая смесь кровей совершенно неприемлема в роду Лернеров.

Так вот, Артём, рассказываю историю тебе для того, чтобы ты, мой сын, подумал о наследственности, о генетике, можешь поинтересоваться научными достижениями. Я надеюсь, что и добрые черты доктора Громова передались нам. Ты просто поверь мне: и с наследственными пороками можно бороться, их можно победить, только вовремя, не дав им расцвести и взять над нами верх. Я это прошёл. Тоже в студенчестве азартен был не в меру, играл в карты, но бросил. Мне кажется, совсем не зря бытует мнение, что самое большое несчастье, которое может случиться с молодым человеком – это выигрыш на скачках. И вспоминаю с благодарностью наш с мамой разговор, который на меня сильно повлиял. Пожалуйста, закончи игры на ипподроме и живи как порядочный человек. У тебя ответственность перед семьёй.

Артём был в состоянии онемения, он не мог ничего сказать. И, как маленький, заплакал. Обнял своего отца. Они родные, это ясно. Артём только жалел, что таких откровенных разговоров не бывало раньше. Его открытой душе это, оказывается, было необходимо. Как же он был благодарен Доктору сейчас, тронут его исповедью. Пообещал выполнить наказ отца и скорее ушёл, чтобы нечаянно не столкнуться в этот момент с Верой.

Грубо звучит пришедшее из английского слово бастард, ещё грубее есть два ярких русских (ну хорошо, не буду). Предпочтём более нейтральное – незаконнорождённый. Хотя лично для меня все дети законные, раз появились на свет.  Уж коль пишу о них, родившихся с тайной, то хочется их матерям сказать доброе слово, а самих деток подбодрить, ведь среди таких, как они, были и  прославленные. Иностранцы: Леонардо Да Винчи, Вильгельм Завоеватель, Чезаре Борджиа… Россияне: сам князь Владимир Святой, поэт В. А. Жуковский, писатель К. И. Чуковский … И храни их всех Господь! Обычно инициатором любовной связи становится мужчина. Это ожидаемо и вполне соответствует его активной природе и издревле доминантной роли. И к внебрачной связи мужчины  (с их стороны, разумеется) относятся проще и готовы пойти на этот грех, кажется, чаще женщин. Долго ли, коротко ли продлится такой союз, но могут родиться детки – как самые заурядные, так и выдающиеся.

Мир меняется, и в наше время всё чаще «амазонки» бывают более решительны и даже инициируют внебрачные связи. Кто-то их осуждает, кто-то жалеет, но ими можно и восхищаться – теми мамами, по своему желанию родившими деток вне брака. Их незаконнорождённые дети появляются в тайне, тайну надо оберегать, потом с ней жить. Нередко их  отцы – гении, таланты, совершенно необыкновенные личности – словом, те удальцы, за которыми охотятся все: и дамы высшего света, и писаные красавицы, и бабы обыкновенные, вида vulgaris.  От той выстраданной судьбоносной встречи (порой единственной), той бешеной страсти (не всегда обоюдной) мамы ожидают проявления лучших отцовских генов.  Младенцев вынашивают с особенным чувством: в утробе живёт заработанная стараниями матери мечта, возможно, похожая на необыкновенного, а иногда вполне ординарного, мужчину, но до самозабвения любимого. В необузданном любовном порыве, в страсти, мать добыла это сокровище и всю жизнь, глядя на дитя, вспоминает, как всё это было. Чадо растёт и не ведает материнского свято хранимого секрета. Его всю жизнь кормят сказками, выдуманными историями. Разное, конечно, случается, но нередко лучшие гены тайного отца счастливым образом передаются потомку – на это весь расчёт их мамаш. Так родился и Артём. Ему, пожалуй, повезло в жизни, благодаря стечению обстоятельств и великодушию принявшей его семьи. Так незаконно появился на свет  Борис Лернер, но по взаимной горячей любви родителей. Фотографию некоего господина он берёг в старинном портмоне. Там же – фото мамы с маленьким Борей на коленях (почему-то похожим, как две капли воды, на того господина). Видимо, не без оснований злился на супругу Григорий Вениаминович Лернер, было что-то, но не всем дано узнать.
 
Я это к чему веду? К той особой яркой нити (бывает, и узору), которая придаёт оригинальность «изделию», делает его заметным, узнаваемым, тянется на протяжении поколений и нередко бывает отличительной чертой рода. Иногда это просто внешнее сходство: особой формы нос, ямочка на подбородке или рыжие крутые кудри. Бывает, передаётся выдающийся талант мастерового (о них говорят: это бондари известные, лучшие портные), или (Боже упаси!) воровской талант, а то, к примеру, уникальный  художественный дар.  Бывает такое, стоит лишь присмотреться пристальнее. Но не по заказу даётся эта генетическая яркая черта, не всем, а как-то произвольно высвечивает то в одном, то в другом. И родными всегда узнаваема: это точно от отца, а та черта – определённо от деда идёт! Распозна;ют учёные, докопаются ещё. А пока понаблюдаем.

Когда Славе исполнился год, Соня продолжила учебу на втором курсе медицинского. Вера и Мила стали помогать, хотя уже не молоды были. До детского сада надо было мальчика дома держать, в ясли отдавать не хотели. Так вот и менялись, через день приезжали. Теперь и Женя, Тёмина мать, активно включилась в поддержку молодой семьи: забирала Славу на два выходных. Она работала по графику, бывало по три дня свободных. Она-то помоложе, ей легче с малышом.  Артём окончил театральное и стал работать в Малом театре. Он не забросил фотографию, а только развил своё мастерство, был признан вполне хорошим фотографом в нескольких московских журналах. Его фото публиковали, чем он гордился. Много времени, из того, что оставалось после работы,  уделял своему Ярославу. Шутил, что у него теперь есть Ярослав и Ярославна. Сын рос в любви, не плаксивым, весёлым и, казалось,  любил всех, кто ему улыбался. С радостью оставался с тремя бабушками, играл и с дедами. Лернер присматривался и всё дивился, как дети похожи на родителей – продвигал свою генетическую теорию. И правда, похожи, но поди угадай, что и от кого из предков проявится – лотерея.
***
Часть 3. Роман

Коллектив артистов Театра собирался летом на большие гастроли на Дальний Восток: Южно-Сахалинск, Владивосток, Хабаровск. Готовили репертуар, утверждали его, все волновались: поездка уникальная по замыслу и сложная по организации, по переездам. Артёму впервые не хотелось этих гастролей, обычно с радостью собирался в самые дальние края. Самолёты, поезда, автобусные долгие переезды, паромы – ему всё нипочём, всё с охотой принимает, обожал всякие разъезды. Только бы не оставаться на одном месте. А на этот раз ему было не по себе, он ныл, советовался со своей мудрой Ярославной, как бы увильнуть от таких гастролей. Она не понимала его, обычно так радовавшегося поездкам. Тем более, это большая честь, удача для молодого артиста – его выбрали как лучшего, перспективного, верят в его дарование. Советовала спокойно лететь и не волноваться. Ну долго, да. Как-нибудь переживём такую разлуку. Летом они с сыном будут в Ярославле, им там хорошо. По возвращении может за ними приехать, забрать семью домой. Всё славно получается, не стоит переживать.
Слава вырос,
 летом ему исполнилось шесть лет. В саду он слыл ведущим артистом. Его фотографировали, снимали на кинокамеру. И правда, он хорошо декламировал, был пластичным. Больше всего любил читать стихи. Дома сам рассаживал слушателей и выступал с удовольствием, обожал аплодисменты и поклоны: насмотрелся спектаклей.  Смешно и трогательно.

Софья в июне с отличием окончила медицинский. С сентября договорилась выйти на работу в городскую больницу. Волновалась, ведь так давно мечтала о настоящей практике.
Обычно  Артём забегал перед долгими поездками к Лернерам. Привык, что Доктор крепко жмёт руку, хлопает по плечу, Вера Ивановна крестит, благословляя в путь. Так всё и было. Только почему-то Доктор шепнул уже выходившему из квартиры Тёме:  «Смотри, не влюбись на Сахалине».

Труппа театра отправилась на Дальний Восток. Все серые думы и плохие предчувствия Артёма как рукой сняло. Столько прекрасных впечатлений и от природы, и от горячего приёма зрителей. Не гастроли, а настоящий праздник. Эмоции переполняют, никогда такого не испытывал. Звонил Соне (иногда путал, когда в Ярославле день, когда ночь), рассказывал о Дальнем Востоке. Это было в начале турне, на подъёме, потом все устали, валились спать как подкошенные.

В Южно-Сахалинске их принимали особенно торжественно. В те годы ещё не было расцвета системы спонсорства, но отдельные богачи существовали. По сравнению с другими отраслями сельское хозяйство на Сахалине тогда было на подъёме. Благодаря громадным капитальным вложениям в эту сферу, всё обновлялось, расширялось, энерговооружалось,  механизировалось, мелиорировалось. На этом кое-кто погрел руки и прилично заработал (на самом деле, совсем уж нагло и неприлично).  Одним из немногих видных дельцов в этой области был знаменитый Аранович. Александра Ильича можно назвать первым крупным предпринимателем в том регионе. Умный, хваткий, хитрый и по-своему даже обаятельный. Богач, расчётливый, но щедр к искусствам. Он был большим любителем и покровителем драматического театра. Помогал чем только мог, и в театре отца-кормильца боготворили. Его жена и дочь тоже любили артистическую среду и всегда приходили на спектакли и праздники. После спектакля обычно собирались артисты и узкий круг друзей театра.

Дочь Арановича, тридцатилетняя Тамара, была привлекательна и умна, а ещё точнее – своеобразна. Она окончила институт в Хабаровске и вернулась в Южно-Сахалинск. Ей непременно хотелось идти по отцовским стопам, она интересовалась экономикой, производством. Очень умело всё организовывала. Была энергичной, смекалистой в деле. Постепенно добивалась признания в мужском сообществе тогдашних предпринимателей. Оригинальности ей добавляло увлечение входившей в моду эзотерикой.  Куда бы ни пришла Тамара, она была в центре внимания. И не потому только, что внешне привлекательна, а потому, что круг её интересов был широк и необычен. К тому же, имела дар видеть то, что другим не дано. А это всё, как известно, притягивает, интригует людей.  Она всегда рассказывала что-то оглушительно любопытное, а если бывала в ударе,  некоторым (приватно) даже что-то предсказывала или предупреждала. В театре чувствовала себя как дома, дружила с коллективом.  Вот и сейчас актёры собрались задолго до спектакля, готовились, занимались своими делами, общались. Артём заметил в фойе группу артистов, а Тамара им что-то рассказывала. Он послушал тоже.

На сей раз Тамара просвещала заинтересованных о биополе, об ауре. Связывала всё с излучениями, вибрациями.  Рассказывала о Елене Ивановне Рерих, о её видении ауры. Приводила примеры, как всего лишь одна мысль может изменить цвет ауры, иногда сделать человека уязвимым. Рассказывала о том, как защитная сетка ауры бывает нарушена, к чему это приводит, как можно восстановить гармоничное состояние человека посредством влияния на его ауру. О важности избавляться от раздоров, от злых мыслей и о великом значении настоящей, от сердца идущей, любви как для одного человека, так и для всей Земли. Это было интересно, а для Артёма всё в новинку. Она где-то черпала информацию о мало известных фактах, что восхищало слушателей. Артёму сказали, что артисты попросили Тамару приходить к ним по субботам и рассказывать о любопытных явлениях и книгах на данную тему. Артём тоже заинтересовался. Раньше о подобных чудесах он не слышал. Позже, после знакомства с Тамарой,  недоумевал: когда она всё это успевала, как усваивала лавину информации? Она и сама признавалась, что такого рода книги не издавались, или же были труднодоступны.  Доставались в слепых, запрещённых тогда, ксерокопиях. 
 
После спектакля была вечеринка прямо в театре в честь московских артистов. Пели, пили, веселились, танцевали. И Тамара, большая любительница танцевать, тоже веселилась со всеми. После вечеринки, отойдя в сторонку, Тамара глянула на Артёма и тихо сказала: «А Вы, Артём, многого достигнете в своём искусстве, знаменитым будете. У вас ещё младший сын появится, тоже успешным станет». И сразу ушла. А он остолбенел: вот девица даёт! Но приятный прогноз его порадовал, тем более, что будет ещё и младший. Поверил! Он давно мечтал, но ждали окончания Сониной учёбы.

Так вот, приехавшую труппу Аранович пригласил на празднование своего дня рождения. Собралось много друзей именинника, артисты, художники, журналисты. После ресторана некоторые были приглашены продолжить праздник на даче. В их числе и Артём. Там было очень непринуждённо, весело. Александр Ильич был общительным и милым, жена и дочь – тоже. В общем, Артём увидел, как жили богатейшие люди Сахалина. Вроде, очень зажиточные, элита, а вели себя просто и открыто. Тамара особенно нежно посматривала в сторону Артёма, видно было, что симпатизирует ему. Артём не хотел оставаться на ночь, но никто не возвращался в гостиницу, пришлось покориться большинству.

На следующее утро они беседовали с Тамарой о её увлечении эзотерикой. Артём поразился кругу её интересов и сказал, что некоторые мысли ему показались оригинальными, хотел бы книги почитать.  Она провела Артёма в их библиотеку со множеством старых книг.

– Артём, я доверяю тебе, поэтому привела показать библиотеку. Часть её – это книги, которые пока не признаны в нашей стране, их игнорируют. Советские учёные называют эти знания псевдонаукой.  Эту библиотеку мало кто видел, и ты пока не можешь вполне осознать её ценность. Не на пустом месте родились мои увлечения. Всё это создавалось бабушкой, общавшейся очень близко с Рерихами и их кругом в двадцатые-тридцатые годы.

– Я думал, Рерихи уехали после революции из России. Они же в Индии жили.
– В общем, ты прав, они эмигрировали. Знаешь, мой дед, Матвей Гаврилович Аранович, тесно сотрудничал с торгпредом в Англии Красиным – знаменитым большевиком и соратником Ленина. Деда направили в Лондон в 1920 году налаживать торговые отношения между Советской Россией и Великобританией. Это было нелёгкой работой. Англия тогда выступала против Советской России, и нашим посланцам надо было проявить большой дипломатический дар. Бабушка завела знакомство с некоторыми русскими. Там же сблизилась и с семейством Рерихов, которые жили в Англии в эмиграции. И позже, разъехавшись, они поддерживали отношения.

Артём от Лернеров многое знал о тех страшных годах и поразился тому, что с эмигрантами в 20-е годы запросто общались советские госслужащие. Связь по тем временам казалась довольно рискованной для наших граждан. Похоже, крылись за всем секреты, а возможно, специальные  задания... Он, недоумевая, спросил:
– И как попали сюда, в Южно-Сахалинск, эти «опасные» книги? Как уцелели ваши родные? Годы были страшными, людей ссылали, расстреливали.
 – А вот семейные архивы пока для тебя закрыты, хотя ты уже знаком с дедовской биографией. Вранья не люблю, а для историй не настало время. В общем, книги прибыли в тогдашнюю Японию с русскими эмигрантами и чудом здесь уцелели. Как? Я и сама не всё знаю. Может, мы с тобой, Артём, когда-нибудь откроем секреты нашего очень закрытого семейства. Это на поверхности кажется всё просто. Но всему своё время. И когда-нибудь ты мне тоже поведаешь о себе.
– Мне нечего рассказывать. Жизнь моя как на ладони.
– Здесь есть и книги древних философов, и теософов.  Ты, наверное, и о «Живой этике» ничего не слышал. Понятно, пока время не пришло, но уже скоро узнаешь. В Москве многие начинают интересоваться теософией. Это и моё увлечение, может быть, на всю жизнь. Но заниматься профессионально хочу тем же, чем и отец. Настоящего дела жажду, сложного, захватывающего  и ответственного.
Взяла не глядя с полки томик и спросила:
– Хочешь наугад открыть книгу и прочитать, что тебе советуют Рерихи?
– Да, конечно.
Раскрыл и прочитал: «Выбрав себе какую-нибудь специальность, не будь односторонним. Попутно интересуйся всем, что может обогатить твое мировосприятие».
– Я вторую попытку сделаю, можно?
– Ну хорошо, попробуй! А что, не понравились попавшиеся сходу строки?
– Нет, наоборот: в точку! Ещё попробую открыть.  Вот : «Из разумно проведенных минут ты можешь соткать настоящую и красивую ткань своей души. Поэтому старайся каждую минуту твоей жизни окрасить трудом, знаниями или чистыми мыслями».
Артём был ошарашен. Эта Тамара была совершенно необыкновенной, с ней он чувствовал себя словно ребёнок в сказке. Она, как жар-птица, освещала пространство, давала зрение, открывала прежде не виданное. Она прищурилась и спросила:
– Тебе интересно?
– Очень. Ты меня поразила. Когда ты успела так проникнуться этими книгами? Ты же училась пять лет в Хабаровске, много работаешь, отцу помогаешь.
– Я книги с собой брала и много думала. А ещё мне как-то некоторые знания сами приходят. Чувствую в себе будто бы мелодию, которая рвётся наружу. Но не будем об этом. Тебе скоро в театр, вечером спектакль, а через два дня вы поедете дальше.
–Тамара, ты тоже раскрой книгу, которую я сам выберу. Вот, закрой глаза и ткни пальцем.
– «Если имеешь больше знаний, чем некоторые твои товарищи, не гордись слепо этим, не показывай превосходства, а поделись знаниями, если это будет целесообразно в тот момент».

Артём порадовался:
– Как-то всё совпадает. Мне показалось,  в этих книгах есть мудрость, свобода мысли. И картины Николая Рериха меня заворожили горным воздухом, волей. А что тебя сейчас увлекает?
– Пожалуй, русский алфавит. Там есть система. И всё серьёзнее, чем может показаться на первый взгляд. Там кроется знание о мировом устройстве.  Мне кажется, и я нашла подтверждение в двух редких работах на схожую тему,  что буквы сами по себе несут могучую информацию. Каждая имеет уникальный звук, рисунок, число, расположение, а всё вместе открывает смысл отдельной части целого из всего знания о мире. Ты наверняка знаешь, как нумерологи  рассчитывают имена, говорящие человеку о его потенциале и смысле жизни. Это любопытно, но моя идея иная. Я вижу, как всё связано с космическими лучами. Буквы говорят об этапах (физических и духовных) становления человека и человечества, о преображении сознания. Лучи несут информацию, азбука строго расположена  в потоках лучей. Это сложно и интересно. И это надо представлять в пространстве, легче по схеме. Вот над ней я и работаю, многое проверяю. Но я только начинаю в этом разбираться, пока рассказывать рано о небесных моих увлечениях. Не знаю, хватит ли у меня сил и времени. Ведь мне ещё и работать интересно, земные дела меня очень притягивают.
–Я бы хотел с тобой продолжить эту тему, мне интересно. Давай обменяемся адресами. Ты не против? Можно?

– Конечно. Раз уж у нас такой разговор состоялся, значит, эта встреча неспроста. Судьба всегда знает, что должно проявиться на пути в данный момент.

Артём, казалось, во время встречи с Тамарой забыл обо всём на свете. Он пребывал под сильным впечатлением. Теперь хотел тоже приобщиться к любопытной тематике. Подсознательно чувствовал, что не столько книги, сколько сама Тамара его притягивала, но признаться в этом даже себе он не желал.

Сыграли ещё два спектакля. Публика была очень доброжелательной. Как приятно играть там, где ценят мастерство, искренне реагируют на сценическое действо.  И правда, они выложились и заслужили восторг зрителей. Был организован  заключительный фуршет.  Грустно стало москвичам покидать Сахалин.  Им понравился театр и его артисты, особенная атмосфера. Пришла Тамара, они с Артёмом решили прогуляться, ведь завтра днём намечен вылет.  Гуляли ночью, как влюблённые, много говорили, находили общее. Им было хорошо. Напоследок Тамара подарила две ксерокопии книги Елены Ивановны Рерих. Сказала, что слишком увлекаться этим учением, может, и не стоит, а узнать, о чём оно, полезно. И всё смотрела на Тёму так, будто что-то ещё видит, улыбалась. Значит, всё хорошо, – подумал Тёма.

Гастроли продолжились. Артёму показалось, что не будь встречи с Тамарой, он бы слишком сильно томился разлукой со своими любимыми и пребывал бы в тоске. Тамара смогла чуть повернуть его мозги и заставить подумать ещё и о другом, посмотреть на мир с иной стороны. Они говорили о силе мысли, о её материальности, и Артём воспринял это как давно известное, потому что не раз это и сам испытывал. Рассказал о своём опыте. То, о чём говорила Тамара,  ему было близко, будто хорошо знакомо. Когда узнал о Великих учителях человечества, захотел  углубиться в учение об истинном предназначении человека, о космических и духовных законах. Такие знания расширят его представление о мире. Хорошо, что он встретил Тамару и как жаль, что она далеко от Москвы, к ней влекло.

Вернулся в Москву, и сразу накатила печаль. Грустно ему стало в молчаливой комнате. Игрушки собраны в коробку, всё на местах, чистота и пустота. Скорее, не теряя ни дня, поехал в Ярославль за своими. Ох, как повзрослел их Славка! Все веселились, целовались, обнимались. Два дня побыли ещё на даче и – в Москву. Пора браться за дела. Соня вышла на работу. Теперь она врач терапевтического отделения городской больницы. Она стала нередко советоваться с Доктором. Если короткий вопрос, то по телефону, если совет требовался более обстоятельный, то заезжала к Лернерам. Борис Григорьевич почувствовал, наконец, что его профессиональный опыт пригодился, рад был делиться. Отдал Соне ценные книги – теперь таких не достать, а информация в них не устарела до сегодняшнего дня.
Потекли рекой будни, и не скучно было в активной работе.  Пригласили в редакцию опять поработать внештатно, заказывали интервью, очерки. Артёму эта деятельность очень нравилась, и компания в редакции подобралась приятная. Правда, он теперь лишь забегал туда отдать готовый материал, не просиживал дни, как прошлым летом. Виктор и Игорь всё так же ходили по воскресеньям на ипподром, подшучивали над Артёмом: мол, струсил парень, не осилил первых проигрышей. Артём только смеялся и соглашался с ними: да, слабаком я оказался! Спектакли шли своим чередом, роли давали, у него были явные успехи, по отзывам главного режиссёра. А это много значило, можно и возгордиться. Софье было нелегко в больнице, но постепенно привыкала, хорошо, что рядом был Доктор – он всё поймёт, ему можно и поплакаться. Слава стал похож на Соню, только, кажется, высоким будет. Он уже проявлял ответственность, был собранным, и это при артистической натуре. Соня  вспоминала своё спортивное детство, пыталась сына в раннем возрасте на коньки поставить. В этом году у него уже хорошо получалось, сын хотел быть хоккеистом, пианистом и артистом. Артём не был таким спортивным, как жена, хотя с удовольствием играл в волейбол и в футбол, в этом преуспел ещё в школе.

Как и предвидела Тамара, в начале восьмидесятых в Москве стали появляться какие-то полуподпольные лекции, курсы, где занимались теософскими вопросами, экстрасенсорикой. Занятия проводили на дому, бывало где-то и в маленьких комнатках жилищных контор, в подвальных помещениях. О семинарах друг другу рассказывали, передавали номера телефонов, записывались. Учились заряжаться энергией, пассами лечить болезни. Все говорили  о биополе, об ауре, об энергетических каналах, чакрах, читали ксерокопии интереснейших книг о скрытых способностях человека, о загадках мозговой деятельности. В общем, канал новых знаний (или забытых старых) открывался. Артём был рад, что мог приобщиться к тому, что немного приоткрылось ему на Сахалине, тоже несколько раз что-то где-то посетил, набрался терминов, понял суть. Прочитал В.Сафонова «Нить Ариадны», начал читать Блаватскую, но не осилил и охладел к этой теме. Написал Тамаре о московских новостях, о планах театра и ждал ответа. Пока ответа не было.

В марте поехали на гастроли в Ленинград. Остановились в гостинице «Октябрьская». Вечером спектакль. В первом ряду партера сидела Тамара. Вот это да! Но почему он так взволновался? Ну, сюрприз для всей московской труппы, а волновался, кажется, только Артём. После спектакля, конечно же, всей компанией в кафе, а потом в гостиницу. Песни под гитару, вино и разговоры далеко за полночь. Расходились шумно по номерам, все долго прощались, смеялись, мешая постояльцам. Тамара и Артём оказались у его номера, который он делил с коллегой, что-то недоговорили. Артём решился спросить, можно ли зайти к Тамаре, она ведь остановилась тоже здесь, но на третьем этаже. Придя к ней, он бросился страстно целовать её, она не менее страстно отвечала и поспешно раздевалась. Ночь они провели вместе. Утром от осознания содеянного с трудом приходил в себя. Но был так потрясён новыми чувствами, что и уйти от Тамары не смог. Они почти не расставались все три дня. Она сказала, что ничего писать ему не будет, осложнять ещё и «вещдоками» его семейную жизнь не стоит. Хочет лишь одного: при возможности с ним встречаться. Если он того пожелает. Или могут пожениться. Она отказала сделавшему ей предложение мужчине и будет верна Артёму. И ещё она когда-нибудь  родит ему сына. Ну уж нет! Он не выдержит двойной жизни, не двоеженец.  Тогда придётся признаться Соне. Нет, он не готов сейчас принять решение. Не знает он, что делать теперь. Влюбился. Он увлёкся ещё в Южно-Сахалинске, но гнал навязчивое чувство, а потом старался быть с семьёй неразлучным, особенно внимательным к Соне. Но каждую ночь его чувства плыли к Тамаре, её образ застилал всё крупным планом, он видел и чувствовал её. Но не признавался даже себе в любви к этой дивной женщине, покорившей его сразу, с размаху.

И тут вспомнились слова Доктора, сказанные перед Тёминой поездкой на Дальний Восток: «Смотри, не влюбись на Сахалине». Они что, оба с Тамарой всевидящие?! С одной стороны, он безудержно счастлив, наполнен невероятными чувствами, новыми ощущениями, новым любовным опытом. Эмоции – через край. С другой – несчастен, потому, что ему стыдно. Было так горько и жутко от своего поступка, от предстоящей гнуснейшей лжи, что захотелось куда-то згинуть. В порыве он кричал на Тамару: «Зачем ты это устроила? Ты разлучница, ты коварная, ты всё поняла с самого начала, что я не смогу устоять перед тобой при второй встрече». А она его понимала, просила простить её. Сказала, что не хочет никаких сложностей. Что он не первый мужчина, кто так поступил. Таким эмоциональным людям бывает мало одной любви, и любови эти не похожие, совсем не сравнимые. Он сам убедится. И помучается совсем не долго, несколько дней, а потом всё войдёт в привычную колею, не надо только усугублять это. Она сразу всё увидела ещё при первой их встрече и сказала ему о будущем ребёнке – это будет их сын. Судьба!

Артём вернулся в Москву осунувшимся, похудевшим и в плохом настроении. Такого с ним не бывало. Хорошо, что Соня была слишком занята работой и какой-то дополнительной общественной нагрузкой в больнице. Она заметила, что он плохо выглядел, подумала, что устал и простудился, да ещё и Слава простужен, в сад не ходит. Бабушки приезжают с ним посидеть. В общем, хорошо, что обошлось с первой встречи. Он готовился к худшему, готов был и признаться, если спросит. Грустно усмехнулся над своей слабостью, вспомнив Чука и Гека: а мы врать не станем, вот если мама спросит, мы скажем. И он такой же.
Он любил Соню, очень любил. С самого начала их связывало нежное, светлое, радостное, тёплое и доброе  чувство. Им было всегда легко и весело, можно было всё друг другу рассказать и рассчитывать на полное понимание. И духовная, и физическая связь была крепкой, надёжной, оба оказывались наполненными любовью, они не теряли её с годами. С Тамарой иначе. Порыв, огонь, страсть, сомнения и влечение – всё это истощало, а не наполняло. Чем больше Артём желал Тамару, тем более терял что-то в себе, к тому же, совесть его мучила. Но в театре играл при этом на разрыв. Проявились скрытые, удивившие и его, возможности. Он раскрылся. Его раненая и вместе с тем полная счастья душа вырывалась наружу. Режиссёр будто видел перед собой другого артиста. Артёма заметили и пригласили на роль в фильме – экранизация русской классики. Везение. Если ещё учесть, что и с театральным режиссёром удалось всё согласовать.

Права эта ведунья Сахалинская. Всё она предвидела. И зачем он поддался ей…  А сам мечтал снова её обнять, целовать, хотел видеть, как она раздевается, как горит от желания. Любовь, будто бы созревшая, полновесная, сочная и с недосказанностью, с каким-то манящим секретом, и потому непредсказуемая, закрытая, тяжёлая. Эти чувства его опустошали и изнуряли. И сказать об этом Соне он не мог, а теперь уже и не хотел. Знал, что тогда разрушит свою любимую семью. У Артёма был по-настоящему близкий друг Сергей. Ещё со школьных лет они были не разлей вода. Разные, а друг без друга не могли жить. Так и дружили семьями. Сергей окончил Бауманское, а женился рано, на первом курсе, на студентке медицинского на три года старше его. Тёма с Сергеем поделился тайной. Друг сказал, что это бывает у всех, такая страсть неизбежно настигает мужика, ничего удивительного.

– Пожалуйста, не паникуй, ты не первый. И заклинаю тебя, никогда не рассказывай жене об этом. Пройдёт, всё успокоится. Это такой период, можно сравнить с возрастными особенностями, с критическими годами. Эти периоды проходят семейные пары, потом всё забывается, и отношения налаживаются. У вас как раз семилетний цикл. Светка мне рассказывала, что каждые семь лет организм человека обновляется, психика тоже требует новизны. Ты лучше понаблюдай за своей женой. Ведь это всех касается. Но что до меня, то я не стал морочить себе голову и не приглядывался к Светке. Мы доверяем друг другу. А если что и случится, то уже поздно будет что-либо делать, потому я выбрал стратегию страуса. А уж как вы решите, дело ваше.

– Ты пойми, я раздвоился, и выбор сделать не могу, разрываюсь пополам. Да ещё Тамара грозит ребёнком, но ведь и замуж не рвётся, хочет быть на свободе. Это же не порядочно с моей стороны, я знаю, поэтому в нервозном состоянии, даже ночами перестал нормально спать.

– По-моему, свой выбор ты, Тёма, сделал давно и однозначно в пользу Софьи. Она твоя настоящая любовь, и никакие ведуньи, ведьмы, знахарки не конкурентки ей. Такой, как Соня, не найти! Нет ничего преступного в коротком шатком поведении мужика, это случается и вполне объяснимо. Ты успокойся, разберись потихоньку. Можно растянуть эту разборку в своих чувствах на неопределённое время. Где Сахалин и где Москва? Вы редко сможете видеться, всё устроится, не паникуй. Учти, что вам с мудрой Ярославной ещё предстоит пройти самый трудный критический период под названием «кризис среднего возраста». В семье он равен двенадцати годам супружества. У нас со Светланой всё по науке, мы предвидим разное и стараемся не терзать друг друга, по крайней мере, пока. Думаю, и Соня знает о неизбежных опасностях.  Но она наблюдает, не говорит тебе, что замечает неладное. Для неё лучше, выгоднее для семьи, перетерпеть и не потерять тебя. Женщины хранят очаг, они хитрые и терпеливы в ответственные моменты, не то, что мы: как на войне, рвёмся в бой, всю правду выкладываем.

–Ладно, Серёжа, можно сказать, что ты успокоил меня. Я убедился теперь, что лучше с тобой поделиться, чем Соне всё выложить. Ты прав, такую семью я не смею разбивать. А с любовью к Тамаре придётся жить, справлюсь. Ох, и занозила она меня, и тело, и душу. Я сейчас в работу с головой ухожу: съёмки будут долгие, и в театре игра продолжается. Хоть бы гастролей не было.

Борис Григорьевич стал плохо себя чувствовать, собирался лечь на урологическую операцию. Он с любопытством наблюдал за Славой. А внук то и дело веселил деда и всех бабушек артистическими способностями. Устраивал театр одного актёра, а иногда и приглашал подыграть ему Веру Ивановну – в буквальном смысле, на пианино. Та была при нём тапёром. Славка очень хорошо ловил ритм, выполнял с удовольствием пантомиму, изображал людей, мог выполнить заданные зрителями сюжеты. Явный талант артиста не скрыть. Мила и Герман жалели, что им вряд ли придётся быть свидетелями будущей карьеры мальчика, но верили, что ещё успеют порадоваться за него. Пришло время готовить Ярослава к школе. Кажется, недавно Лернеры форму и портфель для Тёмы покупали, а теперь на очереди новое поколение.
 
В начале лета полетели в Новосибирск на гастроли. Артём заранее сообщил об этом Тамаре и ждал её. Она прилетела. Их роман становился настолько восхитительным, что он готов был бросить московскую жизнь, ребёнка, Соньку, театр. Об этом сообщил Тамаре, клялся в любви и изнемогал от новых сильнейших чувств. Такого в его жизни никогда не было. Как мог он в Ленинграде сомневаться, колебаться. Вот оно, настоящее! Тамара расцветала, отвечала пылко на все его желания, предвосхищала их и делала каждую встречу новой, буквально неповторимой. Попал в омут и погиб! И очарован, околдован, как в сказке. То ли в пылу страсти, то ли в любовном бреду, решил дать телеграмму Соне и сказать, что остаётся навсегда с Тамарой.

– Не надо, подожди, всё у нас впереди, ты положись на меня. Я буду прилетать к тебе так часто, как захочешь, мы будем вместе, не волнуйся. Ты должен сняться в фильме. Не забывай, каждый из нас обязан выполнить своё предназначение. А ты мне нужен сильным, уверенным в себе и знаменитым – таким ты и станешь скоро. Сейчас самое время для твоего становления. Посмотри, как наша связь раскрыла твои внутренние резервы, каким ты стал интересным актёром, тебя заметили. Это всё наша любовь сотворила. Ты со мной, я никуда не денусь теперь.

Утешать она умела, а он, как маленький, к ней прислушивался, верил и успокаивался. Ну и женщина – восторг!  Прилетел в Москву. Прошло дня три, и он опять любил свою семью по-прежнему. Никакое это не раздвоение, утешал он себя. Это совершенно разные стороны моей натуры раскрылись и живут каждая своими потребностями и интересами. Семья – мой базис, а страсть к Тамаре – надстройка. Так нас и учили. Артёму стало весело, теперь страсть была удовлетворена,  волнующее его чувство было ярким, горело ровно, без вспышек. Проводил Софью и Славу в Ярославль. Он за ними приедет в середине августа, чтобы было время подготовиться к сентябрю,  когда Слава пойдёт в первый класс.

Тамара сдержала слово и прилетела в Москву, взяв отпуск. Жила две недели в гостинице, конечно, ни разу не была у Тёмы. Встречались у неё. Он снимался в фильме, уже привык к съёмкам, набирался опыта и ему нравилось. В любви тоже повзрослел, справился со своим комплексом вины, научился любить обеих по-разному. Москва после Олимпиады немного оживилась, чуть полегче с продуктами стало, но ненадолго.  Быстро вернулись все прежние проблемы: очереди, ничего не купить, ни вещей, ни продуктов – пусто было в магазинах. Тамара о деньгах не думала, в отличие от Артёма. Всё ей было доступно. Привезла любимому шотландский свитер, японский зонт для его жены. У Арановичей в семье проблем нет, они живут обеспеченно. Благодаря отцу и собственной активности и изобретательности в деле (потом это стало называться бизнесом), она процветала. Артёму было неловко, он не чувствовал себя мужиком, когда за ужин  в ресторане платила дама. Получив небольшой гонорар, весь потратил на Тамару. И сам расстроился, что на семью не оставил денег, и всё ради чисто внешнего эффекта, чтобы самоутвердиться, а Тамара и не заметила.  В общем, открывшаяся новая, материальная, сторона в их отношениях его покоробила, даже напрягла. Он понимал, что жить так не сможет. И даже рад был, когда Тамара улетела. Ух, кажется, его начала отпускать эта сумасшедшая страсть. Почувствовал, что освобождается. Скорее ехать за семьёй. Хватит там отдыхать, заберёт их на неделю раньше, можно на даче Лернеров неделю провести всем вместе. И как ему эта мысль не приходила раньше? Может, это признак выздоровления?

Слава пошёл в первый класс. Первого сентября Артём, Соня и Женя – втроём  провожали его в школу. У родителей не всегда получалось днём забрать ребёнка. Договорились, что в такие дни Женя будет забирать внука после уроков и отводить домой. В общем, справлялись каждый со своими обязанностями. У Артёма ещё продолжались съёмки. С Тамарой он созванивался. Она сказала, что есть хорошие новости, хотела бы ими поделиться, но прилететь в ближайшее время не сможет. Артём удивился своей реакции. Он подумал, что это хорошо, сейчас ему не до бурных чувств. С Сергеем они иногда встречались вдвоём, общались по-мужски. Друг рад был его удавшемуся прогнозу относительно непродолжительности любовной связи на стороне. А Артём не был в этом так уверен. Он думал, что как только встретит Тамару, то прежний огонь возгорится с небывалой силой. А пока его целиком захватили съёмки в кино. Он завёл симпатичных приятелей. Познакомил их с Соней, с артистами из театра. И у Сони появились приятные знакомства с сослуживцами. Круг их расширялся, становился интереснее.

Соня с Артёмом пригласили в гости их приятелей-врачей и Доктора с Верой Ивановной. То-то был праздник-театр! Борис Григорьевич давненько в люди не выходил, засиделся дома, а тут стал в лицах рассказывать истории, вспоминал эпизоды из давнего прошлого, рассказывал о  практике врача в тридцатые, сороковые. Гости даже рукоплескали, когда было смешно.  Все прониклись уважением и симпатией к старику Лернеру. Обмолвился Доктор и о Сахалине. Артём его начал расспрашивать, в каком месте Южно-Сахалинска тот обитал, а Доктор спросил о некоторых зданиях 1945 года, уцелели ли они почти за сорок лет. Оказалось, что старый красивый двухэтажный почтамт жив, и трёхэтажный корпус госпиталя ещё стоит, прекрасно сохранился, да и рука не поднимется снести величественного каменного старика. Жаль, что Артём не знал, что Доктор на Сахалине был, а то мог бы поискать его знакомых. Нет, сказал Доктор, все уже ушли в мир иной, да и вообще, прошлым жить – это не для него. Приятнее – настоящим и заглядывать в будущее. Все посмотрели на Ярослава, игравшего в новый конструктор. В общем, обед удался на славу, все были рады знакомству.

Артём после гостей задумался: неспроста Доктор предостерёг сына от возможной влюблённости, что-то было, видимо, у самого Лернера в той самой японской Тоёхаре. Надо как-нибудь поговорить с ним. Случай представился зимой, когда Бориса Григорьевича отвезли по скорой на операцию. Софья сразу примчалась и деликатно включилась в процесс (не любят больницы, когда чужие врачи приходят). Операция прошла благополучно. После операции и жена Серёжи, Светлана, подключилась. В общем, персоналу было ясно, что за этого пациента есть кому постоять. Вера Ивановна была признательна девочкам, благодаря им, всё шло хорошо, под контролем. Артём навестил отца, когда опасность миновала и тот уже лучше себя чувствовал.

– Доктор, скажите (часто называл его на вы), что имели ввиду, провожая меня на Сахалин. Я чувствую тайну. Мы с Вами уже как-то имели мужской разговор, я и сам хочу чем-то поделиться, но смелости не хватает.
– Да, сынок (впервые так назвал Тёму), ты прав. Была у меня в Тоёхаре большая любовь. Японка, медсестра по имени Мико. Любовь одновременно очень нежная и страстная. Мы оба знали, что вместе не будем, и каждый миг нашего общения был как последний по накалу чувств. Я до сих пор несу в сердце её образ. Дома покажу тебе её фото, храню всю жизнь. Я был эмоционален, чувствителен сверх меры, всё рассказал Вере. Она, мудрая и высокая душа, простила и никогда не вспоминала об этом. С Мико никогда не переписывались, не встречались, я не знаю, как сложилась её судьба. Ты найдёшь и этот эпизод в тех записках, о которых уже упоминал тебе. Почитаешь, но потом, когда я не буду краснеть за экзальтированный слог и за свои поступки. Вот потому и посчитал нужным предупредить тебя перед Сахалином: вдруг поможет.

– Не помогло, отец, твоё предупреждение. Именно там, в Южно-Сахалинске настигло это счастье или несчастье и меня. Влюбился в чудесную, неординарную женщину. В ней сочетается какая-то тончайше настроенная возвышенная духовная натура, склонная чутко реагировать на мир души и просто на мир, и интеллект, практицизм, очень трезвый расчет, профессиональная заинтересованность в деле, иногда граничащая с агрессивностью. Недаром она не замужем и категорически стоит за свою свободу, хотя ей уже чуть за тридцать. У нас страсть, не знаю, продлится ли. Но я уже не горю, как в первое время, похоже, всё проходит. Жизнь моя по-настоящему только в Соне и в Славе. Боюсь, не забеременела ли моя Тамара. Вот тогда мне нелегко придётся. Да?

– Нет, не думаю. Раз она не хочет замуж и знает точно, на что идёт, то и волноваться тебе не о чем. Тут думать надо о Соне и о Славе, чтобы они не прознали про твои грехи. Это уж будет ни к чему. Держи в тайне. Ты же в курсе нашей с тобой ситуации. Редкая женщина (а Верочка единственная в своём роде) решится принять побочного ребёнка от мужа. Это вообще не твой вариант. Тамара будет рада воспитывать сама ребёнка. Ты будешь в курсе его дел, но на расстоянии. Не печалься, что случилось, того уже не изменить. Надо включить разум, контролировать эмоции и не допускать в дальнейшем таких связей. Впрочем, что я говорю, каждый сам знает, как жить, что делать. Спасибо тебе, родной, что поведал мне свою тайну, я сохраню её, никому не обмолвлюсь и словом. О моей Мико даже лучший друг Семён не знал, только Верочка и вот теперь ты. Пусть тайны уйдут с нами, не нужно о них говорить.

– Я знаю, что надо теперь сделать. Я попрошу Тамару поинтересоваться, живёт ли в Южно-Сахалинске Мико. Зная имя, фамилию, год рождения и даже профессию, найти кого-то в регионе для Тамары  не составит труда. Давай попытаемся! Не зря же судьбой так закольцован сюжет. Прямо как в романе.
Доктор не ответил, задумался.
Так раскрывались друг перед другом отец и сын. Кажется, что обоим становилось легче от этого. Сближались ещё больше. Артём почувствовал покой после разговора с Доктором. Он прав, Тамара всё делает точно по плану, рассчитывает все шаги.
После визита к Доктору Артём сразу позвонил  в Южно-Сахалинск и напрямую задал вопрос про беременность. Ответ был тоже прямым: да! Ну что поделать, возможно, в этом счастье для Тамары. Поздравил и сказал, что ему как-то очень не по себе, ведь он должен быть в ответе за рождавшегося человека. Сказал тёплые слова, сам как-то размяк от новости.  Конечно, поинтересовался, какого участия от него ожидают, может ли как-то быть полезен, надо ли ему приехать.

– Нет, нет и нет! Всё прекрасно, именно этого я и хотела и так рада, что мой ребёнок (извини, я так буду его называть!) зачат в искренней взаимной любви с тобой, красиво. Ты, пожалуйста, никогда не волнуйся, ведь с моей стороны это серьёзный и до конца осознанный шаг. Не поверишь, Тёмка, как давно я мечтала найти именно такого мужчину, как ты, и забеременеть. Замуж не хочу, ты же знаешь мою тягу к полной независимости, к воле. Будь спокоен,  всё вообще прекрасно!  И ты будь в семье и радуй Софью и Славу. У вас ещё и девочка будет. Я люблю тебя, но теперь между нами большое расстояние на ближайший год уж точно. А потом увидимся, ты только звони иногда.

Артём и вправду успокоился, как будто выполнил задачу. Ему кажется, что не свою, просто помог изумительной, к тому же обожаемой им, женщине воплотить заветное желание в жизнь. И не исключено, что помогает появлению на свет другой интересной личности. Видно будет. А пока его деликатно, с любовью, отстранили.

В следующем телефонном разговоре Тёма попросил Тамару найти в Южно-Сахалинске Мико. Сообщил нужные детали и просил по возможности не откладывать поиск. Он и не ожидал, что так быстро она сможет разыскать концы.

– Действительно, Тёма, след знакомой твоего отца найти было легко. Эта японка проработала в больнице Южно-Сахалинска медсестрой до позапрошлого года. В прошлом году её не стало. Но её дочь Томико, 1946 года рождения, работает там же врачом-терапевтом. Замужем за русским, у них есть сын Борис Молчанов. Кажется, нам открылась тайна Доктора. Если он захочет что-то ещё узнать, я всё для него сделаю с удовольствием. Рада была быть полезной отцу. Как жаль, что мы не могли познакомиться с ним…

Артём рассказал всё Доктору. Тот уже вышел из больницы, чувствовал себя нормально, но ещё слабым. Как Тёма и ожидал, отец был очень взволнован и заплакал, причём, горько и не стесняясь сына. Потом молчал. Артём же утешал того как мог.

– Доктор, не плачьте, ну если только от радости, что судьба Мико сложилась намного лучше, чем Вы думали. Её не депортировали, она не была одинока и вырастила дочь, дала ей высшее образование. Как хорошо, что Томико знала, от кого рождена, и назвала сына в честь своего отца. Это же просто роман, Доктор! Послушайте, у меня есть сестра-японка и племянник Борис! Доктор, давай всё Вере расскажем. Она же поймёт. Ну, конечно, если ты сам захочешь. Иначе я – могила, рот на замке. Никогда не упомяну о тайне.

 – Я сейчас не готов. Мне тяжело, слишком много нахлынуло – тайфун  после сорока лет штиля. И в то же время я рад, что у Мико была такая отрада – дочь и внук. Спасибо тебе, родной, ты меня под конец жизни так утешил. И правда, роман…
– Я так взбудоражен, что ж говорить о тебе. Дам успокоительное. Прости, я так тебя взволновал. Побудем вместе до вечера, а потом в театр побегу.

Борис Григорьевич постепенно пережил это потрясение, уговорил себя, что весть хорошая, успокоился. Артём теперь стал чуть ли не каждый день к ним забегать, волновался за Доктора: тот стар был для волнений. Они с Артёмом нашли момент и вместе рассказали Вере Ивановне обо всём. Она давно была готова к подобной информации. Восприняла всё отстранённо, будто ей пересказали сюжет не интересного ей фильма.

Через год не стало Доктора, почти на два года пережила его Вера Ивановна. Эти потрясения шли друг за другом. А между ними возник яркий и радостный солнечный лучик:  в 1985 году родилась у Сони и Тёмы дочь Анечка. Ангел Вая была несказанно рада, что дождалась и первого шага своей внучки (ну конечно, внучки, а кто же она Вере?). В квартиру на Мещанской Лернеры прописали семью Артёма – всё же будет у ребят, хоть и не большая, но своя квартира. А потом и она, любимая всеми Вая, ушла навсегда. Ушла тихо и мирно ранним утром, когда Тёма подошёл пожелать ей доброго утра и нежно взял за руку. Она будто только этого момента и дожидалась. Вот и всё. Нет Доктора. Есть те, в ком его кровь. И смотрите теперь вы, как проявляются гены.
***
Прошли годы. Все дети стали взрослыми, у них свои семьи, своя жизнь.

Артём знал, что родившемуся сыну Тамара дала отчество и фамилию своего отца: Роман Александрович Аранович. Артём, как они сразу договорились с Тамарой, держался на расстоянии от сына и довольствовался той информацией, которую Тамара считала нужным давать. Знал, что парень растёт здоровым. Способный, интересный. Звонил Тамаре редко, обычно на день её рождения. Они не встречались, контактировали на расстоянии.

Тамара в девяностые стала успешно заниматься уже своим, частным, бизнесом. Однажды приехала в Москву, и они пообедали с Артёмом. Нестандартна во всём, как и раньше, она была генератором новых плодотворных идей, что, похоже, только после перестройки нашего общества стало  цениться. Деятельность её была разнообразной и всегда успешной. Последняя разработка – выращивание в теплицах уникальных японских сосновых грибов. Об этом она увлечённо и рассказывала Артёму. Начинала это дело с того, что организовала сбор и продажу за рубеж экзотических грибов, ценившихся наравне с трюфелями, а то и выше. Ещё в детстве Тамара знала особые места в хвойном лесу, где росли необычные грибы, любимые японцами. Ей показали заповедные места дети-японцы, и она, как обещала, хранила тайну обитания грибниц.  Грибы были на редкость вкусными и необыкновенно ароматными: смесь корицы со смолой хвои. И росли незаметно вокруг сосен кругами, скрываясь под слоем мха и листьев – непосвящённый не найдёт. Тамара обдумала все детали дела, как наладить продажу этого эксклюзива, и реализовала идею. Позже она набрала специалистов-микологов, которым было дано задание вырастить грибы в теплицах. Это удалось, и сейчас налажено её личное частное предприятие. В данный момент она приехала согласовать, получить официальное одобрение на использование этих грибов в медицинских целях. Целебные свойства соснового гриба известны издревле и уже не оспариваются учёными. Ну это так, к слову, одно из направлений. Просто её самое любимое на сегодняшний день. По-прежнему интересуется всем, что выходит и за рамки общепринятых научных исследований. Изредка, краткими вспышками, ей приоткрывается будущее, это происходит спонтанно, как и раньше.

– Артём, наверное, помнишь, как я, впервые увидев тебя, предсказала, что ты будешь знаменит. И смотри-ка, ты стал всем известным артистом театра и кино, тебя узнают на улице, и здесь, в ресторане, тоже посматривают, шушукаются. Я рада за тебя. И младший сын у тебя родился. Всё сходится. Теперь дело за ним. Знаешь, как мне не хватало знания иностранных языков для  успешного предприятия! Я решила дать сыну полноценное современное образование. Он уже несколько лет изучает английский и немецкий. У него проявилась склонность к коммерции. Представь, Роман настолько серьёзный, что уже наметил учиться только в Москве, планирует поступить на международные экономические отношения в МГИМО.

Показала фотографию Романа. Парень стройный, высокий. И на Тамару похож: брюнет, вьющиеся волосы. Только вот не от неё это: ярко серые глаза. Артём улыбнулся. Встреча бывших любовников была очень приятной для обоих, дружеской и спокойной. Расставаясь, Тамара обещала рассказать, как пойдут в дальнейшем дела у сына.

Через несколько лет Тамара сообщила Артёму об окончании его сыном МГИМО.
 
Как-то оказалась в Москве по делам. Встретились, поговорили о Романе. Будучи коммерсантом, за эти годы он объездил мир, набрался опыта. У него явно есть деловая и коммерческая хватка, кажется, он создан для бизнеса. Три года назад прилетел на Сахалин, чтобы отпраздновать тридцатилетие. Его потянуло на малую родину – наверное, кризис тридцати лет сказался. Дома провёл весь свой отпуск, много беседовал с матерью об их семейном бизнесе. Осознал, что вошёл в пору переосмысления целей и ценностей в жизни. Осмотрелся, понял, что ему по силам начать собственное новое дело. И вот за эти три года стал успешным предпринимателем, у него свой нефтяной бизнес. Преуспевает. Но это уже другая семейная ветвь, удалённая даже географически от доктора Лернера.

Анна – специалист в области биотехнологий, окончила Тимирязевку. Вышла замуж, родился сын, защитила диссертацию, работает в научно-исследовательском институте и преподаёт в своей alma mater.

Ярослав, окончив Институт кинематографии (ВГИК), сыграл несколько крупных ролей в кино, снимался и на телевидении. Стал хорошим артистом, но на этом не остановился. Он написал сценарий о Докторе. Артём надеется, что получится очень хороший фильм. Режиссёр тоже на это рассчитывает, поэтому с большой охотой берётся за дело. Вот-вот должен решиться вопрос с финансированием, и фильм выйдет на экраны.
  ***
Москва. Март 2018 г.