Была уже осень — та пора, которая тянула бы на определение довольно поздней. Рутина дней, работы, сидения на сайте, давно заставила забыть лазурный берег Фуэртовентуры, оставив лишь ярким пятном воспоминание о ветре. Его всё не было.
Катаясь на рабочем грузовичке по путям маршрута, среди полей или участков леса, где меня никто не мог услышать, я открывал окно; в него кричал: «Эй ветер, где ты вьёшься? Или забыл о том, что в гости тебя жду? Знай, я по тебе скучаю, и жду, как парус белой бригантины, в желании быть надутым, для устремления вперед. Ты слышишь? Я жду и буду ждать».
Придя домой, заглядывая на балкон, в надежде найти знак присутствия бродяги ветра, находил там лишь безнадёжность висящей книзу шляпки. Ветра то были, но не те, чужие. Они передвигали пластиковые стулья по балкону, кидали мне какие-то носки или прищепки от соседей, шумели звуками пустых горшков из-под цветов, качали шляпку, стукая её об стену, но оставляя по прежнему висеть вниз головой. Мой ветер должен был надеть её на ночной светильник.
В один из выходных, в субботу, встав рано, как всегда; проверив почту в интернете, написав пару приветов и ответов; позавтракав, мне что-то стало скучно. Решил пройтись по улице, дав самому себе задание внимательно смотреть по сторонам, чтобы из наблюдения слепить рассказик, так, для тренировки. Скорее, не совсем рассказ, а будто бы заметку путевого журналиста.
Не совсем просто написать холодной, поздней осенью, практически на пороге зимы, что-то интересное или романтическое. Попробовал просто описать совсем обычную прогулку, которую предпринял, спасаясь от трясины неподвижности сидения перед «магнитными» местами в квартире, как стул плюс компьютер, диван и телевизор, унитаз — тетрадь кроссвордов, или кровать плюс женщины и новые мечты.
Когда-то давно, в детстве, несколько раз делал попытки вести дневник. Тогда это было модно, и у многих, особенно девчонок, были тетрадки, где они кроме записей понравившихся стихов и фотографий любимых артистов, писали очень личные заметки о своих тайных симпатиях; например, сколько раз на них посмотрел «тот» мальчик, что он сказал, как прикоснулся. Сам я ничего подобного не пытался делать, а просто пробовал записывать день в хронологическом порядке, вспоминая, как он разворачивался, хотя кое-какие заметки по поводу девчонок тоже делал. Помню — это быстро надоело и я не видел смысла в подобном занятии; к тому же мне некуда было спрятать тетрадь, и я боялся быть осмеянным в том случае, если она кому-нибудь попала бы в руки. Сейчас мне кажется, было бы очень интересно перечитать свои старые записи, но делать нечего, былого не вернуть.
Итак, короткая запись, как-будто бы из дневника мальчика, выросшего в мужчину средних лет, обретшего некий опыт жизни, но не повзрослевшим ни на грамм. Короче, современный чукча, поющий песню о том, на что падает его взгляд прямо сейчас.
День с утра выдался, как многие в последнее время: — то есть рвано-солнечным, через дыры в облаках, в меру ветренным, приятными на ощущение пятью градусами тепла, которые после нескольких минут интенсивной ходьбы начали казаться градусов на пять выше, ввиду того, что перед выходом на улицу из страха замерзнуть была одета под куртку как минимум одна лишняя вещь. Так как плана никакого не было, немного засомневался на выходе из двора, куда, в какую сторону податься, но вспомнив, что «налево» меня тянет постоянно, туда и сделал поворот.
Улица по немецкому обыкновению была пуста; я сам искал глазами какие-то события, которые можно было бы вписать в несуществующий дневник самодеятельного журналиста.
Справа тянулась череда домов, с окнами, из которых никто не выглядывал. Скучно, когда в окна не смотрят, вдвойне скучно, если в них не выглядывают молодые, симпатичные женщины, зазывая взглядом на чашку чая с привкусом возможной тайны.
Слева, за высокой сеткой, тянулась территория стадиона, за кромкой которого столпились родители в ожидании выхода на поле своих отпрысков, жертвущих своим выходным ради мечты об обеспеченном будущем ребенка, искренне веря в то, что он будет получать миллионы в одном из лучших футбольных клубов мира, и что ему ни разу не сломают ногу, не выбьют зубы, мениски на коленях отработают с двойным запасом прочности, как мерседесовский мотор.
Дальше по ходу прогулки попалась стройка. Раньше на этом месте была сберегательная касса, одноэтажная и какая-то неказистая, и может быть именно поэтому давно закрытая, — ведь банки не могут себе позволить иметь вид непрезентабельности при одурачивании людей. Долго это здание стояло пустым, потом в нем выставлял на продажу картины неизвестный художник, как мне кажется, ни одной так и не продав. Некоторые из них мне даже нравились, и стоили они относительно недорого, но вот на покупку так и не решился, излучив, наверное, соответствующий импульс, повлиявший на другие головы обитателей нашего городка, спросивших себя одновременно в стиле жителей Одессы: «А они нам надо?»
Сейчас над первым этажом надстроили второй и получится в скором времени шикарный жилой дом, с колоннами, со многими комнатами, и вполне возможно, будет в нём жить какой-нибудь действующий статский директор объединённых сберкасс всей дармштадской губернии, купивший неликвид по блату, а значит, по дешёвке.
Нда, ничего интересного я дальше не увидел. Мне кажется, я углубился в себя, следя внутренним взором за дыханием и биением сердца, а внешним наблюдая игру опавших листьев, и ветра, который бессовестно демонстрировал им свою силу. Он кидал их из стороны в сторону, ударяя одних о стены заборов, заставляя другие застревать в кустах, сбивая третьи в кучи, разнося далеко в стороны следующих, а иногда закручивая листья в тоскливой безысходности миниатюрного торнадо. Возникла даже параллель в голове, эдакая фантазия полусумасшедшего, увидевшего в листьях — людей, а в ветре — правителей мира сего, а может быть, — самой Судьбы.
Ветер дул, они шуршали невидимыми ртами: я даже слышал их слова — слова листьев, рассуждавших о жизни; как будто обращённых в пространство, но вполне возможно, предназначающихся мне.
Они говорили: «Никогда не бойся ошибаться. Ни увлечений, ни разочарований стесняться не надо. Разочарование есть плата за что-то, прежде полученное; может быть, несоразмерная иногда, но будь щедр и старайся не обобщать разочарование, окрашивая им всё остальное. Тогда ты приобретешь силу сопротивляться злу жизни, а в буйстве ветра увидишь возможность летать, быть ближе к небу. И если даже суждено упасть однажды, помни — в падении есть своя сладость, и эту сладость надо испытать, чтобы её понять. Самый глубокий низ и самый высокий верх — концы одной цепи, — цепи, сравнимой с особым рисунком, на котором нарисовано всё, но который не может быть куплен за деньги, а только ценою собственного опыта».
Незаметно я оказался дома, с гудящими ногами и забеременевшей головой, которая после некоторых колебаний родила рассказик без претензий на особую оригинальность.