С Т А Р А Я Г В А Р Д И Я
(ч а с т ь т р е т ь я)
А теперь вернемся на второй этаж магазина "Подарки", где
мы вдвоем с Олегом Процеровым пьяно куражились над молодыми
симпатичными продавщицами, нюхали всякие одеколоны и духи,
будто собирались купить их, а иногда небрежно перебрасывались
обиходными фразами на английском.
Олежек, бедный, так нанюхался, что поскользнувшись на
лестнице, упал, да так уютно, что и не стал вставать, а потом и вовсе
приспал.
Или, как было написано в милицейском протоколе,
составленном тем же вечером в 50-м отделении милиции в самом
центре столицы, где-то в середине Пушкинской улицы, теперь,
Большая Дмитровка.
" Вышеуказанные лица по показаниям свидетелей
таких-то, находясь в нетрезвом состоянии, выражались
нецензурно, а так же, пользуясь знанием иностранных языков,
злостно хулили Советскую торговлю.
На момент прибытия к месту происшествия постовой
старшина милиции такой-то, обнаружил впоследствии задержанного
Процерова О.А., лежащим в спящем состоянии на лестнице
магазина "Подарки" по такому-то адресу и мешавшим тем самым
движению покупателей.
В чем и составлен настоящий протокол".
Утром нас отпустили, но предупредили, чтобы мы явились
к определенному часу в отделение.
Был только один выход, сделать так, чтобы протокол
перестал существовать, будто его и не было.
Но как? Отец Олега какой-то крупный начальник на
Московской железной дороге.
Сын боится его как огня, он лучше в армии добровольно
ляжет под гусеницы тридцать четверки, как он это чуть не сделал по
нерасторопности в военных лагерях на танковом полигоне, чем
признается отцу в содеянном.
А у меня тем более, ну что может предпринять Федор,
официально числящийся в театре Ленинского комсомола
гардеробщиком.
Мы поехали по домам. Я не знал, что говорить Герасимовичу,
что будет с Исиным диабетом, когда все станет известно про их
медалиста.
Понурый я вошел в комнату, где на своем месте за столом
сидел Герасимович, на диване заплаканная Ися, а между ними кружил
дядя Валя Лебедев.
Телефона в квартире не было, сообщить родителям по
горячим следам о случившемся я не мог, но по моему виду они
догадались о том, что произошло что-то непоправимое.
Стоя у двери я рассказал честно обо всем.
- Да,- сказал Федор, - дело швах.
В переводе с новороссийского "безнадежная ситуация".
Ися выдохнула посиневшими губами:
- Я так и знала, у меня сердце чувствовало - и, закатывая
глаза, начала сползать с дивана.
Я кинулся к ней, но она из последних сил сделала
брезгливое лицо и выставила перед собой обе руки:
- "Уйди от меня, гад ползучий", - это была высшая мера ее
презрения.
Разборка не успела начаться, потому что ситуацию взял
в свои руки дядя Валя.
Команда Федору: "Одевайся ", Ларисе : "Прими
валерьянки и в кровать".
- Ой, ну что ты говоришь, Валентин, какая там кровать,-
и зверский взгляд на меня.
Он переспросил у меня номер отделения, где оно находится,
одновременно ощупывал нагрудный карманчик пиджака, в котором
хранилось его удостоверение.
Машинально я отметил,что делал он это левой рукой, значит,
карманчик на правой стороне, следовательно, костюм лицованный.
Мой Герасимович таких не носил, он был умеренным
франтом.
Аккуратен, внимателен к своей одежде и внешнему виду, но
не педант и не чистоплюй.
Втроем мы кинулись к остановке 5-го троллейбуса, который
шел почти от нашего подъезда прямо в центр.
Прибыли к отделению.
Федор остался на улице шагах в тридцати от входа и на
противоположной стороне улицы.
Во-первых, здесь могли встретиться его знакомые или, еще
хуже, заказчики, а, во-вторых, если сам Валька взялся за дело, то
помогать ему нет необходимости.
Я вслед за Лебедевым бочком проскользнул внутрь этого
чистилища.
В небольшом помещении без окон стоял тяжелый запах
мокрой грязной половой тряпки в смеси с непреходящим водочным
перегаром.
Невольно вспомнился утренний аромат в деревянной
пивной, построенной в Новороссийске прямо напротив нашего дома
на развилке улиц Мира, на которой жили мои Папандопуло, и Красных
Военморов.
Туда мы захаживали с Герасимовичем в числе самых первых
посетителей, в пижамах, с карманами, набитыми свежевяленной
жирной и малосольной донской таранкой или, пуще того, шамайкой.
Название этой рыбешки произошло от персидского шах-маи
или шах-маге, в переводе, очевидно, "шахинья", что совершенно
справедливо для этой почти прозрачной красавицы.
Пивная наша всегда благоухала ароматом только что
вымытых горячих от солнца деревянных полов и свежего пива.
В милицейском отделении справа в стене чуть ниже
уровня головы человека было окошко размером с форточку окна
в нашей квартире и узенькая полка под ним.
Человек среднего роста должен был нагнуться, чтобы
просунуть голову в это окошко, а дядя Валя тянулся на цыпочках:
- Капитан, я по делу Миленного.
Тот что-то пробурчал. Тогда дядя Валя выдернул из кармана
свое удостоверение с тиснением "КГБ".
Привычно потянул время не отрывая глаз от лица дежурного
капитана, и, не передавая ему в руки, медленно раскрыл документ так,
чтобы была видна фотография и полковничье звание, а строку с Ф.И.О.,
будто невзначай, прикрыл своим узловатым большим пальцем.
Капитан катапультировался со своего стула и вытянувшись
по стойке смирно стал через стену докладывать суть дела, отыскивая
в грудах прочих протокол нашего с Процеровым дела.
Найдя протокол он протянул его дяде Вале для ознакомления
с "тяжестью совершенного нами деяния".
Пока дядя Валя листал протокол, даже не делая вид, что
знакомится с ним подробно, капитан на всякий случай, в жизни всегда
может пригодится неформальное знакомство с полковником КГБ, с не
очень удававшейся ему ноткой сочувствия спросил, как само собою
разумеющееся, поэтому с утвердительной интонацией:
-Товарищ полковник, нарушитель, виноват, товарищ
полковник, я хотел сказать - Миленный Константин - это ваш сын?
Чекист не должен врать, он имеет право только не
договаривать.
В ответ последовал гениальный экспромт со скупой мужской
слезой, который не под силу самому Станиславскому К.С.:
-Он мне больше, чем сын, капитан.
Этим сказано всё и ничего, в зависимости от того, что
хочет услышать заинтересованное лицо.
Тем временем чекист протянул руку в окошко и выхватил
из рук капитана протокол.
Ай да дядя Валя, напрасно некоторые говорили, что он
чуть ли не умалишенный.
Неправда это все, никакой он не сумасшедший, просто
его голова устала от окружавших его дураков и спрятал он свой
мыслительный аппарат на заслуженный отдых.
А когда случаются чрезвычайные ситуации, когда надо
помочь кому-то из своих друзей или их легкомысленным, а подчас и
неразумным детям, он снова включает его и успешно, если не сказать
виртуозно, пользуется им во всеобщее благо.
Выйдя на свежий воздух дядя Валя сказал как всегда:
-Учись, босяк. И еще вот что, подумай над своим очень
сомнительным ближайшим будущим, дипломник ты наш, если,
ты всё ещё мечтаешь стать инженером.
Думать начинай уже прямо сейчас, в винном отделе
Елисеевского магазина.
Ну, дуй до горы, как говорят у нас в Новороссийске.
Я метнулся вверх по Пушкинской, но через секунду
услышал голос Герасимовича:
- Стой, ты куда, дуропляс?
- В Елисеевский, мы ж договорились с дядей Валей ...
- Стой там - иди сюда, капцан.
До войны Федор некоторое время работал воспитателем
и одновременно преподавателем сапожного дела в учреждении
для малолетних босяков, набрался там ихней специфики, чтобы не
чувствовать себя в их окружении глухонемым, и иногда, в шутку,
выдавал ее в узком кругу.
Стой там - иди сюда, это тоже что-то для меня непонятное.
Может быть, оно иллюстрирует первое и самое важное требование
в отношениях командира и подчиненного - непререкаемость
выполнения младшим по званию команды старшего.
Скажу стой - ты стой, скажу иди - так ты иди. И не рассуждай.
Я всегда ощущал некое пренебрежение (безусловно,
нарочитое, шутливое) в этом обращении ко мне - капцан.
Но сколько ни пытался - все тщетно, я так и не смог добиться
от Федора значения этого слова - капцан.
А теперь я думаю, что он и не смог бы этого сделать,
поскольку он сам воспринимал его с рождения как равноправное
слово, а лучше сказать "словечко" из своего повседневного
словарного запас.
И только теперь у меня появилась такая возможность.
Случайно я набрел на этимологический словарь русского языка
Макса Фасмера, из которого узнал, что "капцан" - это из
южно-русского диалекта и обозначает "оборванец".
А в еврейско-немецком "kabzen" - нищий, бедняга.
И я, спустя 60 лет, окончательно убедился в том, что,
применительно ко мне это был отнюдь не оскорбительный, а просто
шутливый словесный оборот умудренного по самое горло горьким
жизненным опытом мужчины в адрес своего воспитанника.
Жаль только, что в этом конкретном случае неуместна
известная присказка о том, что все хорошо, что хорошо кончается.
- Поехали домой, Ися ждет, мы с Валентином отметим
твое освобождение, а для тебя с сегодняшнего дня до защиты,
нет, аж до получения диплома, действует сухой закон, понял?
И еще одно запомнившееся о дяде Вале.
Он учил меня простейшим, однако довольно эффективным
приемам самообороны.
Тогда знали только самбо, но слыхом не слыхивали ни
про карате с джиу-джитсу, ни про дзюдо.
Видимо, это был один из многих комплексов самозащиты,
разработанных в их ведомстве, без применения каких бы то ни было
дополнительных средств, кроме рук, ног, головы.
В одной пикантной ситуации мне пришлось использовать
прием, который он мне однажды показал у нас дома во время
очередной их выпивки.
Я ночевал в одном доме, хозяйка которого находилась в
состоянии развода со своим мужем.
Неразумный ревнивец, а все ревнивцы неразумны, это я
знаю по своему опыту, так вот, он прознал о пребывании в эту ночь
в его прежнем доме чужого мужчины и несколько раз пытался, а
дважды и небезуспешно, с шумом, скандалом и боем прорваться в
недавние места своего обитания.
Он изрядно надоел и соседям, и хозяйке, и мне.
Я знал, что отделение милиции, бог ты мой - опять милиция,
находится в полусотне метров от этого дома, но мне как-то неловко
было обращаться туда среди ночи, а избавиться от непрошенного
гостя без участия милиции никак не получалось.
Ближе к предрассветному часу я вспомнил уроки бывшего
чекиста.
Сна все равно уже не было и в помине, я оделся и стал ждать
ночного гостя.
Как только в очередной раз раздался грохот в дверь я
быстро открыл ее и, не дав ему опомниться, развернул его спиной к
себе, левой рукой ухватил его за шиворот и стал пригибать к полу,
а правую просунул сзади между его ног, плотно сжал в кулак мотню
брюк вместе со всем ее мужским содержимым и потянул на себя.
Этот прием еще ниже пригнул его голову к полу, а его самого
заставил стать на цыпочки, чтобы не лишить себя основных признаков
половой принадлежности.
После этого он замолчал и только покряхтывал на каждом
шаге.
В этой позе я довел его до порога отделения.
У самой двери, чтобы не позорить ревнивца, свою правую
руку я выпростал из его сокровищницы.
Когда человек находится в такой позе, да еще на ходу, у него
нет никаких мыслей, кроме двух, когда закончится эта невесомость
и только бы не оторвалось то, без чего мужчине невозможно, как
минимум, появляться в бане.
Руки здесь не помощники, ими можно только махать как
крыльями, но взлететь с их помощью не удастся, уж поверьте, потому
что это проверено.
В отделении его продержали до утра, пристыдили для вида,
да и выпустили.
Мне и сейчас неловко за этот сомнительный подвиг, тем
более, что мужик был лет на восемь старше меня и хоккеист
столичного масштаба.
Но у меня не было другого выхода, поверьте.
Впрочем, и у него, наверное тоже.
Сейчас, по прошествии стольких лет, я очень сожалею о том
поступке, лучше бы я его отколотил и отпустил.
Но, во-первых, я, как признавался всегда, не могу ударить
человека, а, во-вторых, если бы я, все-таки, сумел бы его отколотить,
он бы встал побитый и, не отряхиваясь, снова пошел будить меня и
всех своих прежних соседей.
А дяде Вале, царство ему небесное, все равно спасибо.
Ко времени описанного инцидента его уже лет десять как
не было в живых, но уроки его запомнились и в жизни пригодились.
продолжение:
http://www.proza.ru/2019/03/08/503