Би-жутерия свободы 10

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 10

Первый сон кувшинчато вылился в больные стихи, нуждающиеся в вакцинации, из цикла «Слепни прозрели». Они посвящались обожаемому мной лгунишке-ведущему, подвязавшемуся на радионаполнителе мозгов недоказуемой правды, вроде той, что на джазовом фестивале в Монтрё выступают преимущественно монтрёшки, в то время как тесёмчатый дождь-исполнитель играет печальную песенку с пожухлого листа, правительственных нот, с поэзией, утрирующей носы завистникам.

Умельца яркая стезя
ко мне благоволит,
всего чего добился я –
сияет и блестит.

Я, в микрофонном рандеву,
привыкший блефовать
виляю, жалуюсь и лгу,
и мне на всех на...

Никто не обвинит меня,
что бука-нелюдим.
Все кто кричат, «Огня, огня!»,
помазаны одним.

Я – вы, как две капли воды,
где битого не трожь –
эксперт в двухчасье пустоты
подпитывает ложь.

А на кого двойник похож –
раскроет сей роман.
В нём через пять страниц поймёшь,
почём самообман.

Бреду в эфире знаменит,
не хам и не урод,
и слово правды помяни –
мой с маслом бутерброд!

 Вслед за вышеописанным эквивалентом эпоса мне приснился мастер несформировавшихся отношений в изощрённой словесности и директор балетной школы «Па-смурное под Парижем» Гаврош в гамашах. Он потягивал коктейль одиночества и печали «Галифе» в перевалочной столовой предусмотрительных в спецификациях чертёжников «Готовальня». Стареющий мальчуган имел привычку сбегать от французских долгов с помощью обтекаемых слов, и какое-то время возглавлял военно-промышленный комплекс на Монмартре. Его фраза «Жизнь достойна подорожания» была взята на вооружение корпусом легионеров, подозрительно поглядывавших на пищу уничтожающим взглядом. Не успевал непритязательный, получивший зачёт по этике в постели старик Гаврош выходить с милитаристического старта на финишную прямую, как его уносили маракешские маркитантки под тряпичным транспарантом «Выбирай себе в помощницы подруг – кто-то же должен предавать... забвению!»
Невзирая на смертельную опасность безделья, снилась демонстрация экстрадированного прошлого. В первых рядах её шли приспособленцы – зомбированные держиморды с запонками на ртах. Казалось ничто не могло поколебать их веру в многократное «Ура!» Они шершавили в ежовых рукавицах портреты руководителей, в чём сказывалось тлетворное влияние кого ни попадя, и всесильного корнейчуковского Тараканища, разгуливавшего по Клоповнической набережной со здоровой правой рукой, властно заткнутой в проём летнего фланелевого кителя (см. картину «Утро нашей Родины»). В местах склопления Усатый прослыл добродеятелем – слепых кутят на поводке вводил в заблуждение по поводу брюк, приговорённых к повешенью на спинке стула.
Снились затоваренные товарками подоконники окон на улице Красных фонарей Амстердама, где я работал как Винни Пух в Виннипеге колениразводящим. Там я осязал себя потерянным в «Столе находок», как человек без лица, обладающий талантом, шармом и недвижимостью, лезущий на пальму в целях повышения сексуальной активности или как мужчина без простаты, презирающий женщин с купами негритянских волос, подёрнутых ржавчиной а ля Анжела Дэвис, из чисто идеологических соображений, если в ресторане «Сарай на отшибе», где унитаз для писси-мистов не поддавался никакому описанию, им не нравились мои вязания ног под столом. В избыточно-информационном весе желеобразных брюх снились проворовавшиеся проворные юбералесовские неонацисты, женатые на нарукавных повязках – «опята» недалёкого прошлого экстремистской организации «Снова». Снилось выступление безумолку говорящих поварят, исполнявших песенки проще пареной репы на дощатой лесенке, ведущей к карусельным лошадкам из группы рэпа «Переносчики зраз» в ресторане не поднятых тяжестей «Спаривающиеся гантели». Им на конкурсе поваров-приготовителей горохового супа сортировщики расхожих мнений снизили оценки за отсутствие музыкального сопровождения, а также за то, что соседний «бочонок» из старомодных пиявок XX столетия наливался на банковский счёт представительницы прогибающегося слабого пола в обмельчавшем водоёме любви поощрительных прений. Снилась Эйфелева башня – модерновая грыжа в паховом кольце старого кокетуна-Парижа и притулившийся слева в шпалерах кустов секс-шоп «Только для членов-наполнителей с правом пользования за большегубыми валиками», окружённый подсолнухами-солнцепоклонниками, одобрительно кивающими головами.

В Париже часто по делам
не с целью пропустить сто грамм,
а по исхоженным местам
отправиться шерше ля фам,
а можно двух, ведь только там
я в обществе прелестных дам
разгуливаю по Монмартру.

Не молод я, но и не стар,
и мне идёт к лицу загар.
На Елисеях в бон суар
заглянем ненароком в бар.
За стойку усажу товар
без препирательств и без свар.
Гарсоны вин притащат карту.

Но дружелюбные не все.
На Муленружном колесе
немало пришлых сутенёров.
Я говорю им по франсе
на всякий случай – же ву зем,
а на привычном языке добавлю смачно, – грязный боров.

Не повезло мне в этот раз.
И вместо поцелуев, ласк
я грубый получил отказ.
А  местный сутенёр-спецназ
не в шутку в глаукомный глаз
мне засветить намеревался,
и я, как был, ретировался.

Из бара ноги унесу,
и подберу себе красу
в Булонском девственном лесу,
а повезёт – не мололетку.
Не дай мне Бог не с той упасть,
в любви опять впросак попасть
к французам за решётку в клетку.

Да, дружелюбные не все.
На Муленружном колесе
немало пришлых сутенёров.
Я говорю им по франсе
на всякий случай, – же ву зем.
Они на русском без акцента отвечают, – грязный боров.

Снились беспечные сторожа, изготавливающие на дому заварной крем для бритья и засыпающие бессонницу в закрома при исполнении непосредственных обвязанностей. Снился чемпион по плаванию на спиннинге прибауточник Витёк Примула-Мышца в баре отеля «Родной Совок для каминного угля и подопечных», вкалывавший кулачным боем не столько на родную семью, сколько на потерянную совесть. Мифический Мефистофель – Витёк (в юморе полуостровитянин), развлекавшийся кулачными прогулками по должностным лицам, прославился посещением корпорации «Плюгавые собаки». Там он отличился очередным акто насилия – вынес за скобки скобаря, повторявшего перед арестом: «В мире столько интересного, взять хотя бы меня». А что ещё ожидать от белейшей души человека, свято верящего в президентскую ветошь непоколебимого вето и уверенного, что альбатросы – стальные канаты, прокрашенные белой краской?! Будучи по своей природе неизмеримо огромным с пиковыми дамами, Витёк, употреблявший в неизмеримом количестве рубленые говяжьи котлеты и затейливые фразы, втайне от ненасытных сутенёров-товароведов не брезговал контактировать на полвставки с услужливыми девчонками, испытывавшими затруднения со стулом (колебания температуры на планете провоцировали их на подобные поступки). И надо сказать, что в дефицитные времена менструирующие особи боготворили его – он спасал их, наэлектризованно поставляя киловаты в аптеки. Лишние деньги Витёк Примула-Мышца за неимением движка Истории под рукой вкладывал в копилку ненужных с практической точки зрения рудиментарных знаний. Он был обуреваем одной мечтой – побить ночные горшки с обворковавшейся  Диззи Губнушкой, из чего проглядывала заманчивая перспектива – не только поухаживать. Но как потом выяснилось, в ходе романа Губнушки с Витьком не расплетённая девичья коса нашла на драгоценный камень, и он стал наивно мечтать о поступлении в Western Union, чтобы получить недостающие страховки и посылать презренные деньги к ядрёной матери. Кто мог предвидеть, что Витю ожидает семья, представляющая собой компьютерное устройство со складывающимися травматическими отношениями физиологического раствора ни в чём. По этому поводу Диззи Губнушка неустанно любила повторять: «Словом можно убить, вот я и выстрелила первой». Она не знала самого главного – Витёк с детства был закалённым, как встарь, и спал под стёганым одеялом, что смягчало удары ребристого отцовского ремня. Судя по поэме, которую Витя прятал от неё под матрасом, он чувствовал себя обманутым и несчастным – папкина школа (вот невезуха – третий шкалик зашкаливает) не пропала даром. Как изврещенец ищет тугую на ухо, так он терялся в недоумении, отказываясь изучать обложенный налогами английский язык.

Вспоминая то, что  было,
точно при обстреле,
я в твоих посудных взрывах
скроюсь от шрапнели.

От чего кусок отскочит
вовсе не предвидится,
стоит пьяному мне очень
на тебя обидеться.

Мне не забывается,
чем друг друга крыли.
Хлопали тарелки в кухне
в стену изобилия.

К непокрытой голове
три стакана плыли,
избежал прямых котлет
с раною навылет.

Вечерами рвёшься в бой –
приступ за ночь тянется.
Отношения с тобой
вряд ли устаканятся.

Столкновения идут
хуже Курской битвы
я, конечно, был в дугу
и кричал «Прости ты!»

Ты же недопоняла
и пошла в атаку
и в броске обозвала
бешеной собакой.

Пущена сковорода,
стул трещит, ломается...
Виноват, конечно, я
и готов покаяться.

И как на Титанике
я впадаю в панику.
Ты же норовишь при этом
прямо бить и рикошетом.

Помнится, на прогоне школьной пьесы о метеорологической сводке бродячих собак во втором акте массивную дверь закрывали на засов – роль засова поручили восторженному Витьку. Хотя он много читал, и на нём оставила неизгладимый след питательная среда Рабин-зоновского Пятницы, автор музыкальной комедии «Халат распахнулся» Витёк Примула-Мышца после почечного камнепада полюбил викторины, капризную погоду и таких же писательниц (исключение составляли пышущие руками в биде мулатки-иронистки, с которыми он любил спать за рулём).
Заметьте, высокоаморальный он ни при каких непреложных обстоятельствах не позволял себе домогательств по отношению к домашним животным, не говоря уже о тараканах (а сколькие, благодаря Витьку, не вернулись с кухонного поля брани!) Занимательно совсем иное. Когда Витёк, под влиянием избытков феромонов, шёл напевая из кухни рядом с дымящимся кофе во втянутой руке, то страшно гордился своим членом общества, во взбитые сливки которого он без стука на кого-нибудь не входил, интерпретируя спиритизм как алкогольное понятие недоразвитой личности.
В девяностых Витьку, наивно верящему в женское общество, провакцинируемое знаниями о нём, опостылело заниматься дозированной любовью в  миссионерской опозиции. Ему, страдающему водобоязнью при бешенстве по поводу и без него, захотелось аппетитную пампушку, а не замызганную кость поперёк горла (в постели Губнушка отличалась неповоротливостью и он просил её, частично раскаявшуюся, подать задом, подвергая немыслимым дисциплинарным взысканиям. Тогда она по-иному вертелась в кружевном пододеяльнике вальса – так у Витька появилась идея создания «Школы танцев без четвероногих и женатых на выездных лошадях», выразившаяся в откровенно антисемитской балладе).

Ты слышишь комариный писк,
так это ж Моня-атеист
недоучился.
В ишиве сдан в металлолом,
с него законченный фантом
не получился.

Сбежал от торы и отца
под детской маской в поллица
скрывал кручину.
За что ни брался только он,
повсюду ждал его облом –
наполовину.

С трудом одолевая страх,
менял он маски на глазах
хамелеоном,
и как трусливая овца
с другою маской в поллица
Наполеона

мечтал весь мир завоевать
и затащить к себе в кровать
под балдахином.
Кого-то взяв при этом в плен,
грозил стащить в музее шлем
с самой Афины.

Кровь не стучит в его висках,
он голым бегает в носках
по тротуарам.
И люди видели его
не по частям, почти всего
в кошерных барах

в обнимку с истинным индейцем –
стакан в руке, и слёзы в пейсах,
не трали-вали,
был от семейки отлучён,
и сильно горем удручён,
живя в опале.

Испугавшись возмездия со стороны пострадавших от него морально и физически, Витёк сдуру выиграл гринкарту и в замешательстве сошёл не с того борта самолёта обанкротившейся компании «Аэросвиток» в Нью-Порке, где уже распространились слухи, что пиво Хайникен удлиняет жизнь на восемь сантиметров. Что-то в Витьке было непокобелиное – он чётко придерживался железного правила «Не пили сучку, на которой сидишь». После принятой в разреженном воздухе ряженки на грудь, Витя заявил на нетвёрдой почве несостоявшимся репортёрам, что Алан Делон сносный актёр и что его даже неотразимая в объективе красота не портит, как Джона Хэмма, шестикратно обделённого наградой «Эмми».
Это невразумительное совпадение вызвало в стольном граде Киеве с его развевающимся Подолом землетрясение, и кто-то признался, что в сосиски «Для приговорённых к каторжным работам в постели»  закладывалась высококалорийная бумага, а на прилавки выбросили оконную замазку с наклейкой «Ешьте творог!», но не поясняли откуда. Излишняя информация о сухофруктах Кампучии, считанная с использованной туалетной полосы, сковырнула с места Витька, одетого с иголочки портного-дикобраза. Он чудом избежал ионизирующего имени Иона, заготовленного ему в честь семейного дезертира – деда, не нашедшего запасного выхода, переполнявшим его претензиям. Это вынуждало ломать сферически правильные головы в пытливых органах касательно реального происхождения Витька Примулы-Мышцы, аполитичная бабка которого, путавшая слова нарком и ненароком, слыла в чебуречной Чебурашка феноменально ленивой. При умельце деде (поборнике равноденежья в семье) она не ведала в какой стороне выкопан колодец, уверенная, что ведро воды поднимают на вороте рубахи.
Перепуганный её поверхностными знаниями Витёк избежал бюрократических передряг и, возопив о помощи, эмигрировал пасмурным шалуном на облучке времени, поглаживая себя в предисловии к любви по негнущемуся стволу, попахивающему свежей нарезкой. При этом он не переставал напевать песенку стеклодува, полную обросших деталями шуток на 220 вольт, раскачивающихся на приколе «По губам цветное стекло, а в рот не попало».
Снилось нечто вальсирующее под аккомпанемент ансамбля «Запрокинутые головы», представавшее в виде популярной устроительницы скандалов, мечтавшей выйти замуж с испытательным сроком за жилисто-золотого парня. Ею была прима-балерина Диззи Губнушка на пуантах, усыпанных серебряными колокольчиками. Она выступала в паре с лучезарной подругой – массивной женщиной, радостно толпившейся вокруг неё.
По сути своей альпинистка Диззи мечтала о ювелирном камнепаде. Она появлялась в паре с обеззубевшей Терпсихорой в пачке из-под «Мальборо», относившей секреты полишинеля к политическому новообразованию и одно время возглавлявшая фракцию паписток, выискивавшую папиков, с которыми они не сходились характерами, но у них оставались другие точки соприкосновения. Они считали, что браки без погрешностей прегрешения походят на забеги на короткие дистанции с последующим перераспределением имущества, а стюардессе, занимающейся любовью в полёте с командиром корабля Никитой Вибраторре, следует пристёгиваться.
В громоотводе скандалов Диззи (неоднократная сюрпризёрка чемпионата по ухаживанию за архиидеями с орхидеями) прославилась не перевариванием бабников, бокалов с короткими ножками и ресторанной пищи, набрасывавшейся на неё без всякого предупреждения. За декольтированной спиной Диззи, обладавшей невероятным магнетизмом, проявлявшимся в непредсказуемых вспышках и бурях, насчитывалось бесчисленное количество встреч и непродолжительных сожительств по юлианскому календарю.
В своих неудачах она «винила» долгоиграющие пластинки и адвокатов, протягивавших липкие руки-помочи, что отразилось в её нашумевшей поэме-меморандуме  «Левая нога».

Идёт игра в наигранные страсти,
разложен быт на составные части:
заботы мне, тебе всё остальное,
где та плотина, что поток твой остановит?
                Не кончится бодяга никогда,
                чего-то хочет твоя левая нога.

Возьмём постель, и там мы конфликтуем –
давно остыла, но без остановки дуем,
разжечь пытаясь угли на мгновенье,
не набросав ни палок, ни полений.
                Не кончится бодяга никогда.
                Чего же хочет левая нога?

Должна во всём перед тобою слаться.
Руками машешь – лишь бы подкопаться,
и лезешь в морду с покрасневшей рожей,
прикрыть, что ничего уже не можешь.
                Не кончится бодяга никогда,
                а виновата левая нога.

К груди не привлечёшь, зато к ответу
готов привлечь за борщ и за котлеты,
за взгляды в сторону, за вздох неровный,
за пыль веков в копилке родословной.
                Не кончится бодяга никогда.
                К чему стремится левая нога?

Полемизирую не я, промежду прочим,
там, где комар и носу не подточит.
Выискиваешь в гневе адвоката,
чтоб раскопал, в чём я не виновата.
                Не кончится бодяга никогда,
                отсохла б твоя левая нога.

Безостановочно бушуют в доме страсти.
Разложен быт на составные части.
Заботы мне, тебе всё остальное,
где та плотина, что по
ток твой остановит?
                У доктора спросить мне не беда,
                как ампутируется левая нога.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #11)