Никогда еще мне не приходилось возвращаться с родительского собрания в таком раздражении.
Нет, на хвалебные речи я и не рассчитывала, но одно дело, когда табель ребенка кудрявится от трояков и совсем другое - когда на тебя обрушивается известие, что твоя дочь вместо поездки с классом в Новгород два дня шаталась невесть где. И с кем.
Домой идти не хотелось. Знала: увижу Настьку и обязательно сорвусь. Она только этого и ждет, чтобы включить «обидку» и улизнуть из дома. У Игоря одна реакция - кулаком об стол и четыре слова: «Слушай мать, твою мать!»
Недолго думая, я прихватила в супермаркете бутылку мартини и отправилась к единственному человеку, который был на «ты» и со мной, и с моей четырнадцатилетней дочерью. К соседке сверху, к Нике.
- Пубертатные страсти, - пожала плечами Ника, когда после первого бокала я рассказала о собрании и заскулила о тяготах воспитании неблагодарных дочерей. - Все нормально с твоей Настькой. Кто-то приключений ищет, а она - своего гуру. Не самый плохой вариант, скажу я тебе. И вообще, - добавила она, размахивая ополовиненным бокалом, - этим надо переболеть, как ветрянкой.
Я задохнулась от возмущения. Не такой реакции я ждала.
- Уже нашла, - доложила я с гордым сарказмом. - Бубнит его песни с утра до вечера, ахинею эту… Стены в комнате его рожей оклеила - ладно, но - врать? нестись на концерт в какие-то Кимры? на электричках? нормально?
- Бубнит, значит, находит в них что-то для себя важное.
- Этот её гуру - старый облезлый козел, - не сдавалась я. - Матерщинник и бабник. Что такого важного он может дать девочке-подростку?
- То, чего вы с Игорем не додаете. Иногда двух слов достаточно, чтобы покорить сердце подростка. По себе знаю.
Вот это новость! Ника – такая серьезная, целеустремленная. Учеба, карьера, спортзал и никакого скоропалительного замужества сразу после школы.
- Сравнила, - фыркнула я. - Я прекрасно помню тебя в этом возрасте. Ты была такой…
- Нееет, ты помнишь меня двумя годами старше, - возразила Ника. - Когда вы к нам переехали, мне уже шестнадцать было.
Точно, шестнадцать.
Я вспомнила, как с годовалой Настькой на руках выписывала круги вокруг газели. Присматривала за вещами, пока Игорь с грузчиками таскали мебель. Настя, измученная дорогой, гусеницей извивалась в моих руках и визжала во всю ивановскую. И тогда появилась темноволосая длинноногая девочка. Вынырнула из подъезда и сказала: «Здрасти, я – Ника. Мы ваши соседи сверху. Меня мама за вами прислала. Поднимайтесь к нам, уложите девочку, а я пока за вещами присмотрю».
Не счесть сколько раз они меня выручали – Ника и Ларочка, ее мать. В аптеку сбегать, Настьку из садика забрать, даже ночевать ее к себе забирали, когда мы с Игорем ремонт в квартире делали. Ну и я, конечно, чем могла… Да тем же самым, когда три года назад Лара слегла. В аптеку сходить, укол поставить… и потом, с похоронами…
- То есть, ты хочешь сказать…
- Нет, - сказала Ника. – Я не гонялась за своим кумиром, если ты об этом. Он жил прямо подо мной. В той самой квартире, в которой потом поселились вы.
- А почему я об этом ничего не знаю?
- Потому что ко времени нашего знакомства я им уже переболела. Да и темы такой не было.
- Так расскажи!
***
- Мне, как и твоей Насте, только-только исполнилось четырнадцать, - начала свой рассказ Ника.
Однажды к нашему дому подкатило такси. Из него вышел элегантный мужчина со снопом сирени - букетом эту охапку назвать было нельзя - и направился к подъезду. К кому это он, задумалась я. Версия о чьем-либо воздыхателе отпала сразу – визитеру было не больше тридцати пяти, а в то время в нашем подъезде никого кроме меня моложе этого возраста не было. Наверно, у кого-то день рождения, решила я и мысленно пробежалась по всем четырем этажам, прикидывая возможных кандидатов.
Незнакомец, между тем, крутился у подъездной двери, пытаясь зажать букет между телом и стеной, и высвободить руку. Не знаю, что меня подтолкнуло броситься к нему на помощь. Может его рост. Помниться, тогда это было моей главной проблемой. Когда ты на полголовы выше самого высокого парня в классе, поневоле обращаешь внимание на каждого рослого человека. А визитер был очень высоким: за метр девяносто.
А может мне просто захотелось поближе рассмотреть незнакомца, не помню. Так или иначе, но я подскочила и распахнула перед ним дверь.
Он улыбнулся поверх цветов, сдунул свалившуюся на глаза длинную челку и сказал:
- Спасибо, красавица!
И в то самое мгновение меня словно озарило: это ж мой отец! Сама не знаю, почему так подумала. К тому времени я, казалось бы, уже выросла из мечты о добром и сильном папе, но тут будто сказал кто: отец. Он действительно был таким, как мама описывала: рост под два метра, волосы темно-русые, глаза - серые с золотистыми искорками. Как у меня… Все сошлось, понимаешь?
Я кивнула.
Помнится, именно так Лара и описывала отца Ники. Это было еще до её болезни. Вот так же, как теперь с Никой, мы с ней сидели за этим столом, пили вино... И она – всегда относящаяся ко мне с материнской опекой, вдруг разоткровенничалась. Банальная история: курортный роман на экскурсионном теплоходе. Конечно, они расстались, не обменявшись адресами. Она ни о чем не жалела. Беременность в сорок лет – милость божия. И разыскивать папашу не стала – он моложе на добрый десяток лет, зачем ломать человеку жизнь.
- Он вошел в подъезд, - продолжила Ника, - а я осталась на крыльце. Я и сломанная веточка сирени у моих ног. Стояла и не знала, что делать: то ли следом бежать, то ли на месте оставаться. Потом решила – пусть сами разбираются! Подняла веточку, сдунула невидимую пыль… Так и мялась под дверью. Вдыхала горьковатый аромат и представляла: вот он поднялся к нам на этаж, подошел к двери и остановился в нерешительности, наконец, собрался с духом и нажал кнопку звонка…
Не знаю, сколько бы я так простояла, если бы не голос тети Кати с первого этажа.
- Вероничка, посмотришь за Эклером, пока я буду выходить? Ну, так я его выпускаю!
Я держала двери, пока такса не выскочила из подъезда. Подхватила волочащийся поводок, чтобы чуть погодя вручить хозяйке.
- Видала? - спросила тетя Катя, выйдя во двор, - какой букет сегодня припёр!
Я сразу поняла о ком речь и взволновалась:
- А вы что же, знаете его?
- Здрассти! Это же квартирант Тамары Георгиевны. Уже неделю как живет. Артист.
- Но как же…
- Георгиевна у сына внуков нянчит, а квартиру сдала. Вот этому и его… уж не знаю, кто она там. Что-то не ко времени он сегодня. Так-то утром является. Люди на работу, а он – домой. И все с цветами… полюбовнице своей.
Я не понимала, зачем моему отцу снимать квартиру у Тамары Георгиевны. И кто полюбовница? Моя мама?
- Полюбовница? – повторила я упавшим голосом.
- Ясное дело, - подтвердила тетя Катя. - разве женам такие букетища носят? Хотя… знаешь, скока они заколачивают? У моей невестки один из дядьев – гармонист, так…
Я почувствовала, как внутри меня будто лампочка лопнула. Что-то горячее прилипло к моим щекам, и я закричала:
- Что вы несёте, тетя Катя! Не знаете, а несёте! - и кинулась в подъезд. Только миновав квартиру Тамары Георгиевны, я поняла, что тетя Катя говорила не о моей маме, а о какой-то посторонней женщине, живущей вместе с как бы моим отцом. Как бы отцом. Как бы.
Я еще сопротивлялась, пыталась связать удержать картинку, что рассыпалась как пересушенный осенний лист. Как же так? Ведь мы с ним явно одной крови…
Морок развеялся, когда мама в ответ на моё осторожное упоминание о новом соседе, сказала без малейшего волнения, что уже видела обоих. «Интеллигентные люди» - произнесла она с той безразлично-уважительной интонацией, с которой когда-то отозвалась о приблудившемся Эклере - «породистая животинка».
Второй раз я столкнулась с ним спустя несколько дней. На лестнице. Я – вниз, в школу, он - вверх, домой. С цветами.
Я засмущалась - мне казалось, он знает о моих фантазиях по поводу нашего родства. Наклонила голову и попыталась прошмыгнуть мимо, но он остановил.
- Аааа, красавица! Привет, привет! - и сильным баритоном пропел на английском что-то бравурное. Я в ответ что-то прошептала.
- Ну, соседка, давай знакомиться. Меня зовут Никита, можно просто – Кит.
- Вероника. Можно просто Ника, - промямлила я.
А он:
- Нет. Ника - это тривиально. Я буду звать тебя Рони. Лучше – Роня, как у Линдгред. Идет?
Я изобразила головой что-то похожее на согласие и бросилась на выход. Помню, неслась так, будто меня перышком по голой подошве щекотали. И такое ликование: он меня запомнил, он придумал мне имя, он считает меня красавицей! Он! он! он!
С тех пор по утрам я больше не просыпала. Поднималась чуть свет, быстренько собиралась и до последнего маялась у окна - ждала его появления. Он выступает в ночных клубах и поэтому возвращается по утрам, придумала я. А цветы - это для него цветы. От поклонниц. Для него, а не для полюбовницы. Иначе он ни за что не выдергивал бы для меня по цветку из каждого букета.
Ни разу я не задалась вопросом, на каком музыкальном инструменте он играет. Только играет или играет и поет - мне было все равно. Единственное, чего я желала – это снова и снова слышать, как он говорит «привет, красавица!» и чувствовать жар, что при его появлении окатывал меня снизу доверху и потом медленно опадал на щеках.
Однажды он спросил:
- Роня, а ты какой иностранный язык изучаешь? Если английский – моя жена может помочь. Эва - профессиональный переводчик. Так что, заходи. И тебе польза, и ей развлечение.
Ага. Была охота зубрить английский в конце учебного года, да еще с его женой. Я к тому моменту хорошо ее рассмотрела. Среднего росточка, в очочках. На тогдашний мой вкус - миссис Зануда. Простое платье, туфли на средней шпильке, волосы на прямой пробор. Скучная, бесцветная, примитивная. И толстокожая. Я на её спине сто дыр взглядом просверлила, а ей хоть бы что – ни разу не обернулась. И лицо – так себе. Нет, думала я, не такая жена должна быть у артиста!
Никите я сказала, что мне надо с мамой посоветоваться.
- Ну, если надумаешь, заходи, – повторил он.
Наступили летние каникулы. Как раз в ту пору тетю Катю скрутил радикулит. Я вызвалась выводить на прогулки Эклера. Хороший повод чтобы торчать во дворе с раннего утра и до позднего вечера. Я первая встречала его с работы. Иногда он возвращался домой в мрачном настроении и смотрел сквозь меня, точно я – голограмма. В такие «невнимательные» дни я мучилась, как алкоголик без опохмелки, пока не придумывала оправдания – он устал, у него болит голова, не хочет возвращаться к своей Зануде.
Бывало, он исчезал на несколько дней, и тогда становилось совсем худо. Я бродила вокруг дома, как сомнамбула. Ни спать, ни есть не могла. Потом он появлялся, я получала привычный комплект: цветок, улыбку, «привет, красавица!» И была счастлива беспредельно. Иногда он бросал мне пару незначительных фраз, которые я заглатывала, как Эклер кусочек сосиски и потом смаковала каждое слово, выискивая в нем тайный смысл, пока не заучивала, как стихотворение. Пару раз он одаривал меня небольшими подарками: сладостями или журналами. Как-то подарил орхидею в подарочной коробочке. Представляешь, мне, а не этой своей!
Как-то прихожу домой и слышу его голос. Представляешь? Сидит у нас за столом, рассказывает что-то… На столе коробка конфет, бутылка вина. Мама с ярко накрашенными губами смеется незнакомым смехом…
Я смотрела на них, а они не обращали на меня никакого внимания. Будто меня нет. Словно не слышали, что я пришла. Зато они точно услышали, как я уходила. Грохнула дверью так, что стены содрогнулись.
Выскочила из квартиры и – за дом, в парк. Было у меня там одно укромное местечко на пенечке под ивой. Сижу – несчастная, никому не нужная… Реву. А время к закату, комарьё… Вот и хорошо, думаю, пусть заживо сожрут, раз никому до меня нет дела… Потом, конечно, не выдержала – дала деру.
Домой пришла затемно. Маму уже трясло от волнения.
Она мне: где, как, что случилось? А я в глаза ей боюсь взглянуть – такая у меня к ней была ненависть… Помню – оттолкнула, выкрикнула что-то гадкое, заперлась в своей комнате.
Она пыталась достучаться, потом тоже вспылила, ушла к себе. А я уселась на подоконник. Сидела и тупо пялилась в темноту.
И вдруг снизу женский голос, отчетливо:
- Ты уже клялся!
В ответ мужское бормотание. Я легла животом на подоконник, свесила голову вниз и увидела, как развеваются на ветру эвины волосы.
Видимо он подошел к ней вплотную, потому что мне стало слышно каждое слово.
- Вот увидишь, я выиграю, - сказал он с горячностью, - поверь Эва, я чувствую, чувствую…
- Нет, - отрубила она. - Всё, Кит. С меня хватит.
Повисла пауза, потом он сказал с укоризной:
- Пока мне везло, ты мне верила...
Эва отозвалась не сразу.
- Я отдала все, что имела, - сказала она прерывисто, и я поняла, что она плачет, - … живу в этом курятнике…
- Ну что ты, что ты, - заговорил он ласковым голосом. – Ты не должна… Ну же, прошу тебя… Всё будет хорошо… мы уедем куда захочешь… Надо просто потерпеть. Чуть-чуть. Две недели! Четырнадцать дней и ты забудешь эту дыру, как страшный сон. Поверь. Надо просто поставить…
Он говорил то вкрадчиво, то настойчиво. Его голос то затихал, но вновь набирал силу. Постепенно ритм речи начал ускоряться… Я понимала, что не должна подслушивать и не могла остановиться; как завороженная, дышала в такт его речи, пока не начала бить дрожь. Так и корчилась на подоконнике не в силах вырваться из власти его голоса. Только, когда Эва вскричала: «Нет!» - дернулась, как от удара и смогла сползти на пол.
Окно внизу с шумом захлопнулось, голоса отдалились, наступила тишина.
Первое, за что зацепилось мое сознание – две недели. «Мы уедем через две недели» - сказал он. Потом: «…ты забудешь об этой дыре, как страшный сон!» Значит, все его улыбки, все восторги по поводу нашего дома – «живем, как на даче!» – притворство. Враньё. Всё враньё. И «привет, красавица», и орхидея, и бутылка вина, и коробка конфет на нашем столе.
К горлу подступила тошнота. Я ворвалась в мамину комнату. Она спала, но я растрясла ее.
- Зачем он приходил? Никита. Зачем?
– Предложил уроки английского, - ответила она сонно, - для тебя. С хорошей скидкой… Им с женой деньги срочно нужны, я согласилась оплатить сразу на полгода... Они машину…
- Нет! – заорала я. – Нет, нет, нет! Он все врёт. Я слышала… они съезжают через две недели! Он – игрок, мама. Игрок!
Я, как была в ночной рубашке, так и выскочила из квартиры, понеслась вниз. Мне не пришлось долго тарабанить в их дверь – он открыл сразу же. Не помню дословно, что я там кричала, что-то о лжи, предательстве, но до сих пор вижу его искаженное брезгливостью лицо… А еще мамины руки, свитые с моими. Потом сбежались соседи. Все, включая Эклера. Знатный скандалец получился.
Кит вернул деньги за уроки английского. Они исчезли из нашего дома так же внезапно, как и появились. Тамара Георгиевна больше никому квартиру не сдавала, а потом обменялась с вами. О Никите я практически забыла, но несколько лет назад…
Я сидела в маршрутке, ждала отправления. Рядом с машиной надрывался зазывала, пытаясь привлечь внимание потенциальных пассажиров:
- Одно место до улицы Юности! Всего одно место! Улица Юности…
В дверях салона появилось худощавое лицо с трехдневной щетиной. Его обладатель оглядел салон, пьяно протянул:
- Юность – это хорошо. Что, есть возможность посетить? – сказал он и сдунул свалившуюся на глаза длинную челку. И тут я его узнала.
Он постарел, поседел и выглядел, как выходной пиджак, побитый молью.
- Никита! - подтверждая мою правоту, донесся с улицы резкий женский голос.
Он ухмыльнулся, выпятив губы, издал неприличный звук, тяжело вздохнул и сказал:
- Побег не удался!
В окно мне было видно, как он подошел к пышнотелой женщине, явно старше его, клюнул ее в щеку. Она, размахивая руками, принялась ему что-то сердито втолковывать. Это была не Эва.
Ника умолкла. Я смотрела на неё и не узнавала – глаза болезненно блестят, брови сведены, улыбка, искореженная опущенными уголками рта…
Я содрогнулась: «Бедная девочка», а вслух сказала:
- Ничего. Все наладится.
- Конечно, - ответила она. - Переболеет твоя Настька, никуда не денется.
Главное, чтобы без осложнений. Вот сейчас рассказала тебе и поняла: хорошо, что я влюбилась именно в него. Как говорится, легко отделалась, да ещё и комбинированную прививку получила: от альфонсов и от авантюристов в одном, как говорится флаконе. Еще и иммунитет приобрела от всех этих любовий!
«Ничего себе – легко отделалась, - подумала я. - Стильная, умная образованная девушка двадцати девяти лет и одна. Как орхидея в целлулоидной упаковке».
- И что же ты… с тех пор никогда? Не любила? – спросила я.
- Послушай, все так живут. Все. За небольшим исключением, находящихся в плену подростковых иллюзий, как вы с Игорешей.
Хороший секс, приятное общение - все, что надо современному человеку. И – да. Надежный партнер, если человек решается завести детей. Все остальное – под видом сантиментов стремление одного подчинить своим интересам другого. И ничего больше.
***
- Бедная моя девочка, шептала я, - спускаясь по лестнице, одновременно думая о Нике и о своей Насте. Придя домой, ничего не стала рассказывать о родительском собрании, будто его и не было. А когда Настя заснула, сказала мужу:
- С завтрашнего дня каждое утро будешь говорить дочери, что она – умница и красавица. А сейчас, давай, включай этого её... гуру. Разбираться будем, что такого он ей дает, чего мы с тобой не додали…