Сегодняшней 66-й годовщине смерти И. Сталина ПОСВЯЩАЮ.
Автор.
Почему я этот мемуарный шедевр Солженицына прочёл впервые? А ведь, по преклонному возрасту моему, мог уже и не успеть…
Никакие промахи этого писателя не заставят меня подавить в себе искреннее восхищение его жизненным подвигом: один на один… о, нет: один – на более полутораста миллионов своих соотечественников, при активном сопротивлении целого государственного спецведомства, которое он обозначил аббревиатурой ЧКГБ, этот «телёнок» забодал-таки кряжистый Дуб большевистского строя!
Помните, как кричал хитрый Братец Кролик в афро-американских народных сказках своему лютому врагу: «Делай со мною всё, что угодно, только не бросай меня в терновый куст!» - Глупый враг, желая как можно строже наказать обидчика, именно это и выполнил: вопреки его слёзным просьбам бросил ушастого в куст колючек. А хитрому Братцу того и было нужно: колючек он не боялся и быстро выбрался на свободу!
Так и нашему писателю колючки зарубежной жизни оказались не страшны. Убедительно и правдиво, с полным знанием фактов обнародовав на весь мир главные секреты тоталитарного СССР: обнажив государственный терроризм самого низкого, полностью аморального пошиба, сумев, ценой напряжённой и отважной работы, собрать, талантливо изложить и, главное, сохранить в обстановке всеобщего сыска и доносительства, а потом ещё и тайно передать за рубеж своё повествование, - он открыл миру всю жестокость, притворство и криводушие властителей СССР.
В либеральных кругах России и нерусского зарубежья с некоторых пор отзываться положительно о Солженицыне – знак дурного тона. Особенно это характерно для Израиля, после выхода его (Солженицына) книги «200 лет вместе» (о двух последних столетиях существования в составе Российской, а затем и «Советской» империи, еврейского «кагала»).
Почти единодушно еврейская общественность Израиля, да и других стран, признала русского писателя… юдофобом. Сам он с таким приговором был категорически несогласен. И я его в этом несогласии поддерживаю, хотя и с оговорками. Чтобы впредь в этой статье не возвращаться к данному вопросу, выскажу свои резоны.
На мой взгляд, Солженицына решительно отделяет от юдофобов отсутствие в его суждениях о еврейском народе уничижительно-презрительных оценок его религии, менталитета, истории или обычаев. Другое дело, что и знаний ему в этой сфере не хватает, и именно это должно было его остановить в попытке исследования русско-еврейских отношений. Полузнайство (хотя бы в одном вопросе) приводит к зазнайству: он взялся за непосильную, малознакомую тему и потому потерпел крах. Или, по меньшей мере, сравнительную неудачу.
В одном из своих четырёх «Дополнений» к «Телёнку» автор сетует на несвоевременное, по его мнению, письмо 90 еврейских диссидентов, призвавших, как я понял, руководителей США к ужесточению «поправки Вэника – Джексона», направленной на облегчение еврейской эмиграции из СССР. Как раз в это время в Штатах был обнародован другой проект, реализация которого предполагала привести к более широкому (как я понял, не только относительно евреев) расширению прав человека в СССР. Солженицын (может быть, и справедливо) увидел в письме 90-а проявление национальной узости. Но любой национализм есть узость. Великорусский шовинизм «старшего брата», «первого среди равных» (используем лукавую терминологию коммунистических псевдоинтернационалистов) – ничуть не лучше, а пожалуй, что и похуже…
Вот этими своими алогичными упреками великоросс Солженицын сбил с толку мнительных националов (евреев – в том числе). С ним можно и нужно не соглашаться и с точки зрения украинцев, казахов (в чей огород он не всегда справедливо забрасывал камешки несправедливой и пристрастной критики… Евреи – в этом числе критикуемых. Но эта критика – не юдофобская.
Впрочем, святым и безгрешным не назову и автора «Архипелага». Вот он пишет о евреях на фронте. Пересказываю цитату: « Я видел на фронте евреев-храбрецов. Не хоронил ни одного». Ну, к чему такое «но»? Хотел ли он сказать, что официальная цифра погибших евреев-воинов вымышлена? Да нет, конечно. Для чего же оговорка, характеризующая только его самого: ну, не ходил хоронить, - чем евреи провинились? Да Б-г знает, зачем. Но сказанное создаёт о нём же впечатление как о недоброжелателе…
С другой стороны, известно, что Солженицын был прилежным подписчиком и читателем израильского, на русском языке, журнала «22» Р.Нудельмана и А.Воронеля, широко освещавшего еврейскую жизнь и её проблематику, высоко ценил политологические работы Доры Штурман… Считать его «антисемитом» - заблуждение. Другое дело, что как русский националист автор «Архипелага» не мог по достоинству и в полной мере оценить тот огромный вклад в русскую культуру, науку и историю, который за 200 лет внёс еврейский народ. Он не отдал должной дани ни русскому патриотизму еврейских пасынков России, ни удивительному их проникновению в самый дух русской поэзии, прозы, кино, живописи… С некоторой маниакальностью он и русских евреев называл «средиземноморским народом», хотя от ханаанских берегов их отделяло как минимум 18 столетий…
А вместе с тем, почему за тему «200 лет вместе» взялся русский, а не еврей? Взялся – и взамен похвалы за смелость получил от две сотни лет соседствовавших по общежитию пошлый ярлык юдофоба.
* * *
Мне памятно, как впервые услышал я в начале 60-х имя Солженицына. Слух о нём привезла из Москвы Марлена, моя старшая сестра, дружившая с соучениками по филфпку университета: Ларой Богораз и её мужем Юликом Даниэлем. Она очень неуверенно произносила, с их слов, непростую фамилию автора, появление повести которого в «Новом мире» только ожидалась, и Марленка сказала, что повесть выйдет под заголовком «Один день з/к». Сейчас известно, что автор принёс её в журнал под названием «Щ-854» (в «Телёнке» встречается и вариант: «Щ-232»). На мой взгляд, пускай бы авторский заголовок и оставался, но редакция рассудила иначе, и в свет вышел «Один день Ивана Денисовича». Кажется, одним из названных номеров именовался в лагере сам автор…
О сталинских лагерях уже к началу 60-х гг. появилось несколько мемуарных сочинений. Мне помнятся публикации воспоминаний генерала Горбатова, Бориса Дьякова, первым движением нашего отца, выпущенного из лагеря после реабилитации, было (ещё в поезде, шедшем трое суток от Воркуты до Москвы) записать план тюремно-лагерных воспоминаний – и он делал это в ученической тетрадке (она ии с6ейчас хранится, надеюсь, как экспонат или архивная единица в Хкарьковском историческом музее, где я её оставил перед репатриацией на родину предков), но сами воспоминания он написать не успел: умер. И я записал его воспоминкания потом, через много лет, по его устным рассказам и сверяясь с письменным планом, развернув в книгу мемуаров («Давид и Феликс Рахлины. «Рукопись». Харьков, Права людини, 2007). Текст книги есть и в Интернете, на моих страницах портала proza.ru, а в машинописи хранится в московском «Мемориале» , куда я его передал, отвезя лично на квартиру Никиты(?) Охотина, адрес которого был мне любезно предоставлен коллегой по совету харьковского «Мемориала» Гаей Филипповной Коротаевой – энтузиасткой сбора и хранения подобных воспоминаний в Харькове.
Вообще, стремление сохранить память о народной трагедии массовых репрессий сталинского времени , не дать ей кануть в безвестность, было одной из иде-фикс множества переживших эти репрессии или не доживших до их бесславного конца. Мой отец, не имея возможности записывать и хранить в тюрьме и лагере даже записочки на память, без клочка бумаги и огрызка карандашика в кармане, - сочинил в харьковской внутренней тюрьме УМВД – УМГБ ,стихотворение «Тюремное», а потом – в тундре Воркуты, на территории тамошнего особого «Речлага», - большое стихотворение «Лагерное». В первом из них дана краткая коллективная характеристика тюремного персонала: «Я ж тюремных эмгебистов узнаю по матюкам, а больших специалистов – по тяжёлым кулакам», во втором – дана выразительная картина географии невольничьих «островов» разбросанного по всему «архипелагу Гулаг» (хотя в то время этого меткого наименования, до появления солженицынского исследования, не существовало) – и самых разнообразных вариантов гибели заключённого под бременем «подданства» этой грандиозной «державы»… (cм.:
http://proza.ru/2013/03/02/1929 )
Оба стихотворения отца, в юности отдавшего дань увлечению поэзией, дружившего с комсомолькими поэтами Михаилом Голодным (Эпштейном) и Михаилом Светловым (Шейнканом), стали поздним продолжением его юношеских увлечений стихотворчеством. Где-то около 1922 г. он стал автором слов «Гимна артёмовцев» - студентов Харьковского коммунистического университета («комвуза») им. Артёма, там был припев: «Нам, артёмовцам, учиться революцию творить!» - И вот такой финал (повторяю в который уж раз): на свою же голову - «натворили!».
Солженицын и сам неоднократно в своих произведениях, включая «Архипелаг», не раз поминал своих предшественников и коллег по разработке темы истории большевистского террора, подчёркивая, что свидетельствует от имении всех замученных в ГУЛаге. Он сумел проинтервьюировать (в условиях тотальной слежки) 227 бывших сидельцев-лагерников! Тем крупнее и значительнее его заслуга в сборе и обобщении этих материалов.
Попытки рассказать правду о репрессиях были и до него. Мой близкий родственник, родной дядя моей матери Эзра Израилевич Моргулис, многолетний узник лагерей, бывший большевик, именно в заключении ставший убеждённым сионистом, оставил воспоминания о лагерях, которые мне удалось читать в юности, - волосы дыбом встают от читаного! Помнится эпизод, в котором описана баржа, полная больных зэков, брошенных умирать посреди одной из больших сибирских рек (Оби? Ениея?) Мне говорил однофамилец и младший единомышленник Эзры Израилевича – председатель общества «узников Сиона» в Израиле Мих. Маргулис, что эти записки имеются здесь… Известна и книга одного из узников ГУЛага – Юлия Марголина «Путешествие в страну зэ-ка» (как это названипе перекликается со столь же "географичным", но, по всей справедливости, значительно более ярким и образным названием книги Солженицына: "Архипелаг ГУЛаг"!).
Марголин, чудом выживший и вырвавшийся в свободный мир, рассказывал о виденном и пережитом на большом «ООНовском» форуме, где крупный советский дмпломат С.К.Царапкин криком кричал: «Это грязная клевета!» - в то время как бывший зэк рассказывал чистую, но ужасающую правду.
Конечно, и по поводу книг Солженицына составился в СССР мощный пул бессовестной и мерзостной лжи. В 1972 году мне, к тому времени полтора десятилетия проработавшему редактором проводного радиовещания на колоссальном харьковском предприятии – заводе транспортного машиностроения имени В.А.Малышева, пришлось уйти с этой должности из-за того, что подчинённый мне по работе сотрудник подал тогда просьбу о выезде в Израиль. Устроиться на другую журналистскую же должность по тогдашней обстановке было нереально, и я «по блату» пошёл воспитателем в школу-интернат. Там на такой же должности работал бывший соученик сестры по университету Аркадий Мондрус – её ровесник, в прошлом офицер-фронтовик. Однажды, на прогулке с детьми в школьном дворе, он меня спрашивает: «А что, Феликс Давыдович, Солженицын: всё клевещет?» Мне вопрос показался вполне идиотским: я-то знал, то писатель описывает правду! Но вступать в откровенный политический разговор и опровергать официальную советскую политическую версию, объявившую писателя именно клеветником, я не решился, зато так посмотрел на задавшего дурацкий вопрос, что он и сам засмеялся… Так и не знаю до сих пор: что это было: может быть, и неумело выполненная провокация… И не хочется так думать о добряке коллеге, но и не думать не получается, зная советскую жизнь.
Мгновенное вознесение Солженицына на самую высоту советского литературного олимпа (после выхода в свет, при поддержке самого Хрущёва, «Одного дня Ивана Денисовича» повесть была выдвинута редакцией «Нового мира» на Ленинскую премию) довольно скоро сменилось фвктическим преследованием автора повести и самой книги: её хотели отправить буквально на помойку. Всё же некоторое время между этими двумя крайностями должно было пройти. Первыми «опровергателями» истины стали, как это ни покажется кому-то странным, сами жертвы неправедного террора из числа осуждённых незаконно. Недаром и автору «Архипелага» они показались более мерзки, чем сами их палачи. По прошествии времён признаюсь, что мне это теперь понятно. Люди, активно вершившие революцию, верившие в её главные принципы и рычаги, были возмущены не бесчеловечными методами революционного террора, но именно и только тем, что он обрушился на их “ни в чём не повинные” жалкие революционные головы…
Мне довелось в 60-е годы задолго до гонений на книги Солженицына и вскоре после выхода в «Новом мире» его «Одного дня…», присутствовать на встрече активного красного партизана и командира Красной армии в гражданскую войну, писателя Ильи Дубинского с читателями. На вопрос , «Как Вы относитесь в Солженицыну?», был ответ: «Резко отрицательно». (Гул в зале). ДУБИНСКИЙ (форсируя звучание своего голоса): Объясню – почему. Солженицын не делает разницы между теми, кто сидел за преступления, за действительную контрреволюцию, и оклеветанными, осуждёнными напрасно, верными сынами Советской страны. Ему неважно, на кого обрушивается плётка лейтенанта Волкового. Но если в лагерь посажен действительный враг, то что же его: сладкими булочками прикажете кормить?»
(…Как бы то ни было, пусть не булочной сдобой, но ведь и не плёткой же полосовать! Однако пламенному большевику врагов не жалко – таков он, социалистический "гуманизм"!
Но, главное то, что жесточайший террор в советских местах заключения был создан и направлен не против заклятых её врагов – он был направлен в первую очередь именно НА слом и уничтожение «ленинской гвардии» старых большевиков. Пресловутое сталинское указание «бить, бить, бить» относилось именно к противникам единоличной диктатуры Вождя! Перепадало всем, но только благодаря установлению всеобщего лютого террора и утвердилась в СССР кровавая единоличная диктатура – НЕ пролетариата, а бандита и грабителя. Скажем вслед за Твардовским, чей светлый образ с такой теплотой и сочувствием создал в этой мемуарной книге Солженицын: "Т а к э т о б ы л о" !
Мои дорогие родители, как и И.В.Дубинский, тоже принадлежали к сторонникам его, прямо скажем, парадоксальной позиции. Не стоит удивляться тому, что именно эта «порода» старых большевиков была органически антипатична писателю-гуманисту. За её отход от принципов человечности.
Вскоре после триумфальной публикации «Одного дня…», а потом и других рассказов писателя обнаружились их ниспровергатели и в литературной критике. Среди таковых одним из первых стал молодой выходец из Харькова и мой ровесник Юрий Барабаш, учившийся на отделении журналистики харьковского университетского филфака, потом переведённого в Киев. Оттуда он без видимых проблем шагнул по беспрепятственной служебной стезе в «большую» журналистику, «большую» науку, «большую» партийную коммунистическую карьеру. Я не был с ним знаком, но много о нём наслышан в кругу филологов, газетчиков, литераторов. Говорили, будто своими первыми успехами он обязан своей жене Элле, которой приписывали бОльшие способности и целеустремлённость. Так или иначе, в печати появились его критические статьи с нападками на Солженицына – упрёками ему в реакционности мировоззренческих позиций. Особенно сильно писателю досталось, помнится, за «Матрёнин двор»: прославление-де патриархальности, философскую отсталость…
Следующая связанная с Солженицыным страничка моей памяти касается появления в зарубежной печати его романа «Август Четырнадцатого». В СССР его не публиковали, и роман вышел за рубежом. Сразу же началась газетно-журнальная травля автора, бессмыленная уже потому, что подавляющее большинство «противостоявших» автору и его книге людей прочесть её заведомо не имели никакой возможности из-за плотного «железного занавеса», отделявшего их от книги.
Именно в эти дни меня вызвала к себе моя начальница – зам. секретаря парткома завода по идеологической работе Л.Г.Таран:
- Ф.Д., есть боевое задание: на Западе появилось новое клеветническое сочинение Солженицына «Август Четырнадцатого». Надо написать для областной газеты отклик бригадира первой на Украине бригады коммунистического труда формовщиков чугунолитейного цеха - Героя Социалистического Труда Ивана Логвиненко. О том, как он возмущён этой клеветнической книгой.
Скорее всего, о книге Солженицына Логвиненко даже не подозревал. Ни к формовочной машине, ни к опокам, ни к другим предметам, его заботившим, она отношения не имела. Ситуация – смехотворная, но что же делать мне?
Партийное поручение мгновенно предстало передо мною во всей своей нелепости: новую книгу неугодного власти писателя в глаза не видели ни Иван Логвиненко, ни я, ни сама моя начальница. Чугунолитейный цех, где работал упомянутый социалистический герой коммунистического труда Иван, - совсем рядом. Его и историю его прославленной бригады я хорошо знаю – читатель может легко прочесть мою статью о ней по адресу: http://proza.ru/2013/12/02/1578
Эта бригада была создана на гребне шизофренической шумихи начала 60-х гг., когда, с лёгкой руки Хрущёва, началось всесоюзное помешательство: ускоренно-спешное построение к 1980-му году полного коммунизма уже для нынешнего поколения советских людей. За приближение зримых примет нового строя выдавались не только действительно возникавшие в ходе трудового общения человеческие дружбы, привязанности и взаимопомощь, но элементы цивилизации, достигнутые к тому времени сначала на капиталистическом Западе: общественный транспопорт без кондуктора, когда пассажир сам отрывает себе билетик, бросая монеты за билет в прорезь "кассы", открытый доступ к книжным полкам общественных библиотек, магазины без продавцов... То есть, если ты не украл, то это будто бы и значит, что уже достиг сознательности коммунистического мира!
Вот тогда и была организована в чугунолитейном цехе первая в УССР бригада коммунистического труда, во главе которой был поставлен… Олег Топчий. Иван Логвиненко тоже стоял во главе, но – на другой смене, и почти вся трескучая слава была вылита на голову упомянутого Олега. Образ его бригады стали тщательно лепить (из громких слов и из собственных фантазий) мои коллеги – в какой-то степени этим должен был заняться и я, но, в силу особенностей радио, притом – заводского (в частности, его немногословия), я занимался этим гораздо меньше.
За многие годы Олегу Топчию так вскружили голову, что он зарвался. В цехе была такая должность: помощник начальника цеха по кадрам, на ней сидел маленький человечек по фамилии Грибанов. Одной из его должностных обязанностей был контроль за трудовой дисциплиной, и вот на этом вопросе он проел плешь Топчию и смертельно тому надоел. И когда однажды Грибанов снова пристал к бригадиру со своими "нудными" замечаниями и нотациями по поводу очередного опоздания коммунистического бригадира на работу, тот повалил докучливого законника на пол и истоптал его ногами, избил в кровь!
Скандал не успел разразиться: едва в парткоме узнали о происшествии, передовой бригадир был вызван к секретарю парткома, и, как мне передавали, услышал такие слова, тихие, но веские:
- Чтоб с завтрашнего утра духу твоего не было ни на заводе, ни вообще в Харькове! Только так, может быть, спасёшься от скандала и тюрьмы!
И неглупый бригадир понял. Осталась бригада, первая на Украине, с бригадиром (и тоже первым) – но Иваном Логвиненко… Сейчас этот Иван должен был со страниц харьковской газеты учить уму-разуму неправильного писателя Александра Солженицына. А я должен был придумать текст поучающей статьи, которую Иван (в данный момент, скорее всего, спавший перед сменой) должен был подписать.
Он бы и подписал . Но мне шлея попала под хвост.
- Людмила Григорьевна! – сказал я своей фуфыристой начальнице - блондинке, глядя на пышную башню волос, воздвигнутую у неё на голове, - конечно, напишу. Только попросите обком партии, чтобы меня ОЗНАКОМИЛИ С ЭТОЙ КНИГОЙ. Я её не читал – она вышла за рубежом. Как только прочту, так и напишу, помогу рабочему товарищу. А иначе – как же? Конечно, помогу!
Эта партийная дама, на мой взгляд, слишком была привержена макияжу. Но голова под причёской у неё была. Она не могла не понимать, что я над нею (но более – над обстоятельствами и над породившей их родной «советской» властью) издеваюсь. Связываться и затевать скандал Л.Г., скорее всего, не захотела. Она от меня отступилась, а выполнить поручение заставила более сговорчивую мою коллегу из редакции многотиражки.
Много лет спустя уже в Израиле я прочёл в здешней газете заметку незнакомого мне бывшего советского журналиста – и почувствовал себя чуть ли не героем духа: его, при подобных обстоятельствах, ПОСАДИЛИ В ТЮРЬМУ! Как видно, его начальники оказались последовательнее и требовательнее моей Людмилы…
Итогом моего чтения солженицынского «Телёнка» было решение прочесть (сколько успею) его «Красное колесо». Я читал, кроме рассказов, «Раковый корпус», роман «В круге первом», кое-что ещё. Даже начало «Августа…», но дальше что-то помешало.
Не верю, чтобы замысел всей его жизни: «Красное колесо» (эпопея о том, как это колесо революции победило Россию), - чтобы этот замысел ему не удался. Думаю, тут неудача читателей. Российский критик Андрей Немзер, поделившийся опытом прочтения всей эпопеи, кажется, того же мнения.
Попробую подаренное мне, атеисту, не иначе как Б-гом долгожительство использовать на святое дело: чтение главной книги писателя - не иначе как святого – и уж наверняка угодного Вс-вышнему: ведь этот человек, как сказочный Колобок, ушёл и от дедушки, и от бабушки и даже от рака и «Советской» власти, пережив своих врагов и ту проклятую бессовестную власть, которая так его мучила. После стольких лет неволи нашёл он красавицу женщину, родившую ему, уже старцу, трёх сыновей – чем не библейский святой? Слово и замысел такого человека надо знать – с тем и умереть не страшно!